Итоги первого срока администрации буша москва

Вид материала

Документы

Содержание Управляемость и управление в международной системе Вопросы стратегии

Подобный материал:

• Березяк віктор “Історія подільського села Буша, 1633.67kb.
• Культурно-идеологический аспект ближневосточной политики администрации дж. Буша-мл, 1887.69kb.
• Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
• Деятельность администрации дж. Буша-мл. По борьбе с терроризмом в оценках американской, 297.88kb.
• Кризис внешней политики США в период функционирования администрации Дж. Буша (2001-2009, 281.89kb.
• С. А. Реншон Ковбойская политика Джорджа Буша-мл.: исследование, 1757.6kb.
• Реферат на тему: Історичні пам’ятки України. Історико-культурний заповідник "Буша", 505.64kb.
• Итоги первого сезона, 1266.08kb.
• Доклад тпп россии «Налоги и бизнес в 2010 году. Итоги и перспективы», 2340.3kb.
• Предварительные итоги Всероссийской переписи населения 2010 года в Архангельской области, 305.45kb.

Структурная вертикаль

Для исследования новой мировой структуры мало только выделить и изучить все три группы стран и взаимосвязи между ними. Надо еще и указать на тот элемент структуры, который объединяет ее всю, скрепляет и держит вместе, который придаст смысл и содержание ее развитию. Речь не идет о физическом мире как таковом, о планете, которая является вместилищем всех трех групп стран и новых, если таковые появятся. Здесь имеется в виду некий глобальный структурный компонент, который каким-то образом объединяет ее на определенных принципах и придает ее движению определенное направление.

Традиционно такую роль играла ООН. После окончания Второй мировой войны она была задумана и как организация безопасности, способная пресечь агрессию, где бы она ни возникла, и как механизм построения некоей общечеловеческой международной системы на общих принципах и правилах. Холодная война внесла свои коррективы в этот замысел, хотя и не смогла разрушить ООН. Поэтому в годы холодной войны она продолжала служить своего рода интегратором мировой системы на определенных принципах: всеобщее равенство, «одна страна – один голос», неприменение военной силы для решения спорных проблем, деколонизация, помощь развитию и т.д. И, надо признать, ООН справлялась со своей задачей, несмотря на всю ее сложность и обстановку острого соперничества между сверхдержавами. Она сумела объединить идеологически враждебные страны, помочь им притереть свои интересы, найти объединительные мотивы и убедить не абсолютизировать различия. Во многом благодаря ООН (а также элементам здравого смысла и ответственности в поведении великих держав) мировая структура сохранилась и не дала индивидуальным интересам стран-участниц возобладать над коллективными.

Завершение холодной войны, распад бывшего «мира социализма» и формирование новой, более однородной и менее конфликтной среды поставили под вопрос сохранение ООН в ее традиционном, сложившемся виде. Сильных анти-ооновских чувств в принципе не высказывал никто, но пожелания ее глубокой реформы в сторону учета новых реалий, исправления выявленных в прошлом недостатков, ее совместимости с принципами деятельности единственной оставшейся сверхдержавы высказывались на разных уровнях и в разных аудиториях. Пока что никто не предложил такой реформы ООН, которая удовлетворила бы всех и послужила бы толчком к началу преобразований. Работа в этом направлении ведется и, возможно, со временем будут предприняты действия по созданию новой международной организации.

Тем временем «свято место пусто не бывает»: в лице единственной сверхдержавы появился претендент на роль глобального интегратора и организатора. Уже в период администрации Б. Клинтона (1993–2000 гг.) американская внешнеполитическая мысль, ведущие институты американского общества (Конгресс, администрация, пресса, академическое сообщество) озадачились проблемой поиска оптимальной формулы отношений США с окружающим миром.

Это почти не распространялось на сферу отношений между США и традиционными союзниками. Считалось, что здесь достигнут какой-то оптимум отношений и вряд ли требуется нечто новое (хотя в какой-то степени такие явления, как появление и прогресс Европейского Союза вызывали определенные трудности). Но окончание холодной войны, означавшее, что исчез скрепляющий союз развитых стран всеобщий противник, не могло не поставить другие новые вопросы, типа: в какой форме и насколько надо сохранять существующие союзнические механизмы (НАТО, союз с Японией, присутствие американских войск в Корее)? Не заняться ли их модификацией и подгонкой к новым реалиям, типа расширения НАТО, сокращения объема военных обязательств на Дальнем Востоке? О какой форме лидерства США в этой сфере может идти речь (при том, что сама по себе эта концепция не подвергалась сомнению)?

Простых ответов на эти вопросы не существовало, и по существу, как при президенте Б. Клинтоне, так и при Дж. Буше американская администрация занималась поиском аргументов в пользу сохранения лидирующей позиции США. Об этом говорит и подоплека войны на Балканах 1999 года, которая с точки зрения косовских реалий практически ничего не изменила (там по-прежнему царят этнические чистки, только теперь со стороны албанцев), но зато способствовала сохранению и даже усилению НАТО. Эту же подоплеку видно и в бушевской стратегии борьбы против «международного терроризма», к которой столь удачно присоединилась, помимо стран НАТО, еще и Россия.

Одна из проблем политики сохранения лидерства состояла в том, как оформить эту политику в странах промежуточного пояса: кого из них брать в союзники (Россию, которая вроде бы провозгласила демократические идеалы, или страны Центральной и Восточной Европы, которые духовно и исторически более близки Западу)? Быстро развивающиеся страны Западного полушария, например, Мексику, с которой (а также Канадой) было подписано соглашение о зоне свободной торговли, или быстро развивающиеся страны Юго-Восточной Азии, видящие в США гаранта безопасности от Китая? Четких ответов на эти вопросы администрация Клинтона не дала. Были какие-то частичные решения, но целостного представления относительно расширения круга американских союзников не было. Не добавила к этому ничего и администрация Дж. Буша.

Для США в контексте их глобальной политики вопрос о том, что делать со странами промежуточного пояса, пока не имеет решения. То, что им надо помочь уйти как можно раньше от угрозы возврата тоталитаризма и создать хотя бы основы демократической системы, сомнений не вызывает. Но кому конкретно помогать и в каком объеме? Не вызовет ли абсолютно искреннее желание США помочь, как они это сделали в Германии и Японии после окончания Второй мировой войны, а затем в десятках освободившихся от колониальной зависимости стран, реакцию отторжения и подозрительности у проигравших соревнование с Западом стран? Не возникнет ли в этом случае вполне обоснованное обвинение США в гегемонизме? С другой стороны – не вызовет ли усиленное развитие этих стран по пути демократических и рыночных реформ появление мощных конкурентов (Китай), которые потрясут целостность Запада и внесут в его жизнь новые невиданные осложнения? Вопросов в отношении этой группы стран было еще больше, чем вопросов относительно союзников.

Не менее проблемной для США оказалась и третья группа стран – «несостоявшиеся». В отношении нее администрация Клинтона ограничилась лишь концепцией государств-изгоев, что вело к их изоляции и ограничению влияния этой группы на положение дел в «третьем мире». Собственную политическую роль администрация также ограничила после фиаско в Сомали в 1993 году. О помощи развитию практически не вспоминали. Концепция «расширения демократии», к которой в конце концов пришла администрация демократов, звучала слишком расплывчато и необязующе, так как под ее эгидой предпринимались как решительные акции, типа войны против Югославии в 1999 году, так и политика расширения НАТО на восток. В любом случае администрация Б. Клинтона озвучила идею некоей «сдержанности» в связи с распадом коммунистической системы, но не сумела сформулировать до конца позитивную часть своей глобальной программы.

Новую попытку сделать Соединенные Штаты неким скрепляющим всю мировую структуру элементом предпринял Дж. Буш, да и то не сразу. На выборы 2000 года он шел без какой-то четкой внешнеполитической доктрины. Таковая тогда мало интересовала американцев, и в этой области он не мог предложить ничего, что звучало бы лучше, чем политика Клинтона. События 11 сентября 2001 года открыли ему возможность сделать решительный шаг по пути к собственной глобальной доктрине в духе «борьбы против международного терроризма». Из двух возможных формулировок глобальной роли США – «добрый отец» или «суровый шериф» – президент Дж. Буш решительно выбрал второе. Здесь, видимо, сказалось не только его собственное видение перспективы, но и огромная инерция предыдущего периода в развитии США, которая привела к перекосу всего политического процесса в сторону милитаризации, опасения роста конкуренции со стороны таких потенциально мощных стран, как Россия, Китай и Индия; вера в то, что в области политической деятельности у США не будет ни провалов, ни конкурентов.

Президент Дж. Буш строил свою глобальную стратегию с учетом двух факторов: во-первых, избыточная мощность США, которой хватало на то, чтобы разгромить любого противника и даже почти любую их комбинацию (речь идет, естественно, не о ядерной войне); а, во-вторых, объективная необходимость в лидере международной системы, потому что ожидать консенсуса, когда имеешь дело с тремя достаточно разными группами стран, практически невозможно. Следовательно, нужен лидер и нужна страна, которая хочет быть лидером, т.е. США в их нынешнем виде. Но при этом ожидание лидера может граничить со страхом: каким он окажется в роли лидера: справедливым? вздорным? требовательным?

Упор на военно-политические методы управления мировыми процессами не мог пройти бесследно для ожиданий других стран. Первым почувствовал это на себе Ирак. Однако и другие страны отреагировали на действия Вашингтона. Во-первых, взбунтовались некоторые союзники, считавшие, что такие вопросы, как применение силы за рубежом, не могут и не должны быть прерогативой только одной, пусть и мощной державы. Поскольку весь Запад, включая США, интегрирован в единую систему безопасности, все вопросы этого плана, включая и вопросы применения силы, должны быть плодом коллективных, а не индивидуальных усилий. Позиция, в общем-то, достаточно разумная и обоснованная, но практически мало реализуемая: ни у кого практически нет средств и возможностей воздействовать на США, и если американский президент принимает какое-то решение, каким бы неприемлемым оно не покажется, никто не сумеет его удержать.

Во-вторых, эта эволюция глобальной роли США вызвала и определенные опасения в странах промежуточного пояса. Там политика Дж. Буша была воспринята как начало создания некоей новой системы безопасности, в которой США возьмут на себя военно-политические функции, в том числе и по защите дружественных стран и партнеров, а перед ними поставит перспективу постепенного разоружения, вплоть до отказа от самостоятельной военной политики. Эти страны в силу понятных причин не были готовы к тому, чтобы в области безопасности следовать примеру союзников США. Именно поэтому и зазвучал столь активно мотив «спасения суверенитета» среди стран промежуточной зоны – России, Китая, Индии.

В-третьих, для стран нижнего яруса политика США ассоциировалась с двумя проблемами: завершение разгрома различного рода диктатур и перспектива оккупации и создания проамериканских режимов. В принципе, если бы эта сторона американской глобальной роли была каким-то надлежащим образом уравновешена более позитивной ролью, например, «помощью развитию» или помощью в становлении и развитии институтов демократии, то опасений по поводу новой версии «пакс американа» было бы намного меньше. Степень софистикации в современных странах, особенно в связи с расширенным толкованием проблемы «управляемости», такова, что своего рода обмен помощи в развитии на некоторое ограничение суверенности отдельных стран (это ограничение и без того развивается быстрыми темпами в связи с ростом числа различного рода международных организаций и режимов) был бы вполне возможен. Это, в частности, рассматривается многими политическими партиями и движениями и безотносительно роли США, а просто в связи с ростом взаимозависимости. Нежелание администрации Дж. Буша использовать два рычага глобального влияния – военную мощь и помощь экономике (видимо, в связи с опасениями, что многие в США сочтут это опасным перенапряжением ресурсов) и предпочтение военной стороны пока что играет роль не столько стабилизирующего, сколько провоцирующего характера.


Управляемость и управление в международной системе

Новая структура международных отношений в сущности уже создана. Она явилась результатом не столько целенаправленной, разумной деятельности сообщества, сколько нескольких разнокалиберных, но почти одноплановых процессов: завершение конфронтации периода холодной войны с разрушением одного из полюсов и признанием жизнеспособности модели другого полюса; неодинаковая степень готовности разных стран перейти к построению этой модели и пока что не определившееся отношение к такой перспективе со стороны тех, кто уже занял первые места в глобальной иерархии; существенное ограничение возможностей тех, кто мог бы и хотел бросить вызов складывающейся структуре. Говоря иначе, новая структура, несмотря на то, что она значительно более однородная, чем все прежние, и имеет все шансы на успех, поскольку восприняла более или менее близкие ценности, все же содержит большой элемент несправедливости, а поэтому и не может быть до конца устойчивой.

Надежды на превалирование коллективного интереса в новой международной системе и желание лидера заняться такими источниками беспокойства, как терроризм, упускают из виду фактор неравновеликости участников этой системы и, как следствие, их разного положения в иерархии, что у одних порождает чувство безопасности и благодушия, а у других – беспокойства и незащищенности. Пока что это ведет к обострению отношения к понятию «суверенитет», потому что разная эффективность национальных государственных и производственных систем и, соответственно, разные итоги их правления создают предпосылки для еще большей прозрачности границ и международной интеграции на неправительственном уровне. От этого будут выигрывать более сильные общества и проигрывать те, где недостаток общественно-экономического развития компенсируется мобилизацией ресурсов по государственным каналам.

Если концепция «управляемости» окончательно станет лидирующей идеей деятельности современной международной системы, это во многом позволит пройти достаточно далеко по пути усиления коллективного интереса в противовес индивидуальным. Это, в свою очередь, может еще больше сдвинуть линии противоборства внутри отдельных стран между национально-ориентированными и группами глобалистского толка в пользу последних и тем самым содействовать укреплению международной системы, сцементированной общим интересом.

Центральное значение в решении данных вопросов будет иметь политика США. Их лидерство, объясняемое как их статусом единственной сверхдержавы, так и политикой существующей администрации, имеет разные грани: для одних стран это просто лидерство, признаваемое и одобряемое общественностью (Великобритания, Италия) или воспринимаемое с определенным скепсисом (Франция, Германия); для других – гегемонизм и угроза «порабощения», что, конечно же, вызовет опасения и подозрения. Одна и та же по сути политика, воспроизводимая в разных общественно-политических условиях, может звучать и трактоваться по-разному: либо как «лидерство», и тогда это приемлемая и даже желаемая политика; либо как «гегемонизм» – и тогда это опасность.

Окончательную ясность в эту семантическую и концептуальную мешанину может внести сам Вашингтон: ведь не беспредельно же его желание «спасать» мир от различных угроз. В какой-то момент, чувствуя, что его усилия по выравниванию уровней развития разных стран и, тем самым, созданию более однородной международной среды вызывает все больше критики и подозрений, американский правящий класс может выдвинуть, в качестве спасительной идеи, неоизоляционизм и уход из таких опасных регионов, как Ближний или Дальний Восток, и тогда мировая конфигурация может кардинально измениться. Но пока это всего лишь предположения.



ГЛАВА II

ВОПРОСЫ СТРАТЕГИИ
В ДЕЯТЕЛЬНОСТИ АДМИНИСТРАЦИИ БУША




Буш против Керри:
оппоненты-близнецы

Исход выборов 2004 года был предсказуем (хотя и оставалась слабая надежда на иной результат), и этому способствовал ряд факторов. Во-первых, как и в 2000 году, программы обеих партий были сходными в вопросах стратегии международной деятельности США. Как отмечали впоследствии американские политологи, несмотря на то, что в ходе предвыборных дебатов много говорилось о значении победы демократического или республиканского кандидата, выбор в пользу Дж. Буша или Дж. Керри не оказал бы решающего влияния на политику США.

Остались прежними базовые цели и задачи, не изменилась трактовка американской глобальной миссии, не просматривалось серьезной тенденции к изменению подходов формирования нового мирового порядка, а главное методов реализации планов по выполнению общемировой миссии Соединенных Штатов. О необходимости сохранения приверженности мессианству говорили и демократы, и республиканцы. В Платформе Республиканской партии было написано: «Президент и американский народ поднялись на беспрецедентный уровень в провозглашении места Америки в мире и цели ее деятельности»². В Платформе Демократической партии также на первой странице было записано: «Наши общие цели остаются прежними: защита наших граждан и нашего образа жизни и строительство более безопасного, бесконфликтного, процветающего и демократического мира»³.

Во-вторых, и демократы, и республиканцы говорили о глобальном лидерстве, которое, по сути, лидерством не было, и речь могла идти, скорее, о гегемонии: «либеральной» у демократов и «жесткой» у республиканцев. Республиканцы не скрывали, что избранная ими форма «откровенной гегемонии», которую они необоснованно именуют «мировым лидерством», вполне их устраивает, и приверженность ей сохранится в будущем⁴. Так, в Платформе Республиканской партии отмечается: «…республиканцы убеждены, что международные организации никогда не смогут заменить или повлиять на доминирующее американское лидерство»⁵.

Что касается демократов, то, учитывая негативную реакцию в мире на гегемонизм США, они сделали акцент на приверженности именно лидерству, а не гегемонии. Дж. Керри предложил стремиться к статусу реального мирового лидера, чьи планы и действия поддерживаются ведущими мировыми державами и другими странами, готовыми следовать за лидером и участвовать в проводимых акциях, а также международными организациями. То есть, предлагается модель коллективного регулирования мировых процессов и решения глобальных и региональных проблем при явном и признаваемом положении США в качестве сверхдержавного лидера.

Факт «признания» и «легитимности» лидерства США очень беспокоит политиков-демократов и либеральных политологов, так как в обозримой перспективе, по их мнению, возможен рост противодействия американской политике со стороны мирового сообщества. Такое беспокойство не было столь сильным в конце правления администрации Клинтона, действовавшего, надо сказать, также с большой долей гегемонизма (по определению – либерального и с претензией на уважение коллективного мнения).

Дж. Керри заявил: «Роль Америки не сводится к мировому доминированию… У нее более высокое призвание: быть лидером мира»⁶. В Платформе Демократической партии критика администрации Буша формулировалась следующим образом: «Они (республиканцы. – Т.Ш.) обращаются к силе до того, как исчерпаны дипломатические средства. Они не убеждают, а запугивают и бросают вызов. Они действуют в одиночку вместо того, чтобы собрать команду. Они надеются на лучшее в то время, как надо ожидать худшего. Вновь и вновь эта администрация путает лидерство с единоличными действиями, вовлеченность (в мировые дела. – Т.Ш.) с нарушением принципов. Они не понимают, что настоящее лидерство означает приверженность нашим принципам и способность убедить остальных присоединиться к нам»⁷. Демократы очень верно передали суть лидерства, подчеркнув важность убеждения и добровольности признания членами мирового сообщества особой роли США и целесообразности их действий. Однако заявления демократов не воспринимались должным образом, так как, прикрываясь эвфемизмом «лидерство», они, как и их оппоненты-республиканцы, имели в виду доминирование и силовую политику, т.е. гегемонию.

Программы претендентов отличались не по существу, а по «стилю» (методам) их реализации, хотя и в этом республиканцы существенно от демократов не отличались. Демократы заявляли о необходимости делать ставку на «мягкую силу» (хотя и «жесткая сила» использовалась при администрации Клинтона и других президентах-демократах весьма активно), а республиканцы откровенно объявляли «жесткую (военную) силу» основой американской стратегии (до конца не отказываясь от «мягкой силы» по принципу «кнута и пряника»). Но было очевидно, что обе партии, оба кандидата будут использовать мощь США – «мягкую» и «жесткую» – для конструирования мирового порядка в соответствии с американскими идеалами и интересами. Именно демократы первыми объявили, что создание нужного США международного порядка может быть приравнено по своей важности к боевой задаче, а в конкретном иракском вопросе Дж. Керри пообещал довести войну до победного конца.

Комментируя «стиль» демократов и республиканцев, авторитетный политолог из Колумбийского университета Р. Беттс писал: «Демократы предлагают вариант стратегии превосходства “с человеческим лицом”, сформулированный в категориях многосторонности. Они не торопятся использовать военную силу, прибегают к политике “выкручивания рук”. Республиканцы же откровенно заявляют о приверженности стратегии американского превосходства (т.е. гегемонии. – Т.Ш.), унилатерализму, ведут себя откровенно вызывающе»⁸. Это выглядит более патриотично и, значит, более привлекательно и понятно для американцев, среди которых стратегия американского превосходства (и в форме гегемонии, и в форме глобального лидерства) популярна, особенно когда речь идет о продвижении американских моральных ценностей (демократии), и это достигается разумными издержками (материальными и людскими), а достижения превышают затраты.

Для рядовых американцев теоретические нюансы не важны (и вряд ли понятны); больше всего озабоченные безопасностью страны, они своим голосованием показали, что политика республиканцев по решению проблем безопасности их вполне устраивает и вызывает больше доверия, нежели программа действий, предложенная демократами. Похоже, что половина населения страны или слабо представляет, что такое стратегия гегемона и ее последствия в кратко- и долгосрочной перспективе (что вполне вероятно), или не озабочена никакими последствиями, так как уверена в том, что США останутся самыми могущественными, и никто не сможет им нанести ущерба (такого мнения придерживается значительная часть американской академической и политической элиты).

Третьим фактором, повлиявшим на исход выборов, называется более высокая степень патриотизма республиканцев, традиционно им присущая (что привело при Р. Рейгане к переходу наиболее рьяных либеральных «демократов-ястребов» в ряды Республиканской партии). Впервые после 1930-х годов некоторые опросы показали небольшой рост числа сторонников Республиканской партии. Таким образом, откровенная демонстрация приверженности идее американского превосходства, патриотизм (американский национализм, по определению отдельных политологов) и решимость отстаивать американские идеалы и интересы, распространять их на остальной мир принесли победу Дж. Бушу.

Справедлива оценка Р. Беттса, который видит «агрессивную унилатералистскую политику администрации Буша» в качестве «зловещего близнеца» умеренно агрессивного многостороннего варианта стратегии американского превосходства при администрации Клинтона и «доктрины действий по необходимости» Дж. Керри. Обоими движет мораль, оба полагаются на гегемонию, что ведет к политике «либерального империализма»⁹.

Остановимся подробнее на отдельных вопросах формирования стратегии США в течение первого срока администрации Буша, на позициях сторонников и противников стратегии превосходства (гегемонии).