Книга первая
| Вид материала | Книга |
- Руководство по древнемуискусству исцеления «софия», 3676.94kb.
- Книга первая «родовой покон», 2271.42kb.
- Руководство по древнему искусству исцеления «софия», 19006.95kb.
- И в жизни. Это первая на русском языке книга, 6644.79kb.
- Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
- Книга первая. Реформация в германии 1517-1555 глава первая, 8991.95kb.
- * книга первая глава первая, 3492.97kb.
- Аристотель Физика книга первая глава первая, 2534kb.
- Аристотель. Физика книга первая (А) глава первая, 2475.92kb.
- Книга Первая, 924.9kb.
КНИГА ПЕРВАЯ
Спиноза
Старая собака в новом ошейнике
Это вам не Амстердам
Предсказываю смерть
На русских кладбищах
Гимназистки румяные
Почти документальная история
Последний из Ульгучье
Премьер «СВ»
Бабьим летом
Послесловие к рассказу «Де Кастри»
Пляж
Нанайская медицина
«Валентинка»
Бездомная дверь
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Спиноза
«Я уверен, что все философы мира
влияют на повседневную жизнь».
(Х.Л.Борхес)
Часть 1. Розовые очки.
Спиноза позвонил мне не во время: В Москве было жарко, душно, люди утомляли чрезмерно.
— Хочешь вспомнить молодость? — спросил он сходу.
— Какую? — ответил я машинально.
— Ну, начало своей трудовой деятельности, когда ты трупы вскрывал. Этот неожиданный вопрос заставил меня насторожиться:
— А, в чем, собственно, дело?
Кто-нибудь умер? В моей голове как-то не укладывались — светлый образ соседа по даче, еврея, инвалида детства, и моя давняя работа в должности суд.мед.эксперта. Да я просто забыл, что рассказал Спинозе, что по образованию я врач, хотя уже четверть века — писатель, то есть, имею с десяток книг, некоторое имя в литературном мире, член союза писателей...
— Нет, ты мне нужен не как эксперт, а именно, как знаток анатомии человека.
— Да не тяни, в чем дело? — я почувствовал некоторую досаду. Спиноза звонил мне из Завидово, что почти на самом берегу Московского моря, бок-о-бок с Президентской дачей и охотничьими угодьями правящей элиты со времен В.И.Ленина. Там он родился, там и жил безвыездно, весь исковерканный с рождения, с огромной головой гидроцефала и маленьким тельцем уродца, с глубоко посаженными косыми глазками и тонкими конечностями. Отца Спиноза не знал. Мать была из Гомеля, но последние пятьдесят лет прожила в Завидово, где все время работал на фетровой фабрике — в конце своей трудовой деятельности шила шляпы членам Политбюро КПСС. Спиноза жил с матерью в деревянном доме, что соседствовал с моей дачей. Мы знали друг друга давно и давно дружили. Кто назвал его Спинозой — не знаю. Настоящего его имени я не знал и уверен, что не знал никто и в Завидово. Как-то лет десять назад я спросил другого своего соседа по даче, алкаша Борьку, «почему — Спиноза»?
— Как почему? — удивился тот. — Ведь Спиноза — главный еврейский Бог!
Разговаривая сейчас по телефону со Спинозой, я усиленно старался вспомнить, когда же я все-таки рассказал Спинозе, что я врач и когда-то работал суд.мед.экспертом? И когда я дал ему свой московский телефон тоже не помню! Может быть тогда, пять лет назад, когда умер мой отец, и я похоронил его на уютном завидовском кладбище? Тогда неделю калитка моей дачи была открыта днем и ночью, во двор заходили все, кто пожелает помянуть отца. Было это в середине июля, тогда было тоже солнечно и жарко, ночи были синие, звездные и теплые. Во дворе стоял стол, который круглосуточно накрывала и убирала Марин, моя молодая жена. Спали мы на веранде и, услышав звонок, тут же вставали и выходили во двор, чтобы потчевать очередного гостя — приходили не только днем, но и ночью: почему не зайти и не пропустить рюмочку за «светлую память» и «царство небесное», под малосольный огурчик и горячие пироги?..
Тогда-то первый раз поздним вечером и зашел в мою калитку Спиноза — до этого мы были знакомы, но все как-то через забор.
— Извини, Спиноза, что вот так, по — походному... — сказала Маринка, наливая нам водку и подсовывая огурчики.
— По - фронтовому!, — поправил ее Спиноза и напомнил, что отец мой был фронтовик, и вдруг перечислил все его боевые награды.
Да, именно тогда я мог рассказать Спинозе и о начале своей трудовой деятельности и дать ему московский телефон. И только сейчас, повторяю, спустя пять лет, Спиноза мне звонит — первый раз в жизни. Наверняка неспроста!
— Ну, что случилось? — повторил я, приготовившись к чему-то неожиданному и неприятному.
— Не скажу! Тебе придется прямо сейчас поехать к нам. Давно ведь не был!
Действительно, я не был в Завидово вот уже около года. Много работал в архивах (открылась такая возможность!) нашей страны и за рубежом.
— А по телефону нельзя сказать?
— Не сказать нужно, а кое-что тебе показать!
— Труп?
— Живые, все живые! — захихикало в телефонной трубке.
— Ладно, жди на днях! (съезжу, — решил я, пора побывать на могиле отца).
Вообще-то все это не серьезно! Какой-то странный разговор по телефону с дурачком завидовским, требующим меня зачем-то к себе...
— Приезжай сегодня! — чуть ли не властно сказал Спиноза и повесил трубку. Я опешил: придется, однако, ехать... В такую-то жару!
Я решил ехать на электричке, хотя от пилотирования своей новой BMW я получал удовольствие. Но жара и духота, и лень что-либо делать выбрали электричку.
Сел я в Ховрино — от моего дома до этой станции 25 минут на автобусе. Думал, что подремлю у открытого окна, но всю дорогу до Завидово проехал в тревожном напряжении, в общем-то, мне не свойственном. Возникло сильное ощущение, что встреча со Спинозой будет для меня лично (или не только для меня?) роковой. Трупы, смерть, человеческая анатомия, имя нидерландского философа, уродец, безумие, цыгане и мавры в электричке, ехавшие со мной, июльская душная ночь, тайна, жидо-масонский заговор, — такая каша была в моей голове!
Я точно знал, что Спиноза будет ждать меня, сидя на лавочке под раскидистыми елями на скамейке у калитки моей дачи. Так оно и оказалось!
— Как доехал? — буркнул он и приказал: Пошли ко мне, что время терять!
Мне пришлось его умолять:
— Дай зайти домой. Переоденусь, умоюсь, вспотел весь...
Бесполезно! Ноги мои волокли меня уже вслед за Спинозой, а он верещал, подхихикивая:
— У меня-то прохладненько. Квас со льда. Окрошку для тебя приготовил. Будешь, есть, и отдыхать, да и меня слушать.
У Спинозы дома я никогда не был. Двор обыкновенный, как у всех деревянных домах в Завидово. Растут цветы в беспорядке. Много травы. Навесное, низкое крыльцо. Рядом копна сена, пахло божественно, расслабляло. Ступеньки давно не крашены, покосились. Дверь была открыта. Мать Спинозы сразу умерла, как только вышла на пенсию. В избе было грязно — ничего иного я и не ожидал. В красном углу висела икона Николая угодника (оказывается мать Спинозы была крещенной и сына тоже крестила в церкви, что рядом с Президенской — тогда — генсековской дачей) горела лампадка и весело засаленное белое полотенце. Посреди кухни была огромная русская печка, которая никогда не топилась, так как фетровая фабрика во все дома своих сотрудников провела отопление и горячую воду.
Рядом с печкой стоял большой стол, покрытый старой рваной грязной клеенкой, на столе валялись закусанные ломти черствого хлеба, несколько луковиц, банка засахаренного варенья, над которой роилась мошкара. Спиноза, видимо следя, как я осматриваю его жилье, с ухмылкой сказал:
— Здесь ничего нет интересного! Пойдем на мансарду.
Прозвучало это здесь, в его хате, как-то странно: карлик-уродец живет, видите ли на мансарде! Русская изба и французская мансарда...
— Где твоя мансарда? Слово «мансарда» вырвалось из моих уст с явной издевкой.
— Пойдем, пойдем, увидишь!..
С этими слова Спиноза заторопился в сторону чулана, дверь в который была прямо из кухни. Я последовал за ним.
Дверь настолько была маленькая, что даже Спинозе пришлось пригибаться, чтобы в нее войти. Я пролезал на четвереньках. Но чулан оказался просторным с почти вертикальной деревянной лестницей, с широкими и прочными ступенями.
— Пошли, пошли, — торопил Спиноза, начав ловко карабкаться наверх. Сначала я подумал, что лестница ведет на чердак и представил, что следуя за Спинозой, окажусь среди старого пыльного хлама. Восхождение на мансарду освещалось тусклой лампочкой. Маленькое тельце моего «похитителя» терялось легко из виду, по мере подъема и скоро совсем исчезло за... массивной, резной, под маренный дуб дверью. Немного помедлив — откуда она здесь? — я толкнул дверь плечом.
И ОКАЗАЛСЯ В ЯРКО ОСВЕЩЕННОМ ПРОСТРАНСТВЕ: перед моими глазами предстала приличная библиотека, которой я сразу позавидовал. Комната была во весь чердак, явно утеплена. Стены ее закрывали стеллажи, на которых и были аккуратно расставлены книги, много книг. На нижних полках лежали кипы журналов, газет, все аккуратно подшитые и большие картонные папки.
— Да, — подумал я, — а приятель-то мой не так прост!
Сколько я стоял, задумавшись, — не знаю. Только вдруг очнулся оттого, что почувствовал, что Спиноза с ухмылкой смотрит на меня в упор:
— Не ожидал? — говорили его глазки, неожиданно переставшие косить. И, не дав мне ответить, продолжил:
— Ты посмотри налево... видишь этот столик?
Странно, но самого главного то я не увидел. Столик! Деревянный, массивный, квадратный. На нем чинно стояли: два микроскопа, тиски, фарфоровые чашки, как мне показалось, наполненные речным песком и янтарем, разноцветные камни, обыкновенные спиртовки, рулончики наждачной бумаги...
— О, да, я действительно попал к Спинозе, шлифовщику линз! — поразила меня мысль. Я повернулся к Спинозе, он, не дождавшись моего вопроса, ответил мне пространно:
— Имя творит человека. Даже такого урода, как я, могло сделать имя.
Он выдержал многозначительную паузу, словно дал мне время отгадать, что сентенцию об имени, творящем человека, высказал вслед за гностиками, его тезка, нидерландский философ, шлифовщик стекол, Барух Спиноза. А мой Спиноза, хихикнув, продолжил:
— Спинозой называла меня мать, а почему — не знаю. Имя мое по паспорту Алексей... То, что я — урод, я понял с раннего детства. В Школу я не пошел, врач не посоветовал. Специальная школа для таких как я в Калининской области не имеется...
— Но я тебе, как ты мне сказал по телефону, нужен как анатом, — прервал я его, начиная раздражаться, ибо совсем перестал понимать ситуацию. Спиноза начал хихикать:
— А мы сейчас, после похлебки, анатомировать и будем!
— Кого?
— Тебя. Меня.
Мне показалось, что что-то зловещее повисло в воздухе.
— Дай мне договорить!, — прервал мои мысли Спиноза.
— Валяй!
— И так, — продолжил свое повествование Спиноза, — с 7-8 лет я начал собирать литературу о философе, именем которого меня называли... Это было не трудно. В местных книжных магазинчиках я сразу нашел несколько книжек о Спинозе, а в библиотеках — много журналов, где упоминалось его имя... Спинозе повезло. Одно только издательство «Мысль» выпустило о нем 20 брошюр! Видишь эти книжки на стеллажах — они все о Спинозе. И журналы, и газеты тоже со статьями о нем...
Спиноза сделал продолжительную паузу, пока я с новым любопытством оглядывал его библиотеку и сказал:
— О Спинозе я знаю все. Могу докторскую диссертацию защитить...Не это главное...
Здесь он замолчал и погрузился, как мне показалось, в себя. Но скоро встрепенулся и вымолвил:
— Главное — я знаю все о его ремесле!
— Стекольщика?
— Не совсем верно: шлифовальщика стекол.
— Ну и что?, — вяло ответил я и вновь подумал, что попал на крючок завидовского придурка, который, по-видимому, мнит себя великим философом... наверняка думает, что он — Спиноза! У меня появилось одно желание — быстро смыться отсюда.
— А окрошка?! — словно поняв мои намерения, вскрикнул Спиноза. Мгновение — и на столе появились чистые тарелки и ложки, салфетки. Между стеллажей оказался большой холодильник, из которого Спиноза вытащил фарфоровую супницу с окрошкой. Фарфоровым половником. Вся посуда, которую Спиноза приготовил для окрошки, была старинной, дорогой...
— Это — Конаковского завода. На весь мир фарфор еще при Екатерине Великой славился!
— Окрошка моя, окрошка, — начал тоненьким голоском подпевать Спиноза, разливая окрошку, — квас получился — зверь. Овощи все свои — экологически чистый продукт, и яйца тоже моих кур... Пока я стол накрываю, ты вон ту, плоскую коробочку открой, но руками пока ничего не трогай. Хорошо?
Он пальцем ткнул куда-то рядом со мной. Я обернулся и увидел на одной из книжных полок небольшие деревянные ящики, на один из них был направлен палец Спинозы.
— Что там? — спросил я.
— Не торопись, осмотрись, узнаешь!
Я потянулся и достал ящик. Он был тоже наверняка не нашего столетия — из красного дерева, инкрустированный полудрагоценными камнями.
— Откуда это у тебя.
— От туда же, откуда кресла — из Голландии!
Сейчас я обратил внимание, что в комнате стояли с десяток старинных кресел — очень дорогой антиквариат, поскольку я разбираюсь в этих делах.
— В этих креслах сидели Максим Горький, Лев Толстой, Сталин, Де Голль, Брежнев... .От последнего они мне и достались.
— Каким образом?
— Когда Леонид Ильич помер, стали из его апартаментов вещи выбрасывать. Вот я и подобрал. А посуду завещала мне внучка владельца конаковского фарфорового завода, подружка матери, когда отправилась в дом престарелых... Я дружил с Леонидом Ильичем. Он помогал мне собирать и изучать труды Спинозы, поощрял и мое желание овладеть тайнами ремесла великого философа.
Пока Спиноза рассказывал мне сказки, в которые я готов был поверить, я осторожно пытался открыть драгоценный ящик. Как все старинные штучки, он был с секретом. Не знаю, что я задел, или на что-то надавил, ища замочек в ящике, как вдруг плавно начала открываться его крышка, и моему взору представились... обыкновенные очки, аккуратно разложенные на старом красном бархате.
Нет, вру, не совсем обыкновенные. Во-первых, они были настолько прекрасные, совершенные и разнообразные, что могли бы украсить витрины швейцарских магазинчиков где-нибудь в Женеве, Берне или в Цюрихе! Во-вторых, во всех очках были вставлены прозрачные розовые стекла. Ну, как в очках-хамелеонах. Только розовый цвет стекол при их полной прозрачности был более насыщен. Стекла были всякие — овальные, квадратные, многогранные, широкие и узкие. Только я хотел задать вопрос:
— Откуда все это?
Как услышал:
— Это все сделал я сам!
И вновь я опешил и на мгновение подумал, что все это мне снится: и Спиноза, вдруг оказавшийся сказочным карликом-волшебником, и его мансарда, с креслами и посудой 17 века, и ген.сек КПСС, читающий с завидовским уродцем книги про нидерландского философа, но самое главное, что превращало реальность в сон — розовые очки, которые приковывали к себе мой взор, гипнотизируя меня своей роскошью и красотой. Встряхнув наваждение, я спросил своего кудесника:
— И оправу, что, тоже сам?
— Нет. Оправу делает Василий Романович... Ну, ты его должен знать: инвалид без ног, его дом в конце Фабричной, у леса... Мы с ним работаем по европейским каталогам. Серебряную и золотую проволоку и нужные пластмассы ему достают с электронного завода. Конвейер налажен!
Все это Спиноза произнес скороговоркой, почти выпалил.
— Почему все стекла — розовые?
У меня было огромное желание примерить очки (цену хорошим очкам я знал, ибо с детства страдал близорукостью и почти постоянно носил очки).
— Не торопись. Оденешь. Дай только мне тебя подготовить к розовым очкам.
— Когда отведаю твоей окрошки?
— Угадал!
Кроме окрошки на столе уже стояли бутылки с виски, джином, водкой, тоником, тарелки с красной и черной икрой и копченой колбасой. Я уже ничему не удивлялся.
— Все, как в лучших домах... Ты, писатель, своих гостей тоже, наверное, так принимаешь?
Спиноза явно хотел мне угодить, но скорее просто меня зачаровал. Я выбрал под окрошку джин и сказал об этом Спинозе, и тут же на столе появились маленькие фарфоровые рюмочки, тоже необыкновенной красоты и тонкой работы.
— Конаковские. Из Зимнего. 1785 год производства.
Я уже ничему не удивлялся!
В голландских креслах, потягивая шотландский джин и закусывая его хабаровской икрой, завидовской окрошкой, я почувствовал себя неожиданно уютно и комфортно, как у себя дома за письменным столом, когда пишется легко и счастливо. Я явно грезил, когда услышал, как откуда-то сверху полилась нежная томная музыка, исполняемая на старинном клавесине. Я снял свои очки — признак полного душевного комфорта — что случалось со мной крайне редко: я и спал-то в очках!
Ели и пили мы молча, нежась в волнах музыки 17-го века. Мысли мои отсутствовали, мир слегка мерещился, где-то далеко за горизонтом, в розовом цвете...
Сколько прошло так времени не знаю. Но очнулся я враз, словно проснулся с ясной и трезвой головой: Спиноза смотрел на меня пристально.
— Отдохнул? Будем очки мои примерять?
— Почему же все-таки розовые? Чтобы жизнь видеть в «розовом цвете»?
— Да, да. В розовом!
И мне показалось, что это Спиноза произнес печально. Затем, вздохнув, сказал:
— Пора!
Встал, спрыгнув со стула, размял свои тоненькие ножки и медленно, как-то боком, боком, направился к полке с ящиками. Он взял другой ящик, собрат моего, который я положил рядом с собой на стол, не закрывая, пока обедал, быстро открыл его и я увидел, тоже на красном бархате также аккуратно уложенные розоватые камни, полупрозрачные. Простые речные камни, только одного цвета! Спиноза тут же подтвердил мою мысль:
— Ты прав, обыкновенная речная галька... Я собрал эти камешки на берегу Московского моря. Ты, если оденешь свои очки, увидишь, что камни уже обработаны, поэтому одного и того же розового цвета. Слегка обработаны. Простым наждаком.
— Они розовеют, после обработки, или от природы розовые?
— Они могут быть разного цвета, но розовый эффект появляется только когда достигнешь должной степени шлифования.
— Постой, значит, стекла в твоих очках вовсе не стекла, а камни?
— Да. Камни!
— Но не проще ли делать стекла из стекла?
— Для моих целей нужны камни!
— ...Спиноза тоже камни шлифовал?
— Нет. Но незадолго до смерти понял, что шлифовать нужно камни, зашифровал это свое открытие, а его я расшифровал.
— А почему никто до тебя не раскрыл секрет Спинозы? Ведь знатоков его жизни и творчества много во всех странах!
— Боюсь, что розовый эффект раскрыли, но держат от людей в секрете... Хотя, может быть и нет. Вряд ли на земле есть еще хоть один человек, у которого нет своей жизни, и который полностью перевоплотился в Спинозу, как я. А без этого его тайну не раскроешь! Не в книгах же я о ней узнал!
— Значит, розовый цвет «стекол» твоих очков дело спинозовской технологии обработки речных камней?
— Конечно! Но... как ты думаешь, откуда возникло это «розовые очки», «видеть жизнь в розовом цвете»? Ведь, если в самом деле посмотреть на мир через розовые очки, то долго не выдержишь! Попробуй, посмотри на людей через розовые очки — не приглядная картина: розовые щеки, розовые глаза, розовый нос, розовые волосы... Не случайно, что розовые очки как солнцезащитные, не прижились.
— Ну, «розовые очки — это в переносном смысле...
— А у меня — в истинном, истинном, истинном! — пронзительно завизжал Спиноза и начал прыгать на своих паучьих ножках. Потом он оказался у моего ящика с очками и, запустив туда ручонку, выудил очки в тяжелой черепашьей оправе («небось, из панциря местной черепахи», — подумал я ). Протягивая их мне, сказал:
— Начнем с этих рассматривать белый свет!
Я взял их не без некоторого трепета. На ощупь очки, как очки, очень тонкой работы; и оправа, и стекла. На ощупь и не догадаешься, что стекла вовсе не стекла, а отшлифованные речные камни. Подержав с минуту очки, не разглядывая, а скорее робко ощупывая их, я начал их одевать. Великолепно они мне подошли! Совсем не чувствую! Только вот странно: стекла то у них розовые, а никакого розового оттенка не вижу: все передо мной в обычном свете!. И еще странно: они были мне в аккурат, а ведь Спиноза не знал величину моей близорукости, мой астигматизм и прочая, прочая. Я собрался было повернуться к Спинозе, чтобы задать ему соответствующие вопросы, но он спрятался за моей спиной, явно не желая мне показываться.
— Ты что там прячешься? — было обратился я к нему (он крепко держал меня сзади за рубашку, чтобы я не мог его увидеть), как вдруг услышал, словно из подземелья (так сильно изменился голос моего приятеля):
— Приготовься к неожиданности. Мобилизуйся и ничему не удивляйся. Вспомни, как ты первый раз входил в анатомический зал! Я — рядом, страхую.
— Ты меня уже напугал, — ответил я ему, действительно чувствуя неприятный холодок на спине. — В чем, собственно, дело?
— Посмотри на любую свою руку, только не падай в обморок!
Я действительно почувствовал тошнотворный комок в горле и ноги мои подкосились в коленях, когда сделал то, что предложил Спиноза. Я посмотрел на свою правую ладонь и упал в кресло, ловко подвинутое Спинозой. Руки моей не было! Вместо нее безобразно шевелились костяшки кисти скелета. Сколько я так сидел, ошарашенный тем, что видел, шумно дыша и разглядывая свое безобразие, я не знаю. Но сам пришел в себя, с неожиданным чувством, что мне весело и любопытно! Какое-то озорное настроение охватило меня:
— Ай да завидовский Спиноза! Гений. Вот так изобретение! Никакого рентгеновского аппарата и компьюторной томографии теперь не надо. Ай да мой сосед! Нобелевский лауреат, несомненно!
Я смело направлял взгляд свой на различные части своего тела и видел соответствующие части скелета. Я начал менять позы, дергать руками и ногами, подпрыгивать и вообще выделывать всевозможные неприличные движения, рассматривая все это через спинозовские розовые очки с радостью и любопытством ребенка. Не знаю, сколько я так забавлялся, когда почувствовал, что испытываю явный разлад между тем, что вижу через розовые очки и тем, что в своём восприятии ощущаю! Я был одет. Чувствовал свою одежду, тяжесть своей обуви, напрягал мышцы, а видел лишь костяшки! Короче, я начал скоро испытывать дискомфортное состояние раздвоения личности. Я раздвоился: на себя прежнего и своего скелета.
О Спинозе я на какое-то время забыл. А он внимательно следил за мной, прячась за мою спину. Теперь мне стало понятно, почему он от меня прятался. Взгляни я на него через розовые очки, я увидел бы безобразный скелет уродца. Он опять словно прочитал мои мысли, похихикав, произнес:
— Не советую смотреть на меня. Упадешь в обморок!
Мне вдруг захотелось посмотреть на себя в зеркало. Только подумал, как увидел, что Спиноза протягивает мне его. Я зажмурился, держа зеркало перед собой на какое-то мгновение, готовясь к тому, что сейчас увижу свой обнаженный череп, и открыл глаза...
Увы, в зеркале я увидел свое обычное лицо, слегка помятое, в красивых очках с обычными стеклами! Перед зеркалом фантастические розовые очки оказались бессильны!
— Пора объясниться! — прозвучал из-за моей спины голос Спинозы. — Да, именно вот это... Этот недостаток розовых очков, не воспринимающих отраженный образ, ну, то, что ты не увидел в зеркале своего скелета, и заставило меня ввести в эксперимент постороннего наблюдателя. Тебя, то есть».
Он перевел дыхание, посмотрел себе на руки, потом вновь пристально на меня — понял ли я его? Продолжил:
— «Розовый эффект» — так я называю свойство обнажать структуру живого тела до заданного уровня — в очках, которые ты одевал, до скелета, исчезает при всякой попытке преломления луча. Это — огромный недостаток! Но на пути его преодоления я сделал неожиданные открытия...
Я ждал, а мой приятель вдруг замолчал, как-то тяжело замолчал. Я тоже молчал — вопросов много, а что спросить — не знаю! Наконец он продолжил:
— Да, чуть не забыл. Первое свойство розового эффекта — ты, надев очки, наверняка подумал, что Спиноза каким-то чудом подобрал их под твою близорукость... Ошибся, приятель! Я о тебе и не думал, когда эти стекла готовил. Любой другой на твоем месте, будь он близоруким или дальнозорким или с разными глазами, одел бы розовые очки и они подошли бы ему. Когда смотришь через мои «стекла» все в глазе настраивается на сто процентное зрение: и хрусталик, и роговица, и глазное яблоко в целом. Короче, в розовых очках у всех сто процентное зрение!»
Здесь Спиноза сделал паузу, наверное для того, чтобы я смог усвоить, то, что он сказал.
— Усвоил? — спросил Спиноза и продолжил. — Итак, ты знаешь два свойства розовых очков — положительное и отрицательное. Теперь я должен тебе сказать еще об одном. Не главном, но неожиданно принимающем... философское значение! Видишь ли, в розовых очках можно лишь частично рассмотреть себя... Самое главное — ты никогда не сможешь посмотреть себе в глаза в розовом свете. Никогда не увидишь свой череп!.. Это Барух Спиноза когда-то сказал: «философская мудрость возникает на грани обыкновенной глупости»… Не овладела бы мной глупость, узнать, как я устроен в своей черепной коробке, я бы не открыл розового эффекта. Да и ты бы о нем никогда ничего не узнал!
Он еще раз сделал продолжительную паузу, прежде чем продолжить:
— Мне тебе еще нужно многое рассказать и показать, а я уже чувствую усталость... Мне вот только жалко моего тезку. Успей он открыть розовый эффект — отказался бы от своей философской системы. Не было бы у него последователей. И мир стал бы развиваться в другую сторону.
Тут я его перебил:
— Ничего необычного, в том, что ты захотел увидеть свои потроха нет. Это еще Фрейд описал, как один из симптомов дефективной личности, какой ты, как сам понимаешь, являешься...
— Ладно, — вяло сказал Спиноза, — думай на мой счет все, что хочешь, только не отказывайся выполнить мою просьбу... Ты ведь должен понять, что никому другому я больше не могу показать розовые очки!
Меня вдруг озарило:
— А почему тебе не запатентовать свое открытие и не предложить его медикам? Я могу тебя познакомить со Святославом Федоровым, думаю, твои очки его заинтересуют!
— Нет, и еще раз нет! Ни одна живая душа, кроме тебя, ничего о розовых очках не узнает, пусть думают блаженные, что через розовые очки мир выглядит прекрасным! Не будем лишать человечество этой иллюзии!
Здесь он снова перевел дух, для того, наверное, чтобы я лучше усвоил и эту информацию и не рыпался со своими предложениями, потом устало посмотрел на меня и продолжил:
— Пока я молчу — я живу...
Тут я его прервал:
— Но ведь со мной ты явно рискуешь! Что ты обо мне знаешь? Вдруг я кадровый сотрудник спец. органов?
— Нет, с тобой не рискую... В любом случае ты будешь молчать... А потом у меня есть несколько степеней защиты моего изобретения: я все рассчитал и все продумал... В Завидово в последнее время часто горят дома... И мой может легко загореться... Когда я захочу — где бы я ни был, стоит мне только захотеть... Есть еще одно свойство розового эффекта, о котором я и с тобой умолчу.
— Я разве не все узнал? — спросил я недоуменно.
— Да ты ничего не понял, приятель! — засмеялся пронзительным металлическим смехом Спиноза. Он начал решительно подталкивать меня к двери, приговаривая:
— Завтра, все будет завтра!
И опять, ни к селу, ни к городу, добавил:
— Живые, все — живые!
И еще — «живые все!»
Я проснулся во втором часу — в окно через штору пробивало яркое солнце, в спальне было неимоверно жарко, но так как окна у меня большие и все они, с трех сторон были открыты, душно не было. Сильно пахло скошенной травой — вдоль по Фабричной, перед нашими домами траву дружно скосили и, пользуясь солнечными днями, сушили. Запах вставал от земли, поднимался до уровня крыш и там висел, тяжелый, густой, дурманящий. Конечно же, это был не сон: разве можно уснуть нормальным сном в восемь часов утра и спать в июльскую жару?..
Придя в себя от струй ледяного душа (скважина в поселке глубокая в дома вода поступает по вертикальным трубам и поэтому не успевает нагреваться даже в такой вот жаркий день, как сегодня), я выпил привычных две чашки крепкого кофе, съел кусок сыра и сухарик и поспешил к Спинозе: несмотря ни на что, любопытство меня раздирало на части.
Калитка была открыта настежь — в Завидово так не принято — дверь дома тоже. Я прошел в комнату, где стоял обеденный стол и увидел неприглядную картину — Спиноза ел. Когда он ко мне повернулся, чтобы поприветствовать меня, я едва не лишился сознания: Спиноза был в черных очках!
— Теперь еще и черные! — пронеслось у меня в голове с явной тревогой. Он сначала долго смотрел на меня молча, видимо не понимая Моего растерянно-глупого выражения лица, потом буркнул:
— А, очки! Расшиб лицо. Утром был припадок. (Спиноза, как все с травмированным головным мозгом, страдал судорожными припадками с потерей сознания). На мгновение он снял очки — под левым глазом был огромный фингал и ел он что-то непотребное, руками раздирая куски и запихивая их в безобразно кривой рот с толстыми слюнявыми губами. Я смотрел на него, все больше поражаясь его натурой — от вчерашнего утонченного гения в этом уродце ничего не проглядывало! Одет он был в какое-то грязное тряпье, рукава рубашки свободно болтались и он ими подметал засаленный стол.
Насытившись, он громко отрыгнул и, не сказав мне ни слова, юркнул в ванную комнату. Шумно потекла вода — Спиноза, видимо умывался. Минут через десять он вышел... и опять разительные перемены! Белый элегантный летний костюмчик сидел на нем великолепно, маскируя даже его уродство. Был Спиноза подтянут, свеж и бодр, вот только черные очки не снял. Доктор Джекилл и мистер Хайд, да и только!
— В мансарду! — скомандовал он, и мы начали восхождение по крутой лестнице на чердак. Вот мы и на месте. От предвкушения удивительных открытий, мне показалось, что вся мансарда светилась розовым цветом. Ученичество мое продолжалось.
Мы сели за стол, на котором уже были расставлены деревянные коробки разных размеров. Спиноза быстро, одну за другой, открыл коробки. Все они были с розовыми очками разных размеров и конфигураций.
— Вот это коллекция! — вырвалось у меня.
— Это не коллекция. Это — инструментарий. — Спокойно и твердо сказал Спиноза. Через секунду он протягивал мне розовые очки с комбинированными стеклами:
— В обморок теперь ты уже не упадешь, когда оденешь очки... Но приготовься к неожиданному и вспоминай анатомию.
Спиноза замолк и ждал, пока я одену очки. Едва я их одел, как он шмыгнул ко мне за спину. Потом я услышал:
— Сейчас я выйду, ты будешь смотреть на меня и видеть то, что видел бы, вскрывая труп на секционном столе в анатомке.
Я его понял, и сразу догадался о предназначение комбинированных стекол. Догадка моя подтвердилась, когда я начал смотреть на вставшего передо мной Спинозу (первый эффект, произведенный на меня вчера розовыми очками, сделал свое дело).
Очки, которые сейчас были на мне, поочередно, в зависимости от того, в какие из стекол я смотрел, «раздевали» человека до состояния скелета: сначала снимали с него одежду, потом — кожу, потом мышцы, потом «вынимали» из него внутренности вместе с последней каплей крови и оставался один скелет. Сейчас я смотрел на Спинозу через розовые очки, но человек исчез! Спиноза как одушевленное существо перестал существовать, как я только «снял» с него кожу. Все, что я видел дальше — нет, не труп, а биокиборг их современных американских фильмов-ужасов. Глазные яблоки, как два шара, зловеще вращались. В них ни грана души, ничего, что я чувствовал в Спинозе, как человеке, личности, индивидуальности.
— Спиноза! Скажи что-нибудь. А то я тебя потерял!
Взмолился я, ибо начал испытывать пугающую меня неловкость в этом, новом для меня, анатомическом театре. Но лучше бы он не заговорил! Когда я услышал его голос, стало совсем жутко. Я понимаю теперь тех, кто слышит голоса приведений. Голос Спинозы выходил откуда угодно, но только не из дыры, которая была на месте его рта, не от этого агрегата мышц, сети сосудов, жил и костей, что представлял сейчас себя его череп!
Я снял очки, протер глаза и одел свои собственные. Потом сказал Спинозе:
— Твое изобретение забавно, но бесполезно. Оно и в медицине не пригодится, ибо нужную информацию в силу деформации общего эффекта, при помощи твоих очков получить трудно.
— Ладно тебе! — буркнул Спиноза, взяв у меня очки и протянув мне другие, тоже комбинированные, но с вертикальными половинками стекол. Я одел их, не дожидаясь его инструкций, посмотрел на него, и чуть было не свалился с кресла. То, что я увидел, вызвало у меня сильнейший не контролируемый страх: я видел человека наяву, состоявшего из двух половин! Словами это не передать. Сам ужас вселенский рождала картина: половина тела в одежде, а половина с обнаженными внутренностями. Первая мысль: почему мозг и кишки не вываливаются?
Страх порождало такое вот объединение человека в обыденном его одеянии и... анатомического театра! Спиноза к тому же, как будто не хотел дать мне опомниться, снял с меня эти очки и быстро одел другие. Еще неожиданнее, еще мистичнее впечатление от открывшейся моему взору картинки. Сидит, значит, Спиноза передо мной, есть, как есть, улыбается, тыкая в меня острым своим пальчиком, а мозг его, только один мозг! весь наружи и пульсирует! Как будто черепную коробку сняли с живого человека!
— Посмотри мне на сердце, — откуда-то издалека, как мне показалось, донесся до меня голосок Спинозы с обнаженным мозгом. Вижу, он приподнимается в кресле, его птичья грудка показывается над столом. Я смотрю ему на сердце и вижу, что оно словно наружи, все, как есть, в деталях, как перед хирургом в операционном поле. Мне захотелось его потрогать. Я невольно протянул к нему руку и уткнулся в ткань спинозовской рубашки и его худые ребра.
— Да ты разуй глаза! В твоих розовых стеклах маленькие кружечки в середине: они-то и обнажают органы!
— Дошло?
— Дошло!
— Тогда узнай, что в зависимости от интенсивности розового эффекта в стеклах очков, я могу расслаивать и тело в целом, и любую его часть по желанию, не прибегая ни к каким усилиям. Сидит перед тобой, например, красивая девушка, ты смотришь ей на грудь или, хи-хи, на другое место и видишь все то, что в другом случае не увидел бы ни за какие деньги!
— Только и всего?
— Не торопись! Представь, что у меня есть бинокль, микроскоп и небольшой телескоп, — все оснащены розовыми стеклами... Но к этому нужно как следует подготовиться. Успеем ли?
— Что значит, — успеем ли?
На мой вопрос Спиноза лишь кашлянул...
Мы вскоре расстались. На сей раз, мое обучение оказалось кратким. Спиноза дал мне на неделю все розовые очки, которые я примерял и предоставил мне полную возможность применять их по своему усмотрению. Я должен был прожить неделю, воспринимая мир в розовом свете. По-спинозовски, в розовом свете! Я должен был набраться опыта, чтобы мы могли пойти дальше. Так подчеркнул мой приятель. По правде говоря, я никак не мог понять, что от меня хочет Спиноза, а он не раскрывал карты...
Вооруженный комплектом розовых очков, я стоял на платформе Завидово и думал, напряженно думал над всем, что со мной произошло, после неожиданного телефонного звонка Спинозы в мою московскую квартиру. Прошло всего два дня. Но внутреннее чувство мое с этим не соглашалось. Я бы сказал так: у меня появилось очень сильное чувство, что я за эти два дня прожил какую-то, параллельную с моей жизнью жизнь. Ведь, все, что я узнал, увидел, благодаря спинозовским розовым очкам, для нормальной, обыденной жизни, не должно существовать. Я был убежден в этом. В противном случае, наше представление о мироздании и нас самих изменилось бы радикально. У меня уже на этот счет роились в голове жгучие мысли. Даже мир близорукого не такой, как — у человека с нормальным зрением. Близорукий, отними у него очки, становится беспомощным. А если все носили бы розовые очки? А потом вынуждены были бы смотреть на мир невооруженным, так сказать, взглядом? Розовые очки многие человеческие секреты превращают в ничто... Да и самого человека превращают в ничто, убирая из него нечто!... Да, я явно пережил за эти два дня что-то параллельное моей реальной жизни и теперь вынужден буду придумать историю тому, что пережил. Иначе — сойду с ума!
Итак, остается разбежаться в ширину, как говорил герой моего любимого писателя. Прямо сейчас и начну — электричка приближалась! Я сменил свои очки на розовые.
— Для начала пусть все будут скелетами! — решил я, входя в вагон.
Скелеты сидели в разных позах, Несколько скелетов стояли, хотя были свободные места. Я увидел, как встает огромный скелет, который сидел у окошка, и поспешил на его место. Устроившись, огляделся: рядом со мной сидели два скелета, один широко разбросал свои кости по лавке. Другой, наоборот, словно стесняясь своих костяшек, собрался в один узелок из костей, череп его постоянно двигался, видно, от смущения. Напротив сидел один большой скелет и два совсем маленьких скелетика. Один маленький скелетик постоянно вертелся на своем месте, и мне оставалось удивляться, почему я не слышу хруста его костяшек? Челюсти черепов поочередно двигались, обнажая черные дыры. У больших скелетов зубы были не все. Это то, что я видел, едва успевая к видимому привыкнуть (хотя, по правде говоря, меня так и подмывало сорваться с места и выскочить из вагона). Умом я понимал, что нахожусь в окружении не скелетов, а нормальных людей, что все дело в розовом эффекте, что все это иллюзия зрения... Но, как трудно глазам своим не верить! Люди вокруг меня разговаривали, но голоса трудно улавливались, ибо их нельзя было локализовать в пространствах скелетов: там их не было! Значит (и это трудно передать словами) их вообще как бы не было. Мир человеческой речи дереализовался. Слова были везде и нигде. Я их, кажется, воспринимал не ушами, а душой (которой у меня тоже сейчас не было, ибо и я был такой же скелет, как и все пассажиры этого вагона электрички «Калинин — Москва».
— Какие у Вас красивые розовые очки, — обратился ко мне скелет, что сидел напротив, прощелкав челюстью и энергично вращая черепом, — такие я видел в одном магазинчике в Амстердаме.
— Да, да! — буркнул я и отвернулся к окну: по воздуху летели птичьи скелеты, два собачьих скелета бежали друг за другом, виляя костяшками хвостов. Человеческие скелеты чинно шли в разных направлениях.
— Уф! — вырвалось у меня. — До такого даже Иеремия Босх не додумался!
Я хотел подремать, но словно послушный ученик, вспомнив о своем уроке, повернулся лицом к вагону, набитому после Солнечногорска, скелетами. Жутка картина! Полный вагон человеческих костей, которые к тому же двигаются во всех направлениях и принимают различные позы. И все — при полной тишине (я повторяю, страшно удивлялся, что не слышу соответствующих звуков, которые должны были бы издавать кости в подобных случаях!).
Я видел: молодые и старые кости, красивые и некрасивые движения и позы. Обратил внимание, что жестикуляция руками (у «скелетов») хорошо показывает, что человек всегда как бы плетет кружева (или паутину). В движениях и в позах главное, как скелет несет себя. Есть настоящее величие и гордость, и свобода в движениях. Это я увидел у одного скелета, но когда снял очки, был страшно разочарован, ибо увидел потную рыхлую, рано состарившуюся особу, внешний облик которой абсолютно не соответствовал «поведению». Так сказать, ее скелета. Вообще, по тому, что видишь в скелете нисколько нельзя судить по его хозяину. Я видел грозные и агрессивные скелеты, а хозяева были скорее тихие и робкие. И, наоборот, у одного забияки был «робкий» скелет...
— Нет, что-то не так, — сказал я себе. — Нужно или без розовых очков быть, или не снимать их вовсе. Иначе запутаешься и наделаешь ошибок, если захочешь вступить в контакт с теми, кого видишь (люди, скелеты, — в моей голове это начало путаться друг с другом!).
Уже подъезжая к Ховрино, своей остановке, я решил перемерить все розовые очки, которые дал мне Спиноза. Но быстро эту затею пришлось прекратить. Я, не выбирая, сменил очки. Взгляд мой упал... на обнаженные женские половые органы! Мне стало стыдно, я почувствовал, что сильно покраснел. Да, к розовому эффекту мне еще привыкать и привыкать!..
Дома меня ждали встревоженная жена и брат со своей невестой. Было шумно, Жену я не предупредил, что уехал и она куда-то звонила, громко спрашивая обо мне. Брат мой как всегда ссорился со своей пассией. Она была намного его моложе и он страшно ревновал ее ко всем мужчинам. Только что, вернувшись из командировки, сейчас они разыгрывали сцены ревности и невинности. Меня как будто черт ткнул под ребро. Я взял и одел розовые очки с обнажающим органы центром и посмотрел на матку невесты брата. К стенке ее прилепился двухнедельный зародыш (брат был в командировке три недели).
— Гони ты ее, Слава! — спокойно произнес я, вместо приветствия. Мой взгляд оставался при этом прикованным к животу молодой изменницы. После моих слов все дружно замолкли. Вскоре «невеста» ушла...