Серпантин

Вид материалаДокументы

Содержание


Сын Мамонта
К вопросу о взаимопонимании
К вопросу о методике преподавания для младшего дошкольного возраста.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   74

Сын Мамонта



Оказывается, я ассоциируюсь у некоторых с Сыном Мамонта из детской книжки Эдуарда Шторха. Правду сказать, сам себя я ассоциирую с шерстистым носорогом. Но, посмотрев на картинку, я решил, что, в целом, действительно похож. Внутренне таким я был во время службы в рядах советской армии, а внешне ещё и потом – когда по возвращении оттуда, чтобы выпустить пары, год безвылазно сидел в северных лесах, в полуразрушенной избушке на курьих ножках, зажигая на полянах костры и раз в месяц совершая походы в одинокое сельпо за пятнадцать километров – за солью, спичками, махоркой и твердокаменными булыжниками черного хлеба.

Изредка утробным ворчанием и взмахом руки я приветствовал подруг, – тех из них, кому не лень было тащиться по непролазным болотам и бездорожью в это лукоморье. Я почти разучился разговаривать и изъяснялся, в основном, ненормативными инфинитивами глаголов и междометиями. В окрестных лесах, на день полета кругом, неделями не было видно ни одного человека, и я дружил с лосем по имени Бемби. Встречаясь на тропинке, мы ревели друг на друга, мотая головами. Ранней весной мы были в равном положении – оба пока еще безрогие и голодные после долгой зимы. Вечерами я закладывал дверь избушки изнутри крест-накрест двумя досками, и, сидя на груде прелых листьев, при отсветах огня из печки читал одну-единственную разорванную книгу, которую привез с собой. Это была вторая часть "Саги о Форсайтах" без начала и конца. Я переворачивал страницы заскорузлыми пальцами и со скрипом копался в волосах. Отросшая борода моя торчала нечистым веником. Я ходил в армейской шинели и был похож на дезертира из банды Булак-Булаховича.

Моей единственной соседкой была Лиза-Убиенная, обитавшая на старом хуторе в гнилом болоте, километрах в семи от моего жилья. Она имела манеру ходить ночами в виде духа по всей северной части Карельского перешейка и душить туристов, которых ненавидела. Жители деревень в окрестностях Вуоксы боялись ее до судорог и запирались на все засовы, но это не всегда помогало. Ученые из Института этнографии, к которым обращались пострадавшие, смеялись над несчастными и не принимали жалобы близко к сердцу. Это было тупое атеистическое время. У нее дома, по слухам, хранилась средневековая чернокнижная рукопись, написанная старославянским шрифтом. Она собирала странные травы, звери слушались ее. Я немного завидовал ей – у нее жила пара ручных волков, а мне не удавалось приручить по-настоящему даже одного лося. Со мной она обычно молчала, только ходила кругами, когда вечерами я разводил на опушке костер. Я мерно порыкивал, она посматривала мертвыми глазами, в которых виднелся отблеск огня. Я привык к ее посещениям и не обращал внимания. Однажды она буркнула, что для того чтобы ее душенька упокоилась, она обязана передать кому-нибудь рукопись. Я промолчал, потому что жевал в тот момент копченую лосятину; она больше не заводила разговор на эту тему. Когда я протягивал ей стакан отвратительного свекольного самогону, она молча крутила головой и шипела, как змея.


Её убили немцы в феврале сорок второго года, когда двумя машинами выехали на ранней зорьке из леса и по ошибке выстрелили в крестьянку, собиравшую на опушке травы. Вероятно, они приняли ее за партизанку.


Я не успел попрощаться ни с ней, ни даже с Бемби, которого очень любил. Через год из города на Неве приехала моя жена и забрала меня.


К вопросу о взаимопонимании



Помню, на курбан-байрам меня как-то пригласили друзья-татары, и усадили, как почетного гостя, на ковре – между хозяином дома и каким-то ученым имамом в зеленой чалме и с длиннющей бородой. Зеленая чалма – признак ходжи, то есть ее носитель бывал с хаджем в Мекке. При нем пить было нельзя, сами понимаете, но вот подали нам на блюде изумительного барана, зажаренного целиком. И я был вынужден каждые пять минут бегать на кухню, чтобы, так сказать, освежиться – там была заготовлена для меня бутылка ледяной водки. И, возвращаясь с просветленным ликом на ковер, я деликатно дышал в сторону, чтобы имама не перекосило от моего перегара. А он рвался в бой, ему страшно хотелось поговорить на теологические темы. И он понял так, что я отворачиваюсь потому, что очень гордый, и не желаю с ним, с ходжой, разговаривать. И он, конечно, обиделся. А я боялся поворачиваться к нему, чтобы не сложилось у ученого человека превратного мнения о сынах Книги, носителей статуса "зимми" – потому как что же это, в самом деле, за почетный гость, которого ему представили, как без пяти минут раввина, от которого разит за пять шагов? Так мы и сидели на роскошном ковре, отвернувшись друг от друга.

Но все же тот вечер закончился относительно благополучно: объевшись барана и допив бутылку, я нашел в себе силы попросить хозяина дома выступить посредником, и тот выступил им. И все объяснилось к обоюдному удовольствию. И, уважая – или презирая – слабости сынов пророка Мусы, ходжа пригласил меня к себе домой, и мы проговорили всю ночь. И на ковре шамаханской ручной работы стояла преподнесенная мне снисходительным хозяином бутылка, из которой пил лишь я один.

К вопросу о методике преподавания для младшего дошкольного возраста.



На ночь, как обычно, ребёнку нужно почитать что-нибудь полезное. Вспомнив, что Сэлинджеру в детстве читали философские трактаты – авось усвоит хоть что-то, и сделав поправку на пол, месяца два назад принялся читать дочке раннюю Ахматову. Результат был неожиданным: через пару минут дитя, сидя на постели, стало раскачиваться в такт ритму. Я попробовал сменить автора и принялся за Цветаеву. Ритм сбился, ребёнок стал дрожать крупной дрожью. Померил температуру – нормальная. Тесть, которого я называю Пан Отец, стоя у двери, безмолвно наблюдал около минуты, после чего отправился к своей дочке с предложением проверить меня у психиатра. Педагогические опыты пришлось временно прекратить. Но вчера меня, возбуждённого обширной перепиской на литературные темы, вновь потянуло на педагогику; на этот раз почему-то – на "Остров доктора Моро", как пример литературной классики для младшего возраста. Раз мы изучаем сравнительную палеонтологию, читаем Брема и Акимушкина, играем по вечерам в тираннозавра и гигантопитека, – подумал я, – отчего бы не усугубить это изучением достижений вивисекции последней четверти позапрошлого века? Мы пропустили вступление и первую главу о кораблекрушении – и с разбегу включились в изложение основ Закона зверолюдьми в пещерах. Там были все – гиеносвинья, человеко-леопард и сам Чтец Закона – "ужасный трофей искусства Моро – помесь медведя, собаки и быка".


Чадо было просто очаровано. Но ночью оно всё же вело себе несколько нервозно – вздыхало во сне, ворочалось, скреблось и рычало.


В связи с этим я не мог уснуть, а Софа, вообще не понимающая, в чём дело, решила, что ребёнок вновь заболел. Мне пришлось объяснить, что это – явление совершенно нормальное, ибо чтение будит фантазию и направляет неокрепшие мозги в правильное русло – русло интеллектуального развития. "Кретин" – это было самое ласковое, что я услышал в собственный адрес этой ночью.


Но чадо рычало всё громче, а ближе к полуночи стало дёргать ногами, отчего я, естественным образом, предположил – каюсь, вслух – что во сне, вероятно, идёт преображение процесса изученной накануне сцены преследования человеко-леопарда толпой зверолюдей – Почитателей закона, закончившейся, как известно, тем, что "гиеносвинья, проскользнув под моей рукой, набросилась на несчастного беглеца и, визжа от возбуждения, впилась клыками ему в горло".


Результат произнесённого вслух комментария не заставил себя ждать – последовала наглядная иллюстрация схватки мистера Прендика (меня) с двумя человекоподобными волками (в роли второго волка выступал Пан Отец). Я бегал от них по всей супружеской постели и выкрикивал вслух отрывки Закона: "Не есть ни рыбы, ни мяса – разве мы не люди?!" Вспомнив давнее желание разместить эту фразу – обязательно в виде цитаты с указанием прямого источника – на одном из сайтов радикальных вегетарианцев, – я стал дико хохотать, после чего от преследователей последовало предложение вызвать карету скорой помощи.


...Под утро ребёнок успокоился, и мне удалось задремать. Во сне я сам пребывал на Острове, и мне привиделся Дальний Свет – как "проблеск классических воспоминаний Моро, с козлиным выражением лица, с неприятным блеяньем в голосе и с такими нижними конечностями, которые принято изображать у чёрта".