Кузнецов А. Г. Невыдуманные истории: 60 коротких рассказов / Предисловие А. Зарифьяна
| Вид материала | Рассказ |
- Учебная программа повышения квалификации специалистов по расчету коротких замыканий, 67.02kb.
- Кузнецов Н. Г. Курсом к победе, 8281.83kb.
- С. Чекменев, И. Кузнецов «На земле вольные, кавказские». Раскрытие малоизвестных страниц, 490.52kb.
- Особенности темпоральной организации художественного текста (на материале современных, 421.86kb.
- Начинал как автор фельетонов и коротких юмористических рассказов (псевдоним Антоша, 279.92kb.
- Б. И. Кузнецов Древний Иран и Тибет. (История религии бон), 3273.63kb.
- В. Д. Эткин как вылечиться без лекарств. Невыдуманные истории из жизни врачей. Аннотация:, 2388.07kb.
- «Реформы Петра Великого» Пояснительная записка, 123.79kb.
- Людмила Улицкая Цикл рассказов «Бедные родственники» Зарубежная литература, 12.46kb.
- Матвея Сидоровича Кузнецова. М. С. Кузнецов Я, Кузнецов Матвей Сидорович, хочу рассказ, 207.25kb.
© Кузнецов А.Г., 2005. Все права защищены
Произведение публикуется с письменного разрешения автора
Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования
Дата размещения на сайте www.literatura.kg: 11 ноября 2008 года
Андрей Кузнецов
НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ
60 коротких рассказов
В книге представлены короткие рассказы, написанные доцентом Кыргызско-Российского Славянского университета, заслуженным деятелем культуры КР Андреем Кузнецовым. Это первое обращение автора – известного в республике музыковеда, исследователя кыргызской музыки и лингвиста – к данному жанру. В основу рассказов положены реальные события, имевшие место в жизни.
Рецензент и автор предисловия: заслуженный деятель культуры Кыргызской Республики, профессор А. Г. Зарифьян
Публикуется по книге: Кузнецов А.Г. Невыдуманные истории: 60 коротких рассказов / Предисловие А.Зарифьяна. – Б.: Илим, 2005. – 140 с.
К 89
ISBN 5-8355-1441-7
ПРЕДИСЛОВИЕ
У меня всегда вызывают искреннее восхищение люди, которые не удовлетворяются достигнутым, не почивают на лаврах, а стремятся реализовать себя в самых неожиданных областях человеческой деятельности.
Вспоминаются в связи с этим некогда то ли вычитанное, то ли услышанное мной. Вроде бы, в Древнем Китае, когда человек достигал больших высот, всенародной славы и т.п., ему, по законам высшей народной мудрости, полагалось покинуть двор, более того – сменить свое имя, уйти в безвестность, дабы начать жить с новой страницы, испытать и открыть себя заново!
Автор книги, которую вы держите в руках, Андрей Кузнецов, ни внешне, ни, полагаю, внутренне не похож на представителя Великой Поднебесной империи. Но в жизни его я без особых натяжек прослеживаю некое сходство с упомянутым древнекитайским обычаем.
Судите сами: уже далеко не отрок, а мужчина, вступивший в аксакальскую пору, известный музыковед, ученый и педагог, кандидат философских наук, заслуженный деятель культуры Кыргызстана, автор шести монографий, в том числе книг о выдающихся кыргызских оперных певцах Булате Минжилкиеве, Сайре Кийизбаевой, Марьям Махмутовой, знаток трех иностранных языков, особенно итальянского (что стало поводом написания соответствующего учебника для вузов), а также – член Союза композиторов СССР (ныне аналогичного союза КР), исследователь и публицист, Андрей Кузнецов, продолжает удивлять коллег и ученых своей профессиональной плодовитостью, вдруг смело и небезуспешно пробует себя на литературной стезе.
В 2004 году крошечным тиражом выходит в свет его путевой дневник «Девяносто дней в Америке», свидетельствующий не только о завидной памяти зрелого автора, его широкой образованности и таланте повествователя, но и даре удивляться, поэтически воспринимать окружающий мир, щедром желании и умении поделиться своими открытиями с окружающими.
Следующим шагом Кузнецова-писателя стали невыдуманные истории», которые Вы держите в руках, с подзаголовком «60 коротких рассказов».
Со слов автора, желание создать такую книгу, возникло у него лет 20-25 назад. Но лишь в прошлом году в благословенной Иссык-Ате, в домике егеря, где Андрей Георгиевич, подвязавшийся в качестве переводчика к группе охотников-итальянцев, смог в ожидании иноземных гостей, по нескольку часов в день предаваться воспоминаниям, – давний замысел обрел вид рукописи.
60 рассказов охватывают (обратите внимание на символичность такого совпадения) 60 лет из жизни автора. Действительно, один из них – детские воспоминания пятилетнего Андрюши, мальчика из суперинтеллигентной одесской семьи. Другие – приходятся на более поздние периоды жизнелетописи автора: школу, студенческую пору, вузовский этап биографии, вплоть до наших дней.
Почти все рассказы написаны на реальном материале, событиях, участником или невольным свидетелем которых был автор. И только в нескольких случаях повествование идет со ссылкой на другие источники. Впрочем, по этом признаку включенные в книгу произведения практически не отличить – в любом из них есть Правда жизни, подчас смешная, неуклюжая, непричесанная, помятая, но – именно Правда, за что ей сразу начинаешь симпатизировать.
Автор, как мудрый человек, понимает, что жизнь – сама по себе замечательный режиссер и драматург. Поэтому он фактически ничего от себя не добавляет в невыдуманные житейские истории. Но рассказывает их так свежо и эмоционально, так неравнодушно и вместе с тем изысканно, что, поверьте, очень легко заслушаться, то бишь зачитаться.
Поначалу, придя ко мне с этой рукописью, Андрей Георгиевич настроил меня на то, что это – цикл юмористических рассказов. Может быть, такой преамбулой он хотел катализировать во мне как старом кавээнщике и поэте, не чурающимся сатиры, – интерес к своему детищу. Но, прочитав рассказы, я испытал более богатую гамму эмоций, нежели приступы смеха. Да, многие сюжеты и персонажи вызывают улыбку – но и любовь, симпатию, сочувствие, теплые ностальгические чувства.
На протяжении всей книги вас не покинет ощущение, что написал ее несомненно талантливый и добрый человек – о Времени, о себе, о людях, знакомых нам и незнакомых, да и о нас с вами.
Найдите же в своем хаотическом житейском беге часок другой, чтобы остаться наедине с невыдуманными историями А. Кузнецова. Честно слово, не пожалеете.
Анэс Зарифьян,
поэт, бард, заслуженный деятель культуры КР
Друзьям юности – Алмабеку Баимбекову,
Евгению Габба, Эмилю Джангирову,
Виктору Факторовичу и Яну Складману
посвящаю
ДЕТСТВО МОЕ, ПОСТОЙ!..
«Мойша, догоняй маму!»
Это произошло в Одессе вскоре после окончания войны. Мой отец читал лекции в университете, и мы с мамой иногда заходили к нему на работу. Рядом с университетом находилось общежитие, которое временно было переоборудовано под военный госпиталь. Каждый раз, проходя мимо общежития, мы видели в его окнах раненных бойцов. Стояло лето, ярко светило солнце, и лицезрение редких прохожих было, по-видимому, для больных одним из способов времяпровождения и развлечения.
Мне в ту пору исполнилось пять лет, а маме – чуть более тридцати. У нее были шелковистые черные волосы и стройная осанка. Обычно ее принимали за еврейку, хотя она была русской. Когда мы проходили мимо госпиталя, что-то отвлекло мое внимание, и я отстал от матери. Заметив, что сына нет рядом, мама остановилась и позвала меня. Тогда один из раненных решил побалагурить; он свесился с окна и, мастерски копируя еврейский выговор, сказал нараспев:
– Эй, Мойша, догоняй маму!
Его реплика развеселила других больных, заполнивших, казалось, все окна огромного госпиталя. Однако, вместо того чтобы промолчать, моя мама решила внести ясность в ситуацию:
– Между прочим, он донской казак!
– Ну, как же, как же – не замедлил с ответом находчивый раненный, – все вы теперь донские казаки!
Улицу потряс гомерический хохот. Похоже, смеялись все больные, находившиеся в тот момент на лечении. Правда, смеялись незлобно, так, ради развлечения. Не вступая больше в полемику, мама подхватила меня за руку и увела прочь.
Четыре глагола на -ать
В самом начале пятидесятых годов мы переехали жить во Фрунзе, где я стал учиться в одной из средних школ города. Когда я перешел в пятый класс, у нас появился новый учитель русского языка. Это был прелюбопытнейший тип – звали его Корней Федотович. Маленького роста, сморщенный, в очках, он был уже далеко не молод и большую часть времени пребывал в благодушном настроении. Свой предмет он знал, скажем, неважнецки, но с учителями в те годы было плохо, вот и учил он нас «чему-нибудь и как-нибудь». Поговаривали, что за диктант, написанный им при проверке учителей, организованной Отделом народного образования, он получил «двойку». Но мы, ученики, конечно, этого не знали и верили своему чудаковатому учителю.
Корней Федотович был вспыльчивым человеком – вывести его из себя не составляло особого труда. Более того, как большинство низкорослых людей, он был обидчив и злопамятен. Со своими обидчиками он расправлялся своим методом. Например, подходил к парте, за которой сидел допекавший его ученик, и как бы случайно клал свою грубую мужскую длань на хрупкую руку проказника. Затем, продолжая что-то объяснять, он наваливался на эту руку всей тяжестью своего тела. Кисть ребенка, прижатая к парте, оказывалась, словно под прессом. Оробевший проказник пытался освободиться, но не мог, а мучитель продолжал давить, искоса поглядывая на свою жертву. На глаза ребенка наворачивались слезы, но коварный учитель, наслаждаясь местью, все еще не прекращал пытку. Наконец, экзекуция завершалась, и удовлетворенный Корней Федотович, как ни в чем не бывало, продолжал урок. Естественно, никто ничего не замечал.
Оригинальны были и методы преподавания учителя. Как-то Корней Федотович объяснял спряжение глаголов. Там были какие-то исключения, которые нужно было заучить – семь глаголов на -еть и четыре на -ать. Чтобы их легче было нам запомнить, изобретательный педагог разыграл для нас целую сценку:
– Вот четыре глагола на -ать: слышать, дышать, держать, гнать. Вы должны их запомнить. Представьте: я сижу за столом и объясняю урок, а Спигин – известный хулиган и бездельник – разговаривает и мешает мне. То, что он болтает, я слышу, – и Корней Федотович загибает первый палец.
– Я хмурю брови, стучу по столу карандашом, но Спигин не унимается. Я начинаю взволнованно дышать, – продолжает учитель и загибает второй палец. – Затем я подхожу к нарушителю и поднимаю его с парты, держа его за воротник. – В ход идет третий палец.
Увлекшись рассказом, Корней Федотович и в самом деле подходит к Спигину и хватает того за шкирку. Спигин с удовольствие «подыгрывает» учителю. Далее Корней Федотович ведет ученика через весь класс к двери и сильным толчком руки вышвыривает его вон из класса. Спигин чуть ли не лбом раскрывает дверь и с грохотом вылетает в коридор.
– И гоню его прочь! – завершает свой рассказ находчивый учитель.
Довольный собой, Корней Федотович с победным видом оглядывает класс и возвращается за свой стол. Звенит звонок – урок окончен.
Дядя Коля, стихотворец
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, к нам приехал дядя Коля. Его семья осталась жить в небольшом провинциальном городке у самой границы с Китаем, а он отправился на поиски счастья и лучшей доли, и его выбор пал на наш город. Приехал он налегке – весь его багаж состоял из чемодана и тромбона. Бывший фронтовик, он обладал хорошим музыкальным слухом и зарабатывал на жизнь, руководя самодеятельными духовыми оркестрами, Позже он освоил профессию музыкального мастера-настройщика. В то время ему стукнуло тридцать семь. У дяди была приятная внешность – он следил за собой, старался быть элегантным: носил шляпу и перстень с большим темно-красным аметистом – подарок моей матери. Внешне дядя Коля чем-то напоминал одного из популярных в то время голливудских артистов. По крайней мере, он выглядел таким на одной из фотографии, где был снят в профиль и в шляпе. Иногда он дарил эти фотопортреты своим подружкам, сопровождая их романтичными словами: «Вспоминайте порою, коль я этого стою».
Итак, дядя Коля поселился у нас. Днем он работал в музыкальной мастерской, а вечером тщательно брился, надевал новый костюм и шел в кино или на танцы. По своей натуре мой родич был настоящим донжуаном. В своем городке, где у него была семья, и все жители знали друг друга в лицо, он не имел возможности проявить свои способности, здесь же его ищущая острых ощущений натура, наконец, вырвалась на свободу: дядя Коля «загудел». Нет, он не пил – его интересовали только женщины. Очаровать какую-нибудь простенькую девушку ему не составляло никакого труда. Он был обаятелен, элегантен, остроумен. Иногда дядюшка приводил к нам свою очередную подружку, садился за пианино и страстным голосом пел для нее куплеты из только что вышедшего на экраны кинофильма «Свинарка и пастух»: «Играй, играй, моя гармошка, катись, катись, моя слеза»… Девушка смотрела на него широко раскрытыми влюбленными глазами, и ее судьба была предрешена.
Естественно, с подружками нужно было где-то встречаться: к нам он их приводил редко и лишь для того, чтобы покрасоваться за пианино. Иногда он обращался за помощью к друзьям, и те давали ему ключи от квартиры. Один из них жаловался потом, что дядюшка сломал ему диван и даже не извинился, не говоря уже о материальной компенсации.
Девушек дядя Коля менял, как перчатки – я еле успевал запоминать их имена. Не знаю по какой причине, но мой родич неожиданно ударился в поэзию – стал писать своим дамам стихи. Большинство из этих виршей носили юмористический характер и имели посвящения: «Клаве», «Зине», «Люде» и т.д. Особенно досталось Клаве – дядя был с ней в ресторане, где она выпила лишнее – все это и было описано в стихотворной форме, причем в создании виршей автору нередко помогал мой отец – у дяди не все ладилось с рифмой. Стишки, содержавшие немало пикантных подробностей, отправлялись затем адресату. Были, правда, и лирические строки, и заверения в любви – здесь дядя был неистощим. Все стихи автор аккуратно переписывал в общую тетрадь, которая вскоре была исписана почти до конца. Дядя бережно хранил ее, но все тайное рано или поздно становится явным: спустя несколько лет, когда он уже жил в нашем городе с семьей, злополучная тетрадь была найдена его женой. Комментарии излишни: моральный облик неверного супруга и его жизненное кредо раскрылись для нее во всей своей полноте.
Со временем страсти поулеглись, дядя был прощен, а его тетрадь стала своеобразной «хрестоматией» для домашнего чтения. Нередко случалось, что в свободное время, когда сам автор был на работе, пресловутая тетрадь извлекалась на свет божий, и члены дядиколиной семьи, по очереди, а то и коллективно, развлекались чтением этих незамысловатых и довольно легкомысленных стишат. Дядя об этом, естественно, не знал.
«Жил-был у бабушки…»
Перейдя в шестой класс, я стал учиться в третью смену, которая начиналась примерно в половине пятого. Школы тогда были небольшие, вот и изыскивала дирекция способы, как организовать занятия при небольшом количестве классов и все возрастающим потоком учащихся (в послевоенные годы рождаемость заметно увеличилась). Обычно в третью смену учились старшеклассники, но в тот год неизвестно по какой причине в нее попали и ученики шестых классов.
Зимой темнело рано, а после восьми часов, когда заканчивалась смена, было уже совсем темно, как ночью. Мы шли гурьбой по слабо освещенной почти безлюдной Пионерской улице, одни мальчишки – школа была мужской – и чтобы как-то развлечься и приободрить себя, громко, на всю улицу распевали песню про бабушку и ее любимца-козлика. Один из нас выступал в роли солиста. Громким по-мальчишески пронзительным голосом он лихо запевал: «Жил-был у бабушки…». «Гоп-ца-ца», – весело подхватывали мы. «Серенький козлик…», – продолжал запевала. «Да два яйца!», – заканчивал куплет хор. Второй куплет исполнялся с еще большим воодушевлением: «Бабушка козлика… гоп-ца-ца!.. Очень любила… за два яйца!» В таком же духе, все с возрастающим энтузиазмом пропевались последующие строфы. Однако самым любимым был заключительный куплет, который мы пели с особым удовольствием:
– Остались от козлика…
– Гоп-ца-ца!
– Рожки, да ножки…
– Да два яйца!
Все это распевалось громко, азартно, во всю силу молодых легких, причем не обращалось никакого внимания на редких прохожих, которым, впрочем, тоже никакого дела не было до детских шалостей и забав. Но однажды все же нашелся человек, который попытался приостановить это безобразие. Только мы дошли до куплета «Остались от козлика…», как раздался требовательный мужской голос: «Ах вы, негодяи! Кто такие? Из какой школы?». Пение мгновенно прекратилось; мы кинулись врассыпную, мужчина – за нами. Запыхавшись, добежали до остановки и впрыгнули в отходивший уже троллейбус: мы были спасены. Но «Козлика» почему-то больше уже не пели.
Случай в умывальной комнате
Однажды мы с другом Витькой сбежали с урока. Побродив немного вокруг школы – а это было зимой – решили немного погреться, а заодно и попить воды в школьной умывалке – небольшой комнате, находящейся рядом с дверью, выходящей во двор. Здесь было тепло, но опасно – в любую минуту мог зайти кто-нибудь из учителей или (не дай Бог!) директор или завуч. Больше всего мы боялись нового завуча по имени Мефодий. Высокий, сухопарый, с густыми бровями, он был грозой школьных сорванцов и хулиганов.
– Послушай, Витя, – сказал я, – давай уйдем отсюда, а то еще Мефодий придет…
– А я уже здесь! – вдруг раздался вкрадчивый голос.
Мы обернулись и обмерли: в дверях стоял Мефодий собственной персоной. Ехидно улыбаясь, он с явным коварством наслаждался произведенным эффектом. Однако немая сцена продолжалась недолго. Не давая нам опомниться, Мефодий решительно сорвал с наших голов шапки и со словами «Марш за родителями!» скрылся в дверном проеме.
Мы не знали что делать. Неужели придется бежать за родителями? Выглянув в коридор, мы увидели, что наш обидчик, держа в каждой руке по шапке, скрылся в своем кабинете. Мы решили дождаться перемены. Вскоре раздался звонок и школа ожила. Смешавшись с другими учениками, мы робко приблизились к кабинету завуча. Дверь была открыта, кабинет пуст, а наши шапки спокойно лежали на сейфе. Смелый Витька, не долго думая, схватил шапки и был таков. С тревогой в сердце мы ждали возмездия, но оно не последовало: Мефодий, скорее всего, просто забыл.
Мог ли я тогда предположить, что спустя девять лет, когда я женюсь, грозный Мефодий станет моим тестем?
Детские шалости
Все дети шалят – шалили и мы. Шалости были разные: от самых невинных до довольно рискованных и даже опасных – о них и пойдет речь. Мы – это дети научных работников и преподавателей университета, живших вместе со своими родителями в те далекие послевоенные годы в переоборудованном под общежитие большом учебном корпусе, в котором была, как поется в известной песне Высоцкого, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Правда, комнат насчитывалось в два раза больше, а вот уборная, действительно, была одна, и находилась она во дворе, причем в дальнем его углу.
Детей, естественно, было много – разных возрастов, национальностей и социальной принадлежности. Однако жили дружно, и если существовало разделение, то только по возрастным группам. Самыми любимыми играми были казаки-разбойники, прятки, лапта, штандер, альчики (местная разновидность русских бабок). Кроме игр имелись и другие развлечения, например, запуск «ракеты». Производился он с помощью карбида и пустой консервной банки: в земле выкапывалась лунка, в нее наливалась вода, в которую бросали кусочек карбида, после чего лунка накрывалась жестяной банкой с отверстием в донышке. Снаружи банка быстро обмазывалась глиной, а отверстие зажималось пальцем. Через несколько секунд один из сорванцов, зажимавший отверстие, отскакивал в сторону, и в тот же момент кто-то другой подносил к банке горящую бумажку, предусмотрительно держа ее привязанной к концу хворостины. Горючая смесь взрывалась, и банка, словно ракета, стремительно улетала ввысь.
Страсть к всякого рода поджогам и взрывам была у нас неистребимой. Как-то один сорванец стащил у своего отца-охотника пару патронов и принес их в класс. Отопление тогда было печным: в каждом классе стояла печь, которую протапливали рано утром. Мы сидели на уроке и слушали объяснение учителя. Неожиданно в печи что-то громко бухнуло. Тут же раздался второй взрыв, один из кирпичей в печи отошел, в щель повалил дым. Запахло порохом, урок был сорван. Пришли директор с завучем – злоумышленник тут же был «вычислен». Им оказался сын корреспондента одной из столичных газет – страстного любителя охоты. Узнав о случившемся, отец поступил не совсем педагогично: выпорол сына ремнем. Рев сорванца был слышен даже в соседних домах. Однако наказание пошло на пользу: печки в школе больше не взрывались.
Но истории с взрывами на этом не прекратились: летом в нашем дворе взорвался бак в душе. Вы спросите, как можно взорвать бак с водой? Оказывается можно. Однажды кто-то из старших ребят притащил во двор клапан с авиационного двигателя. Клапан был изготовлен из дюралюминия, а внутри его, видимо для облегчения веса, находился натрий – металл, который при взаимодействии с водой начинает гореть. Вот эти-то свойства натрия и использовали наши сорванцы: они надпилили стержень клапана и бросили его в бак с водой. Вначале послышалось какое-то шипение, затем вода в баке забурлила, и вдруг раздался оглушительный взрыв. Бак лопнул, а вода из него хлынула вниз.
В это время в соседнем душе купался комендант дома – дядя Кирюша. Услышав взрыв, он в чем мать родила выскочил из душа, быстро оценил ситуацию и разразился громкими проклятиями в адрес дворовых мальчишек. Мы же, давясь от смеха, наблюдали за всем этим из-за кустов, а в наших головах уже созревали планы новых проказ.
Иван Романыч, кочегар
Иван Романыч трудился в котельной Педагогического института. Тогда теплоцентрали в городе не было, и каждое большое здание или группа зданий имели свою котельную. Если зимой в каком либо помещении института было холодно, то шли в котельную, и Иван Романыч тут же поддавал пару. Человек он был тихий, безобидный и работящий – со своими обязанностями кочегара справлялся хорошо. На вид ему было лет пятьдесят, а, может, и меньше, но из-за слоя угольной сажи, которая покрывала его морщинистое лицо, определить возраст было довольно сложно.
Иван Романыч постоянно находился в кочегарке и на улицу выходил редко. О себе он заявлял раз в месяц, в день получки, когда появлялась возможность выпить. Пил горькую он у себя в котельной – пил, как говорят, до упора, но всю зарплату не пропивал – большую часть все же относил домой. У кочегара была одна характерная особенность: напившись, он начинал произносить речи. Услышав на улице громовой голос Ивана Романыча, мы, мальчишки, тут же бросали свои игры и бежали вслед за ним. Сказать, что наш герой шел пьяной походкой, было бы неверно: Ивана Романыча буквально кидало из стороны в сторону. Порой, он накренялся так сильно, что, казалось, вот-вот рухнет на землю, но каким-то чудом он все же удерживался на ногах и шел дальше. При этом он не переставал выкрикивать слова, которые были слышны за два квартала. Речи Ивана Романыча представляли собой дикую смесь, состоящую из политических лозунгов, хроники текущих событий, бранных слов и т.д. Он клеймил немецко-фашистских захватчиков, лидеров буржуазных стран, врагов народа. Самое интересное, что ничего антисоветского в речах кочегара не было: он был патриотом. И, странное дело, милиция его не трогала: Иван Романыч благополучно добирался до дома, отдавал деньги своей «старухе» и ложился отсыпаться. Через день-другой он появлялся на работе и снова брался за лопату – тихий, незаметный, исполнительный.
Повзрослев, мы кое-что переняли у Ивана Романыча. Если случалось выпить, то идя по улице, громко произносили политические лозунги. Милиция, конечно же, оставляла нас в покое.