Geum.ru

Карельская Автономная Советская Социалистическая республика на рк национальный архив Республики Карелия пстби православный Свято-Тихоновский институт ук рсфср уголовный кодекс

Вид материалаКодекс

Содержание


Карельские приходы и «панфинская пропаганда»
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   30

КАРЕЛЬСКИЕ ПРИХОДЫ И «ПАНФИНСКАЯ ПРОПАГАНДА»

(1906—1914 гг.)


Понятие «панфинская пропаганда» впервые появилось в годы первой русской революции. Этим термином правые политики и публицисты стали обозначать разнообразную деятельность финских активистов в Российской Карелии, направленную на усиление здесь политического и культурного влияния Финляндии. Предпосылкой этой деятельности было формирование собственного, финского национального самосознания и оформление к концу XIX в. в кругах финских интеллектуалов движения, получившего название «карелианизм». История карелианизма хорошо изучена — ее суть заключается в том, что поиск национальной идентичности и истоков собственной культуры привел романтически настроенных деятелей финской интеллигенции в российскую Карелию (в Финляндии этот регион называется Восточная Карелия — Itä-Karjala)1. Решающую роль в формировании идеальной картины «матери-Карелии», хранилища древних традиций, сыграло обнаружение и запись именно в этом районе рун Калевалы.

Не один десяток финских культурных деятелей побывал в Карелии, бережно собирая здесь фольклор, музыкальные памятники, делая зарисовки природы и крестьянских типов. Стало принятым писать о карелах с симпатией и умилением, в них финны находили своих «меньших» этнических братьев. Однако с течением времени рамки карелианизма расширились, и помимо чисто культурного интереса к Карелии появился политический. Профессор Ханнес Сихво, досконально изучивший историю карелианизма, предлагает выделить две его формы: культурный и национально-идеологический; последний развился в политическую доктрину «Великой Финляндии». Идея «Великой Финляндии» типологически близка подобным же национально-экспансионистским доктринам (например, панславизму или пантюркизму), и сводилась к объединению — сначала культурному, а потом и политическому — финно-угорских народов. Так земли, населенные карелами, оказались объектом политических интересов финляндцев, — что не замедлило вызвать ответную реакцию со стороны имперских властей2.

Главным событием, встревожившим имперские власти, стало образование в 1906г. «Союза беломорских карел», основателями которого были карельские купцы, проживавшие в Финляндии, и представители финской интеллигенции3. В задачи союза входило усиление финского культурно-экономического влияния в карельских землях, главным образом — в Архангельской, или, по финской терминологии, Беломорской Карелии. В комплекс мероприятий Союза входило создание финских школ и библиотек для карел, издание газеты о карельских проблемах и литературы на карельском и финском языках, а также постоянная агитация среди карельского населения (поэтому весь комплекс финских мероприятий и получил название «панфинская пропаганда»). С 1905 г. получила новое дыхание и лютеранская карельская миссия, толчком к чему послужило провозглашение в России веротерпимости4.

Первыми на появление «Союза беломорских карел» отреагировали финляндские православные церковные деятели — руководивший Финляндской епархией с 1905 г. молодой архиепископ Сергий и противолютеранский миссионер иеромонах Киприан, любимец и правая рука архипастыря. Именно по их инициативе состоялось несколько съездов церковных деятелей трех епархий — Финляндской, Олонецкой и Архангельской5, на которых было приняты решения, определившие на десятилетие деятельность церкви по борьбе с «панфинской пропагандой». Важнейшим из них оказалось решение о создании карельского православного братства, которое было реализовано чуть позже и с некоторым отклонением от первоначального плана — вместо одного братства было создано два6.

Уже в самом начале своей «противопанфинской» деятельности церковные власти справедливо полагали, что начать ее следует с углубленного анализа причин, по которым агитационная деятельность финнов нашла в Карелии столь благодатную почву. В своей первой же статье на эту тему иеромонах Киприан отмечал, что в Беломорской Карелии «почва для пропаганды… самая удобная»: здесь жители «стоят… на самой низкой степени религиозного развития», а священники «в большинстве случаев так плохо владеют местным наречием, что прибегают к толмачу даже в пустяшных делах»7. Кроме того, Киприан справедливо констатировал, что важнейшей причиной тяготения карел к Финляндии является экономическая отсталость края, толкающая местных жителей на поиски заработков в Великом княжестве8. Чем беднее была волость, приход, село, тем привлекательнее для его обитателей оказывалась соседняя Финляндия, уже тогда серьезно опережавшая российскую Карелию в экономическом плане.

Картина, которую в общих чертах нарисовал Киприан, нуждалась в конкретизации. Братства начали сбор сведений о жизни карельских приходов, их экономических и духовных нуждах, настроении паствы. Эти материалы, частью отложившиеся в архивах, частью опубликованные, дают яркую картину, которую дополняют донесения местных чиновников и свидетельства финских путешественников. Не нужно обладать особой наблюдательностью, чтобы, знакомясь с этими материалами, обнаружить несколько бьющих в глаза проблем, которые делали работу церкви среди карел малоэффективной, чтобы не сказать почти безрезультатной. Эти проблемы не могли не озаботить церковное начальство, — впрочем, основная их часть была уже обозначена в статье Киприана. Приведем здесь важнейшие из них.

1. Незнание священниками карельского языка и слабое знание карелами русского. Мы не хотим отнести это свидетельство в равной мере ко всем приходам: степень обрусения карел сильно варьировалась в зависимости от близости деревни к путям сообщения, характера экономических связей и многих других обстоятельств9. То же можно сказать и о знании священниками карельского языка — некоторые из них были «природными кареляками», по терминологии того времени, другие, живя какое-то время бок о бок с карелами, выучивали их язык. Но в подавляющем большинстве случаев эта проблема, так сказать, вставала перед причтами в полный рост, и сами священники не собирались ее скрывать.

Так, священник Александр Петропавловский, служивший в Тивдийском приходе, делился своими наблюдениями: «Жители… настоящие кореляки; многие из женщин и детей почти не понимают по-русски. …Приезжаю в Великом посту с диаконом служить в часовню… Пред исповедью говорю самым простым языком наставление, как нужно исповедаться, чтобы исповедь не была обрядностью, но действительным таинством. Приходит одна девица, на вид лет 18. Начинаю ей предлагать вопросы, на которые каяющаяся отвечает: “не грешна, батюшка”, даже и в таких грехах, без коих трудно обойтись смертному. Как потом оказалось, моя духовная дочь по-русски “ни аз ба”…»10 Интересно, что отец Александр, который в этой статье никак не винит себя в сложившемся «недопонимании» между ним и его пасомой, а, напротив, возлагает надежды на скорейшую русификацию карел, через шесть лет, будучи переведен в другой карельский приход, резко меняет свою точку зрения и пишет новую статью, которая так и называется: «О желательности каждому священнику карельского прихода знать наречие своих прихожан — карел». Выучивший карельский язык отец Александр с гордостью констатирует, что, если раньше в его приходе у священника, не знавшего карельского языка, явились к исповеди на Великий пост 217 человек из 803-х, то у него, владеющего языком паствы, из 794 прихожан исповедалось 545. «Причина (прежних «плохих показателей» — М. В.) кроется, — отмечает священ- ник, — не в нерадивости священника, не в нерадивости и прихожан, а в том, что священник не знал языка своих прихожан — карел»11.

Проблему «языковой несовместимости» никак нельзя назвать новой — ни для Карелии, ни для «инородческих» районов России вообще. Как показывают работы М. Пулькина, на протяжении XIX в. в Олонецкой губернии было предпринято несколько попыток подготовить священников, владеющих карельским языком12, однако, как видим, к началу XX в. эта проблема так и не была решена.

2. Во многих карельских приходах было сильно влияние раскола, что неоднократно констатировалось в обзорах приходов, опубликованных в Архангельских епархиальных ведомостях. Приведtм некоторые из этих свидетельств. О Маслозерском приходе, например, говорится: «Прихожане … большинство придерживаются раскола (из 1097 душ христианский долг исповеди и св. Причащения исполняют не больше 150 человек)»13. О Логоваракском приходе: «Когда нужно было начинать всенощное бдение во вновь выстроенной церкви, никто из жителей Логовараки, из-за приверженности к расколу, не соглашался не только идти в церковь, но даже и звонить на колокольню, боясь «измирщиться», а в день освящения храма не нашлось желающих взять св. Крест и иконы, чтобы идти с крестным ходом…»14 О Шуезерском приходе: «Все жители этого прихода, в особенности женщины, заражены расколом»15. О самом северном в Карелии Олангском приходе: «Почти все население прихода старообрядцы…»16 Ряд этих свидетельств можно продолжить. Наиболее выразительным в этом ряду является донесение священника Кестеньгского прихода Архангельскому братству. В ответ на запрос братства о панфинской пропаганде в подведомственном ему приходе священник прямо констатирует: «Вообще надо заметить, что едва ли когда может функционировать в Кестеньгском приходе панфинско-сектантская пропаганда, так как за немногими исключениями, большинство прихожан более склонны к старообрядчеству»17.

3. Совокупным итогом отсутствия языка общения между священниками и паствой и склонности прихожан к расколу явилось крайне плохое знание карелами даже азов православия. В своем обращении к пастырям карельских приходов заведующий Олонецким отделением карельского братства священник Дмитрий Островский призывает их «сказать по совести» — все ли их пасомые знают «самые главные истины Христовой веры», помнят «какие-либо другие молитвы, кроме Иисусовой», могут ли они рассказать, кем был Спаситель, сознательно участвовать в богослужении, принимать церковные таинства? «Ах, — восклицает Островский, — мы были бы счастливы, если бы могли сказать, что если и не все наши пасомые, то большая их часть достаточно просвещены Христовою верою! Между тем печальная действительность утверждает противное…»18. Далее отец Дмитрий приводит несколько вопиющих примеров религиозной неграмотности карел, и делает справедливое заключение о том, что «темные, недостаточно просвещенные православною верою карелы, скоро могут поддаться натиску от пропаганды лютеранства, славящегося всеобщей грамотностью и просвещением…»19.

4. Как видим, состояние карельской паствы оставляло желать лучшего. Чрезвычайно затруднено было и общение пасомых со своими наставниками — они чаще всего просто не понимали друг друга. Но и этими факторами дело не ограничивалось — многие из священников, служивших в карельских приходах, отнюдь не всегда являли собою образцы нравственности и благочестия, и в ряде случаев просто не могли пользоваться уважением своей паствы. Некоторые данные свидетельствуют о том, что назначение священников в карельские приходы нередко рассматривались епархиальным начальством как форма дисциплинарного наказания. Например, одно из постановлений съезда русских деятелей в Кеми звучит так: «…покорнейше просить Его Преосвященство не оставлять вакантные места незамещенными и не обращать карельские приходы в места наказания для провинившихся священно-церковнослужителей»20. Архангельский губернатор Сосновский прямо говорил в своем Всеподданнейшем отчете царю о том, что карельское духовенство пополнялось «штрафованными и непригодными священниками»21. Оставлял желать лучшего и образовательный уровень приходских священников22. Однако и архипастырей можно было понять — условия служения священников в карельских приходах зачастую были столь тяжелыми, что рука не поднималась посылать в эти «медвежьи углы» ни в чем не провинившихся, хорошо себя зарекомендовавших священнослужителей.

Известно, что в начале ХХ в. положение приходского духовенства было весьма тяжелым в целом по стране. «Средне-нормальные оклады содержания» составляли для священников 294 рубля в год, для дьяконов — 147 рублей, и для псаломщиков — 98 рублей23. Оклад в 400 рублей, причитавшийся священникам в карельских районах, может на этом фоне казаться даже высоким, если не знать, что в других районах страны пастыри, как правило, имели возможность получать существенные пожертвования за исполнение треб, в Карелии же этих заработков священство было почти лишено (в приходских обзорах говорится о суммах в 10 — 15 рублей в год). Также, в отличие от причтов других регионов, карельские священнослужители не имели возможности пользоваться своими пахотными и сенокосными землями из-за их плохого качества24. Часто дома причтов нуждались в неотложном ремонте, но прихожане, которые должны были этот ремонт взять на себя, не были в состоянии его оплатить. Приведем описание жилья причта Маслозерского прихода: «Причтовый дом, неуклюжий, почерневший от времени, являет всюду следы безжалостного разрушения: углы выгнили, зимой на стенах иней, течь от сырости, в одной из комнат температура –5…»25. На деятельности священников, в обязанности которых входило окормлять свою паству в самых далеких населённых пунктах, тяжело отражалось бездорожье. Каждое описание приходов содержит в себе подробные характеристики сложнейших переходов причтов из одного селения в другое — по болотам и трясинам, лесным чащам, рекам и озерам. Бывали случаи, когда упавший в ледяную воду священник заболевал и умирал, оставив семейство в почти полной нищете.

Итак, столь сложные условия существования и деятельности вкупе с небольшим вознаграждением сильно влияли в худшую сторону на уровень священства в карельских районах. Это часто подмечали попадавшие в Карелию финские путешественники, наблюдения которых о встречах с нетрезвыми священниками публиковались потом в финляндских газетах и путевых очерках. Конечно, это сильно подрывало авторитет церкви как в среде карел, так и в самой Финляндии26.

5. Особой проблемой как для священнослужителей Карелии, так и в целом для края являлось бездорожье. Почти полное отсутствие проезжих путей в Кемской Карелии, и очень слабое развитие транспортной сети в Олонецкой Карелии было одним из важнейших факторов, обусловивших оторванность края от метрополии. В уездах Олонецкой губернии, населённых карелами, лишенными дорог оказалось в среднем 54,9% всех селений, и их жители пользовались пешеходными или верховыми лесными тропами — причем бездорожье усиливалось именно в пограничных с Финляндией районах27. Губернатор Сосновский, совершивший инспекционную поездку по Кемской Карелии, информировал, что в крае нет ни одной грунтовой дороги, а «сообщение в летнее время между населенными пунктами поддерживается либо в лодках по обширным озерам и порожистым рекам, нередко с опасностью для жизни, либо пешком по тропинкам и настланным через болото жердям»28 Физическая отдаленность Карелии от дорог и торговых центров приводила к тому, что карелы ощущали свою оторванность от остальной страны, которое усугублялось невниманием властей к их нуждам. Сложность транспортных связей приводила также и к дороговизне продуктов и, как следствие — снижению уровня жизни. Например, Повенецкое земство вынуждено было закупать хлеб для приграничных районов уезда в Финляндии, т. к., если бы оно транспортировало муку прямо из России, нужно было бы доставлять ее за 400 километров практически без дорог. Причем вывозимый из Финляндии хлеб был выращен в России и доставлен в Финляндию через Свирь, Ладогу и Петербург. Из-за необходимости такого кружного пути (из России — в Финляндию, а оттуда обратно в Россию) цена хлеба для карельских районов становилась непомерно высокой — мешок хлеба здесь стоил 18 рублей, тогда как в средней России его цена была менее 9 рублей29.

Оторванность Карелии от других районов России вследствие бездорожья привели к экономической ориентированности ряда ее частей на Финляндию. В письме министра финансов министру внутренних дел о таможенных проблемах в Карелии говорилось: «…согласно уведомлению Олонецкого губернатора, карельское население Повенецкого и Петрозаводского уездов <…> поставлено, в виду отсутствия удобных путей сообщения, в полную экономическую зависимость от Финляндии <…> без финляндских товаров население обойтись не может…»30

6. Крестьяне-карелы болезненно ощущали резкое отставание российской Карелии от финляндской. «Финские карелы, — писал некий “русский карел” в 1908 г., — намного опередили русских, хоть и живут совсем рядом. Хорошо устроен быт финских карел. Везде школы, библиотеки, благодаря чему большая часть народа грамотна. У них хорошо ведется сельское хозяйство, обрабатываются поля, высушиваются и засеваются болота, процветает скотоводство, ремесла, хорошие дороги. Все это у финских карел поставлено только потому, что у них распространена финляндская кyльтуpa»31. Естественное желание приобщиться к финской культуре (в широком понимании), а также языковое и культурное родство заставляли карел — особенно в приграничных районах — проявлять все больший интерес к Финляндии. В одном из своих донесений в Департамент полиции Олонецкий губернатор, сообщая о просьбе ребольских крестьянок убрать у них винную лавку (жительницы Ребол ссылались при этом на опыт финских товарок), отмечает, что это «один из примеров того влияния на этот отдаленный край, которое на него оказывает близлежащая Финляндия. <…> Характерна ссылка на товарок-финок; из этого можно заключить, что карелы с интересом следят за ходом общественной жизни финнов и стараются им подражать»32.

Из нашего обзора ситуации в карельских приходах видно, что к началу XX в. сложился целый ряд серьезных факторов, способство-вавших отчуждению Карелии от метрополии и подготовивших питательную почву для восприятия здесь «панфинской пропаганды». Повторимся: степень отчужденности сильно варьировалась в зависимости от конкретной ситуации в разных селениях, достигая высшей точки в Беломорской Карелии и северных приходах Повенецкого уезда. Поэтому, когда вновь возникшие карельские братства разослали запросы карельским священникам о наличии в их приходах панфинской пропаганды, некоторые из них, подобно священнику Пильдозерского прихода, сообщили, что «за отдаленностью прихода от границы с Финляндией <…> панфинской и лютеранской пропаганды не существует»33, зато другие сигнализировали о появлении в их приходах финских агитаторов. Как правило, эти вторые владели весьма небольшой информацией, т. к. узнавали о появлении финляндцев в их приходах через третьих лиц и лично с ними не встречались, а кроме того редко владели финским языком. Вместе с тем, и сами финские агитаторы предпочитали не сталкиваться со священниками, по опыту зная, что результатом этой встречи может быть или немедленная высылка в Финляндию, или арест, т. к. местные священнослужители нередко информировали полицейские власти о «панфинской опасности»34.

Имеющиеся в наших руках материалы свидетельствуют о том, что почти все приходские священники были активными борцами с «панфинской пропагандой», членами карельских братств. Известно лишь о нескольких приходских деятелях, оказавшихся на противоположной стороне баррикад. Одним из них был юшкозерский псаломщик Мелетий Синцов, арестованный 12 октября 1907 г. за «тайное содействие антирелигиозной противоправительственной пропаганде» (арест был осуществлен по доносу священника Юшкозерского прихода о. Павла Лыскова)35. Причиной ареста послужило то, что в селе готовилось к открытию финское училище, и Синцoв, очевидно, участвовал в его организации. После этого два попечителя несостоявшегося учебного заведения бежали в Финляндию, а за ними отбыли туда и два родственника купца Митрофанова — активиста Союза беломорских карел. «Oстается еще один родственник Митрофанова, известный <...> Николай Тарасов, — доносит о. Павел, — кoтoрый возмущает народ против меня и церковного стapocты Адриана Яковлева тем, что будто бы мы раскрыли все это пoлитическoе-панфинскoе движение и будто бы по нашему указанию еще арестуют многих в Юшкoзере, почему народ и волнуется, а так как сторону Тарасова держит и местный староста Гавкин, то и движение принимает против нас характер общественного с той целью, чтобы нас совсем удалить <...> из Юшкoзepa»36. Интересно это уникальное свидетельство об «общественном» характере возмущения против священника, явно не пользовавшегося у своей паствы авторитетом.

Есть свидетельство еще о двух приходских деятелях, примкнувших к карельскому национальному движению. Одним из них был учитель Ухтинской церковно-приходской школы Петр Лежев (Пекка Лесоев), вторым — священник о. Василий Изюмов. На них поступила жалоба от местного священника о. Иоанна Чиркова; в свoем письме от 3 февраля 1908 г. Кемскому уездному наблюдателю церковно-приход-ских школ он писал: «Уведoмляю <...> о составлении 27 сего января крестьянами Ухтинскoгo прихода приговора о необходимости совершения богослужений на финском языке, причем обращаю должное внимание, что главными инициаторами этого дела являются священник о. Василий Изюмoв и учитель Петр Лежев, участвовавшие первый в изготовлении черновика, а второй в переписке и агитации к подписи приговора. Учитель Лежев как один из руководителей панфинского движения не должен оставаться в селе, необходимо немедленно его уволить от учительской деятельности кроме того как человека неспособного преподавать в русской церковно-приходской шкoле»37. Судьбы обоих сторонников «панфинства» сложились по-разному — Лежев вынужден был покинуть Ухту и переехать в Финляндию, отец Василий Изюмов остался в Карелии и в дальнейшем занимался переводами священного писания и служб на карельский язык.

То, что все три упомянутых сторонника «панфинства» были карелами, свидетельствует о некотором влиянии национальных идей в регионе, и даже в церковной среде. Насколько сильным было это влияние в крестьянской массе судить трудно, т. к. материалы о настроениях в приходах крайне скудны. С большой долей уверенности можно предположить, что «панфиннизм» был наиболее влиятелен в приграничных приходах, связанных с Финляндией экономически и культурно. Здесь получали финские газеты, собирались послушать пришедших из Финляндии агитаторов, отправляли детей на учение в Финляндию. Почти невозможно определить, в какой степени эти действия крестьян мотивировались политическими убеждениями, а в какой — простыми экономическими надобностями. Нам известен лишь один документ политического свойства, подписанный в 1906 г. уполномоченными от всех карельских волостей Кемского уезда38, однако и в нем требования национального характера (обучение в школах и церковные службы на местном языке) сочетались с требованиями общеполитическими и экономическими (конституционная монархия, право наследования земли, улучшение экономической ситуации, проведение дорог, уничтожение таможенных препятствий, запрещение продажи алкоголя). Уже через год вследствие изменения политической ситуации в стране появление такого рода документов стало невозможным, и проследить «панфинские» настроения среди карел становится ещё сложнее.

Уже с 1906 г. начались активные действия против «панфинской пропаганды». Единым фронтом выступили имперские власти в лице правительства во главе с П. А. Столыпиным и Архангельского и Олонецкого губернаторов, церковные власти, националистические организации и правая пресса39. Борьба должна была вестись по нескольким направлениям: экономическое (улучшение ситуации в карельских волостях), просветительское (школьное дело, библиотеки, внешкольное образование), полицейское (недопущение пропагандистов в Карелию, изъятие распространяемых ими изданий и т. п.), и, наконец, церковное (катехизическая и миссионерская деятельность, постройка и украшение храмов, разукрупнение приходов и т. д.)40. Успешность действий по каждому из этих направлений была различной; самых незначительных результатов удалось добиться на важнейшем, экономическом направлении, а наибольших успехов достигли в области полицейских запретов. Всех обнаруженных агитаторов выдворяли из края, а их сподвижников-карел арестовывали41. Энергичные полицейские меры дали блестящий результат — в отчете за 1913—1914 гг. Архангельское православное братство констатировало, что «в отчетном году не было каких-либо проявлений панфинской пропаганды в корельских приходах»42. Тем не менее братство не прекращало работы — оно считало своей задачей поддержание «православия и русской государственности среди кемских карел»43, ибо понимало, что, не совершив принципиального перелома в умах и душах своей паствы, оно не сможет закрепить этот успех. Упомянутый уже нами отец Дмитрий Островский писал: «Правда, гражданская власть может оказать нам некоторую помощь в защите православия, но что это за православие наше, братие, которое столь сильно нуждается в гражданской защите, что без неё совершенно бессильно бороться с инославной пропагандой?! <…> Горе нам, если мы не в состоянии защищать себя и свою православную паству мерами словесного убеждения…»44

Мы лишь перечислим здесь мероприятия, к которым прибегало братство и епархиальное руководство. Прежде всего, по их ходатайству было увеличено жалование священникам карельских приходов в зависимости от знания ими карельского языка45. Это послужило стимулом для причтов, и в 1910 г. в Олонецкой губернии из 47-ми священников и дьяконов карельских приходов 35 знали карельский язык во всяком случае достаточно для проведения исповеди; остальные или находились в процессе обучения или дали подписку выучить язык46. Кроме того, причты должны были выполнять миссионерские объезды деревень своих приходов. Судя по нескольким сохранившимся отчетам об этих поездках, собеседования с крестьянами велись все-таки по-русски (очевидно, священники не владели карельским в такой степени чтобы свободно проповедовать; в некоторых случаях помогали псаломщики-карелы), а по-карельски пелись молитвы. Бывало и такое, что, как в Олангским приходе, ни священник, ни псаломщик не знали карельского языка47. Помимо местных священников миссионерские поездки по карельским приходам совершал Синодальный карельский миссионер (с 1913 г. — епископ Сердобольский) архимандрит Киприан, за недолгий срок объезжавший множество населенных мест, иногда за день успевавший провести службы в трех селениях. Киприан, выучивший карельский язык, вел на нем часть службы. Правда, из-за плохих дорог и больших расстояний миссионеры редко могли посетить основную часть селений более двух-трех раз в год.

Братства и епархиальные власти прилагали много усилий к строительству и благоустройству церквей, находившихся часто в бедственном положении, — однако их финансовые возможности были весьма ограничены, храмы строились главным образом только на добровольные пожертвования. Например, в Беломорской Карелии в с. Оланге на месте сгоревшей церкви был построен храм, — при этом деньги на это нашлись только благодаря целевому пожертвованию епископа Иоанникия48. Обычно же обстоятельства были таковы, что даже изыскать, например, 60 рублей на ремонт печи в Тихтозерской церкви братство было не в силах49. Убранство церквей также обновлялось медленно. Все по той же причине отсутствия средств медленно шёл процесс разукрупнения приходов — для того, чтобы выделять из больших приходов более мелкие, что облегчало бы окормление паствы, необходимо было строить новые церкви и причтовые дома, а средств на это у церкви и братств не было50. Пожалуй, одними из наиболее успешных из всех мероприятий по борьбе с «панфинской пропагандой» были крестные ходы в карельских районах. Они проходили торжественно, представляя собой грандиозные, многокилометровые шествия через карельские поселения, к границе с Финляндией51. Трудно переоценить аттрактивное и эмоциональное воздействие на паству этих грандиозных церковных праздников.

Перечисленными мероприятиями, конечно же, не исчерпывалась «противопанфинская» деятельность в приходах. Действовала переводческая комиссия, руководившая переводами священных книг и служб на карельский язык; дети карел направлялись на учебы в духовные училища, по окончании которых они должны были занять в карельских районах места священников и дьяконов; братства помогали неимущим крестьянам, организовывали библиотеки и аптечки для отдаленных поселений. Трудно подвести итог и, главное, осмыслить результат всей этой деятельности — началась война, и, хотя братства и епархиальные власти продолжали действовать, они уже не занимались выяснением ситуации в приходах. Однако ясно одно — у них было слишком мало времени, средств и сил для того, чтобы переломить ситуацию. А главное — времени, средств и сил недоставало государству для того, чтобы экономически и культурно «оторвать» Карелию от Финляндии и переориентировать ее на российские центры. Почва для «панфинской пропаганды» в карельских приходах сохранялась, и «изживать» ее предстояло уже в новое время и другими средствами.


М. В. Пулькин

(ИЯЛИ КарНЦ РАН)