Киев Издательство «Київська правда»

Вид материала

Документы

Содержание 16. Смерть в венеции

Подобный материал:

• Виагра Киев "Київська правда", 3556.58kb.
• Тема 31. 10, 212.38kb.
• Відкритий кубок губернатора київської області, 143.85kb.
• Тесты по теме: «Раннее средневековье», 40.1kb.
• По фінансовій звітності товариства з обмеженою відповідальністю “Київська фондова компанія”, 175.99kb.
• Перел І к інформації, що підлягає оприлюдненню в газеті „Київська правда” І на офіційному, 63.86kb.
• Київська міська рада IV сесія XXIV скликання, 1714.14kb.
• Материалы к урокам по литературе в 11 классе Из цикла «Ф. М. Достоевский. Преступление, 74.26kb.
• Лозинского Издательство "Правда", 7796.41kb.
• Київська міська рада V сесія V скликання, 1952.91kb.

16. СМЕРТЬ В ВЕНЕЦИИ

В последнее время народный депутат Длинный Игорь Игоревич жил, будто контуженный. Внешне это не так было заметно, разве что характерная ленца, присущая ему всегда, проявлялась откровенней. Что ж, можно списать на обыкновенную усталость и конец года, когда ежедневная рутина изматывает, охота послать всех куда подальше, убежать, скрыться от осточертевшего Киева, желательно на природу, тупо отмокать пару недель в бассейне среди чужых неславянских рож, где тебя никто не знает и не достает, а мобильник забыть дома. Но Длинному как раз уезжать, а он всегда уезжал из Киева поздней осенью, не хотелось. Не мог, не имел права отъезжать. Кореша тащили в Колорадо, Тунис, Сейшелы, знакомые бизнесмены из Днепропетровска, которым он в свое время оказал услугу, выкупили чартер на Таиланд, в другой раз он все бы бросил и вперед! Теперь же только от одной мысли, что надо собирать вещи, куда-то ехать, а главное с кем-то общаться и вообще разговаривать, улыбаться и все такое, — наступал страшный облом, хоть волком вой. Хуже, чем наркотическая ломка, или отходняк после бухалова на третий день. После того с разговора с патроном он суток трое или четверо просидел на даче с включенным на полную громкость телевизором и ящиком «Смирновки».

Когда-то приволок, «Смирновка» считалась в те годы супер, то ли забыли про нее, пылилась все эти годы на чердаке, невыпитая, наверное, и срок годности истек. Теперь пригодился. Натопил печку, сидел в трусах и летних шлепанцах, ноги на стол, банка «Сайры», галеты, колбаски охотничьи на спирту, если не лень возиться, и глушил стаканами. Отмечал свое второе в жизни разорение. Тогда, после первого, все же было такой безнадеги. Физически, конечно, не сравнить. Но что такое физическая боль, ее можно перетерпеть, переболит и отпустит, лишь бы судьба к тебе благоволила. А тогда, в Турции, под Анкарой, на трассе, она Длинному благоволила. После той страшной аварии лежал, зажатый в «Хонде», турки автогеном вырезали, в одних шортах и шлепанцах, без денег и документов. Сперва турки подумали, что ему вообще кранты, и в морг увезли. Потом, когда оклемался, одежду так и не нашел, ни карточек кредитных, ни кеша, ни договоров подписанных. Семнадцать дней в коме, двойные переломы обеих ног, внутренности порванные. Из госпиталя выписали третьего ноября, а случилось все аккурат в самый день победы, 9 мая. Турки, конечно, не отмечали, да и не подозревали о таком празднике. Государство там, как пришлось Длинному убедиться, насквозь полицейское, хунта всем заправляет, никакой демократии. Не долго думая, его после госпиталя сразу в тюрягу ихнюю запроторили. Там телек был, и он однажды Си-Эн-Эн увидел свой портет и титры под ним: «коррапшен», коррупционер.

Но и тогда, когда висел на волоске, не так было тяжко и безнадежно, несмотря на то, что ноги долго не срастались. Длинный твердо верил, что выкарбкается, по-другому и быть не может. Теперь же просто не хотелось жить, мысли глупые в голову лезли, как разом со всем завязать. Вообще ничего не хотелось, душа погасла, патрон ее задул, как лампу керосиновую на ночь, пока, ку-ку привет. Злости на патрона не чувствовал. Как можно злиться на солнце, бесполезно, оно все равно светить будет, злись не злись. Пришло понимание, что их команда застряла прочно в классе «Б», если не дальше, и играть в евролиге ей не имеет смысла, только людей смешить. А патрон, конечно, играет именно там. Гори все синим пламенем. Ухайдокали и жить не хочется!

Внешне Длинный старался поддерживать марку. На автопилоте обсуждал коммерческие проекты, звонил и ему названивали, проводил переговоры, выступил пару раз на сессии, со стороны даже интересно наблюдать: будто то же, да не то. Через некоторое время все раскроется, выяснится, например, что у него нет денег, и он — некредитоспособен, банкрот, сколько шуму поднимется! Он, конечно, боялся, стыдно предстать перед миром голым и босым. Что говорить, как оправдываться? — сама мысль об это невыносима. Жил, будто за стеклянной перегородкой. Или с томпонами в ушах. В студенческие времена смотрел фильм запрещенный, кажется, итальянский, еще при советской власти, там герой, приходя домой, сразу томпоны в уши пихал. Так и ходил всю жизнь, кивал и улыбался, как му-му какое, никаких проблем, от жены отгораживался, отморозком всю жизнь прикидывался.

Никогда не думал, что в таком положении сам окажется. В принципе ему почти всегда фартило, довольно долго все козыри выпадали, пруха шла. И вот наконец, как бывает часто в картах, масть переменилась, удача отвернулась, видать слишком он судьбу испытывал. Теперь, судя по всему, проскакивать по счастливому билету не удастся! Вспомнилось как они с Федором… Опять с Федором, черт возьми! Ну почему этот долбанный Федор, из-за которого и заварилась вся эта каша, преследует его всю жизнь, и даже сейчас заставляет краснеть и сомневаться в чем-то, в чем он, Длинный, ну уж никак не виноват. В году то ли 91-м, то ли 92-м это было, только-только рухнули барьеры,куй железо, хватай кто сколько может! Сидели, проигрвшись вдрызг, в номере заштатной гостиницы в Лас-Вегасе, доведенные до нищеты и полного отчаянья. Спустили все, или почти все, на гостиницу уже не хватало, и администрация игорного дома им в порядке снисхождения, как проигравшим крупную сумму, выдала карточку на проживание и бесплатное питание. Гуманисты мать их так! Ощущение , будто на полном скаку упал с лошади, оглох, ослеп, лежишь неизвестно где, что делать — неизвестно. Им предложили купить за счет казино бесплатный билет и отправляться домой. Оказывается, предусмотрена и такая услуга. А им уже все по барабану — в долг и то никто не давал. Со счетов американских поснимали до доллара, полный голяк. Наконец, нашли парня одного, который им поверил, ссудил под расписку немного денег, Длинный обещал машину продать, бумажку, заверенную нотариусом, оставил.

Перед самым аэропортом пошли играть. Поставили все и сразу. Знали в казино, как облупленных, игру свою побросали, потянулись к их столу. Сдали карты. Крупье выпала десятка. У Длинного — хоть плачь — специально подбирал бы, такую фигню не собрать из колоды — мелочь одна пузатая. Федор толкнул: бери еще карту. И все засуетились: проси карту, что же ты! А Длинного как заклинило: не надо больше. Все кругом в шоке, Федька чуть ли не с пеной на губах — что сопли жуешь, брать еще надо! А Длинный ни в какую — нет! И чем больше те напрягают, он все упрямее. Федор выскочил из казино, обхватив голову руками. Крупье еще раз повторил, Длинный твердит одно и то же: «Ноу!».

Крупье взял одну карту — пятерка, пятнадцать в сумме. Окей, говорит, и Длинному кивает. А тот в полной тишине снова отказывается, толпа хохочет. Крупье тянет опять, и все сходят с ума — десятка, перебор, они с Федором выиграли на четырнадцати очках, и самолет их через полчаса. А казино огромное, и они долго шли к выходу, обнявшись, орали дурными голосами, как в студенческие годы на Подоле: «И Длинный такой молодой, и юный Бурщак впереди! И все те суки, что там были, в казино, побросав свою игру, вышли на них посмотреть. А они, гордые, поимели их всех с казино в том числе, такая им светила звезда.

…Здесь-то и подоспела командировка в Италию. Будь все по-другому, он бы обрадовался такой возможности сачконуть, неделю провести без родного парламента, суеты и нервозности, проваландаться в Милане и Венеции, да еще в Рим на обратном пути заскочить, переночевать, прошвырнуться по любимой улице Сладкой жизни, посидеть у фонтана Треви, зайти в собор Святого Петра, а то и в Ватиканские музеи, посидеть отрешенно на лавке у Сикстинской капеллы — что может быть в мире лучше! А домой вернуться, обласканным Европой, пахнущим дорогими парфумами, щеголяя последней моды дымчатыми очками и галстуками, весь в белом, и с чемоданом подарков.

Длинный любил Италию, знал ее, изучил даже язык, чтобы не выглядеть полным идиотом на улицах Вероны или Милана. Конечно, книжки читать не мог, но объясниться или там газету просмотреть — это пожалуйста. Когда попал первый раз, случайно, в составе делегации СНГ на выставку мрамора и мраморной крошки, она проходила в Вероне, так и влюбился с первого взгляда в страну. Не спал ни единой ночи, а они проехали по голенищу — так сами называли итальянцы свое государство по контору на карте, напоминающему туфельку или сапожок, с севера на юг, от Милана до Неаполя, исходил, облазил, обнюхал, как пес приблудный, все, что только мог во всех городах, обалдел от открывшегося чуда. Здесь от настроения, конечно, много зависит, и от погоды, и от спутников, тебя сопровождающих. По счастливому стечению все тогда совпало, как нельзя лучше.

Уж он, Длинный, знал бы как воспользоваться очередной поездкой в любимую Италию. Иногда ему казалось, что в прошлой жизни он был итальянцем. Увы, теперь, в его нынешнем положении ехать никак невозможно, невыносимо, и он волынил, отказывался, но также невнятно, и не до полного упора, видимо, ему никто не верил, а машина технических служб Верховной Рады работала четко. И вот уже помощник приносит Длинному и паспорт дипломатический, и авиабилет, и программу семинара по линии «гринпис», так что отказаться невозможно, никак, надо ехать, и вице-спикер Толик Безуглый, возглавляющий делегацию, звонил, уточняя детали, беспокоился… Мелькнула мысль: а может быть, остаться в Италии, не возвращаться сюда совсем: то-то шуму будет.

Шутки шутками, а о том, чтобы соскочить, драпануть навсегда, теперь, после катастрофы и встречи с патроном, он подумывал всерьез. Подниматься с колен и вкалывать, чтобы снова сколотить капитал, сил не было. Да и никто его в бизнес не пустит, он обречен, как раб, всю жизнь спину гнуть на патрона. На фиг надо? Отъезд за рубеж был одним из спасительных вариантов, над которыми он раздумывал всерьез. Что смущало, чтобы окончательно принять решение? Не пускала гордыня, на которую, в конце концов, можно наплевать. Не пускала семья, двое детей, студентов, родители жены, его мать. Куда бежать с такими гирями? Квартиру только на Золотоворотской купил, пятикомнатную, год, как въехали, сколько денег на ремонт и перепланировку ушло! И что, думаешь, патрон тебя там не достанет, за бугром?

Он вспомнил письмо своего бывшего шефа, отбывающего срок в чужой стране, строчки, очень подходящие к его нынешнему состоянию. Перефраз знаменитого Кутузова, что-то типа: велика земля, а спрятаться негде. Может быть, это и есть их окончательный, не подлежащий обжалованию приговор? Закономерный итог, венец бизнеса, его заключительный аккорд, когда возмездие неотвратимо? Расплата за все мерседесы-шмерседесы и прочие атрибуты красивой жизни, на которую те, другие, перебивающиеся от зарплаты до зарплаты, не способны, а только завидуют таким, как Длинный и его шеф, и проклинают с пролетарской ненавистью на всех углах. Точно, возмездие неотвратимо. Нет, и за границей не скрыться. Надо решать свои проблемы здесь, на месте. Со студенческих времен постигнутая истина, бывшая тогда всего-навсего строчкой Кукина: «Отсюда никуда не убежишь». А если и удерешь, что там делать будешь — до конца жизни купаться в бассейне, принимать массаж, валяться на пляже и в карты играть в неполных сорок лет? Так она надоедает ему за три дня, вся заграница золотая, и страшно тянет домой. Приходится с утра себя виски взбадривать.

По-видимому, из этого замкнутого круга выхода нет никакого, и он, глядя пустыми невидящими глазами в окно иллюминатора, вспомнил свои приезды в Италию. Однажды делегацию молодых украинских бизнесменов возглавлял как раз тот самый его шеф, что маялся нынче в камере за океаном. Какие они тогда были заводные! Дни и ночи гоняли пешком по итальянским городам, а в Риме взяли такси, и ночь колесили по соборам и злачным местам. Разливался и пахнул сиренью май, в Италии все зацветает на месяца полтора раньше. Теплынь сказочная, вертящийся вокруг них вечный город в блеске фонтанов, витрин и огромных звезд над головой. Как-то в три часа ночи они вышли из гостиницы и не нашли ни одного свободного столика ни в одном кафе под зонтиками.

Наконец, зацепились под зонтиками в довольно странном ресторане, похожем на украинский, с деревянными лавками и столами на восемь-десять персон. Компания — сборная солянка — два немца, австриец и хорват, супружеская итальянская пара, уже немолодые, и их четверо. По написанному этикету этого кабака, каждый новоприбывший должен коротко повествовать о себе, провозгласить тост, после чего его принимали в товарищество. Разговор шел только общий, причем, столики соревновались между собой, кто веселее проведет вечер. А как пели! Раздали песенники с нотами и словами, на сцену вышел заводила, и понеслось! Последнюю песню, кажется, «Еллоу сабмарин», горланили, стоя на столах. Почему-то запомнилось, как весь ресторан устроил ему овацию. Это когда он, Игорь Длинный, на горячее заказал целую жареную рыбину, фирменное блюдо, рыба обливалась спиртом и специальным соусом, готовилась под черепицей, ее выносили горящей голубым пламенем,— впечатляющее зрелище! Такой овации за свою жизнь Длинный не удостаивался ни разу. Приятно, черт возьми!

В Венецию тогда приехали в последний день, устали, хотелось домой. И здесь с лучшей стороны проявил себя один генеральный директор из Запорожья. А они еще сомневались брать ли его в поездку. В Турине этот по виду очень скромный человек отсудил у итальянских партнеров один миллион двести тысяч долларов. Для начала девяностых, согласитесь, совсем нехилая сумма. Тем более, что директор на ней поставил крест, ан нет, денежки вот они, словно с неба упали! На радостях он решил их прокутить с новыми друзьями. Вряд ли Венеция видела подобные фестивали, постепенно приходило второе и даже третье дыхание, когда выпить можно вагон и маленькую тележку, как в молодости, без видимых усилий, не напрягаясь. Их охватил азарт: а можно ли действительно просадить за двое суток такие деньги? Обалдевшие гондольеры задолбались гонять туда-сюда, с другой стороны, такие чаевые им не снились. Завтра, когда эти русские уедут, кто им поверит, что такое возможно вообще? Откупоривали и разливали непосредственно в воде, а где же еще, Венеция ведь! Официанты подплывали на лодках по первому сигналу, а потом и вовсе пристроились к катеру. Попали на какую-то свадьбу, кричали «горько!», обнимались и целовались.

Водитель катера немного понимал по-русски, называл их новыми русскими, они его просвещали по части географии, рассказывали, где находится Украина. Этот парень знал, Достоевского, и Длинный в промежутках разговаривал на литературные темы. Пили на брудершафт, обедали всю ночь, на них пялились очень богатые компании, местная знать, миллионеры, выходившие из дорогущих веницианских ресторанов, в меховых шубах и шеншелях, не смотря на жару. Все курили сигары, особенно дамы, их медовый аромат разливался по каналу, явственно улавливался дорогой запах, когда проплывали под Мостом вздохов, на котором стояли эти прожигатели жизни, удивленно рассматривающие друг друга.

Утром на площади Сан-Марко позавтракали с шампанским и сфотографировались с голубями. Кто-то купил пакетики с кукурузой, они весело рассыпали их, на радость голубям. Фотографы тут же вручали снимки, их гонорар зашкалил всякие разумные пределы. У Длинного до сих пор тот снимок на столе в кабинете — они, вся их компания, полупьяные, веселенькие, облепленные голодными и жадными голубями на Сан-Марко. Вошедший в штопор гендиректор, купил здесь же, в супердорогой лавке, помповое ружье и пытался бить голубей. Его еле отмазали. Полицейские, правда, пить отказались, ясное дело, при исполнении люди…

Как летели обратно, Длинный помнил плохо. Дым в салоне их чартера стоял коромыслом, везде лилось вино, руками разрывали огромные куски ветчины и сыра, величиной с хорошую отбивную. Перед отъездом гендиректор раздеребанил, попавшийся на пути, супермаркет, такого выторга там отродясь не знали. Стюардесса сидела у гендиректора на коленях, пели «Ти ж мене пидманула». Самое интересное, что долетели, а ведь и экипаж с ними, кажется, поддавал. Из забытия вынырнуло намазанное лицо стюардессы, которая затащила его тогда в туалет, и Длинный познал любовь на высоте в сколько-то там тысяч метров. Или литров? А хрен его разберет!

А в Киеве гендиректора встречал передовой отряд благодарных тружеников запорожского завода, прибывших в Борисполь кавалькадой темно-свинцовых мерседесов-фургонов. Чтобы их шеф не охлял часом от голода, они захватили выпить и закусить. Первая остановка — в аэропорту, затем в ближайшей лесопосадке и так всю дорогу до Киева. Что говорить, тяжелая поездка! Все же, он часто вспоминал ту гастроль, на такое больше не сподобиться — не тот уже азарт, молодость проходит, блин! Да сегодня представить невозможно, что все это было вообще. Усохли, скукожились, заплесневели и телами, и душами, а ведь пяти лет не прошло. Нет, шесть уже. Да разве это срок?

Принесли обед, вице-спикер Толя Безуглый пригласил Длинного к себе на свободное место.

— Пил когда-нибудь?-спросил он, протягивая небольшую бочкообразную бутылку.

— Что это?

— Виски «Блентонз», он же — «Бурбон-виски»!

— Какой еще Бурбон?

— Эх, деревенщина! Самый чистый виски в мире. В каждой бутылке — напиток только определенной, своей бочки. Глянь сюда, видишь номер, значит, номер бочки, как у нас личное клеймо качества при социализме ставили. Посторонние добавки исключены. Чистота напитка гарантирована.

— Так здесь еще цифры, много…

— Правильно. Указан также порядковый номер погреба, стеллаж, номер самой бочки и, наконец, дата, когда бочку открыли. Сентябрь нынешнего года, понял, самый свежачок! Разлив в бутылки осуществляется только вручную, никаких автоматов.

— Сколько же лет этому Бурбону, не написано…

— Сюда смотри, 1957, понял! У них там мастер-дистелер есть, он определяет, когда бочка готова к разливу. Весь секрет в разных периодах выдержки, это придает несравненный аромат…

— Ты, я вижу, солидно влез в это дело…

— Что ж я, по твоему, даром в Шотландии две недели торчал?

— Кто говорит? Яйца ему надо вырвать. Кстати, самое главное, сколько градусов здесь?

— Нам хватит, 43!

— Нормалек! Ну, давай, попробуем, что ли?

— Ты чтобы знал, девиз этого виски: «Пить меньше, но пить лучше!»

— Будем учиться. Твое здоровье! У-ффф! Обжигает! Хороша зараза! Ты много привез?

— Не волнуйся, нам хватит.

После обеда Длинный почувствовал себя неважно. То есть, он давно уже хреново чувствовал, да не обращал внимания, отмахивался, думал, из-за патрона все. С утра еще ничего, но к ночи разморенный становился — ни выпивки не хотелось, ни баб, приходил домой, падал на диван, тупо смотрел телек. Пугало, что жить не хотелось, аппетит пропал к жизни. Уж не СПИД ли? Думал, в поездке отпустит. Ан, нет. И с чего бы вроде? Выпили, хороший напиток, впереди несколько дней расслабухи, нормальной цивилизованной жизни, да еще в Италии, которой бредил. Голова болит, не переставая с утра, даже бурбон не помог, теперь еще какое-то удушье. Дышать тяжело, он покосился на вице-спикера, тот дремал, укрывшись пледом, значит, в самолете не так и душно…

В гостинице долго не мог уснуть, ворочался, ощущал в груди какую-то тяжесть. Ну что за черт! Не хватало еще за границей заболеть, даже обращаться куда — неизвестно. Да и неудобно, что люди подумают, свои в том числе. Утром не хотел идти на завтрак, если бы вице-спикер не позвонил, так бы и пролежал в постели разморенный.

— Ты куда вчера пропал? Здесь такие синьориты, блин! В номер можно заказывать! Я один побоялся, зато узнал точно, как это делается, сегодня сварганим, и не дорого, полтораста долларов за два часа. Возьмем одну на двоих?

— Да ладно тебе, что-то я неважно себя чувствую…

— Это дело поправимое, я бурбона с собой взял!

— Да не в том смысле…

Как ему объяснить, козлу, что человеку бывает плохо не только с похмелья. Весь день бросало то в жар, то в холод. Может, виски не надо пить, гадость такая, после него во рту привкус металлический. Сидеть на семинаре невозможно, удушье мучает, воздуха не хватает. А вице-спикер его дежурить оставил от делегации на весь день.

— Длинный, ты же плохо себя чувствуешь, посидишь на семинаре. Тем более, тебе выступать. А мы по шопингу миланскому пока пройдемся.

Выступал, как в тумане. Подкашивались ноги, пот струйками стекал по позвоночнику. Трудность заключалась в том, чтобы прочесть написанный текст — слово в слово — синхронист в будке переводил. Наступил момент, когда хотел остановиться и уйти с трибуны, из последних сил собрался, дочитал на автопилоте. Вроде слегка отпустило. После обеда — а у итальянцев даже самый оперативный и деловой обед длится не менее двух часов, с сухим вином, не спеша, с толком, расстановкой,— еле досидел. На этот раз виски бурбон оказался весьма кстати, не давиться же ихним кисляком вонючим! — отпросился у вице-спикера в номер спать. «Иди-иди, отдыхай, готовься к вечеру, не забыл, что у нас мероприятие сегодня, телку по телефону заказываем». Мне бы твои заботы, здесь на ногах еле стоишь, а ему неймется! В теле всю дорогу жуткая ломка, пот опять пошел, он раза три или четыре душ принимал, не помогало. Завтра утром переезд в Венецию, и там еще одна ночь, как все это выдержать!

Вице-спикер парень четкий. Сказал: вечером по бабам, будет исполнено! Длинный только задремал, страшный стук в дверь: что такое? «Подъем, пехота!» — видно уже не раз к бурбону прикладывался без него. «В чем дело, поспать дай!» — «Дома надо спать! Поднимайся, давай, сейчас телка придет, я уже позвонил». — «Да что ж ко мне-то, не видишь, болею!» — «Ничего, это дело пока никому не мешало!» Заодно и полечишься. Ну, вставай, она через десять минут будет. Не ко мне же, номер штабной, сам знаешь…» Вечно этот Толик со своими задвигонами. Какая еще баба, когда на ногах не могу стоять. Да и придет ли она, хрен его знает. «С тебя семьдесят пять баксов, Длинный!». — «Ну, блин, ты даешь, еще блядь не успела прийти, свои бабки забрать, а ты уже шустришь. За мной не заржавеет, сам знаешь, слушай, может, ты один, а? Честно, никуда мне гожусь. Пойду в твой номер покемарю, а?» — «Да ты что?! Друга в беде на произвол судьбы бросишь! От кого другого бы еще ладно, а от тебя такого не ожидал, Длинный!»

Раздался стук в дверь. «Открывай, давай, в темпе, пришла!»

— Хелло! Мэй ай кам ин, сенкью. Ар ю коллинг эбаут герл?

— Йес,— машинально ответил Длинный, пропуская даму в номер. Высокая, худая, брюнетка, лет… хрен его знает сколько, может, двадцать, а может и все тридцать.

— Ай ем реди, бойз. Ту персонз?

— Йес,— как болванчик повторял Длинный.

— Окей. Летс го. — И она моментально сняла тонкий бирюзовый свитерок, оставшись в бежевом лифчике.


Вице-спикер в это время откупоривал специально припасенную для такого случая бутылку шампанского.

— Плиз, мэдэм, шампань, сигаретс,— сказал он, удобно располагаясь в кресле.

— О, сенкью, бат ви хев но тайм! — Барышня выразительно постучала по часам на руке. Впрочем, тут же их сняла. — Летс бигинен!

Следующие часа полтора прошли в каторжных муках. Что с ними делала эта, как выяснилось, Джулия, или, как ее называл вице-спикер, «леди Ю.», не поддается описанию. Эта Юля знала дело, да и работу свою любила, никакой халтуры сама не допускала, но и с других взимала со всей строгостью. Работала она одновременно и руками, и языком и всем остальным вместе взятым. На какое-то время Длинный так увлекся, что забыл про свою хворь. Вице-спикер время от времени его подстегивал:

— Давай, не сачкуй, что она про нас подумает, нельзя в грязь лицом ударить!

Девушка иногда, когда позволяли обстоятельства, и не был занят рот, поддерживала светскую беседу.

— Веа ю фром, бойз?

— Юкрейн!-выдохнул с придыханием вице-спикер.

— Бахрейн?!-удивилась Юлия.-Итс поссибл?-И опять надолго замолчала.

— Юкрейн. Чернобыль. «Динамо» Киев. Слыхала?

— Итс поссибл?

— Поссибл, еще как… Поссибыл, ети в ее душу господа-апостола мать!

Прошло минут сорок, а Длинному казалось, что целый день. И будто, он не любовью занимается, а мешки с цементом таскает. Уже не было сил. Здесь еще и вице-спикер подвел, кончил не вовремя, и пока мылся и менял презерватив, Длинному пришлось отдуваться за двоих. Он-то как раз не мог кончить, и Юлия взялась за него в буквальном и переносном смысле.

— О, Господи!-взмолился Длинный.-Мэдэм Джулия, антракт! Э литл рест!

— Афтер ю, онли йо энд! — что она на нем выделывала, вращалась, как на центрифуге.

— Эх, жаль, фотоаппарата нет!-сказал, затягиваясь сигаретой, вице-спикер.

— Тебя, падло, убить мало! — прохрипел Длинный, кончая, наконец, в перезерватив.

Сидели, голые, на диване, пили шампанское. Длинный поймал себя на мысли, что эта мадам своей работой заставила забыть про недомогание и вообще все на свете. Он только не представлял, как выйдет на второй тайм, сил не было не только бороться с мощной машиной, но и вообще встать с дивана и что-то делать. Он скосил глаза на вице-спикера. Тот незаметно, как ему показалось, развел руками. Когда-то давным-давно он таким же жестом показывал Длинному, что надо выходить на вторую дополнительную пятиминутку, когда играли за универ на первенство города, хоть их и осталось на площадке четверо, остальные нахватали по пять фолов. Но сил не было не то что двигаться, подняться со скамейки, вернее, с пола, где они лежали в изнеможении. «Что делать будем, Длинный?» — «Давай ей отбой!».

— Хэлло, мэдэм, сенкью вери мач, ви ар хеппи. Ви ар финиш.Сенкью, ю ар фри.

— Сенкью, енд вот эбаут май мани?

— О, искьюз ми! — Вице-спикер достал портмане. — Длинный ты бабки даешь, барышня согласна уходить.

— Я передумал, пусть побудет, ты разве не хочешь еще?

Посмеялись. Мадама, проворно спрятав деньги, попросилась в душ. «Что не сделаешь для хорошего человека!» — сказал вице-спикер. Ну ладно, отдыхай, помнишь, что завтра подъем в полшестого, в шесть выезжаем в Венецию?».

В Венеции Длинному совсем поплохело. Он задыхался, начал кашлять, выплевывал неприятную белую слизь, подскочила температура. Наконец, нашли доктора, тот долго его осматривал, обслушивал, несколько раз мерял давление, выписывал рецепты. Длинный даже принял штук пять каких-то таблеток, запив специально приготовленным чаем. Укрывшись с головой, он уснул, или провалился в забытье, все ушли из его номера, доктор о чем-то еще договаривался с вице-спикером насчет анализов, которые возьмут завтра.

Очнулся в сумерках, с трудом отыскал кнопку ночника. Половина девятого. Надо думать, вечера. Если бы утро, вице-спикер пришел бы будить на завтрак. Как-то легко поднялся, в одних трусах прошлепал на балкон. Почему-то они остановились не в самой Венеции, а на подъезде, в городке Местре, типа нашего Фастова, тоже железнодорожный узел, в гостинице «Болонья». Аккурат напротив вокзала. До Венеции было километров сорок.

Дышалось на удивление легко, свежо, ощущался запах водной глади. Длинному он почему-то напомнил запах белых грибов, только что сваренных в супе. Его потянуло на улицу, в толпу, где пьют и гуляют толпы нарядных людей, да хоть на Сан-Марко. Вспомнилась та Венеция, когда они так здорово и беззаботно валяли дурака. Он впопыхах влез в брюки, носки искать не стал, вступил в шлепанцы, в которых ходил обычно дома, натянул гольф на голое тело и почти выбежал из номера. Голова кружилась, антибиотики берут свое, подумал он как-то рассеянно, будто не о себе, а о каком-то другом человеке. «Какое счастье, что я снова здесь!». На вокзале можно сесть в любой проходящий поезд или электричку, в сторону Венеции, дальше все равно дороги нет, и через десять минут он будет на конечной станции, а там до причала рукой подать, ходят и катера, и скоростные лодки — такси по-венециански. Но Длинный не стал ждать электричку, а пошел вперед, придерживаясь колеи. И это лишний раз засвидетельствовало, что он пребывал в полубредовом, горячечном состоянии тяжело больного человека. Не собирался же он, честное слово, шлепать до Венеции сорок километров?

Он шел и шел, спускаясь все ниже и ниже в долину, ее как раз и не было тогда видно, из номера, простой обман зрения, взгляд забирал по прямой, ложбина, наполненная темнотой и туманом, оставалась незамеченной с высоты четвертого этажа. «Так и в жизни,— подумал Длинный, — все зависит от того, насколько высоко ты стоишь, настолько выше твоя точка зрения».

Он шел и шел, но пристань не только не появлялась вдали, наоборот, отодвигалась, как ему казалось, еще дальше. Задул противный ветер, влажность захлестывала, иногда казалось, что идет дождь. По идее надо поворачивать назад, но Длинный хорошо себя знал, он никогда в подобных случаях не возвращался, жал только вперед, до конца, и многажды был за это наказан. А один раз, в опустевшем Софийском, под Уманью, парке, чуть не попал под лавину и только чудом остался жив. И делов-то: спросить у кого-нибудь дорогу. Такая натура, что ж поделаешь! Ну чтож, надо пробиваться! Ноги, правда, здорово замерзли в шлепанцах, эх, напрасно он поленился надеть носки. Длинный вытер струящийся пот, пот ли это, и если да, почему такой холодный?

Откуда-то сбоку послышался неестественный хохот и голоса, приглушенные, но было слышно, что возбужденные, на взводе, как бы сказал вице-спикер Толя Безуглый. Поначалу Длинный подумал, что эти голоса раздаются откуда-то сверху и позади, где собравшиеся люди ожидают электричку. Но затем голоса и смех неестественно громкий, как бы нарочитый, прозвучали совсем рядом, в двух шагах, за поворотом, вот-вот он поравняется с ними. И вправду, буквально через секунду прямо на него вынырнули трое, они были, Длинный почему-то узрел это сразу, абсолютно голые, с неестественно большими мужскими членами, так, если бы они находились в возбужденном состоянии. Почему-то они фосфорицировались неестественно синим с лиловым, сверкали в темноте. У Длинного волосы стали дыбом.

Увидев его, трое издали громкий душераздирающий крик и помчались лоб в лоб. При этом они двумя руками держали свои оглобли, как бы определяя ими и указывая направление движения. Длинный отчетливо видел вздувшиеся вены и кроваво-красные головки-мозоли, но какие же, черт возьми, они огромные, как качалки, вывалянные в муке с малиновыми набалдашниками. Ему показалось, что он видит иголки, вставленные в члены. Длинный резко развернулся и бросился назад. Какое-то время было слышно, как шаркает и рассыпается гравий на дороге, почему-то под ногами лежал гравий, здесь днем укладывали асфальт, не закончили. Он бежал, проклиная неуклюжие шлепанцы, и слышал, как шум развороченного щебня, мелких камешков под их ногами становился все ближе и громче. Они настигали его. Длинный боялся оглянуться, он уже задыхался, воздух не проходил в легкие, виски сдавило, как после крепчайшего кофе с коньяком.

Впереди показался каток, которым укладывали асфальт, можно его использовать, попытаться завести, действуя, как тараном, призрачная возможность спастись. Но именно в этот момент нога, скользнув по гравию, подвернулась, шлепанец сорвался, упал куда-то в сторону, в темноту. Босой, он по инерции пробежал несколько шагов, осознавая, что это и есть конец, что-то екнуло и оборвалось в груди, и Длинный еще успел подумать: «амбец, кончилось, крышка … ничего больше не будет, история…».

Он лежал где-то на дне, под асфальтовым катком, параллельно железнодорожной ветке Местре — Венеция, разбросав в разные стороны босые израненные ноги баскетболиста, которым так и не стал в этой жизни. В метрах трех, повернутые в разные стороны, валялись стоптанные шлепанцы. Длинный любил разношенные вещи, как влезал во что-нибудь, не выгонишь, будет носить до полной непригодности, за что так его ругала благоверная. Вот и шлепанцы перед отъездом она заклинала выбросить в мусорник, а он, вопреки, потащил их позориться в Италию. Если бы кому-то сказали, что такие стоптанные домашние тапки носил новый украинец, народный депутат Длинный Игорь Игоревич, мало кто, наверное, поверил бы.

Трое ночных преследователей, венецианских маньяков, склонились над ним. От их тяжелого несвежего дыхания, как из труб, вырывался вверх густой пар, руки, по-прежнему, были заняты поддержкой собственных членов, которые они все еще стремились удержать в вертикальном положении. По тому, как деловито, не спеша, насиловали Длинного, было понятно, что труп для них ничем не отличается от живого человека. То есть, все равно, кого иметь — живого или мертвого.

— Что будем с ним делать?

— Отнесем в канал?

— Бросьте его здесь, завтра рабочие вызовут полицию.

Сделав свое нехитрое дело, они постояли немного, восстанавливая дыхание, затем повернулись и пошли в обратную сторону, в туман. Там, куда шел Длинный, находилась вовсе не Венеция, а приют бомжей и нелегальных мигрантов. Их-то долго искала и никак не могла обнаружить полиция Местре и Венеции. От места, где они насиловали Длинного,— минут пятнадцать — двадцать от силы, не больше.