Geum.ru

Вертится колесо времени, раскручивается клубок событий, тысячелетия человеческой истории полны грандиозными деяниями, могучими движениями армий и народов

Вид материалаДокументы

Содержание


Грезы безумные.
Грезы безумные...
100 Великих узников
Хосе рисаль
Хосе рисаль
100 Великих узников
Хосе рисаль
Подобный материал:
1   ...   54   55   56   57   58   59   60   61   ...   68

раздавались его дикие вопли и страшные крики, а в тюремном рапорте бесстрастно

сообщалось, что "арестант № 3 возбужден, раздевается догола, лает по-собачьи".

Болезни его не верили, и О. Гинзбург в своих "Записках" впоследствии вспоминала:

"Жандармы для времяпрепровождения останавливались у его дверей и начинали

всячески издеваться над ним, доходя до невероятных животных гнусностей". А

узнику казалось, что к нему так часто заглядывают в камеру для того, чтобы

"иссушить его умственные способности; что половина его головы уже пропала,

поэтому во что бы то ни стало он должен спасти вторую половину, не давать

смотреть на нее. Но сделать это очень трудно, так как за ним смотрят не простые

жандармы, а "особенные", которые знают всю современную науку".

Чтобы "спасти вторую половину головы", Н.П. Щедрин мешал жандармам заглядывать в

окошечко своей камеры, а это уже нарушение тюремного режима. Арестанта связывали

и уносили в тюремный карцер. Затем нервная болезнь его стала усиливаться: он

стал "слышать стук в подземелье" (т.е. под полом. - Н.И.) и видеть, что вся

стена его камеры оплевана "в насмешку над ним" и т.д. Одалживаться у жандармов

узник ничем не хотел: они приносят еду - он не станет ее есть. Они отмыкают на

ночь постель - он не будет на нее ложиться: голый, голодный ляжет на холодном

полу! Впрочем, иногда у Н.П. Щедрина наступали минуты просветления, и тогда он

жаловался, что во время припадков жандармы избивают его. Со временем им овладела

идея издавать здесь, в камере Шлиссельбурга, собственную газету "Эхо". Конечно

же, назло жандармам! А на доход от нее начать новую жизнь...

ГРЕЗЫ БЕЗУМНЫЕ.

463

Увлеченный этой идеей, Н. Щедрин стал вести себя тише: целыми днями сидел в

камере и на клочках бумаги писал статьи для своей газеты, а потом "продавал" ее

жандармам и другим заключенным. Тюремный врач отмечал, что "во всех его писаниях

- везде самомнение, нигде и ни в чем нет сомнений и колебаний в каких-либо

мнениях, везде его слова - сама истина". Занятый своими мыслями, арестант

несколько лет вообще не выходил из камеры, только в последние годы стал покидать

ее. В таких случаях он приделывал себе шпоры, нацеплял перья и на всех смотрел

свысока. Узник считал себя великим и выдающимся человеком и воображал, что он -

то "лорд", то "светлость", то "царь царей". Сообщения о болезни Н.П. Щедрина

доводились до сведения императора, но все оставалось по-прежнему. И целых 15 лет

тот томился в заключении, будучи душевнобольным.

В.П. Конашевич, обвиненный в убийстве, был приговорен к смертной казни, которую

ему заменили на пожизненное заключение. Когда его доставили в Петропавловскую

крепость, он был еще очень молод (20-21 год), обладал богатырским телосложением,

исключительной физической силой и железным здоровьем. Правда, еще до суда

страдал галлюцинациями и думал, что следователи хотят его загипнотизировать,

чтобы все у него выведать. Потом он выздоровел и до 1889 года был вполне здоров,

даже стал писать какое-то научное сочинение с целью осчастливить весь мир.

Однако улучшение психического состояния узника было кратковременным. В

Шлиссельбургской крепости его болезнь стала развиваться, и тюремный врач в

рапорте отмечал, что "арестант № 30" постоянно жалуется на шум и беспокойство,

большую часть ночи вообще проводит без сна, при этом возбуждение нервной системы

доходит у него до максимума.

Из камеры В.П. Конашевич почти не выходил, к себе редко кого допускал. То он пел

на всю тюрьму, то плясал, то свистел. А потом добился, чтобы ему доставили

скрипку, и утверждал, что сочинил гениальную пьесу. И если бы ему позволили ее

где-нибудь сыграть, особенно в Санкт-Петербурге на площади, то люди под влиянием

его музыки поняли бы, что все они - братья. А поняв это, освободили бы из этой

проклятой тюрьмы всех заключенных. "А когда я буду на свободе, я устрою ряд

(далее неразборчиво. - Н.И.), при которых сам, без всякой помощи, построю

величественный собор во имя Александра и дворец государю".

Тетради В.П. Конашевича, написанные карандашом, содержали и философские

рассуждения, и практические распоряжения:

Эту тетрадь прошу передать брату моему Федору Григорьевичу и дяде по матери...

Они распорядятся изложенными здесь идеями по своему усмотрению. Я просил бы

земский собор признать их наследниками моих родовых прав... Здесь есть

металлический дом, изоб-

464

шишшшмкшшшв

решенный мною, очень дешевый и удобный для крестьян. Прошу вас, господин

комендант, передать также и это начальству для сообщения Его Величеству.

Исследователи отмечают, что тон прошений В.П. Конашевича далек от унижений Да,

он находится в положении узника - в тюрьме, но зато совершает здесь великие

открытия, способные осчастливить не отдельного человека, а весь мир. Подземная

дорога, паровая баня, металлический дом, принцип переложения бесплотных идей в

механические силы и т.д. - все это столь великие благодеяния для человечества,

что справедливо бы дать свободу их изобретателю. А между тем его продолжают

мучить в одиночном заключении, где подвергают страшным испытаниям, заставляют

терпеть голод, холод и смирительную рубашку. К тому же злые тюремщики не

выпускают его записки из тюремной ограды, хотя они и адресованы самым

высокопоставленным лицам...

Отсюда у В П. Конашевича развился новый ряд идей, и расстройство нервной системы

выразилось у него в форме горделивого помешательства. Он - не только великий

изобретатель, но и вообще великий человек особого происхождения: его предком

является народный герой П.К. Сагайдачный, и потому отныне он будет именовать

себя Конашевич-Сагайдачный. Своим ближайшим родственником узник считал и

германского императора Вильгельма, и в своем новом "величии" писал настоящие

декреты:

Во всякого, участвовавшего в моем задержании, каждый русский подданный имеет

право стрелять, не будучи за это отдан под суд. Всякий, застреливший кого-нибудь

из лиц, участвовавших в моем задержании, получит после моего освобождения

миллион награды. По освобождении отсюда, из-под замка, я передам остров Борнео

на вассальных условиях... княжне Ксении. Вильгельм Германский, мой родственник,

сочувствуя мне, также соглашается принять от меня право на участие в этой

кампании, за что я ему глубоко благодарен...

Но моменты горделивого "величия" проходили, наступало прозрение, и к своему

ужасу В.П. Конашевич сознавал, что сходит с ума. Чтобы оградить себя от

дальнейшего развития болезни, он просит прислать ему произведения Т. Г. Шевченко

и малорусский словарь и уверяет, что "такие занятия родной поэзией и языком,

наверное, принесли бы мне облегчение". Но вскоре опять пошли записки и прошения

о том, что он открыл способ

вечно доить салом свиней и овец и изобрел для этого снаряд, который, давя сало

из овцы, не будет мешать ей жить.

Теперь мне пришла хорошая идея - проведение через тайгу Сибирской железной

дороги по рельсам, положенным на деревья; такую дорогу можно провести по прямой

линии, спиливая деревья и кладя рельсы на готовое полотно - пни.

ГРЕЗЫ БЕЗУМНЫЕ...

465

А 18 октября 1892 года было еще одно прошение, написанное просто и спокойно, но

полное бесконечной тоски больного человека.

Десять лет одиночного заключения - страшное наказание! Только милостью Божьей я

вынес его... Теперь я - совершенно перерожденный человек; кроме желаний мирной

пользы, у меня нет других желаний. Если нельзя совсем освободить меня, не будет

ли возможным сослать меня в Сибирь или какое-нибудь другое место. Я был бы

глубоко благодарен за это и пользой людям оправдал бы доверие начальства.

Но никакие мольбы В.П. Конашевича на правительство не подействовали, как не

действовали на него и сообщения о помешательстве Н.Д. Похитонова, который

сначала страдал "только бессонницей, головными болями и нервными припадками".

Дворянин, сын генерал-майора, участник осады Плевны, он был за свою

революционную деятельность приговорен к смертной казни, которую потом заменили

ему пожизненным заключением в Шлиссельбург.

Он очень переживал за женщин, поставленных в тюрьме в такие же суровые условия,

как и он, и все его тюремные затеи были направлены на то, чтобы доставить

удовольствие Л.А. Волькенш-тейн. Он делал для нее буфеты и шкафчики, кресла и

полочки, шкатулки, точеные грибочки, вазочки и т.д Однажды на Рождество узник

ухитрился даже устроить для женщин настоящую елку - с разноцветными фонариками и

восковыми свечами... Но среди этих незатейливых тюремных развлечений Н.Д.

Похитонова продолжала изводить тоска, и он тихо начал сходить с ума. По

характеру мягкий и уступчивый, он со временем, по свидетельству В. Фигнер,

сделался запальчив и необыкновенно упрям. С середины сентября 1895 года вся

тюрьма уже знала, что Н.Д. Похитонов погиб. Он не выходил на прогулки, лег на

кровать и объявил всем, что болен, перестал умываться, менять белье... И начал

посылать товарищам записки с просьбой дать ему чего-нибудь съестного.

Иногда он требовал, чтобы его выпустили в общий коридор, и с пустой наволочкой

на плече подходил к двери каждой камеры, стучал и пел дребезжащим голосом:

"Подайте милостыньку, Христа ради!". Случалось и так, что он устраивал у себя

сбор разных продуктов и, образовав из них отвратительную смесь, раздавал по

камерам.

Целый день у него горела дурно заправленная керосинка, чада которой он не

замечал и часто появлялся с лицом не чище, чем у трубочиста. Из его камеры

постоянно слышался стук какой-то шумной работы: он забирал, где можно, столярные

инструменты, без толку колотил ими по доскам... после чего эти инструменты

оказывались сломанными пополам. Он ломает, превращает в щепки и лохмотья все,

находящееся в его комнате, сносится с загробным миром, разговаривает с давно

умершей матерью.

4'llf

466

100 ВЕЛИКИХ УЗНИКОВ

Тюремный доктор сообщал в рапорте о резкой перемене в душевном настроении

узника.

Он стал раздражителен, вспыльчив, придирчив, будучи раньше человеком крайне

добродушным, уступчивым. Стал чрезвычайно рассеян, неряшлив... Задумчив и

рассеян настолько, что часто выходит из камеры на прогулку без шапки или

полураздетый, с обнаженными половыми органами; при замечании он, как бы

очнувшись, конфузится и старается скорее исправить ошибку. В разговоре с

товарищами вставляет иногда пошлые и грубые выражения, особенно о женщинах, чего

прежде никогда не бывало с ним...

Врачи признали узника сумасшедшим, но Н.Д. Похитонов по-прежнему оставался в

тюремном каземате. Своим товарищам он говорил, что лечится, чтобы "обновить

ткани". С этой же целью просил "арестанта № 13" (В. Иванова), чтобы тот выбрил

ему волосы на голове и на бороде. И когда уже стригли волосы, Н.Д. Похитонов

попросил оставить ему на макушке клок; В. Иванов не исполнил его просьбы, и

узник был очень недоволен и старался как-то приладить срезанные волосы.

Настроение его стало часто меняться: от мрачного отчаяния он быстро переходил к

буйной радости, очень много говорил и еще больше писал о... способах добычи

денег для революционного дела. Целую кучу беспорядочно нарванных листов,

небрежно исписанных карандашом, он посылал то одному, то другому из товарищей и

настойчиво требовал хвалебных отзывов о своих сочинениях.

Чтобы не беспокоить остальных заключенных, комендант Шлиссельбурга предложил

перевести Н.Д. Похитонова в Старую тюрьму. Но тут уж забеспокоились сами

заключенные, которые не хотели оставлять своего товарища одного в совершенно

изолированном здании. После совещания было решено, что кто-нибудь должен жить

там с ним, и выбор пал на И.Д. Лукашевича, который всегда был с Н.Д. Похитоновым

в самых лучших отношениях.

Несколько дней узник вел себя спокойно и пел божественные псалмы, но однажды у

него начались галлюцинации, и он стал страшно кричать. Воздевши руки к потолку и

устремив глаза вверх, Н.Д. Похитонов звал жандармов смотреть, как грядет Господь

Бог в сиянии великом... Иногда он вставал перед стеной и грозил кулаком

воображаемым лицам. Охваченный безнадежным горем, узник не раз пытался покончить

с собой, причем проявлял при этом исключительную изобретательность, стараясь

обмануть всех. В первый раз он пытался задушить себя подушкой; во второй раз лег

под койку и вставил одну из ее ножек себе в рот, чтобы проткнуть позвоночник, а

другой ножкой (средней) старался проткнуть себе горло. Жандармы едва успели

спасти несчастного... Мемуары И.Д. Лукашевича дают потрясающие подробности этой

сцены, когда Н.Д. Похитонов

ХОСЕ РИСАЛЬ

467

раздирающим голосом обращался к невидимому видению: "Бать-ко, ты видишь, как они

меня мучают. Порази их всех!". Затем, успокоившись на несколько мгновений, он

просит: "Заклинаю вас именем вашей матери, умоляю вас всем, что вам дорого:

размозжите мне голову или грудь".

Эта сцена происходила в 1895 году, когда узник провел в одиночном заключении уже

13 лет. Семья Похитоновых была очень дружная, и его родные братья и сестры при

каждом удобном случае просили власти облегчить участь их несчастного брата.

Вскоре после попыток самоубийства Н.Д. Похитонова решено было перевести в

психическое отделение Николаевского военного госпиталя. Когда узнику сообщили,

что его увозят из Шлиссельбурга, он, по свидетельству И.Д. Лукашевича, сделался

благодушен. У него сложилось впечатление, что с ним вскоре что-то должно

произойти, причем очень хорошее. Но это "хорошее" Н.Д. Похитонов представлял то

в виде миллиардов и биллиардов рублей, которые посыплются к нему со всех сторон;

то в виде всеобщего поклонения, которое воздадут ему все живущие и ранее жившие

цари и короли; то в виде наступления царствия Божьего... В 1896 году его

перевезли в Петербург, но в госпитале узник пробыл всего год с небольшим и умер

в апреле следующего года.

ХОСЕ РИСАЛЬ

Борьба филиппинцев за национальное освобождение своей стороны от колониального

гнета выдвинула много выдающихся личностей, и среди них - страстного гуманиста и

ученого Хосе Ри-саля, которого называют "творцом нации". Дарование его было

многообразно: он был скульптором и живописцем, поэтом и писателем, историком и

этнографом, естествоиспытатели и врачом. К тому же Хосе Рисаль владел

несколькими языками и свободно читал в подлинниках произведения многих

зарубежных авторов, в том числе и русских классиков.

Мировоззрение X. Рисаля, как борца за национальное возрождение своей страны,

сложилось во второй половине XIX века. В 1879 году, когда ему было всего 18 лет,

он написал оду "К филиппинской молодежи", которая была с восторгом встречена

прогрессивной филип-

Хосе Рисаль

468

100 ВЕЛИКИХ УЗНИКОВ

пинской интеллигенцией. Популярность X. Рисаля стала быстро расти. Сам он

считал, что избавить народ от нищеты и бесправия можно только с помощью

просвещения и демократических преобразований, причем не порывая с Испанией.

Наиболее отчетлива эта идея была выражена им в знаменитых романах "Не прикасайся

ко мне" и "Мятеж". Оба произведения были направлены против испанского

владычества и монашеских орденов, которые приносили его родине только бедствия.

X. Рисаль не щадил в своих романах и недостатки филиппинского народа, с

ненавистью бичуя разбогатевших местных откупщиков, ненасытных ростовщиков и

продавшихся колонизаторам выскочек.

Филиппинцы хотели видеть X. Рисаля во главе своей революционной борьбы, да и сам

он горел желанием окунуться в практическую работу. Он созывает первый митинг, на

котором призывает всех к единению, горячо говорит о патриотизме и политической

независимости родины. В 1892 году X. Рисаль создает "Филиппинскую Лигу",

учредителями которой были 18 человек: половина их были видными членами масонских

организаций, остальные принадлежали к различным кругам буржуазной интеллигенции

Филиппин. Однако были в этой организации и представители мелкой разночинной

интеллигенции, а также народных низов. Всех их связывало общее стремление к

национальной независимости Филиппин, хотя они и по-разному представляли пути к

достижению этой цели.

Охваченный небывалым подъемом и окрыленный первыми успехами, X. Рисаль едет в

провинциальные центры, чтобы привлечь в свою организацию новых членов. Но вскоре

его вызвали к генерал-губернатору Деспухолу, который обрушился на поэта с

громовыми обвинениями, размахивая брошюрой "Бедные братья", якобы найденной в

чемодане его сестры. Под усиленным конвоем X. Рисаля отправили в старинный форт

Манилы и заключили в одиночную камеру, за которой установили неусыпный надзор.

Поэта стерегли как опасного государственного преступника, не допуская никаких

сношений его с внешним миром. Однако заключение X. Рисаля в одиночной камере

длилось недолго. Вскоре его без следствия и суда отправили на пароходе "Себу" в

Дапи-тан - отдаленный городок, располагавшийся на северо-восточном побережье

острова Минданао (в "языческом" районе Филиппин). X. Рисалю отвели помещение в

доме командира небольшого военного отряда, стоявшего на острове, но во время

своего изгнания поэт пользовался относительной свободой. За четыре года ссылки

он не написал ни одного крупного произведения и все свое время посвятил

этнографическим исследованиям: изучал обычаи и самобытную культуру местного

народа, обучал население грамоте и лечил его... Свои личные потребности X.

Рисаль

ХОСЕ РИСАЛЬ

469

Г, H,jr

ограничил до минимума, а весь свой медицинский гонорар отдавал на нужды

Дапитана: на средства поэта в городке были проведены водопровод и уличное

освещение.

Несмотря на строгий контроль за перепиской и посетителями, до X. Рисаля доходили

слухи о готовящемся в народе взрыве, неизбежность которого он уже давно

предчувствовал. В "Филиппинской Лиге" после его ссылки отчетливо наметились два

лагеря: буржуазных членов организации охватили страх и растерянность,

реформаторы колебались и старались ограничить все действия сбором средств на

нужды своего союза и на издание газеты. Противоречия возрастали день ото дня, и

в 1893 году "Филиппинская Лига" была распущена, а вместо нее создана организация

широких народных масс "Катипунан". X. Рисаль, изолированный в Дипутане, тем не

менее продолжал владеть умами соотечественников. Но в начале ноября 1896 года

тяжелые решетки форта Сантьяго закрылись за ним во второй раз.

Под строжайшей охраной X. Рисаля препроводили в ту самую камеру, где он

находился в 1892 году. Связь поэта с внешним миром была полностью прервана, на

первых порах даже родственникам не разрешали видеться с ним. Однако колониальные

власти понимали, что перед лицом всего мира X. Рисаля нельзя казнить без суда и

улик - все равно каких, пусть даже и вымышленных. Правительственные агенты

пытались выудить у знакомых поэта признания, что тот является членом

"Катипунана" и участвовал в подготовке восстания. Долгие дни подвергался

изощренным пыткам Пасьяно - брат X. Рисаля. Пальцы его левой руки зажимали в

тиски, а в правую руку вкладывали перо, чтобы он подписал лжесвидетельство.

Несколько раз Пасьяно терял сознание от нечеловеческой боли, но палачи не смогли

вырвать у него ни одного признания и выпустили его только после того, как довели

почти до полного сумасшедствия. Другие филиппинские патриоты тоже мужественно

перенесли все допросы и пытки, так что даже испытанным следователям ничего не

удалось добиться от них. Не получив ни одной улики, которая бы доказывала

участие X. Рисаля в подготовке восстания, колониальные власти обвинили поэта в