Является родиной живущих здесь

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 46

обратно, отряхнул руки. Подошел к следующему вагону...

- А ты-то кто? - спросил вдруг охранник. Голос у него странно

изменился, и Глеб не мог уловить интонации. - Вроде как видел я тебя

где-то...

- Какая вам разница? - пожал плечами Глеб.

- Да просто интересно узнать, чем такая срань, как Алик, может

завлечь нормального парня. А, постой... ты же, наверное, беглого генерала

сын?

- Никакого я не беглого и никакого не генерала...

- Генерал Марин - разве не твой отец?

- Марин... А почему - генерал?

- Звание у него потому что такое было. В двадцать шесть лет генерала

получил, а эмгэбэ - это не авиация, там молодых не жаловали. Сам Сталин,

говорят, распорядился... Шесть лет начальником Тринадцатого пробыл, а в

пятьдесят третьем возьми да и дай деру...

- Если вы думаете, что я что-то понял, то ошибаетесь, - сказал Глеб.

Понял-понял-понял, - отдалось в голове.

Вернулся Альберт, чем-то довольный, поплевал на ладони, обтер о

штаны.

- Ладно, - звенящим голосом сказал он. - Я добрый сегодня. Поедешь с

нами. Теперь, Глеб, до самого Шарпа - с ветерком...

И в глазах его полыхнуло то ли безумие, то ли отчаянное веселье.

Олив плыла на спине, поглядывая на все еще недалекое зарево, и чистая

вода омывала и успокаивала, и придавала силы. Самое страшное осталось

позади, а море не выдаст. Море не выдаст никогда...

Все-таки что-то с нею успели сделать эти проклятые душееды, потому

что ни скрипа весел, ни плеска она не услышала и не поняла поначалу, чьи

это руки хватают ее и вытаскивают из воды, и очень удивилась, увидев

круглые лица Дорис и Арчи. И еще удивилась, что смогла в кромешной тьме

ночи эти лица рассмотреть, но оказалось, что небо уже светлое и солнце

вот-вот покажется над вершинами.

- То проклятые люди, - сказал отшельник, поправляя на Светлане

одеяло. - Грех о них говорить и думать даже - грех. Забудь все, дочь моя.

Забудь навсегда...

И Светлана забыла, скользнув обратно в сон. Она уже знала, что только

в снах может встречаться с Глебом, потому что и раньше они так жили в этом

мире: он по ту, а она по эту сторону сна. Их призрачно и непрочно свело

когда-то, но долго это продолжаться не могло, потому что - как вынести

такое счастье? Рвется все... Мятный вкус питья, что давал ей отшельник, не

имеющий имени, заполнял собой все, и сны делались мятными, холодящими,

зеленоватыми... и исчезали в миг пробуждения. И точно так же исчезало все

сущее, стоило закрыть гла...

Отшельник посидел над нею, уснувшей большеглазой

полудевочкой-полуженщиной, испуганным ребенком, отчаянным путником,

готовым к стомильному броску через снежные горы. Для сильных мужчин этот

путь. Он сам, дюжину дюжин раз ходивший через большой хребет Эльфийских

гор, перед каждым новым выходом испытывал томление души, которое

приходилось одолевать внутренней силой. А эта... Но он почему-то знал, что

она - перешла бы горы. Если бы лихорадка не свалила ее так внезапно... и,

надо признать, вовремя. Затяни болезнь с началом - и там, в горах, помочь

было бы труднее.

Все хорошо. Лихорадка не длится долго, а с выздоровлением прибывают

силы. Он поможет ей дойти до Логова... а оттуда путь легкий и прямой.

Что бы ни гнало людей через горы - монахи ордена святого Филиппа не

вправе отказать им в помощи и сопровождении.

Что бы ни гнало людей... Отшельник вздохнул, взял лампу и пошел в

свою землянку. По примеру патрона, филиппианцы должны были проводить ночи

в земляных ямах. Или в снежных ямах, если случалось такое...

Там их и хоронили, когда приходил срок.

11

- Дафна, открой окно, - сказал сэр Карриган. - Накурили...

Дафна молча и неодобрительно пошла к окну. Последние годы она

передвигалась все тяжелее, сказывались немалый вес и старые раны: одно

падение в карете с моста чего стоило...

Были моложе. Были легче. Были, наверное, глупее...

Черт. Накурили. От этого, наверное, нет мыслей.

Чай остыл. Плохо. Все плохо.

Тугой от ароматов сада воздух с трудом тек через подоконник. Как мед

из банки...

- Ступай спать, Дафна, - сказал он. - Завтра подниматься рано...

Поворчав для порядка, старуха ушла. Да, старуха... Даже не верится,

что когда-то... Он не стал вспоминать.

Разболтал тепловатый чай, выпил, морщась. Одно название, что чай.

Враги бы мои его пили...

А веселые враги пьют бренди - и ничего не боятся. Чего им бояться -

молодым и здоровым... Так до последнего момента и не будут бояться, так и

будут пить бренди - до последнего момента. А он придет, последний

момент... скоро придет. Идите.

Две новости, сэр Карриган, одна плохая и одна очень плохая. И зубы

торчат. Терпеть не могу, когда зубы торчат. Даже ровные красивые зубы

прирожденного горлогрыза. С чего начнем? - и смотрит, как хозяин. С

плохой? С плохой. Некий агент-аналитик похитил огромную сумму американских

денег, полученных за проданные туда наркотики, и бежал - скорее всего,

туда же, в Америку. Потому что - зачем нашему человеку бежать куда-то еще?

Так, а очень плохая? По пути он прихватил нашего интересанта...

Идиоты!!!

И с этими людьми - готовить Преображение!

Боже, Боже... Впрочем, других нет. Придется с этими.

Преображение.

Вдруг сбилось дыхание. Он встал, подошел к окну. Оперся кулаками о

низкий подоконник. Вязкий шелест наполнял сад. Странными голосами

переговаривались ночные птицы. Жуки-фонарщики бродили, потухая и

разгораясь, по стволам и ветвям смоляных пальм. Середина лета...

Полгода до выборов.

Полгода до начала Преображения.

Если изберут, усомнился кто-то внутри. Изберут. Никуда они не денутся

- изберут!

Стадо. Просто большое стадо.

Вы еще не знаете этого - а вас уже ведут. Вы проголосуете точно так,

как вам скажут. Потому что есть люди, которые умеют разыгрывать выборы

буквально по нотам. И эти люди - на моей стороне. Поэтому именно я

покажусь вам самым разумным, мудрым и привлекательным. Это так просто...

И вот тогда - начнется настоящая жизнь!

Он пристально всмотрелся в неясные тени и мерцания за окном.

Электрический свет.

Моторные плуги и экипажи.

Корабли-гиганты, движимые паром и электричеством.

Воздушные суда из ажурной стали и алюминия, покрывающие за час многие

сотни миль.

Лекарства - от всех болезней. Больше не будут умирать дети.

И - никакого рабства, омерзительного, постыдного рабства! Никакого

невежества, никакой несправедливости, при которой одни купаются в роскоши,

а другим приходится ходить в обносках...

Ну-ну, сказал он сам себе, полегче. Ты не на митинге. Все это лишь

средства...

Но как же они сумели упустить сопляка Марина?! Не катастрофа,

конечно, но большая потеря. Мальчишка мог оказаться очень полезен... если,

конечно, то, что сообщил рамолик Бэдфорд, хоть наполовину правда.

Очень странная история с мальчишкой. Грач доложил, что ликвидировал

его... Ошибся или предал? Или это другой мальчишка? Во всех предположениях

слишком много натяжек. И - слишком много совпадений. Если мальчишка не

тот, то как он проник в промежуточный мир, минуя вход? А если тот, то

какого черта сунулся в лапы Парвиса, если, по здравом размышлении, должен

был держаться от всех парвисовских резиденций на десять пушечных

выстрелов?

Что-то здесь не то.

Марин... Таинственная личность - хотя, казалось бы, весь на виду.

Путешествия, книги, слава. И - невидимый стержень, на который это все

нанизывалось. Тайные цели, тайные поиски. Тайные находки. И даже - тайная

смерть. Не удивлюсь, если окажется, что он жив. А рядом с ним и на полшага

за плечом - о, Кристофер Вильямс... Неисчислимо ваше коварство, полковник.

Задумали что-то вновь? Вы виртуозный игрок, полковник, но у нас гораздо

больше ферзей.

Он вдруг ощутил холодок, будто увидел именно это: огромную шахматную

доску, белые атакуют, готова многоходовая комбинация, ведущая к мату

черного короля... но есть что-то в расположении фигур такое, что

заставляет съеживаться кожу на спине... какой-то неуловимый дефект...

Видение побыло секунду и исчезло.

Нервы.

Ладно, пока оставим это за скобками. Мальчишка, как уверяет Парвис,

дал деру в Америку вместе с Величко (вот и вспомнилось имя!) - значит, из

игры выбыл. Хотя - со слов Парвиса... Вечно приходится делать поправки на

Парвиса. Ну что ж, Америка сэру Карригану не понравилась. Это, конечно,

эффектно и здорово, сказал он тогда сопровождавшему его Парвису (везде

этот Парвис, черт бы...), но уж слишком шумно и суетно. Парвис улыбался,

будто Америка была его личной заслугой.

И вдруг что-то повисло в памяти.

Величко и Марин. Эта связка имен уже существовала раньше.

Закололо сердце.

Он решительно подошел к столу, выдвинул потайной ящичек и достал

серебряную фляжку с монограммой. Еще папаша Карриган принял ее, в числе

прочего имущества, в залог от адмирала Эдвардса, собиравшего средства на

экспедицию к морю Смерти. Адмирал так и не предъявил депозитарную хартию:

экспедиция его лишь подтвердила, что море так называется неспроста. И вот

- задержалась фляжка в чужих руках... Сэр Карриган (папаша купил рыцарский

титул буквально за несколько часов до рождения первенца, а то не видать бы

новорожденному такого греющего душу уточнения перед фамилией) налил в

кофейную чашечку на Два пальца драгоценного монастырского бренди и

проглотил в несколько глотков, презрев и вкус, и теплоту, и аромат.

Рамолик Бэдфорд навел его когда-то на этот напиток - незадолго до того,

как гады врачи запретили и пить, и есть, и вообще - запретили все.

Итак, Величко и Марин. Величко, именем Альберт, такой невысокий и

полноватый, из группы аналитиков... точно. Это он занимался поисками

пропавшей библиотеки Марина-старшего. Не нашел... якобы не нашел...

Неужели Парвис не заметил этой связи? Или заметил, но промолчал?

Зачем?

Каждый играет, как умеет...

А если этот Величко никакой не дезертир и цель его - не вонючие

бумажки... О, черт!

Нет. Никаких спекуляций. Берем только то, что известно. Иначе

заговорами и провокациями мы объясним что угодно.

Хотя, конечно, заговоры иногда случаются...

Он даже рассмеялся вслух.

Взял лист бумаги, карандаш. Нарисовал кружочек, написал: "Марин".

Другой кружочек: "Велич". Под этим кружочком нарисовал мешок с деньгами,

сбоку - книгу. Потом расставил еще кружочки: "Бэдфорд", "Грач", "Женщина

Мар. 1", "Женщина Мар. 2", "Парвис", "Вильямс", "Охранка"...

Как шахматы, на миг перед ним возникла зеленая лужайка с живыми

людьми, видимыми как бы сверху и сбоку. И в этом ракурсе становились

видимыми их намерения и чувства. Теперь ясно было, что Величко и Марин ни

о какой Америке не помышляют, а Бэдфорд простоват, а Грач слишком себе на

уме - но, похоже, запутался в собственных сетях... и что чего-то главного

на этой схеме нет.

Потом видение погасло.

Сэр Карриган откинулся на спинку стула. До завтра, решил он. Нельзя

перенапрягаться. Надо себя беречь, лелеять и хранить. Чтобы, когда придет

время - с толком потратить.

Он еще раз взглянул на схему. Конечно, не хватает Марина-старшего.

Куда мы без тени отца?

Он встал - в голове слегка покачнулось, упоительно и полузабыто - и

подошел напоследок к окну. Как пахнет смолой!... Небо начало светлеть,

обозначились крыши и кроны. Ночные птицы смолкли, а утренние еще не начали

петь. Но жуки-фонарщики почему-то продолжали свое мерцание, теперь уже

синхронно: все вместе вспыхивали и вместе погасали, и обычно это

происходило как раз под последние ночные песни... Сэр Карриган не успел

осознать это несовпадение: что-то тупо толкнуло его в грудь, на миг

показалось: летящая птица... он посмотрел, но ничего, понятно, не увидел,

поднял руку, чтобы потрогать ушибленное место - рука пошла неверно, как

чужая (допился, мелькнула дикая мысль), тогда он повернулся к окну спиной

и в свете лампы увидел что-то черное и прямое, похожее на сигарный футляр,

торцом приклеившееся к груди. Теперь, ведомая глазом, рука смогла

коснуться этого предмета, шероховатого на ощупь - и тошнотная слабость

вдруг пролилась вниз, растворила ноги - и пол, внезапно встав вертикально,

не больно ударил его по виску и укатился назад, а потом исчез совсем, и

следом исчезло пятно света на потолке, и наконец, как видение, исчезло

вообще все.

12

Не спи, толкал Глеба Альберт, не спи! - но Глеб все равно засыпал.

Слишком уныл был пейзаж, слишком монотонен - перестук колес. Эх, не ко

времени... - кипятился Альберт. Пленный Гоша то ли спал, то ли пребывал в

забытьи. Поперек груди его охватывал ремень. Альберт суетился лихорадочно.

Он то порывался обучать Глеба стрельбе из автоматического карабина -

стрельба не представляла трудности, важно было понять, что только первая

пуля летит точно в цель, - потом принялся демонстрировать внутреннее

устройство оружия. Оно было простым, но Глебу в его состоянии -

недоступным. Внимание проскальзывало. Потом он попытался поставить Глеба

впередсмотрящим: ногами на ограждение, придерживаться за поручень на крыше

вагончика - и так и смотреть поверх вагонов. Сначала это было здорово:

ветерок отогнал было сон, - но потом стало еще хуже. Наконец Альберт

понял, что ничего ему от бревна по имени Глеб не добиться, он остановил

поезд, отвел Глеба в средний вагон и уложил на какие-то мешки. А потом -

Глебу показалось, что прошло минут пять - вернулся и разбудил его.

Была ночь, та фосфоресцирующая ночь пыльного мира, когда света

достаточно, чтобы видеть вблизи - и чтобы подсвечивать висящую в воздухе

тонкую взвесь так, что все отдаленные предметы становятся размытыми,

искаженными и вообще неразличимыми. Злоба, боль и тоска наполняли все в

этом проклятом мире, и приходилось мириться, потому что - ничего, ничего

не поделать....

- Глеб, - тихо сказал Альберт. - Встань, пожалуйста. Так. Отойди

сейчас шагов на триста и ляг на землю. Лучше - за какой-нибудь бугорок.

Если что-то случится сейчас... в нормальном мире мы около Шарпа,

сориентируешься. Старайся уйти в Палладию. Там им будет гораздо труднее

достать тебя. И обязательно свяжись с Департаментом охраны. Пусть изо всех

сил ищут библиотеку твоего отца. Все самое важное - в ней. И деньги забери

с собой на всякий случай... Ну, иди.

- Зачем? Что ты собрался?..

- Извини, долго объяснять. Они могут обнаружить нас в любую минуту.

Пока нам просто сказочно везет. Давай, я считаю до трехсот.

И Глеб, как было ведено, ушел куда-то, волоча свой тяжелый мешок, и

лег, и лежал долго без мыслей и сна, как последний человек на земле. Потом

он услышал, что зажурчал мотор локомотива, скрежетнули бамперы, медленно,

а потом все быстрее застучали колеса... Тогда он заплакал, поняв, что уже

теперь-то точно - один. Ему стало безумно жаль себя, жаль так чисто,

пронзительно и проникновенно, что звук шагов и голос, позвавший его, он

воспринял как надругательство над этой святой жалостью...

- Уходим, - Альберт взял его за руку. - Уходим, Глеб, дружище, уходим

скорее...

Уйти они не успели. Прямые и плотные, как бревна, лучи заметались

там, куда укатился поезд, а потом - на полнеба вымахнуло голубовато-белое

пламя, земля больно ударила по коленям, заставляя встать, но теперь уже

Альберт повалил его на землю, в пыль, прижал - страшной упругости звук

прошел, пролетел над ними и сквозь них, оставив после себя пустую звенящую

тишину... уходим, уходим, немо кричал Альберт, а Глеб все никак не мог

сжаться, чтобы уйти. Вновь полыхнуло: желто, дымно, - побагровело, потом

еще - глухие взрывы один за другим и трескотня, и металлический гром, как

от ударов о железную крышу, и что-то с визгом впилось в землю рядом, а

что-то пролетело, гудя и вздрагивая, над головами... языки огня все выше

лезли в небо, и на их фоне видна была медленно клонящаяся к земле

сторожевая вышка...

Наконец, они смогли уйти.

Сначала было невыносимо тихо, темно, неподвижно. Будто пропало вообще

все. Потом прорезался острый запах йода и смолы, потом - перебор ветра в

ветвях, далекое живое дыхание моря... Они поднялись и увидели близкие

огни.

Пять часов спустя рыбацкий шлюп, сильно кренясь и зарываясь в

короткую злую волну Пролива, нес их к островам Тринити...

Олив очнулась - и сразу все вспомнила. Значит, не помогло... Она

брезгливо отстранилась от мальчишки - он что-то бормотнул, не просыпаясь -

и, голая, пошла умываться. Хотелось ногтями сдирать с себя грязь - и

одновременно было противно дотрагиваться до себя, противно носить это лицо

и тело. Эх, ванну бы... Но это был слишком уж дешевый отельчик, и из всех

удовольствий имелись только кувшин, тазик и спринцовка. И зеркало - как

нарочно. Олив скрутило от ненависти к себе. Из зеркала на нее посмотрела

злая всклокоченная дрянь.

Все ясно, да? - спросила она у дряни, и дрянь задумалась, а потом

почему-то покачала головой.

Значит, еще не все.

Мало пройти через... она поискала слово, но не нашла: не было в

людских языках такого слова... через _э_т_о_ у ариманитов... Нет, придется

еще долго погребать все, что было там, под привычными грехами...

Так уже было однажды, пять почти лет назад - о, целую вечность! - в

старой столице на мемориале Уайльда; и зелье, похоже, было то же самое:

горная фиалка "патч", - точнее, ее семена. Долго потом приходится забывать

то, что то ли было, то ли привиделось...

Умытая и причесанная, дрянь уже не казалась такой дрянью. А главное,

в умывальне обнаружилась еще одна не замеченная доселе дверь - Олив

думала, что это ниша для вешалки с халатами, а оказалось - выход к

купальням! И, накинув первый попавшийся халат, Олив полетела вниз, едва не

вломилась в мужскую - впрочем, такую же пустую, как и женская - и с

разбегу, скомкав и не глядя бросив халатик, нырнула в чистую, светлую,

надежную воду...

В четверти мили впереди чуть возвышались над морем зеленые камни -

туда, к камням, она и поплыла.

Доплыв, перевела дыхание, набрала полную грудь воздуха, изогнулась -

и ушла в глубину.

Так мог бы выглядеть рай.

Дивный таинственный зеленый сумрак, косые лучи, ковер из мягких трав,

колышущихся медленно и грациозно, и серебряные души праведников, что

порхают быстрыми стайками...

Она плыла и плыла, а потом вернулась наверх. Ни облачка не было в

небе. Залив лежал, как туманное зеркало. Что-то поднималось в человеке от

такой вот неподвижности... что-то темное и протестующее. Молодое солнце

недавно выскользнуло из-за искрящихся вершин и гладило и щекотало

разнежившийся в тени гор город, сложный, замысловатый и нелепо

праздничный, как огромный свадебный торт.

Можно было возвращаться. Море, как и положено великодушным гигантам,

приняло в себя ее грехи, вольные и невольные, телом и помыслами, и теперь

отпускало ее на сушу...

Человека, сидящего на верхней ступеньке лестницы, ведущей от купален,

она заметила издали, но до самого последнего момента, до того, как

поравнялась с ним, узнать не могла. Мужчина в рыжих мятых штанах, в

клетчатой бумажной куртке, в белой широкополой шляпе, надвинутой на лоб -

то ли спал сидя, то ли ждал не ее, то ли думал о чем-то сосредоточенно и

отстраненно. Внезапно испугавшись, Олив остановилась за ступеньку от него,

и тогда он поднял голову...

- Кит? - не веря себе, выдохнула Олив.

- Не думал, что узнаете, леди, - усмехнулся он истонченными черными

Blog

Является родиной живущих здесь