Geum.ru

Является родиной живущих здесь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   ...   46

синдром Галицкого, а не шизофрения?

- Пять к одному, - сказал Богушек.

- Понятно... Каковы, по вашему, причины заболевания?

- О-о... Это краеугольный камень медицины вообще. Если бы врачи могли

с уверенностью отвечать на такой вопрос... Пожалуйста, целый букет:

Наркотики. Алкоголь. Сифилис, который она перенесла и от которого каким-то

чудом излечилась. Длительное существование под чужим именем... кстати, вы

не выяснили, как ее звать на самом деле?

- Выяснили.

- И?..

- Эдит Черри.

- К чертям можете идти сами. Не доверяете?

- Скорее - проявляем заботу... Марин навещает ее?

- Да. Хотя и не часто.

- Это понятно: он редко бывает в столице. Как вы считаете: какие

отношения их связывают?

Богушек медленно посмотрел на него, медленно же вынул портсигар из

кармана своего нелепого сюртука. Портсигар был дешевый, из кожи и меди.

- Курить будете? - предложил Роману Венедиктовичу. - "Санатана".

- Спасибо, - Якоби выудил толстенькую коричневую, с двумя золотыми

колечками, папиросу. С удовольствием понюхал ее. Незажженная, она издавала

сильный и сложный аромат. - Эх, когда теперь в Аркадии побываем...

- Боюсь, не скоро... - Богушек чиркнул спичкой, дал прикурить Роману

Венедиктовичу, прикурил сам. Выпустил косо вверх струйку дыма. - Значит,

вас интересуют отношения внутри этого странного дуэта... Леди, как мне

кажется, просто любит его. А у него - все гораздо сложнее. Во-первых, его

терзает сильнейшее чувство вины. Не слишком понимаю, почему. Возможно,

он-то ее как раз и не любит... Во-вторых, присутствует некий элемент,

сходный с религиозными обетами. Но даже это объяснимо и понятно... но вот

поверх всего этого я улавливаю какое-то лабораторное, холодное

любопытство. Он сам его стыдится, но избавиться не в силах. Однако в чем

предмет любопытства - я не могу даже предположить...

- Может быть, он ждет, что будет, когда она проснется?

- А что может быть?

- Не знаю... Знаю только, что по роду деятельности Марин имеет доступ

к разнообразным наркотикам. Не исключено, что он давал ей пробовать...

- Для этого надо быть совершеннейшим чудовищем, - покачал головой

доктор.

- А он и есть чудовище. И в то же время - один из несчастнейших людей

в этом мире, будь он неладен... Как на ваш взгляд: сколько Марину лет?

- Н-ну... на вид - тридцать пять, тридцать семь. Он моложав, конечно,

но если присмотреться...

- Ему двадцать один год.

- Не может быть...

- Ему двадцать один год.


Шли так: впереди Сол, обросший неопрятной бородой, в разодранной

клетчатой рубахе, и Дэнни Кастелло, якобы лейтенант флота, а на самом деле

(Вильямс знал это достоверно) - недавний, семьдесят девятого года,

эмигрант из Соединенных Штатов, сумевший сбежать из транспорта на Хармони,

бродяживший года три в районе старой столицы, а с началом смуты и войны

предоставивший себя душой и телом в распоряжение контр-адмирала Аллена -

того самого, который не признал власть трудовиков и увел свою маленькую

эскадру на остров Эстер. С ним подружился Сол, когда расследовал странную

смерть Аллена. И Сол же привел его под очи Вильямса... За ними шла первая

дюжина пленников. Они волокли тележки с водой и продовольствием. Между

первой и второй дюжинами держались Эндрью и Мервин, молодые солдаты,

взятые палладийцами в плен на острове Середец и переправленные год назад в

секретные лагеря на Эстер. Поведение их в плену было безупречным, о чем и

сообщалось в личных листах. Особого рода значок стоял в конце, перед

подписью Евгения Демихова, какого-то там советника, а на деле - одного из

виднейших палладийских форбидеров. То есть: ребята посвящены и готовы на

все. Вот и получается, что - на все... Вторая дюжина пленников волокла

деревянные шесты, ремни, веревки... Замыкали колонну сам Вильямс и сержант

Баттерфильд. Все были грязные, оборванные, измученные. Путь, на который

полковник отводил первоначально десять дней, занял уже две недели, и не

было видно конца...

Воды на обратную дорогу уже могло и не хватить.

Теневой мир влиял на всех по-разному. Этого Вильямс не учел при

подготовке. Скажем, старине Бэдфорду было все равно, где находиться - по

ту или по эту сторону реальности. Марин-старший лучше чувствовал себя в

тени - там на него нисходила легкость и выносливость. А вот сам Вильямс

напротив - будто приобретал по небольшой, но свинцовой гирьке на каждой

руке и ноге. Требовалось больше сил для каждого движения, расстояния

казались огромными... И на пленников все это тоже влияло, и кокаин помогал

не настолько, насколько можно было ожидать, и чем дальше, тем слабее... а

скорость отряда, как всегда в этой жизни, измерялась по слабейшему...

благо, все-таки не по мне, с мальчишеским самодовольством подумал Вильямс.

Силы откуда-то еще брались.

Сам он кокаином не пользовался, хотя соблазн был. Но - требовалось

сохранять ясность. Взвешенность оценок. Особенно - относительно запаса

сил. Его просто могло не хватить на обратный путь... равно как и воды.

Тяжелее всего было не вечерами - усталость валила с ног, и тупость,

обретенная за шестнадцать часов непрерывного переставления ног, не

позволяла предаваться горестным размышлениям, - а утром, после очередной

пережитой ночи, когда ничего не происходит и не может произойти - но

чувство, но привкус неимоверной, невообразимой пустоты на тысячи миль

вокруг - огромный ящик с песком, и в центре три десятка мельчайших

мурашиков, сбежавших из родного муравейника в поисках приключений - это

чувство давит на душу с такой силой, что душа плющится в мелкую монетку, и

какой стороной упадет она утром - о том не знает никто ни на земле, ни

выше (если оно все еще где-то есть, это "выше"...); и бывали утра, когда

просто хотелось отойти к ближайшему камушку, куда бегали справить нужду, и

справить самую последнюю нужду из верного "сэберта" в правый висок.

Но - надо было поднимать пленников, и гоняться за теми, кто норовил

убрести подальше, и бриться, и выдавать каждому его первую дозу порошка. И

- шестнадцать часов шагания, пыли, криков, понуканий, подниманий павших и

легших, рукоприкладства и стрельбы в воздух...

Смешно. Если бы они догадывались, насколько они нам нужны, они бы

заставили нести себя на руках всю дорогу... и мы несли бы, вот в чем

дело...

Мы бы несли...

Он вспоминал, как нес Олив. Это было сто лет назад, нет, гораздо

больше ста. Это было несколько жизней назад. Она убегала с ним, молодым

майором из дома своего первого мужа. Или второго... не помню. Помню, что

ей было семнадцать, она была прекрасна и отважна, сумасбродна и весела, и

до ожесточения любила жизнь. Какие могли быть дома, какие мужья?.. Он

носил ее на руках, каштановые волосы разлетались... было много солнца. Да,

было ослепительное солнце, свет его проникал даже сквозь стены, и они

светились медово...

На пятнадцатый день пути умер первый пленник. Угрюмый сутулый

каторжник Холл, угрюмый и жилистый, никто бы и подумать не мог, что из

него из первого вытечет, вытопится вместе с потом жизнь... он упал перед

своей тележкой и не встал больше.

По расчетам, идти предстояло еще три-четыре дня.


3


Около полудня взрывы прекратились, и еще через час на уазике подъехал

сам Адлерберг, саперный майор, рыжевато-белесый, в мешковатой солдатской

хэбэ, пыльных сапогах и пилотке, натянутой на уши. Любой комендантский

патруль в любом Урюпинске упек бы его на губу, не считаясь ни с чем. Он

производил впечатление патологического разгильдяя и криворучки. На самом

же деле - лучшего мостовика, дорожника и минера в одном лице в армии

просто не было, афганская выучка, сам генерал Громов рекомендовал...

Перевод год назад в спецгруппу он воспринял с удивлением, но

недовольства не выразил. Туров с некоторым опасением относился к нему:

Адлерберг то ли абсолютно не понимал, где он сейчас находится, то ли

понимал, но тщательно скрывал - а значит, понимал слишком много. И то, и

другое вызывало настороженность...

- Товарищ генерал-майор, - обратился он к Зарубину, щурясь от солнца;

ресниц у него не было совсем, веки всегда были красные и распухшие. -

Дорога готова. Сам проехал: на равнину выход есть. Танки пройдут. А дальше

можно и так, за бульдозерами...

- Спасибо, Александр Юрьевич, - Зарубин поймал его руку, пожал. -

Большое дело сделал. Эх, железнодорожники бы так...

- Им сложнее, товарищ генерал-майор.

- Сложнее, не сложнее... Время выходит, вот беда в чем. Лето не

успело начаться, а уже зима светит. Проклятое место...

Туров мысленно согласился с Зарубиным. Место было проклятое.

Влажный воздух Транквилиума, проникая в Якутию, давал летом

бесконечные туманы, а зимой - иней и снег. Семь метров снежного покрова

было этой зимой... По другую сторону обстояло не лучше: летом те же

туманы, а зимой - морозный воздух стелился низом, вымораживал скалы, а

сверху на них лился бесконечный нью-айрлендский дождь. Лед, товарищи, лед!

И такой долгоиграющий лед, что и в июне местами держался, несмотря на

тридцать градусов жары, прямые солнечные лучи и черноту скал... Что

делать: великое столкновение миров...

Туров огляделся, будто еще ни разу в жизни не видел Плацдарма. Именно

так, с большой буквы, он и фигурировал в документах: Плацдарм.

Километровой длины, но узкая площадка, кое-как отвоеванная в прошлом

году у скал, на две трети устлана была рельсовыми путями: стрелки,

ответвления, тупики. По замыслам, до десяти эшелонов одновременно могло

разгружаться здесь. К этой цифре Туров относился с сомнением - тем более,

что осталось еще несколько километров второго пути к магистрали. По

однопутке не разъездишься... Остальное пространство на Плацдарме было

буквально сплошь уставлено техникой: танки, БРДМ, БМП и БМД, гаубицы,

грузовики, цистерны... Впятеро стояло по ту сторону прохода: под крышами,

под сетями: маскировка от спутников. Конечно штатники давно засекли эту

непонятную им активность в самой непроходимой тайге, на тупиковой ветке на

север от БАМа - танки, эшелоны... Пакет дез на эту тему запущен, ПГУ

позаботилось... будете вы знать о подземном хранилище техники, а правду

все равно не узнаете до тех пор, пока не станет слишком поздно. Туров

почувствовал вдруг, как невидимая рука затыкает его невидимый рот - дабы

проклятые штатники не подслушали его телепатемы, как подслушивали недавно,

присосавшись к подводному кабелю, все переговоры Камчатки с материком.

Фиг вам, ребята! - отталкивая эту невидимую руку, мысленно прокричал

Туров. Ни черта вы не перехватите - а перехватите, так не поверите! Тысячу

лет под носом - и что?..

В сороковом году, и в пятьдесят четвертом, и в шестьдесят девятом -

сотрудники ФБР и полиции натыкались на скаутов, уводивших людей в

Транквилиум. Ни в одном из известных Турову случаев - как, надо полагать,

и ни в одном из неизвестных ему - никаких действий не последовало, за

исключением того, что сотрудников, проявлявших упорство, объявляли

сумасшедшими и увольняли со службы. По крайней мере, один из них плюнул на

все и сам ушел в Мерриленд, чтобы вести свою личную войну. Звали его

Кристофер Дин Вильямс...

Что-то давно о нем не было никаких известий. Не к добру...

И вдруг внезапно, вроде бы без связи с предыдущими мыслями, Туров

почувствовал, что именно ему и именно сейчас предстоит дать приказ на

развертывание группы в долине, наметить задачи и маршруты движения... на

начало похода, черт возьми, на начало всего... и может быть - на начало

Третьей мировой... хотя это уже вряд ли. Сдавило виски. Маленький дятел

задолбил по правой брови. Тринадцать лет... да нет же, все шестьдесят лет

- шли к этому дню.

Шестьдесят лет... дятел застучал сильнее. Сам ты дятел, подумал

Мюллер... Господи, да сегодня же шестнадцатое июля! А семнадцатого июля

тысяча девятьсот двадцать пятого года был создан Тринадцатый отдел ОГПУ!..

Юбилей, блин.

Надо отметить.

- Что, Пал Львович? - обернулся к Зарубину. Зарубин пристально и,

похоже, давно в упор смотрел на него. - Прокопались к свету... Завтра с

утра. В пять тридцать.

- Понял, Степан Анатольевич, - сказал Зарубин, держа голову

неподвижно.

- А сегодня прошу вас и ваших старших офицеров ко мне на рюмку чая.

Оказывается, нашему отделу исполняется шестьдесят лет. Только что

сообразил. Надо бы отметить.

Зарубин молча кивнул. Что-то странное чудилось в нем Турову,

чудилось, да никак не облекалось в слова. Досье Туров знал назубок, да что

досье? Бумага...

Когда дело дошло "до мяса", до определения, кто именно будет занимать

и удерживать плацдарм, Туров настаивал на "Альфе" - знал ее и командира,

понимал - эти не подведут. Но Чебриков вдруг уперся рогом: якобы "Альфа"

необходима и обязательна в Москве, ожидаются теракты, угоны еропланов,

поездов метро и асфальтовых катков, взятие заложников и заложниц... вот

вам "Буря", предназначенная для усмирения гражданских волнений, ибо

гражданских волнений как раз не ожидается. И по численности "Буря" более

подходяща: полк полного состава, никаких солдатиков срочной службы, здесь

старшин-сверхсрочников за чижов держат: они прапорам да лейтенантам шнурки

гладят, пряжки полируют... Он побывал на учениях: ребята много что умели,

и он согласился: пусть будет "Буря". Мы поспорим и помужествуем с ней...

- Партия просила нас пить поменьше, - вечером, когда расселись за

длинным столом под открытым небом (меньше километра до Якутии, а комаров

уже нет, это ли не цель?), сказал Туров, поднимая свой стакан водки

("Зубровка", ящик, привет от Виктора Михайловича). - И мы, разумеется,

пойдем ей навстречу в этом вопросе - но завтра. А сегодня особый де...

Товарищи офицеры! Завтра мы с вами начинаем тот самый последний и

решительный... Я не преувеличиваю. Начинается последний этап самой долгой,

самой сложной и самой масштабной в истории всех спецслужб мира операции.

Шестьдесят лет мы шли к этому, шестьдесят лет, день в день... никто не

подгадывал, само так получилось. Я только сегодня сообразил: день в день.

Значит, судьба. Сотни тысяч людей работали на операцию, не подозревая о

том. Исходом же ее будет ни много ни мало - полная и окончательная победа

в холодной войне, получение решающего стратегического перевеса... все из

"звездные войны" этой операцией просто списываются в утиль, разом и навек.

И я прошу выпить за успех нашей операции... да, за успех - и за тех ребят,

что сложили головы, готовя ее, за тех, кто не дожил до сегодняшнего дня.

Было их много, и гибли они безвестно, и где лежат сейчас - бог весть.

Давайте...

(Таких потерь, как за последний год, Тринадцатый не знал никогда.

Уцелела фактически только группа Парвиса, плотно опекаемая руководством

трудовиков и потому труднодоступная для невидимых убийц. Резидентуры были

просто выкошены - иногда до последнего человека. Происходило это так

внезапно и дерзко, что почти никогда не удавалось среагировать и хотя бы

попробовать защититься или скрыться. В докладах наверх Туров пытался

всячески смягчить этот аспект - и, кажется, успешно, благо верхи были

увлечены своими собственными разборками... Туров понимал: предательство.

Где, в каком звене?.. Подготовка к прямому вторжению отнимала все силы и

всех людей, и не было ни малейшей возможности укреплять агентурную работу.

Он забрал из сети всех, кого успел...

Так уж сошлось, что именно в эти часы в подземелье банка

"Бампер-бэнк" умирал, медленно и мучительно, Владлен Кусенков - резидент,

захваченный два года назад полковником Вильямсом при налете на

штаб-квартиру Тринадцатого в Эркейде. Никто не узнал бы того молодого и

красивого человека в этом слепом, с обезображенным ожогами лицом, седом

старике. У него не было левой ноги до колена и левой кисти; на правой не

хватало трех пальцев. По всему телу белели, синели, багровели грубые

шрамы. Умирал он от меланомы: при одном из допросов дознаватель смахнул

ножом родинку с плеча. На последних мучительных болях из него вытянули еще

несколько имен. Морфин давно не помогал: его давно приучили к морфину

специально и так и держали: от дозы к дозе, - и вряд ли он просил укол,

чтобы избавиться от боли... За два года, проведенных в застенке, он сдал

форбидерам более трехсот человек; все названные были захвачены или убиты

на месте...)


Они даже не ушли далеко, а Вильямс, стоя над трупами, чувствовал

отвращение, и ничего больше. Отвращение ко всему. Ему не хотелось знать,

что тут произошло. Кто кого ударил, чем, за что... хотя, наверное, при

желании это было просто вычислить: тела лежали в карикатурно-красноречивых

позах, а пыль услужливо предъявляла следы. Но не было желания вычислять...

Достаточно знать, что пленников теперь не двадцать четыре, а семнадцать.

Один умер на ходу, двое не проснулись сегодня утром, а теперь еще и эти...

И - фляга с водой перевернута и почти пуста. Впрочем, уже и так ясно: на

обратный путь воды не хватит... да и некому, похоже, будет в этот обратный

путь идти...

Что-то происходило с ним самим, и давние события казались ближе и

важнее, чем события последние. Даже этот жалкий побег: он просто знал, что

этот побег был, знал, как знают факты истории, почерпнутые из книг. Зато

почти ясно помнилось, как они входили в теневой мир: через заброшенную

водяную мельницу на пересохшем ручье. Но и здесь был казус: умом он знал,

что оставил проход открытым, а перед глазами стояла почему-то сцена не

бывшего в действительности сожжения... кокаин был не очень хороший,

желтоватый, поэтому и огонь получался от него не белый, а кровавый, с

дымом. Но горело хорошо, с ревом, с искрами, как горят в костре очень

сухие смолистые дрова. Кокаина с собой взяли много, две больших фляги, но

было почему-то боязно, что - не хватит... А еще более ярким, выпуклым,

четким, ясным - был Новопитер, великокняжеский дворец, каскады фонтанов в

обрамлении плакучих ив... генерал Аникеев, начальник дворцовой охраны,

сказал: вам нужно встретиться с Ее величеством, такие вопросы решает лишь

она сама... встреча была неофициальная, а потому как бы случайная, в

библиотеке дворца, она вошла, он встал - и понял, что способен без памяти

влюбиться в эту женщину, пожилую, его лет, но все еще стройную, статную и

красивую, ах, как она шла... имя им легион, влюбленным в нее, а она все

еще носит черную ленту в волосах или черный бант: муж ее погиб пятнадцать

лет назад, погиб достойно, по-мужски, вынося детей из огня: загорелся

приют, который он приехал посетить, - и вот она носит черную ленту... Как

же вы так проморгали, вздохнула она, выслушав его, конечно же, мы

поможем... по роду службы Вильямс знал все о ее романах, помнил наперечет

ее любовников и фаворитов, но теперь вдруг понял, что все это ложь, ложь

если не в фактах, то в чем-то высшем... он не мог сказать словами. Как она

держала голову!..

На следующий день все проснулись живыми, медленно встали и пошли - и

почти сразу же увидели цель своего безумного похода.

Дорога, в незапамятные времена пробитая в скалах - теперь

полуоплывшая, полузасыпанная, - свернула под прямым углом, и на голой

каменной плите размером с хорошую городскую площадь предстал чуть

наклонный черный обелиск.


Завтра, подумала она. Уезжаем завтра. Саквояжи и узлы, заплечный

мешок с самым необходимым, крепкие ботинки и непромокаемый плащ с

капюшоном... Лев, неуклюже опираясь на крепкую палку, ковылял по дому,

что-то проверяя, что-то переукладывая... Уже решено: до Иринии или