Эта книга для всех тех людей, кто встал на Путь, данный Богом, и кто нуждается в Слове Учителя Слове Истины

Вид материала

Книга

Содержание Война с германией (1914-1917) Женитьба паршека Гражданская война

Подобный материал:

• «Я благословлена лучшим и никогда не соглашусь на что-то худшее», 4590.67kb.
• Воина Света "Книга воина света", 760.81kb.
• Воина Света "Книга воина света", 742.7kb.
• -, 3119.91kb.
• Для кого эта программа: Для людей, которые хотят больше узнать о своем внутреннем мире,, 94.65kb.
• Как правило, при рассмотрении проблемы отношений науки и религии в эпицентре внимания, 155.73kb.
• Волонтерский отряд «Факел» моу сош №47, 29.74kb.
• Эта книга практическая, не философская практическое руководство, а не теоретический, 752.84kb.
• Уильям Крейг, 570.35kb.
• Тем, кто когда-то слушал «Арию» и «Мастера», 4302.23kb.

Глава 5

ВОЙНА С ГЕРМАНИЕЙ (1914-1917)


1. Мы с братом Иваном направились на запад через Луганские условия на новый химический завод, где мой брат работал, молол аммонал для снарядов. Время было летнее; по дороге брат мне рассказывал о заводе, кто там из наших работает. И незаметно за разговорами мы пришли на завод.

2. На заводе мне сказали: «Кто здесь будет работать, тот на войну не пойдет». В то время шла война с Германи­ей. Здесь я встретил своего дядю Ивана Павловича Кобзина, он мне сказал, что завтра меня примет в свой цех Крысий, он дружил с моим дядей и любил выпить. На вто­рой день меня зачислили в цех чернорабочим, я должен закупоривать снаряды и заливать смолой аммонал. Долго я там не работал, Крысин и дядя поставил меня старшим аппаратчиком по выгрузке снарядов.

3. Директором этого завода был англичанин Пуссель: маленького роста, рыжеватые усики, но хитрый. Заведую­щий нового завода — рябоватый Эмиль, толстое брюхо. Все обслужи вате ли цехов — итальянцы, а русских было только двое: дядя Иван да Крысин. Была в селе церковь, только дорогая; был свой заводской пристав, жандармерия. Н таких условиях я работал на заводе. Жил я не плохо, хоть маленького, но представлял из себя начальника. Шла вой­на, но я тогда не думал о ней, а на нее каждый год по два набора молодежи набирали, чтобы разбить германца.

4. Я знал свои обязанности по работе: по паре девчат выгружали аммонал, моя обязанность — следить за поряд­ком и заставлять их делать дело. Десятник Антонов стал мне мешать, как безграмотному человеку, теорией я был беден, но практически я завоевал больше места. На заводе я стал другим человеком — все неприятности, все шалости ушли от меня, карты я бросил. Я решил пожить, как живут городские люди, покрасоваться своей кудрявой головой. Только моя безграмотность меня тяготила и му­чило меня то, что я не такой, как все: я рожден для труда от таких родителей, которые были вечно в труде.

5. Мой братишка Иван Федорович задумал в это время жениться и пригласил меня в свою деревню Ореховку на свадьбу. В то время женили нас по выбору родителей, лишь бы сват был по душе, а на жениха с невестой и не смотре­ли. Я был противник всему, мое желание — жениться на ком хочу.

6. Нравилась мне из нашей деревни девушка Аленка: роста небольшого, на личико хорошенькая, по моему пони­манию из нас пара вышла бы неплохая. И собираясь на свадьбу, я старался одеться как можно лучше, чтобы понра­виться своей Аленушке. Ей я, видно, тоже понра­вился; после свадьбы на прощанье ойа мне надела свое золотое кольцо в знак того, чтобы быть нам вечно вместе.

7. После свадьбы, хорошо погуляв, я вернулся на завод. И вот, произошло несчастье, стихийный случай. Природа на мое горе забурлила. В тот день погода резко изме­нилась с хорошей, ясной на сильную грозу: стала гро­за в атмосфере треском развиваться, как на какой-то природный вокруг этого завода бой. Все вокруг затопило водой, и людям нельзя было попасть на свои работы. На мою такую долю попалось горе. В моей смене работали девущки с Никитовки, в тот день из шести пар пришла только одна пара на работу. Одна из девушек была русская, а другая — полячка. Принял я смену; как старший аппа­ратчик, я отвечал за выгрузку аммонала; бегунки были загружены той сменой — время подошло их выгружать, а моих рабочих нет. Я стал настаивать, чтобы эти две де­вушки сделали выгрузку, но полячка стала возражать мне. В это время пришла Петербургская комиссия по расшире­нию здания, и с ней директор Пуссель и заведующий Эмиль. Со слезами на глазах полячка пожаловалась дирек­тору на меня, якобы я ее бил. Директор узнал, что ее обидел русский человек, и сейчас же дал указание Эмилю меня уволить. Я же не мог рассказать по-английски и по-французски, что я не виноват. Куда бы я не обра­щался доказать свою правоту,— я был безсилен, вера была англичанину и полячке, а не мне, русскому человеку: даже Крысин защищал меня — не помогло. Но Природа за это не промолчит, она за это дело кого-то накажет. Мне ничего не оставалось делать, как безграмотному человеку, как только идти добровольно на войну. И тут я узнаю, что мою любимую девушку посватали за другого. Этот неожи­данный удар был вторым за это время.

8. Обидно мне стало за работу, я старался для хозяина, и он же мне сделал неприятность. Решил я отомстить хозяину: со своим другом Иваном Алексеевичем мы догово­рились обобрать заводской магазин — взять деньги в кассе.

Это было зимой перед Рождеством Христовым; около часу ночи мы подошли к магазину. Полицейский на наше сча­стье ушел в соседний дом. В магазине ярко горела электри­ческая лампочка, а на дверях висел большой замок, кото­рый я сразу сорвал. В кассе денег оказалось один-единст­венный пятак, и нам пришлось брать то, что было: хромо­вые сапоги и ботинки; взяли, сколько могли донести. Полицейский, вернувшись, поднял тревогу, но мы успели уйти, нас никто не заметил. Недалеко от завода, в балке мы закопали добычу.

9. Вернувшись домой в деревню мы стали потихоньку продавать награбленное добро и этим жить. И тут стали надо мной подсмеиваться: «Что же ты уступаешь свою невесту?» Хотел я поднять бунт и помешать свадьбе, но посчитал это все лишним. Приехал за невестой поезд, и мы с другом Иваном решили выпить за Аленку. Я крепко вы­пил, и мне стало жаль свою молодость и Аленку; решил я догнать их в церкви, чтобы «дать жениху». В ограде церкви передо мной появился поп Наум; не раздумывая, я сбил его с ног и побежал в школу, где играла гармошка. Стал я крутиться под краковяк. Тут прибежал урядник с револь­вером в руках, скомандовал: «Руки вверх»,— и обыскал мои карманы. Мой друг Иван бросил меня одного. Урядник окружил меня законом, политическим поступком за церковь; мне связали руки и повели в волостную кардигардию. Когда я пришел в себя, я сильно продрог и стал разбираться со своим положением.

10. Я стал искать выход, чтобы оправдать себя, но не нахожу. Я просидел в кардигардии целую неделю, пока Бирюки нагулялись на своей свадьбе: они подкупили уряд­ника, чтобы меня сослать из села. Чтобы освободиться, нужны были деньги, а где у моих родных деньги?! И тут помогла моя родная тетка Степанида; она меня очень лю­била как племянника и пошла к жене урядника с маслецем — купила ее. Все ей про меня, как несчастного молодо­го человека, рассказала. Урядница уговорила своего мужа сменить гнев на милость, и он отпустил меня, взяв слово, что мы с Андреем, женихом Аленки, не будем друг другу мстить. Я дал это слово уряднику.

11. Мои друзья устроили мне встречу с восторгом. А душа моя горела желанием скорее пойти на войну, и вскоре нашему году объявили призыв. С первого дня призыва все рекруты стали бегать по селу и безобраз­ничать, что не могло кончиться по-хорошему. Старокова ни за что новобранцы побили, за что урядник хотел наказать: нам рубли причитающиеся не отдали. Это была их крепкая в этом ошибка: они не знали, кого берут с ни­ми вместе — как новобранец идет служить царю. И уряд­ник всех, кроме меня одного, арестовал. Я не мог оста­вить друзей, и договорились мы с другом Иваном, что я буду разговаривать с урядником, через дверь, а он собьет его с ног. Так и сделали, и все призывники разбежались кто куда.

12. По обычаю все рекруты носили на плечах девичьи платки да распевали песни, чем доводили до слез своих матерей, которые проводили своих сыновей раньше нас и получили с фронта похоронки о их гибели. Уходил я на войну, а в доме старше меня из детей никого не было; вся надежда только на меня. Год наш 1898 призывался в мясо­ед, после Рождества Христова. Отправляли нас на войну, а мы не знали, за что мы воюем с другими народами. Я представлял себе царя человеком, а по вере темных людей это был земной бог.

13. В 1917 году я, Паршек, был послан царем на Рус­ско-Германскую войну, сам не знаю за что. По своему росту меня военком направил в Царско-Сельский гарнизон в стрелковый полк. Далеко я уехал от своего села, оставил позади уездный город Луганск, Миллерово, Чертково. Мы ехали все дальше на север, нас везли быстро вперед. Про­ехали Воронеж, Тамбов, Рязань; нас везли на Москву в про­стых, крытых вагонах. Я видел новые и красивые места.

14. По дороге прошел разговор, что нет царя: его с пре­стола сняли. Сила моя заставила этого сделать, т. к. я был один из всех обиженный — служить ни за что. Привезли нас в Москву; в то время в Москве проходили бесконечные демонстрации революционеров с флагами. Я как будто попал не в свои сани: мыслил видеть одно, а получилось другое.

15. Маршрут нашей части был до Петрограда, но в Москве нас держали на карантине. Некоторые ребята не выдержали, ушли домой. Наконец, мы выехали из Москвы и прямой дорогой приехали в Петроград. Проезжали мы по красивой местности большими хвойными лесами, все было для меня новым.

16. В Петербурге нас, как каких-то преступников, оце­пили, построили в шеренгу, скомандовали «тихо» и повели по улицам, на которых, как и в Москве, висели плакаты, играли гимны. Привели к Манежу возле Исакиевского собора, а оттуда после митинга нас, как новобранцев, повезли в Царское Село. Нам сообщили, что у нас на сегодня Временное правительство, и мы должны с честью послужить отчизне, чтобы побить врага.

17. В Царском Селе нам, как серым солдатам, отвели бывшую конюшню и устроили двухнедельный карантин. Каждое ут[ю с нами проводили занятия, учили нас ходить «ать-два», как будто мы не умели ходить. Меня с этого всегда брал смех«, за что я получил наказание.

18. Меня сделали солдатом 4-го Стрелкового полка; мишень показали, как врага стрелять. Я владел винтовкой умело. Мы скоро свою учебную систему стрельб завоевали. А наша рота третья победила, так как я попал в мишень правильно. А когда мы заканчивали свое солдатское дело, нам по закону преподнесли отпуск, а учителя наши хотели им воспользоваться, как это делалось всегда.

19. Я перед молодыми солдатами сделался за это орато­ром. Умело выступил, не дал офицерам воспользоваться отпуском солдата. Меня, как такового, выбрали в Солдат­ский комитет депутатом. Но чтобы чего-либо я знал в этом — ничего не знаю.

20. А колокола церквей с утра до самых вечерних зорь били, трезвонили — бодрость солдату давали. Министр Керенский, меньшевик, на месте не сидел: убеждал солдат продолжать войну, чтобы победа была за русскими. В Царском Селе устроили парад гарнизона, куда приехал сам Керенский. Он стал говорить за союзников: Англию и Францию, куда вербовали русских солдат. Я было тоже туда завербовался, а ко мне русский подходит, спрашивает: «Ты где родился?» Я ему отвечаю: — В России. В ответ я услышал: «Так сумей в ней умереть!» Я тут же эту вербовку порвал, стал думать за положение; я не знал, зачем им требовались русские солдаты: жить там или вое­вать? Человек человека убивает, а тут свои генералы маскировались, измену создавали.

21. На это все пришел Ленин, он сказал русским сло­вом: «За мир! Долой войну!» Большевики, рабочие пошли за ним. Он им обещал землю, шахты, заводы, он их делал свободными хозяевами во всей жизни. Пошел спор: кто этот Ленин? Одни говорят о нем с хорошей стороны, буржуазия называет его шпионом. Я получил задание стать на порученный пост, стоять часовым возле казарм и ждать Ленина.

22. В то время создавали маршевые роты, и я записался в учебную команду, а потом добровольцем на фронт; бросил все в Царском Селе и поехал на войну. Я ни о чем не думал, а мне казалось, что я еду в гости к тетеньке.

23. Погрузили нас в вагоны и повезли до самого Фрон­та по железной дороге. С каждой минутой мы приближа­лись к западу. Погода стояла ужасно жаркая, был июль месяц; никто не знал, что будет: то ли грудь в крестах, а может быть голова в кустах. В наступлении наших войск участвовал сам Керенский, призывая продолжать войну до победы. А программа большевиков призывала именно в это время закончить войну.

24. Приехали мы в Монск. Шли разговоры о Фронте; говорили, что сюда залетают неприятельские самолеты и беспокоят население. Военная обстановка заставляет применяться жить по-фронтовому. Пошли разговоры уже другие на Фронте, что генералы — изменники. Солдаты съехались, поговорили: за что воюем? — и бро­сили воевать.

25. Но нас направили по-над Фронтом и прицепили к нам обоз. От безделья мы занимались картами; денег на Фронте накопилось много, девать их было некуда. Сидели мы в окопах и ждали наступления. Вспомнил я про дом, про свою мать и про бедность семьи; ведь отец тоже слу­жит, и матери одной с детьми нелегко было жить. На ее адрес я шлю сто рублей, радости дома для матери не бы­ло конца.

26. А Ленин вел с собою советскую власть, ему хоте­лось это сделать, он с рабочими, крестьянами, солдатами пошел на Зимний дворец и отобрал вожжи у правитель­ства. Керенский сбежал, а с ним и другие. А советская власть заняла место в Зимнем дворце да в Петрограде, также в Москве и на Фронте.

27. Уже лозунг пришел к солдату: «Долой войну!», которую затеяли между собой капиталисты и царь — не поладили с немцем. Русские и немцы убивали друг друга, а Ленин ввел братание на Фронте. И это не помогло. Я уже был на Фронте, мне это все не доходило, я смотрел вдаль, хотелось видеть врага, а он не показывался — не видел я немца. А был я в окопах на первой линии, сидел в наблюдкоме, в секрете был.

28. А в Петербурге такой войны не было, здесь дрались на место вождя. Ленин инициативу забрал, он сам ставил людей на пост. А наше дело — сиди в окопах, жди какого-либо вздуманного наступления. В политике мы были сла­бы, но старались присматриваться по сторонам. Говорят солдаты между собою: «Немец пойдет в наступление?— Не пошел, что-то ему помешало». А потом русские тоже не пошли. А война: сидим в окопах, думаем про деревню, куда война не пускает. А потом пришел приказ: Гвардейской части сниматься с Фронта и дуть в тыл для усмирения Каледина на Дону.

29. Мы побыли в тылу, посидели; вот и моя война за­кончилась. Мы проезжали деревнями на отдых, места там были красивые — сколько садов! А сколько яблок в этих садах! Погода стояла хорошая, созрели яблоки. Но нам не разрешали не то что просить — купить и то не имели права.

30. Мы пошли с запада на восток, дошли до реки ЗБРУЧ и по ту сторону реки была видна русская земля. Ранним утром мы въехали в небольшой поселок, где был спиртной завод, и там было очень много железных бочек со спиртом. Один солдат проткнул штыком бочку, и люди пили спирт прямо из бочки. Я старался быть в стороне от этого дела: пьяных было ужас сколько! От спирта сгорело, т. с. умерло 24 человека. Что приходилось делать?!

31. Объявили нам, что возле церкви на площади будет собрание всего полка; будет выступать большевистский делегат. Им оказалась женщина, доверенная от большеви­ков — товарищ Бош. Она ловко спрыгнула с передков по­возки на трибуну и во весь голос сказала: «Здравствуйте, товарищи!» От нее пробежало волнение. Она нас спросила всех: «Почему вы здесь находитесь?» Мы ответили: «Вой­на». Она говорит: «Какая здесь война? Война на Фронте, а вы в тылу сидите. Вас капиталисты заставили, вы их слу­шаете. Большевики войны не хотят, все это сделала бур­жуазия, царь. А его теперь нет. Я вас прошу, как товари­щей, е ха ть до мой ».

32. Пошло братание между солдатами. Я как и все солдаты, был настроен быть поближе к дому. Вскоре на­шему полку после собрания дали право на отпуск; побыть дома у меня появилось неотложное желание, и я получил отпуск.

33. Природа готовила нашему брату 1914 год, чтобы мы знали, что не зря он был перед нами поставленный: царская война недаром передо мной себя раскрыла в таком действительном виде. Надо было тогда понять то, что люди всего человечества зря проливали кровь за капитал.

34. И даже думать тогда никто не мог, что будет новое в жизни и что Ленин своею агитацией для всего мира собь­ет по своим направлениям и заставит с 1917 года историю говорить по-новому.


Глава 6

ЖЕНИТЬБА ПАРШЕКА


1. Был ноябрь, шел сильный снег. Мы шли пешком до станции по снегу. Нас проводили, пожелали нам всего хо­рошего. Сели мы в поезд, который шел в Киев, через Дебальцево, Синельниково. Доехал я, наконец, до родных кра­ев. Так долго я не был дома! Когда я входил в родное село, то каждый кустик, каждая тропинка для меня были дороги.

2. Домой я пришел поздним вечером; все сидели за сто­лом, ужинали. И я увидел отца, мать, сестер и братьев. Встретили меня со слезами и радостью. Даже старенькая бабушка Александра встретила меня, как самого родного внука.

3. Дома мне рассказали за Украинскую Раду. В управе сидел Иван Егорович Слесарев, мужик грамотный, он при­зывал всех селян примкнуть к этой Раде. Но приехавшие с фронта люди примыкали к коммунистам, к организато­рам — Плесецкому, Туркевичу, Звонаренку, Кубриченочику. Дома гостем долго не проживешь, надо добывать ко­пейку, ибо жить нечем. Но как ее добыть: идти в шахту или добывать другим путем?

4. Я твердо решил на фронт не возвращаться. Вернул­ся с фронта и мой друг Иван, встрече мы с ним были рады, вспоминали прошлое, которое осталось позади. После того, как я побывал на войне, я стал совершенно другим и на жизнь уже смотрел по-другому — не так легкомыс­ленно, как раньше.

5. У меня явилась мысль во что бы то ни стало помочь отцу разделаться с этой шахтой, где он вечно работал. Я старался создать материальное положение семьи как можно лучше. Я был уже не мальчик, многие мои ро­весники уже поженились; я тоже начал присматривать­ся к девчатам, но бедность моего отца отталкивала мно­гих девочек.

6. Определить свое какое-либо дело я не мог — не бы­ло средств. Меня тревожила мысль: как бы помочь отцу? И вот я узнаю, что в Луганске фронтовикам дают водку на копейки. И решил я этим делом пожить; я же фронтовик — купить за копейки, а продать за рубли. Начал так нелегально трудиться и стал добывать копейку.

7. В то время люди поделились на две стороны: одна была историческая, можно сказать умершая — это капита­листы, которым не хотелось свое отдавать новому небы­валому закону. А другая новая — большевики, которые заняли уже большинство рабочих районов.

8. На Дону вокруг генерала Каледина сплотились ка­деты, донцы им подражали. Кое-где происходили бои меж­ду Красною гвардией и казаками Дона. В селе у нас тоже разделились на две стороны, почти все очень жили бедно, потому и занимались спекуляцией.

9. К тому времени у меня не было желания продолжать торговать водкой, и я придумывал найти дело повыгоднее и поближе. Луганск был от нас тридцать пять километров, и ходили мы туда пешком. Я стал у крестьян скупать се­мечки и перерабатывать на масло, а масло продавать. По­степенно я перебирался и в соседние села к богатым лю­дям, стал добывать копейку. Деньги у меня завелись, но все же я ставил себя ниже всех, крепко и низко кланялся, особенно перед богатыми.

10. Время подходило такое, что пора было уже приоб­ретать свою семью. Но моя мать, признаться, меня мучила: она была очень груба со своим характером, и девушки на­шей деревни ее боялись, и ни одна не соглашалась за меня выйти замуж. Родные тоже стали настаивать на моей женитьбе, но не разрешали жениться мне на ком я хочу. Но я оттягивал и помалкивал больше. Единственный мой вер­ный друг Иван, и тот женился. Остался я один холостяк из моих ровесников: ходил вечером на гулянки, хожу по-фасонному, в военном обмундировании; оно мне очень нравилось.

11. Случилось так, что мой друг Федор Боклог неожи­данно решил жениться на моей двоюродной сестре Марфуше, которая жила в Луганске у богатых людей. Вместе с ней там служила девчонка Уляша из деревни Рашково. Сестра приглашает ее, как подругу, на свадьбу; а друг Фе­дор приглашает меня, как товарища — и вот тут-то я встре­тил Уляшу. Увидел ее впервые и сердце свое ей отдал сейчас же и сам подумал: а вдруг она согласится за меня выйти замуж. Решил я ей ничего не говорить за свои безоб­разия, но я боялся как бы наши селяне не рассказали про меня ее отцу; он был известен как специалист. Ведь то было детство одно да бедность отца моего, и хулить за это нельзя было.

12. В этот вечер я всякими путями старался завлечь Уляшу и приглашаю ее пойти со мной в гости к моей тете, думаю: пусть посмотрит ее тетя и даст ей оценку. По дороге к тете мы вели разговор о родителях и работе. Меня брал страх рассказать правду. Я старался убедить ее своею умелостью. Из ее слов я понял, что работа в городе ей на­доела; и я говорил ей, что я всегда смогу обеспечить ее, если она только будет моей женой.

13. Этому знакомству с Уляшей были довольны все мои родичи, все были рады: наконец-то он женится! Да­же дедушка Гриша, отец матери, богатый мельник, дал слово помогать мне в этом, чтобы я женился на Уляше.

14. Я продолжал заниматься торговлей. Мне везло, наверно мне способствовала звезда моего счастья: я не считался ни с погодой, ни с расстоянием, ни с временем. В то время на Украине создалась Рада под кличкой Гет­мана и с помощью немецких войск стала разорять Укра­ину. В эту Раду влились люди, конечно, не бедного со­словия; они делали все, чтобы уничтожить большевиков. То же самое делали казаки на Дону, вплоть до того, что убивали бедноту.

15. Наше село находилось далеко от железной дороги, народ у нас был смелый и отчаянный — все дрались за свое большевистское дело; больше всего была сосредото­чена беднота. Организовали повстанческий отряд по борьбе с меньшевиками. К отряду примкнули массы с окружных сел, особенно с донских хуторов.

16. Я со всей душой старался быть в этом отряде с боль­шевиками, в Луганске я приобрел винтовку. Молодежь нашего села организовала большой отряд против казаков и жаждали наступления против них, но пришел приказ отставить это восстание. Как ни горько, но нам пришлось разойтись по домам.

17. А дома настаивали на моей свадьбе с Уляшей, она им очень понравилась. Окончательного договора об этом V нас с ней при встрече не было. После нашей встречи Уляша уехала в Луганск и там встречалась с моей тетей Екатериной, и они много говорили обо мне. В селе загово­рили не на шутку о женитьбе Паршека — так меня звали по-деревенски.

18. Уляша дала согласие свое и пригласила меня приехать к ней в Луганск. Когда я приехал в Луганск, то в городе проходила паника со стороны бедноты, такой же как и мы. Капиталисты, недовольные большевиками, всячески старались запугать бедный народ: обещали всех .загнать в Астраханские пески.

19. Но несмотря на все это, я твердо решил жениться. Мне тогда пошел двадцатый год. В этом году поднялась революция по всей России; поднимались бедные за свои права, им хотелось жить наравне с богатыми, иметь свой / клочок земли. Я тоже подумывал о земле, и мне хотелось жениться при советской власти, я считал, что она мне помо­жет как бедняку.

20. Алешка Слесарев да Николай обобщили это дело, они рассказывали, что есть люди, которые стараются и все свои силы кладут, чтобы разбить эту зверскую силу, кото­рая царила на русской земле. Советскую власть принес Ленин, за него встала беднота вся. А богатый человек этого не хотел видеть; гнилые и неверующие силы говорили, что не быть советской власти. Но против старого режима всегда были готовы выступить те, у кого раньше не было никаких прав. По всей России шли демонстрации, стре­ляли друг в друга. Я был всей душой рад, что белые пре­восходят богатых.

21. Уляша точно и окончательно решила выйти за меня замуж, встретила с радостью меня, стала ухаживать за мной, как за своим молодым человеком. Я давал ей слово все сделать, лишь бы жить так, чтобы не расходиться. А го­род был на военном положении: Красная Армия дралась с казачьими офицерами прямо на окраине города. Это был красивый и большой уездный город, я его знал хорошо.

22. Я приехал в Луганск познакомиться с родичами Уляши; там жили ее старшая сестра Таня и брат Герман. Мы встретили его случайно в столовой, где он, вооружен­ный, воевал с казаками. По всему было видно, что я по­нравился Уляшиным сестре и брату. Я рассказал ему, кто я и откуда. Село наше он знал хорошо, потому что много наших ездило в Рашково за горшками. Заметил я, что брат Уляши — большой хвастун и любит похвалиться. Пора было ехать домой, на вокзале мы расстались, и я уехал.

23. Я не хотел, чтобы в селе знали, когда я поеду сва­таться: боялся, что вдруг мне откажут — засмеют меня в селе, чего я боялся крепче огня. В назначенный день я и мой родной отец да отцов брат Федор поехали свататься ночью, чтоб никто из села не знал и не видел. Стояли ту­манные дни, проходил мясоед. На ветвях деревьев висел вишар — по старым приметам будет удача мне, как говорил дядя Федор. Он тоже переживал за меня.

24. Но положение нашей страны не на шутку было труд­ное: на нее обрушился чужестранный капитал войной, пошла паника на фронтах. Тогда большевики заключили договор мира с немецкими хозяевами, но кровожадные немцы не посмотрели на это и полезли со своими войсками на Украину, занимали украинские села и города, брали пленных. Красногвардейцы вступали с немцами в бой, чтобы не пустить на свои земли; они держались, посколь­ку верили слову Ленина.

25. Но мне не до этого положения, что строилось в по­литике. До станции Лутугино мы шли пешком, купили там билеты на Луганский поезд и отправились на Рашково. Пришлось переправиться через реку, где на мосту стоял патруль; нас задержали. Но в деревню шло несколько чело­век рашковцев, и с ними вместе мы отправились.

26. Нас привели к небольшому украинскому домику, где жил Федор Матвеевич Городовитченко. Я, как жених, вошел первый; в хате было темно, видно все легли спать. В темноте раздался мужской голос, зажгли коганец, и сквозь мрачный свет я увидел, с кем роднюсь: передо мной стоял мой будущий тесть, да братишка Федька. Разговор был короткий: бутылку на стол с хлебом, с солью — и сва­товство пошло полным ходом. Тесть спросил меня, с лю­бовью ли я беру Ульяшу. Я ответил: — Конечно! Если бы я не любил ее, я бы сюда не приехал.

27. Я волновался за отца, что он спьяну может на меня наговорить, что хочешь. И мы вели с Уляшей разговор: я давал супружеское слово, что приложу все силы для того, чтобы она не была мной обижена.

28. Прошло немного времени, как сыграли свадьбу, ко­торая проходила по старому обычаю: я женился под венцом, венчал нас батюшка Сергей. На свадьбе были и мои родные, и со стороны Уляши родные. Свадьба прошла неплохо, и я уже считался таким же хозяином, как и мой отец.


Глава 7

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА


1. В обстановке молодой революции и гражданской войны я занялся торговлей, чтобы содержать свою семью: возил подошву из Алчевска по местам на Дон. А на Украине к власти пришел пристав, собирались воевать с большевиками. Ввели мобилизацию, и хотели меня завербовать, но я нашел выход: устроился подручным слесарем на завод. Скоро мой старший слесарь ушел в отпуск, а я сбежал.

2. И решил я уйти на Дон. Нанялся к крестьянину убирать хлеб, ибо наняться на службу мне не удавалось; приходилось работать где придется и кем придется. Жить приходилось по-разному. Собралось нас несколько человек, собрали деньги на вагон беклесу (патоки), но наших деревенских накрыли шулера: подсунули пакеты с бумагой вместо денег, и пропали мои последние копейки.

3. Проработал я сезон у крестьянина, убирал хлеб; и пошел работать на рудник Финогенова. Чтобы устроиться, отдал ему мешок муки. А дома над моим отцом издеваются, бьют шомполами за мое бегство: им хотелось, чтобы я шел за них, за богачей воевать. Но работала подпольная организация, и я ждал своих товарищей. И пока они не пришли, я не бросал своей работы в шахте.

4. Мы все старались помочь им: я сам взрывал мост железнодорожный возле Македоновки, под откос пустил поезд. Самое жестокое время было тогда для бедноты, когда белые офицеры разделились на части и каждый хотел, чтобы служил именно у него забитый горем бедняк; каждому хотелось быть царем.

5. А большевики держались за Москву и Ленинград и не думали сдавать власть капиталистам. И весь народ их поддерживал, ибо только Ленин вел народ по пути справедливости.

6. Я хоть и был в тылу белых, но всегда старался чем- либо помешать белому офицеру; у меня являлось желание отомстиить за всю их неправду. Я много и крепко помогал подпольной организации и старался, чтобы этого не заметили те, кто помогал капиталу.

7. Я ушел с шахты и занялся опять торговлей. Однажды переходили мы границу между корниловцами и большевиками в Бахмуте после ночного налета красногрвардейцев, и меня задержали белогвардейцы и хотели меня расстрелять, но благодаря женщинам, которые шли со мной, меня не расстреляли — они упросили.

8. За время торговли я много ходил пешком, и все хутора и села стали для меня родными. Ходили по линии фронта: белые вывесили белую ленточку, красные — красную. Это были наши; кто кровью завоевывал свое право.

9. Нам посоветовали они пройти в более безопасном месте, так как скоро будет бой. И по нас строчили белые из пулемета; мы побежали по глубокой балке, вышли на равнину и увидели офицера на лошади в развевающейся бурке. Резким голосом он кричал: «Тварищи, вперед!» Я не мог удержать слез, а в душе говорило, что это — наше родное.

10. Жена моя Уляша крепко просила меня, чтобы я от нее не отрывался. А жизнь была какая-то разбитая, неопределенная: жили как придется. Даже деньги, и те ходили разных видов: украинские, царские, большевистские, — кого придерживаться, сам Бог один знает.

11. Что творилось в стране, и разобрать нельзя. Где угодно можно встретить фронт, бои; и погибнуть можно ни за что, ни про что. Кто-то донес в село весть, что меня расстреляли, — большое горе моей молодой жене Уляше. А я в это время держал путь в тыл России, в Харьков, чтобы пробраться за дешевой мануфактурой. По пути встречалось много неприятностей, часто по нас стреляли из артиллерии кадеты, но на наше счастье снаряды не разрывались. Казалось, я не вернусь отсюда живым.

12. На Украине, как и в России, проходила ужасная шумиха. Были большие в командовании измены: много генералов мешали, особенно были Корнилов, Деникин, Колчак, Юденич и Шкуро. Все они не хотели советскую власть, у них в голове своя была политика, свой военный режим. Также свирепствовал Гетман, и также развивал свою идею Петлюра, а Махно все время старался мешать всем — его дело защищать мужика, украинца.

13. По пути в Харьков мы узнали, что наши повстанцы захватили Лутугино и соединились с регулярными войсками, чем были очень недовольны казаки, — они дрались не на жизнь, а на смерть.

14. Вернулись мы в наше село, которое уже было освобождено от казаков большевиками. В селе, как и повсюду, никто ничем не занимался. Из нашего села собралось несколько стариков и в Щетовских балках начали раскапывать шахту, чтобы приобрести для себя топку. А мы, молодые мужчины, целыми днями разведывали, где что находится у казаков, чтобы все, что попадется на пути, уничтожить. Мы взрывали мосты, железную дорогу, склады — работали, кто как мог.

15. Однажды через наше село очень низко пролетел самолет и сел где-то недалеко от шахты, которую наши отцы раскапывали. Приходят летчики к ним в землянку, где они отдыхали после работы и спрашивают, где они находятся? Иван Егорович Слесарев им ответил: «Вы находитесь в плену; это Украина, а ваш фронт на Дону». Они отделили моего отца и Степу Кобзина охранять самолет, а Иван Слесарев послал Аксена за нами, чтобы мы приехали спалить этот самолет.

16. Так мы и сделали с товарищем Иваном: приехали на паре лошадок с винтовками; постреляли по самолету в бензобак, разбили — бензин полился, и мы запалили его спичкой. Самолет загорелся как свеча.

17. Казацкие летчики ехали к самолету со станции Щетово на волах в надежде забрать его волами, но не успели. Им ничего не оставалось, как потребовать — и сотня казаков выехала в наше село. В семье у нас узнали, что случилось с самолетом, и знали о том, что казаки непременно приедут искать виновного. Моей бедной матери и моей жене пришлось много пережить из-за этого; и как раз жена моя вот-вот должна была родить младенца.

18. Мы все, как один, не явились в свое село, а старики собрались в один дом и ждали, что за ними приедут и заберут их, и какая кара ждет их — не известно.

19. Казаки приехали в село днем, окружили нашу хату и стали искать виновного — сторожа самолета, им был назначен мой отец. Утром прискакала сотня казаков, у них были записаны моя фамилия и Кобзин; бросились в хату с обыском, но кроме моей Уляши, которая ночью родила сына никого не было. Она лежала в постеле и не поднималась. Молодой офицер подошел к кровати и сказал ей, чтобы она убиралась с этой хаты, ибо сейчас хату спалят. Жена моя с трудом поднялась и перешла в дом моей родной тети Дуни.

20. А в это время нашли всех, кто охранял самолет, особенно искали моего отца, как отца партизанского сына. Чего только мой отец не перенес из-за меня! А тут грозит тюрьма, а может быть и расстрел. Но все остальные старики стали защищать моего отца и сознательно все пошли в тюрьму. Сотня ушла и с собой забрала всех шахтеров; тех, кто уходил в лес, тоже забрали как партизан. Но я не попал, я ушел из села в лес, и меня не видели. А в лесу было наше убежище.

21. Всех наших отцов повезли в Ровеньки для допроса, а потом их отправили в Каменские погреба, где свирепствовал тиф; никакого спасения, только одни вши, которые передавали с одного на другого эту заразу.

22. Пробраться туда никому не удавалось, власть проверяла всех идущих, никому зря пропусков не давали. Нам, украинцам, запретили проезд на Донскую землю. И я стал обдумывать план и поставил перед собой задачу: пробраться по режимным условиям.

23. Я не смотрел ни на какие тогда условия и события; а. на русской земле тогда везде и всюду лилась кровь, и разделился народ тогда на две части: одни пошли на сторону белых — это народ старого режима со своими собственничеством; а другие — на сторону красных, здесь люди дрались за свое приобретенное.

24. Хотя большевики и заключили мир с немцем, но он продолжал лезть на Украину, и большевики отступали. Мы остались без всякой защиты. Как немцам, так и англичанам, хотелось господствовать над народом, особенно свирепствовали англичане, — им хотелось овладеть Кубанью и Доном. Фронт бился под Царицыном, и также на Украине; была суматоха.

25. Мы отправились в Каменск выручать своих. Со мной пошлин Василий Платонович, Василий Никитович и Михаил Егорович Слесарев; я вел за собою их, чтобы вернуть наших с этих Каменских погребов — они там умирали. Мы шли пешком до Колпаковой.

26. Раньше я видел, как верующие казаки Морозовского прихода с прославленным ростовским епископом молились: все верующие обычно становятся молиться на восток, а епископ Гермоген вместе с казаками повернулся на запад, потому что фронт находился под Царицыном, на востоке, и там были большевики. Чтобы не молиться за победу большевиков, они и повернулись на запад.

27. Это были не люди, а буржуазная свора, и ненависть к этой своре овладела мной. Я был уверен, что эта свора непременно будет разбита. И вот такие негодяи загнали ц подвал на съедение тифозным вшам моего отца и много невинных шахтеров.

28. Все наше село утверждало, что самолет сожгли партизаны Ивана Савина, который в нашем селе перебил всю варту, т. е. милицию. Но казаки держали моего отца напрасно, из-за меня он терпел и нес всю тяжесть.

29. И я пробирался к нему, чтобы спасти. Дошли мы до Колпаковой пешком, а там сели на поезд до Зверева. Доехали до Зверева, где сделали пересадку на ростовский поезд. Но для этого нужна на пропуске подпись коменданта. Это был старый офицер, он знал за проделки наших шахтеров и не давал пропуск. Но я подошел к нему с хитростью: как военный солдат предъявил ему свои справочки, и он, не глядя на них, расписался на обороте.

30. Так мы доехали до Каменска. В городе был ужасно тяжелый воздух, стонал какой-то тускло-непонятливый смрад. Приехали мы туда не с голыми руками, а каждый привез по фунту сливочного масла для того, чтобы жену врача удовлетворить. Эти люди на подарки очень завидовали.

31. Мы нашли старшего врача, кто ведал этими погребами, и вызвали к себе. К нам вышла женщина высокого роста, блондинка, жена этого врача, и спросила, кто мы есть? Мы преподнесли с просьбой подарок; она с радостью приняла у нас масло и помогла нам: она упросила мужа выдать нам девятнадцать пропусков. По ним мы прошли в погреба.

32. Когда нам их открыли, то было невозможно смотреть на то, что там делалось — почти все лежали больные тифом. Отец мой не был болен, а все остальные восемнадцать человек лежали без движения. Я предложил отцу уйти отсюда, но он не пожелал этого; он предпочитал умереть здесь с товарищами, ибо на воле, говорил он, все равно рано или поздно, казаки узнают и убьют.

33. Многим я дал пропуска, чтобы уйти из этого ада: было тяжело смотреть, как народ сам себя закапывал — это была просто одна жуть. Кто видел все это и понимал, он сказать не имел права, — существовал очень большой режим, который не считался с человеком.

34. Кучка образованных и добрых, по их выводу, людей творила безобразия, зверски расправлялась с теми, кто лез на его хозяйство — это тогда бился богач за свое собственное добро. Права у них широкие, у них были свои земли, заводы, фабрики и шахты — все это было капиталистических рук дело. Им были преданные казаки, и попадись им под руку человек, который поддерживал сторону красных, они как собаки растерзали бы его, как вот к примеру, держали в погребах этих невинных шахтеров, обрекая их на верную смерть; а ведь у них дома семья, жена, дети.

35. Стояли жаркие летние дни. Мы двое суток свободно расхаживали да разгуливали и не думали о том, что делалось в Природе: запах от умерших вместе с воздухом мог подняться и сесть на чистую воду как язвочка и плыть по Донцу вниз до самого Дона. И там пройти мимо города Ростова и попасть в Азовское море, — там на перешейке Черного моря соединиться и произойти в черноморский нордост, развиться по Природе и упасть там, где этого в жизни не было.

36. Я с друзьями оставил Каменск, а у самого зародилась после всего виденного болезнь: мешать белой армии. В Красную армию я не пошел лишь только потому, что моя жена просила меня не бросать ее с маленьким сыном. Я ее уважал, потому подражал ей во всем. Приехали мы в Зверево, никто у нас документы не проверил. После возвращения из Каменска я по-прежнему занялся спекуляцией, и объявился торгашем на все село. Чем я только. не торговал: возил семечки, таганрогскую подошву, харьковскую мануфактуру. И чем больше я этим занимался, тем больше приобретал себе таких же друзей. Дошло до того, что мне стали предлагать фальшивые деньги. Я один из всех, кто не тем чем нужно занимался в то время: ведь я дал слово своей Уляше, что положу все силы, чтобы сохранить ее со своим рожденным сыном. Мне хотелось, чтобы мой сын возрастал без всякиих забот.

37. Водочку я тогда крепко пил, да присматривался глазом к чужому женскому телу; привычка, конечно, нехорошая, но приходилось переживать все неприятности, которые встречались в жизни. Ошибки свои я признавал — безобразник я был большой, но если мне поручит партия, что бы то ни было выполнить — я разобьюсь, а сделаю. В душе я всегда держал Ленина из-за его доброты к беднякам.

38. Ездить мне по моей профессии приходилось много, и многое я видел, что вокруг происходило. Видел, как на станции Бахмач Петлюра с Гетманом дрались, и видел, как в Белгороде красные хотели выбить немцев, а тем не хотелось отступать, и они упорно отбивались. В этом же Белгороде наши большевики прислали к немцам своих на переговоры, а они встретили штабом и расстреляли.

39. Однажды немецкий офицер придрался из-за ненависти к еврею: якобы еврей вытащил у русского последние деньги. В это время проходили русские пленные, и рука этого офицера легко ложится на лицо еврея; офицер выступал против евреев — зачем им даем права? Они, немцы, евреям воли не дают. Все хорошо понимали, что это своего рода агитация; народ знал, что немец болтает вздор, и его агитации никто не поддался.

40. Большевикам и всему русскому народу жаль было, что Украиной владел немец, они крепко терпели за это от русских. Стало видно повсему, что положение казаков усложняется, — они начали отступать и с собой забирали у населения все, что только им попадалось на глаза, а особенно, лошадей.