Эта книга для всех тех людей, кто встал на Путь, данный Богом, и кто нуждается в Слове Учителя Слове Истины

Вид материала

Книга

Содержание Новые земли Перемена жизни После освобождения Переезд в армавир

Подобный материал:

• «Я благословлена лучшим и никогда не соглашусь на что-то худшее», 4590.67kb.
• Воина Света "Книга воина света", 760.81kb.
• Воина Света "Книга воина света", 742.7kb.
• -, 3119.91kb.
• Для кого эта программа: Для людей, которые хотят больше узнать о своем внутреннем мире,, 94.65kb.
• Как правило, при рассмотрении проблемы отношений науки и религии в эпицентре внимания, 155.73kb.
• Волонтерский отряд «Факел» моу сош №47, 29.74kb.
• Эта книга практическая, не философская практическое руководство, а не теоретический, 752.84kb.
• Уильям Крейг, 570.35kb.
• Тем, кто когда-то слушал «Арию» и «Мастера», 4302.23kb.

Глава 8

ОСВОБОЖДЕНИЕ

1. Дождался я своих — пришла Красная Армия. Пер­вым к нам в село вошла кавалерия Буденного. Рады были все приходу наших, и я жаждал этого не меньше других, ведь меня ворта, т. е. украинская милиция, без конца искала — как партизана хотели расстрелять. С насту­плением наших погоня за мной кончилась.

2. В нашем селе прослышали, что наших тюремщиков осудили не выезжать с Донской территории и жить можно было только там, где власть имеют казаки. Я пошел к полковнику и рассказал ему за наших шахтеров и моего отца, что они не виноваты перед нашими и что немцы их держат в плену.

3. Полковник дал приказ занять это село. Я был у них проводником, и наши быстро освобождали села и города. Мы без остановки гнали проклятых извергов, которые дрались не жалея сил.

4. Каменск мы освободили, и наших пленных распус­тили по домам. Стояли теплые весенние дни, ветерок не­большой подувал с южной стороны, и птички, жаворонки, го поднимались высоко в небо, то опять садились на землю. Дома радости было сколько, не оберешься: приехали наши старики, такие плохие, здоровья у них не было нисколько, так их вымотали казаки.

5. А я по-прежнему помогал большевикам, рад был выполнить любое их поручение, жаждал войти в их ряды и быть доверенным лицом.

6. В то время существовали продотряды во всех стани­цах, основной продотряд был в станице Константинов-( кой. Мой отец поехал за хлебом, с ним поехали наши де- ревенские; набрали хлеба и на обратном пути хлеб у них забрали, вместо хлеба дали бумажку о том, что с Дона им возить хлеб нет разрешения. Все приехали без хлеба.

7. Я подумал-подумал и решил поехать на Дон якобы за своим хлебом. Все знали, что на Дону я работал за хлеб, так что возить можно было сколько угодно. Доку­менты я себе сделал, вожу себе хлеб потихоньку да торгую, II никакой агент меня не беспокоит. И столько я навозил хлеба, что у нас никогда столько не родило.

8. Жить материально в то время было очень трудно, беляки мешали продовольственному снабжению. На Дону развивалась система Деникина, армия этой банды была очень бедна; даже мешки, которые англичане при­слали для кубанской пшеницы, Деникин использовал для обмундирования своей армии. За это англичане посчитали их жуликами и перестали им помогать.

9. Стал свирепствовать сыпной и брюшной тиф, где погибла уйма народа без всякой предосторожности. И ме­ня подкосила эта болезнь: я слег в постель с большим жаром, меня стало корежить со всех сторон. Крепко меня подкараулило, некому было добывать пропитание — я лежал недвижим. Природа меня карала за то, что я много раз уклонялся от того, чего не следует. Я бредил, выступал как оратор; в голове у меня было все новое, душой я был с большевиками. Уже мои мысли были не такие к церкви, как раньше: Бог мне будто бы не помогал, а мешал — не давал разум сохранить.

10. В моей болезни очень много дней проскочило, мне казалось я не выживу. Наступил период 1921 года. Повсю­ду был голод. Он заставил распроститься с белым светом каждого, кто не имел ничего в запасе. Много мерло на­рода — еще больше, чем от тифа. Негде было ни выпросить, ни украсть: так все было натянуто. Я сам не знаю, кто мне дал такие возможности выкарабкаться из этой немоготы; я был очень плох, даже привели попа, чтобы испове­довать на загробную жизнь. А я выступил со своим ораторством, и мне стало легче: глаза мои проясни­лись и руки заворочались. Начал я выздоравливать. За время моей болезни очень много из нашей деревни умерло. Нашу семью поддержало заготовленное мной мясо.

11. Мне, наверно, написано в своей жизни, чтобы я жил и видел, как люди после этой тифозной жизни стали на ноги подниматься. Весна шла в полном разгаре, и я начинал потихоньку подниматься, ходить.

12. В то время у меня собралось много денег, вернее, четырнадцать тысяч. Дядя Емельян Федосеевич помог мне во многом, дал свою лошадку мне, чтобы я привез за это ему кое-что из продуктов. Да своя была серая кобылица, на ней я и собирался ехать за дешевым салом. Со мной нашлись еще охотники ехать, поехало нас семь человек. Проехали мы Петропавловку, заехали за Ивановку к Кукинскому разъезду, выехали в балку, и тут нас встретили бандиты, вооруженные обрезами. Я сразу понял, что нам здесь крышка: начал прятать деньги в траву.

Один заметил это и направил на меня обрез; конец мне, думаю, и даю ему четыре тысячи денег. Он отошел от меня и тут же убил Никиту. Я не все деньги отдал бандиту, осталь­ные были у меня привязаны к ноге. Он заметил на мне сапоги и заставляет меня снять их. Я стал вежливо его просить: — Я после тифа. У него жалость ко мне появилась, он не стал снимать. Все они позабирали у нас, даже харчи. И подходит он ко мне и говорит: «Жаль твоей молодости, снял бы я с тебя сапоги в два счета!»

13. Со страха мы бросились бежать до самой Фащеевки, и там заявили о случившемся с нами. Всю дорогу беспрерывно лил дождь, мы проехали все богатые села, но такого дешевого сала не нашли. Через 25 суток мы вернулись домой и привезли немного муки, она нас поддержала. Постепенно я приобрел большую сумму денег и сейчас же бросился на Кубань, как только прогнали оттуда беляков. Там был дешевый скот, его много гибло, его продавали ни за что. Купил я пару волов и поехал обрат­но. Ехали мы уже без всякой осторожности и с нашими частями, которые перебрасывали свои силы на Украину. Добрался до дома.

14. Мы с отцом полезли в шахту с кайлом в руках давать уголь на-гора, чтобы наши фабрики и заводы начали работать в нашу пользу. Нам советская власть дала такую землю, которой мы никогда не видали. Рук у нас хватало обработать ее, мы сеяли кукурузу, хлеб, семечки.

15. Стоял вопрос восстановительного характера, значит, нужно лезть в шахту; мы расчищали уступы. Я зада­вал себе вопрос: мы же хозяева своей земли, раньше нам нечем было богатеть, а теперь у нас своя земля, надо только умело обработать ее. Мысль разбогатеть не оставляла меня, я старался взяться за сельское хозяйство и начал поджидать первую весну, которую ждал не один я, как источник жизни первого начала.

16. На шахтах и заводах шли восстановительные работы. Это все — наше историческое, завоеванное потом и кровью. Работали и знали, что теперь наше народное ;»то и все пойдет в пользу народа, а не хозяину.

17. В сельском хозяйстве старались заменить тяжелый груд крестьянина: там где работали сохой, чтобы пошла машина. По старой привычке я опять начал ездить за хлебом, вроде как подзаработать. Хотел вступить в партию, но меня не приняли, сказали: «Ты — чужой чело-пек в своем поведении». Тогда торговали все — жизнь была такой. Раз меня не приняли, я решил: пусть будет так! И поехал на воровство. Воровали хлеб в степях в ямах, где крестьяне его прятали. Вообще воровство было принято в деревне, и как закон, его сохраняли славой.

18. Земля сама никому ничего не давала, а требовала много труда человеческих рук, ухода. Я понял, что в жизни правдой не заживешь, нужна сила хитрости. Наследства от отца мне не ждать. Я взялся учиться у деревенских мужиков, как жить.

19. Предлагает мне Карпов Мишка на Дон пойти за скотиной. С нами пошли много, кто нажить капитал, кто как, а я шел приобрести в хозяйстве лишнюю пару тягла. Когда мы приехали на Дон, Мишка предложил мне увести из гурта по паре самых лучших молодых волов. Я долго не раздумывая, соглашаюсь. Погнали волов смело, ибо была у меня расписка, что купили мы их в хуторе — это и служило документом. Расписку написал я сам чернильным карандашом. Пригнали их домой, а за нами приехала погоня и отобрали этил быков.

20. Сидор Кубаткин хотел со мной расправиться, как ему желалось, и я от него скрылся — ушел вон для того, чтобы переменилась внутри нашего села власть. Я тогда разъезжал по Кубани, где я только не бывал: в станице Лобинской, на целинных калмыцких степях, на Кавказе, в Армавире.

21. Со мной странствовал мой друг Иван да Чернов — свои селяне. Где мы не проходили, нас везде кормили, поили, как пленных с гор, как мы себя представляли. И так потихоньку мы передвигались из села в село и уже обдумывали, где бы нам зацепиться. И вот, в хуторе Солнцевом мы у одной вдовы остановились. Она нас кормит, жалеет нас. Меня она больше всех уважала из-за моей красоты. До тех пор мы у нее прожили, пока не купили пару волов на троих, и к ним еще семь штук, и через Дон их удачно переправили.

22. Стал я подумывать за свое село, но жить в нем не было возможности через Кубаткина Сидора, он на меня гнал свое недовольство как председатель камнезаложных, но куда можно было еще ехать'! Сколько и так проскитал­ся и домой попасть горел желанием. И тут на мое счастье я узнаю, что Сидора согнали с власти.

23. Я смело поехал домой. По дороге пристали к нам двое бывалых парней, один сел на нашу телегу, а другой стал со мной подгонять идущих следом волов. Я понял, что все это неспроста и стал приспосабливаться, как бы уйти: приостановился по своим надобностям, а сам в посадку забежал по ту сторону линии. Бегу и прислушиваюсь к скрипу телеги. Ночь темная, нигде никого не слышно, только светили одни звездочки. И вот слышу команду: «Стой, в бога мать!» Это было их намерение уничтожить Ивана и Андрейчика. Иван не растерялся, из-под выстрела убежал, а Андрея они оставили. Я всем своим голосом закричал: «Братцы, что вы делаете?!» А сам еще быстрее побежал на станцию Гуково. Там я стал просить чуть не со слезами путевую охрану пойти со мной туда, где начинался грабеж. Человек десять пошли со мной. Мы набрели на скот, на мой голос отозвался Андрейчик и рассказал все, что было с ним. Они стреляли по Ивану, чтобы его убить. На второй день их задержали и отправили в ЧК в Дебальцево Это оказались казаки с Дуванного хутора.

24. Наше отцовское хозяйство не зря стало расти. Отец много ему уделял времени и труда. Прошли зимние вечера и безделие, и наступила весна. Как и обычно, в весеннее время занимаемся посевом хлеба, кукурузы, а также семечек для масла и конопли для прядева. И каждый хозяин ждет и выглядывает на небо, не появится ли откуда синяя тучка. Земля у нас в Ореховке не плодородная, и только дождь может помочь урожаю.


Глава 9

НОВЫЕ ЗЕМЛИ


1. В селе у нас тогда жил народ разный: были и победнее, и побогаче. В некоторых селах организовывались коммуны.' Мы, крестьяне, договорились ходатайствовать на вольную землю. Мне предложили, как ходоку от бедноты, поехать искать земли для новой хуторской жизни.

2. Со мной поехал со стороны богатых Клим Никифорович. Нашли мы небольшой клочок земли, дворов на десять, и предлагает мне Клим Никифорович вывезти из села нашего одних богатых, а бедноту оставить там: земли, мол, мало, а их много.

3. Семья наша тогда была и не особенно бедная, но и до богатых далеко: имели мы две пары волов, да лошадь на четырнадцать душ. И отца звали уже по имени-отчеству, он уже считался хозяин. Я помог ему и старался еще больше сделать, чтобы показать этим богачам, как своим трудом все делают, и богатеют люди сами.

4. Народ избрал меня своим вожаком, но не быть мне им: грабил я зажиточных кулаков, отбирал хлеб. В Таврии с оружием в руках из ям набирали хлеб, командовал этим грабежом я, только я не был бандитом. После этого грабежа я покончил всю дружбу с бандитами Гавро Кобзиным и Лазаревым Гришкой. Я дал слово не водиться с людьми легкой наживы.

5. В эту зиму я простудился и заболел крепко, у меня отнялись руки и ноги. Что за болезнь? — и никто не мог мне помочь. Проболел я зиму, к весне стал подниматься, как явились ко мне ночные грабители Гринчак и Сидор Кубаткин и предлагают забрать с ними ночью у бедного крестьянина корову. Я отказался, и в эту ночь их поймали с этой коровой и убили. Судьба спасла меня, мне пришлось им копать ямы и хоронить их.

6. Но все же неприятность получилась и со мной. Перед самым выездом на новые земли меня вовлекло пойти за медом. В балке мы пасли скот: я, Павло Сидоров и Гришка Зеля. Пошли за медом ночью, улик забрали, а пчел уничтожили динамитом. И Гришка Зеля меня выдал — я не предполагал, что он со мной пошел с этой целью. Мед грабили у учителя.

7. По доносу Гришки посадили меня в кардигардию, где я очень крепко потерпел: меня били прикладом, как зачинщика этого дела, и держали под стражей несколько дней. А потом провели меня по селу как вора: прицепили ко мне рамки (из улья) и шлейку лошадиную и заставили меня танцевать. Все это я делал сознательно: раз поймали, говори «вор». Я не отказывался, я был вор, но добра я в своей душе имел много; за всю жизнь я спас троих, я ни­когда не пошел бы на убийство человека — для меня легче сломать десять замков, чем убить одного человека. Крепко меня морально убили за этот мед, даже в «Луганскую правду» описали.

8. Беднота не успокаивалась из-за неудачных земель и настаивала выдвинуть ходока за новые земли; меня от бедноты, а от богатых в этот раз выбрали Илюху Абрам-кино го. Нашли мы в Гуковском сельсовете клочок земли 470 гектаров. По целым ночам я не спал и все думал, как попасть вожаком в историю, чтобы моим именем назвали будущее новое село. Зиму эту я работал в шахте № 89 в Антраците, а потом поехал домой, хотя меня просили, чтобы я остался управлять коллективной артелью в шахте. Я не согласился, а начал продолжать свое начатое дело.

9. Цель наша была уехать куда-либо с Ореховки, осо­бенно ходок от богатых, Илья Федотыч изъявил желание — избавиться от бедноты хотел. «Они нам все кишки вытащили: как чуть что, так в сельсовет; а сельсовет направляет к нам, а сами нас разоряют до без конца»,— говорил он. Я шел сюда не обогащаться и жить по-старому; меня вело сюда, чтобы получить землю всем одинаково и чтобы все бедные и богатые жили одинаково богато.

10. Председатель Гуковского сельсовета предложил нам ехать в Сулин к землемеру Трухину и его помощнику Дядиченко. Приехали мы к нему, и я понял по его поведению, что он — великий пьяница. Если бы я не приехал, то богачи все сделали бы без меня за водку и не приняли бы нашу семью в свою артель. Трухин прямо заявил: «Ваши деньги — и все будет в порядке»,— и принял наше заявление как от ходоков. По обычаю выпили с ним крепко магарыч, и после выпивки он направил нас смотреть назначенную нам землю.

11. Приехали мы на эту землю и увидели, что новая коммуна с Чуевки пахали, и они показали нам этот участок: настолько хороша была земля, и на ровном месте, как на ладони. Составили список переезжающих на новые земли — беднее нас не было в этой артели. Это была осень 1922 года.

12. Чтобы обработать новый участок, нам не хватало сил, и я решил к двум парам волов приобрести еще пару быков. С братом Егором мы пошли пешком в Луганск за 35 верст. Несчастные случаи в то время были часто, банда под Луганском убивала людей, но мы все равно пошли. По дороге слышим, кто-то в спину выстрелил раз, второй раз. Мы свернули в сторону и побежали к речке, сели в ней и сидели до рассвета. На рассвете только мы вышли на шлях. Дошли пешком к ночи в город, у знакомой Игнатьевны обсушились и переночевали, а наутро на базаре купили пару быков у крестьянина. Отправили этих быков и хлеб для посеву отцу на участок нового хутора. Отец мой перестал кланяться богачам и все силы клал для того, чтобы не уступить им.

13. Земля эта была когда-то казацкая, и старые хозя­ева явились на свои участки, и мне, как вожаку, пришлось защищать эту землю. Была уже советская власть, и это она дала нам эту землю, и пришлось казакам отправляться восвояси ни с чем. Весной надо было перебираться из Ореховки. Я беспокоился об этом, у моего отца не было достатка для переезда в Провалье, а расстояние не маленькое — 75 километров; переправляться надо было живым транспортом. Всю зиму только и говорили об этом и мечтали о новом строительстве.

14. Настали долгожданные дни 1923 года, пришло теплое и сухое время, и мы солнечным днем двинулись туда. С Ореховки нас провожали с молебнами, выезжали каждый на своем тягле. Мы запрягли серую кобылицу, но с ней великое горе: она запряженная никак не шла, а била задки. Отец переживал, но потом кобылица вдруг побежала рысью. Так мы все десять дворов выехали со своими силами.

15. Имя хутору еще не дали, и каждый мечтал, что назовут его именем. Чтобы не было скандала, решили тянуть жребий, и он выпал на мою фамилию. И назвали этот хутор Ивановкой. Начали строить хату из самана, а крыли черепицей. Рос в своем деле мужик, я тоже как и все в этом возрастал.

16. В 1924 году скончался Владимир Ильич Ленин. Он умер из-за своего труда, трудился на народ, и он же его убил. Тяжело было потерять навеки такого человека.

17. Свою новую жизнь при индивидуальном хозяйстве я расширил так, как и не думал: чего бы я ни посеял — все росло и давало высокий урожаи: не жизнь, а прямо счастье.

18. Везде были неурожаи, и к нам на хутор приезжали закупать зерно. Скотом мы тоже не бедствовали, не только зерном, были у нас красивые лошади, которых никто не мог обогнать, их брат привез из Воронежа. Многие хуто­ряне смотрели на нас обозленно: ведь наша семья по при­езду на новый хутор была беднее всех, и вдруг мы зажили богаче их. Наша семья нажила это честным трудом, все мы трудились как никогда и своим трудом хвалились.

19. Этот труд заложил отец, как глава семьи, да я, как старший сын. У меня была жена, да двое рожденных сынов. За это время я научился ухаживать за скотиной, умел хозяйствовать.

20. Когда живешь в достатке, то хочется еще лучшего. Привычка к наживе брала свое, и я занялся торговлей винограда. Еще при переезде мы с Конкой купили по обрезу. В один день выехал я на базар с виноградом, а обрез лежит на подводе. Милиционер заметил и забрал меня, присудили меня к шести месяцам принудработы, но весь грех покрыли деньги.

21. Кроме винограда я стал торговать вином. «Выпить я не любил», так что беспросыпно был пьян. Вино я возил повсюду продавать: на Сорокин рудник, Изварино и даже на конный завод в совхозе.

22. Меня не покидала мысль выучиться чему-либо постоянному; я знал, что торговля — дело временное. Поступил я в Кожсиндикат, получил под отчет деньги и поехал собирать кожсырье: пушнину и щетину. Я сам своим деньгам хозяин, куда хочу, туда и дену. Я втянулся опять в нехорошее дело — играть в карты.

23. Часто я встречал своих старых друзей шахтеров, они встречали меня как богача, и я перед ними позавидоваться сажусь играть в карты на деньги. И я проиграл все деньги, полученные под сырье.

24. Хотел я выйти из этого положения перепродажей семечек: собрал деньги со своего села и поехал к евреям в Гомель. Но меня и здесь надули, не доплатили. Вернув­шись домой, я старался не отдать свои деньги отцу, но дело дошло до скандала, до драки, и деньги отец у меня отобрал.

25. Кожсиндикат меня не посадил в тюрьму, но деньги хотел получить с меня судом. У меня, кроме жены и детей, не было ничего — все хозяйство было отца. Делать мне ничего не оставалось, как идти работать на производство. Я поступил на станцию Лихую чистить паровозам топки. Работа тяжелая и грязная, но я с этим не считался, ведь я должен 475 рублей — сумма небольшая, но достать ее было негде.

26. В то время хлебороб жил богаче рабочего-произ­водственника. После истории с семечками, отец меня официально выгнал: ты не участник в хозяйстве, иди и живи как умеешь. Меня больше всего держал за руки долг, поэтому я пошел на вредную работу, мне необходимо было расплатиться с Кожсиидикатом.

27. Проработал я лето и не видел ни дня свободного, забыл все приметы Природы, а долг так и числится за мной. Пришло время горячей уборки хлеба, урожай был такой сильный и у моего отца я все силы клал, чтобы помочь ему, несмотря на то, что он не считал меня за своего семьянина. Я работал подряд две смены, а после работы ехал в хутор к отцу помогать, чтобы он ни в чем не имел нужды.

28. Осенью я опять явился к отцу, решил: довольно себя мучить. Долг так и числился за мной, суд понял, что с меня нечего взять и присудил отцу расплатиться из своих средств, и дали ему год принудработы с лишением свободы. Отец подал жалобу, что не он расходовал эти деньги, а сын, не имеющий никакого хозяйства. С отца сняли судимость и уплату долга.

29. Кончилось лето, и опять каждый ищет работу. Мне отец разрешил продать свой рулевой скот в городе Шахты, чтобы я научился торговать. В Шахтинской ГОФРО я взял патент на право торговли. Я поехал туда не просто так. от нечего делать, а по делу. В хуторе у нас не было школы, и своих братьев я определил недалеко от Даниловки в Чурилинскую школу. Сын мой Андрей учился там же у частного учителя.

30. Уезжал я со своим гулевым скотом, и в это время у нас в хуторе случилась кража: украли лошадей, и этот грех положили на меня. Все это напрасно было на меня сказано.

31. В торговле мне очень везло, никто меня не беспо­коил. Вначале возил скот на бойню бить, а потом бил сам в сарае. Все как будто шло хорошо, научился торговать как настоящий мясник. Приобрел себе товарища по тор­говле — Фошкина. Сами ездили, закупали скот. Для этого нужен большой опыт.

32. Жил я в Даниловке, хуторе; никто мне не мешал. Во дворе у себя я открыл бойню, без всякого страха убивал любую скотинянку. Постоянной профессии я не имел, не поймешь что я умел делать: за все старался браться, все старался изучить.

33. Дело у нас шло хорошо, покупатель был хороший, с большими деньгами: жены шахтеров. Я знал, как подойти к ним — всех называл «золотцами». Со временем я научился торговать мясом, как опытный специалист, на­учился управлять топором и ножом так, чтобы кусочек горел шиком.

34. Обеспечить свою семью своей торговлей я мог и старался только для своей семьи. В это время у нас добавилась семья: родился сын Яков. Меня он, как отца, любил крепко, а я со своей стороны беспокоился о своей крошке.

35. Жена моя Уляша после родов без конца была больна. И куда я с ней не кидался — никто не мог ей помочь. Обошел я всех бабок и объехал всех дедов, но жена по-прежнему больна.

36. И приехал на базар мой старый знакомый Бондовкин Александр, казак. Он посмотрел на мою жену и диву дался: «Что же ты, браток, сам пухнешь от мяса, а жена у тебя на что похожа?» — сказал он мне. Посмотрел ее и заключил: «Ее испортили нехорошие люди».

37. На шее у жены была золотая копушка, снять ее посоветовал Бондовкин; пр его мнению только она гнетет. Жена не пожалела, что это золото, сбросила и спалила — и вся ее боль куда делась. Я много раз задумывался над этим, но значения этому не придавал, что есть такое на свете. Я по-прежнему мясничал и ежедневно встречал массу людей и плохих, и хороших.


Глава 10

ПЕРЕМЕНА ЖИЗНИ

1. Сравнялось мне тридцать лет. Из этих прожитых тридцати лет пятнадцать лет своей жизни мне пришлось положить на физический труд. И встречал я людей добрых и плохих, и побывал во многих местах.

2. Отец мой материально жил богаче всех в хуторе у нас, и не только в хуторе — богаче нас не было в районе: кто ездит на самых лучших рысаках? — Корней Ива­нович. И сколько имели запаса хлеба, и какую одежду приобрели.

3. Но я лично не старался окружиться собственностью. Я считал, что эта политика проходит, и все это богатство — временное явление. Я всегда был сторонником бедного, за это меня хуторяне наши не любили. Я, как и все бедные, предлагаю нашему хутору, как показательному, перейти в добровольное коллективное хозяйство, но меня чуть не избили за это. .

4. В этот год я вступил в партию большевиков. Гуковской ячейкой был принят в кандидаты. Руководил ею Баринов. Я перестал попивать водочку. Жена моя предлагает уехать с хутора куда-либо в город, да и неприятная обстановка в хуторе заставляла уехать: народ не общественный, каждый за свою собственность стоял, а у меня ее не было.

5. Я думал: довольно мне беспокоиться за состояние отца. Жаль мне было бросить отца, раньше он жил бедно, всю жизнь по шахтам надрывался, а сейчас у него хозяй­ство одно из всех приличное. И мы с женой, ни слова не говоря никому, стали готовиться к переезду в город Сулин, где купили дом. В городе был металлургический завод и местные предприятия, где можно будет устроиться на работу. С собой в Сулин я забрал племянницу Наташу, сестры своей дочь. Воспитывать ее я обещал, как своего родного дитя; отца у нее не было, его расстреляли казаки.

6. В то время продотряды ездили по хуторам и заку­пали зерно у крестьян. Но не все встречали это с радостью, были и такие, которые свое зерно прятали в ямы. Их осу­дили по статье 107, как вредителей советского закона, и сажали в заключение. Это новое строительство началось из-за социализма, и в этом был авангард коммунистов.

7. Я старался помочь сделать все, что требовалось для дальнейшего пробуждения. Особое внимание я уделял проведению кампании по закупке лишнего хлеба у мужика рабочему классу. Я повседневно просила иногда и заставлял отца идти навстречу своему родному сыну, но на меня отец меньше всего обращал внимания, а также на мою просьбу. Ведь я до этого времени делал то, что отцу не нравилось: пил водку, много разных глупостей делал; без водки для меня жизнь была невместимая тогда.

8. При вступлении в партию я дал слово не пить не только водку, но и вино не брать в рот. А свое намеченное в пользу для жизни продолжать. Без меня ни одного собрания на хуторе не проходило, где я выступал и говорил за построение индивидуального мужика. Еще когда меня уполномочили ходоком, я пошел на махинации, а то не бывать этим богачам на этих землях. Поэтому я настаивал больше всех, чтобы сдать все богатство нашей коммунистической партии.

9. Строилась эта партия многими годами и завоевылась всякими путями — об этом говорилось в истории — и шла напряженная борьба против частности, которую я не признавал и не признаю. Но коммунистом я плохим оказался: о своем намеченном переезде я не заявил в партийную ячейку, откуда я получал указания об общественной работе. Это была моя ошибка. Партия меня ковала и подготавливала для того, чтобы я разоблачал старые грешки отдельных лиц. За то, что я не предупредил о своем переезде, я механически выбыл из рядов партии.

10. На новом месте по-новому пошла жизнь: по зову гудка идешь к своей новой работе — большая разница в жизни между хутором и городом. Работа мясником больно по душе была мне, и после приезда в город у меня были мысли только торговать мясом. И при первой возможности я устроился в магазин торговать государственным мясом.

11. Напарником моим по работе был некий Прищик, мясник старый и опытный. Я, как молодой, больше старался соглашаться с его постановкой работы. На работу ходил по гудку: вставал рано, ложился поздно. За день я видел перед своим прилавком людей разного вида, старался удовлетворить куском мяса своих коммунистов.

12. Когда я жил в хуторе, меня не беспокоила моя неграмотность, но в городе я стал замечать это и записался в партшколу первичную, где мы изучали текущую поли­тику, она рисовала нам свою форму. Преподаватель, коммунист Мельников, говорил нам, чтобы мы читали газету «Правда». Я любил читать газету, но понимать — ничего не понимал. Занимался я вечером, но учеба мне почему-то трудно давалась; да и удивляться не приходится: сидишь на занятиях, а сам думаешь о работе, о мясе — продашь или нет. Ведь конкурентом у нас был частник.

13. Наш преподаватель объяснял нам уроки на разные темы и касался жизни собственника-мужика: как он жил, как молился на разные иконы святых, а поп в это время говорит свою проповедь. Я ведь до. этого времени тоже такой же был, ходил в церковь, а теперь у меня под руками ремесло, и я хожу в школу, учусь. Жить меня учат по-иному: чтобы жизнь моя проходила культурно и весело и чтобы жить с какой-то целью и радостью.

14. Все у меня шло хорошо, и жизнь не жизнь, а просто радость: хожу со своей супругой в кино, имею радиоточку, слушаю по радио последние известия, я этим интересовался. И вот, проходит чистка совторгующих. Я, да и не только я, слышали передачу местного диктора по радио, который рассказывал за мою биографию: таким меня разрисовали, чего и в жизни не было; сказали, что якобы у моего отца была своя колбасная, и он — нехороший человек для советской власти.

15. Но отец мой был вечный шахтер, хотя в тот момент жил материально неплохо, но это — момент, и не навсегда. Обо мне пронеслась по всему городу гнилая критика. Я прощал что коснулись моей личности, но не мог простить, что моего отца безвинно ударили по шахтерской руке. Я знал, кто это сделал; завидно им стало, что мы из нищих поднялись своим трудом, своими мозолистыми руками приобрели больше их. Они хотели утопить всю нашу семью — какая наглость!

16. Меня в Сулине вызвали в районную чистку аппарата совторгслужащих. Неприятно мне было слушать неправду, а она тогда имела силу. На работе у меня тоже была неприятность: со своим напарником Прищиком я не ладил, его тоже радио критиковало, не молчало. Для меня был это первый и большой удар, и опять мне не дали учиться.

17. В этом аппарате мне не разрешили остаться, не допустили меня до работы. После такого разгрома, куда идти и куда деваться?! Только возвращаться опять на шахту. Проклял я все, и переселение с этими богачами — и теперь приходится тяжело терпеть.

17. Но меня поддержали мои товарищи с Гуковской партийной ячейки Долгов Алексей и Подлесный; ребята знали меня, как я боролся с мужиками с нашего хутора против их собственности. Я был оправдан. Вызвали меня в Ростов, в Краевую комиссию Дома Советов. Здесь я им дал отношение как кандидата, принятого в партию, кто боролся за советскую власть; со мной, как с шахтером, долго не разговаривали и объявили, что я восстановлен на свою работу. Я был этим потрясен и доволен.

29. Но на этом не закончились мои неприятности. Когда я работал на Чурилином руднике, имел патент, но платить не платил, и финансовая часть ухватилась законом за меня. Закон для всех был один — меня судили по статье № 169 за мошенничество и присудили к двум годам лишения свободы. Я впервые попал в дом подготовки в Шахтах, откуда меня должны были отправить в тюрьму.

20. Ужас овладел мной: потерял работу, не доучился в партшколе и не получил кандидатства. Я всесторонне был склонен только к партии, душой своей не мог перенести такой неприятности и такого режима, куда я попал.

21. В Шахтах после суда долго не держат; первым же конвоем нас отправили поездом в город Каменск в вагоне с решетками, где сидели с разными сроками и с разными преступлениями люди. Поезд проходил через Сулин. и не могу выразить душевной своей боли за семью, за сво­боду, которую временно потерял. Мысленно за свои поступки я не мог себе простить, дорогой сам над собой устроил самосуд, проклинал себя, что занялся дрянным делом. За время дороги я много пережил морально, много вспомнил; вспомнил свою супругу, которая все силы кладет, чтобы помочь отцовской семье, а я принес ей много горя и неприятностей.

22. Привезли нас в Каменск, в тюрьму. С первых дней назначения на работу я попал на разгрузку зерна; своей работой я заслужил внимание, и меня в короткий срок перевели бригадиром. На это место меня поставил наш сулинский, некий Фомин; он знал меня как канди­дата и знал, что я осужден на два года. За мою веселую ухватку ко мне все относились с любовью. Хоть я и был бригадиром, но были моменты, когда я работал наравне со всеми рабочими: носил носилки, возил тачки с песком. Приспособился к жизни даже в условиях неволи.

23. Из дома меня чаще всех навещала моя жена, но с нею нас разделяла железная решетка, я ощущал, как мы с ней оторваны друг от друга, и виной этому была моя головушка — я добегался. Я быстро привык ко всему. Мне, здоровому человеку, поручили новую работу: быть санитаром в тюрьме. Вечерами после работы я проводил беседы с осужденными крестьянами, которые мало разбирались в новой политике и высказывали свое недовольство. Пожив в городе, я многому научился, я был на стороне новой жизни, даже участвовал в закрытии церквей.

24. Работу мне пришлось испытать разную, работал я при больнице санитаром, безо всякого замка сохранялся, и за мои некоторые проделки меня, как на исправление, посылают на север, лес рубить. При отправлении с нашей донецкой земли я не плакал, как другие: мне это дано советской властью, но и веселиться нечему. У меня явилась жалость к отцу и к матери; они меня родили, а воспитать — не воспитали из-за своей бедности.

25. Я понимал, что север — не Каменск, и климат там не то, что здесь. Но я не сомневался в том, что выдержу — здоровье у меня крепкое, и свои кости там не сложу. Об отправке меня на север я сообщил домой. Холода я страшно боялся, для меня не страшна работа любая тяжелая, как страшен был холод. И мне, как мерзляку, из дома привезли полушубок, валенки и сапоги. Надо было ехать работать, на то власть нас, таких субчиков, и наказала: перевоспитать нас хотели работой и разлукой подальше от дома, чтобы таких безобразий не повторялось у нас.

26. Повезли нас поездом опять в вагонах с решетками, нигде не задерживая. В окно вагона я видел всю красоту Природы, которую мне, возможно, не пришлось бы никогда видеть. Чем дальше мы ехали, тем становилось все холоднее. Привезли нас на станцию Холмогорка, где нас приняла местная милиция, и всех отправили на Нижние Левашки. Этап наш был большой, и поместили нас на ночевку в старые негодные выгоны. Переночевали кто как мог, а наутро нас пешком погнали через Средние Левашки в Верхние Левашки, в новый недавно построенный поселок.

27. Мы расположились, кто как хотел. Перед нами были со всех сторон никогда не начатые леса, в основном, хвойные да кое где была лиственница и береза. Недалеко от нашего поселка тянулась с высоты река Левашка. Распределили нас по баракам, выдали необходимый инструмент и назначили работу. Все работали восьмерками и четверками, а мы с напарником, казаком Низовкиным. работали вдвоем.

28. Работа требовала сноровки, знания. Лесоруб-холмогорец мне показывал, как определять дерево, надо непременно знать, что из него выйдет: древесина строевая или подтоварник, на шпалы или на дрова. На это приходилось много времени тратить, пока все изучил, но зато после всего дал свою норму; один из всего участка установил рекорд и показал, как работают в лесу. На работу нас гоняли рано, еще до солнышка, и ложились спать мы поздно вечером. Стояли ужасные морозы, но тихие, без ветра. И только звезды да месяц, которые светили в чистом морозном небе, показывали, что поднимают нас так рано.

29. Работа мне понравилась, я один выполнял положенную норму и стал ударником своего участка. В этой работе нужна была ловкость, нужно знать, как положить дерево, чтобы оно не мешало тебе рубить следующее. Моя работа заставила обо мне говорить всю колонию. Неожиданно к нам приехали из Архангельска руководители этой вырубки, собрали нас всех в один барак и стали говорить нам за невыполнение нормы. И только за меня сказали, как за ударника. Я попросил слово и, не смотря ни на что, прямо сказал про всех отстающих в работе; и против меня не сказал никто слова.

30. После моего выступления меня, как своего парня, назначают десятником вести точный замер леса. Работать десятником не просто так ходить да присматриваться к работе; нужно знать человека в отдельности каждого и его принципы, сделать точный замер леса к концу дня, чтобы никого не обидеть. Не по моей ухватке была эта работа, мне по душе быть простым лесорубом — и вновь я пошел рубить лес. Норму свою я давал легко. За мою хорошую работу меня расконвоировали, и я свободно, безо всякой стражи, ходил куда желал, во мне были уве­рены, что ни на какие подлости я не пойду.

31. Но кто-то наболтал моему ротному чепуху, якобы я торговец — что за цель была убрать меня с пути. Кто-то не мог перенести, что я безо всякого конвоя хожу свободно, а второе, что я — ударник. И начал меня мой ротный затирать. А я по-прежнему выполняю и перевыполняю норму, а он меня, невиновного, сажает в карцер и без пита­ния,— желает, чтобы умер я; или давал соленого супу с рыбой, а воды не давал. Причину такого отношения я так и не установил.

32. Но за меня стоял начальник колонии Цветков, он знал обо мне только хорошее; по его распоряжению меня перебросили на Нижние Левашки. Жизнь моя по­шла по-иному, работать меня послали на распиловку леса, меня взял к себе в помощники прораб. Пришлось мне быть на сплаве со своим взводом, и за эту работу я получил благодарность. А летом здесь так красиво, богатые леса со своими лесными ягодами. Насколько здесь суровая и холодная зима, настолько здесь красивое лето со своими лесами.

33. Переводят меня командиром в бригаду сплавщиков, куда были собраны самые недисциплинированные люди. Нужен особый подход к этим психическим людям, на работу с собой они всегда брали карты. Я никогда не запрещал им играть в карты, но зато после игры по моей команде они мне горы переворачивали. Отношений с ними я старался не портить, вежливость свою проявлял к ним и старался всегда уважить. Был у них свой командир, ему я больше уделял внимания.

34. Пережил я зиму. Никто не думал остаться живым от таких сильных северных морозов. Ночи здесь длинные, серебряное небо все в звездах, да кой-когда делало свои северные сияния, как бриллиант хрустального света. Приехал ко мне мол младший брат Егор, привез с собой харчей и справку от сельсовета о том, что я не торговец, за что мне много пришлось пережить напрасно, а рабочий — шахтер.

35. Несмотря на внутренние порядки, о безобразиях, творившихся в местах заключений, узнали и высшие начальники. И приехал сюда представитель с московских мест заключений. Он собрал всех заключенных в один барак и предложил выступить кому-либо из нас и рассказать за беспорядок всей работы. Выступали много и говорили о многом. Я тоже выступил и рассказал о своей работе. Я как опытный лесоруб умел себя представить и рассказал, что я никогда не знал лесных работ, а теперь ознакомился почти со всеми работами; а тот, кто ленился, не хотел работать и быть советским человеком, давно поумерли. Представитель понял меня, а против меня на этом сборище никто не сказал ни слова.

36. После такого собрания собрался наблюдком, и решили меня освободить, как лучшего работника. Я заслуживал право жить свободно. Среди заключенных поднялся шум — не было такого случая, чтобы наблюдком освобождал. Но в этот момент все мои мысли были устремлены к жене, к детям. Получил приказ от начальника и отправился в Холмогорск. По дороге я много передумал, задавал сам себе вопрос: чем я буду заниматься дома? Но не мог сосредоточиться, мысли у меня от радости были рассеянными.

37. Пешком я пришел в колонию на Холмогорск к Цветкову, зашел в контору для расчета. Получил там, как ударник, больше всех денег, и не веря сам себе, ни минуты не задерживаясь, отправился на станцию. Сел на скорый поезд и через Москву добрался до дома — к жене, к детям; а потом отправился проведать и погостить у своих родных на хуторе.


Глава 11

ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ

1. Сколько ни гости, а нужно подумать о работе. Легкого труда я не искал и пошел работать на металлургический завод в транспортный цех грузчиком. Здесь я начал показывать стахановские темпы. Со мной работал один Федоровский, с кем мы двое срабатывали больше, чем бригада из пяти человек: грузили уголь, железо и чугун с динамитным камнем. Тут в скором времени со мной произошел несчастный случай, я упал с вагона на рельсу и перебил восьмое и девятое .ребро. Боли были ужасные, скорой помощи тогда не было, и на лошади меня отвезли в заводскую приемную к фельдшеру, а оттуда меня напра­вили в больницу. Недели две я пролежал там и не дождался врачебной комиссии на определение годности — ушел из больницы.

2. Совсем не посещать больницу я не имел права, ведь я рабочий, и по направлению с производства ходил в поликлинику на амбулаторное лечение. Случайно встретился я со своим другом, он пригласил меня работать на станцию Звереве, где он работал прорабом. Я не отказался и, несмотря на свою болезнь, полученную на заводе, я твердо решил бросить завод и переехать работать в Звереве кладовщиком лесного склада.

3. Работу эту я любил всей душой, не считался ни со временем, ни с усталостью. Лес поступал, в основном, из Сорелты в адрес совхоза «Красный партизан» для строительства свинофермы, но попадал он на строительство элеватора. Образования я совершенно не имел, кое-как читал да считал самоучкой и поэтому мной стал распоряжаться техник Воронцов — прораб на строительстве элеватора. Он учил меня писать и считать, и я старался выполнять все его задания.

4. Постепенно я разобрался в обстановке с лесом и категорически отказался давать лес элеватору. Несмотря на великие скандалы, я отстаивал интерес прямого адресата. Суязов, директор свиносовхоза, как справедливому работнику, предложил мне перейти работать к нему зав­хозом при станции Зверево. Да и здесь на работе начались неприятности: командиры и прорабы со строительства элеватора уезжали со склада со скандалами, угрожая мне. Я не боялся угроз, учет вел точный, но это не работа, если идут скандалы. И я решил оставить работу кладовщика.

5. Перешел на новую работу, где непосредственным моим начальником был Суязов. Принял все хозяйство: погреб с продуктами и по всей Зверевой комбикорма и чехауз, работы на половину больше, чем на старом месте. Продукты в то время были на особом учете — хлеб, молоко, масло да мясо — я их сам покупал и сам реализовывал служащим против всякого закона по указанию директора. Насколько я нравился директору, настолько у нас с ним повелась неприятность, раздор: я не стал выполнять его указания, зная, что меня его распоряжения приведут только к тюрьме, где я уже побывал. Я больше придерживался секретаря партийной ячейки, с которым мы жили в одном доме.

6. Еще когда я приехал из заключения, на хуторе я зарезал у отца кабана. В то время кампания по раскулачиванию продолжалась, и правительство дало запрет резать скот. За кабана, которого я зарезал, отца посадили на пять лет лишения свободы с выселением. Я прикладывал все силы, чтобы оправдать отца, ведь отец не был виновен, кабана зарезал я. Но закон есть закон, и против него ничего не сделаешь. После суда отца отправили на огородные работы, а после вывезли в Архангельск. Перестройка с работой, осуждение отца на мне очень отразились. Особенно я переживал за отца и не забывал хлопотать о нем: писал в область с просьбой освободить его и не успокоился до тех пор, пока не пришло из Ростова указание об освобождении.

7. Я сам поехал и привез отца к себе домой. Любовь свою я проявлял к своим родным от всего сердца, но ко мне относились не так, как я желал. Даже отец категорически отказался у меня жить, а собирался уехать к младшему сыну Егору. По всей вероятности, отец побаивался и не верил, что он действительно освобожден. Но в скором времени издали приказ освободить всех осужденных за убийство скота. И только тогда отец успокоился.

8. Жизнь налаживалась в семье, зато на работе разгоралась неурядица. Товары я получал целыми вагонами и в большом количестве с железной дороги, и безо всякого учета, и без документации. Я понял, что за это придется расплачиваться. Страх одолевал меня, было ощущение, что кто-то за мной ходит с оружием в руках, и меня вот-вот заберут. Жил я без всякой цели и надежды, день прожил — хорошо, а что завтра будет — то ли буду на воле, то ли посадят.

9. Такой большой объект работы, связанный с товарами, продуктами, на моих плечах лежал впервые. Сама поста­новка работы заставляла учиться. На мое счастье все шло хорошо, как у опытного кладовщика. Были мелкие недостачи, за которые я уплатил наличными деньгами, но это мелочь, это была для меня наука быть бдительным во всех отношениях. Но работа мне не нравилась, было желание уехать подальше от всего этого, чтобы ничего не видеть и не слышать. Доверие администрации ко мне росло. Я прямо со склада реализовывал продукт. А секретарь Ледовский меня, как малоопытного, приучал к правильному и справедливому пути. Директор, узнав об этом, прямо заявил, что я должен ему подчиняться, а не секретарю.

10. Через некоторых людей я прослышал, что в бухгалтерии по моему складу документация не в порядке — ведется неточный учет. И меня не покидала мысль, что ничего хорошего это не даст. Я пишу в Москву, в Центральную Комиссию, подробное письмо о действительном положении дел. И очень скоро приехала Комиссия и направилась прямо к адресату, т. е. ко мне. Проверили первым долгом мои закрома с комбикормами, где все оказалось в порядке, не было ни излишков, ни недостачи. Им такого правильного учета не встречалось, ведь они часто разби­рали конфликты. Затем они проверили учет в бухгалтерии и оказалось, что здесь никакого учета не вели. И тут директор начал меня расхваливать Комиссии, и было за что: водки я не пил, вел точный учет всему, куда не нужно не лез.

11. После этой проверки я почувствовал почву под собой и был уверен, что надо придерживаться закона и по нему поступать, в чем секретарь Ледовский меня поддерживал. Я повернул работу иначе и перестал выдавать жене директора молоко, сметану и другие продукты, что директору не нравилось. И пошла у нас с ним вражда; директор стал стремиться убрать меня с дороги, я мешал ему нелегально пользоваться богатствами совхоза, и заявил на меня в органы, якобы у меня какая-то недостача. Опять черная туча нависла надо мной.

12. Я с сожалением вспоминал Сулин, металлургиче­ский завод, ведь я давал себе слово работать только физически. Условия жизни в Звереве были гораздо труднее; не было электричества, топлива, его всем приходилось воровать. С этим я смирился, но не мог примириться с неприятностями на работе. Как я предчувствовал, меня вторично сажают в тюрьму, и опять как арестанта отправляют в Каменск. Я вины за собой никакой не чувствовал и имел надежду, что долго здесь сидеть мне не придется. Так и получилось: вскоре меня освободили, как непра­вильно арестованного.

13. Я вернулся в совхоз и директор, несмотря на приглашение секретаря, категорически отказался принять меня на старую работу. Куда бы я ни кидался, я нигде не нашел защиты, и только судья мог мне посоветовать уступить директору и уважить его, чтобы больше не было неприятностей. По совету судьи я взял расчет и стал думать, где найти новую работу. Это было время праздника Рождества Христова, все готовились к нему, но меня не радовал этот праздник. Я начал строить планы о переезде на Кубань.

14. И я, не откладывая, еду пассажирским поездом на Ростов, не заезжая даже в Сулин к жене. Меня тревожила мысль: куда я еду и зачем? — Сам не знаю. Кто меня примет в чужом краю? Но свет не без добрых людей; по дороге я познакомился со старушкой, она ехала в Армавир к своей доченьке и пригласила меня с собой, у нее ро­дилась жалость ко мне. В Армавире нас встретила дочь старушки, но мать есть мать, а я — чужой человек; переночевал и наутро отправился искать работу.

15. Я направился в Горсовет, представил там свои документы и попросил какой-либо работы. Мне предло­жили работу в межрайонной конторе сено-пунктов в качестве экспедитора. Я был знаком с такой работой, и меня без задержки оформляют на эту должность. Я этому случаю был рад. Поехал в Конаково с направлением в тот момент, когда все село вместе с начальством справляло праздник масленницы.

16. В масленницу в станице все без исключения пьют, вяжут колядки, сам заведующий этой конторой с песнями разъезжает по станице. Сразу свою работу я принять не мог, пришлось ждать заведующего Нечаева, пока он после веселого праздника похмелится и придет на работу. Только на третий день после моего приезда вышел на работу Нечаев, я к нему обратился с направлением от высшего начальства. Он проверил документы, узнал кто, зачем к нему направлен и голосом руководителя промолвил: «Ты принимаешь такую работу, с которой, чтобы знал мне, а то застрелю!» — и показал на револьвер.

17. По его указанию я начал принимать работу. Ее оказалось очень много, больше чем в Конаково; она между приемом и отпуском сена и комбикормов заключалась. Сену хозяин был я, а вагонам — начальник станции товарищ Дорожный. Он любил выпить; как только я принял свой объект работы, я насыпал мешок комбикорму и отнес ему — он больше не возражал мне в моей работе; мы с ним договорились не терять дружбу. Пить я не пил и взятки никогда не брал ни с кого, хотя работа такая. Она была мне не по душе, и я решил здесь долго не оставаться.

18. Через знакомых я стал подыскивать другую работу. Прошло немало времени в поисках работы и вдруг получают от Ростовского представителя треста эффектных растений направление к директору Яровому, который должен был меня принять экспедитором в Лобинском дворе по приему водки Ярославского совхоза. Постановка работы почти такая же, как и в Конаковой, но в Конаковой — разница в продукте. Вскоре вернулся с учебы другой экспедитор, и директор издал приказ о моем увольнении. Человек учился и имеет больше прав на это, чем я. Я сдал все, получил расчет. Я попросил директора помочь мне с работой, но он заявил: «Откуда приехал, туда и поезжай!».

19. Куда же я поеду без всякой специальности? — и семья у меня, жена, двое сынов. И решил я поехать в станицу Лобинскую, куда мне советовали. Директор Яровой зачислил меня экспедитором. Получил я хорошую квартиру, где я поселился со своей семьей; живу себе, как хозяин. Люди прямо на дом ко мне приезжают и уезжают. Жизнь пошла неплохо. Я получал все необходимые для совхоза продукты: крупу, муку. Но и здесь мне не пришлось долго работать, я почти никогда не бываю дома, не имею выходных. В работе я был скромен, ничем не злоупотреблял и не разбазаривал ничего. И хотел для своей семьи через пчеловода купить мед, о чем узнал директор и категорически запретил, из-за чего у нас с ним пошли неприятности. И директор дал мне расчет, как хозяин он имеет право на все.


Глава 12

ПЕРЕЕЗД В АРМАВИР

1. Все пришлось бросать и снова искать — где чего, сам не знаю. Безработному человеку что делать? Случайно в газете прочитал объявление, что в Новороссийск тре­буется бракер по экспортному лесу. Я сейчас же пишу туда и получаю приглашение туда приехать. Я быстренько рассчитался с большим хозяйством, хотя это было очень трудно сделать, и морем отправился через Туапсе в Новороссийск. Приехав, я увидел, что это не то что надо, посту­пать на работу не стал — возвращаюсь обратно в Лобинскую.

2. Но дороге я все время в поезде у людей спрашиваю, чтобы мне где-либо устроиться на работу. Поехал до Армавира, случайно захожу в организацию Армлеспром-союз и узнаю, что здесь есть свободная должность в качестве заготовителя. Меня приняли на работу и тут же начали знакомить с обязанностями по работе.

3. Объем ее оказался еще шире, чем в предыдущих моих работах. Организации, с которыми я должен был заключать договора, находились в отдаленности и поэтому приходилось все время ездить в поезде. В мою обязанность входило приезжать в указанные города по артелям и заключать с ними договора об отгрузках лесных мате­риалов: доски, фрезы, клейки в адрес Пятигорск, Армавир — ими должны были снабдить 23 артели.

4. Перевез я свою семью в Армавир в квартиру своего друга, с которым мы служили в Царском Селе и случайно встретились. Эту квартиру он потом оставил нам, а сам с семьей уехал к родным в Воронеж. Наступала осень, становилось прохладно, но я ходил в одном костюмчике, в ботинках и кепке; старался одеваться чистенько и постоянно ходил с портфелем, и многим казалось, что я политически много знающий.

5. В обществе я мало вращался. В связи с делами по работе мне пришлось побывать везде: на Кавказе, Черном море, встречал людей разных наций таких, каких прежде не встречал никогда в жизни. Мне необходимо было, как заготовителю, получить вагоны под погрузку материала, а подача вагонов — редкая случайность, организаций на погрузку находится много. И я решил сделать все, чтобы получить эти вагоны.

6. С отгрузкой лесоматериалов я пошел на хитрость: сажусь в вагон местного сообщения, который курсирует от Армавира до Лобинска. Приезжаю туда, где я должен был произвести погрузку клепки, и узнаю, что здесь же, в Лобинске, недалеко от вокзала ежедневно собираются клиенты на получение вагона; но получить его можно было только хитростью, кто как мог. В сутки раз приходил сюда поезд, к которому прицепляли вагон, а все остальное время от нечего делать какой-нибудь балагур разводит баланду.

7. Я, как новый клиент, присоединился к их компании и услышал пустой, совершенно неинтересный разговор. Мне хотелось заиметь авторитет среди сидящего здесь народа, и я завел беседу на политическую тему: расказывал им о Кубани, как я лично сам обнаружил факты саботажа горцев. Войдя в доверие новых моих знакомых людей, я представился, что я — представитель 23-х артелей и что на вокзале у меня имеется для отправки клепка, но нет вагона.

8. Жажда получить вагон одолела меня, и я решил не терять напрасно время на эти разговоры. Кое-кто поговаривал, что вагона не будет, но я ни на кого не обращал внимания. Меня попросили рассказать еще что-нибудь, и я начал рассказывать историю, случившуюся со мной. Я настолько увлек их всех этим рассказом, что они сидели как околдованные: даже сам начальник станции заинтересовался мной, таких балагуров у них еще не было. Но я рассказывал не сказку, а настоящую быль: про стачку в Логущевке, где смертоносная эпидемия была — поголовно мерли люди. Кучка, оставшихся в живых людей, шла чтобы добыть себе пропитание.

9. Я встретил и проводил новую экономическую политику и также, когда отворились ворота социализма, я был доволен. Но не был доволен в 30-х годах, когда люди сами себя заставляли умерать передо мною. Мне приходилось их умолять, чтобы они этого не делали.

Поезд шел с Армавира в Люблинскую — местный поезд. А горцы в степи колхозной земли награбили зерна кукурузы. У них ее отобрали — им приходилось ложиться на рельсы под этот поезд. Я их поднял своими словами. Как же это им не благодарить меня за их спасение. Иду дальше к самой цели.

10. Я так всех увлек рассказом, но соловья баснями не кормят. А почву я подготовил, начальника станции заинтересовал, теперь не страшно и открыто с ним поговорить. Захожу к нему в кабинет, рисую картину, как я дружно жил с начальником станции в Конаковой, что через посредство меня он жил, водки я не пил, и все магарычевые деньги шли ему. Начинаю просить открыто у него вагон, он пообещал дать мне его, если сегодня он только будет.

11. На мое счастье я узнаю, что идет вагон «двадцатка» с домашними вещами. Я как лисичка со своей нежностью и ангельским голоском опять к начальнику, и уважительно прошу его своею просьбой. Я начал входить к нему в душу, и он пошел мне навстречу. Он смело объявил всем, что вагон, который придет, он отдает Иванову под погрузку его клепки, ибо сезон подошел. Я сам себе не верю, что все получилось.

12. Не медля ни минуты, по телефону заказываю разговор с начальником Гудимовым, все ему рассказываю, рад был начальник моему быстрому сдвигу. И не раз у моего председателя спрашивали: «Где вы выдрали такою красноречивого? Сроду таких людей не встречал, сколько тут работаю». Погрузил материал в вагон и с пассажирским поездом отправился обратно.

13. Но по дороге передумал и решил познакомиться со своими лесными артелями. По дороге в поезде я без конца слышал разговоры о саботаже кубанцев; делали они это корыстно, чтобы помешать открытию ворот при социализме. Приезжаю в Майкоп, знакомых там у меня не было, и по необходимости нужно остановиться в гостинице. До нее я пошел пешком, чтобы познакомиться с городом. На второй день я пошел в Леспромсоюз, познакомился с производственным отделом и узнал, что их артели на своих складах при железной дороге имеют кое-какой лесоматериал для погрузки. Я по телефону заказываю разговор со своим хозяином, рисую ему картину, что имеется нужный материал, но что председатель артели станицы Доховской Якушин любит выпить.

14. Резкие перемены погоды здесь не новость; если утром светит солнышко, то через час может полить дождь. Природа здесь не ровного характера, стояли здесь вы­сокие горы в белом покрове снега, а на опушках этих хребтов расположены леса. Я приехал в одном костюме, но случайно захватил с собой плащ, который выручал меня от дождя. По указанию своего начальника я отправился в Доховку уладить вопрос с лесоматериалом. Всю дорогу лил дождь, кругом склада стояли лужи, видно было по всему, что склад протекал; грязь стояла ужасная, я еле-еле в галошах вылез из нее.

15. Сюда приезжал не только я один, такие же заготовители разъезжали как я, только с другими планами. Я познакомился со всеми артелями и их председателями Майкопских станиц, перевалил в Апшеронские артели. Лесоматериалов я у них не достал и, не задерживаясь долго, отправился на станцию Никольскую, где находился Апшеронского лесозавода материал — доски, нужные нашей артели. Звоню в свой Армлеспромсоюз и прошу перевести денег на мое имя. Материала я собрал много, но надо его отправить по железной дороге. Для этого я знакомлюсь с начальником станции; своей ловкостью и подходом я добился получения вагона, хотя начальник видел меня впервые. Погрузил полученную доску, а сам отправился в Адлер.

16. Такие большие сдвиги я произвел — не один вагон и не с одной артели отправил лесоматериала, что даже директор Армлеспромсоюза был удивлен моей ловкостью и достоинством: не зря высылались средства. За время моей командировки, в которой мне долго пришлось пробыть, я как подотчетное лицо, отчитался. Но как бы я ни работал, а зарплата моя была маленькая. В то время была карточная система; мне как рабочему давали 400 грамм хлеба в день, а семье — моей по 300 грамм, так что жить материально было трудно. На базаре все было очень дорого, и за мои копейки перебивались кое-как.


Часть третья