Geum.ru

Кузнецов А. Г. Невыдуманные истории: 60 коротких рассказов / Предисловие А. Зарифьяна

Вид материалаРассказ

Содержание


Мне трудно вспомнить без улыбки
Юность беспокойная моя
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
Стимулятор роста


Летом 1954 года я отдыхал в пионерском лагере, который находился неподалеку от города, в предгорьях. Мы часто ходили в походы, гуляли по окрестным холмам. Здесь росло множество растений, но одно из них привлекало особое внимание мальчишек. Это был молочай – травянистое растение, содержащее сок, по своему виду очень напоминавший молоко: если надломить стебель, то на месте надлома сразу же выступал белый сок. Позже я узнал, что сок многих видов молочая токсичен, но тогда мы об этом даже не подозревали, а ценили молочай совсем за иные качества. Мальчишки были твердо уверены, что если соком этого растения регулярно смазывать свою крайнюю плоть, то орган вырастит большим, что считалось очень престижным. Самое интересно, что такое желание возникало у детей 13-14 лет и даже младше. Прав, видимо, был старина Фрейд, придававший большое значение сексуальным инстинктам человека.

Однако не каждый из мальчишек рисковал опробовать молочай на себе. Кто-то пробовал, но осторожно, понемножку, и это не давало желаемого результата. Но вот нашелся подросток – худой, тщедушный, который так страстно хотел хоть чем-то отличаться от своих сверстников, что не побоялся эксперимента и использовал «целебные» качества молочая, как говорят, на всю катушку. Закончилось это сильным воспалением. Боль, по-видимому, была столь нестерпимой, что во время тихого часа мальчишка не выдержал и обратился за помощью к пионервожатой, которая вызвала врача.

Состоялся прелюбопытнейший диалог, свидетелями которого были все пионеры отряда:

– Зачем ты его намазал молочаем? – допытывалась бойкая пионервожатая, студентка пединститута.

– Чтобы был большим, – еле внятно пролепетал тринадцатилетний страдалец.

– А для чего тебе большой? – бесстыдно наседала пионервожатая.

Подросток затравленно молчал: ему было совестно, да и как объяснить взрослой женщине, для чего мальчишке нужен большой половой признак?

История с молочаем благополучно закончилась – были приняты надлежащие меры, и вскоре воспаление прошло, а бедный экспериментатор долго еще был предметом насмешек товарищей.

Из студенческого фольклора


Мой отец, профессор математики, обычно занимался со своими аспирантами на дому. Конечно, математика – наука интересная, но все время говорить о ней, наверное, утомительно. Поэтому мой родитель иногда давал своим питомцам – будущим Галуа и Ляпуновым – возможность как-то расслабиться, рассказывая им забавные истории, либо декламировал стихи. Дверь в его кабинет часто была полуприкрыта, благодаря чему я с большим интересом слушал эти «познавательные» истории, большинство которых, по-видимому, были почерпнуты им в годы своей студенческой молодости. Детская память хорошая, поэтому кое-что я запомнил на всю жизнь. Вот одно из стихотворений, которое часто любил цитировать отец:


Мне трудно вспомнить без улыбки

Те дни блаженства моего,

Когда все члены были гибки,

За исключеньем одного…

Но дни блаженства пролетели

И в завершении всего

Мои все члены отвердели,

За исключеньем одного…


Под звуки Шопена


У нас в школе был духовой оркестр, в котором играли старшеклассники. Я тогда учился в восьмом классе и немного играл на фортепиано, но труба привлекала меня больше, поэтому, когда был объявлен новый набор в оркестр, я тут же записался в него. Оркестром руководил Николай Афанасьевич Мухин (ребята в шутку провали его Пчелкиным) – учитель и пчеловод, который сам неплохо владел трубой – по крайней мере, нам тогда так казалось. Проведя проверку слуха, он отобрал лучших и приступил к занятиям, которые стали проводиться по вечерам, три раза в неделю. Мы увлеченно дули в трубы и кларнеты, постепенно осваивая несложные приемы игры на духовых инструментах. После репетиции мы шли гурьбой по темному бульвару, и наш тубист развлекался тем, что пугал сидевших на деревьях ворон. Услышав дикие звуки этого басовитого инструмента, вороны, как от выстрела, с шумом взлетали в воздух, обдавая нас брызгами своего помета.

Занятия продвигались успешно, и через три-четыре месяца мы уже сыграли свой первый марш «Вперед». Каждому из нас была вручена рукописная книжка, в которой содержался необходимый нотный материал: марши, танцы, популярные мелодии. Среди пьес был знаменитый «авиамарш» «Все выше и выше…», но в то время исполнять его не рекомендовалось, о чем свидетельствовала лаконичная надпись, сделанная рукой маэстро: «запрещен».

Кроме нашего школьного оркестра, Николай Афанасьевич руководил еще духовым оркестром министерства внутренних дел, и для усиления стал постепенно включать нас в состав этого коллектива. Играть с взрослыми музыкантами (они были всего не несколько лет старше нас) было для нас, мальчишек, большой честью. Кроме того, нам вскоре выдали воинскую форму – брюки с гимнастеркой, ремень и фуражку. Теперь мы уже ходили на репетиции в клуб МВД и имели специальные пропуска. Наконец, мы стали принимать участие в мероприятиях министерства – смотрах, парадах, танцевальных вечерах. Приходилось нам играть и на похоронах.

Никогда не забуду своего первого участия в таком мероприятии. Вместе с похоронной процессией мы прошли пешком через весь город на братское кладбище – а это примерно три-четыре километра. Сыграв траурный марш, мы какое-то время отдыхали, а потом снова брались за трубы. И все это происходило в жаркий летний день, под палящими лучами южного солнца. Наконец, все взмокшие и уставшие мы добрались до кладбища, где были деревья, и где можно было хоть немного отдохнуть. Пока шла траурная церемония – хоронили, кажется, майора милиции – мы сидели в тени, но вот наступил момент опускания гроба, и мы снова взялись за свои инструменты.

Зазвучала скорбная музыка марша Шопена. Неожиданно совсем рядом раздался чудовищный грохот, словно взорвалась бомба. От неожиданности я присел и чуть не выронил трубу из рук. Оказывается, это дал залп взвод автоматчиков, о чем я даже не подозревал, поскольку первый раз присутствовал на похоронах человека, которому воздавались воинские почести. Наверное, мой испуг выглядел очень комично (мы стояли кружком, и видели друг друга), поскольку музыкантами овладел совсем неуместный для такого места приступ смеха: они буквально сбились с ритма. Николай Афанасьевич, сверкая белками, бросал на нас угрожающие взгляды и продолжал играть на трубе. Постепенно звучание оркестра выровнялось, а ребята, чтобы не смеяться, старались играть, не глядя друг другу в глаза. К счастью, из-за выстрелов и плача, никто ничего не заметил. Мы благополучно доиграли марш и вскоре покинули это место скорби и печали, где смеяться не положено. В город нас отвезли на машине.


ЮНОСТЬ БЕСПОКОЙНАЯ МОЯ


Угон машины


Это случилось незадолго до окончания средней школы. Одной из учебных дисциплин в десятом классе был труд. Эти уроки мы посещали раздельно: мальчики изучали автомобиль, девочки – кулинарное дело. Большую часть года мы штудировали теорию – устройство машины, работу двигателя, правила дорожного движения и т.д. Уроки были скучными, однообразными, поэтому я перешел в другую группу, где изучали работу на станках. Однако весной началось самое интересное – практические занятия по вождению. Дирекция школы договорилась с одним из ведомственных гаражей, и там в распоряжение школьников была выделена старая «полуторка». Этот неказистый грузовичок буквально дышал на ладан, но еще каким-то чудом заводился и даже ездил. В гараж ребята – а среди них был и мой товарищ Витя – приходили во второй половине дня один или два раза в неделю.

Однажды Витя подбил меня пойти с ним гараж, чтобы самостоятельно покататься на машине. До этого я никогда не садился за руль, но товарищ обещал научить, и я согласился. За час или полтора до начала практики мы встретились с ним у ворот гаража. Нас беспрепятственно пропустили к машине, только спросили, почему без учителя. Друг ответил, что учитель скоро подойдет, а мы пока прогреем двигатель. Повозившись немного с грузовичком, мой друг завел его; потом он сел за руль, я – рядом, и мы спокойно выехали за ворота. Поскольку гараж находился на окраине города, мы тут же свернули на проселочную дорогу и направились в поле.

Стояла прекрасная весенняя погода. Окрестные поля были усеяны цветами, впереди виднелись горы. Мой друг уверенно вел грузовичок, пока ему это ему не наскучило. Тогда мы поменялись местами, и он стал учить меня водить машину. Когда первый раз садишься за руль, самое трудное – это тронуться с места: нужно плавно отпустить сцепление и так же плавно нажимать на педаль газа. Эта процедура долго мне не давалась. Наконец, машина тронулась с места и, поднимая пыль, устремилась вперед по ухабистой полевой дороге. От напряжения я весь взмок, но предстояла другая процедура – перейти на вторую скорость. При этом нужно было рулить и следить, чтобы грузовик не съехал в кювет, поскольку меня постоянно заносило то влево, то вправо. Но сидевший рядом товарищ руководил моими робкими действиями и машина, постепенно набирая скорость, все дальше удалялась от города. Неожиданно раздался страшный скрежет, в двигателе что-то хлопнуло и какая-то деталь, пробив крышку капота, отлетела на обочину дороги. Движок тут же заглох. Мы находились посреди поля, примерно в километре от гаража. Мой друг поднял с земли вылетевшую деталь – это было крыло вентилятора. Более часа мы безуспешно пытались завести заглохший грузовичок, но все наши усилия были напрасны. Мы с тревогой поглядывали на часы и представляли, что сейчас творится в гараже…

Наконец, на проселочной дороге показался старый «Москвич» – это ехал наш учитель физики по прозвищу Костыль (он был ранен на войне и ходил с палочкой), которого мы побаивались. Вместе с физиком приехали учитель труда и один из работников гаража. Бить нас, конечно, не стали, но досталось нам изрядно. Отчитав нас на чем свет стоит, физик отстранил нас от практики и отправил по домам. С тяжелым чувством мы вернулись в город.

На следующий день нас вызвали к директору: я получил строгий выговор, а друг Витя как инициатор угона машины не был допущен к выпускным экзаменам. Через неделю состоялась торжественная линейка, на которой были зачитаны фамилии десятиклассников, допущенных к экзаменам на аттестат зрелости. Не была названа только фамилия моего друга. Он стоял с понуро опущенной головой, и я представлял, что было у него на душе. Переживали и мы, его одноклассники.

Но вот завуч, зачитав приказ директора, сделала многозначительную паузу, а затем продолжила: «Учитывая просьбу членов родительского комитета, дирекция сочла возможным допустить к сдаче экзаменов…». И тут она назвала фамилию моего друга. Все облегченно вздохнули. Ну а Витя успешно сдал экзамены и вскоре стал студентом сельхозинститута, после чего наши пути разошлись.


Не моргнув глазом


В канун Дня Победы по телевидению показали старый кинофильм «Судьба человека». Была в той ленте потрясающая сцена: узник фашистского концлагеря Андрей Соколов (его роль играл Сергей Бондарчук) выпил перед глазами изумленных эсэсовцев три полных стакана водки. Эта сцена напомнила мне один эпизод из далекой юности. Расскажу все по порядку.

Дело было летом, ближе к вечеру. Я и трое моих друзей – нам в ту пору исполнилось лет по восемнадцать – решили пойти в парк на танцы. Ну, а чтобы как-то поднять настроение и чувствовать себя увереннее, решили что-нибудь выпить. Денег у нас нашлось немного, но на бутылку водки все же хватило. Еще осталась какая-то мелочь на газировку. Здесь мы как бы одним выстрелом убивали двух зайцев: во-первых, обретали столь необходимый для распития водки стакан, во-вторых, было чем запить (на закуску денег не хватило). В общем, подошли мы к киоску, купили пару стаканов газводы и отошли в сторонку, чтобы распить водку. Освободив один стакан, налили в него примерно четверть бутылки водки, и кто-то из нас тут же осушил его. Так повторилось еще два раза. Наконец, очередь дошла до Генки – крупного, немного флегматичного парня. Не знаю, как это вышло, но ему почему-то достался полный стакан. Но только он поднес его к губам, как перед нами неожиданно возник милиционер.

– Вы что это тут распиваете? – грозно произнес страж порядка.

Мы обомлели. Однако Генка оказался крепким орешком.

– Как это что? – возмутился он. – Газводу!

И на глазах у милиционера он стал медленно поглощать содержимое стакана. Мы, словно загипнотизированные смотрели на нашего друга, а он, отставив левую руку в сторону, спокойно пил водку и только его острый кадык методично двигался то вверх, то вниз. Осушив стакан до дна, и при этом ни разу не поперхнувшись и не поморщившись, он с любезной улыбочкой вернул его изумленной продавщице – она-то все видела и знала.

Милиционер опешил. Он недоверчиво покачал головой, потом махнул рукой и отпустил нас с миром. А что он мог сделать? Бутылку-то мы успели выбросить, ее содержимое выпить, а коль нет улик, то нет и состава преступления. Шумно обсуждая случившееся, мы двинулись на танцы. Инцидент был исчерпан.


«Черная борода»


Жили в нашем славном городе два меломана. Оба были завзятыми театралами, любителями искусства, классической музыки. Ни одна оперная, балетная премьера или филармонический концерт не проходили без их присутствия. Оба меломана были колоритными личностями, так сказать, местными достопримечательностями. Высокие, импозантные, они носили бороды: Борис Николаевич – рыжую, Александр Юрьевич – черную. Их так и звали: «Рыжая борода» и «Черная борода». Особенно эффектно выглядел Александр Юрьевич. О нем и пойдет речь. Помимо черной, как смоль бороды его неизменными атрибутами были костюм-тройка, шляпа и трость. В музыкальных кругах его ласково именовали «наш Стасов», однако это сравнение ему почему-то не нравилось, хотя внешнее сходство со знаменитым русским критиком было налицо.

Александр Юрьевич не имел музыкального образования, но его эрудиции мог позавидовать любой профессионал: классическую музыку он знал, как говорят, «от и до», а его фонотека была лучшей в городе. Да что музыка! Он прекрасно знал литературу, театр, изобразительное искусство, кино; его удивительная память хранила тысячи сведений и фактов из жизни замечательных писателей, поэтов, композиторов, певцов и музыкантов. Работал Александр Юрьевич музыкальным редактором республиканского радио и всеми доступными ему средствами пропагандировал классическое наследие. По духу это был интеллигент, в лучшем смысле этого слова, просветитель, подвижник. И молодежь тянулась к нему. Естественно, ходили слухи, будто он «гомик», но это были лишь досужие вымыслы.

У «Черной бороды» не было семьи. Говорили, что он родом из дворян. Скорее всего, так оно и было – не берусь утверждать: по известным причинам, многие тогда скрывали свою сословную принадлежность. Александр Юрьевич вместе со своей незамужней сестрой жил в неказистом на вид одноэтажном домике, неподалеку от городского парка. Тем не менее, этот домик был хорошо известен местным любителям музыки, преимущественно молодежи, которые, как светлячки на огонек, часто заглядывали к гостеприимным хозяевам. Внутри дома было всегда чисто, тепло и уютно. Через тесную прихожую и узкую комнатку, в которой располагалась фонотека и стояла железная кровать хозяина, гости проходили в гостиную. Эта комната выглядела вполне прилично: большой стол со скатертью, венские стулья, сервант с посудой, репродукции картин и, главное, абажур, который создавал особый уют и располагал к долгим беседам за столом.

А атмосфера за столом была самая непринужденная – пили чай, обсуждали новости музыкальной жизни, читали стихи, слушали музыку. У Александра Юрьевича были редкие книги, среди них – сборники стихов поэтов-символистов. Еще у него были перепечатанные на машинке литературные пародии неизвестных авторов под названием «Парнас дыбом». Лет тридцать спустя этот сборник был переиздан в Москве, и я, наконец, смог узнать имена талантливых пародистов (в первых изданиях стояли лишь их инициалы) – это были харьковские литераторы Э. Паперная, А.Розенберг, А.Финкель.

В сборник были включены пародии на три темы. Одна из них – известный стишок про попа и собаку: «У попа была собака, он ее любил…» Пародии читались вслух, а присутствующие должны были отгадать в стиле какого поэта (или прозаика) они написаны. Особенное впечатление на меня произвела пародия, которая начиналась так: «А я вам, гражданочка, прямо скажу: не люблю я попов. Не то, чтобы я к партии подмазывался, антирелигиозного дурмана напускал, но только не люблю я духовной категории». Уже по этим начальным строкам становилось ясно, что объектом пародистов на этот раз стал писатель-сатирик Михаил Зощенко. Кроме Зощенко, там были пародии на Крылова, Есенина, Блока, Маяковского, Бальмонта, Вертинского и т.д.

«Черную бороду» можно было увидеть не только в оперном театре или филармонии, но и в кино, особенно, если фильм был музыкальный или представлял собой новое слово в кинематографе. Однажды во время демонстрации такого фильма в зале раздался пошлый и неуместный в данной ситуации смех. Александр Юрьевич встал во весь свой рост, повернулся лицом к залу и громовым голосом гневно произнес: «Хамы! Что же тут смешного?!» И пристыженные «весельчаки» мгновенно притихли и больше ничем не выдавали своего присутствия.

Сестра Александра Юрьевича работала машинисткой в редакции одной из местных газет, и иногда брала на дом работу по перепечатке. Однажды в доме обнаружилась фотография какого-то мужчины. Запечатленный на ней субъект был немолод, неказист на вид, да к тому же еще и не брит. Скорее всего, фото выпало из какой-нибудь редакционной рукописи. Когда Александр Юрьевич спросил сестру, откуда взялась фотография и что это за тип, то она не могла ответить ничего вразумительного. К тому же, она немного смутилась. Это послужило поводом для розыгрыша. По просьбе «Черной бороды» фотография была размножена одним из молодых любителей музыки, после того не проходило дня, чтобы сестра не находила ее в самых неожиданных местах: то в книге, то в сумочке, то в кармане пальто, то в ящике комода. Более того, фото стало приходить по почте. Наконец, жертва розыгрыша взмолилась и попросила прекратить «издевательства». В общем, смеху было много…

Все это происходило в 50-60-х годах. Позже скромный домик музыкального редактора был снесен, а его владелец получил столь же скромную квартиру в пятиэтажке. Шли годы. Александр Юрьевич поседел, постарел. Его борода уже не была черной, как смоль, а отсвечивала серебром. Но он по-прежнему ходил с тростью и гордо поднятой головой. Любовь к музыке он сохранил до самой смерти.


«Дядя, дай двадцать копеек…»


Нам в ту пору было лет по двадцать. Как-то весенним утром мы вышли с друзьями на улицу и остановились у подъезда, о чем-то оживленно беседуя. День выдался хороший, мы никуда не спешили, настроение было приподнятым. В этот момент перед нами возник неизвестно откуда взявшийся цыганенок. Ему было от силы годика три, и, похоже, что он только недавно научился говорить. И вот этот чумазый карапуз, нисколько не стесняясь, обратился к одному из нас с деловым предложением:

– Дядя, дай двадцать копеек, заматерюсь!

Мы немного опешили и хотели было прогнать мальчишку, но тут кто-то из моих друзей протянул ему требуемую сумму. Карапуз не заставил долго ждать и тут же осыпал нас дикой площадной бранью. Ни до того момента, ни после, я никогда не слышал такого отборного и изощренного мата. В нем упоминались не только мать, но и все родственники, душа, вера и еще кое-что. Более того, эта тирада была безупречна не только по своему содержанию, но и по форме – она звучала в рифму, как стихотворение.

Мы – далеко не пай мальчики – на какой-то момент просто потеряли дар речи, а когда пришли в себя, цыганенка уже след простыл.


Спасите – тону!

Об этой истории мне поведал мой друг, саксофонист. А случилась она с нашим общим знакомым – барабанщиком Яшей. Дело было летом, около полуночи. Яша с моим другом где-то кутили и теперь возвращались домой. Естественно, оба пребывали в подпитии, особенно барабанщик. Старшим по возрасту был Яков – он уже отслужил в армии, где играл в духовом оркестре на большом барабане. Из армии он вернулся с небольшой лысиной и умением жонглировать барабанной колотушкой. На жизнь он смотрел по-философски: раз есть выпивка, то ее нужно пить. И пил, по мере возможностей. Но на этот раз дружба с зеленым змием сыграла с ним злую шутку.

Итак, два друга уже почти дошли до дома, когда Яше неожиданно захотелось справить свою естественную нужду. Друзья зашли в какой-то двор, нашли искомое заведение и здесь расстались: барабанщик направился в туалет, а саксофонист остался его ждать. Была теплая июньская ночь, ярко светила луна. Неуверенной походкой Яша подошел к туалету – это была ветхая, видавшие виды постройка, именуемая в народе сортиром. Лампочки в сортире, конечно, не имелось. Ориентируясь на слабый свет луны, проникавший внутрь через разбитую крышу, Яша робко ступил в туалет. Но тут нашего героя подстерегала ужасная опасность: то ли доски в сортире окончательно прогнили, то ли их специально кто-то подпилил, но не успел доблестный барабанщик и ойкнуть, как очутился по самую шею… ну, понятно в чем.

Тем временем ничего не подозревающий саксофонист достал из пачки сигарету и закурил. Неожиданно из туалета донесся истошный вопль «Помогите, тону!». Музыкант кинулся на помощь другу. Подбежав к входу в туалет, он остановился и в бледном свете луны увидел дикую картину: Яша отчаянно колотил руками по нечистотам, не переставая кричать «Помогите, тону!». Его глаза безумно сверкали, а рядом с головой, на поверхности фекальных масс распластался яркий яшин галстук…

Выход был один – барабанщика нужно было спасать. Преодолевая отвращение и морща нос от невыносимого запаха потревоженных нечистот, саксофонист протянул другу руку, в которую тот не замедлил вцепился мертвой хваткой. С большим трудом Яша был извлечен на свет божий. На него жалко было смотреть – хорошо, что рядом оказалась водопроводная колонка. Стащив с себя одежду и кое-как обмывшись, страдалец в одних трусах добрался до дома, где, как говорят злые языки, отмывался в ванной не менее двух суток. Еще неделю он старался не бывать на людях – запах оказался очень стойким: не зря же ферменты, извлеченные из фекалий, используются для производства дорогих французских духов.