Книга первая
| Вид материала | Книга |
СодержаниеГимназистки румяные... Почти документальная история... |
- Руководство по древнемуискусству исцеления «софия», 3676.94kb.
- Книга первая «родовой покон», 2271.42kb.
- Руководство по древнему искусству исцеления «софия», 19006.95kb.
- И в жизни. Это первая на русском языке книга, 6644.79kb.
- Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
- Книга первая. Реформация в германии 1517-1555 глава первая, 8991.95kb.
- * книга первая глава первая, 3492.97kb.
- Аристотель Физика книга первая глава первая, 2534kb.
- Аристотель. Физика книга первая (А) глава первая, 2475.92kb.
- Книга Первая, 924.9kb.
Примечание: Есть гипотеза, что абхазцы ― это древние египтяне, эмигрирующие на Кавказ в 1 тысячелетии до новой эры.
15.11.98-23.07.2002.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Гимназистки румяные...
Сегодня я ушел с работы рано, около двух. Закрыл кабинет и ушел, никому ничего не сказав. Работать я не мог; порылся в ящиках стола, куда-то позвонил, кому-то ответил — вот и все.
Уже месяц пребываю в таком состоянии. Просто и банально: перевалило за сорок, детей нет, сделать ничего не удалось по большому счету в жизни, и, наконец, промучившись со мной двадцать лет, ушла жена, ушла просто, без истерик: записка на отключенном пустом холодильнике и — прощай навек.
Я был готов к этому, так как последние годы мы доживали свой брак по инерции. Я «гулял», домой приходил поздно, усталый и разбитый. Упреки со стороны жены давно кончились, мы почти не разговаривали. Ее было жалко: умная, красивая, «дородная славянка», как говорили мои друзья. В доме всегда было чисто, много вкусной еды, но удивительно холодно и не уютно. Как это мы, два совершенно разных человека, могли прожить вместе двадцать лет? Не понимаю!
Я трезво оценивал себя и ситуацию, в которой оказался. С чем же я у порога? Сорок с хвостиком и никаких болезней. Научных статей — на докторскую диссертацию; на полках разных издательств вот уже пять лет валяются две монографии; меня иногда цитируют, иногда я получаю письма, даже из-за рубежа. Один профессор из Оксфорда сравнил меня со степным волком, рыскающим в одиночестве по полям науки. Но я давно перестал верить в себя: кому нужны мои статейки и все усилия, связанные с их публикациями, кого это волнует? А я жизнь, можно сказать, потратил на это!
В новую семью тоже не верю: для чего, собственно, ее создавать? Детей иметь поздно, одиночества я не боюсь, давно привык. Любовь? В нее, пожалуй, верить не перестал, но встретиться с ней мог бы только для одного — чтобы умереть вместе! Была же такая навязчивая идея у немецкого поэта Клейста...
Родные — обойдутся без меня: все устроены и пристроены; друзья... ох, друзья... Без них я обойдусь!
Что же получается в итоге? Как видно, новая жизнь — не для меня!
Умереть? Нет, о самоубийстве я никогда серьезно не думал. А, если в запой? Я никогда не пил, к алкоголю был равнодушен — это не для меня... А может, попробовать? Может, в этом как раз и есть выход? Умирают же алкоголики от острой сердечно-сосудистой недостаточности, «ОСС», как говорят мои коллеги. А может, прибьет кто по пьяному делу...
Еще можно уехать на Чукотку пасти оленей или на Алтай, собирать целебные травки. Можно старателем в магаданский край или просто бичем... Эскапизм — бегство от действительности, которая слишком разумна, — вот реальный для меня план новой жизни!
Я запил, но пить в одиночку, закрывшись дома, не мог. Стал искать по Москве питейные заведения, которые после Указа сохранили былые традиции, и перешли на нелегальное, так сказать, положение. Мест таких немало: прикроют одни, тут же возникают другие... Скоро я узнал все нужные адреса.
Побродив по городу до приятной усталости в ногах, я нырнул в метро «Красные ворота» и поехал на «Преображенку». Там, как сказал мне один алкаш, есть ресторанчик в духе «лучших времен». Пароль — «друзья ждут, я немного задержался».
Было многолюдно, но говорили мало, в основном, пили. Свободный столик оказался в самой середине небольшого зала. Не отрываясь от меню, я заказал подошедшему официанту бутылку «Столичной», рыбное ассорти и вдруг услышал в ответ:
— Привет, Джези! По ком звонят колокола?
Я вздрогнул, так звали меня только ребята с нашего двора в Староконюшенном да мои одноклассники. Четверть века никто не обращался ко мне таким образом. Сердце сжалось, повеяло запахами старого Арбата, подкатила волна смутных воспоминаний... Я поднял голову — передо мной стоял холеный, совершенно седой, но моложавый и поджарый официант, не более. Я вглядывался в его лицо и не узнавал.
— Это я, Мишка... Неужели так изменился, Джези? А вот тебя сразу узнал! Да... годы, годы... Но, ничего, старик, живем!
Выпалив это, он резко повернулся и исчез, но вскоре возвратился, неся поднос с множеством тарелок с закусками, двумя бутылками «Пшеничной» и бутылкой марочного шампанского в ведерке со льдом. Пристально разглядывая меня и словно читая мои взбудораженные мысли, он ловко расставлял все на столике, приговаривая:
— Ничего, ничего, Джези. Сейчас разберемся, не мельтеши, старина, сейчас все будет о’кей!
Быстро управившись, он исчез с пустым подносом, и вскоре вернулся каким-то другим, все еще незнакомым, но уже не официантом. Теперь передо мной стоял интеллигентный мужчина с едва улавливаемым запахом тонкого французского одеколона и дорогих сигар.
— Такая встреча бывает раз в жизни... Сегодня я не работаю, я с тобой! — Приговаривал он, продолжая сверлить меня взглядом. — Чую, по краю идешь, Джези... Сломалось, видно, что-то... Правильно, что к нам пришел. Видно, судьба нам в твой час встретиться!
Я вспомнил его. Жил он на Арбате, и мы учились в одном классе, но никогда не дружили, общих интересов у нас не было. Только один раз мы оказались вместе. Как-то зимой, в феврале, возвращался я ночью от девчонки. На «Гоголевском» меня остановили четверо незнакомых парней и попросили закурить. Как всегда бывает при этом, завязалась драка. Я тогда уже имел первый юношеский разряд по боксу и сразу сбил двоих с ног. Вдруг ко мне подбежал какой-то парень, худой, щуплый и сразу видно — слабосильный. Но нас стало двое. Это и был Мишка. Дрались жестоко. Если бы не дворник, неизвестно, чем бы все закончилось. Парни разбежались, а мы с Мишкой, хромая, поплелись домой. Вдруг он громко захохотал. Мне стало не по себе — уж не повредили ли ему при драке голову? Я повернулся к нему под фонарем, Мишка протягивал мне шикарную пыжиковую шапку, которую стянул с одного из парней во время драки. Да, таким он и был: в любых передрягах ему удавалось что-нибудь стащить для себя! Никто и никогда не бил его даром. Мишка закончил юридический факультет МГУ, но, не проработав и дня по специальности, пошел в официанты. Служил в «Праге», «Берлине», «Арагви», оказался здесь, в этом тихом ресторанчике — другие времена, следует переждать! Он гордится принадлежностью к «высшей касте», очень могущественной и бессмертной, относящейся «к сфере распределения продуктов потребления»: «Мы и сейчас любую дверь отворяем ногами, и так будет всегда!»
Не знаю, что со мной случилось, видимо, «Пшеничная» виновата, но я вдруг размяк и стал, как последняя истеричка, плакаться Мишке в жилетку: жизнь не сложилась, жена ушла, Никому не нужный и не на что не способный неудачник! Пью, вот, вместо того, чтобы головой с «Крымского», и т.п.
Он слушал, обняв меня за плечи и приговаривал:
— Ничего, разберемся... Все будет о’кей, Джези!
— Решено! Уеду на Север или на Алтай...
— Стоп, — прервал мое хныканье Мишка. — Алтай... да, Алтай... Зачем уезжать? Слушай, родной, у меня как раз гостит племянница из Барнаула. Приехала Москву повидать... Уговариваю поступить в 1-ый мед. — там наши парни уже кафедрами заведуют... В ней столько силы, свежести, бодрости! Столько крепкого алтайского оптимизма! У меня идея, роднуля: вам нужно поговорить!
Я плохо понимал, что он говорит: причем здесь его племянница, и что она делает в Москве?
— Хватит, — сказал Мишка, поправляя на мне галстук. — Ты сейчас же едешь домой, на тачку я тебя посажу... Вот мой телефон, Женька ее зовут, слышишь? Я все ей расскажу, она умница... Будет ждать твоего звонка... Какое поколение, Джези! Они, в свои восемнадцать, сильнее духом и мудрее нас, сорокалетних... Ну, а душевность — сибирская...
Я встал и хотел достать из кармана бумажник, но меня повело в сторону, закружилась голова.
— О, да ты, брат, хорош! Ничего, ребята свои, довезут, а я еще поработаю...
Удивительно, как прямо на глазах Мишка начала превращаться в официанта. Я попытался вынуть две двадцатипятирублевки, в бумажнике оставалось еще рублей пятьдесят...
— Не сори бабками, — заворчал Мишка, потом вроде бы подумав, добавил, — впрочем, я их у тебя заберу, не то потеряешь в дороге. Завтра при встрече, получишь все в целости и сохранности. Да и повод будет повидаться, а то опять лет на двадцать исчезнешь.
Я не возражал, полностью подчиняясь Мишке, такому спокойному и рассудительному.
Домой я вернулся около десяти. Таксист, симпатичный и веселый парень, буквально на руках донес меня до квартиры и ушел только тогда, когда я, перевалившись через порог, захлопнул дверь. Пустота, темнота и тишина встретили меня угрожающе. Я был пьян и одинок. В голове хаос из обрывков мишкиных фраз и собственных мыслей: Сибирь... бичевать... они в восемнадцать мудрее... столько энергии и оптимизма, бодрости... Женька ее зовут, она будет ждать твоего звонка... вам нужно поговорить... не нужен никому и ни на что не способен... головой с Крымского моста...
Не помню, как пришел в спальню и лег, не раздеваясь, в давно уже незаправляемую постель. Отключился... Очнулся около одиннадцати. О, как все мерзко! Как сомнамбула полез в карман, вынул мишкину записку с телефоном и стал набирать номер...
— Алло-о, я слушаю, — зазвенел в трубке чистый девичий голос. Я молчал, что я мог сказать этой девочке? Но Женька словно почувствовала мое настроение, настойчиво потребовала:
— Да не молчите же, говорите!
— Это Джези (чушь какая-то, подумал я, назвав себя этим давно уже забытым именем), приятель Михаила, Вашего дяди...
— Джези! Я уже целый час жду вашего звонка! Дядя сказал: «Сиди и жди, он обязательно позвонит!» Хорошо, что Вы позвонили!
Слушая этот милый голос, я представил себе девушку, стройную, синеглазую, с пышными русыми волосами и таким ясным личиком, какое бывает только в молодости. В моей квартире сразу посветлело.
— Джези, приезжайте ко мне прямо сейчас. Я Вас жду. Вам ведь плохо одному в пустой квартире. И дядя Миша скоро вернется. Или нет, оставайтесь дома... Вы же много выпили... Я сама приеду, скажите адрес.
Я машинально продиктовал адрес, повторил его несколько раз, мысленно представляя Женьку, стоящую на пороге моей квартиры. В трубке раздались короткие гудки, я осторожно положил ее и начал быстро ходить по квартире. Прибираться не было смысла: что можно сделать за полчаса в запущенной квартире, не убираемой больше месяца? На кухне — грязь, в холодильнике — пусто. Единственное, на что я был способен, это привести в порядок себя.
Принял душ, не чувствуя, как менял воду: холодная-горячая, холодная-горячая... пока окончательно не пришел в себя. Посмотрел в запотевшее зеркало и начал торопливо одеваться. Сел в кресло и включил Высоцкого. Напряжение было такое, что, казалось, не выдержу, и заору во все горло...
Вот он, звон дверных колоколов (электрические звонки считаю пошлостью) — Женька! Рванулся к двери... На пороге стояла стройная девушка с большими синими глазами и пышными русыми волосами. Лицо свежее и ясное, будто умытое родниковой водой в погожий день, и вся она — как раннее весеннее утро... Другой и быть не могло!
Женя сразу повела меня на кухню и начала вынимать из тяжелой хозяйственной сумки пакеты и свертки с продуктами. Ожила моя кухонька! Зашипела сковорода, забулькали кастрюли... Женя увлеченно рассказывала об Алтае, Шукшине, Сростках, Катуни, выскабливая от грязи стол, скамейки, полки, пол. Убиралась и готовила она так быстро и ловко, как не умела даже моя жена, гордившаяся своей домовитостью.
И вот — четверг, начало второго, мы сидим в сверкающей чистотой кухне, ужинаем и молчим. После ужина идем в большую комнату, садимся на диван, и Женя гладит мои руки своими теплыми и нежными ладошками, приговаривая при этом:
— Все будет хорошо, Джези, все будет ладно...
К горлу подкатил комок, и я почувствовал сильный прилив нежности к Женьке... Она уловила мое состояние, чуть придвинулась, осторожно положила руку на мое плечо, подняла глаза и сказала:
— Джези, какие бы ни были тучи, за ними всегда голубое небо... Что ближе Вам из природы?.. Наверное, Ваш символ — ветер?..
Я испытал удивление и радость: как точно и верно.
— Ты права, Женя, больше всего я люблю ветер, сильный, порывистый...
Она погладила мою руку и, словно испугавшись чего-то, прижалась ко мне.
— А мой символ — дождь... Сильный ветер и дождь — стихия... многое могут натворить... И все направляет ветер!
О, какой прилив сил я вдруг почувствовал! В голове зазвучали любимые строки Бунина: «И ходят дождевые облака, и свежем ветром в сером поле дует, и сердце в тайной радости ликует, что жизнь, как степь, пуста и широка». Я начал читать их вслух. Женька звонко рассмеялась и воскликнула:
— Как радостно жить, Джези!
Затем соскочила с дивана, закружилась и позвала:
— Идите ко мне. Нет, сегодня полы мыть больше не будем!
Я смотрел на нее: какая нежность и сила в ее хрупкой фигурке, какая свежесть и скрытая мощь! Женя нырнула в спальню и потянула меня за собой. Увидела грязную разобранную постель, надула щеки.
— Где хранится белье для брачной ночи?
Я ошалело смотрел на нее и улыбался... Да, да, это так естественно — наша брачная ночь... Женька! Что было ближе и роднее?! «Родная», «моя», «близкая» — нет, это не то, не то! Не полно! Не точно!..
...Я проснулся, когда яркое солнце било в окно: Женькина голова лежала у меня на плече, волосы покрыли подушку, она крепко и по-детски спала. Я не выдержал, наклонился и поцеловал ее губы. Она тут же открыла глаза, улыбнулась и сказала:
— Привет, Джези!
До пяти часов мы занимались обычными семейными делами: Женя мыла и чистила квартиру, готовила еду, я приводил в порядок свои бумаги, звонил по телефону, договаривался о деловых встречах на пятницу. Оказалось, что ничего не упущено, просто было отложено на время... Завтра узнаю, на каком этапе мои рукописи в издательствах, вышли ли в редакциях мои статьи; съезжу в оргкомитет Конгресса, который состоится в Москве через месяц и участником которого будет доктор Смит из Лондона, приглашавший меня прочитать курс лекций в Оксфорде. Так, так... Север, Алтай, Крымский мост... и придет же такое в голову?! Жизнь продолжается! Вот она, здесь, в образе моей дорогой Женьки! Все неприятное и мерзкое исчезло бесследно. Да и было ли?
Мы с Женей решили: завтра подаю на развод, она переезжает ко мне, будет поступать в медицинский. Мишка меня поймет: он оказался настоящим другом! Я был полностью счастлив. Впервые за последнее время в душе моей царили покой и умиротворение...
Женя ушла от меня около одиннадцати, я остался дома готовиться к завтрашнему дню: необходимо было сделать очень многое. А после пяти, когда управлюсь со своими делами, заеду за ней. Она к этому времени все расскажет Мишке и позвонит в Барнаул родителям. Да, адрес... Она будет ждать меня на Гоголевском бульваре, так как на машине сложно заехать к ним во двор. Так и договорились.
Наконец наступила пятница, самый счастливый, самый важный день в моей жизни. Я уладил все дела почти молниеносно. Собственно, проблем, как оказалось, не было никаких: одна рукопись в наборе, другая в работе у редактора. Смит действительно приезжает, и уже интересовался по телефону, буду ли я участвовать в Конгрессе. Вот только жену не разыскал — уехала отдыхать в Ялту.
...Без четверти пять я звонил Жене с Кропоткинской, такси стояло рядом. Длинные гудки — никто не подходил к телефону. Я перезванивал из разных автоматов: трубку не брали. Меня начала охватывать смутная тревога: что-то случилось! Как быть? Я не мог к ней поехать, так как не знал адреса! В полнейшей растерянности сел в машину, тупо уставясь на водителя.
— Куда едем, друг? — донеслось до меня.
— На Преображенку! — прохрипел я в ответ, чувствуя, что начинаю сходить с ума. Женька, моя Женька! Где ты? Что с тобой? Неужели только приснилась мне?! Слышишь, где ты?!
Ресторан был закрыт на «санитарный час». Я заколотил в дверь. Выскочил злой швейцар и ответил мне, что Мишка сегодня не работает, адреса его не знал никто. Что же делать? Я забыл, оказывается мишкину фамилию! Помчался на Арбат, но по дороге спохватился — вдруг Женька будет звонить домой. Дома было душно, топили, а я забыл открыть форточки... Я звонил Женьке шесть часов подряд: телефон продолжал упрямо молчать! Звонил до полуночи, выдерживая лишь небольшие паузы — вдруг Женька пробивается? Звонков не было, кроме одного из редакции: спрашивали, куда перечислить гонорар за опубликованную статью. К черту гонорар! Где Женька?!
Я не помню, как провел ночь, как наступило субботнее утро... Лишь десять минут первого трубку подняли. Я услышал хриплый мишкин голос: он был изрядно пьян.
— Где Женька? — замер я в ожидании ответа.
— А, это ты, Джези! Ну, родной, как дела? Все уладилось? Слышу, слышу... — кашлял в трубку Мишка, хотя я не сказал больше ни слова.
— Где Женя? Мы договорились на пять часов... Я не могу до вас дозвониться, где она?
Трубка замолчала на какое-то время, было слышно лишь тяжелое мишкино дыхание. Затем я услышал:
— Женя? Зачем она тебе, родной?.. Ты что, старик, шуток не понимаешь? Пошутила она... Ты что, первый год живешь на этом свете?..
— Где Женя? — кричал я. — Дай ей трубку!
— Женя? Наверно, у себя дома... — в голосе Мишки зазвучала явная досада.
— Как дома? Разве она не у тебя живет? Ты же мне говорил... постой... — я совсем растерялся.
— У меня она бывает редко... Она мне не по карману...
— Что ты говоришь? Я тебя не пойму!
— Что тут понимать!.. Слушай, Джези, я обманул тебя — она мне вовсе не племянница. И никогда не была на Алтае: всю жизнь проживает здесь, в моем районе...
Я слушал, затаив дыхание... Мишкин голос с раздражением и досадой продолжал:
— Она учится в Плехановском... Ну, и работает, хм... проститутка она, девочка по вызову... профессионалка, высшая категория, если не считать валютных девок...
Мне показалось, что все померкло вокруг, и я умер.
— Твой бумажник она взяла. У тебя там стольник был — как раз ее гонорар за сутки... Она ведь у тебя сутки была, верно? Но разве это деньги по сравнению с тем, что она из тебя сделала! Сейчас ты не бросишься с Крымского моста, капли в рот не возьмешь... И если поедешь — то не в Анадырь оленей пасти, а в Лондон читать свои лекции. Так что, брат, дыши тише...
Смысл мишкиных слов не доходил до меня. Я продолжал механически повторять:
— Где Женя? Дай трубку Жене! Позови Женю...
В ответ раздавались лишь частые гудки...
Была суббота...
Дежурный психотерапевт из службы «Доверие» явно запаздывал. В одной московской квартире далеко за полночь звучал магнитофонный голос Зои Павловой: «Москва золотоглавая, звон колоколов» и припев: «Гимназистки румяные...» Крутилась лента.
А человек ушел...
1989 год.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Почти документальная история...
Рина Грушева умерла 12 марта 1988 года в районной больнице небольшого дальневосточного городка от острого лейкоза в возрасте 18 лет. Патологоанатомическое исследование подтвердило диагноз, выставленный лечащими врачами. Летальная комиссия, возглавляемая приглашенным из краевого центра профессором, признала действия медиков по спасению Рины правильными.
Рину схоронили 16 марта на кладбище, расположившемся недавно на самой большой сопке, откуда в ясный день хорошо виден весь город.
Грушевы приехали на Дальний Восток год назад и в городе их почти не знали. И все же смерть Рины всколыхнула весь город. Поползли разные слухи — умерла от спида (Рину, якобы, видели с иностранными моряками). От несчастной любви, от наркотиков — отравилась, была влюблена в сына секретаря горкома, тот поиграл с ней, а женился на другой... К концу месяца в городе сложилась явно не здоровая атмосфера вокруг смерти Рины. Масло в огонь подлили местная печать и радио, одновременно выступившие по теме «Все ли у нас благополучно в здравоохранении?», где в качестве примера «явного неблагополучия» упомянулась смерть Рины Грушевой. Грушевы оказались в центре внимания. Только необыкновенное мужество и выдержка этих людей, молчаливо переживающих свое горе (схоронив Рину, мать и отец полностью уединились, взяв отпуск, все время проводили или на кладбище, или дома, избегая людей), сдерживали, готовые к выплеску людские эмоции. На стенах домов подростки писали имя Рины на английском языке. Пятнадцатилетние девчонки стали носить прическу а-ля Рина и красить волосы в ярко рыжий цвет как у нее. Смерть Рины будоражила людей до начала июня. Рина умерла внезапно, и также внезапно умерли слухи, связанные с ее смертью. Наступило жаркое лето, и о Рине забыли.
10 июля в знойный полдень к прокурору города пришел отец Рины, и положил на стол заявление с просьбой произвести судебно-медицинскую экспертизу, в связи со смертью его дочери, ибо, как написано в заявлении, «Рина умерла не от лейкоза, а была задушена». Оставив заявление, без дополнительных разъяснений, Грушев ушел, сказав только, что «в случае отказа обратится к прокурору Края, а, нужно будет, и Республики».
Прокурор принять решение самолично поостерегся: позвонил секретарю горкома. Через час у последнего в кабинете собралась экстренная комиссия в составе секретаря горкома, прокурора, заместителя председателя горисполкома, начальника милиции и главного врача центральной районной больницы. Единогласно было принято решение провести судебно-медицинское исследование, пригласив суд.мед.эксперта из Краевого бюро, а также профессора, возглавлявшего летальную комиссию. Эксгумацию постановили осуществить 12 июля. Грушеву позвонил сам секретарь, долго с ним разговаривал, а в конце сообщил, что «просьба его будет удовлетворена» и взял с него слово, что «в интересах следствия Грушевы будут молчать».
12 июля сопка была оцеплена отрядом милиции. Могилу разрыли, гроб вынули, и перевезли в морг, небольшое одноэтажное здание, на территории городской больницы. Вскрытие было назначено на 13 июля. Все это произвели оперативно и тихо.
Суд.мед.экспертиза трупа Рины Грушевой была осуществлена рано утром. Сразу же был составлен акт и заключение: «Смерть Рины Грушевой, 1970 года рождения, наступила в результате «острого лейкоза». Никаких признаков удушения обнаружено не было. В 10 часов гроб с телом Рины вновь закопали. Грущевых пригласили в прокуратуру и зачитали заключение суд.мед.эксперта. Мать тихо плакала. Альберт Владимирович выслушал молча. На вопрос прокурора «Удовлетворен ли он результатом экспертизы?», сказал, что «да» и пообещал, что «больше следственные органы беспокоить не будет». На этом и разошлись.
20 июля, вечером, Мария Петровна понесла мусорное ведро на помойку. При выходе во двор, как она потом рассказывала, у нее закружилась голова (Кириной Марии Петровне 63 года, страдает гипертонической болезнью, живет одна, 6 лет, как похоронила мужа, дети живут в других городах). Во дворе было безлюдно. Подошла к мусорному баку, подняла крышку и... «О, господи, на груде мусора лежала... голая девушка... как большая кукла!.. Тело ее было сплошь в синих пятнах, а в руках у нее была зажата иконка...» Мария Петровна бросила ведро, закричала и рванулась прочь. Не помнит, как добежала до своей двери. На лестничной площадке ее остановил соседский парнишка, (Виктор, 16-ти лет, учащийся СПТУ). С трудом разобрав, что напугало бабку Марью, он выскочил во двор. В мусорном ящике, как он потом рассказывал, никакой «голой девчонки, да и куклы не было». Врач скорой помощи, вызванный соседями к Марии Петровне, кроме испуга никаких расстройств у нее не обнаружил, но на всякий случай велел два дня полежать в постели и попринимать успокаивающее.
Виктор на другой день рассказал парням, с которыми выпивал, что у его соседки «крыша поехала — голую девчонку в мусорном ящике видела».
Василий Петрович, водитель автобуса, принимавший участие в попойке, спросил: «И, что красивая была девчонка?» Виктор, машинально, ответил: «Как Рина Грушева!». И. сам удивился сравнению. Как-будто кто-то подсказал.
22 июля Виктор пришел с работы — он проходил практику на цементном заводе — уставший и разбитый. Целый день на солнцепеке, духота, цементная пыль, похмельное состояние изнурили его. Плюхнулся на кушетку, не раздеваясь, и тут же уснул. Сколько спал — не помнит. Проснулся от сильного хохота. С трудом открыл глаза. По комнате гулял сквозняк, ветер трепал тюль на окне. Преодолевая свинцовую тяжесть в теле приподнялся: в проеме балконной двери, за колыхающейся тюлью стояла стройная высокая девушка. Ее нерасчесанные волосы были одного цвета с закатным солнцем, остановившимся как раз напротив форточки. Хохотала она.
— Ты Рина Грушева? — спросил Виктор.
— А ты алкоголик, сын алкоголика, — захохотала в ответ девушка, показывая на него пальцем с очень длинным и грязным ногтем.
— Ты Рина, я видел тебя на дискотеке, — повторил Витя и запнулся, — но ты..., ты ведь мертвая!
Хохот враз, прекратился.
— Мертвая..., мертвая..., — тихо повторила девушка, пятясь на балкон. — Мертвая я, — еще раз услышал Витя, прежде, чем она исчезла.
Последнее, что он увидел — маленькую иконку, зажатую в руке Рины... Об этом своем видении Витя никому не рассказал. Пить прекратил, стал задумчив. Изменились его отношения и к родителям: стал мягким, внимательным к ним, заботливым и даже нежным. С тех пор днем спать не ложится. Ночью спит при свете.
В этот же день, 22 июля после попойки с ребятами из СПТУ, от которых он услышал о голой девчонке в мусорном ящике, Василий Петрович как всегда вел свой автобус по маршруту «Аэропорт-Центр-Морской порт». Остановившись на «Стрелковой» и объявляя остановку, он вдруг неожиданно для себя сказал в микрофон: «Здесь живет Рина Грушева». Сказав это, испугался, оглянулся в салон — несколько пассажиров дремали на своих сиденьях — сморила жара. Автобус был почти пуст. «Чертовщина какая-то, — подумал Василий Петрович, — слава Богу, что никто не услышал... Ну, ладно, что в голову лезет всякая всячина... За язык кто дернул?» Василий Петрович тяжело вздохнул: «Пора в отпуск». Мысли перенесли его на озеро, где он увидел себя с удочкой в камышах и о своей «оплошности» тут же забыл навсегда.
Оля Шушина, 16-ти лет, ничем не отличалась от своих сверстниц. Она перешла в 10 класс и в каникулы подрабатывала на хлеб.комбинате помощницей мукомола. Вставала на работу в 7 часов, с трудом поднималась с постели — ложилась-то в час ночи. Как сомнамбула брела в ванную, и только когда начинала расчесывать волосы, просыпалась полностью. Вот так и сегодня, 23 июля. Расчесывая свои длинные, густые и жесткие черные волосы и зевая во весь рот, она вдруг опешила и так и осталась с открытым ртом: из зеркала на нее глядела красивая девушка с огненно рыжими волосами, в руках у которой была, точно же такая расческа, как у Оли. Оля стала протирать глаза. Девушка из зеркала скопировала ее действия. Оля не испугалась. Ее охватило сильное любопытство. Она стала пристально разглядывать девушку, предварительно оглянувшись — не стоит ли та за ее спиной? Странно! Зазеркальная девушка была ее, Олиным, отражением. Тот же халатик, застегнутый на одну лишь пуговку, те же самые стоптанные шлепанцы..., и за спиной все то же самое, что за спиной у Оли. Но, девушка была гораздо выше и стройнее. Не только волосы, но и глаза другие. У Оли карие, у «отражения» синие. И нос, и губы — другие. Губы у «отражения» были неприятные. У Оли губы пухлые, алые. У «отражения» — тонкие, бледные. А уголки рта — словно со следами запекшейся крови. Оля высунула язык. «Отражение» сделало то же самое. Оля убрала язык, закрыла рот и улыбнулась. «Отражение» ее скопировало.
Сколько простояла так у зеркала, Оля не знает. Очнулась, услышав нервный стук в дверь ванной и голос мамы:
— Поторопись! Опоздаешь на работу!
— Прощай, подруга! — бросила Оля своему «отражению», увидела на его лице озабоченность, повернулась и вышла. Она никому не рассказала о своем «видении». «Кому, какое дело?» — решила она. Оля вдруг почувствовала себя счастливой, ибо у нее появилось нечто новое, значительное в жизни, мало ли что — необыкновенное и необъяснимое!
День у Оли прошел как обычно. К вечеру она была уже прежней Олей, уставшей и недовольной всем на свете. Подергалась на дискотеке, выкурила сигарету «для форса» и к часу вернулась домой. Легла спать несколько переутомленной. Утром, проснувшись, как всегда побрела в ванную комнату и нисколько не удивилась, увидев в зеркале не себя, а свое новое «отражение». Так, Оля и стала жить в двух лицах: одно знали все ее окружающие, другое — видела только она одна, да и то лишь утром, когда причесывалась. А чувство нового в себе Оля оберегала, как маленький хрупкий расточек, набиравший с каждым днем силу. Мама тоже заметила в ней некоторую перемену — походка стала более уверенной и женственной, жесты плавней, голос глубже и мягче.
— В женщину превращается подросток, — вздохнула она понимающе. — Время...
Однажды, возвращаясь домой с дискотеки по безлюдной улице, Оля услышала, что кто-то бежит за ней и кричит:
— Рина! Подожди, Рина!
Оля остановилась, оглянулась и увидела незнакомого мужчину. Тот тоже остановился как вкопанный, глядя на нее в упор. Затем, сняв и протря очки, сказал:
— Извинимте, ошибся!
Эта встреча вызвала у Оли беспокойство. Почему-то вспомнила о Рине Грушевой, недавно умершей, которой никогда не видела. Оле страшно захотелось увидеть, как выглядит Рина. «Кстати, — подумала Оля, — а где похоронена Рина, наверное, на сопке». И Оля решила сходить на кладбище.
На другой день, встав как обычно и пообщавшись молча со своим «отражением», Оля вместо того, чтобы идти на работу, пошла на сопку. День обещал быть жарким. Зной еще только поднимался с земли, еще стелился теплым густым туманом. Громко звенели цикады. От травяного запаха кружилась голова. На душе было легко и чисто.
Могилу Рины Оля нашла быстро — увидела издалека огромный портрет вместо памятника. Подошла и замерла — это было ее «отражение»! «Вот тебе и раз, — подумала Оля, — как же это так?» Фотокарточка была под стеклом. Лицо Рины на фотографии выглядело строгим и очень сосредоточенным. Платье скромное с большим накладным воротником и длинными рукавами. Косые лучи восходящего солнца упали на стекло, и в нем Оля увидела свое настоящее отражение. «Как мы не похожи!» — подумала она печально. Затем сорвала несколько ромашек, растущих рядом с могилой, и положила их к портрету Рины. Протерла ладошкой стекло. Обратила внимание на то, что могила свежевырытая — даже глина еще не высохла. «Странно, — подумала Оля, — ведь Рину похоронили весной». Но больше ни о чем ей не хотелось думать. Посидела на корточках у могилы минут 10-15, затем встала и медленно пошла домой, не оглядываясь.
— Ну что, будем жить вместе, Рина, — сказала она шепотом, закрывая калитку кладбищенской ограды...
Город, в котором умерла Рина Грушева, не имел достопримечательностей, хотя было ему несколько сот лет. Туристы посещали его редко. Летом они приплывали на большом теплоходе с верховья реки, раз в неделю. Прямо на причале, как правило, делились на группы: одна оставалась в городе (отдыхали в гостинице, бродили по городу, уходили в окрестные леса по грибы и ягоды, которых в эту пору здесь в изобилии; купались и загорали на местном пляже). Другая же группа пересаживалась на маленькие тихоходные катера «ОМы», уносящие на себе туристов различными протоками к Лесному озеру, где недавно была построена турбаза.
Владимир Николаевич Прокудин, бывший дальневосточник, ныне проживающий в Москве, всегда путешествовал один. Он выбрал, конечно же, Лесное озеро. Едва устроившись поудобнее на карме катерка, Владимир Николаевич увидел красивую девушку, сидевшую напротив, вытянув стройные ноги. Среди туристов, приехавших на теплоходе, Владимир Николаевич ее не видел. «Такую — нельзя не заметить и в столичной толпе, — подумал он. — Какие удивительные огненные волосы, какая артистическая небрежность в прическе... Точеный высокий лоб, тонкий, с трепещущими ноздрями греческий носик. Огромные синие глаза...» Он загляделся на девушку. Была жара, все 30, а одета она была в длинную зеленую юбку и такого же цвета блузку, без рукавов, но с прямым по самое горло воротником. На тонкой изящной шее было массивное ожерелье из красных индийских камней. «Уж не хозяйка ли медной горы эта красавица?» Заметив, что ее рассматривают, девушка подняла свои большие ресницы и посмотрела прямо в глаза Владимиру Николаевичу. Ему стало неловко за свое бесстыдство, он что-то попытался сказать, но она опередила его:
— Вместе, значит, к Лесному озеру?
Затем улыбнувшись лишь одними глазами, продолжила, не дожидаясь ответа:
— Там хорошо, там воздух чистый.
— Я, видите ли, — начал Владимир Николаевич, — из Москвы. Когда-то очень давно жил здесь. Скучаю по этим местам...
Они разговорились. Владимиру Николаевичу было с девушкой легко, непринужденно. Но, вместе с тем, мешало чувство какого-то дискомфорта. Только когда катер пришвартовался к причалу Лесного озера, Владимир Николаевич понял, что ему мешало в общении с Ксенией (так представилась девушка) — от нее веяло холодом. Но он тут же нашел сему подходящее объяснение: «Девушка умна и нрава строгого».
Высадившись на берег Лесного озера, они сразу же оторвались от группы. Владимир Николаевич повел Ксению на сопку с веселым названием «дунькин пуп». У подножья которой протекал довольно широкий и глубокий ручей, с темной прозрачной водой, вкусной и ароматной. Добравшись до ручья, Владимир Николаевич разулся и окунул в него ноги. Потом расстегнул рубашку и начал умываться, покряхтывая от удовольствия. Ксения сидела на огромном камне и болтала в воде голыми ногами. Не было сказано не единого слова. Кругом висела тишина. Вдруг Ксения встала и сказала с нескрываемым раздражением:
— Так мы идем на сопку?
Владимир Николаевич от такого оборота даже растерялся. Не застегивая рубашку, взял Ксению за руку, и они стали подниматься наверх. Ладошка у девушки была холодная, как вода в ручье. Поднимались медленно, раздвигая ветки густого кустарника. Не успели сделать и десяти шагов, как Ксения вскрикнула. Владимир Николаевич увидел, что ожерелье оборвалось и Ксения, едва успев подхватить рассыпающиеся камни, крепко прижимает их к шее. Владимир Николаевич протянул к ней руки, чтобы помочь удержать камни, но девушка резко повернулась и побежала вниз.
— Ксения, куда Вы?
Он не узнал своего голоса!
— Куда же Вы, подождите!
Но девушка уже успела скрыться в кустах. Там, где только что стояла Ксения, на ветке орешника, висел длинный кусок скомканного бинта, пропитанный кровью, давно засохшей... Постояв, в недоумении несколько минут, Владимир Николаевич стал медленно спускаться к ручью. Ксению он больше никогда в жизни не видел.
25 июля в городе начались беспорядки. К площади Ленина, где находились здания горкома и горисполкома начали стекаться толпы разъяренных людей, круша все на своем пути: били стекла в домах, витрины магазинов, опрокидывали киоски, обливали бензином и поджигали автомобили. Какой-то звериный рев стоял над городом, покрывающий своей силой грохот, скрежет, звон и взрывы, сопровождающие разрушение зданий, разного рода сооружений. То там, то здесь выстреливали в небо огромные языки черной копоти и красного пламени. Стало угарно. Тошнотворная вонь быстро расползалась по улицам и переулкам.
Все началось внезапно, среди полной тишины и порядка. Но в эти минуты... Те, что были на улице, были охвачены яростью. Те, кто в домах — паникой! Казалось, рассудок покинул всех. Люди давили и топтали друг друга... И все же не покидало ощущение, что этим массовым безумием правит чья-то холодная и жестокая рука.
Из ближайших войсковых подразделений, находящихся за пределами города поднялись вертолеты с десантниками. И этот «чумный бунт» был усмирен.
Пока наводился порядок на улицах и в умах, ремонтировались, строились и перестраивались, подсчитывали жертвы среди «мирного населения» и среди военных, о Рине Грушевой не было сказано ни единого слова. Только в конце августа, 27 или 29, когда город почти оправился, и потекли прежние напряженные будни, имя ее вновь возникло.
А произошло это вот как. Несколько ночей подряд жители окраины видели из окон своих домов яркое пламя костра на вершине сопки, на кладбище. Об этом, естественно, узнали в ГОВД, но наученные горьким опытом собственного бессилия перед «непонятными явлениями крайнего людского беспокойства» (из сводки ГОВД), решили действовать осторожно. В одну из ночей, капитан милиции, оперуполномоченный уголовного розыска Спирин П.А., вооруженный японской кинокамерой с инфракрасным подсветом, ползком, прячась за могильные плиты и кресты, притаился невдалеке от могилы Рины Грушевой. Да, костер пылал именно на ее могиле! Вокруг костра тихо, прямо на земле сидели 14 человек, медленно раскачиваясь с вытянутыми в сторону руками, ладошками вверх. Губы их шевелились, но слов слышно не было. «Молитву что ли творят?» — подумал оперуполномоченный и зачем-то покрутил свой огромный ус. Он не сразу заметил, что руки у «кружковцев» (как он успел их окрестить) были окровавлены (подтеки крови хорошо потом были видны при просмотре этой кладбищенской кинохроники, добытой капитаном милиции Спириным П.А.).
Оперуполномоченный сильно испугался, рука инстинктивно потянулась к кобуре пистолета, но тут он с досадой вспомнил, что оружия при нем не было. Мелькнула мысль: «Где-то должна быть жертва!» Рискнул и, оставив кинокамеру, подполз поближе к костру. Теперь он, лежа за соседней надгробной плитой, хорошо мог разглядеть лица «кружковцев». Несмотря на отблески пламени, они поражали своей мертвенной белизной. «Уж не покойнички ли повыползали из своих могил?» — подумал, испытывая жуть Спирин П.А., человек не слабого десятка! Он даже перекрестился (хотя в Бога не верил и был коммунистом). Он услышал (в следующий раз он прихватит собой и японский диктофон с усилителем, чтобы хорошо записать голоса «кружковцев»):
— Рина! Возьми нашу кровь. Встань, Рина. Настал срок. Пусть будет так!
Эти слова повторялись монотонно и хором, «кружковцы» при этом покачивались в такт словам.
Большинство «кружковцев» были подростки, 15-16 лет. Были среди них несколько юношей и девушка, лет 20-ти. Двоих Спирин П.А. узнал сразу — это Витьку Матвеева, учащегося СПТУ, знакомого ему еще по детской комнате милиции, сына вконец опустившегося алкоголика, и Олю Шушину, свою соседку. «А она как здесь оказалась?» — искреннее удивился капитан милиции. Он решил проследить все до конца, не вмешиваясь и не раскрывая себя. Спирину П.А. стало не по себе, когда, повернувшись лицом к портрету Рины (предварительно перестроившись в полукруг), «кружковцы» жалобно завыли: точь в точь как молодые волчата! Наконец они замолчали. Дружно разбившись на пары и повернувшись друг к другу, они одним движением вынули из карманов бинты и начали перевязывать друг другу окровавленные руки. Когда эта процедура была закончена, все одновременно стали медленно подниматься с земли. Затем, затушили костер, аккуратно засыпали его землей, выстроились цепочкой и нога в ногу, не спеша, пошли к выходу. Странное это было зрелище! Цепочка медленно двигающихся людей, с опущенными головами, словно едва волочившими свои ноги, под ясной луной, яркими звездами, между залитыми лунным светом крестами и надгробными глыбами
В горотделе милиции с привлечением следователей прокуратуры и КГБ, при просмотре заснятой Спириным П.А. кинопленки быстро идентифицировали 12 человек. Все они были местные: учащиеся школ, СПТУ, техникума, института, двое рабочих. Но еще двое — парня 22 лет и девушки 20 лет опознать не смогли. Не нашли их и по спецкартотекам. Решили, что их-то и нужно задержать для выяснения личности. Кстати, руки этих двоих были лишь слегка замараны кровью — они сделали себе лишь поверхностные надрезы кожи без вскрытия вен (у остальных 12 вены были вскрыты, видимо, бритвой).
В следующую ночь в засаде была опергруппа из пяти человек, возглавляемая капитаном Спириным П.А. На сей раз, никто на могиле Рины Грушевой не появился. Засада провалилась. Утром же, вернувшись в горотдел, поняли, что иногородцев из числа «кружковцев» след простыл.
4 сентября в горисполком обратилась группа граждан, и попросили зарегистрировать их как «дальневосточный комитет». Устав и Программу этого комитета представил его лидер — Борис Макагон, сообщив заодно и программный лозунг: «Дальний Восток для дальневосточников!» Борис Макагон, несмотря на то, что только начинал свой трудовой путь в качестве врача-нарколога города, был хорошо известен, как семьянин, общественник, принципиальный и отзывчивый человек. В частной беседе с работниками горисполкома, он, между прочим, сказал:
— Основная наша задача — перекрыть пути на Дальний Восток «ринам грушевым».
В этот же день, в горком комсомола явились кладбищенские «кружковцы», все 12 человек. Они заявили, что сформировали «альтернативный комитет» и назвали его «Фронт Рины Грушевой». Устав и Программу «Фронта» изложил их лидер — студент автодорожного института Владимир Волченко. Инструктор горкома, принимая ребят, обратил внимание, что, несмотря на жару, все они были одеты в рубашки и блузки с длинными рукавами.
В тот роковой день, когда начались беспорядки в городе, пенсионерка Екатерина Александровна Машкова случайно оказалась на площади Ленина, где и увидела «надвигающуюся как черная туча толпу». Она быстро сообразила, что к чему и юркнула в подъезд горкома, пробежала мимо оторопевших милиционеров, поднялась на последний шестой этаж и оттуда стала наблюдать за происходившими на площади событиями. Что там тогда произошло — теперь знают все. Но от Екатерины Александровны можно было услышать следующее. Она «своими глазами видела, как впереди толпы бежала Рина Грушева... Волосы ее были как пламя на голове, одета она была в ярко зеленое платье, наполовину распахнутое так, что грудь ее была обнажена полностью... А между грудей был виден отвратительный багровый рубец, поднимающийся прямо до подбородка... Рина махала рукой, увлекая за собой толпу, и кричала «неземным» голосом «Волю даю, люди! Берите!»...
Екатерина Александровна на этом свой рассказ не заканчивала, неожиданно переходила (если ее внимательно слушали) к другому печальному событию, происшедшему в городе так давно, что многие уже забыли. Она продолжала: «Вот лет двадцать назад в нашем городе тоже ужасные дела творились... Один злодей, чтобы отомстить за что-то Властям, принялся душить детей больших начальников... Сына секретаря горкома задушил (отец от горя повесился, а мать спилась...), дочку председателя горисполкома, Танюшку тогда же задушил чулком, племянницу начальника милиции полотенцем, внучку прокурора... Подкараулит, выследит и задушит... Не насиловал, не воровал (если душил прямо в их квартирах)... «Из-за мести», — так и сказал на суде... Так суд тогда был публичный, прямо на площади Ленина! Весь город, который злодей целый месяц держал в ужасе, пришел на суд. И все дружно поддержали решение суда — «Высшую меру»! Порядок тогда в городе был полнейший. Алкоголики и бродяги даже куда-то из города исчезли!
...Выступление профессора Шевелева Геннадия Ивановича на советско-американском симпозиуме психиатров, проходившем в Москве в феврале 1989 года привлекло всеобщее внимание. Он говорил о психических эпидемиях — явлениях массового безумия, хорошо известных с древних времен и в качестве примера привел случай, происшедший в дальневосточном городе, где умерла Рина Грушева. О необходимости вновь и вновь, общими усилиями психиатров и социальных психологов и эпидемиологов, подойти к изучению этих явлений, которые могут в скором времени стать бичом цивилизованного мира. В своем выступлении, он привел развернутую историческую справку, о наиболее значительных и известных, по разным источникам, психических эпидемиях, захватывающих города, страны, а то и континенты. (Из справки: Фивы — 10-9 века до н.э., древнегреческий Тиринф — в начале 2-го тысячелетия до н.э., библейские Содом и Гоморра, процессы ведьм в средние века, охватившие Англию и европейские страны, в 1771 году, в Москве «чумный бунт», «картофельный бунт» на Урале в 1841-1842 годах, шпиономания 1930 годов в СССР...). Геннадий Иванович подчеркнул, что причины психических эпидемий всегда объективны, но было бы ошибкой сводить их лишь к социально-экономическим условиям... Пора принять во внимание, что Космос может вести с нами необъявленные войны, вызывая, в частности, психические эпидемии... Он напомнил случай массового самоубийства в ноябре 1978 года в джунглях Гвианы, 900 человек, одурманенные проповедями преподобного Джима Джонсона, идеолога и создателя «культа смерти». Тогда, отцы и матери отравляли себя и своих детей, дети — своих любимых собачек и кошечек, братишек и сестренок; мучаясь в предсмертных судорогах, все дружно ложились на землю, беря друг друга за руку... Зигмунд Фрейд, известный австрийский психиатр, раскрыл в нашей душе бессознательное, и изучил способы воздействия на него — не только с лечебной целью. Он одним из первых, серьезно заговорил о психопатологии обыденной жизни. Психические эпидемии (пример которой описан подробно выше в дальневосточном городе) — это массовое состояние, когда «Я» каждого человека как бы подменяется другим — «призраком». Тогда любой, с кем это случилось, находясь в ясном сознании и здравом уме, тем не менее, может увидеть и услышать, даже физически ощутить то, что на самом деле не существует. Именно, таким образом и гулял призрак Рины Грушевой по городу. Вместо призрака Рины мог бы быть, например, вампир или инопланетянин... Второе «Я» в человеке может быть заменено «мертвецом», тогда наступает полный паралич воли и критического мышления и человек словно превращается в зверя, действующего лишь инстинктивно, и этим инстинктом чаще всего бывает, разрушительный инстинкт толпы. В человеке человек как бы умирает, его место занимает «зверь». Наконец, «Я» любого из нас может быть заменено «зомби». Человек превращается в сомнамбулу, в которую «вложили» путем внушения или ритуалов некую особую программу (как, например, в кладбищенских «кружковцев»). При психических эпидемиях работают все три механизма чужого «Я»: призрак, мертвец и зомби....
...В начале мая 1989 года в салоне лайнера «ИЛ-68», выполняющего рейс по маршруту «Владивосток-Москва» молодой и красивый собой стюард Жорж Буев обратил внимание на огненно рыжую девушку, безмятежно дремавшую в своем кресле. «Вот это герла! — воскликнул Жора, и от восхищения у него перехватило дух, — мадемуазель «Дальний Восток» не как вояжирует на конкурс красоты!» Он вздохнул, подумал, что «такая птичка не по его губам» и произнес вслух, подавая ей напитки:
— Будь я Председателем жюри в Лас-Вегасе, я присудил бы Вам приз «мисс Вселенная»!
1988 год.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~