Книга первая

Вид материала

Книга

Содержание Старая собака в новом ошейнике Часть 1. Встреча. Часть 2. В Завидово.

Подобный материал:

• Руководство по древнемуискусству исцеления «софия», 3676.94kb.
• Книга первая «родовой покон», 2271.42kb.
• Руководство по древнему искусству исцеления «софия», 19006.95kb.
• И в жизни. Это первая на русском языке книга, 6644.79kb.
• Дайяна Стайн – Основы рейки полное руководство по древнему искусству исцеления оглавление, 3235.57kb.
• Книга первая. Реформация в германии 1517-1555 глава первая, 8991.95kb.
• * книга первая глава первая, 3492.97kb.
• Аристотель Физика книга первая глава первая, 2534kb.
• Аристотель. Физика книга первая (А) глава первая, 2475.92kb.
• Книга Первая, 924.9kb.

Часть 2. Пир Богов.

Назавтра я был приглашен на пир в Георгиевский зал. Собирались промышленники, банкиры, политики, дипломаты, известные актеры, телеведущие и прочая братия. Я не люблю тусовок, но сейчас я решил пойти, вооружившись розовыми очками всех калибров: где лучше найти поле для моих экспериментов? Я был в розовых очках, когда подходил к зданию, где и увидел оживленную кучку важных монстров. Они только что выпали из своих «карет» и, окруженные секьюрити, разминали языки и ноги. Правые ноги были обычные, обутые в фирменные туфли, а левые — без кожи. Кровавые мышцы рук и ног и кровожадные челюсти так и бросались в глаза. Внутренности, глазные яблоки, болтающиеся на жилах, пульсирующие мозги, обнаженные сердца и желудки, свободно передвигались в воздухе. Мимо меня проходили половинки людей — половинки их внутренностей. Легкие жадно заглатывали дым. Смешение дорогой одежды и человеческих внутренностей производило жуткую картину, обильно окрашенную кровью. Пока я размышлял, осваиваясь с тем, что видел, постоянно меняя очки, ко мне подошло чудовище, в котором я узнал (поменяв розовые очки на обычные), одного, подающего надежды политика. Мы были знакомы, ибо раньше он жил на одной лестничной площадке со мной.

— Ты что, меня не узнаешь, старый?! Двинул плечом и не поздоровался!

Дружбу со мной он не порывал, имея желания нанять меня написать о нем книгу. Я надел центрированные розовые очки и посмотрел на него в упор. У парня были наполеоновские планы и аневризма аорты. Жить ему осталось недолго. Разглядывая его грудь, я что-то ему отвечал, когда меня осенило: да все это больные люди! Клиника внутренних болезней! Я увидел злокачественные опухоли, дряблые сердца, склерозированные мозги, циррозы печени, сморщенные легкие, перерождающиеся в жир мышцы и хрупкие кости. Я стал в беспорядке озираться по сторонам, то и дело меняя очки. Паника охватила меня в этом сборище кандидатов в крематорий. И это — наша правящая элита. Мы ей доверяем свои судьбы и надежды! Мы ей верим! Боже! Боже! Боже праведный! Очнувшись, я решительно направился к выходу: пир богов в розовом свете. Не по мне это!..

Едва я зашел домой, как зазвонил телефон. Из Завидово. Звонил дежурный милиции. Сегодня ночью сгорел соседский с моей дачей дом. За несколько минут — дотла! Пожарные не успели ничего сделать. Сгорел и хозяин дома. Инвалид, по кличке Спиноза... Я нужен милиции для каких-то показаний.

— Спиноза... Он ведь предупреждал меня, что «в Завидово часто горят дома»... Он говорил о «степени защиты розового эффекта» — это было у меня в голове, когда я слушал поселкового участкового.

С меня взяли свидетельские показания для чистой формальности: я сразу поехал в милицию, тянул время, чтобы не показываться на пепелище. В милиции меня успокоили, что мой дом — целехонек; чудом не сгорел! Только огромная береза, разделяющая наши со Спинозой участки, сгорела в миг, вспыхнув, как факел.

С замиранием сердца я подъезжал к своей даче. Сразу за поворотом на Фабричную, увидел огромную толпу. Остановил машину и пошел пешком... В свой дом мне заходить не хотелось, я прошел в сад, к березе. На ее месте было огромное черное пятно, метров пяти в диаметре. На месте дома Спинозы была огромная яма: подвал. Огонь был такого накала, что не сохранил ничего. Я вернулся к машине и через час был дома. Машинально взглянул на автоответчик — сигнальная лампочка мигала. С замиранием сердца я включил автоответчик и услышал голос... Спинозы!

— Здравствуй, друг мой! Ты уже все знаешь... Прости, что так получилось! Ухожу вполне удовлетворенным. Прости, что не буду тебе объяснять — почему? Знаю, что ты сделал все, что я тебя просил. Спасибо! Я ошибся в расчетах, и теперь твердо знаю, что тайну розового эффекта открыл настоящий Спиноза и почему он ее зашифровал. Ты помог мне понять это. Розовый эффект не для нашего мира... может быть, для будущего... далекого будущего. Прости, если зря из-за меня мучился! Прощай!

Дальше — ни слова. Одни непрерывные гудки.

— Спиноза оставил на мое попечение, на мою совесть розовый эффект?! Ведь, все очки-то у меня! Как это понимать?

Вслед за этой мыслью липкий страх пополз вдоль позвоночника, и я ринулся к машине, где в кейсе лежали розовые очки. Кейс был на месте! Я облегченно вздохнул, расслабился, откинулся на спинку кресла и включил радио. Посидев так минут пять-десять, я осторожно открыл кейс. Очки были на месте, лежали, как я их положил. Противный липкий страх вновь пополз по позвоночнику. Я взял первые попавшиеся под руку очки и одел их, посмотрел на свою кисть. Она расплывалась в грязновато-желтом свете! Как будто я смотрел через обычные желтые стекла! Розовый эффект — исчез! Я схватил другие очки — то же самое! Третьи — тоже лишь желтые обыкновенные стекла. Вновь вспомнил слова Спинозы: «розовый эффект имеет несколько степеней защиты». Самоуничтожение! — одна из этих степеней! Наконец я понял... В голове у меня звенело. Мысли путались. Слабость охватила все члены. А из приемника неслось:

— Хавва нагира! Хавва нагира! Ей, ей!

1995 год.


~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~


Старая собака в новом ошейнике

(моя любовь к однояйцовым близнецам)


Пролог

Это, скорее всего мой последний рассказ, ибо я решил уйти из жизни, Время у меня осталось мало, поэтому постараюсь написать лишь главное, существенное. Все же надежду остаться жить, еще, по правде сказать, полностью не потерял. Авось, как Гете (у меня нет мании величия — сравнивать себя с великими писателями; это просто как примеры для наглядности) или Этьену де Сененкуру мне повезет, и исповедь моя спасет мне жизнь, как их исповеди спасли жизнь им. Если бы Гете не убил Вертера, он убил бы себя. Если бы Сененкур не заставил бы смертельно мучиться Обермана, он замучил бы себя до смерти...

Итак, вот мой рассказ.


Часть 1. Встреча.

...Я прожил с женой 20 лет. Брак был удачным во всех отношениях, если не считать того, что единственный наш ребенок, Машенька, умерла, не прожив и четыре года. Мне было тогда 33. Я кое-чего успел добиться в жизни. Все у меня было — квартира, дача, машина, зарубежные командировки, несколько хороших книг написал. Книги сделали меня известным не только в СССР, но и за рубежом. По одной моей повести англичане поставили фильм (который тоже, кстати, имел в Европе успех и после которого я получил приглашение на работу на должность профессора Оксфордского литературного института). Чего еще желать? Живи, работай и радуйся до глубокой старости! Роковой перелом в моей жизни случился, когда мне исполнилось 40 лет. В день моего рождения в Ленкоме (конечно же, простое совпадение!) прошла премьера «Юноны и Авось»: герою было 40 — помните? — героине — 16...У меня это началось в апреле, не задолго до Пасхи.

Еду я как-то вечером по Ленинградскому шоссе к себе на дачу в Завидово. На улице холодно. Дождь проливной громко стучит в стекла машины, а мне в ней тепло, уютно, музыка играет. Дорога привычная, движения не много. Еду, расслабившись, отдыхаю! Только проехал Химки, как вижу — голосуют. Притормозил (в такую погоду грех проехать мимо!) — под одним зонтиком стоят две девчушки, в легких курточках, коротких юбчонках, кроссовках, голоногие, трясутся — видно сильно озябли. Открыл дверь и спрашиваю:

— Куда?

— Довезите, дяденька, пожалуйста, до Зеленограда! — услышал я тоненькие голоски, звучавшие в лад.

— Садитесь! — сказал я, открывая заднюю дверь.

— Можно я с Вами? — попросила одна из девчонок. Я взглянул на нее и увидел — огромные, синие, бездонные, как небо над Сардинией, глаза, с длинными черными ресницами. Не отрывая от нее взгляда, молча открыл переднюю дверь. Одна шмыгнула на заднее сиденье, а эта, с синими глазами, села ко мне. Мы двинулись молча. Так доехали до Сходни, не сказав друг другу ни слова. Так как я чувствовал от присутствия своих пассажирок некоторую неловкость, то тихонько подсвистывал звучавшей из приемника, мелодии. Когда проехали Сходню, та, что сидела сзади, сказала:

— Меня зовут Лена, а сестру — Оля, близняшки мы, из интерната. Мама умерла давно, у папы — другая женщина и трудная работа, вот мы и живем в интернате.

— А сейчас, куда? — спросил я, все еще продолжая быть слегка в неловком состоянии, которое близняшки вызвали своим присутствием.

— К бабушке, в Зеленоград.

Это сказала Оля, та, что сидела рядом. Голоса у девушек оказались настолько одинаковые, что меня передернула от такого глубокого их сходства: один и тот же голос, то сзади меня, то рядом! Опять все замолчали. Опять неловкая тишина. Так домчались до Зеленограда.

У поворота в город, я притормозил:

— Приостановитесь здесь! — сказал кто-то из них. И они собрались выскочить из машины в ночь, дождь и холод.

— Куда же вы пойдете? До города — то далеко! В такую погоду!

— Мы — мигом, добежим! Не волнуйтесь! — это, кажется, сказала Лена.

— Где живет бабушка? Я довезу вас!

— Как хотите! — опять сказала Лена и назвала бабушкин адрес.

Дом нашли быстро. Девочки начали скороговоркой благодарить меня; им явно было неловко, что мне пришлось сворачивать из-за них со своего пути. Дождь не переставал лить, полетели хлопья снега, путаясь с тяжелыми каплями дождя. Асфальт быстро стал покрываться снегом и льдинками.

— Я вас подожду! Вдруг бабушки нет дома, — сказал я, неожиданно для себя, но девушки меня наверное не услышали, ибо быстро скрылись в подъезде. Я решил подождать. Совсем не хотелось ехать. Никуда! Ни домой возвращаться, ни в Завидово продолжать ехать. Зачем? На меня нахлынула тоска и сердце сжало острое чувство полнейшего одиночества...

Сколько я так простоял — не знаю. Мотор давно заглох. Опомнился, как будто вышел из прострации и повернул ключ зажигания, когда услышал, что в окно стучат. Приоткрыл окно — стоят мои девчушки, пряча головки в плечи от дождя. Без слова, я открыл им двери. Они запрыгнули, внеся в автомобиль струи холода и влаги, но в машине вновь сразу стало уютно, как тогда, до встречи с ними.

— Вы оказались правы. Бабушки нет дома! — выпалил удвоенный звонкий голосок. В нем, как мне показалось, были слезки.

— Куда же вам теперь?

— Довезите нас, пожалуйста, до автобусной остановки. Вернемся в интернат.

Я включил двигатель, и мы тронулись по направлению к Ленинградскому шоссе. Подъехав к автобусной остановке, я притормозил. Включил в машине свет и повернулся лицом к девушкам. То, что я увидел так близко от себя, поразило мое воображение. «Поразило» — именно то слово, которое способно передать мое первое впечатление от вида моих попутчиц. Когда я встретился взглядом с Олей, увидев глубокую синеву, я совсем не разглядел ее лица. Сейчас я видел красивые русые головки — волосы у девушек были мокрые, но не слипшиеся, ибо собраны они были в тугие косы, завернутые на затылках большими узлами. У Лены глаза такие же синие, как и у Оли. Вообще, с первого взгляда различалось одно удвоенное лицо: одни — длинные ресницы, одни — темные тонкие брови, одинаковые прямые носики, с одинаковыми чувственными не по годам, ноздрями, удвоенные алые губки, красивые зубы и милые ушки, — все, короче, одно и то же, в двух вариантах!

«Как клоны!» — первое впечатление. Но только первое впечатление, ибо, приглядевшись, скоро замечаешь различие. Девушки были одарены природой, несомненно. Оля — просто красавица. А вот о Лене это сказать так просто нельзя: в ней все, то же самое, что и в Оле, но по-своему. У Оли (я пристально, не отрываясь, рассматривал девушек, сколько — тоже не знаю!) лицо, да и вся фигура — женственны, мягки, в них какая-то легкость, свет, чистота («умытость») и теплота... У Лены — твердость, правильность, холодность, даже жесткость и, наверное, черствость.

«Это различие в девушках, — подумал я, скорее всего от разницы их характеров: одна, как всегда бывает, в папу, другая — в маму».

Лет им было не больше 16-ти. У Лены на лице, пока я разглядывал, блуждала, чуть ли не надменная улыбка, маленькие складки у сжатых губ (от чего губы казались менее пухлыми, чем у Оли) превращали выражение лица в какую-то неприятную гримасу (конечно же, это в ней было непроизвольное, установочное). Она часто морщила носик, как будто собиралась чихнуть. И взгляд у Лены был как бы отсутствующий, пока я на нее смотрел, мы не разу не встретились с ней глазами!

У Оли взгляд проницательный, даже напряженный, как будто она пристально всматривается в тебя (не пронзает глазами, а досматривается до глубины, до донышка). Я боялся поворачиваться в сторону Оли, ибо всякий раз при этом встречался с ней глазами и чувствовал, что выдержать ее взгляд мне трудно. Даже шеи у сестер были и одинаковые, и разные одновременно. У Оли — тоненькая длинная шейка с нежной гладкой кожей и пикантной родинкой слева. У Лены, казалось, шея слегка жилистая, а родинка, что справа, жесткая. У Оли от носика до верхней губки идет тоненькая бороздка, что делает выражение ее лица детским и ранимым. У Лены этой бороздки нет. Но явный намек на сухие складки от крыльев носа к уголкам рта. Ранимой Лену никак не назовешь. Она умеет постоять за себя. Несомненно! Так мы сидели, и я рассматривал их лица, разбираясь, почему они такие одинаковые и вместе с тем такие разные!.. Что при этом думали девушки, смотря на меня, чего ждали от меня? Так я никогда и не узнаю! Они просто молчали и улыбались, каждая по своему и обе — вместе, пока «дяденька» глазел на них.

— Я еду на дачу. Это — сто километров отсюда. Я там работаю — пишу книги. Я — писатель, — быстро выпалил я, пока не осознавая, для чего.

— В интернате сегодня никого нет. На выходные все разъезжаются к родным. Тут еще Пасха... — прохныкала Лена.

— А что вы будете делать одни в своем интернате?

— Смотреть телек и спать, — это сказала Оля. В голосе у обеих была тоска.

— Мне тоже не хочется ехать на дачу. Вообще, ничего не хочется! — признался я, и посмотрел на стекло, которое уже целиком было залеплено снегом. И, вдруг почувствовал, как плохо там, на улице и как хорошо здесь, в машине. И не потому, что там холодно и сыро, а здесь тепло и сухо, а потому, что здесь они, Лена и Оля: комфорт и уют в машине создавали их присутствие, их юные тела. Они (я видел), тоже из машины уходить никуда не хотели. Пригрелись и также как я, наверное, чувствовали себя комфортно и уютно.

— Что же будем делать? — спросил я. — В интернат, так в интернат. Отвезу вас в Москву, ладно уж!

— А сами куда? — спросила Лена (они так и сидели — Оля рядом со мной, а Лена — сзади; блужданию голоса по машине я уже не удивлялся).

— Вот отвезу вас, и куда глаза глядят. В Ленинград махну, наверное...

— В Ленинград?! — громко воскликнули девушки от такого поворота вещей (для них Ленинград, где они никогда, я потом узнал, не были, представлял собой другой, сказочный мир, что за синими горами, за далекими морями).

— А что могу и в Ленинград. К утру приеду. Там есть, где мне остановиться. Живет там такой старый престарый художник, а у него огромная, в три этажа, мастерская в Доме художников, на Песчаной улице, на берегу Невы...

— А мы никогда не были в Ленинграде. Вообще, нигде не были, кроме как в Ялте, в пионерском лагере. Пока были в детском возрасте, папа нас туда каждое лето отправлял, — сказала Оля.

— Нет, в Ленинград я не поеду. В Москве дела!

Дождь, теперь уже не с мягкими снежинками, а с тяжелым градом, бомбил крышу так, что говорить нам пришлось в полный голос. Да мы просто кричали по очереди!

— А у Вас на даче есть камин? — прокричала Оля.

— И камин, и лошади есть! Камин я сам выложил из волжских булыжников, а лошадей для меня держит Ромул, сын цыганского барона. Он давно с большой семьей живет в Завидово.

— Сын цыганского барона? Красивый? — дружно прокричали девушки.

— Красивый-то, красивый, да жены у него шибко ревнивые!

Мы громко рассмеялись.

— Завидово — столица Российских цыган.

— Ой как интересно! — прокричала Оля.

— У барона много жен. Это — правда? — прокричала Лена.

— Да. И хоронят цыган на завидовском кладбище под общим железным шатром каждую семью.

— Мы никогда не видели, как живут цыгане. Только в кино! — прокричала Лена.

— Мы на кладбище были только один раз, когда хоронили дедушку, — прокричала Оля.

— Когда маму хоронили, мы были совсем маленькие и нас забрала к себе тетя Света, папина сестра, — очень тихо сказали девушки вместе, но я ясно все расслышал, все, что было при этом в их голосе, детей, рано потерявших мать.

— А папа у вас кем работает?

— Папа у нас милиционер. Полковник.

— Полковник?

— Полковник. Инспектор. Все время в командировках по всей стране... Поэтому он нас в интернат и отдал.

— А что вы будете делать, когда вам исполнится 16 лет?

— Будем поступать в техникум и, если поступим, будем, будем жить в общежитии... Нам в августе исполнится 16. Так что, скоро — прощай интернат!

— В какой — техникум будете поступать?

— Я — в архитектурный, — сказала Лена.

— А я — в кулинарный, — сказала Оля.

— А поехали ко мне на дачу?! В Завидово Пасха шикарно проходит в любую погоду!

— На все два дня?

— На все два дня! Вас ведь все равно никто искать не будет!

— Бабушка, конечно, будет ждать..., — протянула нехотя Лена.

— Мы ей не обещали, что приедем на Пасху, — сказала Оля.

— Ну, так что, едем?

— Едем! Едем!

— Решено! Едем. Камин увидите. Лошадей. Может быть, даже покатаетесь на них, если будет хорошая погода. И на кладбище сходим... на могилу моего отца...

Так мы порешили не расставаться грядущие два дня.


Часть 2. В Завидово.

В дороге девочки много смеялись, щебетали одинаковыми голосками на все лады. Им было хорошо в теплой машине, в атмосфере красивой музыки и добренького дяди, который увозил их в неведомые края. В дороге я много узнал об их житие-бытие. О суровом папе, фанатически преданном своему делу инспектирования сотрудников МВД СССР. Лена наверное в него характером. О маме, которая была красива, как кинозвезда, замечательном враче-гинекологе, рано умершей от рака. О бабушке, которая добрая, но не совсем психически здорова, после смерти дочки и мужа. О не простой жизни и суровых нравах в интернате. Но самое главное о том, что девушки находятся сейчас перед серьезной проблемой: как и где им жить дальше? Отец, видимо, мало принимал участия в их судьбе. Жил своей жизнью, в которую детей не хотел посвящать. Имел однокомнатную квартиру, но там, когда он уезжал в очередную командировку, всегда жила какая-нибудь очередная папина женщина. Девочки с отцом встречались не чаще одного раза в месяц. Иногда папа покупал им что-нибудь из одежды (они продолжали, несмотря на свои годы, носить форму, которую им выдавали в интернате). Снабжал деньгами при встрече по 5 рублей на неделю на «личные расходы». Платил исправно за интернат. Вот и все, пожалуй.

До Завидово доехали удивительно быстро под шум дождя и града и под голоса девушек. Стало совсем темно. Поселок освещался плохо. Сильный ветер зловеще качал фонарь у моего дома. Когда я вышел из машины, чтобы открыть ворота гаража, Оля выскочила вместе со мной:

— Давайте я Вам помогу, подержу ворота!

Лена оставалась в машине. Я уже заглушил мотор, Оля пыталась справиться с воротами, закрывая их изнутри, а Лена все сидела в машине, словно не собираясь из нее выходить:

— Может останемся ночевать в машине. Здесь так уютно и тепло. А дома, наверное, сыро и холодно, как на улице!

Дом мой был погружен во мрак, ибо света от единственного фонаря перед домом явно не хватало, Ситуацию осложняли две огромных ели, что росли перед калиткой дачи и загораживали свет фонаря. Но, когда мы вошли в дом, и я зажег электричество, девочки дружно ахнули: огромная люстра, что висела в прихожей, залила ее ярким светом. К тому же у меня на даче постоянное газовое отопление, автоматически включается, при понижении температуры до 19 градусов: я люблю тепло в доме. Камин я топил скорее для создания особой атмосферы; я ее ощущаю, когда пощелкивают в камине поленья и гостиная наполняется ароматом березового дыма. Поленья всегда лежат у меня в запасе перед камином. Я начал готовить камин к растопке, а девочкам предложил пока осмотреться. Им было, что посмотреть: в одной только зале были расставлены экспонаты почти из всех заморских стран, даже самых экзотических, таких, как Таиланд или Тайвань. На всех стенах под самым потолком в этой комнате висели посмертные маски великих людей России, сделанные мне с первых экземпляров: у меня была уникальнейшая коллекция посмертных масок, о которой много писали, и которой я очень гордился.

Оля сразу начала помогать мне с камином, а Лена плюхнулась в кресла, красиво поджав ноги (я уже успел хорошо рассмотреть, что фигурки у моих гостей были превосходные...). Девочки успели сбросить с себя все, что можно было сбросить, прямо в прихожей, почувствовав в доме тепло, и отказались даже от тапочек, объяснив это тем, что, как сказала Лена:

— Приятно ходить по теплому паркету босиком.

Вскоре камин запылал, затрещали поленья, повеяло сладким, ароматным дымком: теперь — настоящий кайф! Тепло от горящей березы не то, что тепло от радиатора: оно согревает душу, наполняет ее особой жизненной силой и спокойной радостью. В нем есть что-то от колыбельной, что напевала когда-то бабушка, в том, далеком-далеком, мире...

— Девочки, давайте накрывать стол!

— Нам бы умыться, да переодеться. Найдется у Вас что-нибудь подходящее?

— Конечно, конечно. Прямо по лестнице на втором этаже увидите туалет и ванную комнату. В стенном шкафу найдете халаты... Приведите себя порядок слегка. Ну, а водные процедуры, если пожелаете потом, после ужина. Я покажу вам бассейн, пройдем туда под землей, — быстро сказал я, направляясь в кухню за продуктами.

— Бассейн? Под землей? Здорово! — сказала Оля и с нескрываемым любопытством посмотрела на меня, как всегда пристально.

Первой из ванной вернулась Оля и сразу начала помогать мне, сервировать стол. Она делала это быстро и ловко. Лена возвращалась не спеша, слегка в развалку. Оля выбрала черный халат и красные тапочки, Лена была одета в красный халат и черные тапочки. Она присоединилась к нам, но помогать накрывать стол не стала, уселась в то же самое кресло у камина, на сей раз, вытянув свои великолепные ноги, завернув халат выше колен. Оля бросила на нее взгляд, но ничего не сказала, потом посмотрела на меня, словно хотела увидеть в моих глазах отражение впечатления, которое производит на меня ее красавица сестра (добавлю, что волосы были свободно распущены и покрывали девочкам всю спину, останавливаясь на попке). Я молча поднял большой палец и изобразил шокирующий восторг от картины, которую представляла собой девушка с распущенными волосами воль спинки кресла, слегка запрокинутой головой, вытянутыми, обнаженными по локти руками с длинными тонкими пальцами и превосходными ногами, пальчики которых томно шевелились, под действием тепла и истомы, идущих от камина. Оля разрезала лимон, а я достал из холодильника шампанское, бутылку, которую привез из Парижа и хранил для особого случая. Сегодня этот случай наступил. Теперь я в этом нисколько не сомневался!

— Обязательно зажжем свечи, — сказала Оля.

— Можно и при одном камине, — сказала Лена.

— А мы попробуем и так, и этак, — сказал я.

И мы сели за стол с зажженными свечами и потушенными люстрами (затея ужинать только при освещении пламенем камина не удалась — было так темно, что на столе ничего не было видно, хотя в целом эффект, с пляшущими тенями по стенам и оживающими портретами в отблесках красного пламени камина был потрясающий). Была торжественная минута, когда я открыл шампанское.

— Ух! — воскликнули девушки, вслед за выстрелом пробки, подставляя бокалы. Я смотрел на них, сердце мое замирало от счастья и восторга, не верилось, что все это действительно происходит со мной, что может на земле быть такая красота, такая радость... подобранные на улице! Мы звонко чокнулись:

— Кирилл Кириллович! — наконец мне представилась возможность назвать свое имя. — Князь Ухтомский, — добавил я, шутя, но и торжественно.

— Так уж и князь! — сложив губки бантиком, протянула Лена.

Я, было, открыл рот, как меня опередила Оля:

— Князья Ухтомские — древний русский род. Ты бы должна была знать, как будущий архитектор, Дмитрия Васильевича Ухтомского, который построил Красные ворота в Москве и колокольню Троице-Сергиевой лавры в Загорске, основателя русского барокко...

Я оцепенел! Оля выпалила все одним махом! Я, конечно, уже мог догадываться, что девочки, несмотря на то, что живут и учатся в обыкновенном интернате, весьма не просты, умны, возможно, начитаны, но такое..! Кто, по правде, из моих коллег по перу, мог знать о родоначальнике русского барокко?

— А что ты знаешь еще о князьях Ухтомских? — спросил я Олю, после весьма продолжительной паузы, с разинутым ртом и застывшей вилкой в руке, на острие которой болталась шпротинка.

— Эспер Эсперович, литератор, географ и путешественник, наставник царевича Алексея, академик Алексей Алексеевич Ухтомский, физиолог. Были среди Ухтомских адмиралы и дипломаты, а также священнослужители, один священник был другом Колчака... Лена, нам же дедушка рассказывал об Ухтомских, он дружил с колчаковским священником, когда был в ссылке!

— Я не помню. Мало ли что он нам рассказывал! Это было так давно! Это ты историей интересуешься, а не я!

Лена явно обиделась на сестру, что та привлекла к себе мое внимание и прервала торжественный момент красивого ужина при свечах. Я далеко не мистик, но то, что я сейчас услышал от Оли, мое сознание облекало лишь в одно подходящее слово — судьба! Мой дедушка — отец Андрей Уфимский (князь Александр Алексеевич Ухтомский) и дедушка девушек вместе были в сталинских лагерях! А мы, вот, волей случая, под Пасху, сидим здесь и ужинаем при свечах и пламени камина!..

— За наших славных предков! — предложил я тост.

— За дедушек и бабушек! — не без ехидства подхватила Лена.

— За князей Ухтомских и графов Мухановых! — продолжила Оля

— Мы — тоже дворяне — Мухановы. Слышали о таком декабристе?


Это сказала Лена и гордо посмотрела сначала на меня, а потом на сестру. Мы громко чокнулись, и пир продолжался. Звенели еще не раз бокалы, звенел хрустальный девичий смех, потрескивали поленья в камине. Трапеза наша незаметно превратилась в настоящий Праздник! Потом были танцы только под пламенем раскалившегося камина. Халатики были рискованно распахнуты от жары и выпитого шампанского, я отшвырнул галстук подальше, и свободно расстегнул ворот рубашки. Сначала мы танцевали вальс и танго. Я танцевал с девочками по-очереди. Оля в моих объятьях была такая невесомая, легкая и послушная, я едва чувствовал ее талию. Она не танцевала, а порхала, давно сбросив тапочки, босиком. Лена была вытянута и напряжена, как струна. Чувствовалось, что она хочет вести в танце и подчиняется мужской руке неохотно. Но танцует тоже великолепно и тоже босиком. Танцуя с ними, я испытывал страшную неловкость: халаты распахивались, а под ними ничего не было! Одежду свою девочки успели выстирать и повесить сушить. Я прятал глаза, чтобы не смотреть на их наготу, которая тянула меня к себе жуткой силой... Лена, чувствуя это, ехидно улыбалась. Оля пристально, словно изучая меня, смотрела мне прямо в глаза, ловя их взгляд.

Потом пошли ритмичные танцы, которые закончились ламбадой… без меня! Девочки танцевали вдвоем. Мне не хватит слов, чтобы описать это чудесное видение! Жалкие создатели эротических фильмов! Вам бы такую сцену! Сладострастные позы востока и запада, Лесбоса, Крита и Хонсю, иллюстрации к текстам камасутры, — все проносилось перед моим жадным взглядом со скоростью вихря! Я не мог ни стоять, ни сидеть. Я развалился на полу, широко раздвинув ноги, с выскочившей из под ремня рубашкой нараспашку, и... балдел! (да простят меня любители изящной словесности за этот вульгаризм!)

«И за что мне — такое?! Прелесть и чудо!» — мне захотелось схватить девчонок в свои объятья, крепко-крепко их к себе прижать и никогда, никуда от себя не отпускать!

Когда танец закончился и начался другой, плавный и медленный, Оля медленно подошла ко мне и протянула руки. Я взял их в свои и вскочил, хотел поправить рубашку, но девушка вдруг прильнула ко мне, ее лицо оказалось очень близко, я еще раз удивился синеве и глубине ее глаз и их (сейчас я понял — непроизвольной) пристальности.

— Ты — близорука? — спросил я ее.

— Нет.

— Тогда почему так пристально смотришь?

— Не знаю.

Мне захотелось ее поцеловать в губы. Но она, словно прочитав мои мысли, вдруг положила мне голову на плечо и сказала тихо:

— Спасибо Вам за все, Кирилл!

Она назвала меня только по имени, без отчества. Сказала так, что разница в годах, которую я последние часы держал на страже, вмиг улетучилась! Сколько мы так стояли, я не знаю, как вдруг я физически почувствовал другой взгляд на себе: Лена! О ней я словно забыл! Девушка сидела в облюбованном ей кресле и смотрела на нас. На ее лице блуждала все та же ехидная улыбка («ехидная» здесь будет верно, если считать улыбку Джоконды тоже не столько загадочной, сколько ехидной). Оля затихла в моих объятьях. Музыка лилась нежно и томно. Камин пылал, поленья потрескивали. Лена продолжала смотреть на нас с застывшим выражением лица... Потом она тихо и твердо сказала:

— Пора идти в бассейн. Мы не на шутку все разгорячились!

— Со-огласны! — протянули мы с Олей дружно.

Дом с бассейном и сауной соединялся небольшим подземным переходом, который я сконструировал сам. Этот переход представляли собой бетонные кольца, диаметром два метра, которые и соединяли под землей здания. Дорога в бассейн освещалась электрическими факелами, стены перехода были также украшены различными чучелами животных и птиц, привезенными мною из разных мест СССР и других стран. Были на стенах и статуэтки из Италии и Египта, изображающие различных древних богов, служителей спорта и эроса. Конечно, эта галерея в подземном переходе была для совершеннолетних, поэтому я чувствовал некоторую неловкость, ведя по переходу девочек. Но они, ничуть не смущаясь, с любопытством и интересом рассматривали различные экспонаты, останавливаясь перед некоторыми не надолго.

Дачу и бассейн я построил по последнему слову техники на деньги, которые получил за сценарий к английскому фильму (англичане заплатили очень хорошо). Вода в бассейне круглый год автоматически очищалась и подогревалась. Температура в ней зависела от внешней температуры: в жаркий июльский день она была прохладной, а январский холод достаточно теплой, чтобы просидеть в ней хоть сутки. Был у меня еще небольшой бассейн, с другой стороны сауны, в котором всегда была ледяная вода (круглый год), в который можно было попасть только по крутому пластмассовому скату, начинающемуся прямо в сауне: дверь сауны открываешь, садишься на задницу и вмиг, в ледяной воде! Вода в этом бассейне охлаждалась тоже автоматически. Вокруг большого бассейна росли вечнозеленые деревья и цветы из экзотических стран, и нашего ботанического сада. Крыша над бассейном была стеклянной, и через нее хорошо было видно звездное завидовское небо. Сегодня крышу покрыл толстый слой снега и льда. Не знаю, какое чувство испытывали девочки, видя все это, но удивления они явно не выражали, скорее принимая все, как должное, как сказку, в которой они оказались и в которую уже поверили.

Первое, что они сделали, подойдя к воде, попробовали — теплая ли? Вода была даже горячей, ибо на улице было холодно.

— То, что надо! — воскликнула Лена и брызнула в лицо Оли. Потом пошли в сауну. Я приоткрыл дверь, на нас хлынула жара: в сауне было 120.

— Хм! — произнесла Лена. — Все готово!

Мне стало неловко, как будто я действую по отработанной схеме: камин, ужин при свечах, танцы-обжимансы, сауна с бассейном! Я действительно, так примерно и готовил вечер, когда ко мне приезжали друзья с женщинами... Но сегодня я ни о чем, о таком и не думал! Я мог дать себе честное слово! Мысль, что девочки все могут понять неправильно, испугала меня настолько, что я предложил:

— Может, вернемся домой, и посмотрим видик. У меня хорошие западные фильмы!

— Что не так, Кирилл? — видя мою неловкость, спросила Оля. А Лена вдруг громко, чеканя слова, произнесла:

— Кирилл Кириллович! Все, что хотите, но мы должны остаться девственницами!

Я разинул рот от этих слов, да еще так «изящно» сказанных!

— Ты что Ленка?! Спятила?! — воскликнула Оля и вдруг с силой толкнула сестру в бассейн. Девушка красочно плюхнулась в воду, высоко задрав ноги и обнажив голую попку, но быстро в воде вывернулась и крикнула:

— Ну, погодите, вы, там на берегу!

Пока она выкарабкивалась из бассейна, Оля стала снимать халат, успев сбросить тапочки и сказав мне:

— Вы только не смотрите, как я раздеваюсь, Кирилл!

Я продолжал молчать, ибо неловкость не покидала меня. Оля начала быстро раздеваться. Я смотрел в сторону, а Лена, с которой потоками лилась вода, смотрела на сестру, разинув рот.

Я услышал, как Оля нырнула, и повернул к ней голову. Вода бассейна была прозрачной и голубой. Тело Оли — розовое. Русые волосы покрыли воду. Она начала медленными движениями рук и ног плавать.

— У нее 2 разряд по плаванию! — с гордостью сказала Лена.

Гибкое, тело Оли постепенно овладевало водой: Оля начала резвиться, видимо, отдавшись расслабляющему действию воды и совершенно забыв о нас с сестрой. Она вдруг быстро поплыла к противоположному берегу, потом, оттолкнувшись от него ногами и кувыркнувшись под водой, поплыла в нашу сторону. Потом ушла под воду, несколько метров проплыла под водой... Я смотрел на нее, не отрывая глаз. Видел всю ее голую со спины. Неожиданно, она вынырнула по пояс из воды, и я увидел великолепную развитую грудь с сильными темными сосками... Оля начала кувыркаться в воде, честное слово, она не выпендривалась, она просто наслаждалась, забыв обо всем на свете! Я наблюдал за Олей, а Лена наблюдала за мной. Я это ощущал всем своим существом, но назвать это словами, никак не мог. То, что Лена смотрела на меня, завороженного видом ее купающейся нагой сестрой, это чувство не поддавалось словам. Что было в нем? Я и сейчас (теперь уже зная всю нашу историю с девочками) не смог бы точно сказать... Оля несколько раз кувыркнулась в воде, показав нам, как делают дети, невинно, свою розовую попку.

— Только пены не хватает! — прокомментировала Лена.

— Она и без пены — Афродита! — выдавил я из себя, ибо дыхание мое было сжато. Внутренне я испытывал ликование, омраченное глухой, пока еще не доходящей полностью до моего сознания, тревогой. Наверное, просто не верилось, что вот такая красота так запросто присутствует у меня. Что это не может длиться ни вечно, ни долго. Вообще, все это не может ничем хорошим кончиться!

Минут десять Оля плавала одна, а мы с Леной стояли и ею любовались (Лена, несомненно, тоже искренне любовалась сестрой, отвлеченно любовалась и, конечно же, гордилась). Потом Оля подплыла к нам и радостно и весело позвала:

— Давайте ко мне! Что медлите?!

— Да я не захватил плавки! — только и нашел я, что сказать, не представляя себя, купающимся с несовершеннолетними голыми красавицами в собственном, закрытом от людских глаз, бассейне. Лена же долгим и, как мне показалось, оценивающим взглядом, окинула меня с ног до головы и медленно начала раздеваться, как на сеансе стриптиза (снимать ей нужно было всего — тапочки да халат!). Скоро она стояла передо мной совершенно нагой. Такая же прекрасная и ... желанная, как ее сестра! Стояла, совсем рядом. Видя, что я не могу от нее оторвать глаз, сказала:

— Можно потрогать! Где хотите. Только — осторожно!

Она вновь меня предупреждала не переступать границы! Я смотрел на нее, на миг забыв об Оле, а она, под моим взглядом, медленно поворачивалась, демонстрируя свою девичью наготу и красоту. Голова у меня кружилась. В груди было сжато тисками. Сердце колошматилось лихорадочно. Мысли путались. Руки постыдно тянулись к девичьему телу, не хватало воздуха... Пока я был в такой вот прострации, вдруг почувствовал, что меня — раздевают! Это незаметно подкралась Оля и начала снимать с меня сначала рубашку, потом, расстегнув ремень, брюки... Я закрыл глаза и, кажется, совсем перестал дышать. Чувствовал, как расшнуривают мои ботинки, снимают их, потом носки, потом — о, Боже! — нежные пальчики очень осторожно и аккуратно, медленно снимают с меня... трусы! И все это делалось под инквизиторским взглядом Лены!

Словно убедившись, что я готов к купанию, Лена, слегка разбежавшись, сильно оттолкнулась, высоко подпрыгнула, быстро раздвинув и сдвинув ноги, скрылась в воде, не подняв брызг.

— У нее 1 разряд по прыжкам в воду! — гордо сказала Оля.

Сейчас она стояла передо мной совершенно нагой. Вернее, мы оба голые стояли и смотрели, как нырнула Лена. Потом Оля без разбега нырнула. На сей раз, брызги были до потолка! Я плюхнулся за ней вслед...

Мне трудно, даже сейчас, спустя столько времени, и после таких событий, которые произошли с нами после этой, первой нашей встречи, описать те видения, которые, как наваждение, я испытывал в бассейне. Короче, пятнадцать минут отрешения от всякой реальности наперегонки с Эросом! Потом девочкам купаться и кувыркаться в воде надоело и они, не сговариваясь, стали медленно и лениво вылезать из бассейна. Оказавшись на берегу, обе в раз протянули мне руки Оля — левую, а Лена — правую. Получилось — две руки одного человека! Странное чувство — от разных персон!

Я, сначала, бодро стал вылезать из воды, но вскоре бодрость моя исчезла, сменившись неловкостью, даже страхом и стыдом своей наготы. Мне — то 40! А им — 16-ти нет! Мое тело (хотя я старался держать себя в форме и постоянно занимался зарядкой) наверняка покажется им дряхлым и жалким! Я начал невольно сопротивляться тянущим меня рукам. Но они оказались достаточно сильными, чтобы вытащить меня без видимых усилий. Вот я на берегу.

— В сауну! — дружно сказали девушки и мы трое голых людей (двое подростков и один старик) перешагнули порог сауны и быстро залезли на лавку.

Сидели голые, раскрыв от жары рты, раздвинув ноги и прогревались до косточек. Хотя вода в бассейне была даже горячей, в сравнении с температурой в сауне, мы вспоминали ее, как тот дождь, что вскоре сменился градом и снегом сегодня. Скоро, правда, нам всем стало невыносимо жарко и захотелось опять в бассейн. Тут-то и решил наказать бесстыдниц за все те муки (стыда, страха и чудовищного желания), которые они заставили меня испытать, сыграть с ними злую шутку.

— Выход сюда! — сказал я, показав на дверь, которая вела к катку в бассейн с ледяной водой. Оля взглянула на меня пристально (у меня екнуло сердце, мне показалось, что она читает мои мысли; о втором бассейне я им точно не говорил!), глубоко вздохнула и направилась первой. У меня это устроено так: дверь открывается и человек мгновенно, скатываясь по крутому, как каток, спуску, оказывается в ледяной воде, дверь же за ним (чтобы не выпускать из сауны жар) сразу захлопывается. Раз — и Оли не стало. Мы, находясь в сауне, за дубовой дверью, естественно, ничего не могли слышать, даже если бы Оля закричала во весь голос! Я невинно подталкиваю к двери Лену, она доверчиво вступает, ей думается, на порог, и — оказывается вместе с сестрой в проруби!

Я не злодей и не садист какой-нибудь, вслед за Леной качусь вниз сам, готовясь, что они разорвут меня на части, если еще не окоченели! Вот я с ними, бок о бок, ведь бассейн — крохотный, но достаточно глубокий, чтобы утонуть с головой.

— Кирилл! Вы — чудо! — первое, что услышал я, оказавшись с ними вместе. Я не успел разобрать, кто это мне сказал, поторопился открыть потайную дверь, которая вела на лестницу, заканчивающуюся в передбаннике сауны, где было тепло, стояли кресла и кушетки, висели полотенца и халаты, стоял холодильник с квасом и пивом и самовар. Первым по лестнице стал подниматься я, стыдливо прикрывая свой зад ладошкой, пока не почувствовал, что по нему озорно похлопывают всеми четырьмя нежными и ласковыми ладошками:

— Хулиганки! Слава Богу, не обиделись на меня за ледяную купель и восприняли это как приятный сюрприз!

Войдя в передбанник, Лена тут же растянулась на кушетке, едва прикрыв себя полотенцем:

— Готовьте мне чаю! — скомандовала она.

Оля начала возиться с самоваром, голенькая, ничуть не смущаясь своей наготы (я уже успел завернуться по горло в простыню). Пока самовар закипал, девочки вдруг предложили:

— Давайте, мы Вам сделаем массаж... После сауны всегда делают массаж, — это мы в кино видели!

Я засмущался от такого предложения, ведь под простыней я оставался совершенно голым. Но мое воображение уже начало работу: две пары рук мнут мое тело! Девичьи пальцы бегают по нему, как маленькие нежные зверьки! Я начал отказываться, а голова моя уже кружилась, и в ушах стоял звон. Без лишних слов, Лена подошла ко мне, взяла меня за плечи и одним ловким движением опрокинула на кушетку, на которой я сидел.

— Она — такая! — прокомментировала Оля. — Два года тэйквандо занималась!

При этом ловко стаскивала с меня простыню. И вот лежу я перед девчонками, в чем мать родила! Слава Богу, что пока на животе лежу!

Отключился я мгновенно. Девичий массаж (такое, я испытывал первый раз в жизни, хотя мне казалось, что в эросе и сексе я постиг все) оказался для меня сверхсильным впечатлением. Что они со мной делали, — не знаю. Уверен только, что все было в рамках приличия: только массаж и ни грана ничего другого! Очнулся я, когда услышал, как Лена произнесла:

— Кирилл Кириллович! Просыпайтесь! Сеанс закончен! Хорошего помаленьку!

Я осторожно открыл глаза и почувствовал, что накрыт простыней. Первое, что увидел — Оля разливает чай. Она мне радостно улыбнулась и подмигнула:

— Теперь будете жить долго-долго и всегда останетесь молодым и здоровым!

— Ее бабушка научила ворожить, — пояснила Лена.

— Значит, вы не массажировали меня, а зачаровывали?! — шутливо воскликнул я.

— И то, и другое; но, третьего — не было! — озорно отпарировала Лена. Я заметил, как Оля опустила глаза, и подумал о том, как же реагировало мое тело на их прикосновения, при этом никакой неловкости я, странно, не испытал!

Мы попили чаю и решили еще немного поплавать в бассейне, прежде чем возвращаться домой.

Мы сбросили простыни и ринулись в воду. К этому моменту я не чувствовал не то, что неловкости, но вообще никаких сковывающих ощущений, мысли мои были чисты и прозрачны. Я знал, что и девочки были в этом первобытном (по Ж.Ж.Руссо) состоянии — дикости, невинности, чистоты и покоя. Хотя, конечно, я изрядно все же лукавлю... Так, уйдя под воду, я вдруг открыл глаза — передо мной в лазури открылась картина, от которой можно легко потерять сознание! Я увидел, как две розовые афродиты, широко раздвигая прекрасные стройные, сильные, длинные ноги, мощно отталкиваются ими от воды... Я увидел их розовые попки в различных позах и движениях, которые они принимали, кувыркаясь в воде... Я увидел все, чтобы сойти с ума! Наверное, я хлебнул все-таки водицы, ибо, вынырнув, закашлялся. Девочки не дали мне придти в себя: тут же повисли на плечах.

— Топить его! Топить! — весело закричала Оля.

— Утопим, Кирилл Кириллыча в собственном бассейне! — поддержала ее Лена.

Мне же было не до смеха. Чувствуя всем своим телом прикосновения девичьих тел (они обвивали меня, прилипали ко мне; меня всего, всех моих членов, касались их сильные и нежные руки, их властные и ловкие ноги... (так, было мгновение, когда Лена, крепко прижавшись к моему животу своим животиком, и широко расставив ноги, тащила меня за шею в воду; а Оля в это же само время толкала меня сзади, упершись в мои ягодицы ладошками, при этом ее большие пальцы ритмично постукивали меня по мошонке). Это — только один эпизод из нашей «камасутры»! Я — полностью забылся! Жил этими мгновениями, ибо давно (когда точно не помню: может быть, когда мы танцевали в экстазе, может быть, когда я узнал, что наши деды вместе были в сталинских лагерях, а, может быть еще там, у дома их бабушки под ледяным дождем...) понял и полностью принял мысль, что никогда с ними больше не расстанусь и отдам все свои силы, а, нужно будет, и жизнь, чтобы нам всегда быть вместе! Чувство великой ответственности за них обеих, давно и сразу заполнило все мое существо. Это давало мне силы и уверенность в сознании того, что все, что я сейчас делаю, все хорошо, правильно и верно. Мной ни на мгновенье не овладевали мысли, типа «соблазняешь малолеток», «пользуешься доверчивостью и беззащитностью обделенных родительской заботой и любовью детей», «грешишь» и т.д., и т.п.! Если что я сейчас и получаю «не законно», то получаю «в кредит», под который закладываю свою душу и свою жизнь!..

Долго девочки купаться не хотели, стали вылезать из воды, таща меня за собой, словно утопленника. Я покорно им следовал. Мы вернулись в предбанник. Меня усадили в кресло, заботливо обернув простыней, Потом опять поили чаем с вареньем и печеньем. Потом повели в сауну, разложили на лавке и долго, всласть, массажировали (что они сами при этом испытывали для меня так и останется загадкой, ибо я потом никогда никого из них о нашей первой встрече не расспрашивал). Я был на лавке в полубреду: чувствовал девичьи пальцы: где олины, где ленины — не разбирал! На моем теле не осталось и миллиметра, куда бы они ни дотянулись! Уверен все части моего тела они воспринимали одинаково, как свои собственные! Я чувствовал теплое и влажное дерево лавки и прикосновение теплых и влажных девичьих тел. Иногда на меня падали копны, вырвавшихся из под полотенец, мокрых волос; иногда мне казалось, что по моей спине, ягодицам, шее, груди, животе бродят четыре упругих соска; иногда мне грезилось, что все мое тело щекочут и облизывают сильные и влажные языки, целуют сильные и влажные губы (хотя что касается языков и губ, это могло быть плодом моего раскаленного воображения!) Потом меня взяли опять за плечи и талию четыре руки и отвели из сауны под душ...

— Из тебя получится хорошая сиделка! — вдруг сказала Лена, когда Оля расчесывала мне волосы. Почему она это сказала, я не знаю! Оля промолчала. Мы попили холодного компота из яблок моего сада, и пошли в дом.

— Поужинаем, и спать! — сказал я (но уже не тоном хозяина дома своим гостям, а — старшего в семье).

— Мне что-то не хочется ни есть, ни спать, — протянула Лена.

— А мы при свечах! — сказала Оля.

— Что, «при свечах» — спать? — удивилась Лена.

Я понял, что все поглощены мыслями: каждый о своем, но все об одном и том же.

Все-таки стали ужинать на скорую руку. Ели как-то тоскливо. Камин давно погас, свечи разжигать не стали — ели, как днем при освещении огромных люстр. Лениво обменивались репликами, типа:

— А у тебя по спине грязь ползла комками в сауне...

— Это я меняла кожу...

— А Кирилл Кириллыч храпел, когда мы его массажировали...

— А ты бы хотела, чтобы он мурлыкал, что ли?

И т.д., и т.п.! Потом Оля пошла на кухню мыть посуду (стол они убрали вместе), а мы с Леной пошли в спальню, которую я отвел для девочек. Подниматься на третий этаж нужно было по крутой лестнице (у меня на даче все лестницы крутые). Я, было, пошел вперед, но Лена властно меня отодвинула в сторону и сказала:

— Хочу первой!

Пока мы поднимались (я старался не смотреть вверх, ибо полы лениного халатика широко развивались, обнажая ее красивые ноги и розовую попку), я рассказывал Лене о художниках, картины которых висели на стенах;

«Деревенский пейзаж» Алексея Кетова, «Можайск», тоже Кетова, «Лесное озеро» Анатолия Давыдова, его же «Охотничьи забавы» и «Каменный остров»... Когда мы проходили мимо портрета моей жены, Лена приостановилась:

— Красивая у Вас жена... и кот красивый!

Это был портрет моей жены с нашим котом Пумкой на ее руках, нарисованный подругой жены, ныне известной художницы, Инной Власовой. Я стоял так близко к Лене (она внезапно остановилась), что полы ее халата чуть ли не покрывали мне голову:

— Я и сам — ничего! — пробурчал я у нее из-под подола.

— Ничего..., — протянула Лена и добавила — местами!

Спальня, которую я отвел девушкам, была большая, с двумя широкими деревянными кроватями; постельное белье было из Австрии — чистейший лебяжий пух! В ней было два огромных окна, полностью затененные одно — огромной елью, другое — дубом (который вырастил, сначала Анатолий Давыдов из желудя пушкинского дуба, что растет у лукоморья на Песчаной улице, в своей мастерской, а потом я, посадив его в саду перед домом). Пол в спальне был покрыт шкурами медведей, убитых мною в Пошехонье Ярославской области и в Чумикане, что на Дальнем Востоке. Этими трофеями я очень гордился, поэтому спальню эту отводил только очень дорогим мне гостям и никогда сам в ней не спал. Я хотел Лене рассказать о медведях, но она с разбегу плюхнулась на одну из кроватей и начала на ней подпрыгивать:

— Не скрипит! — сказал она, попрыгав.

— Не скрипит, — машинально повторил я.

Оставив Лену одну в спальне, я спустился в залу. Оля как видно, вымыла посуду и теперь сидела в кресле у камина и задумчиво смотрела на остывающие угли, помешивая их прутиком. Не поворачиваясь ко мне, спросила:

— Вы где будете спать, Кирилл?

— У меня есть еще спальня — моя собственная... Вам отвел я спальню для гостей

— Для гостей? — переспросила Оля. Потом встала и медленно подошла ко мне. Мы стояли рядом. Она пристально смотрела мне в глаза, слепя меня своей синевой:

— Я Вас никогда не забуду, Кирилл!

Я притянул девушку к себе. Она не сопротивлялась. Нежно прижалась ко мне и опять положила свою головку мне на плечи. Так мы простояли с минуту. Потом Оля обвила мою шею руками и потянулась к моим губам. Я замер. Еще мгновение и наши губы слились в тихом и глубоком поцелуе. Все вокруг замерло. Время остановилось. В ушах звон...

— Я тебя не отпущу от себя никогда! — сказал я, чуть оторвавшись от ее губ.

— Я знаю! — просто сказала она и опять наши губы соединились.

— А как же Лена? — вдруг почти тревожно сказала Оля, резко, как мне показалось, откинувшись от меня.

— Он нас удочерит! — насмешливо и громко раздался голос сверху. Лена, стояла и смотрела на нас. Как давно она там стояла и что успела увидеть, — не знаю. От ее слов мне стало не по себе: меня опустили на грешную землю! Оля же, не поднимаю головы к сестре, спросила:

— Постели готовы? Я иду спать!

Сказала она это твердо, и я сразу (только сейчас!) понял, что лидер среди них, несомненно, Оля. После этого, мы пожелали друг другу спокойной ночи и, договорившись проснуться в 8, пошли к себе в спальни. Моя спальня была на втором этаже, под спальней, где должны ночевать девушки. Когда Оля поднималась наверх, я смотрел ей вслед и вдруг, почти с ощущением физической боли в сердце, почувствовал, что она уходит! Мгновенье, и мое одиночество вновь вернулось ко мне.

— Оля! — тихо позвал я ее. Она сразу же остановилась. Замерла. Тело ее вытянулось в струнку. Голова повернута ко мне:

— Спокойной ночи, Кирилл... Я буду рядом... Всегда!

А, через несколько секунд я увидел их вместе с сестрой на лестничной площадке. Они дружно махали мне ручками.

— Дожил! Двоится! — сказал я себе и пошел спать.

Спал я крепко. Впечатления прожитого дня свалили меня наповал. Мне ничего не снилось. Проспал. Проснулся от щекотки: Оля сидела у меня на груди и щекотала за ухом, а Лена — в ногах и щекотала пятки. Они щекотали меня кончиками своих волос, собрав их в тугие косы. Итак, открыв глаза я увидел улыбающуюся красивую девушку: то она оказывалась у мня на груди, то — в ногах, то и там, и там, одновременно! Разве это не счастье?

— Цыгане уже всех лошадей продали, пока Вы дрыхнете! — весело сказала Лена.

— Завтрак готов! — сказала Оля.

В окна спальни било яркое ослепительное весеннее солнце.

— Через пятнадцать минут буду готов! — сказал я и, не стесняясь уже их, направился в одних трусах в ванную. Они проводили меня продолжительным внимательным взглядом...

Когда я вернулся, девушки были уже за столом. Пахло вкусно крепким кофе и оладьями.

— Это, конечно, моя Оля смастерила завтрак! — счастливо и радостно подумал я, присоединяясь к девушкам. Лена поедала странный бутерброд: между двумя оладьями лежала колбаса, сало, сыр и соленый огурец!

— Она может в одной тарелке смешать все блюда и съесть все за милую душу! — опять, словно читая мои мысли, произнесла Оля, накладывая мне оладьи на тарелку.

— Вот всегда бы так! — мелькнула мысль. Но, на сей раз, мои мысли прочитала Лена:

— А, что Вам мешает? — Сказала она, не прекращая жевать свой чудовищный бутерброд. — Женитесь. Родите себе двойняшек. Воспитайте их в своем духе, и они будут за Вами ухаживать на старости лет!

«Жестокая, все-таки она девушка», — подумал я.

— Дура! Что ты мелешь? — Оборвала ее Оля. — Прожуй сначала, потом подумай, а потом говори!

После короткого завтрака мы пошли к цыганам.

Цыгане жили на краю поселка. Построили что-то наподобие хутора. Гектара 3 огорожено забором из жердей. Рядом — лес и пруд. Конюшня на 5 лошадей, навесы с сеном и другие надворные постройки и, собственно, дом — все под одной железной крышей. Свой колодезь. Чем занимались цыгане, кроме, как держали скот (у них были и коровы, и свиньи и птица), никто не знал. Было время подрабатывали тем, что варили леденцы на палочке и изготовляли различные «украшения», сами этим товаром не торговали, а сдавали заезжим цыганам. Леденцы варили в огромном десяти ведерном чугунном котле 1903 года изготовления. Когда этот бизнес прекратился, Ромул подарил мне котел, и я в нем иногда купал своих почетных зарубежных гостей. Но это — особая история. Последние годы он валялся у меня без дела на чердаке... Сколько в доме проживало людей, не знал, наверное и сам хозяин: особенно много было детей, стариков и старух, но также неисчислимое множество было собак всех пород и кошек. Этот состав живых душ цыганского дома постоянно менялся: дети вырастали и рожали еще детей, старики и старухи умирали, освобождая место для «новых» стариков и старух. Собаки и кошки плодились, разбегались по всему поселку, пригревались у других хозяев, но и приходили новые, также со всех концов (может поэтому, в Завидово трудно встретить бродячую собаку или бездомную кошку; если дачники и оставят на зиму ту и другую живность, она быстро найдет приют о Ромула). Не изменялся и всегда был у себя дома только Ромул — вот уже свыше 15 лет, как мы с ним подружились!

Собственно, по паспорту был он не Ромул, а Павел Юрьевич, но то, что был цыган, и барон уж это точно! На завидовском кладбище чуть ли ни треть старого погоста покрыта шатрами ромуловского клана. Один из сынов Ромула похоронен под таким шатром вместе со своими бабками и прадедками — доставлен был в Завидово из Кабула в цинковом гробу. Ромул держал двух моих лошадей: жеребца и кобылу, орловских рысаков, купленных мною в Хреново, Воронежской области, на конном заводе. Я немного занимался конным спортом, но у меня были друзья и близкие, фанаты этого дела, ради которых я и держал лошадей. К Ромулу я водил только избранных своих гостей. Шел к нему, как к себе домой. Я не мог не показать ему Олю и Лену, свою драгоценнейшую находку!

Решил идти к нему лесом. Это очень просто: заходишь от моего дома в лес, выходишь на лесную дорогу, километра 3-4 идешь среди дремучих елей, обходя, таким образом, поселок, и оказываешься на цыганском хуторе. Дорога эта на возвышенности и поэтому всегда сухая, покрытая ковром еловых иголок. Идти по ней одно удовольствие!. Когда идешь по ней, вдыхая еловый аромат и поглощаясь дремучестью и тишиной, то очень трудно представить, что находишься в каких-нибудь 100 км. от Москвы. В нашем лесу много грибов, брусники, клюквы, черники и малины. Много зверья: кабанов, лосей, лисиц, зайцев. На Московском море много уток, залетают осенью гуси. Не случайно, что Завидовский заповедник и лесное хозяйство, известны на весь мир.

Погода нас сегодня пожаловала ярким теплым солнцем и ясным небом. От вчерашнего дождя и, снега и града остались лишь обильные лужи. Дорога к цыганам в любую погоду оставалась практически сухой — такой толстый ковер иголок десятилетиями (если не веками!) покрывал ее. Мне очень хотелось, чтобы мои девочки могли свободно пробежаться по ней и почувствовать, в какой божественный уголок природы я их привел!

Пока я грезил, одеваясь, как они побегут по лесу вприпрыжку, потерял их из виду. Позвал — они уже были на улице и рассматривали крышу бассейна. Они стояли, прижавшись, как тогда, в темноте, на Ленинградском шоссе, друг к другу, в своих поношенных курточках, коротеньких от школьной формы юбочках, в кроссовках на босу ногу. Сердце мое сжалось в комок! Невеселую представляли они собой картину! Какой-то гибрид, меняющей кожу царевен-лягушек и золушек... Я и забыл, в каком виде встретил их: успел свыкнуться видеть их в моих роскошных японских халатах и тапочках. Сейчас я как бы разглядывал их издалека (к нам на какой-то миг вернулось отчуждение, из-за этой их, одежонки!) Задумавшись, слышу:

— Да очнитесь же! Что с Вами? На Вас лица нет! Мы готовы!

Я и очнулся, найдя скорое решение возникшей вдруг проблемы одежды для девочек (ясно, что в таком виде к Ромулу я их не поведу).

— В лесу в вашей одежде будет не удобно, а на лошадях и тем более... — начал я издалека. Девочки притихли, насторожились (или это мне показалось?), от неловкости, которую я сейчас испытывал.

— Пойдемте, переоденетесь. У меня кое-что для вас найдется!

У меня есть некоторая слабость — привозить отовсюду из-за границы, джинсы (не только брюки, но костюмы разных размеров, цветов и фасонов, куртки, жилетки и т.п.) Страсть к джинсовой одежде у меня, наверное, как у многих моего поколения, из-за того, что джинсы в пору моей молодости были роскошь, часто «потусторонняя вещь», «забугровая»... «Упакованный в джинсы» мой, 16-18-летний сверстник был для большинства нас, родившихся сразу после ВОВ, словно инопланетянин. Свои первые джинсовые брюки я одел в 33 года! Привез мне их приятель из Болгарии. «Вранглер». «Леви», «фирма», — были слова-заклинания, способные поразить воображение и волю моим юным сверстникам... Поэму о джинсах 70-х в СССР можно было бы написать, как о «Василии Теркине», стала бы народной былиной! Теперь я джинсовую одежду давно не ношу, но коллекцию ее продолжаю собирать, складывая всякий раз после очередного возвращения из командировки, в огромном шкафу на даче. Когда ко мне в Завидово приезжают друзья, я их тут же переодеваю в джинсы... Последнее время к джинсовой одежде я стал подкупать и фирменные кроссовки. Сейчас я и решил предоставить всю эту свою коллекцию девочкам, весь этот джинсовый рай! Порыв мой был настолько силен, что я вообще сразу и навсегда таким путем хотел избавиться от этой своей «странности» и все отдать Оле и Лене и их товарищам по интернату!

— Пошли! — я решительно взял их под локти и повел в дом, к заветному стенному шкафу, что занимал полприхожей. Они покорно пошли за мной, не догадываясь, что их ожидает! Я торжественно раздвинул огромные двери шкафа, и на нас повалились яркие фирменные пакеты и пакетищи, коробки с кроссовками чуть ли не из всех стран мира! Девочки разинули рты, опустили руки и так стояли, боясь шелохнуться: воображение их было явно поражено! Я быстро и нескладно стал объяснять им, откуда у меня все это добро и что теперь оно их собственность:

— Пока подберите что-нибудь подходящее для похода к цыганам, а потом будет время, все хорошо разглядите!.. На ваш класс хватит?

— На весь интернат хватит! — выдавила Лена.

— Поедете домой, и заберете, сколько войдет в машину...

— Шутите?! Такое добро! — сказала Лена.

— Он не шутит! Подарил нам все это Кирилл. — Сказала Оля, посмотрев на меня, я утвердительно кивнул. — Теперь это наше! Представь, как ребята будут рады!

— А-а! — только и сказала Лена, все еще недоверчиво. Девочки продолжали стоять, не дотрагиваясь до вещей. Мне пришлось самому взять несколько упаковок, раскрыть их и протянуть вещи девушкам:

— Ну, поторапливайтесь, нас Ромул заждался!

И началось! Девочки ринулись к шкафу, их руки начали ловко распаковывать содержимое пакетов и прикидывать к себе: брюки, куртки, жилеты, юбки примерялись слету и откидывались в сторону, то же самое вытворялось и с обувью. На какой-то миг я испугался, что этому занятию не будет конца, и мы никуда не успеем: ни к Ромулу, ни на кладбище, а ведь сегодня была Пасха!. Я, было, открыл рот, чтобы их поторопить, готовясь схватить, что подвернется под руку и в это их одеть: лишь бы побыстрее выйти из дома! Но вмешиваться мне не пришлось. Они внезапно прекратили рыться в одежде, как и начали, и держа, в руках выбранное, скомандовали: «Подождите нас на улице, Кирилл Кириллович! Через минуту мы будем готовы».

И, действительно, не успел я опомниться, как они стояли передо мной. На какой-то миг я запутался: где — Оля, где — Лена!

— Я — Оля! — опять читая мои мысли или видя мое растерянное выражение лица, сказала девушка, та, что была в голубых джинсах, белой рубашке и белых кроссовках, в руках она держала голубую куртку. Лена была одета в коричневый вельветовый костюм и коричневые кроссовки. Мне почему-то хотелось, чтобы было наоборот, поэтому я и не узнал, кто есть кто.

— Ну, как? Можно теперь к цыганам?

— Самый раз, к цыганам! — весело сказал я и испытал сильный соблазн схватить их обеих в свои объятья и прижаться к ним, обеим сразу! Они почувствовали мое настроение и начали прыгать вокруг меня и щекотать меня подмышками, по очереди и обе вместе. Так мы и вышли на лесную дорогу: я отбивался, убегал, они догоняли и, визжа и хохоча, щекотали меня. Только когда углубились в лес, в полумраке (ели едва пропускали лучи солнца) и тишине, девочки мои угомонились. Пошли смиренно и молча, наслаждаясь ходьбой по еловому ковру. Я смотрел им вслед, пропустив их немного вперед и от радости видеть их здесь, сейчас, в моем лесу, все внутри меня звенело, дрожало и ликовало!

Цыгане встретили нас, вывалив к воротам гурьбой, но удивительно тихо, без привычного галдежа. Они с явным любопытством и одобрением смотрели на девушек, а те — отвечали им тем же. Ромул вышел нам на встречу с протянутыми руками, сначала, без слов, обнял меня и привычно похлопал по плечу, потом, по-отцовски, как старых знакомых, обнял девочек:

— Одно лицо! — первое, что сказал.

— Они близняшки, однояйцевые...

— Одно лицо, — повторил Ромул, — у вас троих!

Я не понял его, а он продолжил:

— Встреча твоя с девушками неслучайная. Это — карма!

— Я тебе все расскажу, — было начал я, но он остановил меня движением руки:

— Не надо слов, дорогой. Что ты можешь сказать словами?

Обернувшись к девушкам, которые уже стояли в тесном кольце обитателей цыганского хутора, в том числе и собак и кошек, он распорядился:

— Сначала — на лошадей! Потом — за стол. Потом — на кладбище. Было 9 часов утра. На завидовском кладбище Пасха начиналась в 10-11 часов. Цыганская после 12.

— На лошадях когда-нибудь сидели? — тихо спросил я Олю.

— Сколько раз в пионерлагере!

На верховую езду нам отводился час. Я решил ехать по хорошей лесной тропе к трем буграм и лесному озеру, — чрезвычайно живописным местам завидовского заповедника, откуда до Правительственной дачи рукой подать. Ромул, быстро посадил девушек на моих рысаков, а мне дал своего, и сильно хлопнув ладошкой по ляжке кобылу, на которой сидела Лена, повторил нам вдогонку:

— Через час!

Лошади знали маршрут отлично и рысцой понесли нас вперед. Сначала гарцевала Лена, за ней Оля, замыкал ряд я.

Первый привал сделали у лесного озера. В лесу становилось тепло. Отпустили лошадей к воде и сами сполоснули руки и лицо. Вода в озере была чистая, прозрачная, но цвета, крепкого чая, ибо озеро снабжала водой река, которая проходила десятки километров торфяника. Оля предложила искупаться в озере, на что Лена категорически сказала «нет!»:

— Видишь, льдинки плавают?! Простудиться захотела и умереть?

— В талой воде купаться полезно! — попыталась уговорить сестру Оля, но затею с купанием нужно было отложить, ибо времени было в обрез. Мы просто постояли, озираясь по сторонам и любуясь красками просыпающегося леса. Каждый думал о своем, всем нам было очень хорошо, очень спокойно. Я был убежден, что все мы втроем испытывали одно и тоже — тишину, но мысли наши были разные. Словно сговорившись, дружно вздохнули и пошли к лошадям. Возвращались молча, неторопливой рысью.

На сей раз, встречал нас у ворот один Ромул — все остальные сидели за длинными столами, и энергично завтракали. Нас приняли в компанию без лишних слов. Не буду описывать стол, он соответствовал празднику. Мы как-то легко вписались в цыганское общество. Девочки в новых одеяниях смешались с яркими платьями и рубашками обитателей хутора. Вели они себя непринужденно и не привлекали к себе не нужного внимания. Короче, их приняли! Это — хороший для меня знак, ибо, бывали случаи, когда некоторых моих друзей, которых я приводил к Ромулу, скоро приходилось уводить домой. При этом, он всегда говорил:

— Не обижайся, Кирилл! Но им с нами тесно!

И я понимал, что друзья мои эти не ко двору Ромула и не обижался (а, время показывало, что и к моему «двору» они примыкают не надолго).

Домой дошли быстро — торопились, время идти на кладбище. От приглашения Ромула поехать с ними на бричках отказались, нужно было зайти домой. Когда я шел на кладбище к отцу (мама моя умерла давно и похоронена в далеком Хабаровске, где мы тогда жили), всегда прихватывал с собой бутылку армянского коньяка — его любимый напиток. Вот и сегодня я должен был взять коньяк. Пообещал Ромулу, что мы непременно придем под его железные шатры, после посещения могилы отца. По дороге я немного рассказал девочкам о своих родителях, что папа был у меня известным летчиком, открывшим много дальневосточных трасс, другом Полины Осипенко и Марины Расковой, мама была организатором движения за развитие ПТУ (производственно-технических училищ) в СССР. У них было много правительственных наград, боевых и мирных (обещал девочкам тоже награды эти показать).

Я прихватил с собой заветную бутылку коньяка, немного закуски, фруктов и печенья для девочек, Оля быстро заварила чай в термос. Взял также с собой кинокамеру и фотоаппарат, чтобы запечатлеть нашу первую Пасху с девочками на кладбище Завидово. На кладбище пошли пешком, хотя идти больше получаса, но на машине и того больше, ибо, как правило, в Пасху съезжается столько народа на машинах к кладбищу, что ГАИ перекрывает путь прямо у своего поста — тоже в получасовой ходьбе от кладбища. Да еще потом выехать из пробки машин всех мастей целая проблема! По дороге на кладбище я показал девочкам Дом-музей известного тверского народного поэта Спиридона Дрожжина и рассказал о его дружбе с австрийским поэтом Рильке (эти поэты девочкам не были знакомы).

За километр до кладбища нам пришлось вливаться в разношерстную и разноцветную «плывущую» не торопясь толпу на кладбище. Тоненькие ручейки представляли собой, возвращающиеся так рано с кладбища (обычно в такие дни — Пасха, День Поминовения родителей, День Победы) кладбище заполнено родственниками и друзьями схороненных там жителей Завидово вплоть до темноты.

К могиле отца вела тропинка между могильными изгородями, поворачивающаяся как раз у главного цыганского шатра (где похоронен сын Ромула). Ромул нас заметил, помахал рукой, в которой держал граненый стаканчик с водкой и залпом его выпил, потом поднял донышком вниз и что-то сказал. По губам я понял, что он выпил в память моего отца. Я помахал ему рукой и мы пошли, с трудом пробираясь между буквально притиснутых друг к другу железных изгородей могил. В каждой сидели кучки пестрых людей, пили, ели, жестикулировали, но тихо и спокойно. Кругом стояли тарелки с куличами, пирогами, крашеными яйцами, и бутылки с водкой и вином. Было много свежих цветов (их привозили машины из оранжереи города Клина). Наконец мы у нашей могилы. Калитка всегда открыта...

Памятник отцу представлял собой черный гранитный камень, на вершине которого примостился пикирующий истребитель. В центре камня была вделана керамическая фотокарточка отца, где он изображен незадолго до смерти. Умер он 82 года и до самой смерти хорошо выглядел, был «в летной физической форме» (как он сам любил повторять). Войдя за изгородь, Оля сразу пошла к памятнику и начала носовым платочком протирать фотокарточку. Я заметил, что потом она наклонилась и поцеловала ее. В этом ее жесте не было ничуть демонстративности. Лена, войдя за изгородь последней, сразу стряхнула носовым платком пыль со скамейки, уселась на нее молча. Я взял веник и быстро подмел прошлогодние опавшие листья с могилы. Оля тем временем вытерла стол, постелила на него полотенце (заботливо прихватив его с собой без моей указки) и расставляла наши закуски рядом с бутылкой коньяка и четырьмя рюмками: для нас троих и Кирилла Петровича, моего отца. Я приготовил камеру и фотоаппарат и сделал несколько снимков. Потом, наконец, все мы сели за стол. Я молча разлил коньяк в четыре рюмки, прикрыл одну из них кусочком хлеба... Мы встали, я плеснул коньяк из своей рюмки в изголовье отца, потом мы выпили.

— Вот и познакомились, Кирилл Петрович! — враз сказали девочки.

Я внимательно посмотрел на них, чувствуя, как по жилам растекается приятная живительная влага. Лица их начали розоветь, глаза заблестели, еще ярче засиневели. Я начал их снимать то на камеру, то на фотоаппарат. Они не позировали. Просто жевали и осторожно глядели по сторонам, ибо кругом были живые люди.

— Теперь я знаю, каким Вы будете стариком! — сказала Лена, прожевывая колбасу. Лицо ее было обыденно прекрасным: то, что мы на кладбище, где много народа вокруг, то, что сегодня Пасха, то, что мы на могиле моего отца, — ничего ее лицо не отражало. Ни грана торжественности или печали, или глубокомыслия, что, наверное, подобало бы этому моменту... Выражения лица Оли было неуловимо. Мне показалось, что она все время прячет от меня лицо и глаза! Меня пронзила какая-то тревожная и нехорошая мысль... Я взял бутылку и не наливая девочкам, стал прямо из горлышка пить коньяк и опустил бутылку, только когда опорожнил полностью. Потом глубоко ушел в свои мысли: перед внутреннем взором поплыли картины прожитой жизни, почувствовал, что накатывают слезы, взял плитку шоколада и начал его есть, опустив голову чуть ли не на колени (отец тоже любил шоколад со времен опасных полетов по целинному воздушному полю, в районе Охотского моря и Аяно-Майского хребта, где он открывал воздушные трассы; шоколад там полагался в летном пайке). Сколько я так просидел не помню. Я совершенно на это время забыл о девочках и предоставил их самим себе. Очнулся я и увидел, что Лена меня снимает на камеру, а Оля стоит рядом и держит меня за плечи. Я посмотрел по очереди на них без слов, они переглянулись, и на их лицах засияла улыбка. Мне стало сначала весело, потом очень весело, а потом меня стал раздирать хохот! Я еле удерживал себя, чтобы громко не расхохотаться! Мне хотелось хохотать и корчить рожи (так, видимо, подействовал на меня коньяк!) и это — на кладбище! И это — на могиле моего отца! И это — в присутствии девчонок, которых я успел полюбить (вот в кого точно я втюрился по-уши я сейчас не знал!) Потом, дома, мы рассматривали отснятое Леной и я пришел в ужас от своего поведения на кладбище! Это явно была психическая разрядка! Было и еще, поразившее меня открытие, уже потом, когда были готовы кладбищенские фотокарточки: я на них все время путал Олю с Леной, хотя одеты они были по-разному. У Лены везде на фотокарточках было такое выражение лица, которое мне бы хотелось, чтобы было у Оли: я помню, как она вела себя на могиле моего отца! Но, на фотокарточках у Оли было отсутствующее, и даже формальное лицо... Короче, лицо Лены выражало эмоции, которые я хотел бы, чтобы были у Оли, когда она была на могиле моего отца. А, судя по фотокарточкам, она там оставалась холодной.

Мы пробыли на могиле отца часа два и потом пошли домой, собираясь заглянуть на минуту к цыганам, как я обещал. Но, пробраться к Ромулу нам не удалось — сотни две цыган, всех возрастов, уселись у столов, накрытых прямо на земле и вышедших даже за ограды на дорогу. Мы только постояли и помахали друг другу руками через этот раскинувшийся табор. Цыгане были не знакомые, уже хорошо выпившие, галдели и отчаянно жестикулировали и при попытке пройти через них, хватали нас за талии и плечи и силой сажали к себе, протягивая стаканы с водкой. Почувствовав всю отчаянность нашего положения, если мы все же будем пробираться к Ромулу, мы отступили и через полчаса, сбрасывая виснувших на нас Кармен и Ромало, вырвались на дорогу. А еще через полчаса были дома. Девочки поднялись к себе переодеться, а я пошел в бассейн, чтобы в ледяной воде придти в себя от выпитого и пережитого на кладбище. Когда я вернулся из бассейна, их еще не было. Но, скоро девочки появились: Оля — в черном халате, а Лена — в красном, каждая, на сей раз, в своих собственных тапочках. Помахав мне сверху, они стали спускаться, подталкивая озорно друг дружку. Полы халатов развивались, обнажая стройные красивые ноги выше колен. Я сидел и нахально на них смотрел. Они, ничуть не смущаясь, увидев, что я смотрю, стали еще выше поднимать полы халатов. Я продолжал смотреть, и мне было хорошо и спокойно. На какой-то миг пронеслась жуткая мысль, что скоро все это кончится, что завтра я должен доставить их в детдом! И я ничего официально не мог изменить! Ведь им нет еще 16. Не удочерять же их, действительно. А, если, даже и удочерять, кто разрешит при живом и дееспособном отце? Но, как-то изменить положение вещей я должен! Прямо завтра. Пока я горько мыслил: что делать? Как быть? Девочки забрались мне на колени и стали тормошить меня — разжигайте камин! Они, видите ли, устали! Я согласился заняться камином, при условии, что они приготовят ужин. На том, и порешили. Ужинали скромно, есть не хотелось. Говорили мало. Говорить не хотелось! Уверен, что все мы втроем, чувствовали одно: нам нельзя расставаться, ибо теперь мы — одна семья! (До встречи с ними, я был сам себе семья). Их отец, их бабушка, были для меня нереальны. Как и их рано умершая мать. Мифы! Девочки были мои. Я был их. И все тут!

Рано пошли спать, уговорившись встать тоже рано. К 12 часам они должны быть в интернате. А еще нужно заехать к бабушке и поздравить ее с Пасхой.

Спал я тревожно. Постоянно просыпался и смотрел на часы. В 7 часов был на ногах, умыт и одет и тогда пошел будить девочек. Но они тоже уже проснулись и сидели, расчесывая свои великолепные косы, голенькие (про пижамы то я и забыл, а они, видимо, постеснялись спросить). При виде меня невольно стали натягивать на себя простыни, но тут же, улыбнувшись и сказав:

— Приветик! — оставили эту затею. Я мог любоваться ими сколько хотел. Позавтракали быстро и стали собираться в дорогу.

— Кирилл Кириллыч! Вы, правда, отдаете нам все свои джинсы? — осторожно спросила Лена. Оля посмотрела на нее с укоризной:

— Он же сказал!

— Идите, переоденьтесь, и упакуйте одежду в большие полиэтиленовые пакеты. Вы там найдете с дюжину их на полке в шкафу. Я пойду готовить машину. Да, еще, подумайте, что мы подарим бабушке — заедем по дороге в магазины.

Остановились у гастронома, и пошли за продуктами. Девочки набрали все, что любит их бабушка, а я от себя прихватил бутылку клубничной наливки, — моя мама любила ее.

Бабушка, к счастью, оказалась дома. Девочки, не представив меня, начали наперебой рассказывать, что они вчера ее не застали и поэтому провели Пасху в Завидово, где Правительственная дача, заповедник и где живет цыганский барон Ромул. Когда они говорили о цыганах, бабушка стала меня разглядывать, потом, перебивая их, сказала:

— Что-то на цыгана он не похож!

Только тут девчонки словно опомнились. Оля подошла ко мне, встала рядом и тихо произнесла:

— Бабуль! Знакомься. Это — Кирилл!

— Зинаида Антоновна Новокрещенова. По мужу — Муханова — представилась бабушка.

Я успел разглядеть ее.

«Да! Порода налицо! И красота тоже!» — подумал я. И в двух словах рассказал, как мы познакомились с ее внучками, и протянул ей свою визитную карточку. Бабушка, как и полагалось при таком случае, отвлеченно улыбалась, а глаза ее выражали нескрываемую тревогу. Мне показалось, что в них я ясно прочитал:

«Седина тебе в бороду, а бес — в ребро! Что тебе от детей надо и что ты успел с ними сотворить?»

Меня вновь выручила Оля. Посмотрев с улыбкой на меня, а потом на бабушку, сказала:

— С нами все в порядке!

— Целехоньки. Целехоньки! — добавила Лена, разглядывая свой новый джинсовый костюмчик, вертясь перед зеркалом. Мы все еще стояли в прихожей. А бабушка сразу сказала главное, успокоившись заверениями в своей невинности, девочек:

— При живом отце, а живут, как сиротки в детдоме!

— Не в «детдоме», а в интернате! — резко поправила ее Лена. Я понял, что отношения между отцом и бабушкой — сложные. Я предложил:

— Девочки, идите, разгружайте машину, оставьте лишь то, что сможете сразу же раздать в интернате.

— Уж не покупаешь ли ты их, голубчик? — увидел я вновь тревогу в бабушкиных глазах. Но, тут мне помогла Лена:

— Он благодаря нам избавился от старого хлама, что накопился на даче.

Я посмотрел на нее, она мне подмигнула:

«Так, мол, с бабулей надо разговаривать, а то не весть бог что поймет!»

От чая мы отказались, пообещав, что приедем к ней втроем в следующие выходные. А я сказал, что вечером обязательно ей позвоню и все о себе расскажу, и попросил номер ее телефона. Она, оторвав листок подвесного календаря, аккуратно на нем написала: свое имя, фамилию и отчество, и номер телефона. Мы расстались с бабушкой весьма напряженно. Я ее прекрасно понимал!

«Это — только ягодки! — Сказал я себе. — Каковы будут цветочки?! К отцу вот так прямо не придешь. И слушать не будет, и пристрелить может!»

Интернат находился на Севастопольском шоссе. В старинном особняке. Под современными большими часами. Мы вышли из машины. В руках у девочек большие пакеты с одеждой. В интернат я, естественно, идти пока не собирался. Мы прощались. Лена, чмокнув меня в щеку и сказав:

— Пока, папашка! — скрылась за дверью. Мы остались с Олей одни:

— Вот тебе моя визитка. Там домашний, дачный и рабочий телефон. Я жду твоего звонка сегодня вечером дома. А, в остальные дни в 12 часов! Ты меня поняла?!

— Поняла, — тихо и твердо ответила девушка. Я взял ее за подбородок и крепко поцеловал в губы. Она медленно стала уходить. У меня тут же возникло мерзкое чувство покинутости и одиночества, которое я впервые испытал, когда она уходила спать. И, как тогда, на даче, она резко повернулась и подбежала ко мне. Схватила меня в свои объятья и сильно прильнула ко мне, вмиг покрыла все мое лицо быстрыми поцелуями:

— Мы никогда не расстанемся! Не бойся! Я вечером позвоню!

И тут же скрылась за дверью детдома.

Вечером, в часов 6, они позвонили обе, и долго-долго болтали, так, ни о чем. Потом, голосок меня спросил (по голосам их различить очень трудно, только содержанием разговора, интонациями и манерой говорить, они различались. Оля, безусловно, вела женскую линию поведения. Лена — мужскую. В этом и было только их различие):

— А свидание Вы кому назначите, Кирилл Кириллыч?

Этот «Кирилл Кириллыч» и выдал Лену. Да Оля и не стала бы так вообще меня спрашивать. Я не успел ничего ответить, как трубка перешла в руки Оли:

— Я жду Вас завтра в 18 часов у Пушкина. В 12, как договорились, еще позвоню.

— Хорошо! — ликующе воскликнул я и положил трубку.

Она пришла ровно в 6. Я ждал ее с большим букетом роз. Она пришла в школьной форме с обыкновенным школьным портфелем в руках, на ногах у нее были стоптанные тапочки. Видя, как я растерялся, разглядывая ее, сразу пояснила:

— У нас строго в отношении формы. Я ведь еще школьница!

— Не проводить же нам с тобой наше первое свидание в классе? — Озорно сказал я и добавил. — Через дорогу «Наташа», там есть все, что нам понадобиться, а форму твою спрячем в портфель!