Александр Щедрецов
| Вид материала | Документы |
- Борис башилов александр первый и его время масонство в царствование александра, 1185.4kb.
- Подвиг смирения. Святой благоверный князь Александр Невский, 81.9kb.
- Урок по русской литературе 4 и 2кл. Тема: Александр Иванович Куприн «Барбос и Жулька», 115.96kb.
- Александр Сергеевич Пушкин Руслан и Людмила «Александр Сергеевич Пушкин. Собрание сочинений, 1040.95kb.
- 7slov com Александр Александрович Блок, 47.2kb.
- Александр Невский — символ России, или Парадоксы российского мифотворчества, 151.6kb.
- Уголовная ответственность за преступления в сфере компьютерной информации, 296.76kb.
- Биография Александр Степанович Попов родился в на в посёлке, 294.81kb.
- Александр Невский, 95.38kb.
- Александр I павлович, 46.92kb.
Атлант, поддерживающий порядок.
Любовь ― игра с открытыми картами. Расти, совершенствоваться, всякий день становиться другим; всю жизнь любить одного или одну невозможно.
Из дворовых мальчиков.
Русскими сделали нас татары.
Бедные рифмы сильны простодушием.
Зарок зароков не давать.
Стоять, как волнорез. (Б.Понизовский)
Лист говорил: каждая нотка Шопена — «жемчужина, упавшая с неба». (А.Зилоти, «Мои воспоминания о Ф.Листе».)
В «Медном всаднике» нет слова «наводнение». Это и есть поэзия.
Я не иммортель.
Пастораль с мёдом и сыром.
Доживание, дожёвывание.
Листва книг.
Духовное донорство.
Чтобы вошло в руку (о правописании).
Вот оно ― место нашего грехопадения.
Краткость ― сестра Александра Ефремовича. (Н.)
«Если художник болен, как это было в случае Флобера и Пруста, то его творение вступает в сговор с болезнью и использует ее в своих целях. Паскаль говорил, что болезнь — естественное состояние христианина; с еще большим основанием это можно сказать о писателях. Эпилепсия Флобера, астма Пруста изолировали их от мира, принудили к заточению и держали взаперти между столом и постелью. Но в то время как первый искал выхода в книгах, Пруст знал, что вместе с ним в его обитой пробкой комнате заперт целый мир, знал, что в этих четырех стенах, в его жалком, сотрясаемом кашлем теле больше воспоминаний, чем если бы он прожил тысячу лет, что он хранит в себе и может извлечь из себя эпохи, общественные классы, времена года, поля, дороги, словом — все, что он знал, любил, вдыхал, выстрадал; все это было ему дано в его окуренной лекарствами комнате, из которой он почти никогда не выходил». (Писатели Франции о литературе. Сборник статей. М. 1978. С. 165.)
Эти несносные сноски.
Старость, по И.С.Кону, расположена к разнополой дружбе.
Белокочанная баба.
Как боксёрская груша ― все бьют, никто не погладит.
«Неразборчивая любовь к человечеству». (Р.Кент)
Путёвка на необитаемый остров.
Путь к тебе, путь к себе ― не один ли путь?
Из «Алисы»:
― Эту ужасную минуту я не забуду никогда в своей жизни.
― Забудешь. Если не запишешь.
Приобрести опыт трудно. Ещё трудней пользоваться им. Самое же трудное — не стать рабом своего опыта.
На вопрос вопросов ― ответ ответов.
Прятаться в складках местности.
Аллегория «гордого одиночества»: озеро, остров, к которому протянуто несколько мостов, и все горят. На острове ― человек с факелом.
Понять человека ― понять формулу его развития.
«Она просыпалась каждое утро с единственной мыслью: «Нравиться!» И это было целью и смыслом её жизни. Если бы я сказал ей, что на такой-то улице в таком-то доме живёт человек, которому она не нравится, то это заставило бы её серьёзно страдать». (А.Чехов, «Ариадна».)
Голубь, кружащийся над пеплом.
То, что мы зовём историей, было жизнью.
Школа инакомыслия.
Центр мировой справедливости (ЦМС).
Отточенный жест. (н. м.)
Задача для 3 класса. Во время похорон Брежнева 42 генерала несли на подушечках награды: у каждого по 3 ордена или медали. Сколько всего орденов и медалей несли генералы?
Лирические яды.
Не Чацкого жалко ― Горича.
Физическое обаяние. (Б.Понизовский)
Что лучше ― невымытая правая нога или левая?
Постучаться в жизнь.
Из гоголевских повестей, исключая «Миргород», хороши три: «Шинель», «Коляска», «Записки сумасшедшего». «Портрет» поверхностен, «Невский проспект» и «Рим» сумбурны, «Нос» более экспериментален, чем художественен. Есть прекрасные описания в «Риме» и «Невском проспекте». Открытие для меня — «Коляска», с совершенно вздорным типом русского человека.
С каким-то нечеловеческим размахом.
Верь сердцу.
«...При всякой встрече неизбежна разлука, и всё, что близко, должно отдалиться, ― таков обычай Аллаха...» (Ибн Хазм. Ожерелье голубки. М. 1957. С. 131.)
Лауреат Кобелевской премии.
«Книга Мопассана «Пышка» («Boule de suif») разошлась в 1925 году в 1500 экз. Издательство потерпело убыток, но не сдалось и выпустило книгу под новым названием — «Любовь и другие истории». Книга разошлась тиражом 37 000 экз. Издатели закусили удила и в следующем, 1927 году заново окрестили трагическую историю парижской кокотки — «Как совершилось заклание одной французской проститутки?». Под новым пиратским флагом удалось распродать 54 700 экз.! Для американского вкуса не оказались достаточно острыми даже книги Казановы. «Воспоминания» не привлекали. Всыпали в соус заглавия побольше перца, и получилось: «Казанова — величайший в истории совратитель женщин», что принесло доход с 20 000 экз. допечатки». (Иштван Рат-Вег, «Комедия книги».)
Черней Саши Чёрного.
Не так ведь просто, а для чего-то вызваны мы из небытия?
Половая диета.
От кармы к карме.
«Дочь родилась у шарманщика бедного Карло...» Это про меня.
Музыка, щекочущая пятки.
Вконец замечательный.
Девиз Каспарова: «Инициатива любой ценой!»
Волосатое счастье.
Когда в моём присутствии на кого-то кричат, мне кажется, что кричат на меня.
Друзья бывают ежедневные, еженедельные, ежемесячные, ежеквартальные и ежегодные. Кто реже раза в год, тот не друг.
Законодательство природы.
Спустить себя с цепи.
Пора спускать флаг.
В кармане больше бренчит, чем шуршит.
«Я ― бог, я ― царь, я ― червь, я ― раб...». «Червь!» Не «червяк», как у Беранже. В самой униженности — гордость.
Чепушинка.
Румяный борщ.
«Если женщина красива
И в постели горяча,
В этом главная заслуга
Леонида Ильича». (н. м.)
Зажечь её ― как костёр в сырую погоду.
Художественные происки.
Указательные знаки судьбы.
«Каждый труд благослови удача!..» А если не благословит? Тогда блеф или крах ― лучше блеф. Тут многое спорит с истиной, но разве пути истины и удачи не совпадают?
Пройдошистый.
Удалять! Или опухоль, или меня.
Очень не очень.
Настоящая фамилия Михаила Голодного ― Эпштейн. Михаил Семёнович Эпштейн.
Безымянный больничный суп.
Любоваться пробегающим пейзажем через грязное стекло купе.
Скучно всегда быть правым.
На грани объяснения.
Жернова жизни.
Сны живут в подушке.
Полная чаша, да не наша.
«Прости, мой друг, но если бы ты видел,
Как поутру она в цветник выходит
В голубовато-серой амазонке, ―
Ты понял бы, что страсть ― сильнее воли».
(М.Кузмин, «Форель разбивает лёд».)
Мозг под чёрным паром.
«...Не случайно на смену ренессансной эстетике с ее верой в нерушимость гармонии приходит эстетика барокко, в которой мысль об универсальном значении гармонии вытесняется убеждением в том, что в мире царствуют дисгармония и диссонансы. Не случайно в эстетическое и художественное сознание проникают идеи о дисгармонии мира, о бренности и преходящности всего сущего. <...> Для эстетики барокко характерны повышенный интерес к диссонансам и дисгармонии, отказ от нормативности, формальной правильности, пропорциональности. Такого рода идеи мы находим в высказываниях целого ряда крупных художников и музыкантов этой эпохи. «Разве не есть наш мир разбившаяся о землю партитура?», — спрашивает Джамбатисто Марино. <...> Эстетика барокко не получила выражения в специальных теоретических трактатах. Чаще всего она содержится в отдельных высказываниях поэтов, художников, музыкантов. <...> В предисловии к одному из своих сборников мотетов Марко Гальяно высказал характерную для эстетики барокко мысль. Он отстаивал правомерность «неправильных красот», которые, по его словам, могут возникнуть в музыке от нарочитого несоблюдения правил. «Случается, — пишет Гальяно, — что от несоблюдения правил в произведении могут возникнуть немалые красоты». <...> Эстетика барокко выявила ограниченность понимания гармонии эстетикой Ренессанса, она вскрыла огромные драматические возможности, заключающиеся в искусстве, и тем самым расширила рамки гармонии». (Шестаков В.П. Гармония как эстетическая категория. М. 1973. С. 130-133.)
Оборвыш бумаги.
«...И я курить пробовал. Во рту будто чёрт насрал». (н. м.)
Единственная, но достаточная причина.
Закаливание желудка.
Подзаряжаться от себя самого.
У Мериме есть рассказ «Двойная ошибка». Вчера и я допустил двойную: «Зачем? Ни зачем». Долго мучился; хотел написать слитно, в чём интонационная и сущностная правда, но словари требуют писать в три слова: «ни за чем»; рука дрогнула, разум померк, совесть притворилась спящей. Проявив орфографическое малодушие, я написал... в два слова. В том же словаре, тремя строками выше, — «нипочём». Здесь они наречную природу уловили.
Русская жизнь на английских булавках.
Перелистывая жизнь.
Больные и соболезнующие.
Носовая протечка (насморк).
Вера ведь и существует для веры, для самой себя, а не для исполнения обещанного.
1. «Короли и князья прекрасно могут делать профессоров и тайных советников, осыпать их титулами и орденами, но великих людей они делать не могут, умов, выдающихся над человеческим сбродом... И когда сходятся двое таких людей, как я и Гете, эти великие господа должны понимать, что по-нашему может почитаться великим. Вчера на пути домой мы встретили всю императорскую семью. Мы издали увидели их приближение. Гете оставил мою руку, чтобы посторониться и стать с краю дороги. Что я ему ни говорил, я не мог его заставить сделать ни шагу дальше. Тогда я надвинул шляпу, застегнул пальто и, заложив руки за спину, прошел сквозь самую гущу толпы. Князья и придворные расступились, герцог Рудольф снял передо мной шляпу, императрица поклонилась мне первая. Эти высокие господа знают меня. Мне очень смешно было смотреть, как вся процессия дефилировала мимо Гете. Он стоял, на краю дороги, глубоко склонившись, со шляпой в руке. После я намылил ему голову, я его не пощадил...» (Бетховен ― Беттине фон Арним. По кн.: Роллан Р. Жизнь Бетховена. М. 1937. С. 51.)
2. «Прежде всего, — быть может, в силу некоторого несовершенства моего органа преклонения, — помнится, я никогда не падал в обморок и не умилялся до слез при виде какого бы то ни было законодательного собрания. Я перенес палату общин, как подобает мужчине, и не поддался никакой слабости, кроме глубокого сна, в палате лордов. Я присутствовал при выборах в боро и графства и никогда (какая бы партия ни победила) не испытывал желания испортить шляпу, подбросив ее в порыве восторга в воздух, или сорвать голос, вознося хвалы нашей славной конституции, благородной неподкупности наших независимых избирателей или безупречной честности наших независимых членов парламента. Поскольку я выдержал эти мощные атаки на твердость моего духа, можно предположить, что я по натуре бесчувствен и холоден, а в подобных случаях становлюсь и вовсе ледяным, и потому мои впечатления от живых столпов вашингтонского Капитолия надлежит воспринимать с некоторой поправкой, которой, очевидно, требует это мое добровольное признание». (Ч.Диккенс, «Американские заметки». В кн.: Диккенс Ч. СС в 30 тт. Т.9. М. 1958. С.148-149.)
Запасное выражение лица.
Школа пустословия.
Это «иногда» случается слишком часто.
Широковещательно.
Наряду с желанием поделиться знаниями, опытом, есть противоположное желание ― ни с кем ничем не делиться. Оно приходит с годами, с пониманием, что никому не нужны ни ты, ни твой опыт, что каждый хочет жить по-своему и расплачиваться за собственные ошибки.
Проссанные больничные матрасы.
Маленькая, сухонькая... похожа на моль.
Не всё в руце божьей.
«Как дела?» «Как настроение?» «Чем занимаешься?» Инспекторские вопросы.
Гарнир к основному заболеванию.
Супружеский тандем.
Ощетиниться (долго не бриться).
«...И сошёл он с дороги в мечеть и пошёл вслед за девушкой». (Ибн Хазм. Ожерелье голубки. М. 1957. С. 40.)
Мои затухающие колебания.
Слишком выбился из области допустимых значений.
А попка-то не дурак!
Бормотанье души. (н. м.)
Сухим пером.
Можно просто жить — радуясь морю, цветам... уж не знаю чему. Но жизнь не названная ещё не вся жизнь. Для полноты переживания нужна словесная оболочка. Пока вкус малины ощущаешь рецепторами ― это три четверти жизни. Когда определишь ощущение словом ― вся жизнь. Я вовсе не предпочитаю слова предметам и очерёдность не путаю, просто предмет и словесный облик его должны восприниматься одновременно.
Монопольное знание.
Солнечный удар во время грибного дождя.
Судьба скуповата.
Про «набитого дурака» этимологи молчат. Первоначально это мог быть «небитый дурак» — дурак, которого ещё не били; побьют — поумнеет.
Это выше, чем я знал.
Мысль извлечённая есть ложь.
Вальс — тот же наркотик.
Скорбный лист ошибок.
«Я не жалею, что потеряла два часа», ― благодарила меня за консультацию коллега из другой школы.
Сбегать в словарь.
Парадигма как пространство возможностей.
Гнусавость гобоя. (н. м.)
Беспокойство о чистоте жанра ― первый признак его вырождения. Сонеты Эредиа безупречны по форме, но перечитывать их не станешь. А Петрарку читали и будут читать.
Это тесто поднимается медленно.
«Бестелесно лишь то, что не существует. Всякое сущее наделено присущим ему телом». (Тертуллиан)
Методика как искусство посвящения.
«Выбрать себя». (С.Киркегор)
Идти по пути утрат. (н. м.)
На расстоянии вытянутых губ.
Постящийся людоед.
Знал бы, не стал бы.
Счастливые воспоминания связаны не с умственными достижениями, а что зимой, в парке, стоишь на коньках возле павильона, слушаешь музыку, жуёшь пышку, и нос в пудре.
Всю жизнь на трамвайной колбасе.
Борзопись.
Крепкие очки. (н. м.)
Как диксиленд: часами ни о чём.
Экс-муж.
«На шоссе было ужасно пыльно. Хорошо, что мы догадались прикрыть корзины бумагой. Но прикрыть себя нам было нечем. Каждая машина поднимала густое облако пыли, и вся эта пыль садилась на нас. Это было очень противно.
— Фу, как пыльно! — сказала я.
Лассе спросил, почему я сказала «Фу, как пыльно!», а не «Фу, как светит солнце!» или «Фу, как щебечут птицы!»? Кто постановил считать пыль противной, а солнце — приятным? И мы решили отныне считать пыль приятной. Когда нас опять окутало пылью, так что мы едва различали друг друга, Лассе сказал:
— Какая приятная пыль!
И Бритта сказала:
— Да, здесь очень хорошо пылит!
И Боссе сказал:
— А по-моему, здесь ещё маловато пыли!
Но он ошибся. Вдали показался большой грузовик, за которым тянулась целая туча пыли. Она окутала нас со всех сторон. Анна подняла руки и воскликнула:
— Волшебная пыль!.. — Тут она закашлялась и умолкла.
Когда пыль улеглась, мы оказались такими грязными, что даже не узнали друг друга. Бритта высморкалась и показала нам платок. Он был чёрный. Мы тоже стали сморкаться, и платки у всех были одинаково чёрные».
(Линдгрен А. Мы все из Бюллербю. М. 1975. С. 156-157.)
Неумытая родина.
Каждое мгновение в плюс или минус.
Бесцветная добродетель.
Была у меня ученица, спрашивает однажды: «Как мог Гюго, человек женатый, иметь любовницу и при этом так вдохновенно и чисто писать о любви?» Не помню, что ответил.
Госпожа Секунда.
Будем каллиграфичны!
Взял селёдку да съел серёдку.
Есть чувственные символы: у Гессе ― запах бузины, у меня ― жасмина.
Все уши проныл.
Увесистое счастье.
«Для мужчины нет гнета более бессмысленного и неотвратимого, чем быть любимым против воли, ― это пытка из пыток, хотя и вина без вины». (Цвейг С. Нетерпение сердца. Новеллы. М. 1992. С. 202.)
Право на обыкновенность.
Порок — когда человек себе уже не принадлежит.
«Не бывает двух талантов: один для жизни, другой для творчества». (Альбер Камю, «Записные книжки».)
Непролазное горе.
Очень по-женски. (н. м.)
Радио то обещало прояснение, то брало обещание обратно.
Ещё оглянулась, пройдя... Пентюк я, однако!
Воздух для импровизации.
Этому натюрморту недостаёт моего трупа.
Крепко смутить.
Ещё не умничал, а голова болит.
Потерянное желание.
Это было как танец: мы бродили уже час, может, больше; она шла, куда я шёл, — не спрашивая, ничему не удивляясь.
Подпирая рукой откормленный подбородок.
Размашистый почерк.
Теперь это кажется мелодрамой, но тогда я страдал по-настоящему.
Волосы — как весенняя травка.
Семидесятидвухлетняя чаровница.
Жить по инерции.
План вертикального взлёта.
Временами смотрю на себя и пожимаю плечами.
Уйти в обиду. (н. м.)
Чем отличается память о человеке, который ещё есть, от памяти о человеке, которого уже нет? Пожалуй, ничем.
Смерть в мягких тапочках.
Ровно настолько, чтобы там... (подними голову вверх) быть на хорошем счету.
Вышла за палубного матроса.
Облизываться на жизнь.
Есть маски, прилипающие к лицу.
На случай, если не проснусь.
Волосы золотисто-румяные, как корнфлекс.
Льдина в форме человека. Вместе с другими льдинами плывёт и будет плыть, пока не растает.
«Работу над «Тетрадями» Валери считал главным трудом своей жизни. Он приступил к ней в 1894 г. и до самой смерти ежедневно посвящал ей три-четыре часа ранних утренних размышлений. Эти «Тетради» — явление уникальное во французской, да и не только французской, литературе. Они не имеют ничего общего с обычными дневниками и почти целиком посвящены разрешению личных интеллектуальных проблем. По убеждению многих исследователей, Валери выступает в них не только как острый аналитик проблем сознания, творчества, морали, человеческого общежития, кризисной культуры, но и как несомненный предтеча самых различных идей из области лингвистики, психологии, теории информации, теории искусства и т. д. Каково бы, однако, ни было разнообразие затрагиваемых тем, главное в «Тетрадях» — поиск единого универсального принципа творческой человеческой мысли. Правда, этот непрерывный упорный поиск, который прослеживается на протяжении всех этих записей (всего осталась 261 тетрадь), вылился в итоге лишь в грандиозное недостроенное здание. Валери так и не нашел центрального метода, выработке которого решил посвятить себя в юности. С годами он вообще, по-видимому, отказывается от этого несбыточного притязания. Однако, хотя Валери и не воздвиг в своих «Тетрадях» законченной системы, именно в них лучше всего обнаруживается внутренняя системность его идей и творчества. <...> Сам Валери называл эти записи «своим Эккерманом». Вся его личность, с ее внутренними исканиями и внутренней историей, выразилась в них с такой адекватностью, что их вполне можно считать дневниками предельно волеустремленной человеческой души (слово, с которым к концу жизни Валери все более примиряется).
С 1957 по 1961 г. Национальный центр научных исследований в Париже осуществил публикацию всех тетрадей фототипическим способом, которая составила двадцать девять увесистых томов.
Валери долгие годы работал над общей классификацией и систематизацией своих тетрадных записей. Лишь совсем недавно австралийская исследовательница Д.Робинсон в результате поистине титанического труда сумела установить принципы отбора, систематизировать записи и, разбив их по рубрикам в хронологическом порядке, издать «Тетради» в том виде, который действительно соответствует замыслу Валери». (Валери П. Об искусстве. М. 1976. С. 548-549.)
Пробивание к жанру.
Жемчужина среди устриц. (Н.)
Извлекали меня кесаревым сечением. Из-за родовой опухоли голова вытянулась по горизонтали, отчего поныне мыслю не в том направлении.
История неразборчива.
В Англии и Франции стихи читают вполголоса. Когда Вознесенский в одном из французских домов загремел стихами, ему сказали: «Андрюша, зачем Вы орёте?» (Э.Лимонов, по «Голосу Америки».)
Женился сухарь на ромовой бабе.
Раздача приветов.
Уметь всё ― от мадригала до некролога.
Заменяя сомнительное на несомненное.
Замороженный пруд.
Стрекоза, прожигательница жизни.
Когда меня не будет, тебя станет меньше, ведь мы существуем не только в себе, но и друг в друге.
Какая кривая кривей?
«Странствия Персилеса и Сихизмунды» Сервантеса. Что ни абзац — приключение. Конец XVI века, зарождение авантюрного романа.
Это как молитва.
Лохматый дым.
Школа, которую я должен пройти.
«Перерыв в нагромождении исторических событий». (Т.Манн. Лотта в Веймаре. М. 1957. С. 161.)
Лиловые хлопья гортензии.
Сердце её заповедно.
Есть имена, прозрачно живущие среди нас, знакомые друзьям, любимым и двум-трём случайным людям. Проходит время, и они оказываются у всех на слуху; тогда говорят о негорящих рукописях, исторической справедливости... Но иногда прозрачное остаётся прозрачным. Я не знаю, что лучше.
Выражение лица обнадёживает.
Синий парадный цвет.
Полюбить меня можно, но ― как в песне ― «на своё несчастье, на свою беду».
Через эти стёкла только солнечные затмения смотреть (немытые окна).
Есть разные, всякие, и ещё разные, и ещё всякие, и ещё, и ещё.
Клопы как слоновые черепахи.
Слегка приятели.
Был человек, теперь фотография.
Потолок — расколотые балками донские степи.
Извлекать из всего.
Гоголь был белокур и любил сладкое.
Конкурсы красоты были уже в Афинах. (Андрэ Боннар, «Греческая цивилизация».)
Я любопытен, но не настолько. (н. м.)
Платино-иридиевая добродетель.
Зодиакальный психоз.
Человек родится для приключений.
Вот жизнь, а вот книга отзывов.
Ты знаешь меня как облупленного, но как необлупленного не знаешь.
Желание и неумение достичь совершенства.
Жизнь ― такой компот!
Зародыш мысли.
Стало вдруг грустно, как от холодного молока.
Образец державинских спондеев: