Geum.ru

Вертится колесо времени, раскручивается клубок событий, тысячелетия человеческой истории полны грандиозными деяниями, могучими движениями армий и народов

Вид материалаДокументы

Содержание


100 Великих узников
Ф.м. достоевский в мертвом доме 405
100 Великих узников
Джон браун
Джон браун
100 Великих узников
Подобный материал:
1   ...   46   47   48   49   50   51   52   53   ...   68

еще в Тобольске говорили как о "каналье, каких мало", встретил ссыльных "точно

паук, выбежавший на бедную муху, попавшую в его паутину". Кривцов всегда наезжал

в острог пьяным и искал, кого бы выпороть. Днем он указывал на любого из

заключенных, ночью же приказывал пороть всякого, кто спит не на правом боку, как

он приказывал. Обругав по своему обыкновению Ф.М. Достоевского и Дурова дураками

и пьяницами, плац-майор тут же пообещал и их выпороть при первом же удобном

случае. А чтобы у них не было никаких иллюзий насчет будущего, добавил: "Теперь

я - ваш царь и я - ваш бог", и дохнул на них • перегаром. Затем узников отвели в

кордегарию и обрили им по полголовы, выдали двухцветные куртки с желтым тузом на

спине, полушубки и шапки. В таком виде Ф.М. Достоевский вступил в каторжную

казарму Омского острога.

Ветхое, со сквозными щелями помещение встретило их нестерпимым угаром небольшой

чадящей печки, перемешанным с еще более нестерпимым зловонием общего ночного

ушата. Они едва удержались на ногах, заскользив по жидкой грязи пола. Собрались

здесь грабители, насильники, убийцы детей и отцеубийцы, фальшивомонетчики и воры

- с жуткими во все лицо шрамами и язвами, измочаленными ушами, а то и вовсе без

ушей; истерзанные спины наказанных шпицрутенами были багрово-синего цвета, с

застрявшими в них занозами. Все жили вместе: и разбойники по натуре, и убийцы по

ремеслу, и преступники случайные, и фанатичные злодеи, и страдальцы, виновные

только в том, что их образ мыслей не соответствовал убеждению властей. Днем -

шум, гам, хохот, ругательства, звон цепей; ночью - азартные игры да сонный говор

и бред бритых голов и клейменых лиц.

Начальство получило "высочайшее предписание" содержать "политического

Достоевского без всякого снисхождения", чтобы он "в полном смысле был

арестантом". Историк царской тюрьмы М.Н. Гернет писал: "Надо поражаться, как не

погиб здесь писатель. Лозунг всего тюремного управления того времени требовал

делать острог местом одних только лишений и страданий".

Ф.М. Достоевский не знал никакого ремесла, и потому его зачислили в

чернорабочие. Он вертел в мастерской неповоротливое точильное колесо, обжигал на

заводе кирпичи или подносил их к стройке; разбирал на Иртыше старые барки, стоя

по колена в ледяной воде. К физическим мучениям присоединились и нрав-

ственные страдания. На каторге писателя поразила ненависть арестантской массы к

ссыльным дворянам, о чем позднее он писал: Ненависть к дворянам превосходит у

них все пределы, и потому нас встретили они враждебно и с злобною радостию о

нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали. Впрочем... велика ли была защита,

когда приходилось жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет, и когда

даже некогда жаловаться за бесчисленностью всевозможных оскорблений. "Вы,

дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был - народ мучил, а

теперь хуже последнего наш брат стал", - вот тема, которая разыгрывалась четыре

года.

И как же одиноко было душе писателя, когда он увидел тот самый народ, об

освобождении которого мечтал. Увидел не со стороны, а разделив с ним собственную

судьбу и все более убеждаясь, какими нелепыми и далекими от реальности были их

прежние иллюзии о переустройстве сразу, одним махом всей жизни на разумных

началах. Они хотели осчастливить народ, вовсе не зная его, и навязать неведомые

ему теории общественного благоустройства. Говорили о свободе, равенстве,

братстве... "Брат? Рубля вместе не пропили, а туда же - "брат?" - почти

издевались над ним в остроге.

Вот Феидулла Газин - не человек, паук в человеческий рост; про него

рассказывают, что он любил резать маленьких детей единственно из удовольствия. А

вот бывший офицер Ильинский - убил отца, а разгуливает по острогу, будто подвиг

какой совершил... Эта история потрясла Ф.М, Достоевского, но отцеубийца как-то

сказал ему, что не убивал отца, однако оправдываться не желает, так как

чувствует свою вину: не убивал, но, как знать, мог бы и убить, хотя бы под

пьяную руку... Для правосудия это не все равно, оно как судит - или убил, или не

убил; а для совести все равно, и потому он должен искупить свой страшный грех.

Вскоре из Петербурга пришла бумага, удостоверяющая невиновность Ильинского, и

его освободили. Значит, правда восторжествовала? Но кто ответит за то, что

судебная ошибка стоила несчастному нескольких лет каторги? А тут еще разверзлась

перед сознанием писателя пропасть между правдой суда и правдой собственной

совести. Когда Ильинский был невиновен, суд ему не поверил и жестоко наказал

его; теперь же, когда он осознал свою внутреннюю виновность, суд не захотел

считаться с его совестью, не захотел дать ему время и возможность обновиться,

воскреснуть духовно... Нет, не прост человек - в нем такие бездны, такие тайны

скрываются, о которых не ведают "заступники и печальники" народные. Им самим

надо бы многому поучиться у народа, узнать его лучше, понять изнутри, пожить его

жизнью, пострадать его страданиями. В страдании очищается душа от гордыни

самообожествления, в страдании яснеет истина...

IP If "I I I IB

404

100 ВЕЛИКИХ УЗНИКОВ

А сколько здесь людей преступных только по легкомысленному образу мыслей? Что

могут вызвать эти и другие страшные картины9 Кажется, только одну мысль: как

может сжиться с этим местом человек, заключенный сюда не за злодейство и

преступление? Неужели в этом аду все должны подводиться под одну мерку и закон

должен одинаково карать и бесчеловечного Ф. Газина, и несчастного Алея? Один

режет из удовольствия, другой убивает почти нечаянно, защищая честь сестры или

невесты, а оба преступники, оба в одной каторге, оба одинаково отверженные...

Да, не все люди - человеки, есть среди них и нелюди. Неужели и к ним приходил

Иисус Христос, неужели и таким обещал царствие небесное? Что же они совсем без

совести родились или среда заела? Но отчего тогда одна и та же среда из одного и

того же человеческого теста лепит разбойников и подвижников, рыцарей чести и

грабителей с больших дорог, героев Бородина и героев наживы?

Страшные и жуткие мысли одолевали писателя, неуютно было душе его в этом сраме

жизни, невыносимы были нравственные мучения. Вся прошлая жизнь его открылась

вдруг в другом свете, и казалась она теперь благодушным сном сознания,

воспаленного мечтательством. А тут еще ни минуты не можешь побыть один,

постоянно находишься в насильственном общежитии, где людей много, а близкого

человека нет.

Случалось, посмотришь сквозь щели забора на свет Божий: не увидишь ли хоть что-

нибудь? - и только и увидишь краешек неба да высокий земляной вал, поросший

бурьяном, а взад и вперед по валу, день и ночь расхаживают часовые; и тут же

подумаешь, что пройдут целые годы, а ты точно также пойдешь смотреть сквозь щели

забора и увидишь тот же вал, таких же часовых и тот же маленький краешек неба,

не того неба, которое над острогом, а другого, далекого, вольного неба...

"Но не навсегда же я здесь, а только на срок"... А срок был такой длинный, что

казалось, время остановилось, и Ф.М. Достоевский физически ощущал свое

пребывание в этом мертвом времени мертвого дома. Прожить надо почти полторы

тысячи бесконечно тягучих, невыносимых и неподвижных в своем однообразии дней,

часов, минут и мгновений. Острожный забор разделили мир на две части - волю и

неволю: "За этими воротами был светлый, вольный мир, жили люди, как и все... Тут

был свой особый мир, ни на что более не похожий, тут были свои законы, свои

костюмы, свои нравы и обычаи, и заживо Мертвый дом".

Но на каторге Ф.М. Достоевский встретил и таких заключенных, с кем хоть немного

мог отойти душой от страшных острожных впечатлений. К "светлым и добрым душам"

он относил и простодушного, смиренного юношу Сироткина, и пострадавшего за

Ф.М. ДОСТОЕВСКИЙ В МЕРТВОМ ДОМЕ 405

веру седого старообрядца, и нескольких кавказских горцев. Как-то даже незаметно

для себя он сблизился с сероглазым, темно-русым с проседью осетином Нуррой-оглы.

Писателю всегда казалось, что этот "лев" предводительствовал какой-нибудь шайкой

горцев, а выяснилось, что посажен он за воровство, что даже несколько

разочаровало Ф.М. Достоевского. Ион предпочитал по-прежнему видеть в Нурре-оглы

отчаянного борца за свободу горцев. А 26-летний Али из Шемаханской губернии

казался писателю совсем ребенком, хотя и был младше его всего на несколько лет.

Тот так привязался к русскому, что трое его старших братьев поначалу поглядывали

на Ф.М. Достоевского с ревнивой угрозой. А когда узнали, что русский обучает Али

грамоте, то прониклись к нему таким уважением, что если б кто из каторжных

теперь и вздумал обидеть его, то трудно даже сказать, что они с ним сделали бы.

Ф.М. Достоевский обучил грамоте и некоторых других каторжан, а они учили его

хитростям острожной жизни, например, как носить кандалы, чтобы не стереть ноги

до костей, или как сохранить от воров свои "сокровища". Встретил писатель на

каторге и людей, которые старались хоть как-то облегчить участь узников, прежде

всего политических. Казалось бы, что до них захолустному протопопу Александру

Сулоцкому? Но он жил по закону совести и, пользуясь неравнодушием майора

Кривцова к своей дочери, старался повлиять на отношение этого "фатального

существа" к несчастным. Он даже сумел установить связь между узниками Омского

острога с вышедшими на поселение декабристами, а это уже был риск, причем очень

серьезный.

Сочувствовал ссыльным и доктор Троицкий, работавший в городском госпитале и

старавшийся при любой возможности определить к себе на лечение кого-нибудь из

узников острога. На свой страх и риск он разрешил Ф.М. Достоевскому писать во

время болезни и хранил у себя его записи. Конечно, немыслимо тогда было взяться

за что-то большое, да и писать удавалось украдкой - от случая к случаю, но

записывать короткие наблюдения, наброски главных мыслей, выражений, характеров,

словечек - это уже настоящая жизнь...

Узников "Ада" Данте при входе встречает надпись "Оставь надежду всяк сюда

входящий"; на первых страницах своей повести Ф.М. Достоевский говорит читателям:

"Надобно полагать, что нет такого преступления, которое не имело бы здесь своего

представителя". В этом Мертвом доме были собраны пришельцы со всех концов

России: раскольники, ссыльные поляки, черкесы, татары... все были объединены

"узами страшного семейства". И все жили мечтами о воле и свободе...

Порой подневольная жизнь Ф.М. Достоевского немного скрашивалась: то собаки

появятся в остроге, то коня купят, а то даже

406

100 ВЕЛИКИХ УЗНИКОВ

орла раненого подобрали в степи. Долго гулял он по острогу, потом окреп и

улетел: известное дело - птица вольная. А в 1854 году наступила воля и для

писателя, окончилась его каторжная жизнь, и вот уже сами товарищи по несчастью

повели его в кузницу, поставили у наковальни, подняли, как коню на перековке,

одну ногу. Радостно заработали молотки... Поднял он упавшие кандалы и' долго

смотрел на них, будто все еще не верил: только что были, и ноги еще томятся их

жуткой тяжестью, и вот их уже нет...

А потом и ворота острога открылись, новая дорога ждала пи- < сателя - пока еще

рядовым в Семипалатинск. Каторжная жизнь* выразила себя в страдании, причем

страданием был не один или4 несколько эпизодов, такой была вся жизнь в остроге в

течение-четырех лет. Солдатская жизнь тоже не сладкая, но это уже каторга, хоть

и она научила писателя многому - прежде всего сительному терпению и смирению и,

может быть, только здесь, I с Евангелием в руках, он понял себя и свою душу...

Ф.М Достоевский пришел на каторгу известным писателем, и представить свое

будущее без литературы он уже не мог. Была бы только возможность читать и

писать, и как хотелось хоть иногда побыть одному. Каторга дала ему много

жизненных и психологических материалов для творчества, но прошло еще много

време- ни, пока на основе впечатлений об острожной жизни возникли] "Записки из

Мертвого дома".

ДЖОН БРАУН

С борьбой американских негров за свои права связано имя Джона Брауна, предки

которого приехали в XVII веке в Америку из

Англии в поисках свободы совести и демократического строя. Будущий борец за

освобождение негров родился в 1800 году в штате Коннектикут - месте суровом, где

и люди были под стать природе. Молчаливые и упорные, они трудились, поливая

своим потом каждый клочок земли. Когда Джону было четыре года, отец запряг свою

единственную лошадь, посадил в фургон жену и детей, погрузил нехитрый свой скарб

и двинулся в Огайо, где, по слухам, были хорошие земли. Брауны разбили палатку у

поселка Экрон, где земля была жирная, пастбища хорошие, а по долине тянулись

огромные фруктовые сады. Джон Браун Фото XIX в Здесь жило несколько

фермеров-нем-

ДЖОН БРАУН

407

цев, но в основном население состояло из индейцев. Белые и индейцы между собой

почти не общались, но О. Браун вовсе не считал, что только белые должны

управлять миром. Наоборот, он пйлагал, что если человек честный, мужественный и

славно работает, то цвет его кожи не должен никого касаться.

Такие речи отец Джона Брауна вел и дома, часто подкрепляя их конкретными делами.

Когда у соседа-индейца заболел ребенок, он дал им молока, а жена его лечила

ребенка. Неудивительно, что маленький Джон вскоре свел дружбу с индейскими

ребятами. Новые друзья научили его управлять пирогой и ловить рыбу на сырое

мясо, ставить силки на птиц и капканы на мелких животных. Он научился на всем

скаку накидывать аркан на бегущую лошадь, да и одевался, как индеец, - в мягкие

мокасины, штаны из оленьей кожи и козью куртку...

Когда Джон Браун вырос, он обнаружил, что живет в стране, которая объявила

свободу основой своего существования, однако держит в рабстве четверть

населения. Но что он мог тогда поделать? Юный Джон разводил овец, дубил кожи,

продавал шерсть, сохранял веру в Бога... Попав во время войны 1812- 1815 годов в

один из рабовладельческих штатов, 14-летний Джон Браун оказался очевидцем

наказания маленького негра. Мальчик-слуга подавал вино и, нечаянно оступившись,

облил одного из гостей. Хозяин схватил плеть с железным наконечником и начал

избивать его. Лицо Джона стало белее платка: он вскочил и вырвал плеть из рук

мучителя. Тот в ярости двинулся на него, но, встретив его взгляд, - отступил.

Позднее Д. Браун пришел к убеждению, что все люди имеют равные права и нет

никаких различий между белыми и людьми с другим цветом кожи, а рабство нарушает

"естественные права человека", провозглашенные "Декларацией независимости". Он

хлопотал об устройстве школ для негритянских детей, помогал переправлять в

Канаду беглых рабов, что было сопряжено с большим риском. Д. Браун был

религиозным человеком и часто обращался к Библии, находя в ней такие места,

которые говорили о равенстве людей и могли быть истолкованы против рабства.

Однако он пришел к выводу, что ни моральные увещевания, ни даже политическая

борьба не смогут уничтожить рабство, и единственный путь - вооруженное

восстание. И Д. Браун решил организовать массовый побег негров и создать на

рабовладельческом Юге опорный пунк помощи беглецам. Часть рабов будет

переправляться в Канаду, другая часть, время от времени спускаясь с гор, будет

агитировать рабов и облегчать им путь к бегству, и, таким образом,

рабовладельческая собственность на Юге будет постепенно расстроена, что ослабит

систему рабства и в других штатах. Когда соратники говорили, что собравшиеся с

силами рабовладельцы

408

100 ВЕЛИКИХ УЗНИКОВ

ЛЖОН БРАУН

409

разгромят убежища для рабов и убьют его самого, Д. Браун отвечал, что "не видит

лучшего применения своей жизни, чем пожертвовать ею ради свободы рабов".

В своей борьбе Д. Браун был не одинок. В начале 1860-х годов в стране

развернулось широкое движение за освобождение рабов, местами перераставшее в

вооруженные восстания. В 1857 году Д. Браун вместе с сыновьями переехал в

Канзас, а через год возглавил вооруженную борьбу фермеров, восставших против

превращения Канзаса в рабовладельческий штат. Сторонники рабства при содействии

правительства творили насилие, совершали убийства и поджоги, и тогда Д. Браун

стал вершить свой суд и расправу. Он хладнокровно уничтожил целую шайку

бандитов, после чего власти пригрозили ему тюремным заключением, однако

исполнить свою угрозу не решились. Впоследствии он решил дать бой рабству и

начал подготовку к всеобщему восстанию негров. План Д. Брауна состоял в том,

чтобы разбить в Аппалачских горах лагеря, запастись продовольствием и оружием и

уговорить местных рабов искать убежище в этих лагерях. Потом двинуться отсюда на

север, пока вся волна беглецов (4 млн. рабов) не достигнет свободных штатов.

Оружие он надеялся раздобыть, захватив правительственный арсенал в Харперс-

Ферри. Большинство аболиционистов считали план Д. Брауна бредовым; негритянские

руководители одобряли этот план, но считали его неосуществимым. Для его

исполнения нужны были большие деньги (на питание и другие дорожные расходы), но

после многих обращений к друзьям Д. Брауну удалось собрать только 25 000

долларов.

В ночь на 16 октября 1859 года отряд Д. Брауна занял мост через реку Потомак и

предпринял захват арсенала в штате Виргиния. Арсенал находился в том месте, где

начиналась дорога на Мэриленд, поэтому предполагалось сконцентрировать людей и

оружие на мэрилендском берегу реки, внезапно напасть на арсенал и захватить его,

а потом с оружием, боеприпасами и пленными скрыться в горах.

Однако в своем плане Д. Браун не предусмотрел, что городок Харперс-Ферри

находится всего лишь в 60 милях от Вашингтона. Кроме того, в этой части Виргинии

не было крупных плантаций с большим количеством рабов. А те рабы, которых

использовали как домашнюю прислугу, не были готовы сражаться с оружием в руках.

Д. Браун не предполагал также, что на защиту правительства выступят горожане,

работавшие в арсенале и ружейных мастерских и хорошо оплачиваемые.

Сначала все шло по намеченному плану: часового обезоружили, пленных брали без

единого выстрела, даже без применения силы. Но, придя в себя от утренней

растерянности, жители Харперс-Ферри вызвали из Чарльстоуна отряд милиции, а пока

сами

со всех сторон оцепили арсенал, грозя поджечь его. Вскоре из Балтимора сюда

прибыл отряд морской пехоты. По свидетельству заложников, перед лицом смерти в

ночь на 18 октября в пожарном сарае арсенала, окруженном отрядами милиции и

морской пехоты, Д. Браун проявил удивительное хладнокровие. Стоя между сыновьями

- убитым Оливером и умирающим от ран Уотсо-ном, он стрелял, призывая друзей

отдать жизнь как можно дороже. Но под ударами тяжелой пожарной лестницы

забаррикадированная дверь поддалась, и осаждающие бросились на Д. Брауна и его

товарищей. Сам он получил несколько ударов холодным оружием по голове и штыками

в спину; его продолжали бить и после того, как он упал, обливаясь кровью.

Раны Д. Брауна еще не успели затянуться, как начался суд "над бунтовщиками из

Харперс-Ферри". Вся Америка была в волнении: впервые белый выступил с оружием в

руках на защиту негров, и два его сына погибли в этой борьбе. Одни провозгласили

его новым святым, который прославит эшафот, как Распятие; другие утверждали, что

он - честолюбец и преследует личные цели. Южане не могли простить, что 22 бойца

Д. Брауна привели в панику целый округ, и издевались над его мучениями,

придумывая для него самую оскорбительную смерть. Буржуазия Севера верила в успех

мирных переговоров и потому была недовольна, что Д. Браун так некстати раздражил