Киев Издательство «Київська правда»

Вид материала

Документы

Содержание 17. Полковник, ты не прав! ты ошибся!

Подобный материал:

• Виагра Киев "Київська правда", 3556.58kb.
• Тема 31. 10, 212.38kb.
• Відкритий кубок губернатора київської області, 143.85kb.
• Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.
• По фінансовій звітності товариства з обмеженою відповідальністю “Київська фондова компанія”, 175.99kb.
• Перел І к інформації, що підлягає оприлюдненню в газеті „Київська правда” І на офіційному, 63.86kb.
• Київська міська рада IV сесія XXIV скликання, 1714.14kb.
• Материалы к урокам по литературе в 11 классе Из цикла «Ф. М. Достоевский. Преступление, 74.26kb.
• Лозинского Издательство "Правда", 7796.41kb.
• Київська міська рада V сесія V скликання, 1952.91kb.

17. ПОЛКОВНИК, ТЫ НЕ ПРАВ! ТЫ ОШИБСЯ!

Да, выдержки Николаю Федоровичу Огрызко не занимать. И хитрости тоже. Записав первую встречу патрона с Кулаком, где они задумали сплести лапти Длинному, полковник, после долгих раздумий, решил ничего не предпринимать. Да и что он мог в такой ситуации сделать? Тем более, что идея устранения Длинного руками таких же бандитов, на данном этапе полковника полностью устраивала. Уж не одна ментовка не справилась бы с нардепом Игорем Длинным — иммунитет не позволил, да и против таких людей, как Длинный, у них у всех, включая СБУ, МВД, налоговую и прочая и прочая,— кишка тонка. Вы видели когда-нибудь, чтобы в кутузку попадали деятели типа Длинного? Полковник Огрызко лично не видел пока за двадцать два года службы. И вряд ли увидит и он, и кто-либо другой. Такие люди неподсудны. И не только из-за депутатской неприкосновенности.

Решил набраться терпения и ждать, когда свершится не справедливый суд, но самосуд бандитов. Тем более, что Огрызко удалось выйти на связку патрон — Кулак. Такое везение выпадает не каждый день. Хорошо бы продумать, как распорядиться имеющейся на кассете информацией. Вот здесь-то и начинались вопросы. Не одну бессонную ночь провел полковник в поисках оптимального выхода, легализации этих самых бесценных сведений, компрометирующих патрона. Отдавал он себе, впрочем, отчет и в другом: один неосторожный шаг обернется для него такими же последствиями, как все сейчас повернулось, например, для Длинного.

Когда из Италии пришло сообщение, что народный депутат Длинный Игорь Игоревич, во вторник, 21 ноября сего года, скончался в Венеции от приступа сердечной недостаточности, поднялся нешуточный скандал. Игорю Длинному было всего сорок четыре года — пышущий здоровьем, в самом соку мужик, рослый, накачанный, в прошлом — баскетболист. К тому же никогда ни на что не жаловался, жизнь вел умеренную, особенно в последнее время — и вдруг такое… Вице-спикера Анатолия Безуглого, возглавлявшего делегацию украинских парламентариев, целый месяц таскали в прокуратуру. «Ну где он взялся на мою голову, этот Длинный! Почему так не везет, все на меня валится? Мало того, что гроб вынужден был сопровождать в Киев, так обвиняют в недостойном поведении, а в прокуратуре задают провокационные вопросы!» В конце концов, он напрямую спросил генерального:

— В чем вы меня подозреваете? В том, что я помог уйти в мир иной Длинному? Да вы с ума все посходили здесь! Сами подумайте: на фиг он мне нужен? Ну выпили несколько бутылок виски, так причем здесь я?

Ему сказали: вы не нервничайте, если не виноваты — тем более. А мы обязаны все, как следует, проверить, есть поручение оттуда, с самого верха, так что поймите нас правильно. А за границей надо, знаете ли, вести себя поскромнее, тем более руководителю парламентской делегации. Именно вы, кажется, последним видели Длинного и общались с ним. Так, по крайней мере, все утверждают. И что же? После этого его находят без одежды, изнасилованного, с остаточными явлениями алкоголя. Странно ли, знаете ли…

Черт побрал бы этого придурка Длинного с его идиотскими штучками-дрючками! С ним, Безуглым, теперь не только некоторые коллеги общаться перестали, но и премьер уже не здоровается, в другую сторону смотрит.

Да, лихо они все провернули, никто ничего не заподозрил. Прокуратура прошлась по верхам, да и свернула дело, да и дела-то никакого не открывали, так, если бы не было поручения самого, точно никто бы не пошевелился. Мелькнула тогда шальная мысль: может, помочь им, отдать пленку? Нехилый вариант, была бы уверенность, что в прокуратуре найдутся люди, которые не побоятся выйти на тропу войны с патроном. Таких там нет. Более того, ныне возглавляющий прокуратуру человек, как и когда-то Огрызко, работал с патроном в области. Под его прямым руководством и состоял с ним, насколько можно судить, в прекрасных отношениях. Тоже, наверное, на верблюде экзамен сдавал, жаль, что не убился.

Разве мог он, без повеленья свыше, ни с того, ни с сего, вот так с бухты-барахты, взять и засадить патрона?! Если уж покойного Длинного — кишка тонка, то что говорить о патроне! Ну а Федора Бурщака ведь смогли же. Хотя как раз, по мнению Огрызко, которым, правда, никто не интересовался, Федора, при всех его залетах, из этой шебутной кампании можно считать порядочным человеком. Хотя счета за границей имел. Ха! Да кто же их из нардепов сегодня не имеет — простофили разве. И никого, кстати, не посадили, кроме Бурщака. Компьютерщики из главка показали Огрызко, как счета открывать по Интернету можно в любом банке. На три тысячи баксов дороже получается только и всего.

Каждый раз, доходя до этой мысли, полковник Огрызко начинал откровенно тосковать, ибо дальше следовало, что в этой стране законы применяются сугубо избирательно, и только когда кто-то нарушит определенные правила игры. Тогда его ставят на место, чтобы другим неповадно было. А так, пожалуйста, господа, воруйте, но соблюдайте приличия. Вот, видимо, Федор-то Бурщак и нарушил их, переступил условленную черту, не угодил. Кому? Уж не тому ли самому патрону? Внимательно изучив все материалы, которые были ему доступны, Огрызко натолкнулся на приватизационный аукцион в Желтых Водах. Там участвовала одна фирма, о которой, он точно знал, патрон проявлял заботу еще когда случился тот злополучный инцидент с оружием в Борисполе. Что же получается? Патрон устраняет со своего пути Бурщака, затем, а это уж точно известно, руками Кулака ликвидирует Длинного. И, по сути, вдвоем с Кулаком они становятся хозяевами разветвленного бизнеса, у истоков которого стоял Федор Бурщак.

А зачем ему Кулак, а? Никто не задумывался? Собственно, свою роль он уже, можно считать, отыграл, и теперь, после устранения Длинного, является носителем опасной информации. Он знает о патроне больше, чем кто-либо, потому становится для патрона проблемой. Единственное, для чего Кулак может понадобиться патрону,— его бойцы, боевые штыки, которых у него более трехсот человек. Но где гарантия, что они не будут служить другому главарю, не Кулаку? Придя к такому выводу, полковник Огрызко после четырех утра уже не спал, курил бесконечно в форточку, и когда жена вышла на кухню готовть завтрак, он «зевнул» этот момент, за что и получил, как следует. Она привыкла к ночным бдениям и дыму, но обычно под утро Николай Федорович приводил все в порядок — выбрасывал окурки, протирал пепельницу, отворял окно, чтобы проветриролось. На этот раз — не успел додумать до конца, за что и получил по справедливости. И поделом — думать, товарищ полковник, надо шустрее!

Пока недовольная супруга принимала ванну, полковник Огрызко пришел к заключению, что следующим в цепочке патрона будет обязательно Кулак. Теперь того очередь уходить со сцены. И тогда останется всего один, кроме патрона, естественно, человек, который знает все. Этим человеком является лично он, полковник Огрызко Николай Федорович. А, стало быть, и его, если он сделает хоть один неверный шаг, что там шаг, одно неосторожное движение, поползновение, ожидает участь не Федора, но Длинного и Кулака, и еще многих не известных ему людей, ставших на дороге патрона.

Что делать? Ждать? Кулак еще живой, и 8 декабря, в субботу, в семь сорок они должны были встретиться там же, в Пуще. Поразмыслив, полковник решил на этот раз обойтись без подслушивания и наружки. Смысл? Все и без того ясно, а вот спугнуть патрона, проявить себя, — очень даже можно. Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства, решил не рисковать. Ведь теперь не только операцию всю завалишь, голову запросто потеряешь, а она еще может пригодиться. И не только для фуражки. Все дни он пребывал в раздумье: как поступить с пленкой, как вообще жить и действововать дальше?

Первым и естественным шагом, который на его месте предпринял бы нормальный человек, — обращение к начальству с наработанным материалом. Как раз именно это совершенно исключалось по многим причинам. Достаточно одной — полковник Огрызко находился в контрах не только со своим непосредственным начальником генералом Шеваровым, но и с начальником всего главка генерал-лейтенантом Федотченко. Оба были доверенными лицами патрона на парламентских выборах. Да если они только узнают о самодеятельности Огрызко в Пуще, такой скандал поднимется, что ты! Впрочем, можно просто доложить патрону и убрать его с дороги. Что-что, а устранять они научились, команду головорезов держат при себе, да и уголовникам не брезгуют заказывать неугодных. Кому — бабки обещают, кого — не трогать, закрыть глаза на прошлые грехи, кому — бизнес не топить. Потом, по прошествии какого-то времени по-тихому их убирают, чтобы не сболтнули лишнего. Так действует и патрон — тот же почерк, что в истории с Кулаком! Вот почему самое главное для него сейчас — ничем себя не выдать, чтобы не попасть в орбиту их подозрений, сотрут в порошок. Нет, начальству кассету отдавать никак нельзя.

Если один вариант — легализовать запись через политиков, депутатов. Чем такой вариант хорош — позволяет надеяться на сохранение анонимности владельца информации. Остается найти человека, который бы озвучил имеющуюся на пленке информацию, не выдав имени ее владельца. Впрочем, вряд ли удастся подобный фортель, патрон сразу же подаст в суд, и надо будет назвать источник или отвечать за клевету — заведомое распространение ложных сведений в отношении государственною значимого лица — до восьми лет. Хотя, если информацию обнародует депутат в сессионном зале, на него распространяется иммунитет, согласно Закону о статусе народного депутата. Появляется слабый проблеск, вот только где найти такого депутата, кто сможет решится, пойдет на риск? Естественно, тот, кто непримиримо враждует с патроном по политическим, либо каким другим мотивам.

Неожиданно пришла мысль: если бы Бурщак находился на свободе, можно было бы с ним переговорить. Он бы, наверное, решился. Но Федор сидел в изоляторе у деда Лукьяна. А что, если под каким-нибудь предлогом добиться встречи с ним, разузнать, что и как, есть ли у него шансы выйти оттуда и, если есть, сбросить ему всю информацию, раскрыть глаза. Он-то, наверное, и не подозревает, кто главный забойщик в его деле, кто организовал все и заказал его самого. При этом, может быть самое важное — Федору абсолютно необязательно оперировать именем источника. Для него без разницы, откуда пришла информация, главное — он из слепого котенка превращается в вооруженного бойца. Да, это хоть и проблематичный, но выход, во всяком случае, свет в конце тоннеля виден.

Анализируя другие варианты, полковник Огрызко в качестве вспомогательных остановился на использовании СМИ. Ему приходилось сотрудничать не с одним журналистом. Взять хотя бы Славку Невиноватого, хороший парень, да погиб при загадочных обстоятельствах. Кстати, тогда, в горячке, все не хватало времени выяснить, что это за обстоятельства. То, что связаны они с профессиональной деятельностью, сомнений не вызывало. Теперь же, обложившись в газетном зале публичной библиотеки, где не доводилось бывать со студенческих времен, Николай Федорович, изучил последние статьи Невиноватого, и вышел на еще одного подсобного патрона — Гришу Поменяйло. Его он хорошо знал, в одном райотделе начинали, на Днепропетровщине, лейтенантами. Теперь Гриня слыл известным на всю Украину борцом с мафией и коррупцией, его прокурорские интонации и немного курносый профиль с уже поседевшей челочкой, казалось, навсегда прописались на первом телевизионном канале. Он тебе и консультант, и эксперт, и следователь, когда надо — прокурор, а повернулось по-другому — адвокат.

Полковнику не надо было долго разжевывать, уже на третьей публикации он сообразил, откуда ветер дует. Гриня Поменяйло в поте лица трудился на патрона, сливая Славку компромат на цепочку Кулак — Бурщак, задевая рикошетом и Длинного, пусть и попутно, косвенно, но чувствительно, тем не менее. Кто же тогда убрал Славку? Патрон или Длинный с Кулаком? Судя по всему, патрон, а стрелки перевел на Бурщака и Длинного. Оставим пока этот узелок. Ясно одно: был бы жив Невиноватый, — действовать через него полковник бы все равно не стал.

Что ж, если использовать журналистов, то в темную, подготовить письма во все редакции, приложить копии кассеты и послать заказными бандеролями во все газеты и на телевидение. Причем, охватить не только Киев, но и, скажем, Черкассы, Донецк, Львов, обязательно Одессу. Глядишь,— где-то и проскочит. Чем дольше полковник анализировал ситуацию, тем больше ему становилось не по себе от того профессионализма и крепкой спайки, с которыми он столкнулся. Без сомнения, то был уверенный почерк патрона, который он так хорошо успел изучить, когда пыхтел под его руководством, когда под его требовательным взглядом забывались не только буквы алфавита, но и собственное отчество, кто ты такой и что вообще здесь делаешь. Как-то ему приснилось, будто он на войне с бутылкой молотовского коктейля и в телогрейке идет на двигающийся танк. Так, собственно, и чувствовали себя все, кто выходил против патрона. Он пер как танк, не входя в положение и ничего не принимая во внимание. Естественная перспектива — быть перееханным этим танком — полковника Огрызко явно не устраивала.

Существовал, пусть чисто теоретически, еще один вариант — записаться на официальный прием и сдать пленку президенту страны, спикеру парламента, кому-нибудь из силовых министров. Огрызко скорее согласился бы размагнитить кассету, нежели поступить подобным образом. Во-первых, он не верил в то, что в этой стране можно добиться чего бы то ни было легальным, правовым путем. К президенту не пробиться, если даже примет,— все равно поручит клеркам, а уж те не преминут воспользоваться блестящей возможностью, чтобы поторговаться с патроном или с кем-нибудь другим за такой лакомый кусочек. По горькому опыту полковник Огрызко знал: в администрации президента торговали любой бумажкой, даже чистым бланком, но с реквизитами — фирмой, печатью канцелярии, а иногда и с подписанными его самого, с автографом, как там говорили. За вполне приемлемую плату здесь можно переснять копию еще не подписанного указа, распоряжения, договориться, чтобы тот или иной чиновник. Или оставаясь в тени, попросить за небольшую плату позвонить по правительственной связи — «сотке» или ВЧ и потребовать как бы от имени президента заполнить ту или иную вакансию, решить в свою пользу приватизационный конфликт и т.д.

Нет, с этой бандой связываться — только себе навредить, такой вариант исключался. Так же, как и поход к спикеру, который благоразумно не встрявал ни в какие передряги, дул на воду, предпочитая бридж и молодых горничных всей этой дерьмовой политике. Он всецело поддерживал президента, сдувал с него пылинки, потому и сохранял свой пост уже второй срок подряд. Да на фиг ему твоя кассета, что он не знает, что ли, не догадывается, кто стоит за всеми этими убийствами, исчезновениями и т.д.? Конечно, знает, но пальцем не пошевелит.

Вспомнилось, как когда-то давно ему принесли пухлый том — энциклопедию нефтяного теневого бизнеса со всеми схемами и фамилиями, связями по горизонтали и вертикали. Еще майором Огрызко входил в состав этой комиссии, образованной, кстати сказать, парламентом. Они тогда во что-то верили, было желание все изменить к лучшему, чтобы их Украина зажила не хуже, чем другие. Наивные, в общем, ребята. Спикер, рассказывал потом депутат, который и сейчас там заседает, долго не решался взять папку в руки, прикоснуться к документам. Потом, когда тянуть невозможно было, открыл наугад страницу, уперся глазами в какую-то фамилию, эпизод, — в ужасе захлопнул и бросил на стол, будто к змее какой прикоснулся, с криком: «Так це ж куля в лоб!».

И, кстати, тот нардеп, возглавлявший комиссию, вскоре это едва не ощутил на себе. Якобы по ошибке, случайно, ему в Феофании ввели не то лекарство, еле откачали, говорят, еще чуть — чуть и разрыв сердца, дело быстро замяли. Нет, спикер не помощник, это ясно. Оставались силовики, но и с них толку… И в СБУ, и в МВД патрон пользовался авторитетом, немало как председатель профильного комитета Верховной Рады способствовал, чтобы бюджетные поступления направлялись туда в срок и полном объеме, последовательно лоббировал их интересы. Да и с обоими министрами его связывали не только формальные отношения. Так что и здесь ловить нечего. Можно попробовать еще Интернет, но здесь Огризко не ориентировался вообще, надо привлекать специалистов, людей незнакомых, не из круга. Что же в конечном счете остается? Попытаться пробиться к Федору и разослать компромат по газетам. Не густо, честно говоря. Но и не совсем швах, ему предоставлялся какой-никакой шанс. Использовать его — проблема Огрызко. В конце концов, бывал и в ситуации похуже.

К Федору пробиться напрямую невзможно, обязательно потянулся бы шлейф. Огрызко пришлось распить не одну бутылку и немало потратиться на закуску (деньги урывал из семейного бюджета, другого у него просто не было), пока не замаячила какая-то надежда. Ребята из Лукьяновки, с которыми свели надежные люди, познакомили его с одним из адвокатов Федора. Встретились в «Макдональдсе», у новой станции метро. По картотеке адвокат Костишин проходил как обычный в этой среде жучок, осуществлявший связь между высокопоставленными и богатыми заключенными, их родственниками и тюремным начальством. Именно Костишину удалось передать Бурщаку в тюрьму сумку с одеждой, теплыми вещами и прочими необходимыми атрибутами весом в шестнадцать килограммов. Кто хоть раз соприкасался с тюремным бытом и знаком с тамошними порядками, поймет без лишних объяснений, что это такое.

Федор, попавший в лапы деда Лукьяна в легком плащике, зачем в Мерседесе другой? — тщетно подавал жалобы тюремному начальству. К нему применялись особые инструкции — свиданий не назначать, передач не принимать. После двух допросов его оставили в покое, и уже целый месяц никуда не вызывали. Сидел он в одиночке, на прогулке ни с кем не виделся. Потому, когда один из адвокатов, кстати, не его, Федора, а со стороны, то ли предоставленный коллегией, то ли по чьей-то просьбе, передал посылку, Федор несколько взбодрился. В посылке он нашел письмо от Костика и Лены, зашитое в подкладку его старенькой ушанки, ее он не надевал лет пятнадцать, пылилась где-то на антресолях, носил, когда еще не ездил день и ночь в машине. Они писали, чтобы он держался, все скоро выяснится, и что им обещано свидание в канун Нового года. Федор еще фамилию этого адвоката постарался запомнить — Костишин.

На него и вышел полковник Огрызко. На встречу в «Макдональдс», которую адвокат назначил в среду, 29 ноября, он пришел минут на пятнадцать раньше, чтобы удостовериться, что адвокат не приведет хвоста и место чистое. Полковник запасся документами на имя директора малого предприятия Ищенко Андрея Васильевича. По легенде, одна из структур Федора задолжала этому МП довольно крупную сумму, они согласны и подождать, но нагрянула налоговая, задолженность всплыла, грозили встречной проверкой и все такое. Для выяснения надо было посоветоваться с Федором, пусть он даст человека, с которым бы работало МП Ищенко. Тем более, что во всей этой истории проявлялись зарубежные партнеры Бурщака.

Выслушав несколько сбивчивый рассказ этого Ищенко, Костишин предложил ему такой вариант. Где-то недельки через две Федору обещано свидание с приемным сыном и женщиной, которая этого Костю опекает. К сожалению, ближе родственников у Бурщака нет. Костишин сведет Ищенко с этой Леной, и они обо всем договорятся. Ищенко Ищенко, конечно, свидания с Бурщаком не дадут, свидания не дадут, а Лена — доверенный юристконсульт Бурщака. С ней можно быть достаточно откровенной, через нее Федор и ответит, как быть. Если Ищенко хочет, Костишин передаст и документы, чтобы Федор посмотрел. Ишенко сначала встретится с ней, обо всем проинформирует, а она спросит Федора, как поступить.

Больше Костишин ему ничем помочь не может, ему самому свиданий с Бурщаком не дают. Приехав в управление, полковник Огрызко, морщась, как от зубной боли, набрал в компьютере фамилию этой Лены. Через несколько минут он уже читал досье гражданки Широковой Елены Юрьевны, 1972 года рождения, прописанной по улице Саратовской 15, кв. 272, незамужней, известной валютчицы и валютной проститутки, кличка «Сука в ботах», числившейся до недавнего времени в одной из фирм, близких к криминальному авторитету Кулаку.

Полковник долго сидел перед компьютером, монитор давно погас, мелькали рыбки в аквариуме, Николай Федорович бессмысленно следил за их возней, пытаясь понять, как можно так влипнуть. В который раз патрон поставил ему детский мат в два хода. Да сколько же можно так нелепо подставляться? День, который, казалось, так хорошо начинался, закончился полным фиаско полковника. Эх, если бы знатье, что это только начало! На очереди в этот день, напомним, — 29 ноября, среда,— ждали события, оказавшие решающее влияние на судьбу полковника Огрызко.

Через пятнадцать минут телетайпы отстучали сообщение о расстреле в казино «Вена», что на улице Большой Васильковской (бывшей Красноармейской) криминального авторитета Кулака. Значит, полковник не ошибся в своих расчетах. Следующим после Длинного стал Кулак. Невероятно: за неделю патрон убрал двоих, если учесть, что Федор – не у дел, то на разгром их группировки и месяца не ушло. И хоть полковник Огрызко допускал такое развитие сценария, даже у него мороз по коже прошел после полученного известия.

Но это был, оказывается, еще не вечер. О втором эпизоде, окончательно надломившем полковника, знали считанные люди, вернее только два человека: адвокат Костишин и патрон, которому тот доложил результаты переговоров в кафе «Макдональдс», что неподалеку от Лукьяновской тюрьмы. «А этому что еще надо?» — недовольно поморщился патрон, оставшись один и закуривая свою любимую тонкую сигаретку из сигарного табака. — «Что еще за хрен с бугра, коммерсант такой объявился? Ну ничего, выясним скоро». Патрон очень не любил, когда кто-то неизвестный начинал путаться у него под ногами.

«Как можно было так проколоться, как пацан несмышленый, студенты такие ситуации, как орехи щелкают, а он, полковник, которому до пенсии всего ничего осталось, влип, что называется, по самые уши? Неужели трудно предположить, что в деле, которое раскручивает патрон, так просто все не будет. Он обязательно учтет, что на Федора Бурщака после посадки кто-нибудь да выйдет, вот и поставил этого жучка на стреме стоять. Теперь тот либо патрону доложит, либо начнут эту «Суку в ботах» подставлять, чтобы выведать — что, да кто, почему интересуются и все прочее».

Самое хреновое, что полковник не позаботился после встречи с Костишиным проверить, нет ли наружки. И прямиком в управление поехал, поскорее проверить, кто такая эта Лена, что опекает Федора, и зачем ему ее подставляют. На Костишина компьютер выдал только паспортные данные.

Нет, конечно, по укоренившейся привычке он рефлекторно несколько раз на всякий случай смотрел по сторонам, да разве, когда имеешь дело с патроном, так проверяются? Что получается: если его вычислили, раскрыли, следует ожидать от патрона решительных действий в отношении полковника. Если только «засветили» как коммерсанта, директора малого предприятия, искать будут в той среде, пока переворошат все, у него есть запас времени. Зато пути к Федору теперь перекрыты. Вариант хоть и дохлый, но позволяет дальше продолжить борьбу. Пока же следует дней пять переждать, залечь на дно, они сами себя должны проявить.

Долго однако ждать не пришлось. На следующий день, в четверг, после «макдональдса», будь он проклят, раздался звонок по внутреннему телефону.

— Алло, Николай Федорович? Огрызко? Это адвокат Костишин, здравствуйте! Не могли бы спуститься? Я здесь внизу, от постового звоню…

Ну вот и все. Приехали. Быстро они его залободали. Сидели все в том же полицейском садике, дымили.

— Николай Федорович, вы же умный человек, все понимаете. С вами хочет встретиться мой шеф, вы его должны знать, вот его телефон. Он ожидает звонка с часу до полвторого. Могу ли я передать, что мы договорились?

— О чем? Что я буду звонить? Сочту нужным,— позвоню. Пока мне не ясно, в каком формате будет разговор, его тема? Может, вы в курсе?

— Нет, этот вопрос не входит в мою компетенцию. Единственное, что просил он передать — дословно фразу, вот она: «Это в его интересах».

— Все?

— Да.

— До свидания.

Вернувшись в кабинет, полковник достал из сейфа пистолет, несколько раз нажал на курок, предварительно привычно проверив, нет ли патрона в патроннике, и вынул обойму. Часы показывали полдвенадцатого. Если он решит звонить, у него есть еще как минимум полтора часа. Первое, что пришло в голову,— пойти и застрелить гадину. Когда повяжут,— отдать кассету, пусть слушают. Нет, определенно крыша поехала. Да ведь его обыщут при входе, обязательно попросят сдать оружие. Идиот безмозглый, действительно, на пенсию пора, пистолетом балуется.


И он вдруг вспомнил, как два года назад расследовал убийство замминистра рыбной промышленности Игоря Хмельницкого. Того застрелили в его родном парадном престижного дома на улице Чапаева, ныне — Петлюровской. Кто-то отключил лифт, и Игорь с водителем поднимались на 12-й этаж пешком. На восьмом их застрелили. Пролежали часа два на черной лестнице, их случайно обнаружили, следов никаких. Пока Огрызко разбирался, кто да что, по телевидению уже объявили, что Игорь якобы был замешан в ряде финансовых махинаций, и счеты с ним свели обиженные конкуренты.

При обыске в кабинете в сейфе у него обнаружили пачку долларов — 50 тысяч. Все ахнули, таких денег никто в глаза не видел, Игорь даже на бутылку, когда выпивали, пять гривен не всегда находил, курил «Приму», хоть и нового образца, две рубашки, три тенниски, мятые брюки, единственный костюм, он же выходной. Признаться, и полковник Огрызко тогда был в шоке. Ситуацию разрядил боевой зам Игоря, уже назначенный и.о. «А что вы удивляетесь?» — недоумевал он. — «Подумаешь, пятьдесят тысяч! Человек к пенсии готовился, может, а вы как те церберы!» Он, полковник Огрызко, тоже не прочь уйти на пенсию, да сейф пустой, вот в чем закавыка. А были бы у него, подумать страшно, 50 тысяч долларов, бросил все и зажил спокойной жизнью?

Николай Федорович впервые поймал себя на том, что не спешит отвечать на этот вопрос, привычный, надо сказать вопрос, на который он сотни раз в мыслях давал отрицательный ответ. А, собственно говоря, почему бы и нет? Всю жизнь он, как каторжный, пропахал на эти органы. Большую часть жизни — на несуществующее советское государство, теперь — на «державу». Последние годы по интенсивности превосходили все остальные. Разгул криминалитета и крушение иллюзий пришлось как раз на незалежну Украину. Милиция за это время выдержала такие унижения, которые при всесильном Щелокове не могли привидеться в самых кошмарных снах. Созданные за большие деньги картонные киноперсонажи типа Знатоков, утвердили в сознании каждого советского человека лакированный образ героя без страха и упрека в милицейской форме. Похмелье оказалось слишком тяжелым, их сначала растоптали те, кого вчера они иначе, чем шушерой не называли, дерьмократы вонючие, а затем поимели, куда только им захотелось, самые заклятые враги — бандитское отребье. Многие сломались, легли под них, предали святыни — форму, присягу, друзей. Тысячи раз полковнику Огрызко плевали соплями в лицо, заставляя самому растирать по щекам. Один раз чеченский урка, угрожая пистолетом, заставил охранять краденый джип.

Дошло до того, что у оперативного дежурного на Крещатике подполковника милиции Григория Ивахненко, который был в штатском, наглецы отобрали рацию, пистолет и служебное удостоверение, а самого проткнули шилом. Средь бела дня, в самом центре города, в подземном переходе, который сейчас известен, как «труба». На жареное, откуда не возьмись, сбежались нацики, был даже один нардеп, ставший известным аккурат после этого инцидента. Подполковник слег в госпиталь, а они, офицеры милиции, собрались на митинг у генпрокуратуры и Верховной Рады. Настроены были решительно, вплоть до забастовки. Самое интересное: руководство и главка, и МВД им не мешало, во всяком случае, ни до, ни после акции упреков не последовало. Конечно, все закончилось пшиком. Потерпевший подполковник, после прекращения уголовного дела против своих обидчиков, подозрительно резко ушел в тень, долго лечился, а потом и вовсе попросился на пенсию. Он даже отказался, чтобы ему возместили нанесенный ущерб. Тогда все терялись в догадках, что, мол, случилось, дали человеку в харю, а он даже вытереться боится. Потом Огрызко узнал случайно: встретили трое в подворотне, нож приставили к горлу — или ты уймешься, или семью вырежем. И вырезали бы.

Вы еще хорошо отделались, говорил ему знакомый из СБУ. А у нас под это дело аттестацию провели. Пришли руховские депутаты и давай полковникам вопросы задавать типа: а где вы были в ночь с 19 на 20 августа 1991 года? Чем занимались при Советах? И т.д. Как школьники перед ними стояли, оправдывались.

Многое пришлось выдержать, шаг за шагом возвращая растоптанный престиж. И вот теперь то ли годы свое взяли, то ли усталость накопилась, то ли неуверенность, сопровождавшая полковника все это время, превысила критический предел, только он подумал: «А почему, собственно, нет? Было бы у него 50 тысяч и пенсионная книжка в кармане, да имел бы всех в виду!

Как-то летом на даче у однокашника, возвращались домой с супругой — вернее как возвращались, тот их подвозил на своей «Волге». Жена по приезде заметила: «И школу одну кончали, и лейтенантами были, и академию, а у них — ты посмотри: и дача, и машина, а у нас — ничего…» Полковник и сам с недавнего времени стал замечать, что его сослуживцы, с которыми он после удачного задержания с трудом сбрасывался на бутылку водки, как-то изменились, продвинулись. Многие, не таясь, приезжали на работу на иномарках, появились дачи, как-то спал ажиотаж за путевками в ведомственный дом отдыха в Крыму, исчезли очереди в лечсанупр. В ежедневной суете это незаметно, а вот по выходным и в отпуске накатывали дурные мысли. «Полковник,— сказала как бы в шутку жена, раскрой, наконец, глаза, ведь ты гниешь в засадах своих и башку подставляешь, чтобы им лучше жилось. Ты же на них пашешь, за спасибо, причем. Кого вы охраняете?»

За пятьдесят штук полковник, конечно, себе дачку скромную бы справил, и в старости достойно дожил. Что не заслужил, разве? И сразу прогнал от себя эту мысль предательскую, червивую — да не его это, всю жизнь не гнулся, не подличал, чего это вдруг решил в плен сдаваться.

На часах — полвторого. Время звонить патрону. Нет, не такая он пустышка, чтобы за бабки продаваться. Недавно его любимая тележурналистка, не из тех, кто новости читает не по суфлеру, а та, чьи передачи телевизионное начальство задвигает за полночь, чтобы как можно меньше людей посмотрело их, эта ведущая вдруг очень спокойно посмотрела в камеру, нашла своими блюдцами-спутниками Николая Федоровича и спокойно ему одному сказала: «Гроши — то полова, одна лишь полова…» Полковник Огрызко, кому эта длинноволосая чернявая ведущая, которую он про себя называл Киця, и которая часто снилась ему по ночам, мог поспорить с кем угодно и на что угодно, что ее слова обращены только ему. А теледива едва заметно улыбнулась и кивнула ему, одному, только полковнику, как в той старой, давно позабытой студенческой песне Макаревича про варьете: «Она улыбается всем? — Нет, только тебе…». Николаю Федоровичу Огрызко показалось даже, да что там показалось, он был абсолютно уверен,— что слышал, как она сказала, предупреждая о его самой главной в жизни ошибке: «Полковник, ты не прав, ты ошибся!».