Итоги первого срока администрации буша москва

Вид материала

Документы

Содержание Ближний Восток и палестино-израильское противостояние. Расширение многонациональных сил для стабилизации положения в Афганистане и Ираке. Проблема предотвращения распространения ОМУ. Роль США в мире, политика интервенционизма. В атлантике Эволюция Атлантического союза: новая неприязнь Два глобальных столпа

Подобный материал:

• Березяк віктор “Історія подільського села Буша, 1633.67kb.
• Культурно-идеологический аспект ближневосточной политики администрации дж. Буша-мл, 1887.69kb.
• Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
• Деятельность администрации дж. Буша-мл. По борьбе с терроризмом в оценках американской, 297.88kb.
• Кризис внешней политики США в период функционирования администрации Дж. Буша (2001-2009, 281.89kb.
• С. А. Реншон Ковбойская политика Джорджа Буша-мл.: исследование, 1757.6kb.
• Реферат на тему: Історичні пам’ятки України. Історико-культурний заповідник "Буша", 505.64kb.
• Итоги первого сезона, 1266.08kb.
• Доклад тпп россии «Налоги и бизнес в 2010 году. Итоги и перспективы», 2340.3kb.
• Предварительные итоги Всероссийской переписи населения 2010 года в Архангельской области, 305.45kb.

А.Ш.) произносят речи»⁷⁹.

По мнению демократов, требовалось пересмотреть характер отношений США с ООН. Если республиканская администрация предпочитала формулу «работать – не работать», то демократы склонны к идее основательного преобразования этой международной организации в направлении, в большей степени отвечающем их видению проблем и задач внешней политики. «Нам нужны международные институты, готовые оперативно принимать меры, – констатировал С. Бергер. – Мобилизовать в себе такую готовность – первейшая задача ООН, если она стремится сохранить свою значимость. Администрация демократов должна возглавить работу по превращению ООН в аналог НАТО в гражданской сфере поддержания мира, с тем, чтобы Объединенные Нации обладали полномочиями, которые позволят задействовать специальные силы стран-участниц – от полиции до социальных работников – и оперативно размещать их в горячих точках планеты». Утверждая это, советник Дж. Керри апеллировал к пониманию и содействию ведущих стран мира в преобразовании ООН. Реальность, однако, такова, что европейские «гранды» и Россия воспринимают ООН и ее Совет Безопасности как площадку согласования интересов, вариант механизма контрбалансирования доминированию США в мире. И скорее склонны рассматривать варианты реформирования ООН через расширение состава постоянных членов Совета Безопасности (привлечение Индии, Германии, Японии), чем превращение его главным образом в некий оперативный «механизм международной мобилизации». Так что установки демократов в немалой степени противоречат установкам других ведущих мировых держав.

В сфере безопасности демократы сосредоточили внимание на следующем:

1. Ближний Восток и палестино-израильское противостояние. Во внешнеполитической программе демократов отмечалось, что Соединенные Штаты должны возобновить усилия на том направлении, которое во всем мире справедливо считается залогом долгосрочных перемен на Ближнем Востоке: палестино-израильский конфликт. «Пока конфликт продолжается, арабские правители будут использовать его как отговорку, чтобы не проводить реформы и уклоняться от открытого сотрудничества с США в борьбе с терроризмом», – писал советник Дж. Керри. Было совершенно очевидным совпадение не только самой задачи с республиканской повесткой дня, но и ее наполнение: первоочередность обеспечения безопасности Израиля, подтверждение союзнических отношений с ним, стремление игнорировать и даже «избавиться» от Ясира Арафата. «Мы весьма заинтересованы, – подчеркивал С. Бергер, – в достижении такого соглашения, которое одновременно гарантировало бы безопасность Израилю и достойную жизнь палестинцам. Администрация демократов должна будет со всей энергией и решимостью вновь обратиться к этим принципам. Она обязана стать надежной опорой Израиля в его борьбе с терроризмом и помочь палестинцам освободиться от своих лидеров, которых мало что заботит, кроме собственного выживания».

2. Расширение многонациональных сил для стабилизации положения в Афганистане и Ираке. «Когда мы приступим к упрочению ослабленных связей с союзниками, что попросит у них взамен президент-демократ? Прежде всего, реальное направление воинских контингентов и финансовой помощи в Афганистан и Ирак», – заявлял С. Бергер. Применительно к Ираку он критиковал администрацию еще и за «ограниченное использование» американских и других войск: «В Ирак администрация отправила минимальный контингент, необходимый для того, чтобы нанести поражение противнику, не сочтя при этом нужным использовать дополнительные войска для занятия и обезвреживания освобождаемых ими территорий». «Независимо от того, была ли оправдана эта война, – заявили демократы, – сегодня все глубоко заинтересованы в успехе Ирака. Раскол иракского общества по этническим или религиозным причинам приведет к дестабилизации обстановки на Ближнем и Среднем Востоке и подстегнет радикальные движения, представляющие угрозу для современного мира. Стабильность и демократия в Ираке, напротив, стимулировали бы процесс реформ во всем регионе. Для этого потребуется длительное участие в восстановлении и политическом развитии Ирака наряду с активной позицией в военных вопросах. А она подразумевает, что международные контингенты не будут безвылазно оставаться на базах и в казармах, передоверив обеспечение безопасности плохо подготовленным иракским службам».

3. Проблема предотвращения распространения ОМУ. Демократы предлагали отказаться от «оси зла», а разработать план «открытых действий» в отношении «проблемных государств». Суть его в следующем: «В обмен на полный отказ Ирана от ядерных амбиций и терроризма публично предложить ему установить нормальные отношения. И если руководство Ирана отвернется от такого предложения, лишив людей возможности осуществить свои надежды, это приведет в движение внутренние механизмы самого иранского общества. У нас есть и другие претензии к Ирану и Северной Корее, в том числе связанные с творящимися там вопиющими правонарушениями. Но эти проблемы будет решить легче, если мы сначала выведем обе страны из изоляции». Фактически это же делала администрация Буша – чередуя жесткие заявления в адрес Пхеньяна и Тегерана с мягкими предложениями компромисса, который прорабатывается прежде всего через МАГАТЭ.

4. Роль США в мире, политика интервенционизма. Демократы критиковали администрацию Буша за недостаточные усилия по преобразованию международных институтов (читай, в интересах США. – А.Ш.), за ограничение зон гуманитарной и военной интервенции. Важнейший аргумент С. Бергера таков: «Большинство стран по-прежнему гораздо больше беспокоит возможное проявление изоляционизма со стороны Америки, чем унилатерализма (односторонности)». «После 11 сентября, – сетовал С. Бергер, – политика Буша была сосредоточена на борьбе с терроризмом и отношениях с Ираком. Но у его команды по-прежнему отсутствует внешнеполитическая стратегия в полном смысле этого слова, стратегия, соответствующая роли державы мирового масштаба, облаченной глобальной ответственностью. Мы должны снова выйти на ведущие позиции по более широкому кругу вопросов и в большем количестве регионов, руководствуясь при этом расширенным определением национального интереса».

Установка на «расширенное определение национального интереса», «демократическое миссионерство» в большей степени присуща демократам, чем республиканцам. Эта установка была полностью перенесена на проблематику борьбы с терроризмом. «Президент Буш утверждает, что передовая линия войны с терроризмом проходит в Ираке и что лучше бороться с врагами в Багдаде, чем в Балтиморе, – писал С. Бергер. – Подобная формулировка ошибочна в самой своей основе. Сегодня фронтовая линия пролегает повсюду, где имеется американское присутствие, и особенно там, где оно не приветствуется. Данная реальность требует от нас определиться, кто мы, и сделать это так, чтобы в результате в изоляции оказались наши враги, а не мы сами. Во времена холодной войны американские лидеры это хорошо понимали».

По сути С. Бергер подтверждал, что установка демократов на «расширенное определение национального интереса» предполагает и легализует вмешательство во внутренние дела таких стран как Китай и Россия. «Новый президент должен будет также подтвердить интерес США к тому, что происходит во внутренней жизни Китая и России, – писал он. – Ставки огромны: отсутствие политических реформ обернется для Китая экономической стагнацией, при которой страна не сможет удовлетворить запросы сотен миллионов людей, выбитых из привычной колеи переменами. Если Россия не будет с большим уважением относиться к законности и праву соседей на суверенитет, то она не сможет ни привлечь инвестиции, ни привить людям позитивный настрой. Настоящие реалисты понимают связь между внутренней и внешней политикой. Но администрация Буша по большей части оставила без внимания проблему внутреннего развития России и Китая. Президент Буш ни разу отчетливо не сформулировал всеобъемлющую стратегию отношений с этими странами. Вместо этого он узко сконцентрировал свое внимание исключительно на их деятельности в мировом масштабе».

Было очевидно, что основные задачи внешней политики США (т.е. – приоритетные) в изложении ведущего аналитика команды Дж. Керри практически полностью повторяли основополагающий документ республиканской администрации – «Стратегию национальной безопасности» 2002 года.

«Двухпартийный» Госдеп?

По завершению электорального цикла, ознаменовавшего начало второго срока президента Дж. Буша, в качестве одной из первейших в повестке дня обновленной администрации республиканцев стала задача трансформации внешней политики из однопартийной в двухпартийную, общенациональную. Эта задача рассматривалась администрацией Буша как первостепенная даже не столько применительно к ее доминирующему направлению – ближневосточному (в этом межпартийный консенсус с некоторыми колебаниями проявлялся постоянно после 11 сентября 2001 года), сколько применительно к проблеме трансатлантических отношений, т.е. взаимоотношений между США и странами Евросоюза. Расхождения между Вашингтоном и большей частью стран так называемой Старой Европы, как известно, резко углубились в 2002–2004 гг., т.е. в период подготовки и проведения Соединенными Штатами военной операции против Ирака, а также в первые «послевоенные» месяцы. Забегая вперед, отметим, что решение задачи нормализации трансатлантических отношений во многом оказалось облегченным для администрации Буша так называемым «конституционным кризисом», вызванным негативным голосованием большинства граждан Франции и Нидерландов весной – летом 2005 года, а также решением британского парламента отсрочить референдум по европейской конституции. Эти события выявили пределы политической интеграции Евросоюза, еще больше сократив и без того достаточно ограниченный потенциал согласования внешнеполитических вопросов между странами – членами ЕС. Автоматически расширяется поле для взаимодействия США с европейскими союзниками на базе двусторонних отношений – «страна к стране», а также усиливается перспектива возрождения НАТО в прежнем – более монолитном – виде в сравнении с аморфным состоянием альянса в последние годы.

В том, что касается курса на «преобразование региона Большого Ближнего Востока» (ББВ) в контексте антитеррористической борьбы, то трансформировать эту политику (по крайней мере, в плане имиджа) из однопартийной в двухпартийную побудили администрацию даже не столько критика его внешнеполитического курса со стороны соперников-демократов в ходе избирательной кампании, сколько:

а) выявившийся факт недовольства этой политикой немалой частью общественного мнения в США, которая выпадает за пределы чисто партийных замеров (демократы – республиканцы), образуя самостоятельный «протестный лагерь» в обществе;

б) четко проявившееся почти тотальное недовольство этой политикой в странах-союзницах на европейском континенте (особенно в странах так называемой Старой Европы) и определенной напряженностью в отношениях с Россией (в связи с Ираком), а также известным недовольством правящих элит в арабском мире;

в) масштабностью заявленных в ходе первого срока президентства Буша задач по «преобразованию региона Большого Ближнего Востока», которые теперь надлежит выполнять тому же американскому президенту; любые шаги в этом направлении требуют изрядной консолидации усилий США, их европейских союзников и Японии.

Первым, вполне удачным, на наш взгляд, шагом в направлении изменения, прежде всего, имиджа (его смягчения) внешней политики администрации стало назначение на пост государственного секретаря бывшего помощника президента по национальной безопасности К. Райс. Несмотря на ее славу «ястреба» (что вполне естественно и простительно в глазах многих, поскольку действовать ей приходилось в первые «суровые» годы после трагедии 11 сентября 2001 года), она обладает в сравнении с К. Пауэллом рядом важных преимуществ. Во-первых, она женщина, и сколь жестко бы она себя ни проявляла, все равно гендерная характеристика привносит оттенок большего миролюбия в образ Государственного департамента; «почти голубь» К. Пауэлл прославился в начале 1990-х годов как удачливый и талантливый военачальник, трехзвездный генерал. Прежде чем стать ближайшим помощником Дж. Буша, 50-летняя К. Райс преуспела как концертирующая пианистка, чемпионка по фигурному катанию, лингвист и молодой преподаватель университета.

Назначение К. Райс сопровождалось фиксированием новых акцентов во внешней политике администрации. Теперь, подчеркивала новый госсекретарь, главной задачей не только ее ведомства, но и администрации в целом будет смещение акцентов с военных операций в зоне ББВ на дипломатические усилия. «Для Соединенных Штатов наступило время дипломатии, – заявила она в сенатском Комитете по иностранным делам на слушаниях по утверждению ее кандидатуры. – Я буду стремиться к укреплению наших альянсов, поддержке наших друзей и к тому, чтобы сделать мир более безопасным и лучшим. Мы должны использовать нашу дипломатию, чтобы помочь созданию такого баланса сил в мире, который будет способствовать свободе, – подчеркнула К. Райс. – Во-первых, мы объединим сообщество демократий в строительстве международной системы, которая будет опираться на общие ценности и главенство закона; во-вторых, мы укрепим сообщество демократий для борьбы с угрозами нашей общей безопасности и для устранения безнадежности, которая питает террор; в третьих, мы будем распространять свободу и демократию по всему миру». При этом грозный призыв К. Райс обратила только к Ирану. Складывалось впечатление, что слоган Дж. Буша первого срока об «оси зла» (Ирак, Иран, Северная Корея) начал сходить на нет. Можно было предположить, что проблемы с двумя последними его составляющими (Иран и Северная Корея) администрация предпочитала решать преимущественно дипломатическим путем (хотя и силовой метод полностью не исключался). Первейшими же внешнеполитическими мероприятиями стали встречи в конце февраля 2005 года президента Дж. Буша с лидерами стран Евросоюза и НАТО в Брюсселе и с российским президентом В.В. Путиным в Братиславе. Ясно, что в основе повесток этих встреч была заложена идея «примирения», «начала нового этапа союзнических отношений», идея «объединения усилий для преобразования ББВ»⁸⁰.

Необходимость придать американской внешней политике характер общенациональной, консенсусной в той или иной степени разделяли практически все ведущие «мозговые центры» США. Нью-Йоркский Совет по внешней политике провозгласил ее основным содержанием своей деятельности. Это непартийное сообщество влиятельных американских экспертов заявило о себе как об экспериментальной аналитической площадке по отработке согласованных подходов к узловым проблемам внешней политики США, издало соответствующий «манифест» и уже в начале 2005 года приступило к практическим действиям в данном направлении.

Чтобы сблизить позиции республиканцев и демократов, Совет по внешней политике использует следующие основные формы работы:

• ежемесячные встречи между членами Конгресса от обеих партий с привлечением сотрудников их аппаратов для обсуждения самых острых внешнеполитических вопросов;
  
• организация «салонных обедов» в Нью-Йорке и Вашингтоне с приглашением высокопоставленных сотрудников администрации (как действующих, так и отставных) от обеих партий для обсуждения широкого круга вопросов – от проблем нераспространения до борьбы с эпидемиями опасных заболеваний;
  
• подготовка Специального доклада Совета по внешней политике с рекомендациями по изменению парламентских процедур с целью создания максимально благоприятных условий для прохождения внешнеполитических резолюций, основанных на двухпартийном консенсусе;
  
• подготовка докладов силами экспертных групп, состоящих из высокопоставленных сотрудников прошлых администраций республиканцев и демократов, по принципиальным вопросам внешней политики страны.
  

В соответствии с поставленной задачей близкие к Белому дому аналитики обращаются, прежде всего, к историческим примерам. Самый показательный из них – консенсус республиканцев и демократов по внешней политике в годы Второй мировой войны (при том, что они резко расходились по ряду чисто внутриполитических проблем). Из более близких к нашему времени примеров – межпартийный консенсус, которого смог достичь президент Р. Рейган в 1980-е годы – период решительного противостояния с СССР^*. «Дж. Буш имеет еще больше шансов выстроить консенсус по вопросам национальной безопасности, – утверждает Д. Фрум, аналитик Американского института предпринимательства. – Для этого он должен просто проинструктировать свой персонал таким образом, чтобы при приеме на работу его сотрудники не задавали кандидату первым вопрос: «Что Вы сделали для переизбрания Дж. Буша?», а спрашивали бы так: «Что Вы можете сделать, чтобы реализовать внешнеполитическое видение Буша по преобразованию Ближнего Востока?»⁸¹.

В этой связи аналитики припоминают, что сразу после событий 11 сентября 2001 года Дж. Буш был жестко настроен на выработку именно двухпартийной линии его администрации в международных делах. С этой целью он два раза в неделю встречался с представителями большинства и меньшинства верхней и нижней палат Конгресса. Однако в какой-то момент «демократы почувствовали, что политически проигрывают в глазах своих избирателей из-за этих регулярных контактов и прекратили консультации» ⁸². Теперь, считают аналитики, их следует возобновить.

Другой, казалось бы, очевидный прием – привлечь видных представителей Демократической партии в свою внешнеполитическую команду. Однако вряд ли этот ход может оказаться эффективным. «В предыдущем составе кабинета Буша уже был демократ Н. Минета – и что, это хоть как-то снизило накал критики и гнева, с которым обрушились на президента демократы? – пишет Д. Фрум. – А сильно ли помогло Б. Клинтону назначение министром обороны республиканского сенатора У. Коэна в 1996 году?»⁸³

Второй срок Дж. Буша требует корректировки внешнеполитического курса с учетом «критических замечаний» демократических оппонентов и западноевропейских союзников. Этот путь наименее затратен в политическом плане – ведь внешняя политика первого срока Буша была подчинена очевидной задаче обеспечения безопасности США, основными органами реализации которой все же были не Государственный департамент, а Пентагон и Совет национальной безопасности. Ход же избирательной кампании 2004 года лишь подтвердил тот факт, что в основных пунктах внешнеполитической-оборонной доктрины Дж. Буша позиции республиканцев и демократов оказались схожи по сути – как демократы ни старались привнести в них стилистические различия.



Глава V

ЕВРОПА vs. АМЕРИКА: ПРОТИВОСТОЯНИЕ
В АТЛАНТИКЕ




Во времена холодной войны американская политика в отношении Западной Европы базировалась на трех принципах: развивать и углублять трансатлантические связи; способствовать процессу европейской интеграции; сохранять стратегическое лидерство США в Европе. Как только СССР перестал быть общим противником, противоречия обнажились, отношения стали «нормально» взаимно подозрительными. Эти противоречия были проявлением тенденции, характерной для отношений США и Западной Европы со времен достижения Североамериканскими штатами независимости, со времен Версальского мира 1783 года. В реальной жизни это стало означать отход Соединенных Штатов от двух первых (из трех указанных) принципов. Ныне США едва ли не безразличны к культивированию связей с трансатлантическим регионом и не испытывают энтузиазма относительно дальнейшего расширения ЕС до 25 стран. Остается только третий принцип: доминирование в европейском регионе.

Изменилась и Европа: новый элемент в геостратегическом уравнении ХХI века состоит в том, что средней величины державы, объединив свои силы, стали все больше видеться протосупердержавой. Стоит только напомнить о диалоге ЕС–Латинская Америка, ЕС–Азия. Достаточно у США сил, чтобы доминировать на пространстве Европейского Союза? Это большой вопрос. Чтобы решить его, Вашингтон очевидным образом стремится разъединить союз 25 стран.


Эволюция Атлантического союза:
новая неприязнь

Старый Атлантический союз был основан на обстоятельствах, которые более не существуют: военная взаимозависимость союзников, согласие относительно условий использования силы и убежденность государств-членов, что в условиях кризиса союзники от начала до конца будут стоять друг за друга. Новый Атлантический союз, если он будет воссоздан, будет покоиться на параллельных (если они будут найдены и утверждены) интересах и на обоюдной способности абстрагироваться от очевидных противоречий.

Если спросить американцев, какой должна быть Европа, те немедленно начнут размышлять, что Европа должна сделать. Американцы ставят перед собой цели. Европейцы же всегда предпочитают рассуждать о своей идентичности. Более того, говоря о будущем, американцы стремятся определить отношение Европы к Соединенным Штатам: партнер, противовес, альтернативная система ценностей. Американское видение будущего Европы неотделимо от анализа будущего американо-европейских отношений. Европейцы же смотрят на свое развитие как на таковое. Они все более решительно не хотят жить в монополярном мире. Вот как выразил эту идею французский президент Жак Ширак: «Любое сообщество с одним доминирующим центром всегда представляет собой опасность, вызывая реактивные тенденции. Вот почему я предпочитаю многополярный мир, в котором Европа, вполне очевидно, будет иметь собственное место»⁸⁴.

В Западной Европе всегда считали, что Американская империя заменила империю Британскую довольно грубо, очевидно грубым образом сокрушила испанское влияние в Латинской Америке. Исторически Соединенные Штаты воевали практически со всеми западноевропейскими странами. И подъем их произошел во многом потому, что Атлантический океан оберегал молодую американскую республику от ссорящихся между собой европейских держав. А затем США непосредственно нажились на двух мировых войнах в Европе. Поэтому ухудшение отношений не является неким «отходом от столбовой дороги».

Добавим к этому, что Соединенные Штаты, себялюбиво отстаивая собственные интересы, никогда не пытались выработать долгосрочную стратегию в отношении Европы. За исключением нескольких центров на Атлантическом побережье, в Соединенных Штатах решительно победила мегаломания мировой гегемонии, разрешение региональных проблем оставили дипломатическим и военным проконсулам. Чем должна быть Европа после колоссальных сдвигов 1989–1992 гг. – этим американские геополитики не озаботились. Американцы «в полглаза» увидели новые европейские проблемы только тогда, когда заполыхал огонь на Балканах в середине 1990-х годов. Но и во времена «военного возвращения» на Балканы, во времена Дэйтона американское руководство не поставило перед собой вопрос: какой отныне будет эволюция Европы, каким будет европейское отношение к американской глобальной военной политике. В Вашингтоне и после 11 сентября 2001 года не начали решать проблему того, каким может быть фактор поддержки (или ее отсутствия) в американо-европейских отношениях.

После окончания холодной войны и особенно с неоконсервативной революцией в Соединенных Штатах межатлантическое взаимопонимание стало весьма сложной проблемой. Провозглашенная в 2002 году «доктрина Буша» создала пропасть между Соединенными Штатами и их союзниками. В своих базовых основаниях изменилась – значительно больше, чем предполагают в Европе, – американская концепция международных отношений и внешней политики⁸⁵. В видении имперского Вашингтона Европейский Союз должен был стать привилегированным партнером США, «подчищающим» огрехи лидера. Но 2003 год стал annus horribilis для атлантических союзников. Аналитики по обе стороны Атлантики признают, что «ярко выраженное большинство европейской общественности посредством опросов и демонстраций на улицах выразило свою враждебность американской политике в Ираке»⁸⁶.

Война в Ираке изменила господствовавшую парадигму холодной войны, в которой Америка представала абсолютным протектором Европы. Новые члены Европейского Союза попытались сохранить эту надъевропейскую роль США, но «старые» члены ЕС решительно осадили атлантических неофитов (особенно резко прозвучали слова президента Ширака). Строго говоря, Ирак не является причиной межатлантической размолвки, он является симптомом глубинных процессов разногласий, в основе которых лежат различия относительно видения и интерпретации наиболее важных глобальных процессов, использования мощи государства в международных отношениях, роли военной силы, степени совместимости американских и европейских глобальных интересов.

Многие американцы предпочли увидеть в реакции европейцев на Ирак проявление черной неблагодарности – ответ на освобождение в ходе Второй мировой войны, на «план Маршалла», на защиту от СССР, на объединение Германии. Уже на раннем этапе межатлантического кризиса по поводу Ирака Г. Киссинджер предсказал «катастрофические последствия для Атлантического альянса»⁸⁷. Это был верный анализ, европейские лидеры весьма жестко обозначили свою позицию. Теперь система евроатлантических отношений должна быть перестроена, и строить будет сложно, так как нелегко представить себе, как «строители» уберут руины прошлого, мешающие новому выяснению отношений.

Так, символом «черной неблагодарности» стал французский президент Ж. Ширак, который открыто назвал действия США, бросивших на Ближнем Востоке вызов всему мировому сообществу, «незаконными»⁸⁸. Ирак покончил с версией о том, что, несмотря на все двусторонние противоречия, французы в случае крайнего развития событий все же встанут рядом с американцами. Как это было во времена де Голля, когда разразился Кубинский кризис и французы пообещали полную поддержку Соединенным Штатам. На этот раз они ничего не обещали. Ж. Ширак провозгласил в качестве цели создание «многополярного мира, в котором Европа станет противовесом американской политической и военной мощи»⁸⁹. Ответственный за внешнюю политику Европейского Союза К. Паттен открыто призвал Европу стать «серьезным игроком на мировой арене… серьезным противовесом Соединенным Штатам». Даже дружественные к США британские комментаторы заявили, что «Америка владеет слишком большой мощью, и это не приносит ничего хорошего никому, в том числе и ей самой»⁹⁰.

Официальный документ ЕС о европейской безопасности настойчиво утверждает: «Ни одна отдельно взятая страна не способна в одиночку решить современные сложные проблемы… В мире глобальных угроз, глобальных рынков, глобальных средств массовых коммуникаций наша безопасность и процветание зависят от эффективной многосторонней системы… И фундаментальным основанием международных отношений является Хартия Объединенных Наций»⁹¹.

Две стороны разошлись в представлении о суверенитете: американцы менее склонны, чем европейцы, уважать суверенитет государств, особенно если его внутренняя репрессивная политика «подлежит осуждению»⁹². Американский порог вмешательства во внутренние дела занижен по сравнению с европейским. Европейская боязнь быстроты, с какой Соединенные Штаты вторгаются во внутренние дела других стран, является частью общей боязни всевластия Америки. Превентивная война самой могучей державы современности против многократно более слабых стран пугает европейцев. И это противостояние имперскому всевластию не может быть подано как французская претенциозность и германское новое властное чувство. Европейцам не нравится и американское желание стимулировать раскол Европы на клиентов и противников США. У европейцев, убедившихся в отсутствии у Саддама Хусейна оружия массового уничтожения, сложилось мнение, что Америке отныне доверять нельзя.

Более всего не понравилась американским стратегам не Франция – привычный недруг, а Германия, и первой реакцией США на резкую антиамериканскую позицию канцлера Шредера стало недоумение. Не с американской ли помощью была восстановлена Германия? Защищена от вечно подозрительных соседей, и, в конечном счете, воссоединена, вопреки позиции Великобритании и Франции? Американцы вынесли немало ссор с Парижем, но с германской столицей у них практически всегда была гармония. Впервые массовый американский избиратель ощутил «холод измены» со стороны всегда прежде верных немцев. Особенно отчетливо новая линия Берлина прозвучала во время европейского визита президента Буша в феврале 2005 года, когда германский канцлер заявил, что традиционные рамки Североатлантического альянса «непригодны для обсуждения межатлантических противоречий».

Теперь американцы твердо знают, что под тонкой пленкой внешней приязни кроется жесткое неприятие системы американской опеки, американского одностороннего всевластия: «Ирак или отсутствие Ирака, но связи между европейцами и американцами уже не являются ни особыми, ни непоколебимыми. Враждебность новой политики по обе стороны Атлантики будет препятствовать любым попыткам восстановить старые связи, укрепить новое партнерство»⁹³.

Прежде американцы были убеждены, что европейская интеграция гарантирует возобладание дружественных проатлантических элементов, ныне эта уверенность несколько увяла. В Соединенных Штатах видят сложности интеграционного процесса, несомненные трудности гармонизации увеличившейся единой Европы. Их радует то обстоятельство, что военная интеграция ЕС затормозилась, а восточноевропейские государства оказались проатлантическими неофитами. Совокупные военные расходы в Европейском Союзе составляют 432 долл. в год на человека, а в США – в три раза больше – 1271 долл.⁹⁴ И в дальнейшем Соединенные Штаты вне всяких сомнений будут использовать свое военное превосходство. Но пока они продолжают оказывать поддержку европейской интеграции – уже почти автоматически – и надеясь на новый атлантизм свежеприбывших членов интеграционного процесса, таких как Польша, Венгрия и др.

И все же: партнер или противовес? Не являемся ли мы свидетелями формирования нового, более агрессивного европеизма? Не станет ли союз с Америкой вовсе необязательной альтернативой?

Надежды американцев покоятся на том, что США и ЕС вместе живут в «золотом миллиарде» и на порядок превосходят все другие регионы по уровню благосостояния и комфорта. Вместе им не страшны Япония и Китай. Отдавая дань реализму, следует отметить, что будущее американо-европейских отношений будет зависеть (в американском видении) от степени способности Европы помочь Соединенным Штатам в продвижении имперских интересов.

Нельзя сказать, что в Соединенных Штатах не видят этой новой неприязни европейцев, особенно после Ирака. Влиятельный американский журнал «Комментари» пишет: «Редко бывает, чтобы европейское общественное мнение было столь монолитно негативным в отношении не только американской политики, но и американского характера, особенно представленного президентом Дж. Бушем»⁹⁵. Американское видение отношений лучше всего выразил американский неоконсервативный аналитик Р. Кейган: «Американцы прибыли с Марса, а западноевропейцы – с Венеры»⁹⁶. Согласно такому подходу, американцы воинственны, потому что сильны, а европейцы миролюбивы, потому что слабы. Америка – это бог войны Марс, она всегда выбирает действие, она воинственна, она отказывается идти на компромиссы с противником; мужество – ее главное достоинство. Выявить противника и нанести удар, вот девиз американского Марса. Европа же – это ищущая компромисса и примирения Венера, убежденная в том, что гармония достижима, а миром правит любовь. Умиротворить потенциального противника, протянуть ему оливковую ветвь – вот главный порыв европейской Венеры.

Европейцам откровенно не нравится эта аллегория. Некоторые из них, обращаясь к Гомеру, предпочитают видеть в Америке героев «Илиады», а в Европе – «Одиссеи»: «Гнев, насилие, предпочтение военному решению вопроса разве не делают Соединенные Штаты неукротимым Ахиллом, в то время как сдержанность, тонкость в суждениях делают Европу похожей на хитроумного Одиссея?»⁹⁷

Возможности Америки огромны, военная мощь очевидна, технологии безукоризненны. Этот гигант может действовать самостоятельно, поворачиваясь спиной к международным обязательствам и международным организациям, выдвигая национальные интересы как превосходящие по значимости все прочие, презирая юридические сдерживающие механизмы. Здесь безусловное национальное единство, политическое «единоначалие», эйфория патриотизма, единство национального самосознания, что порождает волю к доминированию.

А Европа обращена к практике многосторонности, делает акцент на международных организациях, пытается «понять» других, выше всего ставит уважение к юридическим нормам. Прошедшая сквозь войны Европа невольно культивирует расслабленность, двусмысленность, опору на национальную идентичность, предотвращающие космополитическое всевластие.

Еще одна популярная аллегория – Рим и Афины. Не являясь ничьим данником, Рим всевластен в своей универсальной империи на протяжении ряда веков, и Вашингтон, кажется, перенимает этот факел. Рожденная разделенной, Греция так и не смогла преодолеть внутренней разобщенности, выразившейся в бесконечных войнах за континентальное преобладание. Как и Греция, Европа гордится интеллектуальными достижениями, ее наука и культура получили мировое признание, но, как и в Греции, внутренний раскол подорвал внутренние силы и стремление к доминированию, доведя Европу до положения американского протектората.

Но все это своего рода литература. В реальности, триумфально осваивая технологии, Соединенные Штаты рискуют пойти по пути политического регресса. Хороша демократическая система, которая делит население на две почти равные части, не умея избрать общепопулярного президента; информация контролируется несколькими корпорациями; непопулярные «неоконсерваторы» приобрели несоразмерное влияние; даже элементарные юридические принципы подвергаются сомнению! Гнев Ахилла, а не разум Сената правит всемогущей страной. Что ни говори, а Америка Дж. Буша повторяет ошибки Европы периода между правлением Наполеона и Вильгельма Второго.

Европа отстает технологически, но она сделала вывод из своих политических несчастий, осмыслила уроки истории. Политически зрелым видится объединение региона, итог долгой и планомерной работы. Возникает колоссальная агломерация. Пока успешно идет преодоление противоречий национального и интернационального характера. Пройдя долгий путь, Одиссей строит медленно, но верно. Да, пока мощь Европы может показаться невидимой, но у нее уже нет комплекса неполноценности в отношении Америки.

Ахилл и Одиссей пока не противники. Более того, они в одном лагере. Их стратегии часто направлены на общие цели, и это продлится до тех пор, пока они сохранят желание действовать совместно. Пока что США, действуя односторонне, насаждают в мире «американскую правду», а Одиссей пытается предотвратить ненужные конфликты, призывая к многосторонности. Неизбежно наступление момента, когда сверхдержава увидит пределы своего «всемогущества» – мир велик и склонен отвергать указ извне, – а Европа поверит в свои силы. Нужно ли напоминать, что Ахилл погиб в бою, а Одиссей, пройдя сквозь все, возвратился в свою гавань?


«Неоконы» у руля:
принципиальная односторонность

Интенсивность межатлантического противостояния фактически превзошла все прежние стандарты. В Соединенных Штатах окрепло чувство антагонизма к таким европейским лидерам, как Франция и Германия, своего рода «франкогерманофобия». Это относительно новое – и важное – явление. Американские правые, указующие на «предателей», получили общественный резонанс, если и не стопроцентную поддержку, – снова наступили жесткие времена неорейганизма. Дружественные Европе американские либералы ушли в своего рода подполье, устрашенные обвинениями в отсутствии патриотизма. Распалась связь старых либералов по обе стороны Атлантики.

После событий 11 сентября 2001 года в американском национальном сознании укрепилась мысль, что европейцы даже на фоне американской трагедии выступают неловкими наследниками Невилля Чемберлена – примирителями. А это уже видится как моральная ущербность. Выступая в ноябре 2002 года в Бухаресте, президент Дж. Буш противопоставил восточноевропейцев самодовольным западноевропейцам: «Румынский народ понимает, что агрессивных диктаторов нельзя утихомирить или игнорировать, им всегда нужно противостоять»⁹⁸. Чувство, что «тебя предали» в решающий момент, утвердилось в американском обществе. Это произошло на фоне фактического «захвата власти» американскими неоконсерваторами.

Дж. Буш и его люди сделали первостепенной задачу установления нового порядка на Ближнем и Среднем Востоке (Большом Ближнем Востоке). В Большой Европе для США важной задачей стало блокирование идеи создания европейских сил быстрого реагирования, так как это идет вразрез с третьим принципом традиционной американской политики в Европе. Именно ради ликвидации этого проекта министр обороны США Д. Рамсфелд выдвинул идею создания «сил быстрого вторжения НАТО». Президент Буш и его окружение заранее дали понять, что сверхдержава не будет привязана к НАТО, если этот военный блок не будет служить реализации американских интересов. Тогда-то Р. Кейган и написал, что следует прекратить делать вид, будто США и ЕС «одинаково смотрят на мир и его проблемы»⁹⁹. Американцы строят новый мир, а европейцы погрязли в самодовольстве.

Неоконсервативные идеи оказывают решающее влияние на президента Дж. Буша, вице-президента Р. Чейни, министра обороны Д. Рамсфелда, государственного секретаря К. Райс. Кредо неоконсерватизма: открытое провозглашение первенства США в международных делах, снижение роли международных организаций, превентивные удары по потенциальным противникам, осуществление любых действий, предотвращающих распространение оружия массового уничтожения, подозрение в отношении даже старых союзников (не говоря уже о таких новых доброхотах как Российская Федерация), сокрушение «оси зла» (Иран, Сирия, Северная Корея), активное использование уникального факта американского всемогущества («история не простит бездействия»). Мантра «неоконов»: величайшей опасностью для Америки сегодня является возможность создания одним из государств-«изгоев» ядерного оружия, которым оно может снабдить диверсионные группы, стремящиеся проникнуть в Соединенные Штаты.

«Звездный час» политического всемогущества настал для неоконсерваторов в трагический для Америки час. Когда потрясенная страна в сентябре 2001 года озиралась в поисках утраченного равновесия, они молниеносно вышли на национальную арену и предложили президенту и администрации серию активных действий, отвечавших тогдашнему паническому сознанию страны, полтораста лет не знавшей войны на своей территории. Войны в Афганистане и Ираке вывели неоконсерваторов из идеологических пещер в самые главные кабинеты. Как пишет едва ли не самый активный «неокон» М. Бут, «после самой крупной в истории США террористической атаки президент Буш пришел к выводу, что администрация не может более позволить себе “скромной” внешней политики». Особое ликование «неоконов» вызвала принятая администрацией Буша в 2002 году амбициозная «Стратегия национальной безопасности Соединенных Штатов», главной мыслью которой было продекларированное право США наносить «превентивные удары» в том случае, если руководство страны посчитает политику государства «Х» угрозой безопасности страны. Это наиболее лелеемый американскими неоконсерваторами документ.

Отныне Америка сама определяет, что есть добро и зло в нашем мире. Создав ракетный щит, США смогут наносить удар по любой точке земного шара, не опасаясь ответного удара. Американская администрация разработала военную доктрину, дающую возможность применения Соединенными Штатами атомного оружия в нарушение всех договоренностей. Она не ограничилась просто пересмотром ряда стратегических принципов, таких как паритет в военной сфере и взаимное сокращение ядерных арсеналов. Новые стратегические принципы состояли в том, что: США имеют фундаментальное право на необходимую защиту; если какой-нибудь договор мешает им воспользоваться этим правом, следует выйти из него.

Американский аналитик У. Смайзер делает такой вывод: «Дж. Буш стал первым со времен Второй мировой войны американским президентом, который решил удалиться от Европы и заявил, что США готовы игнорировать НАТО в том случае, если причастность к этой организации будет препятствовать реализации американских интересов»¹⁰⁰. В заявлении экспертов Центра стратегических и международных исследований отмечалось, что «пересмотр “Стратегии национальной безопасности Соединенных Штатов” был осуществлен без согласования с союзниками по НАТО»¹⁰¹.

Осенью 2002 года министр обороны США Д. Рамсфелд посчитал необходимым противопоставить «старую» Европу «новой» – недавно принятым членам НАТО, демонстрирующим большую покорность Соединенным Штатам. Более того, администрация Буша полагает, что наиболее эффективными и рациональными являются коалиции «ad hoc», «сoalition of the willing» – коалиции стран, заведомо готовых подчиняться Вашингтону, создаваемые для решения конкретных задач. Что тогда делать с параграфом 5 Вашингтонского договора о создании НАТО? Каждое решение принимается и действия осуществляются только с американского благословения.

Дебаты по трансатлантическим отношениям открыл Р. Кейган. Он заявил, что Соединенные Штаты пришли на смену Европе в проявлении глубинных стратегических рефлексов: жесткая защита национального суверенитета и национальных интересов (реалполитик), обращение к военной мощи. Америка ответственна за «жесткую силу» (hard power), a Европа – за «мягкую силу (soft power)¹⁰², т.е. лишь за идеологическое обслуживание интересов Запада. Что еще важнее: у США и Европы все меньше общих ценностей.

Европейский ответ Р. Кейгану не заставил себя ждать¹⁰³. Важнейшим в этом ответе было согласие: да, различия между двумя берегами Атлантики увеличиваются, а соединительные узы ослабевают. Приток латиноамериканцев и азиатов ускорит этот процесс, и последствия могут стать разрушительными. Не следует забывать и о различии в главенствующей экономической философии – этатизм Европы и либерализм Америки; о накоплении в Европе и колоссальном долге Соединенных Штатов; о непременном обращении к Богу американского президента и об отсутствии подобного обращения у европейских политиков (европейцы отказались упомянуть о Боге даже в Конституции Европейского Союза).

А стратегия? Соединенные Штаты в 2004 году израсходовали на испытания и создание системы национальной противоракетной обороны (НПРО) фантастическую сумму в 10 млрд. долл. Многие европейские страны далеки от одобрения таких действий. Французский Сенат пришел к выводу, что «без сомнения развертывание американской системы НПРО негативно воздействует на доминирующую уже долгое время доктрину сдерживания»¹⁰⁴. Что останется от французского сдерживания в случае полномасштабного развертывания американской НПРО?

Европейцев бесконечно раздражают независимость и отсутствие желания консультироваться с союзниками по самым насущным стратегическим вопросам, свойственные администрации Буша. Что касается исламского фундаментализма, то в Европе его оценивают иначе, чем в Соединенных Штатах. Посол Франции в США заявил следующее: «Мы в Европе стоим перед иной формой исламского терроризма. Мы не пережили шока 11 сентября. Мы переживаем то, что можно назвать конфликтом слабой интенсивности»¹⁰⁵.

По-иному рассматривается и угроза международного терроризма. С европейской точки зрения исламский терроризм и ближневосточный конфликт не являются основными факторами мирового развития. Главными обстоятельствами международных (в том числе и трансатлантических) отношений Европа считает нарушение мирового равновесия после падения коммунизма, ускорение процесса глобализации, прогресс в европейском строительстве. У европейцев нет той истовой американской веры, что идет борьба между «добром» и «злом», где добро – на стороне Америки и непременно одержит победу. С точки зрения европейцев, мир утратил баланс, могущественное меньшинство уже не спрашивает санкции мирового сообщества для проведения военных операций.

Как отмечалось во французском еженедельнике «Нувель обсерватер», чтобы противостоять беспорядкам на планете, Вашингтон предложил новое распределение задач: «Мы сражаемся, ООН “питает”, Европа “реконстру­ирует”. Так и произошло в Афганистане, где Америка вела войну из области научной фантастики, оставив европейцам разминирование и доставку риса... Решения принимаются в одностороннем порядке, зачастую в ущерб интересам не только остального мира, но даже ближайших партнеров Америки, как показывает недавнее решение о введении тяжелых таможенных пошлин на продукты черной металлургии... Уверенная в своей безраздельной мощи, готовая взять на себя риск за беспорядки, которые может спровоцировать ее политика, Америка Джорджа Буша больше не желает ни сотрудничать, ни консультироваться»¹⁰⁶.

По поводу отказа США подписать Киотский протокол об охране окружающей среды президент Буш во время визита в Европу, выступая перед американскими журналистами, заявил следующее: «Я им сказал, что уважаю их точку зрения, но не изменю американскую позицию, потому что так будет лучше для Америки». Его пресс-секретарь добавил, что «значительное потребление энергии – часть американского образа жизни, являющегося для американцев священным понятием». Когда европейцы подвергли критике концепцию «оси зла», им немедленно указали их место. «Даже если наши союзники не согласны, мы будем делать то, что сочтем отвечающим нашим интересам», – заявил государственный секретарь США К. Пауэлл¹⁰⁷.

Известный американский обозреватель У. Пфафф характеризует администрацию Дж. Буша как «правительство крестоносцев»: «Многие в ней убеждены, что военной силой можно добиться разрешения политических проблем. Они полагают, что Ариэль Шарон делает то, что следует делать в его ситуации, – грубой силой решить политические проблемы. Проблемы Израиля можно решить, прогнав палестинцев в соседние страны. Но сомнительно, что таким способом можно будет проложить путь к миру на Ближнем Востоке… Даже в союзнической Европе, которая в течение 50 лет благосклонно относилась к Америке, использование Вашингтоном силы трактуется как серьезная проблема»¹⁰⁸.

У политики администрации Буша есть значительная поддержка в американском обществе. Сформировалась когорта принципиальных сторонников откровенной тенденции к односторонности в американских действиях, возглавляемая такими идеологами гегемонии –империи – односторонней стратегии в масштабах всего мира, как Ч. Краутхаммер. С их точки зрения, такая политика позволяет реализовать уникальный шанс в мировой истории, когда одна страна с населением менее 5 процентов мирового, обладает достаточной мощью для мирового лидерства.

Спору нет: сочетание экономической, военной, политической мощи и глобального информационно-идейного влияния дает США шанс глобального влияния, невиданный со времен Римской империи. Однако есть существенное «но»: в Римской империи (как и в любых государствах, претендовавших на мировое регулирование) присутствовал элемент, практически обязательный для сознательного лидера, – представление о том, что всемирное могущество Рима требует и заслуживает безграничных жертв, материальных и людских; убежденность в том, что распространение римских представлений и учреждений являет собой безусловное благо – как римские дороги и водопроводы, за распространение которых римские граждане готовы были биться против варваров в легионах.

В современных Соединенных Штатах нет массово распространенной идеологии, на основе которой возможно осуществление стратегии по установлению прочного доминирования американских ценностей во всем бесконечно пестром ареале человеческого обитания на пяти континентах и в 189 странах. (Подобный порыв присутствовал при формировании американской империи в 1898 году с обретением Филиппин, он был ощутим в двух мировых и корейской войнах. Ему был нанесен колоссальный удар во Вьетнаме, а затем – в меньшей степени, но весьма ощутимо – в Ливане в 1983 году, в Сомали в 1993 году).

Для возложения на себя имперского всемогущества, подразумевающего готовность жесткого и жестокого самоутверждения, Соединенные Штаты должны многое изменить в своей внутренней жизни. Та миссия, о которой говорят сторонники, призывающие «не упустить редчайший исторический шанс», требует отказаться от постулата о первостепенной ценности человеческой жизни, признать неизбежность принести в жертву широкие гражданские права ради проведения имперской политики и утверждения в мире уникальных американских норм. Древний Рим обретал сторонников своего закона за счет бесконечных войн и дарования элите побежденных стран прав римского гражданства. Даже если не именовать царящее в США жизнелюбие гедонизмом и не искать на просторах великой республики Содома и Гоморры, все же всякий трезвый наблюдатель должен признать, что изменить американское национальное сознание в пользу имперской жертвенности весьма сложно, если не невозможно. Вера в военную технологию и в возможность беззатратных войн, где бомбардировщики находятся выше полосы поражения, а ракеты наводятся спутниками из космоса, лишь частично и лишь на определенное время может создать иллюзию всепобедимости без жертв.

Захочет ли американский народ следовать римскому примеру, когда юношей сознательно готовили не щадить жизни для торжества Рима и его ценностей, когда Сенат сознательно поощрял ристалища гладиаторов с целью избежать размягчения нравов, когда представление, что «все люди рождены равными и наделенными своим создателем определенными неотъемлемыми правами» было бы кощунственным по отношению к римским, завоеванным кровью привилегиям? Признаков такого поворота в жизни великой заокеанской республики пока нет, и реализация его пока едва ли возможна. На фоне ухода коммунизма, как провозглашенного смертельного врага, попытки подключить значительную часть мирового сообщества к возглавляемой США антитеррористической коалиции, новой лояльности России, робости Китая, разобщенности исламского мира нет пока мифа, который бы мобилизовывал на любые жертвы.

Итак, есть несравненная мощь, есть желание эту мощь использовать, есть идеологическое обоснование использования этой мощи. Нет только противовеса. Насколько долго продлится этот «мертвый ход» однополярности? Европейцы боятся, что долго, а это означает, что условия для настоящего диалога Вашингтона с Брюсселем созреют еще нескоро. В связи с войной в Ираке, впервые после Суэцкого кризиса 1956 года, в западном мире пролегла реальная полоса отчуждения. У европейцев возник вопрос: защищать международное право, или демонстрировать солидарность с Соединенными Штатами? Это та основа, которая подстегивает взаимное отчуждение. А брутальность американской политики дает ее противникам в Европе массовость.


Два глобальных столпа

Уже заметно, что Европа готова потеснить трансатлантического конкурента. Друг другу ныне противостоят два похожих по макропоказателям блока: 300 млн. американцев с ВНП 12 280 млрд. долл. vs. 400 млн. западноевропейцев с ВНП 13 700 млрд. долларов¹⁰⁹. ЕС представляет собой более мощную торговую величину ЕС представляет собой более мощную торговую величину.

Таблица 1

Макропоказатели (в млрд. текущих долл.)

Регионы	Экспорт	Импорт
ЕС	2450	2447
США	694	1202

Источник: “Questions internationales”, #9, septembre–octobre 2004, p. 48.