Geum.ru

Является родиной живущих здесь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   26   27   28   29   30   31   32   33   ...   46

его после рождения сына попала в дом для умалишенных, да так и не вышла

оттуда: скончалась от чахотки, бедняжка, в тридцать втором году. Как среди

нас оказался Борис Иванович, мы знаем. Замечательно другое: первая супруга

его, Наталья... забыл отчество... пришла вместе с ним из Старого мира - и

умерла родами полгода спустя; мальчика тоже не удалось спасти. Девять лет

прошло, он женился повторно: на моей двоюродной племяннице, Калерии.

Бедняжка родила ему сына и сошла с ума. Я навещаю ее изредка... О

стремительной и совершенно невероятной карьере Бориса Ивановича там, в

Старом мире, можно не напоминать. Теперь сын его Глеб... Ему двадцать или

двадцать один, и он, как я понимаю, занимает достаточно высокое положение

в вашей иерархии. Жена его никого ему не родила по причине неплодности, но

с ума сошла и пребывает в той же клинике, что и Калерия... Слишком много

совпадений - для того, чтобы быть совпадениями. Наконец, анаграмма Марин -

Риман: это случайность или нет? Имя Бернгарда Римана вам говорит что-то?

- Говорить-то говорит... Но причем здесь это?

- А причем родимые пятна у скаутов? То есть, конечно, имеется

множество людей, имеющих пятна на коже, а скаутами не являющихся - но нет

ни единого скаута, лишенного родимого пятна на теле, причем такого пятна,

в которое ткнешь иголкой, а крови нет! И именно за такими людьми охотилась

инквизиция - причем в Европе, которая с Транквилиумом не сопрягается! О

чем это говорит?

- А вы сами знаете?

- Да нет же! Я лишь пытаюсь показать вам, что бесполезно искать

рациональные объяснения. Игры богов... а также всяческого рода предания,

легенды, искаженные и временем, и восприятием - культурный излом. Впрочем,

одно рациональное объяснение у меня есть - только вряд ли оно нам добавит

оптимизма.

- Объяснение чего?

- Всего происходящего.

- Я внимательно слушаю.

- Атлантов больше нет. Вымерли, перебили друг друга, ушли дальше - не

суть важно. Остались лишь их... механизмы, магия, черт, дьявол... не знаю,

как назвать. И постепенно вся эта машинерия приходит в негодность,

портится, теряет настройку, изнашивается. Все.

- Хм... Получается, на Глеба Борисовича нам лучше не рассчитывать?

- Этого я не говорил. Но, как говорят в доме напротив, не следует

класть все яйца в одну корзину. Этот молодой человек до сих пор оглушен

упавшим на его голову наследством. И в то же время он - полубог, потому

что может ощутимо покачнуть наш маленький мирок. С другой стороны - ему не

с кем посоветоваться, ему никто не в силах помочь... это довольно страшно,

согласитесь.

- Я понял. Итак, вы сказали: Вильямс, Крылов, ариманиты... Кто еще?

- Боюсь, что только я.


Наверное, Туров подсознательно ожидал увидеть именно это. А может

быть, сказывалась контузия. Но он просто попинал сапогом железный цветок,

в который превратился рельс, постоял на краю воронки, глядя вниз, в черное

растрескавшееся зеркало. Не могло за двое суток такое озеро лавы -

застыть. Но вот - застыло же...

Странно: взрыв и последовавший ураган почти пощадили скопившуюся на

Плацдарме технику. Лишь десяток грузовиков да четыре танка, стоявшие

вплотную к проходу, угодили в воронку и торчали, недорасплавленные, из

камня. И другие, сосредоточенные у выхода на трассу: их буквально растерло

о скалы. А что не растерло, то унесло. Километрах в четырех нашли корпус

танка...

Считать не то, что пропало, а то, что осталось, напомнил себе Туров.

Главное - остались люди. Тысяча четыреста сорок один боец. А танки

что? Танки - железо...

Так расплавить рельс! Присел, потрогал рукой. Брызнувшая в стороны -

и мгновенно застывшая на лету сталь. Синее кружево...

Не бывает.

А до дому теперь - как до ближайшей звезды...

Огонь и холод.

Никаких поспешных действий, сказал себе Туров. Встал. Повернулся и

пошел сквозь группу старших офицеров. Те расступились, пропуская.

- Что делать будем, товарищ майор? - как-то по-детски прозвучало

сзади.

Он остановился. С усилием собрал мысли. Обернулся.

- Совещание в четырнадцать тридцать. Быть всем командирам

подразделений. Что с вертолетом, Марченко?

- Связь держим, товарищ майор. Но разведка их пока не видит.

Единственный уцелевший вертолет сел где-то в степи. Две группы на БМД

вышли на поиски. С помощью рации, установленной на высокой скале, связь

поддерживалась и с вертолетом, и с разведчиками. Но между собой они

общаться не могли, а тем более - не могли взять пеленг. По карте, по

переданным описаниям ландшафта, выходило, что и те и другие находятся в

одной точке...

- Жду всех в четырнадцать тридцать, - повторил Туров.


Первое, что она испытала, был дикий ужас: руки пусты! Где Билли?! Она

закричала и рванулась, и темнота ответила немедленным ласковым

прикосновением и шепотом: тише, леди, тише, все хорошо, ваши все здесь,

все живы... Кто это? - Светлана вцепилась в успокаивающую руку. Марша я,

Марша, откликнулась темнота, а ребеночек ваш здесь, спит весь, не будите

его... Голос был низкий, гудящий. Внезапно поверив, Светлана вздохнула,

расслабилась и уснула надолго.

Потом она проснулась уже в полумраке, Билли лежал рядышком и тихо

сопел. Она обмерла от счастья и заснула вновь.

Третий раз ее разбудили шаги и приглушенные голоса. Было почти

светло. Стараясь не потревожить Билли, Светлана приподнялась на локте.

Она лежала на прикрытом мешками сене под низким пологом из армейского

зеленого брезента. Рядом спала лицом вниз женщина в белой косынке. За нею

спал кто-то еще, а в ногах, там, где полог не касался земли, стояли

носилки, а на носилках лежал синевато-белый Левушка. Он был жив: губы его

быстро-быстро шевелились, будто он истово молился. И, увидев Левушку,

Светлана вдруг начала слышать звуки: ржание лошадей, скрип колес, стоны,

команды, окрики, крики...

Кто-то подошел к Левушке, наклонился, провел рукой по его лбу. Потом

заглянул под полог.

Это был лейтенант Дабби.


- Наше место? - Сайрус, морщась от боли, повернулся к штурману Рейду.

- Примерно тридцать миль на северо-северо-запад от Белой Крепости, -

сказал штурман, тоже морщась - от сочувствия к капитану. - По сетке

координат...

- Не надо, - сказал Сайрус. - Ясно и так.

За трое суток шторма их унесло на север почти на тысячу миль. Заслуга

ветров и течений... И вот - мертвый штиль на траверсе крупного

неприятельского порта при полном отсутствии воды в котлах. Вообще вода

есть: четыреста галлонов. Всего. На шесть часов экономического хода. В

первый же день шторма сорвавшаяся с крепежа станина токарного станка

разнесла вдребезги паровой конденсатор - и весь отработанный пар вылетал в

атмосферу.

Дойти до Белой Крепости и интернироваться...

Или - тянуть, пока есть вода, выдавать экипажу по пинте в день на

горло, и - ждать, ждать, ждать ветра...

По пинте в день. И еще по пинте, разумеется, в общий котел - на

приготовление пищи. Хорошо, что нет зноя. Низкая облачность и туман по

утрам. Совершенно нехарактерно для этих широт и в это время.

Фельдшер кашлянул за спиной:

- На сегодня достаточно, сэр. Нужно вернуть на место повязку.

- Сейчас, - сказал Сайрус.

Он еще раз попытался посмотреть на море, увидеть горизонт... Все

расплывалось. Где-то по краям поля зрения прорывались четкие -

преувеличенно четкие - куски изображения. Перед собой он видел мир будто

через рифленое стекло.

Потом фельдшер мазал ему глаза холодной мазью, накладывал липкую

плотную фланель, бинтовал... И Сайрус снова подумал, что всем был бы

лучше, если бы идиот Хаксон умел стрелять.


(Две пинты воды на человека в день - о, Вильямсу и Кастелло это

показалось бы верхом расточительства. У них было по две пинты до конца

жизнию Вильямс обрадовался было, найдя в кобуре Сола вместо "эрроусмита" -

полугаллонную флягу! Но тут же понял, что это не продление жизни, а всего

лишь промедление смерти... Тем не менее, они шли, и шли, и шли - иногда по

колено в пыли, цепляясь друг за друга, но вот шли же... без надежды выйти

куда-нибудь. Будто бы в древнем заброшенном замке на берегу Агатового моря

был старый проход, но Вильямс им никогда не пользовался и не имел

представления, существует ли он еще... да и где его искать, этот древний

замок?)


6


В штабе адмирала Виггелана, командира экспедиционного корпуса, было

нервно и суетливо - как бывает в штабах только при внезапном и вынужденном

отступлении. Отступления, собственно, не было, но появление в ближайшем

тылу нового, неизвестного и, следует признать, неодолимо сильного

противника на короткое время повергло командование в состояние,

напоминающее банальную панику. И даже то, что противник этот уже две

недели просто сидел на месте и ничего не предпринимал, странным образом

ничего не меняло: снабжение действующих частей было затруднено, о

разработке наступательных действий не шло и речи, а, как известно, морская

пехота сильна наступлением, а отнюдь не обороной...

- Прошу, - адъютант, лощеный и тонкий (каперанг, презрительно подумал

Алик, по три звезды, как на лучшем коньяке... ах, соскучился если по чему,

так это по армянскому...), открыл дверь.

Алик вошел, почти небрежно отдал честь. Впервые за многие годы,

проведенные здесь, он чувствовал в себе чистую и ясную, без всякого

надрыва, легкость. Легкость и стремительность. Как в детстве: оттолкнулся,

и лети. Наверное, убьют, думал он без страха и даже с любопытством.

- Ваше высокопревосходительство, инженер-майор Зацепин в ваше

распоряжение прибыл!

Чистая, светлая, уютная горенка. Мягкий коврик на полу, похожий на

стене, холодный камин с двумя фарфоровыми собачками на полке, оловянный

чайник... карты на стене, портрет дамы в старинном бальном платье и с

выражением вежливой скуки на лице... И сам адмирал: крестьянское курносое

лицо, седоватый ежик, плечи рвут мундир, лапищи-лопаты: викинг, варяг, -

бросает небрежно:

- Садитесь, майор. Это все правда?

Перед ним - записка из Генерального штаба, и Алик представляет себе,

как он сейчас скажет: да что вы, адмирал, разве же такое может быть

правдой? - сплошное вранье, - но, разумеется, ничего подобного не говорит,

а подтверждает:

- Так точно.

Адмирал смотрит на него с долгим интересом.

- И все это при вас?

- Две шестиорудийные батареи уже со мной. Два боекомплекта. Кроме

того...

Адмирал жестом приказывает ему молчать. Думает.

- Здесь сказано, что вы должны участвовать в разработке планов

операций, проводимых с вашим участием. Что это значит?

- Я лучше других представляю характер оружия, его возможности.

Поэтому сам буду выбирать позиции, направление огня...

- Однако же! Получается, что не вас мне придают, а меня - вам? Это

ново.

- Я понимаю, это звучит диковато... - Алик почувствовал, что вспотели

ладони. - Тем не менее, это будет значительно целесообразнее, если просто

бросить нас под танки.

- И какими же вам видятся - в общих чертах - наши действия?

- На поле боя?

- На поле.

- Создание огненного мешка. Причем желательно в низине или хотя бы в

ущелье...

- Понятно... А вы представляете, каких потерь это будет стоить?

- Да. Но поражение обойдется нам несравнимо дороже.

Адмирал встает. Алик тоже встает. Рядом с адмиралом он чувствует себя

почти мальчишкой.

- Я получил приказ содействовать вам во всем, - говорит адмирал. - И

не требовать при этом отчета. Ответственности же с меня никто не снимал...

Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

- Да, ваше высокопревосходительство, - выталкивает из себя Алик. Он

действительно понимает, что это значит.

- Без титулов, майор. Мое имя Аристарх Аскольдович.

- Да, Аристарх Аскольдович. Я... вам не придется...

Рука у адмирала стальная.


- Зачем тебе это? - Брянко мрачно кивнул на рельс - лопнувший вдоль,

с торца оплавленный причудливо, как вылитый в воду воск. - Вдруг он

радиоактивный?

- Пленка не засвечивается, - Никольский качнул на ремешке поляроид, -

значит, и нам не страшно. А вдруг что ценное узнаем?

- Ценное... Ценней, чем узнали, уже ничего не будет... - он

пристукнул мокреца на щеке: лезут, гады, и сквозь сетку. - Штатники,

говорят, ультразвуковой пугач против комара придумали, наши хотели купить

- КОКОМ не позволил...

Он огляделся в тоске. Редкозубые щетинистые сопочки слева, ободранная

бульдозерами красноватая пустошь справа, темно-стального цвета река и

скалы над нею, оглаженные и блестящие, будто натертые ваксой. Неровный,

как спьяну вычерченный, Становой хребет далеко позади. И - залитая

стеклообразной массой воронка со стадион размером, и - никаких признаков

того, что здесь было сотворено людьми... насыпь с рельсами обрывается, как

обрубленная топором...

Движок мотовоза застучал, зафыркал, и пейзаж потек мимо, мимо,

выплывая из-за спины и собираясь в точку, как на картинке из учебника, а

потом мотовоз чуть вильнул задницей и въехал в длинную темную выемку, и

все стало совсем другим. От двух эшелонов, накрытых здесь ударной волной,

мало что осталось; солдаты в оранжевых жилетах и без них медленно

ковырялись в обгорелом железном месиве. Хорошо, людей там было не так

много, подумал Брянко, цистерны только да техника... Горело страшно.

Они миновали место катастрофы и вновь оказались под солнцем.

Непонятно, как шла волна - здесь, например, уцелел даже фанерный ангар. А

километрах в двух веером вывалило лес.

Как Тунгусский метеорит...

Полковник Валуев ждал их с нетерпением. Брянко подошел к нему.

- Виталий Евгеньевич, работы можно прекращать. Официальное

распоряжение получите скоро...

Сигарету спустя они уже качались и подпрыгивали в воздушных потоках.

На "Антоне" до Бадайбо, ближайшего приличного аэродрома, было два с

половиной часа лета...


Олив проснулась. Было предощущение чего-то необычайно важного. А

после пробуждения - возникло и ощущение чьего-то злого присутствия. Не

поднимая головы и не открывая глаз, она осмотрелась. Повернула голову на

подушке, бормотнула сонно...

Нет, палата пуста. Но присутствие не прекращалось. Олив осторожно

перегнулась и заглянула под кровать. Серая тень таилась в углу, но не

угрожала - просто сидела, и все.

Оттуда, из-под кровати, выбирались иногда чешуйчатые птицы, вырывали

клочья мяса из икр, из рук, тянулись к лицу. Но это вечерами, ночами...

Нет, подумала Олив. Того, кто злой, еще нет. Он придет, но его еще

нет.

Медленно открылась дверь. Не та, которая вела в коридор - белая, с

черным глазком, - а та, которая всегда за спиной.

Олив села, набросила на плечи халат. Пушистый. Гостей, даже злых,

стоит принимать именно в пушистом халате...

- Входите, господа! - сказала она громко.

Руки коснулись ее.

- Так сразу, да? - она стряхнула с себя черную волосатую лапищу. -

Это не по закону...

Но тут открылась другая дверь - белая. За нею не было никого, долго

не было никого, а потом резиново раздулись и заполнили собой весь проем

две синие фигуры, гротескные, с огромными ногами и огромными ладонями,

обращенными вперед, с отвратительно маленькими лицами. Но это были царь и

царица, и потому Олив быстро встала, поправила волосы и сделала глубокий

придворный реверанс, одновременно пытаясь оттолкнуть наглые щупающие где

попало руки.

- Ваши величества, прошу вас, входите. Простите мой угрюмый вид...

Царь был сегодня в жемчужном жилете и голубой мантии, подбитой

колонком. Царица оказалась мужчиной - почему-то все, входящие в эту

комнату, делались снизу по пояс голыми - но Олив постаралась не обращать

внимания на такую несообразность. То ли еще бывает...

- Л'хту занцар апо тринахт, хтомо си авмирг ма врахт! - подняв руку,

провозгласил царь: он был пророк и поэт. - Грисда ур тринахт борку -

альмирахт искиль ма тху!

Грозные чеканные строки повергли Олив в ужас. Они предвещали позор и

смерть. Но нельзя было возражать царю...

- Да, ваше величество, - прошептала она, становясь на колени и

опуская голову. - Так, как вы пожелаете...

Она стояла на зеркале, а по ту сторону зеркала была площадь, толпа,

костер - и неумелый палач, мальчишка, пытающийся разжечь проклятый костер

под дождем. Толпа давала ему советы, кричала, хохотала, и наконец даже

она, привязанная к столбу, нет, к кресту, почему-то к кресту - даже она

начала давать ему советы, а он ерзал и суетился, неумелый испуганный

мальчишка, пытающийся казаться настоящим палачом...


- Такие дела, князь, - доктор Богушек развел руками. - Нам не

пробиться к ней.

- А нет ли в ее безумии системы, Владимир Францевич? - князь в

сомнении потер бровь.

- Система есть в любом безумии. Это разум бессистемен. Она не

безумна, вот в чем суть проблемы. То есть... - он замолчал.

- Я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать. Хотя сам я не улавливаю

разницы...

- Нет, я о другом. Система, не система... Есть характерная деталь.

Одна деталь, которая стоит системы.

- Слушаю.

- Дверь. Во всех ее экскурсах присутствует дверь. Она то и дело то

перед ней, то за нею; то может пройти, то нет; и за дверью ее ждет то

находка, то потеря... Но дверь присутствует всегда. Равно как и зеркало.

Дверь и зеркало. Вот в чем интерес.

- Значит, вы принимаете наше предложение?

- Не давите на меня. Я обещал подумать, и я подумаю.

- Мы очень рассчитываем на вас, Владимир Францевич. Может оказаться

так, что в ваших руках окажется судьба короны...

- Это меня и пугает. Калерию Вячеславовну посетим сейчас, или желаете

перевести дыхание?

- Пойдемте сразу. Кстати, Глеб Марин знает, что это его мать?

- Может статься, что и не знает. Сам он о ней не спрашивал ни разу, а

я ему в душу руками не лез...


Меррилендскую эскадру обнаружили на дальних подступах к Хармони

второго августа. Известие это привез авизо "Заводной" третьего на

рассвете, и в полдень палладийская эскадра вышла в море. Она насчитывала

девять вымпелов: три новейшей постройки бронепалубных крейсера "Орлан",

"Сарыч" и "Лунь", два старых, но прошедших переоборудование броненосца

"Святогор" и "Черномор", легкий крейсер "Панголин" и три фрегата:

"Ветеран", "Татарин" и "Яр". Полтора десятка мелких судов: корветов,

сторожевиков, канонерок - должны были нагнать эскадру до наступления

темноты.

Вторжения трудовиков на Хармони ожидали уже около года. Разведка

доносила о ходе его подготовки. Поэтому, с одной стороны, их ждали - а с

другой, когда ожидание растягивается на год, оно почти перестает быть

ожиданием...

По плану, осуществлять оборону Хармони должны были пятнадцать боевых

кораблей линейного и первого классов. Еще в апреле их столько и было.

Потом - начались ремонты, отзывы на другие операции...

Под утро четвертого августа на северо-западе замечены были факелы над

трубами пароходов и вспышки сигнальных прожекторов. Контр-адмирал

Ухач-Огорович, более известный народу по прозвищу "Македон", скомандовал

поворот и перестроение. Ветер дул попутный. Шли под парусами, нагнетая

давление в котлах. В четыре утра, в первых лучах солнца, марсовые

меррилендской эскадры заметили идущие наперерез чужие корабли. Адмирал

О'Греди скомандовал полный ход и полную готовность.

Сражение началось в четыре пятьдесят пять.

В эскадре О'Греди насчитывалось восемь линейных крейсеров класса