Geum.ru

Киев Издательство «Київська правда»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   24

18. ПАТРОН


В тот самый день, во вторник, 29 ноября, без двадцати два позвонил этот козел Огрызко. Патрон даже поморщился от неприятных эмоций, вызванных этим скрипучим, всегда уверенным голосом. Уверенным в чем? В своей абсолютной правоте во всем, начиная с мелочей. От того, какими лезвиями надо бриться — конечно, ленинградским «Спутником», о чем речь? И какие сигареты — курить, понятно, только «Приму», и что сало — лучший продукт всех времен и народов. Одноклеточные создания. Посади их на «Мальборо», французское шампанское и устрицы, пожалуй, что сдохли бы. Такие, как этот Огрызко, — точно. С них только гвозди и делать. Больше ни на что не сгодятся. В понимании патрона, хорошим, стоящим материалом были те, кто «сев» на американские сигареты и немецкие иномарки, больше уже никогда не возвращались к разболтанным «Жигулям» и «Волгам». Они и ресторанное питание предпочитают, и жен себе новых подобрали, отставив бывших своих подруг из комсомола, как стоптанную обувь. Такие легко поддавались дрессировке, и с ними патрону хорошо работалось. Не то, что с деятеля типа Огрызко, этих козлов сразу бы топить, как котят слепых, чтобы не размножались.

— Да, — сказал патрон, я вас жду, сейчас, пожалуйста, адрес знаете? Почему спешка? Покалякать надо старым сослуживцам, посидеть за бутылочкой «беленькой», — он поморщился, представив эту картину: они вдвоем с Огрызко давят дешевую водку, запивая минералкой и закусывая салом с луком. Тьфу! Привидится же такое.

Когда-то с этим простофилей Огрызко произошел такой казус. Они служили на сборах в Москве, по программе надо было выполнять всякие деликатные задания, практиковаться. Например, выкрасть секретные документы в министерстве обороны, или втереться в доверие на каком-нибудь номерном ящике на территории Союза и за два месяца представить отчет о том, что здесь выпускают, с детальным описанием. Патрону именно такое задание выпало. Он под крышей журналиста, собирающего материал для книжки, жил в рабочей общаге в городке под Свердловском, февраль, холодрыга, все в валенках. А вот Огрызко как раз Москва досталась, Генштаб. Подробности уже забылись, как там и что… Но суть не стерлась, хрестоматийный пример, легендами оброс. Надо было похитить документы так называемого «черного ящика» — чертежи, описания и т.д. Огрызко все это проделал с блеском, но, возвращаясь ночью домой, плутая следы, случайно — так потом говорил — оставил сумку с документами в каком-то шальном «Рафике» на окраине Москвы. Что тогда поднялось! Какие большие звезды полетели, из-за этого мудака! А ведь мог хорошо себя зарекомендовать, за границу назначение светило, не без способностей ведь… Пусть спасибо скажет, что не ликвидировали тогда…

И вот еще одна встреча, может быть, последняя. Что-то он пронюхал, чего-то знает, что ему не положено, к Федору подходы искал. Зачем? Его люди проверили, — никогда они не встречались, знакомы не были, зачем полез к нему в тюрьму? Компьютер выдал несколько десятков вариантов, ерунда, в общем, но парочка «горячих» тем есть. Например, к объекту, то есть Огрызко, каким-то образом попали в руки сведения, компрометирующие людей, способствовавших тому, что Бурщак оказался в таком положении. Или такой вариант: предложить объекту в обмен на что-то помощь в освобождении. Или: объект располагает информацией, которую, если передаст Федору, тот сможет переломить ситуацию. Были и другие: объект предлагает Бурщаку деньги за освобождение, изменение меры подсудности. Ну это, по-видимому, исключалось, известно, что полковник ни деньгами, ни продуктами не берет. Впрочем, психологи предложили патрону пообещать или всучить полковнику Огрызко большую (для него, Огрызко) сумму денег, выкупить то, что у него есть, гарантировав безопасность. Но сначала надо узнать, имеется ли у него что-нибудь стоящее, и зачем он сунулся к Федору.

— Знаешь что, — сказал патрон, — мы с тобой знаем друг друга всю жизнь, давай без церемоний. Ты водку будешь или коньяк?

— Водку.

— Я тоже. Ну, вздрогнули, за встречу! Ух, ё-мое, забористая, стерва! Ты сальцо-то бери, сальцо! Это мы, белые воротнички, без лимончика не можем… Ну, давай по второй! Как на службе-то?

— Вы же знаете, наводили справки. На пенсию вот готовлюсь.

— Завидую тебе. А сможешь вот так сразу — все по боку, переключиться на другой ритм, я имею ввиду и голову, сознание, и в физическом плане?

— Черт его знает, попробовать надо.

— Шутка ли тридцатник с хвостиком в силовых структурах, это как наркотик. Ну, давай еще по одной, за тех, кого с нами нет. Пухом земля им.

— А я слышал окончание этого тоста по-другому, новые русские говорят: за тех, кого с нами нет. И никогда не будет. И на хрена они нам нужны.

— Во-во. Это в их стиле. Ну теперь давай о деле. Ты чего к нардепу в тюрьму пробивался? Я пока тебя спрашиваю, как товарища, хотя, можешь мне поверить, полномочия соответствующие на такие встречи и вопросы имею.

— Это звучит. Но позвольте не поверить.

— Это почему же?

— Интуиция подсказывает.

Оба рассмеялись. Такая у них была шутка в молодости, когда учились. Если не знал, что ответить на экзамене, всгеда отвечай: «Интуиция!» — и дело с концом, понимай как хочешь.

— Да нет, я серьезно.

— Основания есть не верить. Ты уж извини.

— Тогда уж совсем начистоту. Оружие на стол,— и патрон достал из ящика работавший диктофон и отключил его.-Второго точно у меня нет.

Достал свой и полковник Огрызко. «Так я тебе и поверил. Падло! Комната нашпигована жучками».

— Итак, с чего начнем?-Патрон бросил в фужер с минералкой две дольки лимона.-Ты же видишь, какая ситуация: Длинного прикончили в Венеции, Бурщак — в тюрьме, Кулака вчера пришили на Большой Васильковской в казино. И здесь вдруг ты пробиваешься к Бурщаку в тюрьму. Согласись, вызывает определенные подозрения.

— Послушать тебя, так я во всем виноват. Когда на самом деле…

— Чего замолчал? Договаривай.

— Да ты сам все знаешь.

— Я хочу от тебя услышать.

— Я знаю главное.

Этот диалог, когда оба старались не называть ничего, отделываясь общими фразами и полунамеками, свидетельствовал, что и полковник, и патрон опасались, как бы его визави не записывал разговор, спрятав еще один диктофон.

— Какие у тебя есть доказательства? — спросил, будто выстрелил, патрон в лоб.

— Диктофонная запись, сделанная 15 октября, в четверг, утром, за городом.

Помолчали. Патрон разлил водку, не чокаясь выпили.

— Ты лимон бери, не так развозить будет.

Намекает, что всего говорить и здесь, в его офисе, нельзя. Хорошенькое дело!

— Много людей еще в курсе?

— Да не очень, два-три человека. Хочешь послушать?

— Не все, фрагмент какой-то, навскидку.

Полковник Огрызко чуть перемотал вперед кассету диктофона, который перед этим положил на стол, предъявил патрону. Он и так не собирался ничего записывать, чувствовал, что в кабинете противозаписывающие устройства, на хозяина кабинета они не действовали, такая сейчас техника! Так что здесь Огрызко его перехитрил. Патрон не мог не понимать этого. Полковник еще раз посмотрел в его стального цвета щели-глаза. Патрон кивнул. Огрызко нажал кнопку.

— Мед,— раздался неестественно громкий голос Кулака.-Это клево, я мед люблю. Особенно с утречка. Ехал сюда и вспомнил армейскую поговорку: кому не спится в ночь глухую? Знаете?

— Кому же интересно? — это уже голос патрона. — «Зампотеху, петуху и х…».

Патрон кивнул: достаточно, мол, выключай.

— Знаешь, я всегда был о тебе высокого мнения, даже завидовал твоим способностям. Но видит Бог, завидовал по-доброму, никогда не делал зла, здесь совесть моя чиста, как на духу, да ты сам знаешь. Что так сложилось по жизни у меня и у тебя, по — разному,— кто теперь разберет, почему. Вот я тебе и советую, раз мы встретились лоб в лоб, отойди по-хорошему, дай мне пройти дальше, у меня с этим всем кое-какие планы. У тебя же — чисто оперативный интерес. Уступи, Николай Федорович, как товарища прошу, дай пройти. Любое твое желание принимаю. Слышал, ты на пенсию собираешься, хочешь пожить спокойно. Тем более, уступи, раз мы не соперники.

И патрон, подвинув к себе лист бумаги, написал шариковой ручкой: «150 000» и значок американских долларов.

— Можно прямо сейчас, но ты должен гарантии дать, Федорович. Чтобы все по-товарищески, чисто, без наколок.

Второй раз он назвал его по отчеству. Редкий случай, видно достал его полковник, под самые яйца, сбил дыхание, эх, добить бы, да нечем. Огрызко вспомнил, как в тот самый главный момент, когда рушилась его карьера, документы уехали в рафике, на собрании патрон, когда разбирали проступок Огрызко, демонстративно пересел от него на свободное место. То есть, знать не знаю и не хочу. Чтобы увидеть такое, как сегодня, стоило работать, как каторжному, все эти бессонные ночи, изможденность, тошнота и круги под глазами стоили того, чтобы увидеть, как патрон перепугано пишет цифры на бумаге и услышать, как величает его по имени отчеству.

Он взял у патрона ручку и на этой же бумаге написал: «250 т.» Погибать, так с музыкой! Все равно эту пленку некому сбагрить, никто не возьмет, шарахаются, как от прокаженного. Черт с ним! Да и хочется к концу жизни пожить как все, не белой вороной, какой он всю жизнь был, а нормально, не в бедности, по крайней мере, чтобы хотя бы о мелочах не думать. Вот именно: отойти от всей этой ментовской романтики, лежания по три дня в засадах, небритый, грязный и вшивый почти, хуже арестанта. Так не до чего и не долежался за тридцать шесть лет безупречной службы, ети его в душу мать! Выход единственный: заломить побольше с этого государственного деятеля и пусть себе катится дальше, а с него, полковника, перед пенсией — в самый раз, достаточно. Тем более, что один он против их всех — что может? Ничего. Только людей смешит.

Патрон выругался матом, про себя, конечно. Какая сука! Доллары еще научился правильно писать, что это за «т.», кто так тысячи обозначает, сразу видно — дилетант. Еще и цену себе набавляет. Надо во что бы то ни стало выпутаться из этой дурни, пообещать половину, выяснить, сколько их работало, кто в курсе и по одному передавить. Ах ты сука, Шерлок Холмс вшивый, ну подожди, заплачешь кровавыми слезами еще у меня.

— Сейчас могу только половину, остальное через неделю. Какие гарантии, что мы получим все, нигде не всплывет ничего потом?

— Так я же есть, остаюсь, всегда спросить можно.

— Нет, этого мало, придется расписочку, да и оприходовать как-то надо по бухгалтерии.

— Вот уж писать ничего не буду, точно. Отдаю все, что имею, гарантия — всегда здесь же, никуда не денется, так что давай, чтоб и я спал спокойно.

— Но ведь я хочу быть уверенным тоже, что завтра или через год не выступит кто-то в прессе с распечаткой, как сейчас это модно стало, и давай лапшу вешать, что в кабинете диктофон, в диване, в общем, сам знаешь…

— Патрон, ты меня знаешь, я писать ничего не буду, ни строчки. Мое слово тебе гарантия. Но если со мной что случится, чтоб ты знал, найдется человек, который это все обнародует. Но сам дергаться, — посуди, какой смысл, если решил уйти в сторону. Замышлял бы что,— зачем сюда кассету тащить, перед тобой открываться, я же голый сейчас. Прошу об одном — я тебе карты раскрыл, решил за свою работу вознаграждение в таком виде получить, — ты вокруг меня паутину не плети. Не в моих интересах после всего, чтобы это дело вдруг раскрылось, сам понимаешь…

— Я настаиваю на расписке, после чего расходимся в разные стороны. Иначе — тропа войны.

Патрон рассчитал правильно. При таком раскладе Огрызко некуда деваться, если они не сговорятся, преимущество будет у него, патрона. Он ведь теперь в курсе, чем располагает Огрызко, наверняка тот понимает, что обрекает себя на жизнь под прессом. Каждый день, каждую минуту жди, что тебя убьют. Нет, расписочку он выторговал, и это хорошо, можно потом обдумать, как ее использовать, когда полковник будет ликвидирован.

— Что я должен написать?

— Обычная форма, для отчета, куда эти деньги делись. И патрон, достав чистый лист бумаги, быстро написал: «Я, п-к Огрызко Н.Ф., получил от патрона 120 (прописью) тысяч долларов США в обмен на оперативную информацию, в чем и расписываюсь. Число, подпись».

Бесспорно, здесь скрывался какой-то подвох, но полковник уже переступил черту, ему стало одномоментно, решился — теперь надо идти до конца. А расписка — чтож, она не будет являться доказательством, также, как и пленка, копий с которой может быть сколько угодно. Понимает это и патрон, что же так вокруг расписочки суетится? Ладно, черт с ним, придется написать…

Пока он писал, патрон открыл вмонтированный в одежный шкаф, вернее, не вмонтированный, а замаскированный под обычный шкаф, сейф, вытащил оттуда бывший в многократном употреблении целлофановый кулек, высыпал содержимое,— а это были пачки долларов по сто каждая купюра, отсчитал двенадцать пачек, спросил будничным голосом:

— Тебе пакет дать, чтобы завернуть? Остальные через неделю, в это же время, здесь же. Лады?

Всего-то делов! Двенадцать несчастных пачек по десять тысяч, как мало стоит человеческое счастье! Было видно, что через руки патрона подобных пачек проходит видимо-невидимо, а вот полковник Огрызко таких денег отродясь в руках не держал. Сто двадцать тысяч! Целое состояние! Ему казалось, он проживет на эти деньги долго-долго. На самом деле, все, что связано с так называемыми денежными знакаками, оказывалось в реальной жизни миражом, блефом. Спросите любого, знающего толк человека, и вам скажут, что по нынешним временам сто двадцать тысяч — не деньги. Потому, как хорошая трехкомнатная квартира в Киеве с улучшенной планировкой стоит больше. Что еще можно на сто тысяч купить? Мерседес хорошего класса, но один, на другой не хватит. Ремонт подходящий сделать, евро, да и то едва уложишься. Так что все в этой жизни относительно. Для полковника Огрызко это было целое состояние. Патрон поднял рюмку:

— Тогда по последней, за то, что мы поняли друг друга. И в дальнейшем, чтобы понимали. Ведь это самое главное: здесь ни расписки, ни кассеты, ни что другое не является главным. Только честное слово — вот на чем все крепится. Мы поняли друг друга, слово дали. Поверили друг другу, я рад. Будь здоров, полковник!

Когда Огрызко ушел, патрон первым делом выключил диктофон, аккуратно перемотал кассету и спрятал ее в сейф, но не тот, откуда деньги доставал, в стационарный, в углу у стены. Туда же — расписку. Поставил кассету, оставленную Огрызко. Писали, наверное, с очень близкого расстояния. Было слышно посапывание ныне покойного Кулака, звяканье посуды. Как он проморгал? Жаль, такую точку придется менять. Все это надо еще думать и думать. Может, и не спешить его убирать, козла, и так убийств в последнее время слишком много, город гудит, надо, чтобы успокоились. Деньги накрылись, конечно. Где этот идиот будет держать их — дома, или на даче? В сберкассу не положит же. Впрочем, с него станется. Как на деньги смотрел, думал, сейчас глотать станет. Нет, такой в кассу не пойдет, в банк не отдаст, — дома под подушкой…

Вернулся за рабочий стол, ныла голова. Водка противная, а этому хоть бы хны.. Напоил, козел! Взгляд наткнулся еще на одну кассету, но уже видео. Начальник охраны, когда провожал Огрызко, положил на стол, молча, с понятным обоим выражением лица. Да ведь это же вчерашнее убийство Кулака! Включил видеомагнитофон. Замелькали кадры, почему-то черно-белые. Что за халтура? Потом догадался: в казино мало света, полумрак, чтобы себя не обнаружить, снимали скрытой камерой. Четверо играют в покер, народу в казино мало совсем, вон дата и время внизу. Перед каждым — большие фужеры с белой жидкостью, водка. В стакане Кулака еще и «сюрприз», скоро подействует, совсем развезет, а мат стоит какой крутой, прикуривают, сигарету от сигареты, совсем рассупонились блатные.

Крупье мечет, опять Кулаку не везет, швыряет карты. Хватает пепельницу — и в голову крупье, вот это да, таблетки подействовали! Крупье закрывает голову руками, видна кровь на пальцах, заливает белое жабо, кадр эффектный, хоть на фестиваль в Канны! Администратор бросается к Кулаку, тот уже где-то кий успел сломать, косит направо и налево... Бьет острым концом о голову администратора. Рядом сидящий игрок водкой ему в лицо, набрасываются втроем, руки скрутить хотят, все падают на пол. Не видно, возня, вдруг Кулак с пистолетом, стреляет. И сам падает, это охранник, не попавший в кадр, убивает Кулака, все расступаются, попал прямо в висок, чистая работа. Наповал. Конец фильма.

Патрон по селектору:

— А где тот парень, снайпер наш, что в казино?

— Оружие бросил и скрылся. С ним — сопровождение, где-то через час должен быть результат.

— Продолжайте.

Значит, не в Киеве уже, что ж, молодец, хорошо сработал, и он, да и вообще все, кто участвовал. Профессионально. Патрон любил, когда вот так вот, грамотно, продуманно, никакой самодеятельности. Жаль будет такого бойца, но иначе нельзя, таковы правила игры. А этого пидара Огрызко, хрен с ними, с бабками, тоже надо нейтрализовать, не верит ему патрон, вообще вся тягомотина не нравится, что-то есть в нем гнилое, еще со студенческих лет, неискренность какая-то, ложь.