«Христианская Пресвитерианская Церковь г. Улан-Удэ»

Вид материала

Документы

Содержание Спутницы и помощницы Гости миссионеров

Подобный материал:

• Заседание коллегии Администрации г. Улан-Удэ по вопросу «О реализации плана работы, 245.89kb.
• И. И. Зураев Г. А. Айдаев Заместитель мэра г. Улан-Удэ Мэр г. Улан-Удэ порядок проведения, 81.99kb.
• Администрация г. Улан-удэ постановление от 31 марта 2010, 149.52kb.
• Межведомственный план мероприятий по профилактике вич-инфекции в г. Улан-Удэ на 2011, 111.91kb.
• Доклад «Стратегии развития крупных городов. Инвестиционные строительные программы», 113.84kb.
• Приказ №88 г. Улан-Удэ от «06» декабря 2007, 150.67kb.
• Комплексная программа социально-экономического развития муниципального образования, 2163.21kb.
• Введение, 1378.42kb.
• Итоги и перспективы в улан-Удэ 17 марта пройдет традиционное совещание по подведению, 295.59kb.
• Введение, 1198.02kb.

СПУТНИЦЫ И ПОМОЩНИЦЫ

ПРОПОВЕДНИКОВ

О женах английских миссионеров нужно сказать особо. По большому счету, это не просто жены, семейная опора проповедников Слова Христова в далеких от Англии забайкальских краях, их подруги и помощницы, но и сами миссионерки, утвержденные дирекцией Лондонского миссионерского общества для служения в Сибири.

В английской литературе того времени больше всего говорится о Саре Сталибрас (в девичестве Робинсон) (1790-1833), поскольку это была во многих отношениях необыкновенная женщина. Находясь большую часть времени среди церковного братства христиан, она имела на все свое особое мнение. В узком кругу общины ее называли «очаровательной особой». Была одинаково вежлива со всеми, несмотря на социальное происхождение общающихся, отличалась проницательностью и говорила на возвышенном языке, как пастор с большим стажем служения читает душеспасительные проповеди. У нее были собственные убеждения, соответствующие ее жизненным стандартам. Она чувствовала своими чувствами и говорила своим языком. Как прилежный член английской церкви, Сара была твердо уверена в том, что призвана создать идеальную жизнь будущему мужу-миссионеру. Она признавала терзающие ее грехи – гордость и удовлетворенность собою. Еще учась в школе, была очень серьезной и небожной девушкой, что, впрочем, хорошо видно и из ее писем из Сибири, выдержки из которых публиковались Эдвардом Сталибрасом в некрологе и мемуарах после смерти жены. Будучи школьницей, она поучала и убеждала свою младшую сестру Энн следовать Богу, и ее сестринский совет принял очертания обязательной жизненной инструкции, которой надлежало следовать. Письма ее, тяжеловесные по стилю, напоминали проповеди некоей невидимой общине, где красной нитью проходит призыв к самоанализу человека перед Всевышним. Между тем Энн и ее муж Джозеф Монде не были столь набожными, как она. Эта назидательность хорошо видна, к примеру, в одной из строк ее многочисленных писем из Сибири: «Ох, какое значение для меня имеет спасение каждого члена моей семьи!». Себя при этом называла не иначе, как «самой гадкой грешницей». Еще обучаясь в Кембридже, Сталибрас познакомится с дьяконом церкви в Стефне Томасом Робинсоном и ее дочерью Сарой. В августе 1816 года молодые люди обручились, и именно в это время в жизни девушки наступил решающий момент.




Сара Робинсон (Сталибрас).

Рисунок из некролога Эдварда Сталибраса.


Она решила кардинально изменить свой образ жизни, а именно заняться благотворительностью. Эдвард же уже получил назначение от Лондонского духовного общества и понял, что Сара, имевшая педагогическое образование и большое желание учить детей, поможет ему организовать обучение бурят азам грамоты. На желание Эдварда поехать на служение в Сибирь с женою, Общество поначалу возражало. Дело в том, что несколько лет назад в ЛМО шла дискуссия на предмет ранних браков для новых миссионеров. В 1807 году Совет даже принял решение, согласно которому молодые мужчины в первом назначении предпочтительно должны оставаться холостыми, и что они должны отработать год, прежде, чем обзавестись семьей. В течение года начинающие миссионеры должны были проверить себя как на пригодность к служению в трудных условиях, так и убедиться, насколько определенное им место среди туземцев пригодно для того, чтобы привезти туда европейскую женщину. Комитет не рекомендовал Сталибрасу вступать в брак ввиду явного неудобства жизни будущей жены в сибирских условиях. Тем более, что Сара Робинсон была беременной, а трястись четыре месяца в санях при сибирских морозах во время ожидания младенца было ужасной перспективой. При этом дирекция ЛМО напомнила трагический случай с Катериной Патерсон, которая во время сопровождения своего мужа из Петербурга в Москву, потеряла при родах младенца и умерла сама. Но Эдвард не сдавался и указывал на очень ценные для будущей миссии педагогические способности Сары.

Прежде, чем разрешить брак, Комитет экзаменации поручил комиссии из трех человек устроить проверку Сары Робинсон. Обнаружив ее пригодным человеком для служения в Сибири женою Э. Сталибраса, оно дало положительное заключение. Свадьба состоялась 5 марта 1817 года, когда Саре исполнилось 20 лет, а уже 16 мая они сели на корабль, направлявшийся в Россию. Первые три-четыре дня плавания Эдвард страдал морской болезнью, но переборол ее работой. Сара прилежно присматривала за мужем и маленьким сыном капитана.

Сара родилась 7 апреля 1790 года, и, будучи старше Эдварда на 5 лет, очень комплексовала по этому поводу. Ей казалось, что жизнь стремительно уходит, а она все еще не может сделать ничего важного, отчего годы летят бездарно. Отсюда ее слова о личной беспечности и «злоупотреблении в грехе». И только в Сибири Сара стала гордиться преимуществом миссионерской жизни и работала, как говориться, на износ. «Немного я знаю, - писала она отцу, - что надо делать и наши объединенные меры могут содействовать приобретению счастья бедным, гибнущим язычникам». Предполагая, что ее родственники в Англии осуждают жизнь дочери в краю сибирских «дикарей», Сара так оправдывала свой поступок: «Неужели вы будете сожалеть, что у вас есть один ребенок, посланный в эти отдаленные края, чтобы помочь найти спасение людям, которые находятся в сплошной темноте? Может вы не желаете понять эту причину?».

Как видно из писем, Сара очень любила отца. В то время как ностальгия по дому, смерть ребенка в дороге, тяжелые условия жизни привели Бэтти Рамн к психическому расстройству, первые месяцы пребывания Сары в Иркутске также были омрачены тоской по отцу. Жизнь на чужбине оказалась прозаичной и странной, и именно сейчас советы отца очень бы пригодились. Она жаловалась в письмах домой, что все приходится делать самим, не имея слуг и навыков к самостоятельной жизни. Так, если они с Эдвардом хотели свежей телятины, то забивать животное приходилось самим; если хотели пива, то и варили его они сами. Такая жизнь озадачивала Сару. Первые попытки изготовить пиво самостоятельно оказывались неудачными. И за десять тысяч верст от дому она просит отца прислать рецепт любимого ими напитка, который в Иркутске и Сибири не знаком. Особенно озадачивали Сару чуждые чопорным англичанам дикие нравы местного населения, имеющего самые отдаленные представления об интеллигентности и этикете.

Долгое зимнее путешествие в санях из Москвы до Иркутска привели ее к хронической простуде. В 1819 году после рождения первого сына Вильяма у нее случилось нагноение груди, которое мучило все последующие годы и особенно усиливалось при новых родах. Болезнь эта перемешалась с дифтерией от некачественной грубой пищи. В 1831 году Сара вновь заболела нагноением груди и уже более не выздоравливала до самой смерти. Эдвард Сталибрас связывал причину болезни с тоской по дому и несовместимостью с забайкальским климатом.

Но болезнь не мешала Саре активно трудиться на благо миссии. В период между 1818 по 1826 годы у нее родилось 6 детей: 1818 – Томас, Вильям-Эдвард; 1820 – Василий; 1821 – Сара; 1823 – Иван; 1826 – Яков. Все выжили, кроме одного. А еще она взяла на воспитание двух бурятских сирот. Путешественник Алексей Мартос, гостивший у Сталибрасов, назвал ее Сарой Филипповной, родом из Лондона, у которой « есть малолетние дети, из коих сын Эдуард лет 6 или 7, уже читает по-маньчжурски». Если болезнь не давала работать, то Сара руководила слугами или обучала маленьких бурятских девочек в школе, либо наставляла собственных детей на путь истины. Школу она организовала еще в 1826 году, только для девочек (для мальчиков была своя школа), где учила их мастерить шапки, вязать, шить, готовила из них гувернанток. После смерти матери на учительском поприще ее заменили дочь Сара, а также Томас и Вильям-Эдвард. Причем в учениках ходили не только бурятские сверстники, но и их родители.

Осознание терзающих ее грехов, постоянное пребывание под тяжестью переживаний и одиночества, тяжелый труд в Сибири, ностальгия по дому, регулярные беременности при хронически плохом здоровье закончили жизнь Сары 6 февраля 1833 года 43 лет от роду. Побывавший в Англии после смерти жены Эдвард Сталибрас издал в Лондоне статью в память о Саре – «Памяти миссис Сталибрас, жены Эдварда Сталибраса, миссионера в Сибири»,⁶⁷ назвав ее «горячей в душе и прилежной в деле». Стоит привести из публикации небольшой отрывок, посвященный последним дням жизни жены: «Часто она запирала детей в комнате, чтобы воспитывать и молиться вместе с ними. В последние моменты жизни Сары бедный ум был окутан болезнью и болью, и Эдвард не мог услышать ее конечную декларацию веры. Мне хотелось бы, чтобы перед смертью Сара обратилась к Евангелию, которое она так любила. Но этому не суждено было случиться. Перед смертью ее ум заволакивался бредом и речь была несвязная. Она обладала большим состраданием для временного и значительно большим для духовного несчастья людей. Я не сомневаюсь, что многие бедняки, которыми мы окружены, будут глубоко и искренне сокрушаться о ее уходе. До некоторой степени она могла облегчить их временные трудности. Но часто случалось, что жалость выливалась слезами, видя несчастье, которое она глубоко чувствовала, но не могла облегчить».

После смерти Сары Робинсон Эдвард Сталибрас предпринял поездку в Англию. Тому были две причины. Во-первых, его сыновья уже находились по пути в Лондон и остановились в Санкт-Петербурге, где и у него были дела по миссии; затем детей предстояло определить на учебу в Британские университеты. Во-вторых, с их убытием, а особенно после смерти жены, он чувствовал себя одиноким, что отрицательно сказывалось и на работе. Коллеги также настаивали на этом путешествии. Поэтому он уехал с Кодуна между 15-27 октября 1834 года не только чтобы устроить детей на родине и найти новую невесту, но и для того, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей.

Новой женой стала дочь английского консула в Эльсиноре Шарлотта Эллах (1807-1839). В мае 1835 года она находилась в Санкт-Петербурге, где пребывала вместе со старшим сыном Эдварда Сталибраса Томасом. Знакомство их состоялось еще 20 лет назад, когда молодожены Эдвард и Сара плыли на пароходе из Лондона в Кронштадт. В Гельсиноре (Эльсиноре) они познакомились с английским торговцем Т. Эллахом, который затем стал голландским консулом в Эльсиноре. Декабрист Д.И. Завалишин, бывший морской офицер, также бывал у Эллахов, а в 1830 году он вспоминал о Шарлотте так: в юные годы он, служа во флоте и побывав на русском корабле в Дании, ездил смотреть замок Эльсинор, известный из «Гамлета» В. Шекспира. «Мы по приглашению голландского консула в Гельсиноре заходили к нему, а много лет спустя я встретил его дочь за Байкалом в Хоринской бурятской миссии, женою английского миссионера Сталифорса (Сталибраса, - А.Т.)».

Вероятно, Эдвард женился на Шарлоте в Эльсиноре, а затем поехал со своими сыновьями в Англию. Встретились они в сентябре 1835 года в Любеке, где Шарлотта дожидалась мужа с матерью и сестрой. Отсюда молодожены поехали в Копенгаген и затем опять в Эльсинор, где провели весь октябрь. Причиною женитьбы стала не столько любовь, сколько требование Лондонского Комитета Экзаменации жениться без промедления, а затем уже следовать к месту службы в Забайкалье. О большой любви, вероятно, речь уже не шла в столь зрелые годы обоих супругов. Эдвард ничего не писал в письмах о Шарлотте, как это он по обыкновению говорил о Саре. Женщина болела и в Санкт-Петербурге, и всю дорогу по Сибири. По С. Рыбакову, родила Эдварду трех детей, из которых выжили Вильям и Ханна. Есть сведения также о Генри Мартине и Чарльзе Эллахе. Генрих родился в 1837 году. В 1839 году родился сын Бенжамин, а через несколько часов умерла от родов Шарлотта в возрасте 32 лет. Похоронена в Кодуне рядом с могилой Сары вместе со скончавшимся после нее младенцем.

О жене Корнелиуса Рамна Бетти (1778-1847) мало что известно, кроме того, что по дороге из Москвы до Иркутска она потеряла маленькую дочь Ханну и после страдала нервными расстройствами. Причем до такой степени, что мешала началу работы Английской духовной миссии в Сибири. Поскольку болезнь прогрессировала, Рамнам пришлось покинуть Селенгинск и вернуться домой. Накануне их отъезда в феврале 1820 года генерал-губернатор Восточной Сибири М.М. Сперанский принял у себя всех миссионеров, а о Бетти дал такую оценку в письме к дочери: «Отворяются двери и ко мне движется большая, длинная, сухая, пожилая женская фигура. Это шотландка из роду пиетисток, жена одного их сих миссионеров. Это первая женская фигура, которой дух явился в моих комнатах с тех пор, как я в Сибири. По счастью она так молчалива, что мне не нужно было раскрывать для нее все неизвестные и самому мне сокровища английского языка».⁶⁸ Супруги Рамн впоследствии работали в Сарепте по поручению Лондонского миссионерского общества, затем Корнелиус состоял в миссии Шведского общества в Санкт-Петербурге, но почему - то был отослан российскими властями на родину. Питер Гордон, посещавший Рамнов в 1819 году в Селенгинске и Иркутске, а затем в Сарепте, был поражен «ослабленным и нервным состоянием жены Корнелиуса». По иронии судьбы, «умиравшая» в России, Бетти «висела» на шее у мужа до 69 лет и скончалась в Швеции в 1847 году, пережив Марту Юилль, Сару Сталибрас и ее преемницу Шарлотту. Несмотря на болезнь, она была хорошей христианкой и любящей женой.

О жене миссионера Роберта Юилля Марте Кови (? – 1827) известно следующее. 13 июля 1818 года Лондонское миссионерское общество направило - таки Юилля на служение в Сибирь. Перед отъездом он неожиданно заявил руководству, что хочет жениться на Марте Кове и отбыть семейным человеком, несмотря на существовавший запрет Общества. ЛМО посчитало такое заявление дерзостью и незамедлительно отменило назначение. Но в это время из Санкт-Петербурга поступает запрос о миссионере, которой бы стал компаньоном Вильяму Свану, готовившемуся для отъезда на далекую восточную окраину России. Руководству Лондонского миссионерского общества ничего не оставалось, как согласиться с женитьбой Юилля и восстановить назначение, поскольку более подходящей кандидатуры на тот момент не оказалось.

Супруги Юилль собрались и выехали так поспешно, что забыли оформить в Англии заграничный паспорт на въезд в Россию. Поэтому были задержаны в Петербурге на долгое время, пока необходимые документы не были выправлены.

Марта Кови родилась в Шотландии в городе Глазго, была верной женой Роберта Юилля, имела 4 детей: 3 дочерей и сына Самуила, родившегося в 1823 году. Мальчик подавал большие надежды, живо интересовался делами отца, а когда у них гостил путешественник А. Мартос, показывал ему и читал тибетские и монгольские тексты.

Смерть Марты от эпидемии тифа в 1827 году с тремя дочерьми явилась полной неожиданностью для английских миссионеров. Они писали в ЛМО, что «Марта Юилль была здоровой женщиной и было шоком, когда в 1827 она уступила тифу в три недели».⁶⁹ Вообще надо сказать, что в те годы в Забайкалье особенно свирепствовали эпидемии оспы и тифа, и страдали от них особенно дети миссионеров, организм которых не был адаптирован к местным условиям. Болели буквально все, в том числе и взрослые. Из 13 миссионерских детей до совершеннолетия дожило только 8. Но была еще одна непонятная болезнь, которую Юилль назвал «зловредной опухолью горла»⁷⁰, очевидно, дифтерия. И особенно страшный удар забайкальских эпидемий нанес семье Юиллей. Удивительно, что эпидемия оспы, «косившая» всех забайкальцев подряд каждую зиму, обошла стороной именно семьи английских миссионеров. Вероятно потому, что эта болезнь на Западе была хорошо знакома и там знали методы борьбы с ней, организм европейского человека уже был адаптирован к противодействию.

Вильям Сван был единственным из миссионеров, кто отправился на служение в Сибирь, не обремененным семьей. Поэтому он, в отличие от сотоварищей, был легок на подъем и в основном проводил время в разъездах по ближним и дальним местам Забайкалья, побывав первым протестантским проповедником в Хоринских степях, достигнув Баргузинской долины и даже Приамурья.

В январе 1829 года Свана пригласили домой на побывку в Шотландию, где он женился на Ханне Куллен (1809 -?), которой было тогда всего 20 лет. В августе 1832 года он отбыл с женой в Россию, где вынужден был задержаться до 1933 года, занимаясь переводческими и издательскими делами. В марте 1835 года Сваны прибыли в Забайкалье совместно с новым членом миссии типографщиком Джоном Аберкромби, «крещенным уроженцем Кавказа». Это был, вероятно, воспитанник Шотландского миссионерского общества. В Сибири его именовали Иван Ивановичем и считали грузином, коим он скорее всего и был. Неожиданная остановка в Санкт-Петербурге Сванов была связана, быть может, именно с вызовом Аберкромби. Когда до отбытия на восток России оставалось всего несколько часов, весь тяжелый багаж упакован и Сваны ожидали прибытие повозок, неожиданно из Лондона поступило некое письмо, заставившее задержаться до 15 (27) декабря 1835 года. Мы полагаем, что в письме содержалось известие об ожидании прибытия в Санкт-Петербург нового члена миссии, затребованного по настоянию «забайкальских» англичан.

Вильям и Ханна Сван были бездетны, и поэтому по прибытии за Байкал удочерили бурятскую девочку. Завалишин знал Ханну, и отобразил ее в своей поэме «Ольхонянка» под именем мисс Вайт. Буряты же именовали супругов по-русски Василием и Анной.


О Джоне (Иване) Аберкромби известно, что его женой была Иулиана (Гулиана). Уже в Забайкалье у них родились дочери Шарлотта (1832), Мария (1834) и Анна (1837).

ГОСТИ МИССИОНЕРОВ

Прежде, чем перейти к изложению сведений о занятиях английских миссионеров в Забайкалье, главным образом в Селенгинске, продолжим тему обустройства их на избранном месте жительства, поскольку существует немало записок посещавших миссию гостей с описанием жизни и быта зарубежных проповедников. Причем именно в тот период, когда миссионеры еще трудились совместно на раннем этапе своей деятельности.

Гостями английских миссионеров в первые годы их становления было много любопытствующих людей. Самым первым из них явился в том же 1819 году соотечественник капитан Питер Гордон, который так проникся началом работы миссии в составе семей Сталибрасов и Рамнов, что хотел даже остаться здесь на долгое время, чтобы помогать их богоугодному делу, тем более что Рамны уже готовились к отъезду обратно.

В 1820 году их посетил генерал - губернатор Восточной Сибири граф М.М. Сперанский, в 1823 году сын известного придворного российского скульптора инженер А. Мартос и английской службы флота капитан Д.Д. Кохран, в 1829 году – известный немецкий физик и исследователь Азии А. Эрман, в 1830 году – казачий офицер, затем известный сибирский писатель С.И. Черепанов, в 1832 году – чиновник и литератор О. Евецкий и другие лица. Общались с ними и декабристы Торсон и братья Бестужевы, поселившиеся в близком соседстве, хотя эти контакты не одобрялись властями. О встречах с миссионерами писали в воспоминаниях, дневниках и письмах декабристы Н. И. Лорер, Д.И. Завалишин, Н.А. Бестужев. С.В. Капнист – Скалон, вспоминая о М.С. Лунине, упоминает о передачи им за границу «посредством какого-то миссионера» своего сочинения по истории декабрьского вооруженного восстания 1824 года…

Селенгинские власти неодобрительно встретили появление английских миссионеров в своем городе. Малограмотный городничий К.И. Скорняков, подозревая в иностранцах шпионов, будучи человеком по натуре грубым, нередко обижал их. Враждебно отнеслись на первых порах и некоторые соседи англичан, прибегая к воровству и разбою. Прибывший в 1820 году М.М. Сперанский дал взбучку полицейским властям Верхнеудинска и Селенгинска за непринятие должных мер по жалобам миссионеров о произволе и даже разбойных действий со стороны соседей Никитиных (Голубиных). Сперанский, в частности, крепко отчитал за это Селенгинского исправника Красильникова. ⁷¹ В 1823 году появится жалоба Сталибраса о невозмещении денег за украденные у него «рядовым бывшего селенгинского гарнизонного полка Мельниковым» вещей.⁷² И в том же году Иркутский губернский суд будет слушать «дело, представленное на ревизию из Верхнеудинского окружного суда, начатое 2-го сентября 1821 года дворянским заседателем Красильниковым о покраже у жительствующего в заштатном городе в Селенгинске английского миссионера Сталибраса, умершего подпоручика Грабовского дочерью девицею Анисьей Ивановой денег 450 рублей».⁷³

С тех пор именно Э. Сталибрас стал особенно неугоден местным властям, и его переселение в Хоринские степи можно расценить и как невозможность проживания в Селенгинске. Но и в Кодуне, куда он уехал в 1828 году, миссионеру не давали покоя. Когда сгорел купленный у бывшего тайши Галсанова дом, у Сталибраса начались большие затруднения при попытке построить новое здание. Гражданские власти, подозревая его в политической пропаганде и шпионаже в пользу Великобритании, долгое время отказывали в праве приобретения новой собственности – земли и дома. По этому поводу миссионер в 1829 году вел хлопотную переписку с Верхнеудинским исправником и окружным начальником, а также с новым генерал - губернатором Восточной Сибири И. Б. Цейдлером.⁷⁴

29 декабря 1823 года в гостях у миссионеров побывал Алексей Мартос, который в своей книге первым, пожалуй, подробно рассказал соотечественникам России о том, как поживают в далеких бурятских степях иностранные проповедники веры Христовой:

«Вы удивитесь, что на Селенге, за 6500 верст от С.-Петербурга, следовательно, и сообщений с Европою, в углу Сибири, среди племен бурятских, близ тех кумирень, где жительствует Хамба, верховный жрец сих ревностных язычников, живут европейские миссионеры: удивление ваше еще сильнее возрастает, что это не честнейшие отцы иезуиты, некогда хорошо принятые в соседней Монархии и кои бы могли из Пекина перебраться в сию часть наших пределов, но британцы составляют Селенгинскую миссию. Один англичанин и два шотландца из Глазгова, учившиеся в Единбургском университете, решились превозмочь и труды и молву, которая столь увеличивает все страшное о Сибири, и поселились здесь. Фамилия первого Эдуард Сталибрас. Он довольно изрядно выучился по-русски, но болен, лежит в постели, и потому я лишен был удовольствия распространиться с ним о каком-нибудь предмете. Жена его Сара Филипповна, тоже родом из Лондона; у них есть маленькие дети, из коих сын Эдуард лет 6 или 7, уже читает по - маньчжурски. Другие два миссионера Роберт Юлий и Вильям Сван, с большим трудом объясняются по-нашему. В доме их я нашел несколько бурятских девушек, коих хозяйка научила плести соломенные кошельки, коробочки и тому подобное.

Сия небольшая колония, которой прилагаю вид, снятый с натуры художником Янченком, за четыре года перед сим построенная, заключается в двух довольно хороших домах. Она лежит в долине песчаной, образуемой горами каменными, в виду города при протоке Селенги, на левом берегу сей реки. Деревенька Верхняя, находясь в полуверсте от жилья англичан, смежна с их владениями; поля обнесены ровной изгородью. В доме миссионеров есть библиотека, преимущественно состоящая из книг Священного Писания на английском диалекте; в сей библиотеке вы найдете сверх того и графические глобусы. В одной из комнат находится значущее количество Евангелий, печатанных на маньчжурском языке и сюда из Петербурга присланных для раздачи желающим.

Как наступил полдень, хозяйка озаботилась о завтраке совершенно в национальном вкусе: подали чай со сливками, кренделями и вафли; между тем шотландец показал мне письмена бурятские, довольно грубой формы, в роде турецких или китайских букв. Он заключил, что у бурят есть типография и что они вырезывают свои литеры, подобно китайцам на деревянных досках и потом оттискивают их.

Настоящий предмет миссии есть нечто особенное, чрезвычайное! Гордая английская нация великодушно любит озарять светом Евангелия те дикие народы, коей ей известны по слухам, живущие на островах отдаленного океана, в Индии, в Америке, под Полюсами. И в России уже две миссии, в Астрахани и здесь в Селенгинске. Конечно, сии новые семена рано или поздно принесут плоды, от них ожидаемые, ибо не вероятно, дабы дух Китайского правительства в отношении чуждаемости иноземцев, не изменился и не сблизил проповедников Кантона с Селенгинскими.

Вильям занимается переложением псалмов Давида на язык бурятский. Латинский и европейский переводы Библии, слишком за сто лет изданные в Галле и Магдебурге, служат ему путеводителями. С удовольствием он заботился мне показать Российскую Псалтырь в гражданском переводе, имеющуюся в здешней библиотеке, прошлогоднего издания в С.- Петербурге. Иноземные водворенцы получают «Миссионерский журнал» из Лондонского общества исправно каждый месяц, а «Политическую газету» однажды в год; следовательно, ежели это так, то они позже прочих знакомятся с происшествиями бурного света. Хамба, первосвященник бурят, живущий отсюда в 5 часах езды, в 4 года только один раз был у них. Англичане относят сие к чрезмерной толщине Хамбы; но как миссионеры гораздо тоньше его, и поэтому посещать дородного ламу им не столь трудно. Они часто разъезжают в Верхнеудинском округе по инородцам, составляющим 18 родов селенгинских и хоринских, так что летом редко живут дома. Надобно знать, что хоринские роды расположены далее к стороне Нерчинска за Яблоневым хребтом; они кочуют до реки Аги. В нынешнее лето Вильям Сван надолго отлучался в тот край. Они очень редко посещают Кяхту, вероятно потому, что тамошнее место собственно населено русскими. По избранному месту миссии при Селенгинске, положение англичан есть как бы в центре между богатейшею Кяхтою и Нерчинскими заводами. Им случалось быть в прошедших годах на Кяхте, почти в самое то время, как Английское посольство не было принято в Пекине, а потому миссионерам было некстати быть у чжаргучея».⁷⁵

Помещенный в книге А. Мартоса рисунок художника Янченко местности, где устроена была Английская миссия, является почти единственным натуральным изображением существовавших строений миссионерской колонии на берегах Селенги, дающем наглядное представление о капитальности возведенных зданий.

Погостив у англичан 28-29 декабря, Мартос уже на следующий день побывал в резиденции Хамбо-ламы на Гусином озере, а на третий день гостевания у него уже прибыл в купеческий Верхнеудинск.




Общий вид строений Английской духовной миссии в Новоселенгинске

1820 года. Рисунок из книги А.Мартоса (1827 г.).


Вторым бытоописателем жизни английских миссионеров в Селенгинске стал их соотечественник, «английской службы флота капитан» Джон Дундас Кохран, много лет путешествовавший по Монголии и азиатской части России. Впервые за время скитаний он в том же 1823 году оказался в обществе своих соотечественников, два дня вкушал полузабытую национальную кухню и с упоением слушал христианские проповеди на родном языке. Книга о его путешествиях, изданная годом спустя в Лондоне, полна бесценными сегодня описаниями и оценками жизни английских миссионеров в Селенгинске первых трех лет их деятельности, и поэтому имеет смысл процитировать из нее некоторые отрывки:

«Приятно отметить, что здесь (в Селенгинске, - А.Т.) имеется небольшой круг общества <…>. Я тотчас же воспользовался пристанищем английских миссионеров, поселившихся в этой части света, и нет нужды говорить, я был принят самым радушным образом миссионерами Сталибрасом и Юилли, их женами, и многочисленными детьми; образовавшими, так сказать, английскую колонию в самом центре дикости. Мистер Сван, третий миссионер, отсутствовал из-за того, что он находился у одного из главенствующих лиц близ Нерчинска. Я провел пару дней в самой приятной обстановке с этими исключительными, самоотверженными людьми, которые действительно задумали осуществить такую задачу, которая потребует от них страсти и внутреннего горения. Обосновавшись здесь уже в течение трех лет, они построили два аккуратных жилых дома с дворовыми постройками и огородами. Благодаря покровительству русского императора, эти очень комфортабельные резиденции были полностью оплачены, а земля дарована им, и они были освобождены от обязательной работы на ней. Место их проживания находится на неподходящем месте, хотя романтическом и уединенном. Их местоположение было на противоположном берегу реки (относительно Старого Селенгинска, - А.Т.) и это очень затрудняло связь <…>. Но теперь уже было поздно менять это место. Миссионеры даже не делали попыток выращивать зерно <…>. Все они были заняты намного более важной работой – я имею в виду совершенствование в монгольском языке. И к этому они относились с величайшим трудолюбием, настойчивостью и желанием. Теперь они почти все овладели этим трудным языком. И теперь, когда оцениваешь все эти трудности, с которыми им пришлось столкнуться, действительно удивляешься, как это они в такой короткий срок освоили весь лексический и грамматический материал.

Изучая монгольский язык, они также познакомились с маньчжурским <…> языком благодаря тому обязательству, что не было монгольского словаря, а был маньчжурский. Таким образом, английским миссионерам пришлось изучать в одно и то же время русский, монгольский, маньчжурский языки и составлять свои собственные словари и грамматики, которые имели преимущество расположения в алфавитном порядке над другими словарями, ранее использовавшимися и в которых слова располагались под разными предметами и темами. Теперь они говорили, читали и писали на монгольском языке довольно легко. Я видел много фрагментов переводов Нового Завета <…>.

Совершались многие путешествия вглубь края с целью знакомства с духовными лицами, священниками. Однако, к сожалению, все это неутомимое духовенство не стало орудием обращения всех в одну веру. И разве это могло быть возможным в то время? И только позднее буряты привезли 30 возов, заполненных до отказа религиозными книгами из Тибета, и за которые они заплатили 12 000 голов крупного рогатого скота. Эти трактаты они получили, так и не заглянув в них ни одного раза. Слуги этих зажиточных бурят смеялись над столь дорогостоящим капризом своих хозяев и оставались у них только из-за того, что их хорошо кормили, а они почти ничего не делали. На мой взгляд, религия бурят зародилась давным-давно, а сами они упорно сопротивляются каким-то новым религиозным изменениям. Разве стоит этому слишком удивляться, ведь их собственные религиозные книги указывают путь, по которому они идут! И когда религию народа, который был знаком с незапамятных времен с учением чтения и письма, делаются нападки и попытки обращения в другую веру, то здесь абсурдно ожидать каких-либо других результатов. Что касается меня, то я мало верю в их (миссионеров, -А.Т. ) успех. И я думаю, что ни один бурят не будет обращен в другую веру, но ради выгоды некоторые из них могут притворяться. Пока они имеют своих собственных лам и свою религию, до тех пор миссионерское общество для них не сделает ничего лучшее, чем простого перевода их работ и приобретения знания языка, который совершенно не нужен Англии. Однако я должен скромно заметить, что не возможно с человеком, возможно с Богом!

Место, выбранное на берегах Селенги, несомненно самое худшее и это известно даже самим миссионерам, но я думаю, что оно слишком комфортабельно, чтобы от него отказываться. Что касается меня, то я отношусь к ним с огромным уважением, но не думаю, что это справедливо для жителей Англии, не говоря уже о бедности и невежестве большей части народов Ирландии, в разбазаривании денег налево - направо в то время, как столько бедных и религиозно невежественных в нашей собственной стране. Когда мы станем хорошими, последовательными и богатыми хозяевами, тогда и наступит время помочь другим <…>.

Слуги, которые посещают миссионерское общество, это буряты, которых не любят их же собственные сородичи за то, что они забросили религию своих отцов и только из-за хорошей пищи; они вполне удовлетворительно готовят еду, стирают и подают на стол. Но если сказать прямо, то им платят так мало, что я не удивляюсь, что они становятся лицемерными…».

А вот впечатления Джона Кохрана о хоринском тайше, вероятно, Дымбиле Галсанове, к которому стал ездить Вильям Сван из Селенгинска, а затем вообще перебрался туда насовсем. Этот отзыв показывает, что посещения северного края Забайкалья происходили в первые же годы основания миссии, а не по причине возникших разногласий между миссионерами в 1828 году, как об этом пишет С.Г. Рыбаков.

«Мы заехали к одному очень богатому и облеченному властью буряту. По-бурятски он имеет титул тайши. Как-то заглянув в его канцелярию, я не застал его там, но его секретарь выдал мне документы, согласно которым мне должна оказываться всяческая помощь и уважение со стороны его людей.

У этого тайши две жены, которые живут в полном согласии. Что касается его самого, то он прямо обожает миссионеров, которые часто бывают у него и живут неделями. Он преуспевает в английском, которому обучает его мистер Сван. Его родители умерли недавно, они были очень богаты. Не смотря на то, что его мать оставила свое наследство [ламам, - А.Т.], дела молодого тайши идут неплохо.⁷⁶

Отметим, что на сведения Кохрана о Селенгинской миссии будет неоднократно ссылаться позже известный ученый-географ XIX столетия Карл Риттер в своем капитальном труде «Землеведение Азии»⁷⁷, к которому мы обратимся далее.

В феврале 1829 года Селенгинских миссионеров по пути в Кяхту посетил немецкий физик и исследователь Азии Адольф Эрман написавший книгу «Travels in Siberia»⁷⁸, но К. Риттер приводит из нее мнение автора о том, что иностранным проповедникам пока не удалось обратить в христианство ни одного бурята. В то же время Эрман, по словам Риттера, высоко оценил их деятельность по изучению языка бурят, по составлению монголо-английского и маньчжуро-английского словарей, грамматики, руководства по геометрии и тригонометрии «на братском языке» и прочих, пока рукописных сочинений. «Но труды эти недостаточны для того, чтобы проложить евангельскому слову путь к сердцам язычников, точно также как [готовящееся, - А.Т.] распространение печатных книжек между младенческим народом, еще не может заменить живого слова, одушевленной речи так же, как дела и примеры истинно христианской речи <…>. Первый свет такого возможного просвещения, благодаря описанной миссии, замерцал уже в Селенгинске, и заслуга эта остается за миссией, несмотря на ее несовершенство, о душевных же качествах миссионеров мы судить не можем».⁷⁹

Пользовался гостеприимством английских миссионеров и чиновник-литератор Орест Евецкий, проезжавший Селенгинск 15 января 1832 года по пути из Иркутска в Кяхту. Его путевые впечатления будут опубликованы в 1837 году в Варшаве (издание нам не известно), а затем в 1838 и 1841 годах в разных изданиях Санкт-Петербурга.⁸⁰ Приведенные Евецким сведения согласуются с описанием А. Мартоса, но содержат еще одну оценку результатов их проповеднической деятельности и важный штрих отношений к ним местных жителей:

«Чрез несколько станций остановились мы в бедном городе Селенгинске. В нескольких верстах от Селенгинска, на противоположном берегу реки, видны два обширных деревянных дома, обнесенные стеною, застроенные разными службами. Кто бы угадал, что здесь, среди кочевья бурят, живут два английских миссионера и проповедуют Евангелие! Ни безмерная удаленность от места родины, ни малые успехи в проповедовании слова Божия не отвращают от предположенной цели добродетельных людей, посвятивших себя на спасение диких бурят. Миссионеры почтенные и ученые люди, кончившие воспитание в Эдинбургском университете, имеют небольшую библиотеку, много медикаментов, которые раздаются ровно русским и бурятам. За то эти люди пользуются у всех особенным уважением. Один из них переводит псалмы Давида на бурятский язык. Иногда они оставляют свое жилище на долгое время, отправляясь в самые отдаленные страны для проповедования Евангелия хоринским племенам, кочующим за Яблоневыми горами. До двадцати бурятских девушек учатся в миссионерском доме у трудолюбивых и добрых англичан искусству плести корзины. Миссионеры живут здесь со своими семействами. Несмотря на их старания, на усердную заботливость греко-российских пастырей и несколько церквей, устроенных в городах и селениях, кочующие буряты, живя в соседстве с тунгузами и монголами, охотнее предаются всем чародейским суевериям шаманов или вере ламайской, нежели откровению и только немногие обратились в христианскую веру».⁸¹

Небольшое сообщение о Селенгинских миссионерах оставил казачий офицер и литератор С.И. Черепанов, посетивший их в 1830 году в период необычайного разлива реки Селенги: «Вот и Маймачин <…>. Мы готовы были выступать за границу. Со стороны китайской прибыли чиновники для сопровождения <…> как вдруг необыкновенное разлитие реки Селенги лишило нас возможности достать своих лошадей. Вода по наблюдению жившего в Селенгинске английского миссионера Романа Васильевича Юзье (Роберта Юилля, - А.Т.) поднялась в короткое время на аршин».⁸² Уточним, что район Селенгинска, а особенно острова (см. остров Конный) и окрестности Гусиного озера во все столетия служили основными пастбищами казенных лошадей и верблюдов, предназначенных для транспортировки купеческих караванов и разного рода посольств в Монголию и Китай. Поэтому С. Черепанов, вынужденный из-за катастрофического наводнения пережидать время в Селенгинске, имел время познакомиться с Английской миссией и пользоваться информацией Роберта Юилля о быстром поднятии реки Селенги. Тот же Черепанов подробно описал судьбу одного из учеников Вильяма Свана – хоринского тайши Дымбилова, оценку которому мы приведем далее.

В те же годы местожительство уже выехавших англичан в Селенгинске посетил и христианский миссионер с 20-летним стажем Джеймс Гилмур, посвятивший в своей книге «Среди монголов», изданной в 1883 году, соотечественникам и коллегам целую главу.⁸³ Есть в ней много как интересных фактов, но и досадных неточностей, даже заведомо ложных оценок, о чем нами сказано в предисловии.

После прекращения деятельности Селенгинской миссии в печати появилось немало статей авторов с оценкой работы английских миссионеров в Сибири, но мы опускаем их, поскольку авторы лично с ними не встречались. Зато обратимся к опубликованным рассказам забайкальских краеведов конца XIX – начала XX столетий, которые сообщили ряд интересных подробностей о жизни, быте и деятельности английских пасторов со слов их современников – селенжан, кто дожил до этого времени. Среди них ценное описание одного из жилых домов, посещенных С.Г. Рыбаковым:

«<…> Дом английских миссионеров одноэтажный, деревянный, довольно ветхий, но ремонтируемый госпожой Всеволодовой, состоит из трех комнат, передней и кухни; окружен садиком и огородом, на стороне реки крыльцо по-середине, по обе стороны крыльца по три окна.

Большая комната (зало) была разделена перегородкой, вместо которой теперь две деревянные, белые колонны работы бурята Ванжелова (ученика декабристов Бестужевых); перегородка и стена были окрашены, по словам госпожи Всеволодовой, в коричневый цвет, отчего комната имела темный вид <…>.

Рядом находилось особое здание типографии, в которой имелись разных языков шрифты, в том числе монгольские, и немало бурят работало в типографии. В ней же миссионеры печатали переводы на монгольском языке <…>.

По рассказам селенгинского купца Александра Михайловича Лушникова, особенно занимался врачебной практикой Роберт Юилль, которого селенгинцы называют Романом Васильевичем <…>.

Больше всех жил и работал в Селенгинске пастор Р. Юилль. По воспоминаниям селенгинцев Роберт Юилль был «среднего роста, худощав».⁸⁴

Существует также статья православного священника – миссионера С. Стукова (как письмо к брату Я.И.Стукову) от 1891 года, но она полностью посвящена жизни и деятельности Сталибрасов, Сванов и Аберкромби в Хоринских степях,⁸⁵ но говорить о ней мы будем специально далее.

Миссионеры разводили домашних животных: овец, коров и лошадей, сами пекли хлеб, делали квас, а также изготовляли собственные свечи. Когда им необходимо было закупить продовольствие, предпочитали делать оптовые покупки в Иркутске и перевозить по замершему Байкалу, так как это обходилось дешевле, чем покупать продукты в розницу в Селенгинске. Они складировали запасы мяса, муки, чая, которые им хватало на несколько месяцев или даже на год. Английским проповедникам не представлялось никакой возможности найти себе заработок на местах. Им приходилось оплачивать работу прислуги и переписчиков, а также обеспечивать питание и проживание детей, принимаемых в их школы для обучения.

Преподавание, кстати говоря, скорее истощало ресурсы миссии, чем приносило какой-либо доход. Ведь они не только кормили и одевали их, так еще некоторые родители требовали платы за обучение детей. Регулярным источником дохода было, конечно же, Лондонское миссионерское общество, платившее им полугодовую зарплату и бравшие на себя некоторые экстренные расходы: покупка жилья, редкие поездки домой. Кроме того, имелось несколько личных спонсоров: группа покровителей из Санкт-Петербурга, церковь доктора Морисона в Лондоне и другие. Но обо всем этом рассказ в последующих главах.




Усадьба Английской духовной миссии в Новоселенгинске, сохранявшаяся до начала XX века. За оградой – некрополь семьи Роберта Юилля: жены Марты Кови и их трех детей.





Один из домов Английской духовной миссии в Новоселенгинске. Фото С.Г. Рыбакова около 1900 года. При сравнении с рисунком 1820 года очевидно, что у него утрачен во время ремонта второй этаж с мезонином.




Усадьба Английской духовной миссии в Новоселенгинске, сохранявшаяся до начала XX века на фоне Англичанского утеса. За оштукатуренным домом просматривается второе здание миссии, более значительное по размерам, двухэтажное, как и на рисунке 1820 года. Справа – бурятские жилища, возможно, учеников и помощников Роберта Юилля.