Григорий Поздняков

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12

Глава 13.

Через пару дней мне передали, чтобы я явился на заседание парткома института киноинженеров. На повестке дня стоял вопрос: «Аморальное поведение Позднякова Григория, студента четвертого курса института киноинженеров». Собралась вся партийная ячейка в количестве пятнадцати человек.

Заседание открыл заместитель секретаря партийного комитета, заведующий кафедрой физкультуры товарищ Сидоров Прокофий

Тимофеевич. Это был человек высокого роста, с жесткими волосами, которые всегда торчали у него в разные стороны, с достаточно тупым выражением лица, потому что всю свою сознательную жизнь он бегал на короткие дистанции и ставил местячковые рекорды по пятиборью.

Товарищи, - громко и, как-то просяще, произнес он. – В нашем

институте произошла большая проблема, и нам надо, в срочном порядке, ее решать.

Слушая его речь, я подумал, что мой вопрос снят с повестки дня, и это он говорит не про меня, а просто, о том, что отключили свет или холодную воду. Но я ошибался, речь шла именно обо мне.

Наш студент, - продолжал он, - стал на путь антисоветской

деятельности, был задержан милицией, при попытке внушить нашему обществу религиозную пропаганду Запада, при помощи музыки и стихов. Для нашего учебного заведения – это катастрофа, это позор!

«О чем он говорит? – думал я. – О том, что Димон спел песню «Алюминиевые огурцы» у Казанского собора?»

Откуда у Вас такие сведения Прокофий Тимофеевич? – спросил его

секретарь партийной организации Соколов Владимир Вениаминович.

Вчера вечером, как полагается, я включил приемник и настроился на

станцию, которую я частенько подслушиваю.

Подслушиваете? – переспросил его Соколов.
Да, потому что, то, о чем там говорят слушать невозможно.
Ну-ну, продолжайте.
Так вот, слышу я от ведущего радиостанции Севастьяна Новгородцева,

что в Ленинграде был задержан студент института киноинженеров - Поздняков Григорий за религиозную пропаганду и оставлен в камере милиции на всю ночь.

Вот это да! – вклинилась секретарь комитета комсомола симпатичная

Любаша, - На весь мир о нашем институте сказали. Здорово!

Да, товарищи, на весь мир и такой позор. Я лежал в кровати перед сном

и краснел.

Что делали? – переспросил Соколов.
Краснел от стыда за этого «героя», - он показал пальцем на меня. – Я

хочу поставить вопрос жестко: нам такие учащиеся не нужны. Нужно отчислить его из рядов советского студенчества.

«Да, довыступался, пиздец подкрался незаметно. Ну, Валера, прославил меня, хоть бы не называл, где я учусь, кретин», - сидел я и думал, посматривая в окно на теплый весенний денек.

В зале после таких слов наступила минутная тишина. Из-за стола вышел товарищ Соколов и подошел к кафедре.

Прокофий Тимофеевич, - обратился он к заму, - Вы мой заместитель по

работе с молодежью. Как же Вы, человек, который состоит в партии уже пятнадцать лет, можете вечерами слушать «вражеские голоса» по приемнику.

Это возмутительно.

Прокофий широко открыл глаза и, слегка, рот. Он ничего не мог сказать вразумительного, кроме, как:

Да я же не слушаю, а подслушиваю, - оправдывался он.
Какая разница, разве в этом дело?! Такое поведение не делает Вам

чести! Мой зам вечерами слушает антисоветчину! – продолжал возмущаться Соколов.

Вы что же, меня обсуждать будете или студента Позднякова?
Давайте пока не будем делать выводы. О Григории я слышал и другие

положительные отзывы. Он хороший организатор культурных мероприятий, неплохо учится и для института сделал немало. Так, Григорий? – обратился он ко мне.

В ответ я, нехотя, кивнул ему головой, потому что говорить мне ничего не хотелось.

Ну, так вот, товарищи, - продолжил он, - Я предлагаю не отчислять

студента Позднякова Григория, а ограничиться строгим выговором, а если такое повторится, то будем решать по-другому. Кто за это предложение, прошу голосовать.

Все подняли руки, кроме Прокофия Тимофеевича. Он сидел, опустив низко голову, и рассматривал надписи на парте, которые написали нерадивые студенты. Одна из них была вырезана ножичком крупными буквами «козел».

Заседание закончилось, и все стали расходиться. Ко мне подошел Соколов.

Григорий, я знаю, что ты неплохой парень, но какого черта ты

занимаешься всякой ерундой?! Зачем тебе это надо?

Владимир Вениаминович, мне интересны многие вещи, которые

творятся у нас в городе. Я просто интересуюсь религией.

Ты что, веришь в Бога?
Наверное, нет. Но знать об этом мне хочется
Лучше займись учебой, сессия уже скоро.

Я поблагодарил этого умного и доброго человека. Если бы не он, меня бы точно отчислили.

По общежитию слухи разлетались с неимоверной быстротой. Сокурсники стали на меня показывать пальцем и говорить, что вот студент, который уверовал в Бога. И мне пришлось играть эту незамысловатую роль. Я прочитал Библию, она далась мне на редкость легко, и мог свободно оперировать цитатами из Нового завета.

Как-то на одной из студенческих вечеринок, ко мне подошла девушка, слегка подшефе. Маленькое и милое, симпатичное создание.

Григорий, я хочу покаяться в своих грехах, - из глаз ее потекли слезы.

Я обратил внимание, что пуговицы на ее кофточке были расстегнуты, и выглядывала из-под нее небольшая, но хорошей формы, грудь.

Я знаю, что Вы можете отпустить мне грехи.
Почему я?
Вы – верующий человек и можете меня понять.

Я, как актер, стал играть свою роль.

Слушаю тебя, дочь моя, - проговорил я глухим басом, положа ей руку

на лоб.

Меня сейчас оттрахали три мужика на втором этаже в общаге.
Сразу все вместе? – с интересом переспросил я.
Да, одновременно, - и она еще больше начала рыдать.
Расскажи поподробнее, только тогда ты сможешь очистить душу, -

продолжал издеваться я.

Ну, в общем, у одного я делала миньет.
Что делала? – переспросил я.
Ну, член сосала, а двое других меня трахали по очереди в разные места.
Ты сопротивлялась? тебя изнасиловали?
Нет, я сама так захотела попробовать, и, самое главное, что мне очень

понравилось. А теперь понимаю, что совершила ужасный грех. Что же мне делать?

Да, действительно, грех, если бы ты только с одним – это один грех. А

тут сразу три. Значит три греха.

Да, наверное, я после смерти попаду в ад. Какой ужас! – и слез стало

еще больше.

Она прижалась ко мне и начала рыдать в мою рубашку. Я почувствовал легкое возбуждение, обнял ее и поцеловал. Что было дальше – описывать не буду. Скажу только, что эта девушка за один вечер совершила четыре смертных греха.

Напоследок я сказал ей:

Ты, главное не унывай, грех предаваться унынию, когда есть другие

грехи. «А для чистых – все чисто», - «не в тему» процитировал я апостола Павла.

Мне было как-то неловко перед исповедующейся малышкой, что отпустил ее грехи именно так, а с другой стороны, есть хорошая русская пословица: «Клин клином вышибают». Мне казалось, что девушка осталась довольна, потому, что она поняла, что такие «верующие-мерзавцы» грешны еще больше, чем она. Ведь грех сотворен человеком, но вкус у него божественный.

Единственная неприятность во всей этой истории то, что через два дня мне пришлось обратиться к венерологу – схватил легкую «простуду», а именно «насморк», который лечил две недели. «Да, - подумал я, - неплохо быть отцом-исповедником, они, наверное, и не такое выслушивают. Просто, как секс по телефону. И как только они с такими эротическими рассказами живут спокойно, можно с ума сойти от подобного рода историй. Оскар Уайльд был прав, когда написал: «У всякого святого есть прошлое, у всякого грешника – будущее» Мое будущее было беспросветно грешно.

После таких громких инцидентов мы не перестали общаться с Валерием Бариновым. Я относился к нему и к его поступкам по-христиански, то есть прощал. Он, в свою очередь, пообещал нам, что в такие авантюры впутывать

нас не будет. И мы ему поверили.

Наступило лето, и все студенчество из нашего института направилось на практику в Одессу. В этом теплом и милом городе мы должны были в течение месяца проходить практические занятия на заводе «Кинап» и в Одесской киностудии.

Запах Черного моря и каштанов кружил молодому студенчеству голову. Дешевое сухое вино «Ркацители» покупалось ящиками и выпивалось за один присест. Одесса, по-своему, красивый город: неширокие улицы, которые то спускались, то поднимались в город, симпатичные женщины. Почему-то именно в этом городе красивых женщин было в большом количестве. Идя по улице, постоянно приходилось оглядывать и восхищаться этими милыми созданиями и при этом тяжело вздыхать, говоря себе под нос: «И кто же ее трахает?». Когда я видел женщину, то почему-то всегда чувствовал себя подлецом. «Может, Библии начитался, - думал я».

В Одессе нас поселили в студенческом городке мореходного училища. Общежитие было в очень запущенном состоянии. Двери в комнатах не закрывались, потому что не было замков. Горячая вода была только два часа, и то вечером. Но нам она была не нужна, потому что все свободное от практики время мы проводили на море. Настроение было всегда хорошее и хотелось жить. В комнате нас селили по пять человек, но это нам не мешало заниматься сексом каждую ночь с калининградскими студентками из института легкой промышленности. Они также, как и мы, приехали на практику. Иногда стоны женщин и скрип кроватей не смолкали до самого утра. И при этом никто никогда никому не мешал предаваться любовным утехам.

Возмущался только девственник-отличник Козя. Козя ненавидел женщин всем своим девственным существованием. Педиком он не был, просто он не любил секс, может, у него была какая-то патология, не знаю. Секс – дело вкуса. Для одного это плохо, для двоих – хорошо. Козя был один, и это было плохо для нас. Он долго не мог заснуть и, со всей своей праведностью, посреди самого ответственного момента, когда ты уже не мог и хотел взорваться, кричал:

Эй, бляди и блядуны, как вам не стыдно этим заниматься здесь и при

мне. Вы превратились в животных.

В него летело все, что попадалось под руку, даже трусики партнерш. Правда, отобрать у него потом белье было невозможно. Приходилось утром, пока он выходил в туалет, доставать из-под его подушки женские атрибуты. Может быть, он был фетишистом и специально нас провоцировал.

Через неделю у нас с Димоном закончились деньги, все было пропито подчистую. Мы болтались по заводской столовой предприятия «Кинап» и ели соленую капусту, которая лежала на столах бесплатно и в большом изобилии. Через два дня желудок дал о себе знать, и, после такого незамысловатого обеда, приходилось блевать в туалете.

Нам надо что-то делать, я уже не могу есть это дерьмо, - сказал я

Димону.

Да, нам нужно как-то зарабатывать, - согласился он.
Может быть, пойдем на Дерибасовскую с гитарами. Положим кепку и

насобираем себе на обед.

Так мы и сделали. Каждый вечер сидели в подземном переходе и пели дурными голосами песни. Вид у нас был достаточно жалкий. И деньги нам кидали не из-за песен и творчества. Прохожим нас было просто жаль, это нас кормило недолго. Денег нам перепадало все меньше и меньше и меньше, и хватало уже лишь на тарелку супа без хлеба.

И в один из вечеров неожиданно встречаем Валеру Баринова, который приехал в Одессу по своим миссионерским делам.

Привет! – радостно прокричал он нам.

Мы были удивлены не меньше, чем он.

Как здорово, что вы в Одессе! Мне вас опять Бог послал. «Трубный

зов» - в полном составе. Слава богу! Аллилуйя! - он захлопал в ладоши, как ребенок в цирке при виде клоунов, и обнял нас.

Валера, как у тебя с деньгами? Мы ужасно поиздержались.
У меня нет денег, - с улыбкой ответил он.
Это плохо, мы уже скоро заработаем язву желудка.
А вы у Бога просили?
Чего? Манны небесной, что ли? – сострил я.
Не просили, а нужно было. Пойдемте к баптистам, у них сегодня

свадьба, и мы приглашены.

Кто жениться?
Замуж выходит дочь просвитера церкви.

Это радостное известие нас с Димоном слегка взбодрило. Свадьбу устраивали за городом. Были поставлены два огромных шатра, а внутри них сколочены дубовые столы и стулья. Такого изобилия еды я не видел, да, наверное, и не увижу больше нигде. Нет смысла все это описывать, просто возьмите меню пяти дорогих ресторанов, сложите их вместе и получите свадебный стол баптистов.

Народу пришло не меньше пятисот человек, все были очень нарядные. Мужчины в белых сорочках, а женщины в нарядных платьях ниже колен: замужние - с косыночками на голове, а незамужние девушки - с распущенными волосами и без косметики. Было такое ощущение, что попал на праздник «девственности» и чистоты.

Вообще я заметил, что девушки без косметики выглядят как-то чище и, по-детски, наивнее. К ним не хочется приставать по-наглому, а просто тянет с ними пообщаться, принимая их лучезарные улыбки и тая в их навности.

Расскажу, как выглядели мы с Димоном. Я был одет в черную футболку с рваным рукавом и потертые джинсы с заплатками. На голове грязные длинные волосы. У Димы все почти то же самое, только джинсы были в начале приезда в Одессу белыми, а от времени они стали серыми. На голове был такой же бардак, только с примесью дешевого вонючего вазелина. На публику мы произвели такой же эффект, как выход

молодоженов в зал. Я слышал, как из толпы доносились вопросы и ответы:

Кто это такие грязные?
Тише, а то услышат. Это «Трубный зов», помнишь такую группу?
Ого, как их жизнь-то потрепала!

По поводу таких реплик мы не обижались, нам было все равно, как думают о нас «братья по вере».

Когда мы сели за стол, нам постоянно, видя наше нищенское положение, подкладывали еду милые барышни. Одна девушка, ее звали Алла, была очень красива. Если бы на нее наложить легкую косметику, она бы нисколько не уступала мировым фотомоделям.

Вы приехали из Ленинграда?
Да, - прожевывая четвертый голубец с мясом, сказал я.
Наверное, чудный город. – Она говорила с легким украинским

акцентом и, мило улыбаясь.

Неплохой, но шумный. – Я, как мог, поддерживал разговор.
Когда Вы уверовали в Бога? – серьезно спросила она.

Я ужасно не хотел врать этому милому ангелу.

Я на пути к богу.
Очень хорошо, я Вам могу помочь в этом.
В чем?
Быстрее принять веру и креститься.

Я сделал многозначительную паузу, поглядывая на купол шатра, и опять почувствовал свою порочность.

И в этот момент Валера нас окликнул, мы должны были для жениха и невесты исполнить две песни из нашего репертуара. Я с переполненным животом и барабанами поплелся на помост, что-то вроде сцены, , и стал играть. Выступление, как всегда, прошло на «ура». После него перед нами стали заискивать прихожане свадебного пира.

Ну, так как, Вам помочь? – опять меня спросила Аллочка.
Милая сестра, - я обратился к ней по протестантскому обычаю, как Вы

себе это представляете?

Я Вам буду объяснять отдельные главы из Библии, чтобы Вы поняли

замыслы Божьи.

Отупев от обилия еды, я небрежно сказал ей:

Я согласен
Хорошо, завтра жду Вас в нашей церкви, - она написала мне

авторучкой адаадрес.

«Какого черта я согласился? - думал я. Единственное, что меня прельщало, это красота Аллочки, - Лучше бы на море брюхо грел». Но у меня еще оставались принципы. «Уж если ты назначил свидание, ты обязан придти», и я поехал в церковь, которая находилась на окраине города.

Оказывается, сегодня у прихожан храма было молодежное собрание. Я, без особого интереса, отсидел на службе, сделав для себя вывод, что

все они, по большому счету одинаковы. Библия уже две тысячи лет не

менялась, и ничего нового мне выступающие рассказать не могли. Они просто выдергивали цитаты и комментировали, как они их понимают.

После собрания мы с Аллочкой пошли гулять по парку, нашли скамеечку и начали общение теплым одесским вечером.

Ну, какая тема Вас, Григорий, интересует?

Я ничего не мог припомнить из того, что знал, и на ум пришла одна из заповедей Моисея.

Как ты понимаешь фразу: «Не прелюбодействуй»?

Аллочка задумалась, улыбаясь сказала:

Нельзя смотреть на женщину, как на объект вожделения и похоти – это

грех.

А как же на нее смотреть?
Как на равного человека, - уверенно сказала Алла.
А откуда, по-твоему, тогда дети возьмутся? Чтобы смотреть на

женщину равнодушно, нужно быть полным импотентом. От импотенции, конечно, никто не умирал, но и никто не рождался, - ехидствовал я.

Дети – это совсем другое. Детей нужно иметь от любимой жены.
Как же я, по-твоему, могу любить женщину, не прелюбодействуя с ней.

По-моему, это невозможно.

Нужно смотреть не на тело, а на душу человека.
Ты знаешь, Аллочка, по-моему, ты еще ребенок. У меня не встает до

тех пор, пока я не увижу тело женщины. А если я вижу красивое тело, то сразу, автоматически, попадаю в отряд «прелюбодеев». Ты понимаешь меня?

Да, понимаю.
Ну, так как же быть?
Нам дьявол подсунул этот грех, и мы должны его научиться побеждать.
Если бы мы его побеждали, то ты бы никогда не родилась на свет. Мне

кажется, что здесь очень много противоречий. Хорошо, давай возьмем другую заповедь.

Какую?
«Не убий».

Аллочка опять призадумалась и сказала:

Нельзя лишать жизни человека, которую ты ему не давал. Убить

человека может только тот, кто дал ему это, то есть Бог.

Значит тот, кто убивает, попадает в ад?
Безусловно, туда ему и дорога, - уверенно сказала она.
А что же нам делать с войнами?
Войны?
Да, войны. Значит, по-твоему, солдаты, которые защищали нашу

Родину от немецких оккупантов, уже все отдыхают в аду? Те, кто убивал фашистов? Они что, в аду?

Аллочка призадумалась, тяжело вздохнула и сказала:

Мой дедушка погиб на войне, защищая город Одессу.
Значит, и твой дедушка в аду.
Зачем Вы так говорите?

Она заплакала, встала и еле выговорила:

Я верю в Бога уже пять лет, но мне кажется через вас говорит дьявол.
Успокойся, Алла, я просто задаю тебе обычные, примитивные вопросы.

А ты не знаешь на них ответов. Вот и все.

До свидания. Мне пора ехать домой.

Я посадил Аллу на троллейбус и пошел в общежитие.

«Как несложно сбить с толку убежденную баптистку», - думал я. Хотя на свои вопросы я легко мог найти ответы. Я просто хотел проверить подкованность христианки. И она потерпела полное фиаско в своей вере, а меня обвинила в дьяволизме.

Если у верующего человека нет ответов на вопросы, то он ссылается либо на бога, либо на дьявола. Мужчина способен управлять своим умом, поэтому вера в Бога у него намного тверже, чем у женщины. И таких незамысловатых вопросов женщинам лучше не задавать, они все равно не знают на них ответы, и веру у них можно подорвать окончательно и бесповоротно.

А религия женщинам нужна и необходима, без нее они теряются в этой жизни. Я бы сказал, что женщинам вера в Бога придает еще больше женственности, они становятся добрее и милосерднее к мужчинам. У них прибавляется терпение и выносливость по отношению к самцам.

Верьте в Бога, милые женщины и не теряйте с этим свою внешнюю привлекательность.

Мы объездили все протестантские церкви в Одессе. Мне такие заведения уже стали надоедать. Я уже, без особого труда, мог отличить верующих, они были как-то похожи друг на друга. Совершенно одинаковые психотипы, небольшая отличительная черта в мышлении, разговоре и поведении. Да, действительно, стадо и пастырь у них был один. Мне иногда казалось, что какая-то высшая сила проштамповала их своим небесным клеймом.

Но обряды в этих церквях были разными. Мне запомнилась община харизматов в рабочем поселке под Одессой. В очень маленьком и душном помещении собрались «овцы» - так они себя называли, которые разговаривали на «ангельских языках».

Нормальный человек, видя сие беснование, незамедлительно бы вызвал «неотложку», чтобы помочь бедолагам вправить мозги, но они считали себя одаренными свыше, и что на них снизошла божья благодать. Члены церкви трясли головами под мотивчик, который напоминал репертуар группы «Ласковый май» в худший период, топали ногами с криками «Дьявол побежден!» и пели на ином языке всякую белиберду.

Сами верующие не понимали, о чем они поют, доведя себя до эйфорического экстаза. Беснование продолжалось около часа, участники сильно вспотели, женские блузы плотно прилипли к мощным телам, и можно было разглядеть все прелести прихожанок. От их ужасной энергетики у

меня закружилась голова и я вышел во двор церкви. Нашел кустарник с виноградом и стал его жевать, следом за мной выскочили Баринов и Димон.

Ну, как вам служба? – спросил нас Валера, улыбаясь.
Этим людям срочно нужна помощь, - сказал я.
Нет, Гриша, ты не прав. У них есть дар божий, и они умеют

разговаривать на божественном языке.

Я не понимаю этот язык. Может, ты мне переведешь его?
К сожалению, я тоже его не знаю.
А кто тогда его знает?
Один Бог, - важно, с легкой мистикой в голосе сказал Валера.

Мне ничего не оставалось, как принять эту нелепую версию.

Завтра мы даем большой концерт на Дерибасовской, - сказал Баринов.
Какой концерт?
Соберутся все верующие Одессы, и мы перед ними выступим.
Валера, ты что хочешь, чтобы нас опять посадили. Мы уже и так

объездили все церкви в округе. Зачем это выступление?

Если не хотите, можете не участвовать, но нам будет небольшая

награда за это.

Какая? – спросили мы в два голоса с Димоном.
Это сюрприз.
Наверное, ты нам подаришь два билета в «рай».

У меня в голове жирным шрифтом всплыла манящая надпись «Деньги».

На следующий вечер, перед отлетом в Ленинград, мы собрали инструменты и отправились на Дерибасовскую для последнего нашего выступления в Одессе. Как всегда, собралось огромное количество народу. Мы вышли на большой помост, окруженный фонарями. Я осмотрелся и увидел милицейскую машину, которая патрулировала по улице. «Нас опять отправят в ментовку», - подумал я.

Баринов свое выступление начал с проповеди, потом мы взяли свои инструменты и начали петь. После двух куплетов я почувствовал сильный толчок в спину, боль пронзила все тело. Я оглянулся и увидел у себя за спиной трех людей в форме.

Вы что здесь устроили?! – крикнул один из них.

Я не смог от боли ничего сказать, да и слушать эти люди не желали. Они схватили Валеру и потащили в «воронок». Верующие стали кричать им вслед:

Освободите музыкантов! Свободу «Трубному зову»!

Я не стал убегать, в отличии от Димы, а просто стоял и ждал своей очереди. Менты вернулись за мной, взяли под руки и поволокли к той же машине. Они втолкнули меня в фургон. Я не успел нагнуться и разбил себе висок. Капли крови медленно стекали по лицу, но я не чувствовал боли. Мне стало очень обидно, и на глазах, непроизвольно, выступили слезы. Я вытер лицо руками и тяжело вздохнул.

Что с тобой, Григорий? – спросил Валера меня в машине.
Знаешь, меня прилично все заебало. Я хочу домой. Эти козлы будут

нас в камере бить.

Почему ты так решил?
Я знаю. Интуиция.
Они не посмеют.
Вот увидишь, - уверенно сказал я.
Значит, они пожалеют об этом.
Ты хочешь опять связаться с радиостанцией БиБиСи?
Да, хочу! – сказал Баринов.
Впрочем, делай, что хочешь, мне уже все равно.

Я прислонился головой к стенке фургона и закрыл глаза. Передо мной стали расплываться розовые круги, может, от удара в висок, а может быть, от голода, и по телу прошел легкий озноб.

Нас привезли в отделение и посадили в «Аквариум» - так назывался изолятор.

Мы уселись на бетонный пол, это помещение никогда не проветривалось, поэтому запах стоял удушающий, не хватало кислорода. Тускло светила матовая лампочка. Меня начало тошнить, и я блеванул в угол камеры.

Ты плохо себя чувствуешь? – спросил меня Баринов.
Отвратительно!
Нас скоро выпустят.
Послушай, зачем тебе это нужно? Ты думаешь, что ты обратил кого-

нибудь в веру?! Никто даже не услышал тебя. Зачем? Объясни. Зачем все это? – возмущался я.

Баринов сидел и молчал, опустив голову. После небольшой паузы он легко встал на ноги и сказал:

Иисус Христос тоже страдал!
С кем ты себя сравниваешь? С Богом? Ты сошел с ума! – кричал я. –

Может быть, ты хочешь, чтобы тебя канонизировали, как святого?!

Про меня вышла книга в Великобритании.
И как она называется? «Блаженные на святой Руси», что ли?
Нет, не так.
А как? Ты мне о ней не рассказывал.
«Трубный зов» Валерия Баринова. Приедем в Ленинград, я тебе ее

покажу.

И ты хочешь, чтобы вышел второй том? – иронизировал я. – Я слышал,

что ты собираешься уезжать из Союза. Когда?

Осенью этого года.
А как же семья, дети?
Они уедут со мной. Меня пригласили Клиф Ричард и Сева

Новгородцев.

Клиф Ричард – известное имя в музыке, он еще с «Битлз» начинал, -

комментировал я.

Он слышал мою музыкальную программу, и ему очень понравилось.
Я рад за тебя, но в Англии ты никого не удивишь своей проповедью.

Там они и так все верующие.

Мне просто надоел «Совок», я ненавижу это государство.
Ты не оригинален в своих взглядах на это общество. Но, может, скоро

все изменится, - сказал я.

К тому времени можно сдохнуть здесь. Мне уже сорок лет, а что будет

дальше. Мрак, нищета, голод. Мне это не нужно. Маргарет Тэтчер приедет осенью в Москву и будет просить Горбачева о моем выезде в Лондон.

Может быть, я тебе в чем-то и завидую, - с большим снисхождением

сказал я.

Мне не нужно завидовать, вся моя жизнь – это сплошное страдание,

боль и унижение. Мое тело – это огромный комок нервов. Я не могу здесь больше жить.

Ты сам выбрал этот путь.

В камеру вошли два милиционера с резиновыми дубинками, и, ничего не спрашивая, со всей силы ударили Валеру по шее. Он сложился в комок, руками закрыл голову и поджал ноги. Они стали бить его по спине.

Эта сцена на всю жизнь осталась у меня в памяти. Полнейшее унижение человеческого достоинства!

Что вы делаете?! – вмешался я .

В ответ меня ударили кулаком по лицу, я потерял сознание и упал. Очнулся только под утро, все тело болело от ударов. Я понял, что они продолжали меня бить, когда я был без сознания.

Рядом сидел Баринов, у него была разбита нижняя губа и запеклась кровь. С ужасной головной болью, я процедил сквозь зубы:

У меня в три самолет. Сколько сейчас времени?
Я не знаю, часы разбиты. Сейчас перепишут наши данные и выпустят

нас.

Ты когда уезжаешь из Одессы?
Завтра поездом в пять, - сказал он
Вот тебе и перестройка, вот тебе и Горбачев, - разочарованно и

нараспев сказал я.

В этой стране никогда не будет порядка. Уверяю тебя. Заканчивай

институт и тоже вали отсюда.

Я за границей никому не нужен. Это у тебя есть имя и признание.

Книжки пишут о тебе. У меня этого ничего нет.

Открылась дверь, вошел сержант и сказал:

Вставайте и выходите, музыканты долбанные.

Нам вернули документы и выпроводили со словами:

Если будете еще в Одессе бардак устраивать, мы вас в следующий раз просто закопаем.

Валера повернулся к одному из ментов и сказал:

Да хранит тебя Господь!

Мы вышли из милиции. Я глубоко вдохнул свежего воздуха, и у меня

опять закружилась голова. У ворот отделения нас ждали две девушки. Одну я без труда узнал, это была Алла.

Привет! – нежным голоском сказала она.

После всего этого кошмара, эта девушка показалась мне небесным ангелом.

Привет, Аллочка! Ты нас встречаешь? – удивленно спросил я.
Да, вы же пострадали за Бога.

«Опять старая песня», - подумал я.

За него родимого, - иронизировал я.

Баринов и вторая девушка попрощались с нами и уехали на трамвае.

Вы сегодня уезжаете в Ленинград, я Вам в дорогу еду собрала.
Спасибо, это очень мило с твоей стороны. Наверное, ты обиделась на

мои вопросы по поводу заповедей в прошлую нашу встречу.

Я сама виновата, просто не знала на них ответы
А теперь знаешь?
Да, я у пастора нашей церкви спросила, и он мне все рассказал.

Я смотрел на эту девушку и удивлялся ее чистой красоте. Каштановые волосы слегка блестели на солнце. Алла щурилась от света, и на ее щеках появились детские ямочки. Она была просто чудом.

Ну, еще раз спасибо за передачу, мне пора идти. У меня в три часа

самолет.

Я чувствовал, что девушка хотела мне что-то сказать, но не могла. Она застенчиво опускала голову и немного краснела.

В чем дело, Алла? – спросил я.
Мне очень неудобно, но мне хочется Вам сказать, что Вы мне очень

понравились.

Ты мне тоже.
Вы меня не поняли, я полюбила Вас с первого взгляда.
Меня? – удивленно спросил я.
Да, Вас.
Ты первая, кто мне это сказал в жизни. Дорогого стоят твои слова.

Я подошел к ней и поцеловал ее в щеку. Неспособность на что-то большее, по отношению к этой милой девушке, далась мне с большим трудом. С моей порочностью и ее невинностью из этого тандема ничего бы не вышло.

Будешь в Ленинграде, заезжай к нам в общагу.
Спасибо, обязательно приеду.

Я попрощался и ушел.

Сюрприза никакого не было. Может, Валера и получил его, но в Одессе мы его больше не встречали. Мы собрали вещи и отправились в аэропорт. Одесский кошмар для группы «Трубный зов» был закончен.

За месяц пребывания в Одессе, Димон ни разу не постирал свои вещи, он их просто складывал в полиэтиленовый пакет. Грязные носки и рубашки лежали там и прели от удушливой крымской жары. Мои укоры в его адрес

по поводу смены носков, он воспринимал несколько иначе, чем я просил. Он доставал из пакета старые носки и надевал их, как свежие, а те, которые снимал, бросал в тот же пакет.

В аэропорту мы встретили нашу знакомую из Ленинграда – Инессу. Она отдыхала в Одессе и летела назад тем же самолетом, что и мы. Инесса была очень красивой девушкой, она отлично загорела за время отдыха и неплохо смотрелась в белом брючном костюме. По сравнению с ней, мы выглядели, как нищие оборванцы.

Привет, музыканты! – крикнула она нам.
Привет! С нами летишь?
Да, на этом же рейсе.
Ты классно выглядишь, здорово загорела, - сыпал я комплименты.
А ты, Гриша, что в аварию попал, что ли? У тебя на лице большой

синяк, и губы потрескались.

У меня была очень тяжелая практика в этом году.

Инесса стояла с большим чемоданом, по всей видимости, очень тяжелым. Она обратилась к Диме:

Дима, а ты не мог бы мой чемодан до самолета донести, а я твой пакет

возьму.

Конечно, нет проблем, давай, - по-джентельменски согласился Димон.

Инесса, не подозревая о содержимом, взяла пакет. Мы пошли на досмотр багажа к проверяющему службы безопасности.

Это Ваш пакетик? - спросил Инессу служащий аэропорта.

Инесса, не раздумывая, сказала:

Да, мой.
Можно посмотреть, что там?
Конечно, берите.

Проверяющий высыпал весь пакет на стол. По залу пошел ужасный запах Димкиных грязных носков, трусов и рубашек. Я видел лицо Инессы, она побледнела и ничего не могла сказать. Служащий широко открыл глаза и тихо ей сказал:

Соберите Ваш пакет, пожалуйста, сами.

Дима в этот момент уже прошел в зал ожидания. Инесса аккуратно, двумя пальчиками, начала складывать грязные мужские вещи.

Blog

Григорий Поздняков