Geum.ru

Новый Русский Стиль, в которой автор анализирует и обобщает тенденции дизайнерских новаций современной России. Вторая книга

Вид материалаКнига

Содержание


Первая встреча Анны Марии с Казимежем Фецко
Казимеж де Фецк.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Первая встреча Анны Марии с Казимежем Фецко


Я давно потеряла счет времени. Сна почти нет. Апрельские ночи такие теплые в Варшаве. Они меня будоражат. Постоянная сонливость, словно болезнь, абсурдна. Работая над ненавистными нотами, смахивая с нот крошки сухого киселя, я ощущаю приход сна. Он мягко обволакивает меня своими щупальцами. Сознание туманится, веки тяжелеют, ноты сливаются в одну жирную кляксу.

Лишь с приходом темноты, опускающейся на землю черным бархатным покрывалом, начинается превращение. Из субстанции — в человека разумного. Заинтересованного, мечтающего, свободного... А главное — мыслящего и ждущего чуда.

Последние капли приторной сонливости покидают меня, тело обретает небывалую упругость. Энергично забираюсь на подоконник, который служит мне ложем, пристанищем.

Мой взгляд рвется вдаль, преодолевая огромные расстояния. Туда, за океаны и горы, в неведомые края — из пыльной и душной Варшавы. Я встаю на подоконник высокого окна, открывающего путь в иной мир. Не мой. Чужой, неизвестный, чарующий, манящий. Но странное дело, этот мир стал моим, близким и до боли знакомым. Я живой участник театра открытого

мне пространства.

Волшебное окно указывает на сотню таких же варшавских окон, расположенных по всей улице Маршальского. Я здесь избранная. Моему взору не открываются прекрасные ландшафты, элитные дома и памятники архитектуры. Я не вижу изысков барокко и польского классицизма. Мне открыто нечто большее. Вечера и ночи людей, с которыми я сосуществую на уровне пятого этажа. Все, что нужно мне,— на расстоянии взгляда. Удобно устроившись на деревянном подоконнике, припав к стеклу, я осязаю действие за окном. То, что я вижу, дано не каждому. Мои герои больше, чем реальность. У каждого из них своя роль, слова из которой им не забыть. Никто не отнимет их судьбу. Верховный сценарист пишет роли для актеров живого театра — сам, лично. И я, единственный зритель, в восторге от

талантливо срежиссированного действия. Как у каждого поклонника,

у меня есть любимчики, а некоторых героев я бы из игры вывела. Но, увы, не обладаю правом мешать мастеру-режиссеру.

Студенческая семья. Она на восьмом месяце беременности. Он учится и подрабатывает вечерами: носит уголь и топливо на верхние этажи. И пану Стефану иногда приносит уголь. Она целый день дома. Скучает, иногда читает, выходит прогулять себя и малыша в утробе. Он изредка днем после лекций прибегает, чтобы поцеловать ее в розовые пухлые губки и забросить в

молодой желудок какое-то серое питательное вещество. Я даже на расстоянии чувствую, что ему не нравится, как она готовит. Но он ее любит. А с милой рай и в шалаше.

Окно на пролет выше. Одинокий, впрочем, не страдающий от отсутствия подруги саксофонист, заставляющий соседей жить ритмично, весело и зло. Злятся на него все, особенно когда на него нисходит вдохновение, и он среди ночи начинает выводить свои рулады и трели. Парень работает по вечерам в ресторанах. Надо оплачивать дорогое жилье, дорогой инструмент и стильные костюмы в какую-то немыслимую бордовую полоску. В редкие выходные он устраивает вечеринки-оргии. В эти вечера я покрываюсь пунцовой краской стыда и смотрю в другое окно. Большое усилие надо над собой сделать, чтоб запретить себе смотреть на обнаженные тела в его ярко освещенной комнате.

Этажом выше пожилая дама кормит внука ужином. Прыщавый юнец еще не осознает, насколько важна ее роль в этом мире. Не понимает значения родной крови, воротя длинный нос от тарелки с салатом. По истечении лет он, выйдя из нотариальной конторы, возблагодарит свою бабку, польскую графиню Яблонскую, одарившую его крупным состоянием. Но сейчас

она притаилась и ждет, когда ее кровь и плоть обретет силу — в виде этого юнца, чтобы отобрать у коммунистов свои замки и владения. А он недовольно пререкается с почтенной дамой и называет ее «заезженной патефонной пластинкой». Юнец клянет все на свете за то, что родители оставили его на воспитание бабки, и желает ей скорой кончины, однако не подозревает о будущих благах.

Окно справа озарено приглушенным светом торшера. Она читает книгу, он слушает радио. Телевизора ни у кого в том подъезде нет — слишком дорогое удовольствие. Моментально улавливаю фальшь в игре актеров. Пытаясь создать атмосферу семейного благополучия, они лишь усугубляют расстояние, образовавшееся между ними. Мало говорят, общих тем нет. Ей неинтересно, как прошел его день, он равнодушен к новостям

ее жизни. Ровно через двадцать минут они заснут, повернувшись, спиной друг к другу, чтобы завтра сыграть этот же водевиль из надоевшей жизни.

Своей роли в этом театре у меня нет. Скоро полночь. Актеры уходят за кулисы, плотно зашторивая портьеры, опуская жалюзи. Сегодня я прожила несколько жизней, силы оставляют меня. Запах цветущих каштанов усыпил мою христианскую добродетель. Я хочу танцевать.

Несмотря ни на что. Я готова. Я буду играть свою роль. В своей

Жизни я главная героиня. . И уж, я-то, сыграю ее блестяще.

Он ворвался в мою жизнь внезапно. Из моих снов. В тот же вечер.

Я уже почти опустила занавес в своем театре, но на мгновение остановилась и, открыв окно, спела арию Виолетты из «Травиаты»: «Быть свободной и беспечной...»

Казимеж де Фецк.

Так он себя называл. В других кругах он был известен как Казимеж Фецко.

Мы познакомились через окно. Шел мелкий дождь. Цвели каштаны. Их запах дурманил сознание. Ничто не предвещало этой встречи, кроме томления в груди и мелкого весеннего дождика, который придавал налет романтичности событиям, происходящим той ночью.

Он, молодой щеголь, статный, образованный (как мне казалось),

прирожденный актер и импресарио. Он приказал своему водителю ехать на улицу Маршальского, где его ждал Владислав Шпильман для подписания контракта. На следующий день планировался концерт в Доме науки и культуры. Затем нужно было встретиться для прослушивания с «новыми талантами» из Сопота, Мальброка и Познани.

Он остановил машину в арке, а сам вышел в ночь, чтобы узнать у кого-нибудь номер этого дома. Вышел из машины и обомлел. Даже не закрыл дверь, боясь всколыхнуть воздух. И пошел на голос... То, что он увидел в окне пятого этажа, показалось ему миражом. Девушка в лунном сиянии пела ангельским меццо-сопрано партию Виоллеты. Он дослушал ее до конца и

забыл, зачем он здесь и что он ищет.

– Паненка, как вас зовут? У вас красивый голос,— крикнул он.

– Я знаю. А вы кто?

– Меня зовут Казимеж. Я ищу дом сорок три. Может, вы знаете пана Шпильмана?

Не знать пана Шпильмана мог только совсем новенький в Варшаве.

Я быстро сообразила, что этот незнакомец вовремя появился.

Я сама давно хотела обратиться к Шпильману, у меня уже была рекомендация, но я стеснялась такой важной персоны.

– Подождите. Сейчас спущусь и покажу дом.

Ч то же надеть? — мелькали мысли. Какие духи? А распятие брать? Какой платочек? Зачем я ночью иду с незнакомым мужчиной? Мария, остановись!

Но ноги сами вынесли меня на лестницу, в лифт, в гостеприимно распахнутые двери его лимузина. В темно-голубом платье с золотой нитью и в шляпке с легкомысленной вуалью я вышла из подъезда. В моем облике появилось что-то вызывающее и до боли грустное. Он сразу почувствовал, что я растеряна и смущена. Казимеж, опытный сердцеед и знаток женских слабостей, усадил меня на заднее сиденье роскошного лимузина и

спросил:

– Куда едем? «Черный кот»? «Мираж»? «Кви про кво»? «Морской глаз»?

– А как же дом сорок три? Пан Шпильман?

– Завтра. Завтра. А что, вы с ним знакомы?

– Нет. Но...

– Никаких «но». Завтра вы будете записываться у него на радио. Кто ваш импресарио? Как? Вы еще учитесь? Да вам надо выступать на главных сценах Европы,— льстил он мне.

Я смущалась и смеялась. Чтоб скрыть свой конфуз, поправляла капризную прядь на левом виске. И делала это так естественно, что Казимер, сам норовил поправить мой капризный локон. Но я была начеку и увиливала от его ухаживаний.

Уютно. В машине пахнет кожей и дорогим одеколоном. Приятное тепло от глотка виски с содовой, предложенного хозяином, разливается по телу. Сердце стучит громче. Глаза Казимежа смотрят заинтересованно, а губы с тонкими усиками так близки. Дыхание обжигает. Невесомость. Состояние абсолютного счастья. Я думала, что умру от влюбленности в его глаза и губы, его густую, как смола, шевелюру. Голос у него обворожительный, проникает внутрь и наполняет тело истомой.

Пока ехали, разговорились. Он подписал контракты с Жоржем де Годзинским и Ежи Петербургским на концерты в Варшаве и Сопоте. Ежегодные польские фестивали в Лесной опере имени Рихарда Вагнера на одном из лучших курортов Европы решили превратить в международные фестивали музыки. Уже есть постановление правительства о придании городу Сопоту статуса столицы международных музыкальных фестивалей.

От Варшавы до Сопота всего три часа езды на авто. Там уже вовсю кипела работа. Начало фестиваля через неделю.

В Варшаве всегда было много студентов. Хорошо заметно, что они составляют крепкий и веселый костяк города. И варшавяне с гордостью говорят: «Наша Политехника пошла», «Наш Университет развлекается». А про Академию Шопена особое мнение: «Наша гордость». И они правы. Студенты Академии развлекали горожан всеми видами искусств. Классические произведения, оперные арии, современные шлягеры, зарубежная эстрада. Ведь в Академию брали особо одаренных студентов, и не только из Польши. В разное время здесь учились уважаемые классики:

Чюрленис, Карел Ирд, Дмитрий Гнатюк, Зигмунд Носковский. У варшавских студентов особый статус в городе. Для них везде двери открыты. Народова Рада отдала всю подвальную, темную, интимную часть города.

Студенческие клубы разбросаны по всему городу. Вход туда под строгим контролем, лица старше тридцати не допускаются. Подвальчик, несколько уютных комнат, обставленных с предельной простотой, небольшой бар, скромные холодные закуски, иногда пиво, чаще — кофе. Кофе здесь «пропускают» по пятнадцать чашек за вечер. Правда, чашки размером с наперсток. Стены расписаны студентами из Худграфа. Самый большой зал — миниатюрная танцплощадка. Он же — концертный зал. В

клуб приходят когда угодно. Особенно здесь людно в сентябре и октябре. Как же! Новые студентки. Их надо «окучить». Глядишь, и свадьба скоро.

Студенческие свадьбы — всеобщее веселье. Такое впечатление, что студенты не учатся, а развлекаются, женятся, разводятся, рожают. В клубе спорят до хрипоты о современном положении Польши в мире. Нет ни дежурных с повязками, ни каких-либо ограничений. Просто никому в голову не придет нарушить добрую традицию посиделок, дискуссий. К фестивалю в Сопоте открылось еще восемь больших студенческих клубов. Там сейчас

активно идет подготовка к «балу оборванцев». На этом балу будут представлены костюмы всех народов мира всех сортов и фасонов.

– Ты так интересно рассказываешь о Варшаве,— сказал Казимеж.— Наверное, ты родилась здесь?

– Нет, родилась я в деревне Раздолье Краковского воеводства.

Когда мне было семь лет, нас насильно переселили на Западную Украину. И уже оттуда я поступила в Академию музыки.

–Ну, а ты? — мы и сами не заметили, как перешли друг с другом на ты.

– У меня все просто. Я баловень судьбы. Папа — хормейстер и импресарио музыкального театра. Мама — известная певица. Меня по всему свету таскали на гастроли. И еще у меня обнаружился хороший слух. Обычно природа отдыхает на детях гениев. Значит, мои родители не были гениями, раз у них такой талантливый сын родился. Но мои способности организатора затмили мои дарования в пении. И вот я уже три года не пою,

устраиваю концерты знаменитостям в Варшаве, Праге, Львове, Киеве. Жюльет Греко, Георг Отс, Марыля Родович... Ричард Смайлз из Ливерпуля обещал прислать мне пластинку группы «Битлз». Ты слышала «Битлз»? Это суперсовременная эстрада.

Я послал приглашения начинающим популярным исполнителям:

Эдите Пьехе и Анне Герман, Матвею Блантеру и Ежи Поломскому. А ты знаешь, что я помог Эдите Пьехе с ее «Червонным автобусом» на телевидение попасть?

– Да, я слышала «Червонный автобус». Отличная штучка. Среди студентов уже стала шлягером. Я, конечно, не такая известная, как твои протеже, но кое-чего тоже добилась. У меня есть свои сочинения...

– А ты слышала вот это? — Казимеж спел полкуплета из репертуара итальянского чудо-мальчика Робертино Лоретти... «О, мое солнце...»

Мы уже поднимались по ступеням ресторана «Мираж». Водителя

с машиной отпустили. Голос у него так себе, средненький. Но слух есть. Если с ним позаниматься, то голос можно поставить. Одет он, как щеголь, с иголочки. Костюм модного фасона и ладно скроен. Только не нравится мне, что он меня под руку ведет, как свою собственность.

Я отстранилась и зашла в дамскую комнату, подошла к зеркалу. Сомнения меня грызли, не давали покоя совесть и целомудрие. Им я приказала на время уснуть.

– Как же надо себя не знать и не любить, чтобы не видеть раньше такую красоту,— огорчилась я. Мужчины в коридоре любовалась моим отражением в зеркале. А я страшилась изысканного силуэта, плотно облегающего мою талию в темно-синем платье. Женщины в дамской комнате завистливо и с восхищением оглядывали меня. Но дверь в дамскую комнату открылась, и властная рука Казимера потянула меня в зал. Нам

дали столик возле сцены. В зале все зашушукались и посмотрели в нашу сторону. Конферансье, объявляющий номера программы, подошел к микрофону и заговорщицким тоном произнес:

– Дамы и господа. Панове и паненки. Когда на улице цветут каштаны, душа просит чего-то особенного. Сегодня особенный вечер, у нас в гостях известный импресарио Казимеж де Фецк. Он представит нам юную талантливую вокалистку. Поаплодируем им.

Казимеж встал, галантно всем поклонился, взял меня за руку и силой вывел на сцену. Сцены я не боялась. Больше сотни концертов уже было. Но здесь меня буквально вытянули на сцену, а насилия я не выношу.

– Я хочу вам представить певицу, будущую славу Варшавы. Нет, Польши. Скорее, всей Европы. Анна Мария Драган.

Было что-то заискивающее в его похвале. Он, как бы извинялся заранее, если публике не понравится мое выступление.

Меня это слегка задело. Мое женское честолюбие и реноме певицы было уязвлено. Тем более, я еще не вошла в свой сценический образ «Мотылек». Я его сама себе придумала и часто репетировала перед зеркалом. Теперь можно было попробовать свой сценический образ в этом второсортном ресторане.

Сначала он сам спел «Ямайку», затем «Венок Дуная». А «Очи черные» мы пели уже вместе с ним. Ах, как он пел «Очи черные»! Аплодисменты вскружили мне голову. Я готова была идти за ним на край света. А когда со сцены раздалось его грустное «Всегда быть в маске — судьба моя...», сердце мое было совсем разбито, и я потеряла счет времени.

Оркестр начал играть прелюдию из «Травиаты». Я и раньше пела арию Виолетты. Но сейчас влюбленность, восхищение «Альфредом де Жермоном» придали моему голосу силу и уверенность.

Наши руки соприкасались, глаза блестели. Мы не замечали аплодисментов. Смотрели только друг на друга.

– Я поняла, чего мне не хватало в моих концертах раньше,— сказала я, задыхаясь от счастья.

– Чего же?

– Полноты и глубины чувств.

– Но ведь так можно сгореть в пламени, прямо на сцене,— возразил он.

– Нет. Все самое сокровенное — оставить себе. А полноту и силу чувств — отдать людям.

– Но ведь они не оценят, не поймут,— улыбнулся Казик.

– Поймут. И примут с благодарностью. Нас же приняли сегодня.

– А ради чего все это? Тебе зачем это нужно?

– Ради того, чтоб донести до зрителя и слушателя красоту, смысл, гармонию.

– У тебя это здорово получается. Но ты чего-то не договариваешь.

Видимо, есть еще что-то высшее. Наверное, какая-то сверхзадача?

Уже светало. И пора было кончать эту бессмысленную болтовню.

Мне к десяти надо быть на занятиях. Мы мило расстались и договорились, что я его в следующий раз сильно удивлю. Я знала, чем его удивить. Он ни разу не был в замке Мальборк. А по дороге в Сопот можно сделать небольшой крюк для осмотра замка — впечатлений ему будет на весь год. Я-то знаю, на что такие натуры реагируют.

Два дня я находилась в блаженном состоянии и не верила своему счастью. Владислав Шпильман пригласил меня на запись сольного концерта для арфы. Благодаря этому Казимежу де... Как его?

Навела справки. Узнала только, что он действительно импресарио.

Но где он живет, кто его родители, какое он имеет гражданство — узнать не смогла. Впечатлений набралось море.

За три дня до Сопотского фестиваля поехала с ним в Мальборк

на автобусе.

Когда автобус подходит к Мальборку, на мгновение показываются

высокие стены и башни замка со шпилями — и тут же скрываются за деревьями. Кажется, что промелькнула за окном неведомо откуда взявшаяся иллюстрация к историческому роману.

По отношению к Мальборку любые эпитеты не выполняют своей роли надлежащим образом. Слишком необычно это сооружение. Когда находишься в центре одного из многочисленных дворов, создается впечатление, что стоишь внутри самой маленькой деревянной матрешки, только стенки у матрешки прозрачные, так что видны все последующие дворы. Это потому, что даже над самой высокой стеной обязательно возвышается еще стена, или башня, или крыша. А над ней еще и еще. В любом углу двора можно найти какую-нибудь дверь, калитку или ворота,

свернув в которые, попадаешь в лабиринт крытых двориков и укромных мест. Туда-то я его и влекла за собой.

В этом было мое преимущество. Он не догадывался, что я невольно расставляю ему сети. За подъемными воротами с изображением Георгия Победоносца я легко отыскала Дом Великого Магистра и начала свой рассказ о крестоносцах, тамплиерах, иезуитах, украдкой поглядывая на него. Интересно ли ему?

– Откуда у тебя такие познания? — удивился Казимеж.

– Книги умные читаю.

Логическая цепь никак не замыкалась, и в сети, которые я ему расставляла, он не попадался. Я подключила обаяние и кокетство. Спела средневековую балладу о прекрасной леди на английском языке, чем привела его в восторг.

– Мария, я в тебя влюблен по уши. Выходи за меня.

Ну, я уже была готова к такому повороту. Поэтому, как ни в чем не бывало наивно сказала:

– А твоих родителей не надо спросить?

Он сразу загрустил, опустил голову, и промямлил:

– Но мы же взрослые. Зачем нужно разрешение предков?

– А Церковь? У тебя есть духовник? Ты у него спросил благословения?

– Какой духовник? Ты что, в средневековье хочешь опуститься?

Индульгенции захотелось?

Здесь уж я сникла, завяла и язык проглотила. Как же с ним дальше-то встречаться? Он же безбожник, ловелас. Я его совсем не знаю. Он такой чужой. О чем мне с ним говорить всю обратную дорогу до Варшавы? О радиоконцертах? О турне? О Сопоте?

Я начала вспоминать все наши разговоры. В основном щебетала пташкой я. А он только делал комплименты и вставлял: «ах», «ох», «вот даешь», «умница» и прочая бессмыслица.

Видимо, он не заметил моей холодности, и всю дорогу до Варшавы в автобусе ныл как маленький:

– Мария, выходи за меня. Ты так талантлива. Я буду твоим импресарио. Устрою тебе концерты в Париже, Риме, Нью-Йорке.

Он сам уже начинал верить в свою исключительность и талантливость. Ему мерещились огни рампы в Париже и мешки с долларами в Нью-Йорке. Он размечтался о новом лимузине, на котором приедет в свой родной город Львов. И все горожане будут завидовать: какая у него красивая жена, и какой он удачливый воротила.

– Купим с тобой дом во Львове. На какой улице ты там жила? На Кульпарковской? А я на Высоком Замке — Подзамчева.

– А что ты еще умеешь делать, кроме как устраивать концерты?

– О, я многое умею. Статьи пишу, отчет могу составить, баланс, дебет с кредитом свести. Приемы борцовские знаю, любого прощелыгу на лопатки положу.

Нам надо было спешить, и разговор оборвался на полуслове…

… На фестивале в Сопоте я пела под арфу «Тих и красив был тот вечер». После меня выступала Анна Герман с песней «Танцующие Эвридики». Потом Эдита Пьеха исполнила свой уже знаменитый «Червонный автобус». Вообще, программа, рассчитанная на пять дней, была очень насыщенной, певцы и исполнители со всей Восточной Европы. Некоторых я знала заочно — Ежи Мильяна, Понайота Бояджиева. А пластинки Годзинского и Петерсбурского у меня дома лежат.

Классические произведения исполняли только Анджей Хиольский

из оперного театра Варшавы и я.

Вообще-то, лучше бы я не выступала. Не та площадка. И не та акустика. Эта концертная площадка — для эстрадных исполнителей современных шлягеров. А арфа, рояль, скрипка здесь смотрятся неуместно. Арфу мне привезли из Академии на грузовике вместе с инструментами для других номеров. Я чуть-чуть разочаровалась. Мой энтузиазм начал угасать. Неужели мне придется всю жизнь таскать с собой арфу и зависеть от таких,

как Казимеж? И бороться за славу, почет, признание? Не лучше ли вернуться в Церковь и быть ей полезной? Знающие люди меня предупредили, что на Балтийском взморье в это время года дуют прохладные ветры с Балтики. И я

оделась теплее. Но остальные-то этого не знали. Артисты к концу фестиваля почти все ходили кто простуженный, кто с воспаленными глазами, а кто и с воспалением легких. В последующем фестивали стали проводить не весной, а в конце лета. Но и я не убереглась. От простуды я слегла. Даже к первому экзамену не выздоровела. Зато было время подумать, помечтать и сделать

новые записи в дневнике...