Geum.ru

Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материалаКнига

Содержание


Плач Ярославны о детях своих
Вендетта по-карпатски
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Плач Ярославны о детях своих

Ярославна, Ярося, Рося, Россияна — растила двух детей: Петрика

двух с половиной лет и Ярынку двенадцати лет.

У Ярынки музыкальный слух, она играет на скрипке, а Петрик спит в колыбели. Ярося ушла к соседке на другую улицу, а детей оставила в черешневом саду одних.

Высоко в горах гром, молния, ливень три дня идет, а в долине солнце, только река набухла и разливается тихо, незаметно. Дом стоит рядом с рекой, и сад черешневый выходит к реке. Петрик спит в деревянной люльке, Ярынка играет на скрипке, а Ярося с соседкой болтает и смеется...

Ярынка устала и уснула, а река разливается, солнце припекает, вода подбирает люльку с Петриком и уносит вниз по течению. Петрик спит, люлька крутится в водовороте. Вдруг ударил гром, Ярынка просыпается — нет люльки. Побежала за ней, а та уже далеко вниз по реке уплывает. Ярынка бросилась за ней в воду — и утонула...

А люлька плывет, плывет...

Ярося сошла с ума, поседела и стала пророчицей. А люльку с Петриком прибило к берегу, недалеко от цыганского табора.

Они накормили малыша и продали богатой купчихе за двести золотых (лошадь и то больше стоила). Купчиха его усыновила и отдала на обучение в церковную гимназию. Он уже не Петрик, а Петр Сандович — паныч из рода Сандовичей, усыновленный самой пани Магдаленой Сандович.

Петр учится музыке, грамоте, языкам, манерам... и становится взрослым парнем. Ярославна старится, седеет и пророчествует.

Но не дает ему покоя его мама Магдалена Сандович:

– Я тебе расскажу что-то очень важное, когда ты подрастешь. Только после своего соборования Магдалена решилась рассказать все Петру.

– У тебя есть родная мать, только я не знаю, кто она. Тебя подобрали цыгане. Люльку, в которой ты лежал, прибило к берегу реки. В тот год много людей погибло. И разруха была. Ищи свою мать.

А Ярося состарилась и пророчествует. Ах ты, Рося, Рося!

Петр Сандович решил найти свою мать. Он пошел к старосте, тот помог ему написать письма с обращением ко всем волостным писарям, чтобы искали: в какой волости, вдоль реки, пропал или утонул мальчик. С письмами Петр отправился по волостным конторам...

В Дрогобычской волости писарь велел ждать до завтрашнего дня. С нетерпением Петр дождался зари. Утром первый стоял у писарской конторы. Вот адрес: город Борислав, Ярославна Ванца.

– Так это и есть она? Моя мать?

А Ярославна пророчествует о детях своих...

...Ярославна дверь не заперла, ушла к брату Андрею на Рождественский святой вечер. Петр постучал, никто не отозвался, открыл дверь. На столе горит свеча, в печи огонь, полумрак.

– Есть кто-нибудь?

Только ходики: тик-так, тик-так. Петр взял свечу в руки и осмотрел убогое жилище: стол, диван, печь, картинки, фотографии, в углу иконостас с иконой Богородицы. А это что? Портрет мальчика и сзади надпись: «Петрик, 2,5 года».

– Неужели это мои глаза? Неужели меня зовут Петрик?

Вдруг он услышал песню из соседнего окна этого же дома.

Он вспомнил эту песню, которую часто пела ему мать:

Тихая ночь, дивная ночь,

Дремлет все, лишь не спит святая чета,

Дивным младенцем полны их уста,

Радость в душе их горит.

Петрик подошел к окошку Андрея Ванцы и заглянул внутрь: сидит многочисленная родня и старуха пророчествует о детях своих.

– Забрал к себе Господь детей моих: Петрика и Ярынку. Нет их со мной. Выплакала я очи свои, и истаяла душа моя.

У него глаза как васильки в золотой ниве, а головка, как сноп пшеницы. У нее — агатовые глазки и душа, будто птенчик на ладони. Не уберегла я их. Ушла к язычнице-соседке, а их оставила на попечение ветра и дождя. Выхожу я на берег Тысменицы и каждый день зову их.

Истаяли очи мои, потому отойду я в царство снов, может, там найду их. Сыновей и дочерей своих, которых ввергла я в пучину вод. Усну я крепким сном и сольюсь с наследием своим. Утолю печали свои в их объятиях. Уж лучше бы я их не производила на свет. В утробе своей я бы их носила и мучилась бы в родах всю жизнь свою, только бы не видели они погибель свою.

Не будите скорбящую мать. Она у райских врат ожидает потомство

свое. Не будите ее до рассвета, ибо летний зной высушит ее очи от слез, и дневные птицы совьют гнездо на голове ее седой.

Говори же, говори, Ярося! Как ты пировала с чужими князьями,

на капищах сатанинских отдавалась маммоне и в ненасытную утробу заливала зелье пьянящее. Бросила детей своих будто на одну минутку, а сама...

Что ты сделала, Россия? Говори же, говори. Не стыдись. Пусть весь мир узнает. Как ты блудодействовала на крови детей своих, как испоганила душу свою с коммунистами и язычниками...

Кивала головой своей, закручивала кудри и отдавалась каждому встречному. Пила чашу беззакония и отдавала детей своих языческому Молоху на жертвоприношение. Сколько невинных душ славянских ты отдала! Тьма и бездна поглотили лучших сынов твоих и дочерей! Вопиют они о мщении. Крик ужаса застыл на губах их. Но и этого тебе мало...

Тише, тише. Этого нельзя говорить вслух. Разве вы не видели, разве вы не слышали? Славянских братьев и сестер терзает молох и поедает живую плоть их. Но она еще спит. Во сне и наяву она должна испить чашу страданий до дна. Матушка Россия! Не будите ее. Она в мучениях и угрызениях совести глядит на достояние свое, на детей своих, которых ввергла в нищету и рабство. Пусть насладится позором своим, пусть изопьет из чаши страданий до дна. Надень власяницу, Россия, посыпь пеплом седины

свои. Постись и молись каждый день, если хочешь спасти оставшихся детей своих. Тише, тише. Не будите матушку нашу.

– Сторож! Сколько времени?

– Близится утро, но еще ночь.

– Эй! Сторож славянский! Сколько времени?

– Близится утро, но еще ночь.

Бегите гонцы! Соберите всех детей России к ее пробуждению. Она скоро проснется. Над Родиной нашей восходит заря. О, братья и сестры славяне, вставать вам пора. Народы земли, отдайте России ее детей. Путник, если увидишь сына России, позови его. Матушка просыпается. Странница, скажи дочери России, что она уже ждет ее.

Житницы твои будут полны хлебом, тучные пастбища будет орошать дождь благодати, и закрома наполнятся яствами. Дети твои будут одеты и согреты. Придут к тебе с самых окраин и попросятся под кров твой, и самые отдаленные племена славянские будут греться у твоего очага.

Ибо дни твои вечны, народ твой, как скала, несокрушим. И сама ты, Русь, как мать-сыра земля. Вечная, любимая, родная...

Ангел Петрик, почувствовав присутствие во дворе родного сына Ярославны, незаметно выскользнул из дома и теперь с улыбкой наблюдал, как настоящий Петрик слушает под окном голос матери, пророчествующий о судьбе славян, не решаясь зайти в дом...

…Уже рассветало. Первый день Рождества. Многочисленные члены семейства Ванца сидели у печки.

– Так закончилась первая часть повествования...— обреченно сказала внучка Лида.

– А что, вторая часть еще не начиналась? — спросил внук Александр.

– Давайте о второй части нашей жизни расскажем в следующий раз. Степан, когда у тебя юбилей свадьбы?

– Когда тебя посадили, папа, я ушел в армию. Вернулись мы оба одновременно. Через год я женился. Это был, какой год?

– Дедушка, а за что вас посадили?

– Тогда всех сажали. Меня даже в армии хотели засадить за неповиновение. А если вам интересно, я расскажу, как над вашим дедом измывалась советская власть,— сказал Степан.

– Да теперешняя власть еще хуже,— встряла внучка Надя,— работы нет, продуктов нет, газ и свет отключили. Осталось только убежать из этой страны.

– Дядя Степан, расскажите, как деда посадили.

– Ладно. Кому спать неохота и кто не знает этой истории, подсаживайтесь ближе. История недлинная. Началось все давно, с Казимежа еще, с Варшавы. Это бабушкин крест. Дедушка до сих пор считает, что и она в этом виновата.

– Не виновна я...— молвила Анна Мария, роняя слезы.

– Да, тогда времена были тяжелые,— закивал седовласый Андрей Ванца.

После нашего венчания прошло семнадцать лет. У нас с Марией уже было пятеро детей.

Мы строили новый дом, и еще у нас был в Городище старенький домик, брошенный кем-то, бесхозный. С этим домиком связана история моего заключения в темницу.


Вендетта по-карпатски


Вспышки молнии освещают в темной комнате силуэты молящейся Марии и Андрея Ванца. В раскаты грома вплетаются слова молитвы: «Живущий под кровом Всевышнего... прибежище

и защита моя... не убоишься ужасов в ночи, стрелы летящей

днем... не приключится тебе зло, и язва не приблизится к

жилищу твоему... на аспида и василиска наступишь ногою

твоею...»

В перерывах между очередными разрядами молнии и раскатами грома из угла комнаты доносятся испуганные детские голоса, повторяющие слова молитвы за родителями: «Защищу его и избавлю его... долготою дней насыщу его и явлю ему спасение Мое...»

К шуму ливня за окном присоединяется еще какой-то скрип и треск, как от расщепившегося пополам дерева.

– Андрей, лихо-то какое,— Мария стоит на пороге, провожая взглядом мужа. Андрей обходит дом со стороны леса. Ветер срывает с его головы капюшон, и дождь хлещет по смуглому лицу. Он остановился и прислушался. Со стороны горного склона опять послышался зловещий треск и шум падающих камней.

Андрей вернулся в сени за топором и фонарем.

– Где там Степанко?

Сын Степан уже стоит рядом в сапогах, надевая отцовскую плащ-палатку. Вдвоем они пробираются вверх по тропинке на Лысую гору.

– Так и есть, ползет гора,— сказал Андрей, освещая фонарем защитное сооружение из арматуры, досок и бревен. Камни и комья грязи летят на Андрея и Степана. Они едва успевают увернуться. Отец берет тонкий конец кругляка и приставляет к треснувшей доске в дамбе, закрепляет нижний конец и берет другой кругляк. С трудом прилаживает его к треснувшей балке, упираясь в камень. Нога соскальзывает в грязь, жилы на руках вздулись, шея от напряжения побагровела. Последняя вспышка молнии освещает округу, и Андрей находит точку опоры.

– Отец,— кричит сын,— оно лезет.

Сделав последнее усилие, Андрей укрепляет конец второго бревна.

Степан с опаской смотрит на укрепление: выдержит ли?

Камни уже не сыплются, и дождь утихает. Гроза уходит куда-то к польской границе, и предрассветная мгла понемногу начинает рассеиваться. Взору открывается карпатская котловина, с трех сторон, окруженная горами, утопающими в густом, как кисель, тумане. Степан с отцом постояли на галерее и вошли в горницу.

На кухне Мария уже развела огонь в печке и гремела чугунками,

разогревая еду для семейства.

На сей раз дом Ванцы устоял. Крепкая дамба держит полгоры.

Зимой семья Ванцы проживала в Бориславе, а этот старый дом, построенный еще при австрийцах, использовали как летнюю дачу. Мария завела корову, разбила огород, целыми днями хлопотала по хозяйству, чтобы прокормить свое обширное семейство.

И вот теперь дому грозит оползень.

Сквозь чащу леса пробирается мужчина средних лет, черный, усатый, с небольшой проседью на висках. По очертаниям лица можно узнать польского шляхтича Казимежа Фецко. Через час, выбившись из сил, он устроился отдохнуть в расщелине между двумя скалами.

– Давно бы все бросил, да вот план свой надо довести до конца — дождаться контрабандного груза из Польши,— говорит сам себе Казик.

Он поднимается по верховине, пробираясь сквозь заросли можжевельника и лещины, выходит на поляну, залитую августовским солнцем, и видит на другом склоне горы среди вековых елей и дубов семь домов. Спуск оказался гораздо сложнее, чем подъем, но через полчаса он залег в зарослях малины, наблюдая за крайним домом.

Дом бревенчатый, крыша двухскатная. Вдоль дома — галерея, крыша над ней поддерживается резными столбами. Дом почти врос в гору.

«Еще бы молодуху увидеть с подойником»,— подумал Казик.

Как будто угадав его мысли, на галерею вышла Мария с ведрами и пошла к колодцу. Казик поправил пробор на голове, подождал, пока она наберет полные ведра, и, отряхнув пыль с колен, выскочил на дорожку, вьющуюся вдоль забора.

– Дай бог здоровья,— его рот расплылся в улыбке.

– Добрый день,— ответила Мария и заспешила к дому.

– Хозяйка, погоди. Мы тут в геологической партии, бурим скважины, может, найдем что-нибудь полезное. Один лаборант у нас поранился, а йод и бинты все вышли. Так, может, одолжишь?

– Подождите минуточку.

Она вспомнила, что накануне приезжала буровая установка, и со спокойным сердцем отдала свои запасы из аптечки.

Мария стояла и внимательно разглядывала лицо незнакомца.

Было что-то знакомое в его облике. Она никак не могла вспомнить, где видела это лицо.

– Вы не представляете, как нас выручили. Завтра к нам придет машина, и мы все отдадим. Кстати, до города далеко?

– Если идти вниз, то за косогором будет селение Мражница, а там до Борислава рукой подать.

– Километров пять?

– Нет, поменьше, три-четыре. А на попутной машине доедете мигом.

По косогору к ним верхом на лошади спускался из зарослей Андрей. Казик знал, как здороваются гуцулы в украинских Карпатах.

– Слава Иисусу Христу,— приветствовал гостя Андрей.

– Навеки Слава,— пробормотал Казик. Он узнал Марию и Андрея. В голове созрел план, как обесчестить Марию и посадить Андрея.

– Из геологов он,— сказала Мария.— Помнишь, третьего дня мы видели, как буровую перевозили.

Разговор завязался, и через некоторое время гость уже сидел в светличке и наедался до отвала с обильного стола хлебосольных лемков. А на прощание Мария дала ему сала, зелени, хлеба и крынку молока.

– Где-то у меня была самописка? — вставая из-за стола, молвил Казик.

И тут у Марии подкосились ноги. Как только он сказал «самописка», она его узнала. Сердце ее заныло.

– Вот вам, в знак благодарности за угощение,— и протянул ей авторучку.

Мария молчала, как будто язык проглотила. Гость попрощался и вышел.

– Мария, что с тобой? — удивился Андрей.

«Сказать ему, кто это был? Нет. Как же я скажу мужу, что была влюблена в этого человека в Варшаве! Андрей и так меня ревнует ко всем. Нет, не буду его расстраивать. Но как этот-то здесь оказался? Ведь он шляхтич, гэбэшник. Что ему делать в такой дыре, как Борислав? А ведь он меня не узнал...» Конечно, с тех пор прошло много лет, Мария поправилась, родила пятерых детей, волосы постригла. Из юной паненки превратилась в домохозяйку:

и огородом приходится заниматься, и сено для коровы на зиму заготавливать.

От былой красоты ничего не осталось. Только волосы черные поседели.

А Казик в это время уже встретился на лесной поляне с Пилорамой, и тот его сильно расстроил.

– Пришла новость от наших людей с той стороны границы.

– Какая новость? Я очень устал от этих новостей. То лошадей нет, то поводыря по тропе нет, то груз потерялся. Никто работать не хочет, я один за всех.

– Придется подождать еще два-три дня. А может, и недельку.

– Так недельку или два дня? — вскипел Казик.

– Они сами не знают. Там посты новые выставили, и они ищут новые пути.

– Пся крев. Эти бездельники кучу денег получили. И не могли товар раньше отправить? А теперь жди их? Ладно,— продолжил Казик,— вот смотри. Лесотехническую академию я не кончал, но тут прикинул. Что в Карпатах преобладает? Хвойные. Еще что? Тис, бук, граб, вяз, тутовник, черешня. А что это? Стратегическое сырье! — Казик, поднял указательный палец вверх.— Еще что? Мебель, ну и мелочь всякая — украшения и

поделки.

– Значит, так. Ты заготовщик,— продолжал Казик,— берешь лицензию на заготовку и вырубку ели. Даешь лесничему в зубы полтинник взятку, с него хватит. А сам рубишь тис, серебристый и красный бук и продаешь мне это по накладной уже как тис и бук, а я реализую дороже. Вот и навар!

– Держи штаны крепче.

Казик пригладил пробор в шевелюре.

– В том хуторе сектанты живут, надо войти к ним в доверие. Они мне дали еды на первое время. А хозяйка — ничего, правда, толстушка, но смазливая. На дух не переношу сектантов. Но ради дела... Придется здесь отсидеться, пока груз не получим.


В церкви евангельских христиан-баптистов прихожане поют в сопровождении фисгармонии:

Коль славен наш Господь в Сионе,

Не могут рассказать уста,

Велик Он в небе, как на троне,

И на Земле в Своих делах.

У сестер головы покрыты платками, братья почти все одеты в костюмы, кое-где видна народная гуцульская одежда. В руках у прихожан Библии и сборники псалмов. По окончании песнопения на кафедру вышел пастырь и произнес проповедь, призывая прихожан к благочестивой жизни, а грешников к покаянию.

Наступила минута молитвы. Младшая дочь Ванцы сидит слева от него и держит отца за руку, возле Марии — Степан, долговязый подросток с пробивающимся пушком на верхней губе.

– Вон они сидят, на пятой лавке справа,— прошептал Казик Рамзе на ухо.

– Не мешай. Люди оглядываются. Потом познакомишь.

Андрей и Мария вышли во двор молитвенного дома и попрощались

со своими единоверцами.

– Смотри, геологи пришли,— кивнул Андрей в сторону гостей.

Андрей первый подошел к ним и поздоровался. Казимеж представил ему Рамзу.

– Понравилось? А это и есть второй, который поранился? Вы не здешний?

– Да. Я из Черкесии. Сейчас работаю в геологической партии, лаборантом,— пряча свои толстые пальцы, сказал Пилорама.

– А вы пан — поляк? — обратился Андрей к Казику.

– Наполовину поляк, наполовину еврей, немного греко-католик, а проще — сочувствующий.

– Христос сказал: «Кто не с нами — тот против нас». Истинная вера только наша, а ваша — это ересь сатанинская. Придет на вас кара Господня,— сказал Андрей.

– А кто вы такой? Кто поставил вас судить, где истинная вера? — парировал Казимеж.

Пилорама незаметно подставил подножку Казику, и тот свалился в кювет в двадцати шагах от молитвенного дома.

– Ой, нога!

– Лихо-то какое,— запричитала Мария.

– Откуда они свалились на нашу шею?

Вокруг уже собрались братья и сестры и начали давать советы.

– Что с ногой? — спросил Андрей.

– Не могу ступить.

Казик облокотился на плечо Ванцы, Пилорама поддерживал его с другой стороны, и вдвоем они довели его до лавки.

– Пся крев,— выругался Казик, испепелив взглядом Рамзу.

– Терпи. Так надо для дела. Сейчас они примут нас как своих. Наверняка у них и врач найдется,— прошептал Пилорама.

К толпе подошел пресвитер церкви и, не разбираясь, что произошло, сразу закомандовал:

– Брат Ванца, давай его ко мне и найди врача Богдана.

– Спасибо, пани,— сказал Казик, поворачиваясь к Марии, и заковылял к дому пресвитера. Мария почувствовала, что Казик затевает что-то недоброе.

– Только не спорь о вере,— опять прошептал Рамза Казику на ухо.

Через пять минут они были уже возле дома пресвитера. Казик, скрипя зубами, слушал и удивлялся, столько терпения у Рамзы, который кивал головой, слушая наставления пресвитера, и изредка вставлял слово из лексикона сектантов, чтобы расположить их к себе. Две судимости кое-чему его научили.

По плану Казика здесь, в диком Карпатском крае, они должны наладить транспортировку контрабандного золота и валюты через Ужоцкий перевал, по Сянскому хребту и далее, через Самборские леса к Бориславскому шляху, где легко затеряться среди этих болванов гуцулов. Казик здесь родился и знал каждого функционера, кэгэбэшника и таможенника. Но в данный момент они оба находились в режиме ожидания и на полулегальном положении. Им нужно переждать хотя бы неделю. Решили

затеряться в гуцульских селах, а тут случай — баптисты приняли. А верующие по простоте душевной приютили у себя заблудших овец, и им показалось в какой-то момент, что свет Христова спасения озарил эти черствые души. Но Мария была начеку.

Мария спустилась по тропинке в долину, зашла в магазин, потом заглянула к пресвитеру. Там узнала, что двое гостей пробыли здесь два дня, а потом ушли в свою «геологическую партию».

А с ногой все обошлось. Зашла еще к Ярославне, сестре Андрея. Каждая встреча с Ярославной давала не только Марии, но и всем верующим большую духовную силу. И трудно сказать, в чем эта сила была. Ярославна обладала даром ясновидения, предсказывала погоду, лечила людей травами, заговаривала скотину. После того как Петрик нашелся в Рождественскую ночь на обручении Марии и Андрея – она ожила. Но пророческий дар только усилился.

И много историй знала: о карпатских разбойниках, о королевстве

Польском. А уж сказки как рассказывала, не только украинские, но и свои, придуманные, простые и незамысловатые, как сама гуцульская жизнь, подобные ковру домотканому. Она и сейчас сидела и сматывала холщовые нитки в клубок.

– Слава Иисусу Христу,— поприветствовала Мария Ярославну.

– Навеки слава!

– Совет мне твой нужен. Помнишь, те двое, что приходили на богослужение?.. Помолись за меня, чтобы я успокоилась. Одного из них я где-то раньше видела.

– А на что они тебе? Что, у тебя семьи нет? Или Андрея разлюбила?

– Прошу, разреши мои сомнения и успокой душу мою.

– Чует мое сердце здесь что-то иное. Приходи завтра перед богослужением, я подумаю и скажу, если будет мне голос.

Но завтра все вышло гораздо прозаичнее и трагичнее.

Мария сгребала сено на косогоре. Вся поляна за домом и полонины уже были уставлены аккуратными стогами. Казалось, что это барашки пасутся, склонив свои кудрявые серые головки. Вековые ели и лиственницы на вершине стояли рядами, как зубья в граблях, а ниже сменялись трепетными березками и лещиной. Можжевельник и терновник — это уже конец Лысой

горы, а дальше — устье реки Тысменицы и, куда взор ни кинешь, все утопает в иссиня-зеленом мареве. А где-то в долине угадываются контуры города Борислава. Мария любовалась очертанием Карпат, и сердце ее пело. Она опустила грабли.

Великий Бог, когда на мир смотрю я,

На все, что Ты создал рукой Творца,

На всех существ, кого, Твой мир даруя,

Питаешь Ты любовию Отца,

Тогда поет мой дух, Господь, к Тебе,

Как Ты велик, как Ты велик...


– Пани имеет хороший голос,— прервал кто-то ее молитвенное состояние. Мария смутилась, увидев Казимежа. Он, прихрамывая, подошел к ней ближе.

– Чудесный край Карпаты! Я бы не поменял его ни за какие гроши.

«Что это он таким соловьем разливается? Откуда он здесь? Что ему от меня нужно?» — размышляла Мария.

– Вот бы сейчас написать пейзаж: карие очи, грабли, сено... Эх! Смачная картина получилась бы.

– Вы художник?

– В некотором смысле так. Люблю все красивое.

– И красивую жизнь?! — полуутвердительно, полувопросительно сказала Мария.

– Нет, что вы. Я живу очень скромно.

– А где?

– Родился в Пшемысле. Мать была замужем за военным. Потом Львов, Одесса. А сейчас вот курсирую по Карпатам.

– А ваш товарищ?

– Мой товарищ не в ладах с законом. Не любит он власть, и она его не любит. Понимаете? Если человека заставляют делать зло, а он не хочет, его сажают.

– Разве у нас такое может быть? Кто заставляет зло делать?

– Заставляли подписывать доносы на товарищей. А в писании сказано: «Не лжесвидетельствуй». Его под следствием держали, говорили: «Не подпишешь — посадим». Он не согласился, ему и «пришили» дело о недостаче. Он сбежал от этой несправедливости.

Истинная правда...

«Не узнал он меня»,— обрадовалась Мария. И засобиралась уходить.

– Не уходи, Мария. Я тебя не сразу узнал. Долго вспоминал, где слышал твой голос. А когда ты запела, сразу вспомнил. Давно мы с тобой не виделись. Почему ты два раза меня отвергла?

– Наверно, ты сам догадываешься. А ты завел семью?

– Да. Только они во Львове живут.

– А почему ты не с ними? Сколько у тебя детей?

– Два сына. Только я их редко вижу. Жена и я... Как бы это помягче сказать... Не любим мы друг друга. А ты любишь своего

мужа?

– Если у меня пять детей, значит, люблю.

– Почему же у нас с тобой ничего не получилось? Ни в первый раз, ни во второй.

– Ты имеешь в виду — два раза в Варшаве?

– Нет. Еще раз мы виделись на Рождество. В ту же зиму, после Варшавы.

– Ты что-то путаешь. Тебя не я не видела на Рождество.

– Я приходил к вам, переодетый в царя Ирода.

– Так это был ты? И за тобой еще козел гонялся?

Мария расхохоталась, да так заразительно, что и Казик подхватил.

И оба они от смеха повалились на сено.

И тут из зарослей неожиданно вышел Андрей. Схватил косу и рванулся к Казику. Тот поднялся и спокойно повернулся к Андрею:

– Ну, режь меня, а ты, ведьма, смотри: твой муж — убийца. А ведь сказано в Библии: «Не убий!» Что стоишь? Или возьмешь грех на душу? В царство небесное хочешь попасть? Дулю тебе, а не царство небесное!

– Андрей, не тронь его, он в тюрьму тебя посадит! — закричала Мария.— Он же кэгэбэшник.

Андрей оттолкнул Марию и замахнулся косой на Казика, но размах был слишком большим, и коса зацепилась за ветку терновника.

– Племя нечестивое, будет тебе кара Господня, я отомщу за жену и за Бога своего, которого ты поносишь,— ругался Ванца, выпутывая косу из терновника.

Казик не стал больше испытывать его терпение и скрылся в зарослях, выкрикивая на ходу:

– Я тебя посажу! И твоя семья будет крапиву и ковыль жрать.

– Ты его знаешь? Кто он такой? Почему он мне угрожает? — не успокаивался Андрей.— Что ты молчишь? Рассказывай! Не хочешь? Как знаешь. Но я тогда тоже с тобой не буду разговаривать.

Мария как тень ходила по горнице, стараясь не стучать, не скрипеть половицами.

– Не громыхай,— ругался муж.— Ухожу от тебя. Хватит. Как ты могла не распознать этого греховодника и иуду?

– Ой, горе мне! Господи Иисусе Христе! Спаси и помилуй меня. За что? — рыдания перехватили ее горло, она убежала в другую комнату и упала без сознания. Через какое-то время Степан и дочь Настя тихонько зашли к ней, но мать не шевелилась.

Степан выбежал на улицу и отправился к Ярославне.

– На тебе лица нет,— Ярославна погладила Степана по голове.— Что с тобой?

– Там отец... Хочет мать... прогнать.

– Да что там? Успокойся, расскажи сначала. Что случилось?

– Там мать... Ой, не пытайте. Помогите, помолитесь за маму и за отца.

Ярославна встала на колени, и Степан рядом с ней, украдкой поглядывая на ее лицо. Она поняла, что стряслась беда, но еще не знала какая большая беда.

– Всевышний... И придет день, и придет час, встречу Тебя на облаках... Кто касается избранных Моих, тот касается зеницы ока Моего... Возведу очи мои к горам, откуда придет помощь моя... И ангелам своим заповедаю... Вижу! Идет она растерзанная, и сатана искушает ее. И соберу слезы твои в чашу терпения и вылью чашу гнева на нечестивых грешников... А ему скажи:

не оставляй жену твою, ибо много тебе придется испытать скорбей, прежде чем увидишь славу Господню. И отрока успокой и напои его из чаши терпения. Аминь.

Ярославна упала на пол и замерла. У Степана глаза засветились надеждой, что пронесется беда над их домом.

– Господи! Да будет воля Твоя, яко на небесах, так и на земле,— еле вымолвил Степан и закончил словом «аминь» свою простую молитву.

Ярославна, вздыхая, поднялась и поцеловала Степана в лоб.

– Посиди, успокойся. Я сейчас тебя целительным чаем напою. А вода эта, знаешь, откуда? Где тебе знать. Я принесла ее от скалы Довбуша, за буковым лесом, там ручей с целебной водой.

– Знаю. Мы в том году там сено держали. А вода там чистая и капает с камней, как слезы.

– Этот буковый лес посадили Довбушевы хлопцы. Слушай, как это было.

Грабил Олекса Довбуш обозы в карпатских лесах, брал богатую добычу.

Однажды насыпал в мешки золотых дукатов, положил их на спины хлопцам, взял свой атаманский жезл с топориком и продырявил мешки. Шли разбойники по Трускавецкой дороге, трясли мешки, сыпались дукаты, бедный люд сбегался и подбирал.

Как-то раз расположились они на отдых неподалеку от замка графа Остророга в Тустановичах, где была в служанках его нареченная Юзя Угорская.

Верная подруга! Не знает она покоя. Сердце ее разрывается за своего защитника, тревога ее снедает. Чуть хлопнет калитка — она вздрагивает, повели конвойные арестантов — ищет среди них своего нареченного. И не замужняя, но счастливая. И от всех скрывает любовь свою, чтобы злые языки не продали и не сгубили славного атамана, буйную голову.

– Распрягайте, хлопцы, коней,— скомандовал Довбуш своим побратимам.

Дмитрий Марусяк взял поводья у своего атамана.

– Значит, гуляем сегодня?

– Все гуляйте. А я пойду в гай зеленый. В сад криныченьку копать.

Довбуш с Юзей сидели у скирды и миловались. Юзя расстелила

рушники, поставила кувшин с молоком и не могла насмотреться на своего орла.

Но тут подбежал к ним дозорный Дмитрий Марусяк.

– Атаман, собирайся. Солдаты и полиция пришли в замок графа Остророга.

Горная полиция под командой полковника Завадовского уже полгода гонялась за Довбушем, но он был неуязвим. Не брала его пуля, обрывал он все путы и разгадывал замыслы полковника. А здесь, возле своей нареченной, расслабился, разнежился.

Юзя перелеском побежала к своему дому. Но там ее уже стерегли, схватили и начали пытать.

– Ах ты, ведьма! С разбойниками ходишь?

Полковник Завадовский повел ее по улице, приговаривая:

– Посмотрите на нее, гуцулы, она спит с разбойниками и носит награбленное.

Под конвоем пришла она к скирде, где солома еще хранила тепло их разгоряченных тел, в пыли валялся забытый в спешке рушник, вышитый черными и красными нитками. Слезы катились из глаз Юзи и капали на рушник.

«Как я выдам своего милого Олексу Довбуша этим зверям? Надо его как-то предупредить»,— думала она. И из уст ее полилась песня:

Два цвета мои, два цвета,

Два колера на полотне,

В душе моей два цвета.

Красный — это любовь,

А черный — это печаль.

Голос летел над лесом, эхом раздавался в горах, и Завадовский догадался, что Юзя дает знак разбойникам.

– Ведьма, замолчи,— и хлестнул ее нагайкой по лицу. Голос

оборвался, а слезы и кровь капали на камни, на траву и образовали

ручей.

«Лучше смерть, чем видеть нареченного в руках этого ката»,— решила Юзя и ступила на край камня.

– Прощай, любимый,— успела крикнуть она и бросилась в глубокую расщелину Тустановского леса.

Анджей Завадовский, так и не поймал Олексу Довбуша с его сотоварищами. А тело Юзи Угорской Грицко Козмин, Плескун Козловский и Михайло Макогин похоронили на том склоне горы, собрали со всех лесов молодые буки и посадили на серых камнях. И слезы Юзи капают в буковом лесу с камней и серебристых стволов круглый год, образуя целебный источник, и стекаются в ручей, который несет надежду слабым, больным

исцеление.

В светличку вошел Андрей Ванца и увидел, что его старший сын спит на лавке и улыбается во сне. Ярославна сидит у изголовья и мотает клубок ниток, напевая песню «Два колера мои, два колера»...

– Не бойся принять жену свою, Андрей,— сказала пророчица,— либо возьмешь грех на душу свою. Чаша терпения Господа иссякла, и прольет Он гнев Свой на нечестивых.

Ванца постоял в нерешительности минуту.

– Искал я Степана до полуночи. А он здесь спит. Скажи ему, что завтра косовица, по росе, чтоб не проспал.

Он вышел в ночь, и в душе как будто тяжесть пропала и наступил свет. Мог ли он знать, какие тяжкие испытания придется ему еще пережить на этой грешной земле…


…Горная речка Стрый круто изгибается в скальных породах Карпат. Идет сплав леса. Впереди загребает веслом Степан. Бревна, круто связанные проволокой, натыкаясь на камни, норовят порвать тугую, как коса, связку плота. Тело деревянной гидры извивается в горной речке, как живое туловище змеи, обходя опасные мели, круто падая с маленьких водопадов. Степан устал от напряжения, и руку свело от тяжелого весла.

– Греби вправо, видишь, камень торчит,— кричит отец.

– Отдохнуть бы,— взмолился Степан.

– Еще недолго. Через час войдем в Чернечу долину, а там до лесопильни рукой подать.

Через час они благополучно вышли в широкую заводь, и юноша блаженно растянулся на плоту, запрокинув голову навзничь.

– Отец, а почему нам не дают компенсацию за оставленный дом? — спросил он, глядя на облака, клубящиеся, как овечья шерсть.

– Да потому, что оползень дошел до крыльца и остановился. Племя нечестивое, нет на вас кары Господней,— погрозил Ван ца кулаком куда-то в сторону долины.

— Вот там, за поворотом, может, увидим скалу Довбуша, за которой и наш дом стоит брошенный. Все хочу вернуться — резные столбы забрать, да

некогда. Кабинетная жизнь у меня началась. Да, да, не удивляйся. Перед одним кабинетом я просидел два часа, хотел дверь высадить, но стыдно стало, много народу в приемной было. А в другой конторе я заблудился в коридорах и сбежал, не подписав заявление у начальника.

– Отец, а ты знаешь, что тот геолог, черный такой, который в прошлом году к нам на собрание в молитвенный дом приходил, работает теперь каким-то начальником на лесопильне.

– Не может быть, я там всех начальников знаю.

– Нет, это точно.

– Куда только власть смотрит.

Через час Степан с отцом стояли у причальной будки и разговаривали с диспетчером.

– Еще поедешь, Ванца, за лесом?

– Нет. Свой дом надо строить.

– Так ты недобрал до нормы.

– Того, что я доставил вам сюда за два раза, хватит на шестьдесят срубов.

– Как знаешь... На, распишись за доставку тысячи двухсот кубов.

– Как же так? Полутора тысяч!

– Тысячи двухсот.

Степан умоляюще посмотрел на отца и попытался увести его от скандала. И вовремя, ибо подошел к диспетчерской его брат по вере Богдан Бубняк.

– Приветствую тебя, Ванца! Ярославна велела передать, чтобы ты зашел к ней починить печку.

Ванца зашагал прочь от лесного склада и проклятой диспетчерской.

С тех пор как он женился на Марии Драган, они жили в том самом старом доме с печкой, где когда-то проживали оба их семейства. Дом ветшает, дети растут. Степанко в этом году в армию забирают. Андрей начал строить новый большой дом, но дальше фундамента дело не шло. Все из-за нехватки стройматериала. Поэтому и занялись они с сыном сплавом леса,

где их явно надувают при расчете. А уже приобретенный материал не позволяют обрезать на мебельном комбинате, где он сам работает. «Оптовая база завалена шифером и кровельным железом, а мне не дают. Кто писал эти глупые законы?» Обиды копились.

– Племя нечестивое, придет на вас кара Господня,— ругался Ванца, заходя во двор Ярославны.

– Это не на мой ли дом ты кличешь кару Господню? — спросила Ярославна, выходя на крылечко.

– Мир дому твоему,— приветствует ее Андрей.— Ну и что там с твоей печью?

– Оштукатурить надо. Набери в круче желтой глины и помоги обмазать печку.

– Замучился я совсем со стройматериалами, сестра, нет сил моих больше. Дождутся, подожгу я этот вертеп разбойников.

– Андрей! Что с тобой? И не сквернословь, под Богом ходишь. А в воскресенье хлебопреломление. Надо подготовить душу свою к воспоминаниям страданий Христовых. Вспомни, какие мучения Христос безгрешный перенес за меня, за тебя. А ведь, Сын Божий.

– Так то Сын Божий. А я че-ло-век. Не вынесу я всего этого.

Вдруг Ярославна замерла на секунду, подняла глаза вверх, щека ее нервно задергалась, она воздела руки и заговорила:

– Вижу... Идешь ты в долину плача и смерти. В темницу ведут тебя на три года. И жена твоя убивается от горя и дети твои. И брат наш, Станислав, с тобой, и протягивает тебе руку помощи. И будешь ты как огнем очищенное золото.

Андрей вздрогнул от слов Ярославны «брат твой с тобой».

И увидел он себя на тропе плача и смерти, и подходит к нему его брат Станислав, пропавший без вести во Вторую мировую войну, которого, он едва помнит.

– Да ведь пропал он,— встрепенулся Андрей,— сама знаешь, в сорок третьем пропал. Мне было тогда тринадцать лет, а ему двадцать четыре.

– Жив он,— успокаивает его Ярославна.

– Но почему он ни разу не написал?

– Повидаетесь, он и расскажет.

– Сестра, Слава Богу за этот час молитвы. И Бог даст мне сил дожить до встречи с ним.

Дома его встретила Мария:

– Письмо из Швейцарии пришло от какого-то Стаса Стейнбека. Уж, не от брата ли твоего?

– Да, нашелся-таки. А мама до последнего вздоха молилась за него как за живого.

Андрей расплакался, читая письмо от брата, который писал, что ни о чем не жалеет, вот только не может себе простить, что не повидался с матерью, не дождалась она его. Брат писал, что во время войны он попал в плен. Ходили слухи, что всех, кто был в плену, угоняют потом в Сибирь, а их родственников подвергают репрессиям. Разве мог он своих родных под удар

подставить? Уж лучше пусть считают его пропавшим без вести. После войны он батрачил на немецкого бюргера, потом перебрался в Швейцарию, завел свое дело. Жизнь потихоньку наладилась.

«Мама говорила,— вспоминал Андрей,— вот вы деретесь, ругаетесь, а вырастете, будете письма друг другу писать, звать в гости. А я в ответ: никогда в жизни не напишу и в гости не позову. Пустяковые детские обиды: кому черешни больше досталось, кому корову гнать на пастбище. Но, как он пропал, я понял, что он был моей опорой и защитой, и даже больше чем

братом».

Мария давно не видела своего мужа таким растроганным.

Она поцеловала его.

– У тебя уже вся голова седая, а был чуб — черный как смоль,— она гладила его волосы.

– Ой, сердце мое. День-то какой Господь мне послал. С души как камень упал.

Наступило светлое воскресенье. Андрей Ванца со всем своим семейством отправился в молитвенный дом. Состоялось торжественное

собрание по случаю хлебопреломления. Молодежный хор, в котором поет их сын, исполнил христианский псалом «Возвожу очи мои в гору». Андрей слушал пение, и не было в мире такой обиды, которой бы он не простил. Не было в мире такой силы, которая затмила бы в нем любовь к Христу, Искупителю

и Спасителю.

Хлебопреломление должен был совершать пастор церкви. Он произносил слова молитвы, когда в молитвенный дом вошли несколько человек — представители милиции, местного отделения КГБ и городских властей.

– Эй, сектанты! Расходитесь! Ваше сборище незаконно.

–О Господи! — взмолился Андрей,— только не допусти святотатства.

– А это что? — спросил кэгэбэшник.

– Выпивка и закуска,— юродствовал капитан Баркалов, взяв хлеб с блюда.

– Вы не имеете права! — заявил пресвитер.

– Гм, я не имею права. А по тебе тюрьма истосковалась,— капитан Баркалов жевал хлеб и запивал его вином из чаши.

Среди прихожан прокатился ропот негодования. Кто-то попытался

вырвать хлеб и чашу из рук осквернителя.

– Арестовать за сопротивление властям! — лицо капитана перекосилось в брезгливой мине.

Андрей закрыл глаза, приговаривая: «Я спокоен. Бог терпел и нам велел... Я спокоен... Бога обидели. Он терпел, а я не стерплю... Я их обижу...»

– Андрей, что с тобой? Очнись. Уже все разошлись,— Мария теребила его, но он не мог разомкнуть глаз и все время приговаривал: «Бога обидели... Я не стерплю...»

Мария переживала из-за того, что своим поведением во время прошлой встречи с Казимежем Фецко она накликала на Андрея беду. А мстительный Фецко, обязательно постарается отплатить Андрею за унижение...

Андрей разгружал на стройплощадке тесаные бревна для своего нового дома. Ему помогали Степан и племянник. Брус, доски, вагонка, оконные рамы и двери они сложили под навесом.

– Наконец-то, руки истосковались без работы,— сказал Андрей.—

Завтра придут братья по вере — работа закипит. Увидишь, Степанко, в каких хоромах мы скоро заживем!

На следующее утро Андрей с Степаном пошли на свою стройплощадку. Там уже орудовала бригада. Работа кипела. Только

бригада была не из братьев по вере, а из иноверцев во главе с капитаном Баркаловым.

– Что же это ты, Ванца, из ворованного материала себе дом решил строить?

– Да как вы смеете? Это мой пиломатериал, я его с сыном

сплавлял по Стрыю, распиливал и строгал.

– А накладные где?

– Степан, принеси накладные.

Сын принес из сарая сверток с документами.

– Так, посмотрим. Это кругляк, пятнадцать кубов. Да тес, да еще вагонка. А у тебя накладные на оконные рамы и двери есть?

– Так я сам их делал, вот этими руками!

– Ты их делал на государственном оборудовании и жег электроэнергию. Конфисковть, как ворованное.

Андрею было уже все равно. В бессилии он смотрел, как творится беззаконие. Окна и двери погрузили на грузовик и увезли на центральный склад…

Сыпал мелкий дождь, когда Андрей Ванца, дождавшись темноты,

пробирался на центральный склад. Он шел по улицам,

освещенным фонарями, и ничем не отличался от одиноких прохожих, спешащих к своим очагам. Только в руках у него бутылка с керосином, завернутая в тряпку, а в кармане — спички. Он перелез через забор склада и увидел грузовик со своими рамами и дверями.

Вдруг дверь диспетчерской будки распахнулась, раздались голоса. Ванца притаился за грузовиком, наблюдая за диспетчерской.

Только теперь он увидел стоящие у забора две легковые автомашины. Между тем на пороге появился главный диспетчер склада в сопровождении капитана Баркалова. Следом за ними на улицу вывалилась изрядно подвыпившая компания. Все стали рассаживаться по машинам. Когда один из них прикуривал, Ванца узнал «геолога», который летом любезничал

с его женой, и душу его наполнила ледяная злоба.

«Пятеро мужчин, три девицы,— сосчитал Андрей.— Куда это они?»

Сторож распахнул ворота, и легковые автомобили выехали на улицу. Ванца вскочил в кабину грузовика, отыскал ключ, завел машину, вылетел в еще открытые ворота и помчался следом.

Через несколько минут на выезде из города он увидел две знакомые легковушки и понял, что они направляются в сторону его бывшего летнего дома. Теперь он их не упустит. Вот и мост через речку Тысменицу. Андрей подъехал к краю моста и сбросил свой груз в бурлящий поток горной речки.

– Куда мы едем? — спросил Желем.

– Через двадцать минут будем на месте,— отозвался с заднего сиденья Пилорама, который обнимал хихикающую девицу.

Вскоре автомобили подъехали к заброшенному летнему домику Ванцы. Вокруг дома везде засохший бурьян, но Казимеж хорошо знает этот дом, заводит всех внутрь.

– Располагайтесь. Сегодня здесь гуляем,— говорит он, вытаскивая

из дорожной сумки шампанское.

Андрей оставил грузовик, не доезжая до дома, и осторожно пробрался во двор. Около легковушек никого не было. Он заглянул в багажник одной из автомашин, увидел там двустволку и прихватил ее с собой.

Веселая компания вольготно расположилась в горнице. Печку уже затопили. И прибывшие сюда, согрелись от вина, огня и разговоров.

Тема обсуждалась одна. Как поделить казенные деньги, выделенные

на компенсацию пострадавшим от стихийных бедствий.

Сумма была немалая, но «сверху» обещали закрыть на это глаза.

Андрей, подобравшись к окну, плавно переводил стволы ружья с одной наглой физиономии на другую, а в ушах звучали слова: «Не убий. Не убий...» Он отшвырнул оружие, бросился прочь от дома, упал на колени и взмолился: «Господи, что мне делать? Как поступить?» Вдруг раздался страшный грохот. Оползень горой камней и глины накрыл домик.

Из-под обломков успели выскочить только Казимеж с девицей и Баркалов. К горе из долины уже спешили люди. Подъехала милиция.

Андрея арестовали, надели наручники и увезли на дознание.

Суд приговорил его к трем годам лишения свободы за угон грузовика и порчу конфискованных стройматериалов.


Эпилог

Уставшие и довольные старики оглядывали свое притихшее семейство, которое еще находилось под впечатлением от рассказа

Степана.

– Где же Августина? Почему ее до сих пор нет? — забеспокоилась

бабушка.

Через некоторое время раздался громкий стук в дверь и в дом, радостно вбежала самая младшая внучка Андрея и Марии — Августина, всю ночь веселившаяся с друзьями на вечеринке.

– Христос рождается! — просияла она в улыбке.

– Славьте его!

– А что это вы тут сидите, скучаете? И хлам какой-то на столе: крылья, стекляшки, ошейник, старые тетради. Сейчас я вас развеселю! Она порылась в сумке и достала фотоальбом.

– Сейчас я вам покажу кое-что. Это — я на вечеринке с ребятами,— она перелистывает альбом.— А вот это мой парень. Он сделал мне предложение. Настоящий паныч. И танцует великолепно. Вот, смотрите, какой красавец.

«На кого-то он очень похож»,— подумал Андрей Ванца, но промолчал.

– Внученька, поздравляю тебя,— сказала Мария.— А как зовут этого молодого человека?

– Как зовут? Его не зовут. Он сам идет. Шучу! А имя его — Игорь Фец. Он из древнего рода польских шляхтичей Фецко.

За столом наступила гробовая тишина. Все, молча вглядывались в фотографию паныча и ждали вердикта Андрея Ванцы...

А у Андрея сердце зашлось и остановилось. Он глубоко задумался, вспоминая пережитое...

Варшава, Муза, коса, терновник, Мария и Казик на сене хохочущие. Арест, тюрьма, нары, Петрик, Рождественская помолвка… Пауза длилась вечность, но Андрей вдруг поднял глаза и улыбнулся.

– Ну что же,— наконец, промолвил он,— ведь мы с Марией создали семью, несмотря на все запреты и непреодолимые препятствия. Так что, мы благословляем тебя. И пусть самые непримиримые идеи, нации, народы объединятся для счастливого союза. Совет да любовь вам молодые. Живите дружно и счастливо.

Анна Мария и Андрей смотрели друг на друга и думали о том, каким удивительным образом переплетаются порой людские судьбы...


Редакторы:

Евгения Анатольевна Просвирина, Елена Юрьевна Салтыкова, Анна Геннадьевна Астахова.

Художник Надежда Анатольевна Чудновская.