Geum.ru

Является родиной живущих здесь

Вид материалаДокументы

Содержание


Часть третья. срединное море
Финал. жемчужное море
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   46


Андрей ЛАЗАРЧУК


ТРАНКВИЛИУМ

Это самое место, которое ты называешь изгнанием,

является родиной живущих здесь. И ничто не является

несчастьем, если ты не считаешь его таковым, напротив

же, кажется блаженным жребием все, что ты переносишь

терпеливо... Есть ли что-нибудь более ценное для тебя,

чем ты сам?

Боэций

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЯНТАРНОЕ МОРЕ

Всякое различие разъединяет, и все стремится к

подобию; поэтому то, что стремится к чему-либо другому,

по природе своей, очевидно, такое же, как то, к чему оно

стремится. Боэций

1

Тот памятный день начала лета тысяча девятьсот восемьдесят третьего

года от Рождества Христова, день, в который мятежный крейсер "Дефендер"

подверг бомбардировке гавань и нижний город Порт-Элизабета, дав тем самым

толчок беспорядкам и смуте вначале на Нью-Айрленде, и затем и на материке

- этот день леди Светлана не забыла до самой смерти, но совсем по другой

причине...

Утро начиналось безмятежно и размеренно.

- Кофе, мэм! - ослепительно улыбаясь, впорхнула Люси. Зеленые глазки

ее сияли. - Что желаете на завтрак?

Это был почти пароль, но Светлана решила уточнить:

- Милорд муж уехал?

- Да, мэм. Еще до рассвета.

- Что-то случилось?

- Я не знаю. Спросить у Филиппа?

- Не стоит, Люси. Последнее дело - лезть в дела мужа.

- О да, мэм. Итак, на завтрак?..

- Земляника, бананы, орехи, мороженое.

- Шоколад, мэм? Вчера привезли, наконец, тот, который вы любите.

- "Петровский"? Не может быть.

- Может, мэм.

Горький твердый палладийский шоколад был слабостью Светланы. Одной из

маленьких простительных слабостей. Он имел вкус детства. На Нью-Айрленде и

вообще в Мерриленде такого не делают. Здесь в ходу мягкие сорта с молоком

и дольками засахаренных фруктов. Это тоже вкусно, но иначе, иначе...

- О, Люси! Я так долго ждала этого известия! Теперь все пойдет

по-другому!..

Дурачась, она сказала эти слова - и кто же мог знать, что звучит

пророчество?

- Ванна готова, мэм. Мэй тоже готова. Вам помочь?

- Побереги силы до тех пор, когда я стану бабушкой...

Нельзя, нельзя бросаться словами. Пониже горла тут же возник

крошечный, но неприятный комочек. После двух лет замужества она так и не

совершила того, чего от нее ждали и требовали, - и теперь уже не надеялась

совершить. Констанс за спиной холодно и нагло говорила о разводе: по

закону три года бездетности есть самое веское основание для одностороннего

расторжения брака. Вся родня, весь этот несчастный баронский клан

навалится на Сайруса и вынудит его подать прошение. Их можно понять:

должен быть наследник...

Не сегодня. Об этом - не сегодня. И вообще - собственное тело

подсказывало Светлане, что дело не в ней. По крайней мере, не в ней одной.

Холодно отзвонили часы. Половина чего-то.

Встаем.

А вставать не хотелось. Наоборот, хотелось лежать и слушать звуки,

приходящие снаружи, из сада и далее: с площади, от почтовой станции, с

вокзала. И, впав в полудрему, досмотреть тот сон, который...

Забыла.

Обидно. Сон был из тех редких снов, которые оставляют после себя

множество взъерошенных мыслей и чувств, но сами - исчезают, испаряются,

как пролитый эфир, и - не удержать, нет.

Жизнь - слишком скучная штука, чтобы еще и забывать взъерошенные сны.

Тем более - жизнь в этом чистом, богатом, удобном, но, Боже мой, до чего

размеренном и чопорном доме, где все известно наперед, где даже мухи в

кружевных чепчиках...

Спасибо Люси - без нее хоть волком вой.

Ма-аленькой такой волчицей...

Светлана откинула покрывало и спустила ноги на пол. На мягкий

болотного цвета ковер. Вот и с этим ковром: ей хотелось сине-белый, но кто

ее спрашивал? Милорд муж распорядился...

Она нащупала плетеные домашние туфли, приняла от Люси халатик. Хуже

всего, что эти мысли, когда-то стыдные и пугающие, стали почти привычными.

Одна услада - титул.

Леди Стэблфорд.

С заспанной и всем недовольной мордой. Смешно.

Ванна ждала: прекрасная дубовая лохань, полная горячей воды и взбитой

душистой пены. И Мэй ждала, смуглая, голая, в кожаном блестящем

передничке. И там, в воде, пахнущей бантусаном и яблоневым цветом, под

крепкими и нежными руками ваннщицы, Светлана понемногу вернула себе легкое

и даже приподнятое настроение забытого сна. Ну, разведется с ней Сайрус -

и что? В двадцать лет жизнь не кончается, мир велик, городов много...

Титул она потеряет? А видела я этот титул знаете где? Боцман Завитулько

вам скажет.

Отец, конечно, расстроится. Что делать - не бывает же так, чтобы

никто даже и не расстроился. И потом - целый год впереди, мало ли что

может произойти за год?

Она не заметила, что последние слова произнесла вслух.

- Конечно, мэм, - отозвалась Мэй. - Но знаете, что я вам скажу?

Лежачие камни обрастают мхом.

- Доля наша такая - лежачая...

- О да, мэм. По крайней мере, мужчины должны быть в этом уверены. Но

это не значит, что лежать мы должны все время на одном месте.

Светлана вдруг покраснела. Сон вспомнился. Медведь. Молодой медведь.

Она занималась с ним любовью.

- Что я скажу, миледи, - Мэй понизила голос. - Это все только кажется

сложным. И страшным. Вы уж мне поверьте. Уж это-то я знаю.

- Нет, Мэй, нет...

- Так вот сразу и нет. Вы поразмыслите тихонечко. Главное ведь -

никому никакого убытка, а лишь одно сплошное удовольствие и исполнение

желаний.

- Не надо, Мэй. Даже слышать о таком не хочу.

- Словом, как надумаете - шепните мне или Люси. Мы ведь вас любим.

Правда же.

Мэй размяла ее на жесткой кушетке, помогла одеться в домашний костюм:

широкие льняные штаны и льняную же блузу цвета морской травы с

пепельно-серой отделкой. Волосы, заколотые на время купания, Мэй

распустила и стала расчесывать тяжелым серебряным гребнем. Сидя перед

опотевшим по краям зеркалом, Светлана смотрела на себя - и нравилась себе.

Да, чуть бледноватое лицо, и больше, чем хотелось бы, веснушек на щеках, и

скулы напоминают о далеких татарских предках - но зато глаза! Зато волосы!

Если вот так наклонить голову и взмахнуть ресницами, у мужчин сразу

слабеют колени. Ах, говорил ей тогда, перед свадьбой, Левушка Каульбарс: в

такие глаза - как в омут!.. Где он теперь, Левушка? Вправду, как в омут.

Тихо, в ночь, втайне от всех ушли тогда кильботы...

А в волосы влюбился Сайрус. Не во всю ее - только в волосы. Вот они -

бронзовая волна. Недолго длилась влюбленность, да кончилась свадьбой.

Именно - кончилась. Любовь так и не пришла, и семьи не получилось, и вот

живут приветливо, но отдельно друг от друга два человека, играющие в

общность душ да изредка дополняющие какие-то гимнастические упражнения в

постели...

За завтраком Светлана спросила утренние газеты. Итак, что делается в

мире, пока мы спим? "Морнинг экспресс" повествовала о небывалом по

дерзости ограблении почтового поезда, явлении Пресвятой Девы в семейной

часовне виконтов Росли, возвращении экспедиции Брезара, пытавшейся

подняться вверх по Таранусу, сорокачасовом полете монгольфьера "Гэллант

игл" с тремя аэронавтами... А также о начале гастролей петербургского

театра мод "Амфитрита"! Новейшие фасоны, прекрасные ткани, коллекция

шляпок, мехов и обуви из "Корабельного пассажа"!!!

Эта новость затмевала все.

Что в Сайрусе совершенно замечательно - так это полное отсутствие

скупости. Поэтому и родственники, кстати, считают его белой вороной и

смотрят чуть косо. Другое дело, что он совершенно не умеет тратить деньги.

Он делает это так же равнодушно, как ест, ведет дела, пишет письма,

беседует не о флоте и занимается любовью.

- Люси! - и у Люси сразу же начинают чуть иначе блестеть глаза. -

Одеваться! Мы едем в "Торговый двор"!

Нельзя же, в самом деле, появиться на людях в платье, в котором тебя

уже видели...


Глеб перегнулся через парапет и посмотрел вниз. Кажущиеся маленькими

волны с шорохом накатывались на каменистую полоску пляжа, проваливались -

и уступали место следующим. Иногда как бы крошечные камешки вдруг

срывались с места и шустро мчались куда-то: рогатые крабы рылись в порах

этого естественного фильтра и, понятно, получали свое. У крабов были

весьма ощутимые преимущества перед ним, Глебом Мариным, выпускником

престижной школы Джессапп...

Последние полгода он доучивался лишь благодаря доброму к нему

расположению совета попечителей и директора мистера Трэйна. Ты закончишь

курс, юноша, и получишь диплом, это я тебе гарантирую, сказал мистер Трэйн

тогда, после так страшно несостоявшихся рождественских каникул, но больше

ничего я тебе гарантировать не могу. Я буду работать ночами, сэр, сказал

Глеб, чтобы... Нет, юноша, мы этого не допустим, - и Глебу показалось, что

мистер Трэйн улыбнулся.

И вот приходится начинать буквально с нуля: имея в кармане шесть

фунтов четыре шиллинга, в школьном ранце - смену белья и диплом с золотой

печатью, в голове - неясный гул, а в сердце - страх и неуверенность... и

не имея: крыши над головой, родственников, знакомых (хороших),

рекомендательных писем, планов, особых на что-то надежд...

Но небо было ослепительно-синим, и ветер дул в спину. Темная полоска

гор на островах Виктории и Роэл-Оук угадывалась на горизонте, и на фоне ее

выделялись паруса скользящего к югу, на материк, многомачтового барка.

Паруса малых судов и лодок теснились в Коммерческой гавани, а прямо

напротив Глеба стоял на якорях старый крейсер "Дефендер", стационер: сын

директора Трэйна служил на нем лейтенантом, и офицеры корабля бывали

гостями школы. В конце концов, наймусь в матросы, с усмешкой подумал Глеб.

Почему нет?

Он оттолкнулся от парапета и уже хотел было идти - все равно куда -

как вдруг заметил неясное движение внизу, среди камней. Вернулся и стал

искать взглядом то, что на миг привлекло внимание.

Да, вон там, на границе воды и камней, справа, довольно далеко -

мелькнуло что-то светлое. Потом еще. Он пошел в ту сторону, стараясь не

отрывать взгляда. Мешали растущие на обрыве кусты черной аралии - но как

раз там, где надо, был просвет.

Застрявшее меж камней, опутанное водорослями, колыхалось в волнах

тело человека.

Вот это да! Глеб огляделся. Он знал, что в подобных случаях следует

немедленно позвать полицию. Но в такую рань на бульваре не было не то что

констебля - вообще никого! За час, что прошел с момента его торжественного

прибытия на Приморский вокзал - а бульвар начинался непосредственно от

привокзальной площади, - и до сего мгновения Глебу встретились три

человека, из них двое - дворники. И вот четвертый - покойник. К чему бы

это?

Тем временем покойник сделал бессильно-судорожное движение, пытаясь

уцепиться хоть за что-нибудь и выбраться из воды, и Глеб понял, что искать

констебля некогда.

Спуск к воде был шагах в ста. Крутая полуразрушенная каменная

лестница. От нижней ее трети вообще мало что осталось - поработали

весенние шторма. Но Глеб ссыпался по ней, как горошина, и запрыгал по

камням, думая лишь об одном: не подвернуть ногу. Ногу. Тогда все... Он

добежал быстрее, чем рассчитывал. А может быть, ему так показалось.

Человек, застрявший в каменной щели, из последних сил удерживал лицо

над водой. Глеб упал на колени, схватил его за плечи, и человек вдруг

вскрикнул и обмяк. Он был тяжелый и скользкий, и не раз вырывался из рук,

но Глеб все-таки выволок его на сухое место. И, обессилев, сел рядом.

Стоп! Надо же что-то делать... Он стал лихорадочно перебирать в

памяти свои знания и полузнания, применимые к подобному случаю.

Он наглотался воды... волны захлестывали его с головой, и он вполне

мог наглотаться воды... повернуть лицом вниз и вызвать рвоту. Ага. Ну и

тяжелый же ты... Теперь свести локти и начать их поднимать...

Фонтан!

Опустили локти... С воем пошел воздух. Ребра хрустят?

Все равно - еще раз. И еще. И еще.

Фонтаны слабели. Еще чуть-чуть...

Отдохнем.

Зашевелился. Приподнялся - и с воплем схватился за бок.

Но - смотрит. Что-то хочет сказать.

Только сейчас Глеб смог разглядеть, кого именно выволок из воды.

Мужчина явно старше и крупнее его самого - хотя Глеб далеко не малыш,

шесть футов сто восемьдесят фунтов, вице-чемпион по плаванию. Лицо мужчины

породистое, узкое, подбородок выдается вперед - и вся правая половина

этого лица превращена в сплошной кровоподтек. По разодранной рубашке

расплываются красные пятна. И изо рта - тоже струйка крови. Кроме рубашки

на нем черные с серебряным галуном брюки флотского офицера...

- Кто вы? - наклонился Глеб. Яростно билось сердце. - Что произошло?

Вместо ответа человек отвернулся, одной рукой оперся о землю, другой

обхватил себя поперек груди - и его стало рвать. Наверное, ему было очень

больно, потому что он кричал.

Именно в этот миг Глеб будто бы проснулся. Запах чужой рвоты пробил

дыру в его непрочной броне...

...ты знаешь, что мы с тобой сотворим, русская срань, но страх исчез,

и Глеб стал драться - драться так, как дрался бы в свой смертный час, - и

они не выдержали, они ведь хотели только позабавиться, эти четверо, но вот

потом - потом ушли все силы, и он сидел на грязном полу и блевал от запаха

мочи, пива и собственного пота...

...и возникло вдруг странное чувство: вплавленности себя в этот

кусочек мира на стыке трех стихий, и все вокруг было чудовищно реальным,

преувеличенно выпуклым и плотным, а сам он, напротив, кончался сразу под

кожей, и что находится в глубине его тела, не знал никто. В музее янтаря

он видел глыбы с ящерками и громадными стрекозами внутри - и там у них, в

их остановленном времени, было, видимо, то же самое: невозможно

сгустившийся и ароматный воздух, и мелькание пятен света и полутьмы

снаружи воздуха. И только что смерть посетила это место, побыла и

удалилась без звука - значит, опять какая-то грань, какая-то точка

перемены...

Он весь внутри шарахнулся от этой мысли, но тут же забыл обо всем,

потому что человек - офицер - всем корпусом развернулся к нему и, с трудом

выталкивая из себя звуки, сказал:

- Ххо... тхы? Студенх?

Через секунду Глеб понял его.

- Я школьник. Я из школы Джессапп, знаете?

Показалось, что офицер кивнул утвердительно. А может быть, просто

сглотнул.

- Майхик, бехи... кх кхоменданту порта... кхмм! Пехедай: мяхешш на

"Дефенхехе"... кхмм!.. Кхоманхихх убит, офихэххы под ареххом. Вохх,

дерхы... - он вынул из кармана и вложил Глебу в руку мокрый кожаный

бумажник. - Там мой хэтон...

- Что там?

- Хэтон... аа, ххехт...

- Я вас не оставлю, - сказал Глеб. - Вам нужен врач.

- Вхемени нех, - почти спокойно сказал офицер. - Бехи.

- Вам не подняться одному. Там очень круто и не за что держаться.

- Не спохь, - сказал офицер. - Дотехпью. Увихехх хонсхебъя - скхажешь

ему. Вхе, бехи. Помнихь, ххто скахать?

- Мятеж на "Дефендере". Командир убит. Кто вы?

- Хоххэтах Стэбхоххт.

- Лорд Стэблфорд?

Офицер кивнул.

- Я понял вас, милорд. Я все передам. Но, может быть, все-таки?..

- Нех.

Несколько раз оглянувшись, Глеб добрался до лестницы - и понял, что

зря пытался настоять на своем. Даже в одиночку - было трудно. Три десятка

футов скользких от песка и неустойчивых руин. Как он умудрился спуститься

здесь?..

Он перелез через решеточку, запиравшую лестницу, и под

неодобрительным взглядом какой-то няни с коляской бросился бежать по

бульвару. Комендатура порта - в той стороне... Проклятье: ни одного

полицейского, лишь няни с колясками, да пожилые джентльмены, да мальчишки

с газетами... Наконец в боковой аллее мелькнул белый пробковый шлем.

- Констебль!..

Долгие минуты на объяснения. Зато потом - трель свистков, и конные, и

фаэтон: "Гониии!.." - и кучер испуганно озирается на усатого констебля со

свирепыми фарфоровыми глазами, и клены по сторонам. "Берегиииись!" - на

повороте Глеба бросает на констебля, а тот ничего не замечает, лишь

смотрит перед собой, и до Глеба опять с запозданием - в который раз

сегодня с опозданием! - доходит: мятеж на "Дефендере"! Командир убит! На

улицах неистовая толкотня, все мечутся, выкрики продавцов газет: "Дерзкое

ограбление почтового поезда!" И из-за этого стоит кричать?.. Рыжие и

полосатые тенты над витринами, цветные огни и тени за стеклами. Как же

это: мятеж на "Дефендере"? Зачем? И - что будет? Что-то будет, что-то

будет, что-то будет - отлетает от стен звук подков. "Беррррегись!" Тихая

аллея, вязы и дубы, и в конце ее - особняк красного кирпича...


Увы, с дерзким налетом на "Торговый двор" и его ближайшие окрестности

пришлось повременить, ибо заявились - по-родственному, без предуведомления

- Констанс с мужем Лоуэллом. Узнав, что Сайруса нет, они вознамерились его

ждать. Не замечай нас, дорогая, мы найдем, чем заняться в этом доме,

правда ведь, Ло. Конечно-конечно, очень не хотелось бы тебя стеснять...

Все равно неизбежно требовалось отсидеть сорок пять минут, мило щебеча.

Сегодня Констанс более чем когда-либо напоминала растревоженное осиное

гнездо. Чувство опасности, исходящее от этой немолодой, но все еще

привлекательной и красивой дамы, было острым, ни на чем реальном не

основанным - и потому тревожащим вдвойне. Светлане приходилось неотрывно

следить за голосом и руками. И надеяться на то, что Констанс с высоты

своего возраста (а тридцать семь прожитых лет, господа, это не шутка,

нет!) не сумеет оценить Светланину сообразительность и пренебрежение

общепринятыми нормами - не в поведении, упаси Господи, - в оценках, всего

лишь в оценках. Ну и что? - часто говорила про себя Светлана, восклицая

хором с остальными: "Ах, какой пассаж!" И - наоборот...

Светка, ну что ты ломаешься? - убеждал ее отец. - Лучшего все равно

не найдешь. Упустишь счастье - не поймаешь...

Это точно, - сказала она тогда. - В конце концов, что я теряю?

Она действительно не потеряла ничего.

Бедный папка, любимый ты мой, ты просто устал, ты вымотался весь,

тебя допекли безденежье и безнадежность - а тут подвернулся случай хотя бы

дочь упрятать под теплую крышу. Да, и дом, и тепло, и надежные стены... но

зачем называть это счастьем? Это лишь отсутствие неудобств, долина меж

двух перевалов. Правда, люди и живут-то в основном в долинах...

Как ты там, папка? Здоров ли? Три месяца, как вошел в порт "Ривольт",

привезя целую пачку писем. Когда ждать следующих? Или уже, наконец - сам?

Вернулся же Брезар - а он отплыл позже. Правда, и путь его был короче...

- ...просто невозможно видеть, дорогая, как очаровательны бывают эти

щенки, беспородные тварюшки, и как Юкка понимает, что согрешила, прячет

глаза - а из побега вернулась с такой мордой, с такими глазами, что

хотелось ей сказать: "Съешь лимон!" - так вот, щенки просто

очаровательные, о-ча-ро-вательные! И теперь проблема...

Одни у нас проблемы, мрачно подумала Светлана, ладно, вы щенков

утопите, чтобы не мучились от своей беспородности, а меня куда денете?

Самой, что ли, утопиться? Как бы славненько было...

Она вдруг - что-то подбросило ее - вскочила и оказалась у окна, рядом

с Констанс - щека к щеке. У подъезда разворачивалась чужая карета, лошади

ржали, а двое полицейских, придерживая под локти, вели осторожно -

Сайруса! Чужой черный плащ был на нем, и чужая рука в перчатке показалась

из окна кареты, махнула и исчезла.