Geum.ru

Лекции ректора

Вид материалаЛекции
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   13
Долгин: А понимание, что же именно считать?

Гуриев: А понимание, что считать, как раз и берется из формальных моделей. Например, рассмотрим книгу Левитта «Фрикономика». Многие из идей, которые тестируются в исследованиях Левитта – это идеи, высказанные Гэри Беккером 40 лет назад. Но тогда не было хороших данных для того, чтобы их проверить.

Давайте я приведу несколько примеров того, как качественно изменились исследования. Один из ключевых вопросов – нужны ли финансовые рынки для экономического роста. Финансовые рынки – это очень дорогой институт, его не так легко создать. И многие экономисты говорили: «Мы знаем, что во всех богатых странах есть развитые финансовые рынки, пусть и в разной степени. Что из чего следует? Нужны ли финансовые рынки, потому что из них, в конце концов, получается экономический рост (чем больше финансовых рынков, тем больше они развиты, тем дешевле капитал, тем больше инвестиций, тем быстрее экономический рост) или в богатой стране финансовые рынки появятся сами собой (потому что богатым людям надо куда-то вкладывать деньги и т.д.)?» На этот вопрос трудно ответить, если у нас есть просто межстрановые исследования: если мы просто прогоним корреляцию или даже регрессию, мы действительно получим, что в богатых странах глубже работают финансовые рынки, поэтому это не ответ.



Сергей Гуриев (фото Н. Четвериковой)

Есть исследование 1998 г. Рагхурама Раджана и Луиджи Зингалеса. Я всем рекомендую их книгу, которую удалось перевести на русский язык; она называется «Спасая капитализм от капиталистов». Раджан совсем недавно был главным экономистом Международного валютного фонда. Что же сделано в работе 1998 г.? Вместо того, чтобы принять такую простую регрессию, Раджан и Зингалес сказали: «Финансовые рынки нужны в разной степени разным отраслям промышленности. Например, табачной или нефтяной промышленности финансовые рынки не очень нужны. А вот фармацевтической промышленности и микроэлектронике они очень нужны, потому что там долгосрочные проекты, большой риск: из, грубо говоря, 10 тыс. попыток создать хорошее лекарство успехом могут увенчаться две. Тут финансы нужны. Соответственно, давайте сделаем следующее, – сказали Раджан и Зингалес, – посмотрим на развитие разных отраслей в разных странах, проранжировав эти страны по уровню финансового развития, считая, что в Америке, например, финансовое развитие самое хорошее, в других странах оно будет похуже. И надо понять, в каком смысле фармацевтика растет медленнее в Корее или в Чили по сравнению с Америкой, учитывая, что финансовое развитие в Корее или в Чили устроено не так, как в Америке». Такой тест может скорее убедить, когда мы смотрим не на агрегированный рост, а на рост по отдельным отраслям, и действительно тестируем разный эффект финансовых рынков на экономический рост. И оказалось, что причинно-следственная связь есть.

Есть целый ряд примеров так называемого подхода с инструментальными переменными, когда мы пытаемся найти какую-то экзогенную переменную, которая влияет на те вещи, которые вообще могут зависеть друг от друга. Например, институты и экономический рост. В богатых странах хорошие институты, нет богатых стран, в которых плохие институты, нет богатых стран, в которых очень высокая коррупция. Что на что влияет? Это очень важный вопрос. Представьте себе, что вы приходите к российскому политику и говорите: «Нам нужно бороться с коррупцией, строить независимую судебную систему». Он может сказать: «Вы знаете, факт состоит в том, что нет богатых стран с высокой коррупцией. Поэтому что бы ни было, если Россия через 10-15 лет будет продолжать расти таким же темпом, как сейчас, она станет богатой страной, коррупция исчезнет сама собой». Это если причинно-следственная связь такова, что коррупция исчезает в богатых странах. Если причинно-следственная связь обратная, и нет богатых стран с высоким уровнем коррупции, потому что коррумпированные страны никогда не могут достичь высокого уровня благосостояния, то, соответственно, нужно делать совершенно другие выводы для экономической политики.

Как можно проверить такого рода гипотезы? При помощи инструментальных переменных. Есть исследования, которые предлагают следующее: давайте посмотрим, насколько различались институты в колониях. Европейские колонизаторы по-разному заботились об уровне институтов в разных частях света. Давайте возьмем в качестве экспериментальной переменной такую экзогенную величину, как смертность колонистов в Африке, Америке, в Аргентине и т.д. Это экзогенная вещь. Европеец не выживает в экваториальной Африке, он болеет малярией и умирает. Европеец хорошо живет в Северной Америке, там такой же климат, как и в Европе. Соответственно, европейцы в разной степени развивали институты в Африке, которую они считали сырьевым придатком, и, скажем, в Северной Америке или Австралии, которые они осваивали всерьез. И действительно, использовав этот инструмент, можно попробовать оценить влияние институтов на рост, и оказывается, что институты влияют на экономический рост, и эта причинно-следственная связь имеет место.

То же самое можно сделать при помощи такого инструмента, как происхождение правовой системы. Это тоже инструмент, который влияет на институты. Англосаксонское право гораздо лучше для экономического развития, чем любая другая правовая система. Есть такие более-менее экзогенные величины, как этнолингвистическая фракционализация. Опять же, если мы ставим вопрос о том, как коррупция влияет на рост или как рост влияет на коррупцию, можно при помощи фракционализации доказать, что коррупция влияет на рост. Потому что фракционализация влияет на коррупцию и не должна сама по себе влиять на экономику.

Некоторые из этих результатов неутешительны. Потому что институты меняются медленно, смертность колонистов изменить нельзя, происхождение правовой системы изменить трудно. Что можно сделать? Надо искать такие вещи, которые меняются достаточно быстро. Как ни странно, есть исследования, которые показывают, что некоторые вещи, которые влияют на качество институтов, меняются очень быстро. Например, свобода СМИ. Как ни странно, свободу СМИ можно изменить достаточно быстро. В России мы видели быстрое изменение за последние, скажем, семь лет. В Мексике мы видели быстрое изменение (но в другую сторону) за последние семь лет. И мы видим, что эти вещи, при прочих равных, очень сильно коррелируют с коррупцией и  качеством государственного управления. Я всем рекомендую книгу «Фрикономика», в которой еще много такого рода качественных эконометрических исследований. И надо сказать, что чем лучше данные, тем, с одной стороны, мы больше узнаем, и, с другой стороны, мы больше опровергаем результаты, казавшиеся раньше незыблемыми.

Например, была так называемая «кривая Кузнеца». Саймон Кузнец, впоследствии получивший Нобелевскую премию, высказал и обосновал на основе тогда имеющихся данных гипотезу о том, что доход на душу населения и уровень неравенства связаны нелинейно. В самых бедных странах неравенство низкое, потом оно растет, потом оно опять падает по мере роста благосостояния. Но этот результат он получил на межстрановых данных, буквально на паре десятков точек. Если провести исследование на большей выборке и принять во внимание некоторые другие факторы, этот результат исчезает. На самом деле, вопрос о том, как связаны неравенство и экономический рост, – это как раз один из открытых вопросов, который до сих пор не решен. Трудно найти хорошие данные, очень мало данных по неравенству, которые были бы сопоставимы во времени и между странами. Но точно известно, что однозначного результата, подобного кривой Кузнеца, получить не удается.

Я хотел бы рассказать здесь про то, что называется impact evaluation. Когда вы проводите какой-нибудь социально-экономический проект: пытаетесь реформировать здравоохранение, образование, систему социальных пособий – теперь хорошим тоном считается сопровождать это настоящими экономическими исследованиями с тем, чтобы понять, имеет ли эта реформа влияние, играет ли она какую-то роль в реальном сокращении бедности, повышении качества образования, снижении смертности и заболеваемости. Или и без этих реформ население и так стало бы и здоровее, и умнее, и богаче и т.д. Это можно делать при помощи очень простых вещей: нужно создавать специальные рандомизированные выборки, контрольные группы, проводить реформу на одной группе, не проводить на другой, смотреть, как они различаются. В Мексике, например, теперь принят закон о том, что никакую масштабную социально-экономическую реформу нельзя делать без такого impact evaluation.

Теперь это используется в самых разных отраслях реформирования. Например, в Индии при борьбе с коррупцией, при реформе школ. Одна из ключевых проблем в школах – это то, что учителя не приходят на работу. Ученики приходят, им дают учебники, строят новые школы, а учителя не приходят на работу. И можно платить учителям дополнительные деньги за то, что они приходят на работу, и смотреть, оказывает ли это влияние или нет. То же самое и в Индонезии, где было построено огромное количество школ. Повлияло ли это на качество образования или нет – опять же нужно провести исследования, посмотреть, где школы были построены, где они не были построены, с учетом прочих равных попробовать понять, насколько это влияет на качество образования.

Перед тем, как перейти ко второй части, я хотел бы сформулировать мой основной message первой части. Экономика на самом деле прошла огромный путь, и хотя это по-прежнему не очень точная наука, тем не менее, это наука с формальным аппаратом. Если в последние 30 лет был создан целый ряд новых моделей, то в последние 10-15 лет экономисты научились тестировать эти модели на хороших данных. Даже в России есть примеры очень хороших данных, очень хороших результатов, которые имеют прямое влияние на экономическую политику. В частности, мы в ЦЭФИРе сделали проект по мониторингу дебюрократизации. Мы опрашивали каждый год в течение пяти лет 2 тыс. малых предприятий, это репрезентативная выборка. И мы смотрели, как изменяются конкретные административные барьеры, и как отмена лицензий, сокращение инспекций и т.д. влияют на малый бизнес. Мы смогли померить влияние этих изменений на размер и рост малого бизнеса, и такие вещи действительно можно делать в России.

Недавно опубликованное Бюджетное послание Президента включает целый абзац на эту тему: пункт 5, в котором написано, что impact evaluation – это важная вещь, ее нужно делать, она нужна на этапе разработки социально-экономических программ, нужно думать над тем, как мы будем оценивать успех этих программ не с точки зрения освоенных денег или оказанных бюджетных услуг, а с точки зрения снижения смертности, повышения качества образования, сокращения бедности и т.д.

Предполагая, что экономика – это хорошая, полезная вещь, я хотел бы немного рассказать о том, как экономисты на самом деле влияют на современное общество. Как уже стало ясно, я искренне считаю, что у экономистов есть, что сказать современному обществу.

Во-первых, есть формальный канал. Экономисты либо сразу после получения степени Ph.D., либо поработав некоторое время профессорами, уходят работать в частный сектор или в государственные органы, в экономические исследовательские институты, в think-tank’и, в международные организации, во Всемирный банк, в Международный валютный фонд, во Всемирную торговую организацию, где они на самом деле пишут законы, создают правила игры, дают советы политикам и таким образом непосредственно влияют на экономическую политику.

Надо сказать, что в каждом американском министерстве, которое играет роль в экономической политике, есть пост главного экономиста. Во многих крупных (почти во всех крупных) транснациональных компаниях есть пост главного экономиста. Это, как правило, серьезный исследователь, человек, который имеет степень Ph.D. и очень хорошо понимает, что происходит не только в экономике, но и в экономической науке. Во Всемирном банке, Международном валютном фонде преобладают экономисты. Во Всемирной торговой организации, наверное, преобладают юристы, но и экономисты тоже играют важную роль. Чего добились экономисты через формальные каналы? Как ни странно, Всемирный банк, Международный валютный фонд, Всемирная торговая организация добились достаточно больших успехов. Не везде, но во многих странах проекты Всемирного банка помогли повысить доступность образования, существенно повысить грамотность, сократить бедность. Во многих странах выполнены и перевыполнены так называемые Millenniumdevelopment goals, цели развития тысячелетия, одна из которых, например, – сократить бедность вдвое с 2000 по 2015 г. Пока не видно, каким образом эти цели будут выполнены в Африке к югу от Сахары, есть проблемы с тем, как выполнить эти цели, в странах Ближнего Востока и Южной Азии. Тем не менее, мы видим, что в Китае и Индии сотни миллионов людей перестали быть бедными. Многие успехи обусловлены как раз тем, что эти организации помогли правительствам выбирать более разумную экономическую политику. Во многих странах улучшился инвестиционный климат, туда пошли инвестиции, в том числе прямые и портфельные. И в этом смысле формальный канал достаточно важен.

Есть несколько очень конкретных вещей, где экономисты помогли идеями и советом. Одна из них – это микрокредит – то, за что была выдана последняя Нобелевская премия «За мир» Мухаммеду Юнусу. Мухаммед Юнус – это настоящий экономист, человек, который получил Ph.D. Он просто применил самые простые экономические идеи: если человек беден, это не значит, что некредитоспособен. Вы даете ему кредит, он развивает свой бизнес. И даже если кредит очень маленький, он вам его вернет, несмотря на то, что у вас нет банковского механизмаenforcement’а, банковского механизма возврата кредитов. Почему? Потому что ему будет больше не к кому идти, если он не вернет вам деньги.

На самом деле, в этой системе микрокредита заложен механизм возврата кредита, связанный именно с тем, что институт микрокредитования является фактически монополистом в этой деревне с точки зрения кредитования, и он может соперничать с ростовщиками. Потому что один из вопросов, которым задался Юнус, был такой: в индийских, бангладешских, пакистанских деревнях человек, если у него нет денег, готов платить десятки процентов годовых ростовщикам. Почему бы не назначить ему ставку в два раза ниже? И оказалось, что это действительно возможно. С другой стороны, как только человек начинает богатеть, выходит на какой-то уровень благосостояния, он уже может обратиться к формальному, настоящему банку. И в этот момент микрокредит с ним уже не может работать. Тем не менее, этот институт помог сократить бедность во многих странах.

Еще одна вещь, которую помогают сделать механизмы экономистов, – это борьба с такими болезнями, как малярия, туберкулез и СПИД. Это болезни, которыми больше не болеют богатые страны. Тем не менее, для многих бедных стран они бич. В чем проблема? Лекарства против них можно разрабатывать, только это невыгодно с точки зрения больших фармацевтических компаний. С точки зрения глобального благосостояния, конечно, малярия и СПИД – это гораздо более важные болезни, чем депрессия или импотенция. Тем не менее, средства, потраченные на разработку таких лекарств, как «Прозак» или «Виагра», или средств против облысения несопоставимо больше, чем средства, которые потрачены на борьбу с малярией или даже СПИДом. Понятно, почему: рынок все-таки диктует свои законы и стимулы. Поэтому экономисты сейчас разрабатывают механизмы, где правительства западных стран, ООН и частные фонды, такие, как Фонд Билла и Мелинды Гейтс, смогут давать деньги на то, чтобы фармацевтические компании были заинтересованы в разработке этих лекарств. Я думаю, что этот механизм будет работать, и мы увидим большой прогресс. Потому что без него нет никаких шансов справиться, например, с малярией, туберкулезом и СПИДом, потому что, еще раз говорю, новое лекарство стоит миллиарды долларов, и заставить людей, которые могли бы заработать миллиарды на американском рынке, задуматься о болезнях, которые на американском рынке отсутствуют, невозможно.

Еще один пример, где экономисты работают через формальные каналы – это как раз impact evaluation. И тут я бы хотел рассказать историю из мексиканской жизни. Это, наверно, самый известный пример impactevaluation, оценки последствий реформ. Это программа Progresa. В Мексике, как вы знаете, в течение десятилетий руководила одна и та же партия, но было правило, что президент должен меняться каждые шесть лет; у каждого президента был только один срок. И когда Эрнесто Седильо пришел в Мексику в качестве президента в 1994 г., он знал, что те реформы, которые он хочет сделать, дадут эффект позже и, скорее всего, не при его президентском сроке.

Как убедить преемника в том, что эти реформы хорошие? Он обратился к независимым американским экономистам, заплатил им большие по мексиканским меркам деньги, предложил им разработать по-настоящему качественную оценку реформ. И те вещи, о которых я говорил: рандомизированные выборки, пилотные эксперименты, контрольные группы – все было задействовано. Результаты этого исследования были опубликованы после выборов 2000 г., которые Седильо и его партия проиграли. К власти пришел Висенте Фокс, который в предвыборной компании, естественно, критиковал своих предшественников, говорил, что все их социальные реформы – это популизм, и они будут свернуты и закрыты. И, когда Висенте Фокс пришел к власти, он сказал, несмотря на опубликованные результаты: «Программу Progresa мы закрываем», Но его следующий шаг был: «Мы открываем программу Oportunidades, которая будет основана на тех же принципах, что и программа Progresa, будет управляться теми же людьми, но у нее будет гораздо больше бюджет и охват деревень и городов». Таким образом, с помощью качественного экономического исследования не просто удалось построить хорошую программу реформ, но и сделать ее независимой от политических пертурбаций, что считается действительно успешным и, с моей точки зрения, даже невероятным результатом, но такое тоже возможно.

Я хотел бы сказать кое-что по поводу неформального канала. Я общался со многими российскими, международными чиновниками. Я думаю, что, кроме Америки, экономисты по формальному каналу могут добиться очень малого. Гораздо важней неформальный канал, власть идей. Некоторые экономисты пишут колонки в газетах, некоторые ведут очень популярные блоги, некоторые экономисты издают книги. Очень часто книги пишут люди, которые сами исследованиями в области экономики не занимаются. Тем не менее, прочитав много экономических статей, они очень хорошим языком пишут книги, которые переворачивают общественное сознание.

В первую очередь, речь идет об Эрнандо де Сото, написавшем книги «Другой путь» и «Загадка капитала», которые с точки зрения экономиста-исследователя не являются серьезной научной работой. Там он приводит какие-то оценки и не очень хорошие количественные аргументы. Но идеи, которые там изложены – это конденсат идей, который основан на хороших экономических исследованиях. То же самое – недавний бестселлер №1 «Плоский мир» журналиста “New-York Times” Тома Фридмана, он теперь переведен на русский язык. Он суммирует очень много недавних экономических исследований понятным языком и заставляет людей верить в то, что глобализация – это хорошо, в глобализации у каждого есть хороший шанс.

Есть целый ряд книг, которые написаны профессиональными экономистами. Это книга, которую я уже упоминал, «Фрикономика», книга Раджана и Зингалеса «Спасая капитализм от капиталистов». Книги Уильяма Истерли: во-первых, та книга, которая уже была переведена, «В поисках роста», где человек, который очень много работал во Всемирном банке, описывает, какие рецепты экономического роста, на самом деле, проваливаются, а какие могут работать. И эта книга очень честная, она характерна для экономиста-ученого. Экономист-ученый не может рисковать своей репутацией и говорить, как политик: «Вот этот рецепт всегда будет работать, вот этот рецепт никогда не будет работать». Экономисты очень тонко подходят к этим вопросам и говорят: «Данные показывают, что в этих условиях этот рецепт приносит вот такой количественный результат» или «Данные показывают, что между этим и этим связи нет». Сейчас Билл Истерли написал книгу про эффективность помощи развивающимся странам.

Идеи, изложенные в экономической литературе, постепенно находят свое отражение и в популярной. Эти идеи, которые исходят из научной среды, потом достигают политиков, они на самом деле влияют на умы, и возникает эффект, о котором говорил еще Кейнс. Я не могу сейчас точно воспроизвести это по-русски, но Кейнс сказал, что человек, который считает, что не подвергается влиянию экономических теорий, на самом деле мыслит в терминах давно почивших или плохих экономических теорий. Если у вас есть понятная теория, то ясно, как она влияет на ваши рассуждения. Если же вам кажется, что ее нет, то вы ее влияние не контролируете.

У нас в стране, к сожалению, у экономистов нет важного механизма влияния – репутации. В Америке понятно, кто является хорошим экономистом, кто плохим. Если у вас есть публикации в хороших журналах, если вы профессор в хорошем университете, вы хороший экономист, и вас президент США возьмет в Council of economic advisers, в Комитет экономических советников. Если вы не опубликовали ничего научного, скорее всего, вы человек с очень хорошо подвешенным языком, но необязательно хороший ученый. И то, что во многих других странах отсутствует такая система ранжирования качества – это большая проблема. В частности, в России экономистов, которые публикуют статьи в научных журналах в Америке, в международных научных журналах, можно пересчитать по пальцам двух рук, все остальные экономисты – это люди, наверно, один лучше другого, но это все равно, что сравнивать с точки зрения международной табели о рангах ноль с нулем. Потому что ни у того, ни у другого нет ни публикаций, ни цитирования…

Что это за идеи, которые экономистам удается доносить до общества? Это те самые первые принципы: полезность защиты прав собственности, конкуренции, исполнение контрактов, независимой судебной системы, развитие финансовых рынков. Все эти идеи на самом деле трансформируют сегодняшний мир. И мы видим, что по всему миру действительно идет снижение инфляции, бурное развитие финансовых рынков, бурный рост инвестиций. Возникают страны, которые называютсяemerging markets, многие из них богатеют прямо на глазах. И те страны, которые воспринимают эти идеи, пусть перерабатывая, учитывая свою специфику, тем не менее, растут очень быстро.

Если смотреть на успех Китая, то кажется, что это успех модели рыночного социализма. Но, в действительности, дело обстоит не так. Просто китайские бюрократы очень хорошо образованны, многие из них получили Ph.D. степени в ведущих американских университетах, они хорошо понимают и прикладывают к китайской действительности эти базовые принципы. Если посмотреть на то, как было устроено создание стимулов, так называемый путь параллельной либерализации, dual track liberalization, то это стандартное применение модели важности стимулов. Система коллективной ответственности в сельском хозяйстве – то же самое.

Иногда говорят, что Китай, не проводя приватизацию, смог обеспечить большой экономический рост. Это не совсем правда. Потому что главный рост был достигнут на частных предприятиях, а большие предприятия, наоборот, теряли деньги и высасывали соки из банковской системы. А с другой стороны, Китай с 1996 г. начал проводить массированную приватизацию, и уже приватизирована огромная часть китайской промышленности. В этом смысле это не совсем модель рыночного социализма или государственного капитализма, а действительно модель постепенного перехода к экономике, которая основана на базовых рыночных принципах.

Итак, экономика, даже не представляя из себя единой теории, а всего лишь давая нам некоторый набор согласованных моделей (согласованных, потому что они основаны на одних и тех же принципах, идеях и методах), – экономика дает очень много способов, обычно посредством неформальных каналов, влиять на экономическое развитие и рост. Надо сказать, что это влияние не всегда работает в правильную сторону. Опасность таких «простых» идей часто заключается в том, что если экономисты увлекаются своими моделями, то это приводит к возникновению проблемы популистского «Вашингтонского консенсуса». Если вы либерализовали цены, открыли внешнюю торговлю и сделали приватизацию, то все, больше вам ничего не надо. Но надо сказать, что если аккуратно прочитать «Вашингтонский консенсус», там есть еще семь пунктов, и там очень много всего про институты, конкуренцию, хорошее правительство, защиту прав собственности. Но если воспринимать эти вопросы упрощенно, то действительно такие три рецепта приводят иногда к катастрофическим последствиям. Мы видели: многие проблемы в России – из-за неудач в реализации остальных базовых принципов.

Другой пример – в Америке многие корпоративные скандалы были связаны с тем, что американские корпорации буквально восприняли способы создания стимула для менеджера: дайте менеджеру краткосрочный опцион, и все будет хорошо. И, во многом, проблемы таких компаний, как World Com и Enron, происходили из-за того, что у менеджеров были слишком сильные стимулы заботиться о краткосрочной капитализации компании; «завтрашний курс акций – это все, ради чего мы живем», и, естественно, это иногда было во вред долгосрочной капитализации.

Понятно, что современная экономика больше не думает в этих терминах. В современной экономике очень много исследований о том, как создавать стимулы, когда у вас очень сложная система показателей эффективности. Все эти вещи исследуются. Но, например, Кеннет Лей получал образование 30 лет назад и еще не знал этих моделей, и, соответственно, Enron был устроен не очень хорошим образом.

Я сразу скажу, что экономисты помогают и решать эти проблемы. Например, недавний скандал с тем, что называется backdated  options, когда менеджер задним числом поправлял дату реализации опциона для того, чтобы получить больший доход. Этот скандал, на самом деле, разгорелся из-за двух научных статей. И в этих статьях было написано: «Что-то очень подозрительное: опционы реализуются в очень удобные даты. Нет ли тут чего?» И действительно, Комиссия по ценным бумагам, прочитав эту научную статью, пошла, сделала проверку и обнаружила, что десятки менеджеров ведущих компаний совершают такие неприглядные действия; сейчас в результате этой абсолютно научной статьи ведется примерно 60 расследований, в том числе против Стива Джобса, легендарного гендиректора компании “Apple”.

Некоторые простейшие параллели действительно заставили слишком резко отреагировать на корпоративные скандалы с точки зрения американских регуляторов. Очень часто кажется, что надо всего лишь закрутить гайки, и все будет нормально. Но выяснилось, что акт Сарбейнса-Оксли, который был принят недавно в Америке, в 2002 г. как ответ на корпоративные скандалы, был слишком жестким. И теперь, например, большинство иностранных компаний предпочитают размещаться в Лондоне, а не в Нью-Йорке. И многие американские компании ушли с биржи.

В этом смысле в экономике есть еще много нерешенных проблем. Тем не менее, то, что происходит в экономике, – это очень интересный процесс. Она выходит не просто в другие области знания, но и на другие типы организаций. Сейчас идет очень много исследований по экономике некоммерческих организаций, по экономике лоббизма, СМИ, арбитража и судов ( негосударственных судов, например), по экономике гражданского общества, религии, корпоративной и социальной ответственности. Все эти исследования волнуют общество, и я уверен, что через 5-10 лет результаты, которые получаются сейчас, скорее всего, материализуются при помощи неформальных каналов влияния в новой структуре гражданского общества, которое возникнет из-за того, что мы будем понимать, как устроена экономика некоммерческого сектора, экономика гражданского общества и т.д.

Надо сказать, что многие результаты, которые были получены в экономике образования, привели к тому, что европейская система образования начинает очень быстро учиться у американской; европейская система финансирования науки начинает очень быстро учиться у американской. И мы видим, что экономисты, в первую очередь, европейские экономисты, которые получили образование в Америке, сумели изменить систему финансирования образования и науки в Европейском Союзе. Пару лет назад был создан так называемый European Research Council, аналог американского Национального фонда науки, и теперь в Европе не бюрократы, а сами ученые помогают оценивать проекты, распределять деньги. И я думаю, что это самым положительным образом скажется на возможностях европейской науки догнать американскую. Самое интересное, что этот анализ проводили именно экономисты, а не, скажем, физики, хотя речь идет о финансировании, в первую очередь, естественных наук.

Я закончу на этом. Еще раз повторю, что основная  идея моего рассказа заключалась в том, что экономика – это серьезная наука, экономисты – гораздо лучше, чем о них думают. У экономистов есть, что предложить обществу, и они работают в этом направлении, но в первую очередь не через формальные каналы, а через СМИ, образование, особенно в бакалаврских программах и бизнес-школах, где всегда преподаются хорошие курсы по экономике, и общение через СМИ, блоги и т.д. Эти идеи очень сильно овладели миром, и в этом смысле мир, в котором мы сейчас живем, уже во многом определяется теми моделями, которые были разработаны в экономике 20 или 30 лет назад. В то же время я думаю, что мы увидим много нового как раз в некоммерческом секторе в ближайшие 5 или 10 лет, по мере того, как существующие исследования будут проникать в общественное сознание и приводить к изменениям. Спасибо.