Альманах "тамыр", №№1-2, январь июнь 1999 г

Вид материала

Содержание

Сергей МАСЛОВ
Из переписки Сергея Маслова с Уитни Хьюстон
Асель ОМАР
Өтежан нұрғалиев.
ўУЕЗХАН јОДАР.
Анна Блюмэге

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Актуальное искусство Казахстана в этом смысле ничем не отличается от общего русла развития мирового искусства, оно делает то, что ему необходимо. Возможно, такая детерминированность многих не устраивает, но проводившиеся различными тоталитарными режимами опыты насильственного прерывания естественной линии развития искусства свидетельствуют лишь о том, что живой процесс можно только притормозить.

Другой выход – сделать аборт, то бишь просто уничтожить всех этих авангардистов, которые без указанной меры пресечения все равно будут гнуть свою линию.

Культурная деколонизация – это не только свободный и широкий досту к информации и обмену художественными идеями, но и способ изменения феодально-советской ментальности, присущий нам по сию пору. Как следствие – это просыпающийся интерес к своей стране и желание изменений в ней к лучшему, то есть активного участия в ее жизни.Современное искусство Казахстана нуждается не только в теоретическом осмыслении его проблем, не только в развитии его инфраструктуры, не только в государственной поддержке – но даже более того – в государственном протекционизме. Констатируя тот факт, что в мире практически никто не знает об искусстве Казахстана в целом, современное искусство для нас – единственная возможность войти в этот мир. Врасти в живую плоть может только свежий имплантант. Это единственный для страны путь приобрести свое оригинальное лицо и стать при этом полноправным членом мирового культурного сообщества, а не колонией – не важно,чьей.

Сергей МАСЛОВ

Художники - ниндзя приходят из пустоты

Скоро наступит Армагедон, участие в котором потребует много энергии, а скопить ее в нашем мире очень не просто. Пропаганда секса провоцирует людей изливать сперму чуть ли не каждый день, а тело хиреет развалившись на диване в окружении котлет, водки и шоколада.Трудно идти к духовным горизонтам ориентируясь на успех в карьере. Слава, девушки, пресса и поклонники как паутиной спеленают вас, но занятия искусством, сопровождаемые процессами медитации позволют аккумулировать энергию. Она будет увеличиваться, если будет входить в энергетический резонанс с системами других людей, однако это чревато популярностью, что заставляет многих, не способных бороться с искушениями, отказаться от занятий искусством. А зря, выход есть. Это путь ниндзюцу. Ниндзя это не просто человек в трико, который бегает, стреляет и дерется, а образованный. Ниндзя выбирает из круга художественной
богемы какого - нибудь представителя, или нескольких, вычисляет время, когда художника нет в мастерской, незаметно пробирается туда и пишет за него картины, а так же вносит поправки в уже написанные. Художники, часто прибывающие в состоянии алкогольного опьянения и уверенные, что их руками водит бог, считают, что картины написали они сами. В то время, когда художники сидят по мастерским, ниндзя занимается ци - гуном, тай - тзи - цюанъ, кунг - фу, нэй цяо - гоу, читает стихи, распевает песни и играет на гитаре. На выставки он ходит переодевшись стариком или в женское платье.

Из переписки Сергея Маслова с Уитни Хьюстон

Здравствуй дорогая Уитни!

Недавно видел тебя по телевизору в фильме "Телохранитель". Это было потрясающе. Грация кошки, улыбка в которой светится счастье. Ты такая естественная как никто на земле. Представляешь, мои руки берут твою голову. Потом сладкий поцелуй. И вот уже рука скользит по груди. Эти трепетные цыплята. Груди набухают, соски твердеют. Ты стонешь от наслаждения и теряешь сознание. Я раздвигаю губы и проникаю в тебя. Мы вливаемся в космический ритм. Из точки, расположенной в двух сантиметрах ниже пупка наша энергетическая сущность устремляется на встречу друг другу. Они соединяются. Мы становимся одним. Когда мы разъединимся, ты унесешь частицу меня, а я тебя. Мы станем чуть - чуть похожи друг на друга. Я так люблю тебя, что постараюсь тебе доставить удовольствие.

Жду тебя, любимая. Прилетай. Сережа.

Милый Сережа!

Так приятно было получить от Вас письмо. Я раньше даже никогда не слышала о существовании такой страны как Казахстан. Я долго искала переводчика, чтобы перевести письмо с казахского, но потом оказалось, что письмо написано по - русски. А я не люблю белых мужчин. Они угнетали моих предков. Били их, эксплуатировали, насиловали наших матерей и дочерей. Ну как я после этого отдамся Вам? Что скажут мои родственники? Хотя, конечно, предложение очень заманчивое. Но вообще - то я замужем, у меня даже есть ребенок. Но мой муж ведет себя безнравственно, постоянно путается с молодыми блядешками. Так хочется ему отомстить. Поэтому Ваше письмо может оказаться очень кстати. Но как я узнаю Вас? Пришлите хотя - бы фотографию.

Целую. Ваша Уитни.

P.S. Я слышала в вашей стране проводится много фестивалей и конкурсов. Не могли бы Вы помочъ мне попасть в конкурсную программу на "Азия даусы" или "Сезон Востока".

Твоя навсегда. Уитни Хьюстон.

Асель ОМАР

Черный снег декабря

- Мы сидели дома и боялись. Слухи-то доходили, что эти парни с площади громили детские сады, убивали детей.

Михаил Юрьевич по-старчески нервно постукивал согнутыми пальцами по столу, стоя к нему вполоборота. Пальцы у него коротенькие, пухлые, заостренные, прокуренные, указательный и средний отмечены йодистого цвета пятнами от вечно дымящейся в них папиросы "Полет". Запахом "Полета" Михаил Юрьевич заполонил всю небольшую редакцию, а его черный толстый свитер и эспаньолка источали запах спрессованного отсыревшего табаку.

К своим годам Михаил Юрьевич приобрел внешние черты осторожности и бесконечного терпения - сутулость, печальный взгляд. Передвигаясь на своих иксообразных ногах, он был даже несколько изящен, потому что при полном отсутствии следов физической работы над телом старался каждую минуту сохранять координацию движений.

"Ах, как я все это понимаю, господи!" - как бы говорили его глаза, исполненные скорби за всю несправедливость этой жизни, и вто же время они выражали скрытое сожаление при виде двадцатитрехлетнего Рустема, представителя молодой нации, и они оба в своих летах олицетворяли в какой-то мере земную историю Сима, Хама и Иафета. Свинины Михаил Юрьевич не ел, всем, за исключением главного редактора, говорил "ты", отсиживал в своем ответсекретарском кресле с утра до позднего вечера - с ним Рустик чувствовал себя уютно, по-домашнему, он казался ему родным восточным стариком. Дипломов Михаила Юрьевича никто никогда не видывал, об институтских годах он рассказывал так туманно, что невозможно было даже понять, в какой стране они прошли. Местечковое его происхождение выдавало глухое "г" и упорное "что" вместо "што".

Он говорил, понимающе качая головой (понимая именно Рустика в данный момент, не всесильную Москву 86-го года, не Колбина, не Кунаева, не Горбачева), но одновременно опасаясь стать на позицию своего собеседника, которую он предполагал совершенно отчетливо, будто балансировал на тонкой канатной нити, натянутой над площадью между башнями, вынуждая и Рустика пожалеть и понять его, говорил мягко, без нажима, вкрадчиво, рассчитывая на доброту Рустика, на разделение им общечеловеческих ценностей. От Рустика зависело в эту минуту, в какую сторону повести разговор, Михаил Юрьевич ухватился бы за его нить.

- А вы, Михаил Юрьевич, видели хотя бы один разрушенный детский сад или хотя бы одного окровавленного ребенка?

- Нет, сам конечно не видел.

Рустику вдруг ясно вспомнилась картина: в комнате мама, он, двенадцатилетний подросток, тетя Галя, дядя Костя, Софья Яковлевна, сыновья тети Гали - Дима и Владик. Рустик с мамой сидят дома у тети Гали испуганные и растерянные, и только Софья Яковлевна, расхаживая по комнате, громко говорит: "Ей богу, Гуля, сейчас бы пошла к Колбину и сказала: "Уходите, уходите сами, видите, что из-за вас происходит?"" Это было семнадцатого декабря. И восемнадцатого, и девятнадцатого Рустик с мамой сидели дома, потому что утром семнадцатого им позвонили мамины родители, то есть дедушка с бабушкой, и сказали, чтобы они и носу не высовывали из дома, а дед и вовсе негодовал: "Чего им не хватает, этим студентам, еда есть, крыша над головой есть, учись, работай, так нет же..." И они сидели дома, пока в городе разворачивались события, они узнавали о них по слухам, да по картинам из окна.

С тетей Галей маму связывала несколько странная дружба, так казалось Рустику. Дружили они со школьной скамьи, жили в одном доме. И теперь, когда им было чуть за тридцать, продолжали встречаться очень редко, хотя и очень радушно, надолго затягивавшиеся разговоры происходили не дальше прихожей. Обычно причиной встречи служила необходимость одолжить у тети Гали денег, в чем она никогда не отказывала, а мама аккуратно отдавала в срок. Однажды тетя Галя попросила Рустика позаниматься с Владиком сольфеджио. Владик послушно выполнял задания, внимательно выслушивал объяснения и робко пухлыми пальчиками брал нужный аккорд. Испуганно поглядывая на Рустика круглыми глазами с рыжими ресницами, он еле слышно спрашивал, если чего-то не понимал. Рустику было ужасно жаль его, и он боялся обидеть его чем-нибудь ненароком, и даже тише старался говорить. Вошла тетя Галя, поглядела на Владика, и, крепко стуча по его лбу маленьким кулачком, сказала: "Ты еврей, и поэтому ты должен быть лучше других, потому что тебе всегда будет труднее. Понял?" Дима, старший, помог Рустику в выпускном классе с информатикой. Когда Рустик закончил школу, семья тети Гали уехала в Израиль. Звали и Рустика с мамой, да уж что им там делать. Мама написала им как-то письмо, но ни ответа, ни звонка не последовало больше никогда.

А в те декабрьские дни они хотели быть с Гулей и с Рустиком, видя в них защиту. Рустик с мамой быть может и сами искали этой защиты, но ждать ее было неоткуда. Под вечер семнадцатого они все-таки вышли из дома. Первой сломалась мама: "Там что-то происходит с моим народом, а мы сидим тут..."

Смеркалось. Они шли, держась за руки, по скользкому грязному утоптанному снегу. По улице не было никакого движения, все машины будто попрятались, и казалось, что мирная жизнь затаилась где-то в уголках теплых квартир с наглухо закрытыми дверями, а по улицам и проспектам шагает какая-то страшная и грозная сила, не уступая никому дороги, рождая напряженность и страх.

И именно на перекрестке, где в обычные дни пруд пруди машин, плотной стеной грохот колес и визг клаксонов, совершенно свободно, будто так сегодня и надо, шла группа мужчин, ровным строем - одетая в черное и с красными повязками на рукавах. Из-за слаженного общего угрюмого движения этих штатских людей казалось, что шли ополченцы. Да видимо так оно и было, потому что в руках у них раскачивались куски арматуры и тяжелые деревянные палки, утыканные гвоздями. Это были русские люди, они двигались вверх к площади. Рустик с мамой свернули в переулок.

Между желтыми домами - сталинскими, прочными, между остатками старых дворовых литых решеток, покачивающихся на желтых оштукатуренных столбиках (когда-то, при Сталине, это все было отремонтировано, покрашено, и наверняка петли смазаны маслом), среди этого уклада жизни старой Алма-Аты, казавшегося прочным, бежал, удерживаясь на поворотах, чтобы не поскользнуться, мальчишка лет семнадцати в малахае и с домброй, а за ним двое из этой толпы с арматурой. Наперерез парню, из-за угла выбежали двое в милицейской форме. Они были еще далеко, и мама крикнула ему: "Куда же ты, спрячься, зачем вы все это затеяли?" - "Нет, апай, лучше умереть стоя, чем жить на коленях!" - "Боже, совсем ребенок!" - ужаснулась мама. Они пронеслись мимо - преследователи и преследуемый. Остался только страх - почти животный, удушающий и остервенелый. Не трусость, а страх. "Кого-то надо бояться, - говорил дед, - иначе наступит анархия". Ему не нравилось все случившееся. Бабка молчала. Тогда в ее глазах промелькнула усталость - та, которую спустя несколько лет Рустик увидел в глазах Михаила Юрьевича, с той лишь разницей, что у Михаила Юрьевича это была генетическая, многовековая усталость, а у бабки - от этой ее жизни, от работы в ЦК Компартии, пережитой войны. У деда усталость иного рода. Дед был дореволюционный. Переворот в сознании, который ему пришлось пережить, перешел и на его потомков. Он пережил три алфавита своего родного языка, освоил еще десять или более языков - два европейских, монгольский и все тюркские, последнее для его филологического слуха было несложно. А три алфавита - это как три сознания, справа налево или слева направо, или из медресе в советскую школу. Родителей его убили в 17-ом году большевики, как представителя байско-феодального строя, и воспитала его семья горнорудного рабочего. Приемная мать, носившая языческое прозвище Бака (Лягушка), научила внучку словам "бисмилла-рахман-рахим", и, большую часть дня общаясь с бабушкой, мама лет до четырех не знала по-русски. Жили они в Алма-Ате, и мама вспоминала: русские дети во дворе не хотели брать ее в свои игры - "Калбитка, калбитка!" - кричали ей. Мама не обижалась, потому что не понимала. Бабушка Бака успокаивала ее, когда та приходила с улицы не солоно хлебавши. После они переехали в холодный и диковатый Целиноград. Деда перевели туда на работу. Бабушка Бака к тому времени померла, и в целинном краю переселенцев казахский мамою был позабыт, хоть и не на совсем. В Целинограде она стала ходить в деревянную одноэтажную школу с туалетом на улице. В классах дети были не только разных национальностей, но и разных возрастов. "Ой, за гаем-гаем, гаем зелененьким", - разучивал вслед за учительницей весь класс. По непролазной грязи бабушка носила маму на руках в музыкальную школу. Через четыре года семья вернулась в Алма-Ату.

В алма-атинской квартире стариков сохранилось немало вещей времен советско-китайской дружбы. Бордовая скатерть с шелковой бахромой, расшитая золотом - пионы, облака, райские птицы. - тонкостенный деревянные вазы на подставках, расписанные ландшафтами, фарфоровая лошадь удивительной красоты в деревянном футляре под стеклом, бамбуковые палочки для еды с выжженными на них фигурками китайцев и китаянок, уйма китайских книг (некоторые в бархатных переплетах с вызолоченными иероглифами), открыток с шелкографией, да еще множество разных мелочей.

После дедовских похорон Рустик сидел с его товарищем, дядей Казбеком, в вестибюле одного из министерств, где дядя Казбек работал. Дядя Казбек промокнул платком выступившие на лбу капли пота, поправил очки и сказал:

- Разведчики, мальчик мой, не очень-то рассказывают о себе.

И тут-то Рустику подумалось о молчании бабушки. О внешней канве жизни - рабочей биографии, о том, что дед сменил фамилию, потому что два его старших брата-близнеца сгинули навечно в Сибирской тайге, и неизвестны до сих пор их могилы: один был председателем сельсовета, а о другом Рустик даже ничего и не знал. Подумалось о китайской лошади с рыжей гривой и синим, в мелкий рисуночек, седлом, о целой стране с ее глобальными катаклизмами, в которых человеческая судьба - лишь микроскопический глоток воздуха, и неожиданно, с волнением и осторожной, несмелой гордостью подумалось, что в СССР азиатскими Штирлицами русские быть конечно не могли. Но нет, конечно, не до такой степени все это относилось к деду, но все же... Дядя Казбек посмотрел на Рустика тепло и по-родственному, и их обоих как-то отпустило от взаимного откровения спустя все эти злосчастные годы,

- Но почему же он... - запнулся Рустик.

- Подписка о неразглашении давалась пожизненная. А если ты не об этом хотел спросить, то... - дядя Казбек попытался придать своему лицу спокойное выражение и это ему удалось. - То за отказ от выполнения задания партии... сам знаешь...

Тогда он рассказал дяде Казбеку про две фотографии из дедовского архива. Одна датирована 1939 годом - на ней дед сидит за письменным столом - улыбающийся, светловолосый, в шевиотовом костюме, а вторая - 45-го года, сделана на Дальнем Востоке, в Маньчжурии, во время войны с Японией. На ней дед в офицерской форме, подпись чужой рукой: "Майор Омаргалиев Тулеген", и лицо - будто не дедовское, а чужое, как этот чужой почерк на обороте - сухое, осунувшееся, с тусклым взглядом, которткие, сильно поредевшие рыжие волосы.

Вот откуда взялась эта усталость, залегшая в дедовских морщинах, в шраме от осколка разорвавшегося снаряда. Сплошная война в Белоруссии, на Украине, Польше, Чехии и Маньчжурии, в Юго-Восточной Азии, и в конце концов, сколько человек может вынести, сколько он сам соглашается выносить после убийства родителей, после революции, после Сталина?

Мамина тетка, которая при Сталине только родилась, рассказывала Рустику о серебряных седлах, ружьях и кинжалах, которые их семья распродала, а большей частью раздарила или "нарочно" потеряла, чтобы избавиться от памяти - той памяти, до 17-го года, чтобы спастись, чтобы не быть причастными к ней, к пресловутой байско-феодальной верхушке. А в какой-то момент, еще при жизни деда, в эпоху бурного раскрытия правды в прессе, Рустик удивился: а как же дед выжил? Почему его не забрали? Чем он лучше или хуже других? Он рассмеялся в ответ: "Просто тогда я еще не был коммунистом, я вступил в партию в сороковом и сразу пошел на войну". Одной из первых книг, приобретенных им в перестройку, был сборник стихов Шакарима с тюремной фотографией поэта на глянцевой обложке - того Шакарима, за которого деда все же вызвали тогда в МГБ, но после беседы отпустили, он ведь не был еще коммунистом. Противоположностью судьбе деда, такой невероятной, что нельзя и поверить, - судьба его жены, бабушки Рустема, с настоящей, неподдельной биографией - ее гордостью и утешением под старость лет. Ее рассказы о детстве были куда более пространны, чем дедовские, хотя можно ли назваит что-то более пространное, чем молчание. Рустику подумалось: все, что окружало их семью, было одно большое пространное молчание - обо всем. И даже тетрадки его ученические, исписанные, на выброс, бабушка заставляла его рвать на мелкие кусочки - обложку, где выведены фамилия и номер школы; Рустика научили, что из газеты, в которую завернут мусор, необходимо вырвать росчерк пера поятальона с номером квартиры. Письма вместе с конвертом тоже рвались, чтобы невозможно было разобрать адреса. Это было апофеозом, логическим завершением рассказов бабушки и колосках, собираемых ею в пионерском возрасте вслед за комбайном на поле, о кошме, на которой спала вся семья за неимением мебели в единственной жилой комнате. Такой представала бабушка в этих рассказах, и это по всей вероятности было именно так. "Можешь считать, что я из батраков," - говорила она Рустему с неизменным назиданием, в котором заключалось пожелание, мол, оцените, как вы живете теперь, и поймете свою беспомощность и ничтожность перед этой страшной жизнью, в которой вам повезло попасть на все готовое. Разве может быть предел тому лучшему, что можно получить или не получить от рождения, думал Рустик, нет этой универсальной шкалы счастья и удачливости, даже если существует нулевая отметка - кошма и колоски, а скорее всего, и это не нулевая отметка. Крайние отметки - это бытие и небытие, жизнь и смерть, а все остальное крутится вокруг них, После тех декабрьских событий бабушка встречала иногда на улице генерала Завирюху, он перестал здороваться: генерал жил этажом ниже, и получил еще более шикарную квартиру за разгон демонстрантов на площади брандспойтом. "Стыдно ему, наверное," - говорила бабушка. Но когда началась чеченская война, она сообщила Рустику: "Наши вошли в Чечню". Как же уживалось в ней все это - "наши" в Чечне и неуважение к Завирюхе, в партийной бабушке, смелой и сильной, не сгибавшейся ни под какими ударами судьбы, не умеющей плакать, не терпящей никаких возражений. Способной спасти человека от любой болезни, кроме, наверно, СПИДа, да и то неизвестно, если бы жизнь заставила, спасти и в какой-нибудь запутанной политической ситуации, когда вот-вот и голова с плеч, как все это уживалось в горбоносой старухе, гордой и уверенной в себе, как верблюд, бегущий бескрайним простором и знающий, что добежит, не собьется с пути.

Они зашли домой, и Рустик сел писать свой школьный дневник, писать об увиденном на улице семнадцатого декабря. Записал и доходившие слухи о поливалках с ледяной водой, которой разгоняди студентов, о Сулейменове, о Мамбетове - по звонкам знакомых, побывавших там. Это был блокадный дневник мальчика из декабрьской Алм-Аты, писанный под звуки классической музыки, обычно сопровождавшей похороны очередного лидера страны, под неслышимые им крики людей на площади, под контрольные звонки по телефону стариков - под музыку суеверия, языческой молитвы о родной, мучительно любимой стране, в которой постепенно умирали боги. Конечно, он так не думал в тот момент. Они с мамой думали о том, идти ли ему завтра в школу, ведь на улицах такие беспорядки. Совет со стариками дал твердый ответ: идти, не то наверняка что-то будет. Так оно и вышло.

Первый урок был уничтожен диалогом в дедушкином стиле у доски двух учительниц: "И чего им не хватает? Обнаглела молодежь...", и прочее, и составлением списка отсутствующих ("Где же они, как не на площади!"), а их было около трети. "Как хорошо, что я пришел," - думал Рустик.

На другой день, когда пришли все, Сталина Георгиевна, осерчав на двоечника Кулахметова, швырнула дневник ему на парту, и бог знает, что с ней случилось, может, этот вечный блокадный страх или простая женская истерика, или психология переселенца сработала: "Что ты смотришь на меня, байское отродье? Как разодеты, а учиться не хотят!" Класс оцепенел. Рустик не осуждал Сталину, которую все и так боялись как огня, ему она в этот день поставила "пять" - но Рустик и в дрегой день выучил бы историю, он ее любил. Но маме он рассказал об этом, как и все в классе рассказали об этом своим родителям, и директором лично Сталине было сделано некое предупреждение, как сказала ему после мама.

Советский миф про первую учительницу - любимую, добрую и незабвенную - для Рустика так и остался мифом, неживым символом на красочной картинке в букваре: окруженная детьми, вся в цветах, эдакая мудрая и добрая фея. Еще в детстве Рустик понял, что в букваре всегда все хорошо и все не так, как в жизни, к этому привыкаешь, там крупным шрифтом в тупых диалогах некая Сима всегда помогает маме мыть эту несносную раму, Вася вечно читает книжку, и даже хулиган и лентяй Петя в конце концов понимает свои ошибки и становится порядочным человеком, таким, как, скажем, Вася. А дальше, за пределами букваря, Сима и Вася закончат институт, поженятся, у них родятся хорошие дети, читающие книжки и моющие рамы, а Сима с Васей будут ходить в театр, а после сидеть с бабушкой у телевизора. Эта история мифических безликих людей продолжалась потом в учебниках английского. И было обидно, что детям, уже умевшим читать до прихода в школу, все равно надо было повторять про раму, а если отвлечешься, то Вера Федоровна, первая букварная учительница, стремительно подбежит, громыхая платформами, и начнет истерически выбрасывать все твои линейки, ручки и книжки на пол. Но самое ужасное произошло у Рустика с октябрятской звездочкой. Он не мог есть в школьной столовой, он вообще в детстве был меньше всех и почти ничего не ел. За это Вера Федоровна стукнула его как-то по голове, в ответ он развернулся спиной к столу, с напряженной тоской и напряженностью разглядывая зеленый в разводах кафель на стене столовой, справедливо ожидая еще больших неприятностей. Крики и ругань Веры Федоровны - это было привычно и обыденно, как чай с бутербродом по утрам, более всего его задело: "Ты носишь звездочку с портретом маленького Ленина, и так бессовестно себя ведешь!" В голову прилила кровь, беспомощность от неправоты учительницы придала, как ни странно, упрямства и желания постоять за себя, все это было так неверно, лживо, нечестно: причем тут Ленин? И много еще ужасов и детсадовских страхов перед наставниками замелькало перед глазами, до ощущения падения, которое нельзя остановить - слишком много дров наломано, и зачем ему все это из-за какой-то тарелки, пусть паршивого супа, из-за которого революции и начинаются, как в "Броненосце Потемкин" Эйзенштейна, ну ладно, идти так идти до конца по своей дурацкой, никому не нужной тропе, пусть глупо, пусть напрасно, но по-другому уже не получиться, хоть у Веры Федоровны полкласса так и не научились читать и считать за три года, пусть хоть небо обвалится сейчас всей своей тяжестью, и так тяжело: "Вера Федоровна, я могу ее и не носить". - "Можешь вот так положить мне ее на стол?" Спровоцировала, и звездочка отстегивается будто совершенно чужими, непослушными руками и кладется на оргстекло, покрывающее рисованных кошечек и собачонок на столе.

Вечером того же дня в концертном зале - поет Марыля Радович, "Эх, ярмарки краски!", а на сцене ее гитарист в костюме таком, голова перебинтована и кровавой краской раскрашена: "Это мы войска в Польшу ввели!" - поясняет мама сквозь грохот динамик. Рустик вертит головой в такт музыке, ему все нравится, они сидят во втором ряду, купили дорогие билеты, а в соседнем кресле сидит Вера Федоровна со спутником. Та Вера Федоровна, которая сегодня вызвала маму в школу и сказала, что теперь у нее, наверное, будет инфаркт, и что ваш мальчик не будет принят в пионеры. Какая ирония судьбы свела их на концерте - это одна из нелепиц обыкновенной жизни, без которых, наверное, не рождались законченные сюжеты. Хотя сюжет можно и придумать, куда труднее придумать живую Веру Федоровну, она может встретиться только в самых заурядных буднях. Бабушка Рустика, посмотрев мрачно на Веру Федоровну, а потом на маму, так "преступно" решившую успокоить его при помощи Марыли Радович, "ушатала" директрису школы, ответившую ей с такой же партийно-советской интонацией: это ошибка учителя, мальчика конечно примут в пионеры, но какой разговор может быть, что вы, что вы...

Веру Федоровну, худую, белокурую, в черной водолазке и замшевом костюме, прикосновение ее сухой ручки, ее затюканного сына, такого же белокурого, в нелепом кружевном воротничке, из параллельного класса, он помнил все эти школьные годы.

Из школы Рустика встретила мама, редкие прохожие не просто шли по улице, а как-то растерянно метались. Мама не знала теперь, отправлять ли сына в музыкалку. На счастье Любовь Борисовна, учительница, позвонила сама, сообщив, что занятие по аккомпанементу будет проходить недалеко, у Олега. Олег был другом Рустика и тоже учеником Любови Борисовны. Рустик дотопал до Олега, они пытались что-то репетировать, но разговор все равно скатился на эту треклятую тему событий на площади. В комнату вошли родители Олега: все боятся казахов, а муж Любови Борисовны специально носит малахай, чтобы быть похожим на казаха, а что творится в детских садах, а что же нам теперь делать?.. И Рустик старается быть объективным, невзирая на лица, а точнее даже на собственное лицо, и, желая навести мир в комнате со взрослыми, в то время как между ними пролегла невидимая черта, щель, трещина, которую не залатать ни чем, он говорит:

- Ах, ушел бы этот Колбин, всем бы стало легче...

И сидя боком у пианино, не видя лишь папы Олега, стоящего за его спиной, он почувствовал, что щель эта быстро неумолимо расползается, и ничто дальше не сможет примирить их в этой комнате с мирными игрушками и книжками Олега, ставшими в этот миг далекими и равнодушными к нему, исчезла теплота и радость пребывания в этом доме, Рустик уже не имел на него права.

Когда стемнело, из телефонного автомата под его окнами донесся говор пьяного вдрызг человека: "Коля, мы сегодня на площади победили. Это наше победа, Коля..." На столе горела настольная лампа, дневник не писался. Демонстрантов разогнали. Просто думалось о том, что вот это и есть его родина, вот эти каждодневные события - декабрьские, январские, августовские, круглый год, не какой-то огромный СССР, не Казахстан, которого он почти и не знал, а этот город, задохнувшийся сегодня вечером в страхе и нелюбви, это его родина, она смотрит его глазами, течет в его жилах, выходит на ставшие чудовищными улицы. Эта родина бьется три дня на площади, на которую нельзя идти.

Мама сожгла дневник. Сначала прятала его под линолеумом в углу, потом не выдержала и с позволения сына сожгла, а пепел спустила в унитаз. Он не мог осуждать ее за этот канализационный холокост, слишком многое уже случилось в этой жизни до сегодняшнего дня и еще бог знает чему предстояло случиться.

Когда-то дед не дал маме вступить в партию: в том районе города где работала мама, среди коммунисток-казашек был недобор, ей прислали анкету для вступления. Но дед в этот приснопамятный "застой" неожиданно произнес странную тогда фразу: партия - временное явление. И опять надолго замолчал на политическую тему, до перестройки, когда вдруг обнаружилось, что он всю жизнь знал наизусть Мандельштама, Шакарима, Николая Гумилева. Он зачитывал Рустику огромные стихотворные куски. А впрочем, иначе и не могло быть у дореволюционного человека, думал Рустик. Теперь, конечно, здорово, что мама не была коммунисткой. Ей и не хотелось, да думали пригодится, не пригодилось, более того, милый "застой" подарил маме незабываемую встречу с провокатором-самоучкой с неопределенной тюркской фамилией, прикинувшимся гэбистом в околотворческой среде. Он предложил маме добровольно отдать самиздатовских Булгакова и Солженицына. Вот и перепрятывала мама школьный дневничок своего ребенка. Жертва всесожжения не отпускала семью, она перешла от поколения к поколению. Дед сжег все свои военные стихи.

Дяде Саше Кукушкину, маминому сослуживцу, надо было купить коньяк. Они с сыном бывшего генерального прокурора республики дядей Мухтаром пытались найти его во взбаламученном городе и нашли-таки, и зашли сказать, что видали они все происходящее... В этот вечер позвонила и тетя Люба Коновалова и сказала маме: возьмемся за руки, Гуля.

Мама позвонила на работу, в библиотеку, директору Александру Филипповичу:

- Я не потерялась, работу делаю, все нормально.

Мама работала в библиотеке Общества слепых. Александр Филиппович ослеп давно, в юности. Уже будучи слепым в совершенстве изучил казахский. По-казахски он ей и ответил:

- Ничего, Гуля, я с вами, не переживайте. Я понимаю, о чем вы... Знаете ли, у казахов ведь крепка эта традиция - беспрекословно слушаться старших, вот за старшими сегодня и пошли.

Слепому человеку они были благодарны в этот день более, чем многим зрячим. Слепой не видит лиц, для него не существует расовой проблемы.

Трещина, возникшая в доме Олега, потихоньку затягивалась. Приближался Новый год, о котором все забыли. Студентов некому было остановить, на площади алма-атинцев почти и не было, там были приезжие, родители которых находились где-то далеко, и эти приезжие понять не могли, почему такой мальчик, как Рустем, не может ответить им на родном языке, хотя в их жилах течет одна кровь. И как он вообще мог объяснить все это - про дедушку, про маму, про Алма-Ату, про этот вечный круговорот выживания, как объяснить, что дед заявил ему в пору пробуждения пресловутого национального самосознания, чтобы он выучил хорошо хотя бы русский. Рустик понял, что есть казахи, казахский уже позабывшие, а русский еще не выучившие, и живут так, и дети их такими растут. Из таких, наверное, появляются капитаны милиции, один из которых встретился им с мамой на улице, довольный и злой одновременно:

- Студенты на улице получили по башке, а я за их разгон - орден.

И чего стоило маме проглотить язык, когда на работе делали замечание не говорить по-казахски, даже в стороне между собой, если окружающие не понимают. А зачем окружающим это? Что они вообще понимают? И почему в этой Алма-Ате нужно постоянно думать о том, что подумают окружающие? Говорят, негры в Америке, разговаривая с белым, постоянно думают, что белый думает, что разговаривает с негром. Рустик понял, что не думал об окружающих кореец-эмвэдэшник, отказавшийся брать премию за разгон демонстрантов. Ему-то что, зачем ему это? А ведь скорее всего, если бы Рустику было в этот год не двенадцать, а поболее лет, он бы не оказался на площади. Ему бы уже позвонили старики, они бы успели это сделать. И это была бы простая жизненная правда.

- Нас заставили стоять в оцеплении, - сказал Михаил Юрьевич.

За окном падал снег. Во дворе между складами ресторана пробежала повариха в рогатом белом чепце. Выбросив помои, она, прыгая между сугробами, скрылась в железной двери. С шумом подъехал грузовик, оставляя на свежем снегу черные комья.

Сумерки, долгие и нудные, вторгались в комнату через окно. "Но родина прежде всего, Стиви, Ирландия прежде всего, - вспомнился Рустику "Портрет художника в юности", - поэтом или мистиком ты можешь быть потом". - "Ирландия - это старая свинья, пожирающая свой помет". Все встать, закрыть дверь, сдать ключ вахтерше и домой.

- Засиделись, Рустик, пора идти, - Михаил Юрьевич помялся, вставая, - завтра номер сдавать, опять допоздна...

- До свидания, Михаил Юрьевич.

- До свидания, - снова помялся и вышел.

***

Идти было радостно и легко. И морозец потрескивал приятный, и даже новые ботинки удобно пружинили мягкой подошвой. Рустик поплотнее закутался в шарф. Михаил Юрьевич стал заместителем главного в газете, Рустика уволили. Но даже это не могло испортить красивого сверкающего вечера. Впереди была новая жизнь - неизвестно еще какая, но зато неизвестная, а сил душевных у Рустика для нее было много. Родной Коммунистический проспект играл предновогодними огнями, на снегу лежали оранжевые отсветы окон.

- Стой, документы, - Рустик и не заметил в темноте двух милицейских фигур и притаившегося на углу тротуара "бобика". Рустик потянулся во внутренний карман за паспортом.

- Пил?

- Нет.

- А запах почему?

Выгребая все, что было в карманах куртки, Рустик зажмурился от направленного в лицо фонарика. Осветилось и лицо сержанта - на плече угрожающе замерла дубинка, от искривленного в ухмылке рта пахнуло перегаром. Лицо показалось до боли знакомым, от неожиданной догадки Рустик уронил извлеченные деньги:

- Слушай, брат!..

- Гуляй! - процедил сержант, передав деньги в папку напарнику. "Бобик" взвыл на скользком снегу, на ходу захлопнулись двери.

Да, это был тот самый парнишка, в малахае и с домброй, бежавший между домами. Рустик, отупев, не мог двинуться с места:

- Послушай, брат, ведь ты... ты...

Он уже не знал, кому он говорил это.

Тени постепенно становились лиловыми от обилия неона на проспекте. Снег повалил торжественно и неторопливо, сосны залил свет фонарей и витрин, все это рождало ощущение приближающейся новогодней сказки, в которой чувствуешь себя спокойно и блаженно, до приятной немоты в суставах.

ӨТЕЖАН НҰРҒАЛИЕВ.

МАҚАТАЕВ КӨШЕСIНДЕГI ОЙ...

Мынау тµр¬ан Алматы

Желтоєсанны¦ солдаты.

ЖЎй ¬ана бiр солдаты емес, ол, бiрає,

Колбиндердi¦ овчаркалы солдаты.

Солдаты¦ны¦ несi бар?

јып-єызыл боп єан¬а батєан кешi бар.

Ей, Алматы, Алматы,

¤ткен кЇндi есi¦е ал -

јудалан¬ан Бала¦ бар,

јан тЈгiлген Ала¦ бар.

ЖЇрегiнде бала¦ны¦

СЈнбей жатєан кЇйiк бар.

Ортасында Ала¦ны¦

Садає iлген Иыє бар.

Сол Иыєтан талай-талай жЇк тЇсiп,

Талай нарлар Ўлi жатыр бЇк тЇсiп.

Еске аламыз Ўруаєтарын, Ўрине,

ГЇл єоямыз, тас єа¬амыз Ўр Їйге.

Ат єоямыз кЈшелерге єайтадан.

Жа¦¬ырады Желтоєсанда Байтає Ўн.

Соны¦ бiрi - жЇрген кеше Базарда,

Маєатаев ауды бЇгiн назар¬а.

Ауып єана єой¬ан жоє ол. Аударды...

Европа¬а єайта апарды Тауларды.

Таудан биiк ¬µлама єарт - Пастердi

Маєатаев єанжы¬а¬а бЈксердi...

- јµдыретi¦нен айналайын, Желтоєсан,

Ауа єандай жа¦¬ырады, сен соєса¦, -

Соєєан желмен кЎрi Алматы бiр тЇлеп,

Маєатаев жыр оєиды кЇркiреп...

Я, ол - солай! јайтєан кезде есесi,

Желбiрейдi ГЇл - Желтоєсан кЈшесi.

Я, ол - солай! јайтєан кезде сан Есе,

јайта жЇзед - Маєатаев - кемеше.

Кеше ¬ана сыймай Јткен кЈшеге,

"Маєатаев iшкiш аєын..." - десе де,

Iшпей Јткен жауыздарды¦ Їстiнен,

Ол жаяды - Желттоєсаннан - Тµскiлем!

Кеше ¬ана оны Јлтiрген єасєµнем,

ЖЇредi ендi - переездi¦... астымен.

Кеше ¬ана онан єашєан єояндай...

Жал¬ан Даттау... мЎ¦гi Јледi, оянбай!

- Неге? - десе¦, єайтєан бЇгiн Есесi,

Маєатаев - Желтоєсанны¦ кЈшесi -

Бiр єµла¬ан "Мир" кЈшесi - "Желтоєсан" -

Ендi єайтып єµламайды, сел соєса.

Ендi єайтып барлыє жырды¦ жанары

Сол кЈшенi¦ жанарында жанады.

јµрбан бол¬ан кЇллi аєынны¦ ата¬ы

јос кЈшенi¦ тарихына жатады.

Маєатаев - бiр кЈше, јалдаяєов - бiр кЈше.

Бiр бiрiмен дос кЈше. јатар жортєан єос кЈше.

Маєатаев кЈшесi - "алкаштарды¦" кЈшесi.

Сыла¦ єаєєан Жетiсу - Балєаштарды¦ кЈшесi.

јалдаяєов кЈшесi - композитор јаратау.

Бiр жартылыє ає арає. ¤ле¦ толы - кесесi...

... Олар жерде ту¬анмен, марсиан¬а айналды.

Желтоєсанны¦ тЈрiнде... єыран єµсап жайланды.

јос кЈшелi Желтоєсан - єос єанатты Желтоєсан!

БЎрi Јзгеред ДЇниенi¦ - кЇнбатыстан сен, соєса¦!

Алматыны¦ кешiнде... Алатауды¦ тЈсiнде...

Олар жаз¬ан Ўн мен жыр... Ўлi менi¦ есiмде.

- Пролетариат кЈшесi, он бiрiншi Їй едi...

Iшiп ал¬ан ТЈлеужан ке¦ кЈшеге сиедi.

Осы тµр¬ан Алматы - УРУК дейтiн єалада -

Мµєа¬али тЇскен Їй - Гильгамештi¦ Їйi едi...

Гильгамешi¦ - ¤теке¦, Мµєа¬али - Энкиду,

КЈркi едi ол кезде Јле¦-жыр мен Ўн-кЇйдi¦.

...Осы жерде БАСПА болды бiр кезде.

Осы жерде аєша болды бiр кезде.

ўр нЎрсенi¦ келтiрген боп ретiн,

Бастыєтардан аєша сµрап жЇретiн.

Насыбайы таусыл¬анда ататын.

Осы жерде ол макинтошын сататын.

Барлыє Ўнi таусыл¬анда айтатын,

Осы жерден Нарынєол¬а єайтатын.

...Базары да - сол єалпында - єайнап тµр.

Мµєа¬али - сол єалпында - жайнап тµр.

...Анау тµр¬ан Гоголь жаєта кешегi -

СЎл басыл¬ан редакция Јсегi.

јытай менен Лениндi жамандап,

Газет, бай¬µс, кЇн кЈредi амалдап.

Осы жерден... жан-жа¬ына жалта¦дап,

Маєатаев жЇрiп Јткен... талта¦дап.

Мына жаєта "8 март" кЈше,

Ол да бЇгiн атты¦ басын тарт, кЈше.

јалдаяєов ШЎмшi єµсап - єисайып -

КЇмбiрлеп тµр, кЇмбездерiн кЇй шайып.

О, Жарыєтыє, єµдыреттi Желтоєсан,

БЎрi Јзгеред ДЇниенi¦ сен соєса¦.

Ленин анау јонаевка айналып,

јайта оралад - єаза¬ына - байланып.

...Жал¬ыз кЇдiк: єайта тапєан Базары¦,

Кiргiзе ме Тарихты¦ ажарын?

Мынау кЈше - Мµєа¬али єал¬ы¬ан,

Шы¬а ма ендi µрпаєтарды¦ алдынан?

ўнiн тЈккен ШЎмшi а¬а¦ны¦ вальсы -

Бола алама Болашаєты¦ а¬ысы?

Кеше халыє, бЇгiн Тарих маєта¬ан,

јµт, береке Ўкеле ме Аємола¦?

Кiм болады болашаєєа... жауапкер?

Мµєа¬али кЈшесiне жауап бер!!!

...Алуан сµрає же¦дi менi кимелеп,

КЈшiп кеттi¦ - Аємола¬а - кЇймелеп.

Желтоєсанда єµрбан бол¬ан Адам¬а -

Маєатаев кЈшесiнен - Їй керек.

Маєатаев кЈшесiнi¦ астында -

"Бомжы" жатыр єµмырсєадай... Їймелеп.

¤тей алмай "јарыз бенен Парызды"

ўшiмбаев кЇйiп кеткен тЎрiздi.

Шындыє Їшiн кЇйiп кеткен iнiсiн -

Маєатаев... сЇйiп кеткен тЎрiздi.

Тоєаш а¬а¦ жа¦а ¬ана бµл жерден -

Ташкент жаєєа єашып кеткен тЎрiздi.

Бердiбектi сонау Тауды¦ iшiне -

Бiр жауыз кеп, асып кеткен тЎрiздi!

...Маєатаев кЈшесiнде тЇн басєан

јалдаяєов Ўн сЇйрейдi - тынбастан.

ўн iшiнен Маєатаев єарап тµр,

Жер бетiне єарап тµр¬ан жоє жЎне,

Марс єµсап - тЇнгi аспан¬а єарап тµр.

Жа¦а жµлдыз жа¬у Їшiн Аспан¬а,

СЈнiп єал¬ан жµлдыздарды - санап тµр.

- Жа¦а астана - Аємола,

КЇндiз де Айсы¦. ТЇнде - Айсы¦.

Жа¦а ШЎмшi ту¬анша,

Алматыны ты¦дайсы¦.

ШЎмшiсi жоє, Ўншiсi жоє Аємола,

ўншiлерi¦ Јскенше,

ШЎмшiлерi¦ Јскенше,

Алматыны ты¦дайсы¦.

Екi Кенен Јспейдi

Алатау¬а ексе¦ де.

¤нер бiзде єалады,

Билiк, бiзден кетсе¦ де.

Тµманбайлар туады,

Мµєа¬али тумайды.

ШЎмiл єайта туады,

Жамбыл єайта тумайды.

Мµєа¬али айта алатын осы СЈз -

¤теке¦нi¦ жЇрегiнде тулайды.

- Жамбыл Їшiн жыр жазатын алидай,

Жыр жазады Нµрсµлтан¬а Тµманбай.

Тµманбайды¦ ШЎмiлi бар єасында,

ШЎйнегiнi¦ єасында¬ы єµмандай.

А¬а деген Тµманбай,

"А¬а" жайлап жырлайды.

"Iнi" деген Нµрсµлтан,

"Iнi" абайлап, ты¦дайды.

Жасыє жырды суарып,

Асыл болат жаса¬ан

Шебер µста сияєты,

ШЎмiл оны... шы¦дайды.

Шы¦дамасєа бола ма,

Шеберлiктi - о, тоба-ай,

јатар отыр екi аєын -

ШЎмiл менен Тµманбай.

Кешегi Јткен али¬а

Мiндеттелген Жамбылды-ай.

Я, немесе, тЇйеге

Байлап єой¬ан ботадай.

..........................................

Алатауды¦ бауырында¬ы жотадай,

Мµєа¬али ма¬ан єарап жырлап тµр.

Мен де бiраз тырнап едiм - А¬амды,

Ол да менi тырнап тµр.

О ДЇниенi¦ арыстаны єап-єара

Бµ ДЇниенi¦ сар мысы¬ын тырнап тµр.

- Кiшi жЇздi¦ iшiндегi - жаєпа¬ан -

Iнiм едi¦, Јп-Јтiрiк маєта¬ан -

Мен де сенi жырлайын,

Жас єай¬ы¦ды Аємоламен тырнайын:

"јаратауды¦ басынан кЈш келедi,

КЈшкен сайын бiр тайлає бос келедi.

ўбiштерден айырыл¬ан жаман екен,

Адайларды¦ кЈзiне жас келедi.

°й алайын деп жЇрген Алпыстарды¦

јойынында бiр бЈлке тас келедi.

Бiр бiрiне ататын тастары бар

"°ш жЇз" деген Їш бЈлек бас келедi.

Мµєа¬али жырлайды,

ўлем оны ты¦дайды.

Астанасы кетсе де,

¤мiр мЎ¦гi тынбайды.

¤мiр дейтiн шындыє бар,

Таспен µрса¦, сынбайды.

Таспен µрса¦, тас сынад,

Баспен µрса¦, бас сынад.

Бµл Јмiрдi¦ шынды¬ы

Ешєашанда - сынбайды.

Тасєа салса¦, сынбайтын,

Басєа салса¦, сынбайтын,

ёлы Јмiрдi¦ шынды¬ын

ШЎмiл шы¦дай алмайды.

Бiр шы¦даса шындыєты -

ШЎмшi ¬ана - шы¦дайды.

Бµл Јмiрдi¦ шынды¬ы -

¤теке¦нi¦ Јле¦i,

Бiр шы¦даса шындыєты -

Маєатаев - шы¦дайды.

Маєатаев - кЎрi µста,

¤зi кеткен... алысєа.

¤зi алысєа кеткенмен,

¤нерi жЇр - жарыста...

јайда кеттi? - деме¦дер, -

Мµєа¬али - кЎрi µста,

јол жететiн жерде емес,

Аєын єазiр - алыста.

Мынау оны¦ Ўкесi -

Атєа мiнген Алатау.

Мынау оны¦ шешесi -

Сыла¦ єаєєан Жетiсу.

Мынау оны¦ кЈшесi -

"КЈк Базарды¦" єасында.

¤зi кеткен Марсєа

јырыє екi жасында.

јазiр сонда тµрады

Венераны¦ єасында.

Онда бар¬ан себебi -

Сол бiр сµлу жµлдыз¬а

ашыє болды жасында...

јалдаяєов ол да - сол,

јµрбан болды жолда сол.

Арає iшiп жЇргенi

Жер бетiне айып боп,

Су¬а тЇстi бiр кЇнi

јос єанатты єайыє боп.

Тiрiсiнде жердегi

јолын созды µл, єыз¬а,

¤лгеннен со¦ ¬айып боп -

ёшып кеттi - жµлдыз¬а!

¤з кезiнде Олар да,

Аєылы жоє, жас болды.

Аєыл кiрiп ал¬асын,

¤ле¦, жыр¬а бас болды.

¤ле¦, жырды¦ Марсы,

јазаєты¦ єос Арысы,

Осы тµр¬ан Базарда -

Арає iшiп, мас болды!

- Мµ¦айма¦дар, жiгiттер,

Мас болса¦ да, µнайсы¦.

Абай менен Жамбылдан...

Жас болса¦ да, µнайсы¦.

Бiрi¦ мынау Алатау,

Бiрi¦ анау јаратау

јµйып єой¬ан кЈшеге

Тас болса¦ да, µнайсы¦.

Бµл дЇниеден Јттi¦дер,

Жµлдыз єуып кеттi¦дер.

Мµ¦айса¦ да ел Їшiн,

Мµ¦айма¦дар мен Їшiн.

јажет десе¦, сен Їшiн -

Ер ¤теке¦ - мµ¦айсын!

Алматыны¦ жабайы,

ја¦¬ып жЇрген адайы,

Тiрi жЇрген ¤теке¦,

Бiтiргенi болмай-ає,

Iрi жЇрген ¤теке¦,

Онсыз да Јзi мµ¦дан¬ан,

Жауар бµлттай тµлдан¬ан

Ер ¤теке¦ - мµ¦айсын!!!

јасына ертiп Ўншiсiн,

јалдаяєов ШЎмшiсiн,

јазає Їшiн алысєа,

Кеткен сонау Марсєа,

Маєатайым - Махамбет -

"Исатайым Јлдi!" - деп,

"Жал¬ызбын", - деп, мµ¦айма!

Исатайы¦ тiрi Ўлi,

Исатайы¦ - Желтоєсан,

Алматыда тµрады.

Махамбетше айтєанда:

"Ханны¦ iсi єатайды",

Мынау тµр¬ан Їйсiнде -

Азамат ерден Мал тайды.

Ар¬ымає жалсыз. Ер малсыз.

Алланы¦ не берерi болжаусыз.

Жолдастарым, мµ¦айма!

Тiрi жЇрген жолдасым,

¤лi жЇрген жолдасым.

Осы отыр¬ан адамны¦

БЎрi - менi¦ жолдасым.

Жолдастарым! Мµ¦айма.

Аш, жала¦аш жЇрсе¦ де,

јол созба¦дар ДЇниеге,

Маєатаев секiлдi,

јол созы¦дар КЇн, Ай¬а,

Берiлме¦дер бопса¬а,

Жалынба¦дар шошєа¬а.

Талант берген єµдайым

Баєытын да - бередi.

Коммунизм заманы

јайта оралып келедi.

Жалыны¦дар єµдай¬а,

јµдай ¬ана... бередI!!!

- Жетпiстегi жетiмдер,

ТЎ¦iрiге... жетi¦дер.

Заман—атыТЎ¦iрдi¦!
Заманы¦ Їй бермесе,

Желтоєсан¬а кетi¦дер.

°й де керек болмайды,

КЇй де керек болмайды.

Желтоєсанны¦ берерi -

Азына¬ан жел ¬ана!

Ер єай¬ысын кЈтерер -

јаны там¬ан жер ¬ана.

Ел єай¬ысын кЈтерер

Аєын ¬ана. Ер ¬ана.

¤мiр деген тЎттi ¬ой.

Та¬дыр деген єатты ¬ой.

Кешегi Јткен Ер Тоєаш -

Басы жерге тигенше -

Автоматын... атты ¬ой.

Сондай ердi¦ бiреуi -

Маєатаев Ер Мµєаш -

Аєша таппай, ар таппай -

Осы тµр¬ан Базарда -

Макинтошын сатты ¬ой.

Бiздi¦ Јмiр - атумен -

Сатулардан тµратын

Динозавр секiлдi,

Талай-талай µлы аєын

Кеуiп єал¬ан сЇйегiн

Тiрi кездi¦ Јзiнде

Музейлерге... сатты ¬ой.

Тiрiсiнде аш болып,

¤лiсiнде тас болып,

Ауызы ашыє а¦єиып,

јос єµла¬ы єалєиып,

¤мiр дейтiн тесiктен

Сы¬алаумен жатты ¬ой!

..............................................

Динозавр дейтiн а¦

Жетiмдерiн жейдi екен.

Бiз секiлдi, Јнердi¦

¤кiлдерiн жейдi екен.

Союз жаєта Тоєашты¦

Автоматын аттыр¬ан.

КЈк Базарда Мµєашты¦

Макинтошын саттыр¬ан.

Тауда єасєыр µлитын,

Жон терiсiн сылитын,

Жон терiсi бiткесiн,

Бiрi єалмай єµритын,

Бiз сияєты халыєты,

Динозавр дейдi екен.

- Ма¬ан салса¦, кесiрдi,

Жылатпа¦дар жесiрдi.

јµрыма¦дар, єазаєтар,

Динозавр секiлдi.

Жон терiнi саєта¦дар,

КЈн терiнi саєта¦дар,

Аєєуларды атпа¦дар,

Аєындарды - маєта¦дар.

Шама¦ келсе, жесiрдi,

Жµбаты¦дар жетiмдi.

Желтоєсанны¦ сЇйегiн

Музейлерге - сатпа¦дар!

Болашаєєа баратын...

Жал¬ыз ¬ана кеме сол.

Желтоєсанды - сатпа¦дар,

Динозавр емес - ол!

...........................................

Музей бiттi осымен,

јажет десе¦, У жейiн.

Ашыє аспан астында

Желтоєсаным - музейiм.

Мынау менi¦ Алматым,

Желтоєсандыє солдатым.

Солдатымны¦ несi бар?

Арєасында месi бар.

Е¦ бастысы: єып-єызыл

јан¬а батєан кешi бар...

ЖЇрегiмде Баламны¦

СЈнбей жатєан кЇйiк бар.

Ортасында Ала¦ны¦

Садає iлген Иыє бар.

Сол Иыєтан талай-талай жЇк тЇсiп,

Талай Нарлар Ўлi жатыр бЇк тЇсiп...

Осы сЈздi айтєанда - Райымбек ойымда,

Мµєа¬али а¬амызды¦ геройы -

Ташкентский кЈшесiнi¦ бойында.

ДЇниеден Јткен бар,

ДЇниеге жеткен бар.

Мµєа¬али а¬амызды¦ геройы -

Райымбек - шЈккен нар.

Райымбек кЈшесiнi¦ бойында...

ўр нЎрсенi айтып Јткен ¤теке¦ -

Оларды да кЈзiмненен атып тµр.

¤лiлердi¦ беделдерiн Тiрiлерге сатєаны,

Тiрiлердi¦ о ДЇниеде жатєаны -

¤теке¦е батып тµр!

Алматыда Желтоєсан¬а музей бар,

Менi¦ жырым сол музейгее - бас тµл¬а.

Арсыздар¬а дар єµратын бµл музей -

Ашыє аспан астында...

Болашаєєа барамын -

Ашыє аспан астында.

јалдаяєов, Маєатаев єалдыр¬ан

Екi тµлпар - астымда...

ўУЕЗХАН јОДАР.

ТАЗША БАЛА, НЕМЕСЕ, ТАЗ БОЛМЫСПЕН ТIЛДЕСУ.

јазає Јте дегдар халыє ежелден,

Ернi оны¦ жоє iздеуден кезерген.

Тану¬а жоє шын асылды¦ ба¬асын,

"Тазша бала" деп ата¬ан данасын.

Тазша бала я єарт емес, жас емес.

Жансыз деуге та¬ы болмас - тас емес.

Жанды жерi - єышуы мол таєырбас,

Таєыр басын тазша бала жасырмас.

Ол бейшара ойшыл тЇгiл адам ба?

Жарамас ол балпа¦-балпа¦ єадам¬а.

Орны¬а алмас ерге де ол, таєєа да,

Тым жµпыны мансап пенен баєєа да.

Боз отаулар єырды жапєан жµртында

Оны¦ орны - мал єораны¦ сыртында.

јанша артса¦да, оны¦ жЇгi жЇк емес,

О¬ан берген уЎде де тЇк емес.

Асауларды ниетi бар кЈкiмек,

Тазша бала єылды бiздi¦ Јкiмет.

Тазша бала, тазша тiрлiк, таз болмыс...

Аз¬анына, жаз¬анына мЎз болмыс.

Мезi болып КЈктен Жердi табалар,

Айдалада ды¦ тµр¬ыз¬ан бабалар.

Ды¦дары оны¦ дiндарлар¬а єарсы едi,

Ты¦ ты¦даумен жа¦алыєєа жаршы едi.

Жер мен КЈктi¦ саєшысындай єаєия,

ЕшнЎрсенi жiбермедi єапия.

Тазша да сол ды¦ы едi µлтыны¦,

Iшке жµтєан "дымы" едi жµртыны¦.

Тумай жатып шаштан ада, аш єарын,

Аш єарынмен сезе бiлдi асєарын.

Тумай жатып уайымнан єартайды,

Шаш Јспедi єамалаумен бар єай¬ы.

¤зi єанша бойла¬анмен тере¦ге,

Тазша болып кЈрiндi ол кере¦ге.

СЈзге кере¦ єай µ¬ымды жарытсын,

Айту да ерсi кере¦дерге барып сын.

Тазша - тµл ой, жетiм боздає мекенсiз,

ЕшнЎрсенi єабылдамас секемсiз.

Шекарасы ол кЇйiк пенен тЇйсiктi¦,

Биiк ды¦ мен иткЇркедей Їйшiктi¦.

Ойды¦ бЎрi - туып бiтсiн, тумасын,

Тазшаеке¦нi¦ туысы мен тумасы.

Тазша - досы гректердi¦, Мысырды¦,

Бµзауы ол буаз бол¬ан єысырды¦.

Тазша - јорєыт... јимайтындай о¦ шама

Кiмдi јорєыт єорєытыпты соншама?

Кiмдер бiздi Тазша єылды, таз єылды?

Сарєылмайтын молшылыєты аз єылды?

Неткен билiк емшек сЇтiн суалтєан?

јуантса егер, жоєшылыєпен єуантєан.

КЈздi¦ майын, басы¦да¬ы миы¦ды ап,

Жарылєаса, жарылєа¬ан тиындап.

Неткен билiк жоє-жiтiктi кЈрмейтiн,

Орда жатып Јзiн-Јзi зор дейтiн?

Неткен билiк ел мµ¦ына семiрген,

Ту¬ан елiн єу сЇйек єып кемiрген?

Неткен билiк мµнай сатєан, єар сатєан?

БЎтi¦кiдей єµдай сатєан, ар сатєан?

Неткен билiк ескiрмейтiн, тозбайтын?

МЎ¦гiлiкке єаламын деп боздайтын?

Неткен билiк еш билiкке тоймайтын?

Таз єып бiтпей бар Ўлемдi єоймайтын?

Тазша бала, тазша сауал, таз билiк...

Бас кЈтерсе¦ айта єалар наз билiк.

јандай едi¦ бµрын, ендi єандайсы¦?

Хан кЈрмеген, жан кЈрмеген жандайсы¦.

јµл єылыпсы¦, тµл єылыпсы¦ бЎрiн де,

Жастар аз¬ан, алжы¬андай кЎрi¦ де.

Шеттеу єалып мейiрбанды назардан,

Шы¦¬ысхан жЇр рэкетир боп базарда.

Аєсає Темiр киоскiде етiкшi,

Жа¦а iсiне болып апты жетiк шын.

јаздауысты јазыбегi¦ шет елде,

јайыр сµрап єол жаяды отельде.

Айтекенi¦ бар ты¬ыл¬ан апаны

Болып шыєты ТЈле бидi¦ шапаны.

ТЈле биi¦ Їкi кЈзi те¦гедей

јалталыдан саналады е¦ кедей.

Барлыє елде, салтанатєа ¬ашыє тым,

ёлы жЇздi¦ филиалын ашыпты.

Абай отыр кЇзетшi боп гаражда,

Со¦¬ы аєшасын жµмсап нан мен "Тараз¬а".

Жамбыл болса тойын тойлап МЎскеуде,

150-де иiскелейдi жас кеуде.

јабанбай жЇр хатшы болып орысєа,

Доллар санап миы Ўбден толысєан.

Ма¬жан сорлы, (емес пе едi бЈлтiрiк?),

Сотталыпты бiр кещенi Јлтiрiп.

Ахмет жЇр Аєселеуге айнал¬ан,

Мiржаєыбы¦ сенатор¬а сайлан¬ан.

Шоєан тЈре Олжас болып єимасы

Басєарып жЇр мЎ¦гЇртшiлдер фирмасын.

КЈмекшiлер бiрiнен со¦ бiрi алдай,

Абылай жЇр Нµрсµлтан¬а кiре алмай.

Байєаусызда келiп єалып нарыє тап,

Шер-а¬ам жЇр кЎшек жеумен арыєтап.

Асан јай¬ы циркте єазiр iстейдi,

Гимнаст єыз¬а мiнiп алып тЇспейдi.

О, дЇние, са¬ан сонда кiм ие?

јазаєты¦ бµл аз¬аны ма, дЇние?

ДЇние сонда жауап бердi Тазша¬а:

- Балам, менде бол¬ан емес бас, жа¬а.

Бол¬ан емес менде же¦ де, єолтыє та,

Емеспiн мен асєан биiк, єортыє та.

"Осындайсы¦", - дешi ма¬ан. Емеспiн.

Мен жЎй ¬ана мЇмкiндiкпiн, елеспiн.

Жал¬анда¬ы Јзгерiстi¦ те¦i - мен,

Менi сезген Јзгередi менiмен.

Сезбегендi мен де сезбей Јтемiн,

јоєан лоєы ма¬ан жасау Јте мiн.

ТЇлкi болсам тазы боп шал - бар, айда!

Ал таз болсам, шашымды Јсiр, єалайда.

Семiзi бар, шегiрткедей арыє бар,

ўркiм менi Јз бетiнше парыєтар.

ёєсатєанмен менi Јзiне таєыры,

¤згеше боп шы¬амын мен аєыры.

Таєыр-билiк пайдаланып бар сЎттi

јазає єылам деумен менi шаршатты.

јазає болу шарт па асау дЇниеге?

Жаратылыс за¦дарына кiм еге?

јазає болу дЎл мен Їшiн сЈзжµмбає,

Осы µ¬ымсыз бар ма жандар кЈз жµмбає?

јазає болу - єандай десе - дерегi¦?

Е¦ дµрысы, єазає болмау дер едiм.

јотырлары сау жерiмен егескен,

јазаєстан тазша бала емес пе?

Тазша бала... Јзiн Јзi зор деген,

°ш ¬асырда бiр жаєсылыє кЈрмеген.

Я кЎрi емес, я жас емес - дЇбЎрЎ,

јотырлары маза бермес кЇнЎрЎ.

Аш Тазшаны ешбiр асы¦ тойдырмас,

ёрлы¬ын да ешбiр адам єойдырмас.

Сандыра¬ы келе берер Тазшаны¦,

Тек айна¬а Тазшеке¦нi¦ єас жаны.

КЈргiсi жоє бейнесiн ол оєыстан

Шал мен сЎби єасаєана то¬ысєан.

Бµл Тазшаны таєєа ныєтап отыр¬ан

Барды салып емдеу керек єотырдан.

Немесе ол єаси-єаси желкесiн,

јµрбан єылар Ўлi талай серкесiн.

јµрбан єылар тiпте бЇкiл отарын,

Жатар сосын жуындысын єотарып.

Тазша бала, бiрде серi єыз жи¬ан,
Бiрде ойшыл, бiрде патша ызди¬ан.

Бiрде - болмыс, бiрде єµрдым саз аєєан,

јиын екен сенi тану єазаєєа.

јазає сенi кЈркейткiсi келедi,

Е¦ Ўдемi те¦еулердi тередi.

Ал сен болса¦ - єышуы мол сауалсы¦,

Бiреуге - бал, ал бiреуге - зауалсы¦.

Сен Тазша емес, толєымалы тiрлiксi¦,

Бiрде араз, ендi бiрде - бiрлiксi¦.

Ой¬а жЇктi єарт боп ту¬ан баласы¦,

Балалы¬ын µмытпа¬ан данасы¦.

Жер сыєылды, жатсынбайтын тезегiн,

Сенi¦ басы¦ космосты кезедi.

Осы басты єор¬аштамай дертiнен,

Еш шарт єоймай жiберсе екен еркiне.

Осы басєа тымає емес, кепкi емес,

Жарасады сепсiз елес, септi елес.

МЎшинесi жоє болса да, кемесi,

Тазша бала - еркiн ойды¦ елесi.

Елiмiзде єайшылыє жоє, дау ада,

јалєып жЇр ол жµмбає болып ауада.

Оны шешер, болсын кЎрi, жас µлан,

Тек Тазшаны¦ єотырларын єасы¬ан.

РАЙНЕР - МАРИЯ РИЛЬКЕ. "МiнЎжат" кiтабынан.

БЎрi болар µлы hЎм бµйырымды,

Жер — кЎдiмгi, суы да иiрiмдi.

А¬аштар — нЎн, ал дуал — бiр-ає аттам.

Жайлар сонда єыры¦ мен єиыры¦ды

јойшылар мен дихандар жµра¬аттап.

Шiркеу болмас єµдайды єоршала¬ан,

Тµтєында¬ы а¦ сынды боршала¬ан,

јан жыла¬ан жо¬алтып сы¦ар iздi.

°йлер болар єонаєжай, ы¬ынумен,

Шегi жоє єµрбандыєєа жЇгiнумен

јылы¬ымыз кЈркейер мына бiздi¦.

О дЇниеге телмiрмей, зейiндемей,

јай¬ы тЇгiл ажал да кЈзге дыєсыз.

КЇнделiктi тiрлiкке бейiмделе,

Аялармыз Јмiрдi Јзгерiссiз.

***

Жал¬ыздыє та жа¦быр сынды ты¦ iрге,

Ол те¦iзден кЈтерiлер i¦iрге,

Алыс єырдан жетiмдiктi сi¦iрген,

КЈкке шы¬ып, толы мµ¦ мен нала¬а,

Сонсо¦ ¬ана кЈктен єµлар єала¬а.

НЈсерлетiп уаєытта екiµшты,

Барлыє кЈше бµрыл¬анда шы¬ысєа,

Екi ¬ашыє єµшаєтасєан бек кЇштi,

Тоят таппай бiр бiрiнен ы¬ысєан,

Бiр тЈсекте жат жандарша тыныстап,-

Сол бiр шаєта, сезiмге жоє шы¬ыны,

Жал¬ыздыєты¦ а¬ытылар ты¬ыны.

Аударған Әуезхан ҚОДАР.

КУРТ ШВИТТЕРС, немiстi¦ дадашыл аєыны.

Анна Блюмэге

О, менi¦ 27-тi сезiмдерiмнi¦ жары, мен сЇйемiн Са¬ан!

Сен, Сенiкi, Сенi Са¬ан, мен Са¬ан, Сен ма¬ан - бiз бол¬анымыз ба?

Айтпаєшы, мµны¦ бµл ара¬а єатысы жоє!

Кiмсi¦ сен, саны белгiсiз бикеш, сен барсы¦ ба, барсы¦ ба сен?

Жµртты¦ айтуынша сен бар кЈрiнесi¦.

Айта берсiн, мµнараны¦ єалай тµр¬анын олар бiлмейдi.

СЎлем, Сенi¦ єызыл кЈйлектерi¦ ає єыртысєа тiлiнген,

јызылды сЇйемiн мен Анна Блюмэ, єызылды сЇйемiн мен Са¬ан.

Сен, Сенiкi, Сенi Са¬ан, мен Са¬ан, сен Ма¬ан бiз бол¬анымыз ба?

Айтпаєшы, бµл салєын а¦ызаєєа єатысты екен ¬ой!

Анна Блюмэ, єызыл Анна Блюмэ, єалай айтады жµрт?

Ба¬а мЎселесi:

1.) Анна Блюмэде єµс бар.

2.) Анна Блюмэ - єызыл.

3.) јµс єай тЇстi.

КЈк тЇстi Сенi¦ сары шашы¦,

јызыл тЇстi Сенi¦ жасыл єµсы¦.

Сен кЇнделiктi кЈйлек киген єарапайым бЇлдiршiн єызсы¦,

Сен сЇйкiмдi жасыл а¦сы¦, мен сЇйемiн Са¬ан.

Сен, Сенiкi, Сенi Са¬ан, мен Са¬ан, Сен ма¬ан - бiз бол¬анымыз ба?

Айтпаєшы, бµл алаула¬ан жЎшiкке єатысты.

Анна Блюмэ, Анна, А-Н-Н-А!

Мен тамшылатамын сенi¦ есiмi¦дi.

Сенi¦ есiмi¦ тамшылайды сиырды¦ жµмсає майындай.

Сен бiлесi¦ мµны, Анна, сен ендi мµны бiлесi¦,

ўйтсе де, сенi арттан ал¬а єарай оєу¬а болады,

¤йткенi Сен, Сен бЎрiнен де тамашасын,

Сен арттан да алда¬ыдайсы¦: А-Н-Н-А.

Сиырды¦ майы тамшылайды ЕРКЕЛЕТУ менi¦ арєама тЈнiп.

Анна Блюмэ,

Сен а¦єау а¦сы¦,

Мен - сЇйемiн - Са¬ан!

Blog

Альманах "тамыр", №№1-2, январь июнь 1999 г

Содержание