Geum.ru

«Христианская Пресвитерианская Церковь г. Улан-Удэ»

Вид материалаДокументы

Содержание


Разделение на три стана
Среди хоринских бурят
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   14

РАЗДЕЛЕНИЕ НА ТРИ СТАНА


Факт разделения Английской духовной миссии в Селенгинске на три стана является странным и не совсем понятным явлением относительно возникшей причины. В Великобритании существовала устойчивая версия, которой придерживаются и некоторые современные историки. Подхвачена она и в бурятском краеведении. Согласно ней, виновным, якобы, является Роберт Юилль, чей неуживчивый характер отделил Сталибрасов и Сванов от коллеги. Это отрицательно сказалось на общих делах миссии и затем привело к ее разделению. Дело зашло так далеко, что миссионеры не могли друг с другом общаться. С первых месяцев учреждения стана в Селенгинске чета Сталибрасов и Сван поселились вместе, а супруги Юилли построили рядом собственный дом. Но ведь и на новом месте, в Хоринских степях, Сталибрасы и Сван не стали жить совместно: один остался в Кодуне, а другой переехал на Ону.

Мы знаем также, что и Эдвард Сталибрас в Селенгинске отличался «неуживчивым» характером с местными городскими гражданами, беспрестанно подавая судебные иски на произвол властей и разбойные действия со стороны ближайших соседей Никитиных (Голубиных), воровстве солдата Мельникова и мещанки Анисьи Ивановой. Жаловался он и на медлительность следствия и проволочки Верхнеудинского окружного суда, вследствие чего к разрешению затяжного конфликта подключился сам генерал-губернатор Восточной Сибири М.М. Сперанский. Административные репрессии, которые последовали за это от Селенгинского городничего К.И. Скорнякова, делали жизнь Сталибраса на берегах Селенги невозможной, отчего он уже с 1823 года начал посещать Хоринские степи и подыскивать место для запланированного переезда.

В очерке С.Г. Рыбакова о селенгинских миссионерах мы действительно находим сведения об этих конфликтах: «Как рассказывают в Селенгинске, миссионеры были не в ладах со священниками и полицией. Полиция, особенного в лице городничего Скорнякова, свирепого, самоуправного человека, стесняла миссионеров в их действиях». К личности городничего этот автор обращается еще раз, рассказывая о переписке сына Эдварда Сталибраса, Василия, с селенжанином Е.И. Мельниковым, своим другом по детским годам жизни на берегах Селенги. Сын миссионера восьмилетним мальчиком переехал в 1828 году с отцом из Селенгинска на новое место служения вблизи «Кудунских кумирен». В письме из Англии в 1896 году он упомянул и о Скорнякове, отравлявшего жизнь Английской миссии на первых порах ее пребывания во вверенном ему городе. Скорняков «виделся мне тогда, как царь Иван Грозный, потому что у него не было обыкновенной человечности; но Бог судит его, а не я». Цитируя эти строки Василия, С.Г. Рыбаков комментирует от себя, что «автор письма глухо вспоминает о тех обидах, которые переносили миссионеры, вероятно, от городничего Скорнякова, грубого, жестокого человека, издевавшегося над подведомственными ему лицами, по воспоминаниям селенгинцев».159

В том же ряду находится и явная попытка ограбления усадьбы миссионеров, пользуясь отдаленным расположением ее от основного места жительства селенгинцев. Да и соседей рядом было немного. Однажды Марта Юилль была сильно напугана, когда (муж был ее в отъезде) во двор бесцеремонно вломились некие «навязчивые» люди, не скрывавшие своих преступных намерений. Без санкции городничего такое сделать было невозможно. А в окна Сталибраса вообще кто-то стрелял из ружья.

Юилль, наоборот, прочно вписался в жизнь селенгинцев и завоевал у них любовь и признание. За 25 лет его проживания в этом заштатном городишке никаких конфликтных ситуаций не обнаруживается. А как врач, лечивший людей и содержавший в своем доме приличную аптеку, Юилль был вообще незаменим. Очень восторженно отзывался о Роберте профессор О.М. Ковалевский и другие отечественные ориенталисты. В их глазах Юилль едва ли не самая яркая и деятельная фигура в Забайкальской христианской миссии.

Как мы покажем далее, именно Сталибрас и его жена Сара, втянув в свою компанию еще не женатого Вильяма Свана, провоцировали на адекватные действия Роберта Юилля. Сгруппировавшись, Сталибрас и Сван жили и работали вместе над изучением языка, литературы и культуры монгольских народов, не допуская в свой круг Юилля, считая его человеком «невежественным и некомпетентным». А когда он вдруг заявил о завершении перевода книг Ветхого Завета на монгольский язык, к чему его коллеги едва приступили, то были убеждены, что эту работу сделали не он сам, а его ученики. Сталибрас и Сван вообще сомневались в высшем или даже среднем профессиональном образовании коллеги, зная, что он вышел не из элитного общества Великобритании, а из «темной» рабочей среды города Глазго. В соответствии с этим они настаивали на том, чтобы Роберт большую часть времени посвящал организации экономической стороны жизни Селенгинской колонии, техническому оснащению миссии и пр. Официально Юилль ведал типографским оборудованием и всем печатным процессом издания Библии. В первых докладах Лондонскому миссионерскому обществу коллеги Роберта жаловались, что тот пренебрегает возложенными на него обязанностями. По мнению современного историка Ч.Боудена, Роберт Юилль «недостаточно образованный, с узким кругозором, упрямый». Интересовался не миссионерскими делами по части пропаганды Евангельского учения среди бурят, а научной стороной: старыми рукописями и тибетским языком, буддизмом, этнографией кочевников, сборами лекарственных растений и трав, лечением, был приверженцем академического преподавания. «Имел низкое социальное положение».

Печальной истиной было то, что Юилль действительно имел целый ряд недостатков и не спешил от них избавиться. Еще в Лондоне он показал себя ненадежным миссионером, не задержавшись на выполнении поручения ЛМО на Малакке. Поэтому его заявление о направлении в Сибирь положили «под сукно» и дали ход только тогда, когда заменить выехавшего Корнелиуса Рамна с женой оказалось некому. К тому же, и на этот раз, Роберт оттягивал свой отъезд на служение за Байкал по причине женитьбы на Марте Кови. Вот почему мистер Патерсон в своих мемуарах 1819 года создал образ Юилля, как «неудобного миссионера».

Примером педантичности и упрямства Роберта Юилля может служить такой факт, который можно расценить как неучтивость по отношению к бурятам, а на самом деле это один из способов, как он считал, приучить их к дисциплине и обязательному следованию Божьих заповедей. Например, он настаивал, чтобы буряты, для которых воскресный день не имел особого значения, соблюдали его так же осознанно, как и он сам. Роберт рассказывал, как однажды он сумел заставить соблюдать воскресенье одного из новообращенных в христианство бурятских юношей. Потратив более года на то, чтобы найти помощника, способного читать и писать на родном языке, и который подошел бы в качестве переводчика, он в конце-концов отыскал подходящего кандидата. Это был Ринчин (Иринчей-Нима) Ванчиков из многодетной и бедной бурятской семьи. Он уже подходил к Юиллю несколько раз, чтобы одолжить почитать русские книги, и когда пришел в этот раз, миссионер подарил ему Евангелие на монгольском и русском языках при условии, что тот вернет ему книгу через неделю. Ринчин вернул ее на день раньше, и это случилось как раз в воскресенье. Он объяснил Роберту, что ему необходимо ехать к родителям на следующий день, и потому пришел в воскресенье, чтобы не просрочить дату сдачи книги. Но Юилль отказался брать книгу, заявив юноше, что тот не должен ничего ни одалживать, ни возвращать в этот выходной день, иначе Бог рассердится на него. Ринчину пришлось возвращаться домой и придти рано утром в понедельник перед тем, как отправиться в дорогу. К счастью, бурятский юноша правильно понял ситуацию, не обиделся, а затем стал самым верным помощником английского миссионера.

Нелестная оценка Ч.Боудена Роберту Юиллю базируется, вероятно, на ложной характеристике Джеймса Гилмура, который первым в английской литературе XIX века представил его главным виновником «неуспеха» всей миссии, когда Лондонское миссионерское общество отстранило Роберта от миссионерских обязанностей. Но известно, что Гилмур писал о нем в основном со слов Ханны Сван: он был знаком с ней с 1869, не раз встречался для получения информации к своей книге. Но ведь миссис Ханна, прибывшая в Забайкалье с мужем в 1832 году, не жила и не работала рядом с Юиллем в Селенгинске. Она, к примеру, доверительно поведала Гилмуру, что Роберт разочаровался в миссионерской деятельности и «обязался не заниматься религией», хотя это было далеко не так. Гилмур верил каждому слову Ханны, записывая с ее подачи разные нелепицы и неточности. В ответ Ханна ходатайствовала перед ЛМО об открытии миссии в Монголии и назначении в нее своего внимательного слушателя. Значит, свою предвзятость к Роберту Юиллю она черпала от мужа Вильяма и Эдварда Сталибраса. Известно, что негативные оценки о нем содержаться и в личной корреспонденции миссионеров, в особенности Сванов. По словам Сталибрасов, Юилль был неуживчив, легко обижался, нападал и защищался одновременно, возможно потому, что знал свои слабости. Эта неуверенность обнаруживается на всем его жизненном пути, где он не оставлял своей злобы прежде всего Эдварда и Сары, сохраняя ее в течении 22 лет деятельности миссии в Забайкалье, и в последующие годы жизни в Англии.

Юилль объяснял ЛМО, что с первых дней в Селенгинске встретил в лице Свана и Сталибраса недоброжелателей, и особенно Сары. Мол, они еще с 1820 года вооружили против него руководство общества, потому что он не соглашался заниматься хозяйственной частью миссии, а с усердием предался прямому назначению: занимался переводами, учил грамоте ребятишек, ходил по юртам кочевников с христианскими проповедями, читал им богодуховные книги, собирал лекарственные травы, лечил народ, а в 1836 году напечатал свой главный труд – «Syllarurium mongol». Они, коллеги, сдерживали его в работе, держали на расстоянии из-за низкого социального происхождения.

Действительно, увлечение Юиллем тибетским языком не входило в программу деятельности миссии. Но он объяснил ЛМО, что тем самым хотел показать бурятским ламам, что он и его ученики (и вообще английские миссионеры) разбираются в тибетском больше, чем их простое заучивание мантр на непонятном для бурят языке. Вильям Сван был убежден, что тибетский не принесет их делу никакой пользы, а займет много времени, сил, энергии и денежных средств. Однако благодаря своей настойчивости в выполнении поставленной цели, Роберт Юилль все-таки освоил «чужеродный тибетский язык», и это не раз выручало миссионеров во время переводов Библии, а для О.М.Ковалевского и других отечественных ориенталистов в этом вопросе Юилль оказался неоценимой находкой.

Интересным документом объяснения причины обиды Юилля на своих коллег, но особенно на Сару Сталибрас, является его письмо от 1829 года к будущему секретарю ЛМО Вильяму Орму вскоре после скоропостижной смерти от эпидемии его жены Марты и трех малолетних детей. Оно начинается как панегирик христианских достоинств Марты Кови, но скоро отклоняется на сварливый тон по адресу Сары Сталибрас. Она, будто-бы, отстранила его жену от участия в управлении небольшой школой для девочек при Селенгинской миссии. Роберт охарактеризовал Сару как «властную женщину». Это властие, повелительное обращение Сары в отношении и его самого мучило Юилля даже после ее смерти в 1833 году в Кодуне. Годом позже Вильяму Свану он напомнил о предвзятом отношении к себе Сталибраса и Свана: «Вы забыли о плане, который тогда был устроен против меня…» А чуть ранее, в 1831 году, Роберт вынужден был пожаловаться русским властям, что его коллеги влияли на дирекцию ЛМО, добиваясь его отстранения в течение всех последних 19 лет.

Здесь можно встать на сторону Юилля. Сара Сталибрас, отличавшаяся крайней набожностью и излагавшая свои речи не иначе, как в духе непререкаемой проповеди-истины, действительно была в плену своей гордыни и чувства духовного превосходства над окружающими. Вспомним, что даже в первые месяцы учреждения миссии в Иркутске, а затем и переезде ее в Селенгинск, именно она стала причиною сложения непростых взаимоотношений между Сталибрасами и Рамнами, хотя и именовала семейную пару своих коллег по миссии «набожными людьми». Сейчас историки миссии списывают это на болезненное нервное расстройство Бетти Рамн, возникшее после смерти ее малолетней дочери Ханны по зимним дорогам от Москвы до Иркутска. Трения эти были так серьезны, что Корнелиус и Эдуард запросили у Патерсона помощи ЛМО о возвращении Рамнов на родину.

В краеведении Бурятии наметилась тенденция к реабилитации личности Роберта Юилля. По мнению Э.В.Демина, к примеру, «неудобный миссионер» обладал независимым и настойчивым характером, а невыполнение им инструкций и предписаний из Лондона было, по-видимому, следствием проявления у него самостоятельных творческих планов, сформировавшихся на месте в Селенгинске, которые не предполагались руководством ЛМО. Пожалуй, это более-менее верная характеристика. Анализируя деятельность миссионеров в Селенгинске, отчетливо видишь сформировавшиеся разные подходы пасторов к выполнению своих обязанностей, определенных Лондонским миссионерским обществом.

Например, для супругов Сталибрасов и Сванов работа в Сибири замыкалась в чисто религиозной деятельности, тогда как Юилль тяготел к исследовательской. Вот почему два первых миссионера хотя и создали первые грамматики и словари монгольского и маньчжурского языков, но не публиковали их как научные лингвистические труды. Они считали этот род деятельности лишь «вспомогательным» этапом к предстоящему переводу Библии на монгольский язык. Юилль, напротив, имел научные претензии на работу с сопутствующими материалами, но коллеги сомневались в его профессиональной подготовке и не доверяли всему, что он делал. И именно Юилль выпустил в свет несколько своих переводов на монгольский язык христианских книг и другие работы, в том числе и тибетский словарь. Многое, что наработали Сталибрас и Сван, ушло с ними в могилу, и лишь с помощью О.М.Ковалевского их рукописные словари увидели свет в Германии на немецко-русском языке, например, грамматика монгольского языка.

Также по – разному миссионеры смотрели на обучение бурятских детей. Эдвард и Вильям считали учреждение школы как «начальный» этап обращения бурят в христианскую веру, а для Роберта был интересен сам процесс, отчего по специфике преподаваемых предметов он объявил свою школу в Селенгинске Семинарией или Академией с непрерывным трехлетним курсом обучения.

Последней точкой противостояния миссионеров стало, вероятно, печатание глав Библии. За Робертом был полный контроль за печатным станком. Когда стали печатать книгу «Бытие», Юилль усмотрел в монгольском переводе Эдварда некоторые неточности с оригиналом и самовольно внес поправки, не согласовав с автором, и тем более после того, как рукопись прошла официальную цензуру. Разразился межличностный скандал, готовый перерасти в публичный, ибо у миссии было немало недоброжелателей в Верхнеудинске и Иркутске. Безответственный поступок Юилля мог быть истолкован ими как умышленное неповиновение властям. Роберт еще более усугубил положение, отказавшись дать обещание не поступать подобным же образом с печатанием перевода книги «Исход». В результате, в серьезный конфликт пришлось вовлекать директоров ЛМО: тогда-то они и были информированы обо всех неприятных подробностях в жизни английских миссионеров в Селенгинске.

И все же начало разделения миссии не стало следствием именно этого случая: он лишь привел к окончательному разрыву всяких взаимоотношений между миссионерами, ибо Сталибрас и Сван уже жили в Хоринских степях, а Юилль печатал «Бытие», оставшись один в Селенгинске.

Принятие решения о разделении состоялось в 1828 году по настоянию Эдварда Сталибраса, и долгое время миссионеры скрывали в своих отчетах ЛМО истинную причину. Они начали с того, что пытались убедить дирекцию о необходимости выхода со Словом Божьим к людям. Мол, «сидячий» образ жизни, связанный с изучением языка и переводом книг Ветхого Завета, подходит к концу. Настало время обращения к местному населению с проповедью Евангелия, поскольку редкие визиты, до сих пор наносимые бурятам, не дают ожидаемого эффекта. То, что миссионеры давали, скажем, при первом визите, через несколько месяцев отсутствия постоянных контактов начисто забывается кочевниками. Для исправления ситуации нужно иметь постоянное пребывание среди бурят. И чем больше станций они откроют, тем «больше язычников будет достигнуто Евангелием». А Селенгинск, мол, пусть остается главным пунктом христианской миссии, где будет печататься подготовленный перевод Ветхого Завета на монгольский язык.

Дирекция Лондонского миссионерского общества долго сомневалась в целесообразности разделения Селенгинской колонии. 5 января 1829 года они без энтузиазма, все же дали согласие. Тем не менее, в 1830 году писали в Селенгинск, что все-таки озадачены сложившейся ситуацией, и недоумевали, как же миссионеры, будучи изолированными друг от друга, смогут исполнять такие обязанности, как преподавание в Селенгинской школе и распространение Евангельского учения, но Эдвард Сталибрас убедил их, что это лишь вопрос приоритетов.

В то же время аргументы, приведенные миссионерами относительно разделения, хотя и выглядели правдоподобными, но все же не раскрывали всей правды. Ведь Эдварду и Вильяму пришлось сменить прежние комфортные условия в Селенгинске и начать жизнь в Хоринских степях буквально с нуля, перейдя с семьями на спартанские условия. Но зато отныне они были избавлены от гнетущей ситуации, которая постоянно нарушала их душевное равновесие, серьезность которой не ведали директора Лондонского миссионерского общества. Взаимные недоверия и антипатии не давали коллегам по миссии целиком и профессионально сосредотачиваться на исполнении обязанностей, и только разделение на две (и на три!) части было единственной возможностью спасти порученное ЛМО дело. В некоторых источниках есть указание, что мысль о фактическом разделении миссии пришла Сталибрасу еще раньше, в 1826 году, когда он впервые побывал в Хоринских степях и оценил более благоприятные возможности проповедования Евангелия среди компактного расселения местных бурят, тем более, что явные признаки симпатии к новой вере выражал их главный тайша. Ездил со Сталибрасом и Сван. Как вспоминал православный протоиерей Хоринского миссионерского стана Г.Стуков, приезжали англичане только раз в год, летом, поскольку зимние холода в этих краях на порядок суровее, чем в Селенгинске. Во время поездок они знакомились с бытом, читали проповеди, раздавали книги Ветхого Завета в своем переводе, а Нового – в переводе Я.И.Шмидта. Везде буряты принимали их благожелательно и с интересом. Хоринское наречие Сталибрас и Сван изучали с живой речи, при помощи грамотных бурят, и сумели освоить его настолько свободно, что легко объяснялись с местными кочевниками обо всем, причем как сами миссионеры, так и члены их семейств. В связи с этим проповеди Святого Писания со слов пасторов понимал любой человек, а читать богодуховные книги могли все, кто мало-мальски был знаком с монгольской грамотой.

Отсюда, можно сделать вывод, что внутренние противоречия между Селенгинскими миссионерами являлись лишь частью причины их разделения. Другой, и может быть более существенной, являлись судебные конфликты Сталибраса с местными городскими властями и русскими обывателями, отчего он уже в первые годы пребывания в Селенгинске стал серьезно задумываться о переезде в другое место, перетянув на свою сторону Вильяма Свана. Окончательно решились они на такой шаг только тогда, когда изучили район своего будущего пребывания в Хоринских степях.

СРЕДИ ХОРИНСКИХ БУРЯТ


Переезд Английской миссии в Хоринские степи не имел стихийного характера, а явился частью стратегического плана. Еще по приезду из Лондона в Петербург Эдвард Сталибрас познакомился с прибывшими в 1818 году тремя бурятами из хоринских степей, приехавшими по распоряжению Русской духовной миссии и генерал-губернатора Восточной Сибири в группу Я.И. Шмидта для осуществления перевода Библии на монгольский язык. Ими были зайсан Харганатского рода Бадма Мурисон (Моршинаев) и Худайского (Хуацаевского) Номто Одаин (вар.Литвин) в сопровождении переводчика, Иркутского губернского секретаря Василия Татаурова.160 Их затем последующий девятилетний труд завершился в 1826 году переводом Нового Завета, который и был отпечатан в типографии Русского библейского общества в количестве 2000 экземпляров. Бурятские зайсаны тогда высказали сомнение англичанам о возможности работы миссии в губернском «русском» городе Иркутске, но посоветовали обосноваться либо в Селенгинске, либо в Хоринских степях. Англичане выбрали Селенгинск, надеясь оттуда попытаться проникнуть в Монголию и Китай, закрытые для иностранцев.

Вот почему чуть ли не с первых месяцев Сталибрас и Сван стали совершать эпизодические летние поездки вверх по реке Уде. Из них Вильяму особенно понравился район реки Оны близ Анинского дацана, где он хорошо подружился с главным тайшею и местными кочевниками. В 1822 – 1823 годах он решился здесь зазимовать в одиночку, живя в войлочной юрте. В 1823 году Сван покупает «у хоринских инородцев <...> для временного проживания» дом на Оне, с мебелью, общей стоимостью 500 рублей. В течение нескольких лет он использовал этот дом в качестве зимней стоянки, но когда он женился на Ханне Куллен, то обосновался на Оне основательно, где открыл школу. Поскольку дом оказался для этого слишком маленьким, то на собственные средства он возвел после 1832 года более просторное здание.

По некоторым данным, дом был куплен Сталибрасом (как руководителем миссии) у Хоринского тайши Дымбила Галсанова, но это не столь важно, поскольку Сван и Сталибрас в первые свои поездки на север имели пристанище как раз в этом жилище. Важно другое: оказывается, при Онинской степной конторе с 24 января 1806 года действовала школа по обучению бурятских детей чтению, письму и арифметике, открытая по инициативе предыдущего тайши Галсана Мардаева - надворного советника и затем члена Русского библейского общества. На ее основе английские миссионеры, взявшие на себя заботы учительства по просьбе тайши, планировали перестроить учебный процесс на постижение основ христианского учения, как это они затеяли в Селенгинске. Отсюда и большая привязанность Вильяма Свана к реке Оне, тогда как Эдвард Сталибрас основал свою школу в Кодунском. После 1832 года, правда, Сван учредил при своей усадьбе новую, чисто миссионерскую школу. По другим данным, школа была открыта в 1828 году, но «по неудобству для своего помещения (жительства, - А.Т.) находился там наездом». Те же источники называют купленный у тайши Галсанова дом «старым», а ученик Свана Шагдур Киннатов в письме учителю после его отъезда в Англию писал откровенно: «Ваш дом был построен не очень хорошо, но вы жили и проповедовали в нем, и Божье слово никогда не будет забыто».

Трудно сказать, что именно имел в виду Шагдур, но существует впечатление декабриста Н.И. Лорера, когда в августе 1830 года он в составе партии ссыльных совершал пеший переход из Читы в Петровский завод: «По ту сторону Байкала климат заметно мягче, теплее, а лучи солнца уже греют; зато пустота страшная, и оседлой жизни ни признака, и русского поселянина не встретите нигде. Зато как приятно мы были удивлены, когда однажды вдруг увидели верстах в двух в стороне беленький домик с красной крышей, с большими окнами и длинным забором. Кто мог из цивилизованных людей обречь себя на такое добровольное изгнание и уединение? Мы справились, и нам объяснили, что это были английские миссионеры. Они переводят на бурятский язык Евангелие, завели школу для детей и мало-помалу приводят в христианство это жалкое племя. Невдалеке от домика два молодых человека, в европейском костюме, выбежали нам на дорогу и приветливо сняли свои фуражки и нам кланялись».161 Самого Свана (или Сталибраса?) декабристы встретили на реке Курбе, возвращавшегося из Верхнеудинска, о чем В.И. Штейнгель писал: «Переход до станции Курбинской <...>. Встретили шотландского библейского миссионера и нерчинского начальника…».162

Что касается Эдварда Сталибраса, то он для своего жительства избрал Кодунский станок близ крупнейшего тогда Кодунского дацана, где на богослужения приезжало много народа. Первоначально он также купил дом у тайши Галсанова, но он вскоре сгорел по неизвестной причине, возможно, был подожжен теми же противниками-ламами. Попытки построить новое здание встретили большие затруднения. Гражданские власти, подозревая миссионеров в политической пропаганде и шпионаже, отказывали в приобретении собственности на землю и строения. По этому поводу Эдвард вел хлопотливую переписку с Верхнеудинским исправником и окружным начальником, а также с заступившим на место генерал-губернатора Восточной Сибири вместо Лавинского И.Б. Цейдлером. Так писал со слов современников краевед С.Г. Рыбаков. А непосредственно знавший их учеников православный миссионер Кульского стана С.И. Стуков говорил так: «Сталибрас и Сван со своими семействами (Сван тогда еще не был женат, - А.Т.) избрали для деятельности миссии Хоринское ведомство. Вначале оба они основали постоянное место пребывания при р. Кудуне, близ ламайской кумирни (в 15 верстах от Степной Думы). Затем они разделились. Сван в купленном на р. Оне в 1828 г. старом доме завел новое училище и, по неудобству для своего помещения, находился там наездом. И только после поездки в Англию, когда он приехал женатым, окончательно водворился в своем жилище в 1832 году».




Кодунский (Кижингинский)

дацан в Хоринских степях.

Главный храм.

Фото 1930 годов.





1 2

Планы Кодунского (Кижингинского дацана):
  1. постройки 1775 года, возле которого разместилась

Английская миссия; 2- постройки 1881г. в устье реки Мунгутэ. Реконструкция Л.К. Минерта.




Главный храм Анинского дацана в Хоринских степях в первоначальном виде (1806-1808гг.).

Реконструкция

Л.К. Минерта.


Анинский дацан.

План центрального комплекса:

1- главный храм;

2- пристройка 1899г.;

3-малые храмы;

4-главные ворота;

5-ограда с субуруганами на углах;

6-субурганы.


Реконструкция

Л.К. Минерта.


После пожара Сталибрасы не переехали к Свану, а возвели небольшую бревенчатую избу в местности Бархигир, что в 2-3 километрах от выбранного под строительство миссии места. Сами они назвали стан «Степни» в честь своей родной церкви в Англии, а в будущем использовали дом для проведения богослужений для местного бурятского населения, посещавшего Кодунский дацан. Однако на христианское служение в «Степни» приходило очень мало людей, и уже к концу 20 - х годов мы не находим об этом в письмах Сталибраса ни малейшего упоминания. Поначалу «необычные» церемонии вызывали у населения некоторый интерес, скорее всего по причине их новизны, но как только это стало делом привычным, от этого интереса не осталось и следа.

По другим источникам известно, что с 1826 года, когда миссионеры отделились друг от друга, служения стали проходить в трех разных местах Забайкалья: в Селенгинске, «Степне» и позже на

Оне и Кодуне. Это происходило каждое воскресенье. Людей везде приходило на собрания очень мало, иногда и вообще никто не появлялся. Постоянно посещавшими церкви (дома миссионеров) были в основном нанятые работники миссионеров, «вероятно из страха потерять работу». Забегая вперед, скажем, что к концу деятельности миссии количество интересующихся христианским протестантизмом в Кодуне и на Оне все же увеличилось в разы. В 1839 году Вильям Сван докладывал Лондонскому миссионерскому обществу о стабильной общине в 30-40 человек, среди которых уже были и «обращенные». Об одном из таких стойких верующих говорится в «Хронике» Д.-Ж.Ломбоцэрэнова: им был Санжил Дандарын из хори-галзутского рода, перешедший в «католицизм» и ставший «обособленно проповедовать иную веру». Все крещенные по христианскому обряду происходили из числа учеников миссионерских школ и членов их семей, а не из тех бурят, на которых англичане пытались повлиять во время пасторских поездок по юртам кочевников. Общее число их только по письмам миссионеров достигает 15-20 человек, но, по мнению современных пасторов. эту цифру следует увеличивать, как минимум, втрое.

С помощью губернского начальства сопротивление местных светских и духовных властей на приобретение недвижимости в Хоринских степях было преодолено. Началось капитальное строительство новой усадьбы в Кодунском стане на выделенной земле. К сожалению, перепиской чиновников по отводу земли мы не располагаем. Однако, сравнивая площади развалин в Кодуне и планам миссии в Селенгинске, мы видим, что и в этом случае англичане приобрели весьма значительные площади на окраине села, но непосредственно возле Кодунского дацана. Строительство зданий производилось местными жителями из бурят и русских по плану и под непосредственным руководством самого Эдварда Сталибраса. По сделанной С.И. Стуковым схеме усадьбы после прекращения миссии, хорошо видна претензия на достижение комфортного удобства для жизни и ведения миссионерского дела. Прекрасное здание отличалось архитектурным искусством и прочностью материалов.

Это был вытянутый прямоугольник, обнесенный глухим заплотом из бревен, скрепленных толстыми столбами, фасадной частью с воротами к реке Кудун (по дороге в село). Ближе к центру огражденной территории на каменном фундаменте возвышался большой дом Сталибрасов, разделенный на три части, с центральным входом. Кстати говоря, он явно повторял архитектурой его ранее купленный дом в Селенгинске, запечатленный на многих фотографиях рубежа XIX – XX столетий. Так же, как и в Селенгинске, вблизи жилой избы находилось отдельное помещение для типографии. Левую сторону от въездных ворот занимали служебные постройки, образующие как бы левую часть ограды: завозня, училища для девочек и мальчиков, кухня, баня, ватерклозет, амбар с подвалом. На правой стороне усадьбы размещались хлебный амбар, амбар с ручной мельницей и колодец. Сохранившиеся доныне нижние части спиленных опорных столбов заплота свидетельствуют о капитальности ограды. За ней, кстати говоря, вплотную примыкало миссионерское кладбище с захоронениями двух жен и ребенка Сталибраса, и, как установлено, могилой талантливого ученика Бардо, умершего после избиения буддийским ламой. Между главным домом Сталибрасов и левыми строениями размещался весьма обширный двор, переходящий в полевой огород. Перед фасадной стеной на плане Стукова обозначены конюшня и юрта. Однако на самом деле до сих пор заметны фундаменты небольших строений типа деревянных четырехугольных юрт, вытянутых «улицей» по двум сторонам трактовой дороги. Здесь, скорее всего, жили ученики и помощники английских миссионеров.




План Кодунского миссионерского стана. Зарисовка С.И. Стукова в 1864 году.


Из строений усадьбы Сталибрасов до начала XXI века сохранялся так называемый «хлебный амбар» в правом верхнем углу ограды, к сожалению, недавно разобранный местными жителями под свои дворовые строения. При нашем осмотре это был капитальный дом из толстых бревен, с «подклетью» - пустым



Реконструкция миссионерского стана Э.Сталибраса и Дж. Аберкромби в Кодуне. По плану С.Стукова (1864) и археологической разведки А.В. Тиваненко в 2009 г.




Хлебный амбар

миссионерского стана

в Кодуне, перестроенный

в жилище печатника

Аберкромби.


I – Общий вид

II – План:

1, 2 – окна

3 - дверь

4 - печь

5 - люк в подполье

6 - завалинка

7 - половая балка


Зарисовка А.В. Тиваненко

с натуры.

Сентябрь, 2005 г.

пространством между полом и земной поверхностью, высотою до 1 метра. Такие «подклети» были в обычае у русских северных территорий России и Сибири для дополнительной защиты пола от холодной земли, где иногда размещались и домашние животные. Полуразобранный пол из толстых плах был двойным на мощных спаренных балках. Принадлежность здания к хлебному амбару подтверждали обильные россыпи в межполовом пространстве истлевших зерен злаковых культур. Потолок также из толстых плах, а еще точнее из стесанных наполовину бревен. Крыша четырехскатная, крытая досками. Внутренние стены не отесаны и не оштукатурены. Имелось 2 оконных и один дверной проем: последний логично обращен к несохранившемуся амбару с ручной мельницей, что позволяет предполагать наличие в прошлом соединяющихся сеней, по которому доставляли складируемое зерно для помола. Стены сложены в «обло», бревна прекрасной сохранности, но на торцовых концах заметны следы «работы» ветром и поднимаемым песком.

Обращает на себя внимание факт наличие окон, не свойственных складским помещениям. Но если учесть, что жилища печатника Джона Аберкромби с семьей на плане С.И. Стукова нет, то мы склонны предполагать, что амбар этот, как наиболее крупное строение после главного миссионерского дома и типографии, специально был перестроен под размещение прибывшего в марте 1834 года нового члена миссии. В XX столетии, как рассказывают местные жители, в этом доме до 90 лет прожил бурятский «дедушка».

Кстати говоря, этот Аберкромби оживил Кодунскую миссию устройством сада на берегу реки, через который провел канаву для орошения водой из озера; следы ее видны до сих пор. В свободное время миссионеры ходили туда летом отдыхать, прогуливались, пили чай «на природе». Впрочем, с 1834 по 1836 годы Аберкромби мог проживать и в доме Сталибраса, поскольку Эдвард увез сыновей на учебу в Англию, а его дочь Сара оставалась одна «на хозяйстве». Сваны же прочно обосновались на Оне. Миссионеры надеялись, что Лондонское миссионерское общество, одобрившее разделение миссии, поможет им с переездом, но руководство заявило о том, что дело это дорогостоящее. Вот почему Вильям обосновался в ранее купленном доме на Оне, а Эдвард поначалу построил вместо сгоревшей избы маленькое помещение в «Степни». Но каким-то образом и эта проблема была решена, поскольку усадьба в Кодуне по своим размахам стоила значительных средств.


Кодун был удален от цивилизации еще более, чем Селенгинск. Джеймс Стивен Сталибрас, младший сын Сары, вспоминал, как они совершали утомительные поездки каждое лето в Верхнеудинск, а зимою иногда и в Иркутск по замерзшему Байкалу, заготавливая годовой запас чая, сахара, одежды, бумаги и прочих необходимых продуктов и товаров. Вспомним, что и Шагдур Киннатов встречал отца и сына Юиллей, приехавших зимой на лошадях за продуктами из Селенгинска в Верхнеудинск.

Жизнь в Хоринских степях была гораздо труднее и в климатическом отношении. Из писем миссионеров следует, что в конце 20-х годов зима здесь была суровой, а лето засушливым, отчего получен плохой урожай. Сухое лето вновь сменилось снежной зимой, что было плохо для скота. Весна выпала холодная, хотя днем солнце топило снег. Однако ночью все покрывалось ледяной коркой, которую скот не мог пробить копытами. И это привело к сильному падежу животных от бескормицы. В январе 1835 года Сван писал находившемуся в Петербурге Сталибрасу, что январь выдался настолько холодным, что замерз термометр, до этого показывавший минус 40 градусов Цельсия. Ввиду сильных морозов Сван всю зиму просидел безвылазно дома, занимаясь с бурятскими мальчиками. Суровый климат осложнился эпидемиями. Свирепствовали оспа и тиф. Дети беспрестанно болели. (А в феврале 1833 года, напомним, от эпидемии умерла Сара Сталибрас).

И все же при всех трудностях жизни в Хоринских степях, английские миссионеры нашли здесь более благоприятный прием местного начальства, чем в Селенгинске, что дало им повод с оптимизмом смотреть на успех миссии.

Накануне водворения сюда англичан на южном склоне горы Худаг действовавшая с 1745 года Анинская родовая контора в 1824 году была преобразована в Хоринскую степную думу, а главный тайша произведен в звание главного родоначальника, которому помогали 3 тайши.163 Высокий пост передавался наследственно: с 1768 по 1804 годы правил тайша Галсан Мардаин (Мардаев) - племянник предшествовавшего тайши Д.-Д.Ринчинэй; с 1804 по 1822 годы эту должность занимал сын Мардаина Дымбыл Галсанов; с 1824 по 1835гг. приемный сын Д.-Д.Ринчинэй Жигжит (Дамба –Дугарай) Суванов. Затем шла тяжба за должность между сыновьями Д. Галсанова и Ж. Суванова, пока в 1838 году главным тайшой не стал сын Дымбила Галсанова Ринчин-Доржо Дымбилов ученик английских миссионеров на Оне и в Кодуне.

Из всех тайшей хорошую почву для учреждения миссии в Хоринских степях подготовил Дымбил Галсанов. Заступив на должность в 27-летнем возрасте, он подавал большие надежды. В управлении и быте при нем произошли существенные изменения. Не оставляя своих обычаев, он переменил кочевой и «неопрятный» образ жизни на русский. Построил себе просторный дом (тот, который затем и купил Вильям Сван), начал учиться грамоте, носить европейскую одежду. При управлении Галсанова установился порядок взимания пошлин и повинностей «по справедливости», дороги, почтовые станции содержались в порядке. В 1815 году Дымбил оказал значительное содействие голодающему населению Нерчинского округа перевозкой туда хлеба. В 1817 году построил больницу и гостиницу при Туркинских минеральных водах на озере Байкал. За это снискал благорасположение губернских властей и лично Иркутского гражданского губернатора Н.И. Трескина. За усердие в службе он в 1817 году в качестве милости награжден серебряной саблей и чином титулярного советника.

Хотя Галсанов был ревностным буддистом и содействовал строительству дацанов (в 1818 году у хоринцев уже насчитывалось 10 храмов и свыше 200 лам, а Кудунский являлся по значению вторым после Тамчинского (Гусиноозерского) под управлением дид-хамбо ламы Тойндопа Суванова), тайша не забывал и о православных верующих. Это он подготовил и отправил в 1818 году в Петербург своих зайсанов для первого перевода Библии на монгольский язык, стал членом Русского библейского общества и выделил на перевод Евангелия 2 тысячи рублей.164 За это снискал покровительство от министра духовных дел и просвещения князя А.Н. Голицына. Знал о нем и император Александр I.

Поскольку вслед за тайшой интерес к православию стали проявлять и рядовые кочевники, в Хоринской земле волну общественного недовольства подняли его соперники на должность – потомки прежнего тайши Шодо Болторигоя. Они обвиняли Галсанова в грубом и жестоком избиении безвинных представителей родовой знати – зайсанов, шуленгов и засулов, а также рядовых бурят. Затем, мол, у тайши проявились склонности к захвату чужого имущества путем угроз. По жалобе «населения» Галсанов в 1818 году был даже отстранен по губернаторскому распоряжению, но прибывший на службу М.М. Сперанский через год восстановил тайшу в должности. В ходе следствия выявились зачинщики смуты: подстрекателей сняли с занимаемых постов и подвергли тюремному заключению.

Тогда проигравшие обвинили тайшу в новом преступлении в хищении 55 тысяч рублей общественных денег, а всего, мол, за ним числилось долгов разным лицам 62603 рубля.165 Галсанов вновь был временно отстранен от должности.166 На этот раз дело дошло до А.Н. Голицына и Александра I. Последовало распоряжение: «По сему Его императорского Величества высочайшая воля есть, дабы оный Д. Галсанов немедленно восстановлен в звании <...>», но при условии окреститься всей семьей. Получив такую монаршую волю, Иркутская губернская администрация, в ведении которой находилась Хоринская степная дума, оказалась в тяжелом положении. Ведь Хоринское ведомство еще с указа Петра I считалась по многим вопросам самостоятельной административной единицей, «и способной на решительные действия». На этот раз граф М.М. Сперанский считал, что принятие тайшой Галсановым православной веры вызовет волну возмущения среди хоринских буддистов и депутацию с жалобой в столицу. Однако тайша, не успев «очиститься» православным крещением, в 1822 году скоропостижно умер. Хоринцы же, недовольные его поддержкой русского православия, отказались избрать тайшой его шестилетнего сына, уже учившегося у английских христианских миссионеров на Оне. Тот займет свое «законное» наследственное место только через 20 лет после смерти отца.167 Новым тайшой хоринских бурят был избран приемный внук Шодо, Дамба-Дугар Ринчинэй Жигжит Дамба-Дугарай (Суванай), то есть Суванов из клана противников Галсанова. Правда, и Суванов продержался на должности всего 9 лет: в 1835 году он также был обвинен в присвоении 127000 рублей серебром, собранных «без всякой надобности», а от зайсана Мохоева еще 15820 рублей. За это был снят с должности, после чего частью населения главным тайшой избран сын Дымбила Галсанова Ринчин-Доржо.

Итак, успеху начала миссионерскому сужению среди хоринских бурят во многом способствовал главный тайша Дымбил Галсанов, сам постепенно переходивший из буддизма в православие. Его дети, в том числе Ринчин-Доржо, входили в число лучших учеников Сталибраса и Свана. Но у английских миссионеров учились и дети Жигжита Суванова, например, Тарба Жигжитов, сменивший на должности Р.-Д.Дымбилова и возглавлявший Хоринскую степную думу с 1851 по 1857 годы. Это может говорить о том, что и после смерти Галсанова новый тайша также благоволил Английской духовной миссии, чем и объясняется развернутое строительство в Кодунском станке, возведение школы в Оне и ее активизация с 1828 года и вплоть до смерти Жигжита в 1835 году и монаршего повеления о закрытии в 1839 году.

Главным противником христианских миссионеров в Хоринских степях было буддийское духовенство. Учредив стан вблизи Кодунского дацана, Сталибрас надеялся, что сумеет заинтересовать своим богослужением прибывающих в храм верующих бурят. Однако ламы здесь оказались сильнее. Сплочению хоринских кочевников вокруг этого дацана повлияла разгоревшаяся борьба между селенгинскими и хоринскими иерархами после смерти Хамбо-ламы Данзана Гавана Ешижамсуева. Кандидатами на освободившуюся высокую должность были выдвинуты кодунский Суванов и цугольский Дылыков. Речь даже зашла о переносе резиденции главы буддистов России из Гусиноозерского в Кодунский дацан, у стен которого жили английские миссионеры Э. Сталибрас и типографщик Д. Аберкромби с семьями, а стан расширился до значительных размеров колонией учеников и последователей новой для бурят веры. Но победа на выборах хамбо-ламы досталась Чойван Доржи Ешижамсуеву – незаконному сыну «прежнего» иерарха. Однако и Суванов значительно выиграл, став помощником нового Хамбо-ламы, затем добившийся права на титул дид-хамбо-ламы, второго по значению в иерархической лестнице забайкальского буддизма (или России в целом). Тогда-то Кодунский дацан возвысился до второго по значению после Гусиноозерского главного храма в Забайкалье, что еще более затруднило проповедническую деятельность англичан.

Все эти ссоры между светской и духовной властями в крае не проходили мимо внимания английских миссионеров в Кодуне, Оне и Селенгинске. Отражались они и в отчетах для Лондонского духовной миссии, и в личных письмах пасторов. Борьба эта продолжалась и после отъезда Свана, Сталибраса и Аберкромби. 9 марта 1842 года Шагдур Киннатов извещал их: «Двое наших соперников-начальников все еще в ссоре. Люди тоже все еще делятся на две несогласные стороны, и это вызывает много неудобств и проблем». Конечно, он писал о претендующих на должность главного хоринского тайши своих одноклассников по миссионерской школе Ринчин-Доржо Дымбилове и Тарбе Жигжитове, но подобная борьба происходила и в среде буддийского духовенства. Тем более что дид-хамбо-лама Тойнзол Суванов явно находился в родстве с претендующим на должность тайши Жигжитовым Дамба-Дугарай Сувановым и, безусловно, участвовал силою своего духовного влияния на соплеменников за его поддержку.