Geum.ru

«Христианская Пресвитерианская Церковь г. Улан-Удэ»

Вид материалаДокументы

Содержание


В народ со словом христовым
Коллеги профессора ковалевского
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   14

В НАРОД СО СЛОВОМ ХРИСТОВЫМ

Выбрав для поселения Селенгинск, английские миссионеры думали, что оказались в центре бурятских кочевий и предполагали повседневное общение с ними со словом проповеди. Однако на деле выяснилось, что улусы аборигенных жителей располагались рассеянно на больших расстояниях друг от друга. Поэтому с первых дней им приходилось часто отлучаться из дому, жить в юртах бурят, что было для цивилизованных европейцев делом диковинным и необычным. В своих письмах на родину Эдвард Сталибрас жаловался, что порою приходится проезжать десятки верст верхом на коне, пока не встретится одинокая юрта. Русские соседи удивлялись, как это он спокойно переносит все неудобства разъездной жизни, но Сталибрасу такие поездки нравились. Он говаривал, что благодаря ним узнал много такого, о чем раньше не имел понятия. Главное же достижение было в том, что уже через неделю после водворения в Селенгинске миссионер-иностранец стал глубже вникать в говор забайкальских кочевников и стал свободнее общаться с собеседниками на их родном языке.



Типичная деревянная бурятская юрта, к обитателям которых приходили проповедовать Евангельское учение английские миссионеры.

По прибытии в Селенгинск Сталибрас, а затем присоединившиеся к нему Сван и Юилль, вызвали поначалу недоумение местных граждан. Ламаистская и православная церкви подозрительно отнеслись к христианским протестантам и стали каждая по-своему оказывать им противодействие. Миссионеры встречались с ламами, попами и шаманами и пытались свидетельствовать им о Христе по канонам своей веры, но не получали поначалу никакой реакции ни на проповеди, ни на раздаваемые книги. Царская полиция и гражданские власти также неотступно следили за маршрутом передвижения иностранных пасторов, принимая их за английских шпионов.

Нужно признать, что христианские миссионеры прибыли в Забайкалье в наиболее интересный и противоречивый период духовного развития бурят, став свидетелями массового насильственного обращения кочевников в буддизм, борьбы лам с шаманизмом и православием. По этой причине многие буряты находились на идейном распутье, исповедовав одновременно двое - и троебожие. Английские же миссионеры принесли с собою четвертую, и тогда наиболее «неуместную» в Забайкалье, религию мирового порядка, о которой жители здесь не имели никакого понятия. Миссионеры внимательно наблюдали за происходившими событиями и старались записывать все, что видели и испытывали на себе, и как можно точнее. Они хорошо были осведомлены о природе традиционных за Байкалом религий, которым предстояло идейно противостоять; особенно их интересовал буддизм, теология которого казалась им намного сложнее, чем шаманизма и более знакомого русского православия. Но при этом выяснилось, что местный буддизм вовсе не часть индуистского брахманизма, как считали в Лондонском миссионерском обществе. И только благодаря разъездам по ближнем и дальним улусам англичане получили более достоверные сведения о бурятах и их буддийской религии.

Первым делом Сталибрас и Рамн еще в 1819 году посетили Гусиноозерский (Тамчинский) дацан, ламаистские кумирни по Чикою, поскольку именно буддизм на последующие 20 лет должен был стать главным соперником в их миссионерских делах. В своих первых отчетах они подробно описывали молитвенные барабаны, деревянные матрицы для печатания богодуховных книг и много «некрасиво выглядевших бурханов и богов», а также и о не менее поразивших их войлочных юртах, о кумысе и о странном местном чае с мукою, молоком, солью и маслом.

Точнее говоря, встречу Эдварду Сталибрасу назначил в июле 1819 года, сразу же по прибытии миссионеров в Селенгинск, сам Хамбо-лама - глава буддистов Россйской империи. Им был Данзан – Гаван (Гавок) Ешижамсуев (1809-1834), особенно преуспевший в искоренении шаманства за Байкалом с личного поручения Иркутского гражданского губернатора Н.И. Трескина. За это был высочайше награжден большой золотой медалью Анны для ношения на шее (1811). Он же немало приложил сил для построения целой сети дацанов. В особенности среди Хоринских бурят: Кодунского, Эгитуйского, Чесанского, Хохюртаевского, Ацагатского, Цолгинского, Агинского, Ононского, Цугольского, а вместо сгоревшего Анинского воздвиг новый из кирпича (1813).

Во время тепло начавшейся аудиенции Сталибрас показал буддийскому иерарху евангельские книги и спросил, что тот думает об этом. Хамбо-лама отозвался о них одобрительно, подчеркнув, что, прежде всего они хороши тем, что перевод их сделан представителем бурятского народа Бадмой. Затем он стал расспрашивать Эдварда о цели его приезда в Бурятию. Ему хотелось знать, на какой срок он приехал и чем собирается заниматься. Миссионер ответил, что, возможно, он останется здесь навсегда, чтобы донести до людей Евангелие о едином Всемогущем Боге, поскольку вера в Него является единственной, которая дает человеку спасение. Заявление это было не слишком дипломатичным: буддийский иерарх тут же потерял интерес к собеседнику и дальнейшая аудиенция прошла скомканно. Тем не менее Ешижамсуев не запретил англичанам проводить свои проповеди в его дацанах, когда по праздникам туда собирались тысячи человек. Более того, все ламы гостеприимно встречали агитаторов новой веры и даже помогали им «пройтись с



Внутренний интерьер войлочной юрты селенгинских бурят, по рисунку из книги П.С. Палласа (1776 г.). Ко времени посещения таких юрт английскими миссионерами мало что изменилось. Слева – шаманские онгоны и буддийская божница.


христианскими книгами по кругу», но всякий раз уклонялись от диспутов на религиозные темы. В результате ни один лама не был обращен в христианство, что вызывало у миссионеров большое разочарование. Точно также поначалу поступали и простые буряты. Когда англичане заходили в их юрты, то чаще всего видели пьяных людей: «Они игнорировали посетителей или болтали между собой», как сообщал в ЛМО Сталибрас.

Впрочем, были и такие улусы, где буряты с радостью и в большом количестве разбирали изданные на монгольском языке сочинения Евангелия и пробовали читать их. Слуга миссионеров из бурят переводил слова англичан с русского на бурятский, но при этом изрядно искажал смысл проповеди. И в этом случае желающих перейти в новую веру не оказывалось. Даже если устанавливались вроде бы прочные контакты, но кочевой образ жизни душил начинания на корню. Буряты не засиживались на одном месте более одного-двух месяцев, так что во время очередного посещения миссионеры находили лишь пустые стойбища. Вильям Сван, поначалу не понимавший такого образа жизни кочевников, в 1832 году в Записке Российскому Министерству внутренних дел даже полагал, что таким образом они стараются как можно дальше удаляться от тех мест, где поселены ссыльные и миссионеры. Но еще труднее было весной, когда начинался сезон доения кобылиц. Из полученного молока буряты гнали кумыс и архи, и тогда начиналось время повального пьянства, когда разговаривать о чем-либо, и особенно на темы веры, было бесполезно. И протрезвев, они не выказывали особого желания вступать в полемику на духовные темы, считая религию уделом профессиональных лам, а не простых смертных аратов.

В письмах из Забайкалья много горести миссионеров об апатии местного населения к собраниям. Сталибрас уже через год поселения в Селенгинске писал в Лондонское миссионерское общество, что в «этих людях» очень сильно проявляется дух инертности и безразличия, и что в них не чувствуется ни малейшего интереса к вопросам религии. Буряты ведут себя так, будто не имеют к буддизму ни малейшего отношения, не говоря уже о чуждым им православию и христианству. По этой причине Эдварду не удалось открыть постоянно действующую Английскую христианскую церковь в Селенгинске. В 1823 году он впервые собрал несколько бурят у себя дома для проведения богослужения, но затем их число стало сокращаться. На служении, которое он начал в «Степни» на Кодуне также приходило очень мало желающих, но уже ближе к 1830 году мы не находим уже никакого в его письмах упоминания о проводимых собраниях. Поначалу христианские служения протестантского толка вызывали у бурят некоторый интерес, скорее всего по причине новизны, но как только дело становилось привычным, обыденным, от этого интереса не осталось и следа. Не помогали также обильные угощения за общим столом, которые всегда подавались после проповеди.

Особенно любил путешествовать по улусам бурят Вильям Сван. Он прибыл человеком неженатым и, живя в семье Сталибрасов, мало засиживался в стенах дома. Постепенно его поездки становились все более дальними и долговременными. Он посетил 18 родов селенгинских и 11 родов хоринских бурят, определив новым местом постоянного жительства Хоринские степи. Вероятно оттуда Сван добрался до Баргузинской долины, где посетил местных бурят и принял участие в их богослужениях. «Переночевав в бурятской Думе две ночи, срисовав карандашом на бумаге вид северной горы (вероятно, священной Барагханской,- А.Т.), уехал обратно в Селенгинск». В Баргузинской долине он впервые побывал в жилище тунгусов «и по разговору он признал их за манджуров». В 1823 году мистер Сван отправился в еще более дальнее путешествие, занявшее все лето и осень. Он преодолел Яблоневый хребет и побывал в кочевьях бурят, живших близ Нерчинска и в Приаргунье. По некоторым данным, он совершил путешествие вместе со своим соотечественником Джоном Кохраном, но ведь сам Кохран сетует, что не застал Свана в Селенгинске, уехавшим на встречу к каким-то «одним из больших начальников» - местным тайшею. Вернулся миссионер поздней осенью из Восточного Забайкалья таким больным, что лежал в постели, не общаясь с гостями. В таком состоянии и застал его в декабре 1823 года А. Мартос. Другие авторы, посещавшие английских миссионеров, отмечали, что летом их было почти невозможно застать дома, так как в теплое время года мужчины кочевали вместе с бурятами, безуспешно пытаясь «отвратить их от поклонения бревнам и камням к поклонению истинному Богу». И самым энергичным «путешественником» являлся Вильям Сван, которому дали прозвище «Зелот», что означает «фанатик».

З
наменитый географ Карл Риттер в своем капитальном труде «Землеведение Азии», несмотря на отсутствие результатов, считал подобные поездки по кочевьям бурят оправданными: «Весьма часто европейский миссионер на востоке преграждает сам себе путь к умам

Общий вид Тамчинского (Гусиноозерского) дацана, посещаемого английскими миссионерами в 1820 году. Рисунок из книги П.С. Палласа (1776 г.).




Вид ламаистских храмов на Чикое.




Богослужение в буддийском дацане на Чикое. Из книги П.С. Палласа

(1776 г.).


и сердцам язычников полным незнанием ни их языка, ни образа мыслей; между тем, как они имеют свой собственный вполне выработанный язык и целую литературу своих духовных отцов, хотя языческую, но для них священную, которую должно не презирать, а победить прежде, чем будет водружен крест на земле их. Без дара слова, еще долго не дойдет слово Божие до ушей языческих народов Азии».86

Общего взаимопонимания у английских миссионеров с буддийскими ламами не получилось, но к чести Хамбо-ламы, его церковь держалась с христианскими проповедниками автономно. Ешижамсуев один раз даже лично посетил их миссионерский стан в Селенгинске как гость. Желал приезжать еще, но его тучный вес не позволял лишний раз передвигаться. В тот раз он посетил и декабристов Бестужевых, живших в получасе ходьбы от миссионеров. По воспоминаниям их служанки Жыгмыт Анаевой, «Хамбо был большой, тельный. Для него было сделано особое кресло». А сам Николай Александрович в очерке «Гусиное озеро» вспоминал посещение буддийского иерарха так: «На другой день посетил меня Хамбо-лама и, отобедав, чем Бог послал, пригласил нас к себе на праздник через два дня. Вы видели Хамбо-ламу и знаете его личность. С тех пор он сделался еще толще и более обрюзг, так, что в 42 года он едва ли не толстейший человек во всем мире, что при его росте делает его огромнейшей массой мяса и жира. Со всем тем он довольно поворотлив для своей толщины, очень проворно влезает в свой двухколесный экипаж и слезает с него. Когда он бывает у нас, то мы сажаем его за стол на два стула: один не в состоянии выдерживать такой тяжести».87

Напротив, с русской православной церковью, с которой, казалось бы, у христиан-протестантов были общие боги, канонические книги, обрядовая традиция и комплекс религиозных верований, взаимоотношения не заладились с первых же дней пребывания английских миссионеров в Забайкалье. По большому счету, изданием переводов Библии на бурятский язык они способствовали и закреплению православия в крае, а посему тесный союз двух родственных конфессий мог бы существенно помочь общему делу внедрения новой веры среди буддистов и шаманистов, но этого не случилось не по вине англичан. Оказалось, что христианские пасторы начали свою деятельность в тех же местах Забайкалья, где уже действовала епархиальная Русская православная миссия, учрежденная вновь после Даурской Иркутским епископом Вениамином, но больших плодов не приносила по причине отсутствия переводов Библии на бурятском языке. Знали об этом и в Санкт-Петербурге, предприняв шаги по учреждению Русской миссии и ее отделения в Иркутске. А когда Александр I принял Сталибраса и Рамна и дал разрешение об открытии Английской миссии среди бурят, он одновременно повелел усилить деятельность православной миссии в Иркутской епархии. Вот почему генерал-губернатор М.М. Сперанский тепло встретил иностранных пасторов и оказал содействие в их поселении в Селенгинске, а 1820 году, то есть чуть ли не одновременно с ними, сам посетил Забайкальский край и учредил Селенгинский, и затем Кяхтинский филиалы Российского Библейского общества. Затем он собрал у себя буддийское духовенство, активно боровшееся с шаманизмом, где предложил ламам не препятствовать переходу бурят в православие и христианство. В первом случае это явилось реакцией на невозможность православных священников противостоять буддизму, во втором - деятельным участием в работе начавшейся Английской миссии. Надо полагать, что на том знаменательном собрании представителей всех конфессий края принимали участие и вновь прибывшие представители англиканской церкви.

Странно, но члены Забайкальской православной миссии стали единственными непримиримыми противниками своих коллег-иностранцев. Они считали появление конкурентов в Селенгинске неуместным и противоречащим «вековым канонам страны», где православие являлось господствующей религией (идеологией). И хотя миссию поддерживал сам император Александр I и министр духовных дел князь А.Н. Голицын, православные верующие утверждали, что по законодательству правом пропаганды своего вероучения обладала только их православная церковь. А поскольку их коллеги из Англии являлись христианами-протестантами, то их пропаганда приведет Россию к потере значительного числа своих верующих, обращаемых в «ересь». Стало быть, английские миссионеры есть нарушители российских государственных законов. Но при этом противники почему-то «забыли» о принятом накануне законе государства о свободе религий.

Столь противоречивую ситуацию пытался разрешить новый император Николай I. Дав разрешение селенгинским английским миссионерам пригласить на помощь перевода Библии новых членов Лондонского миссионерского общества, он повелел объявить Сталибрасу, Свану и Юиллю не затрагивать вопросов богослужения по христианскому образцу. Напомним, что в начале 1830 года англичане обратились в Министерство внутренних дел и Святейший Синод с просьбой о разрешении им крестить бурят по протестантскому обряду. В 1833 году этот вопрос перешел на рассмотрение Кабинета министров, где после долгих разбирательств было решено объявить заявителям, что бурят, желающих принять крещение, они должны отсылать к православному духовенству и что только при этом условии английские миссионеры могут продолжать свою деятельность, но в противном случае она должна быть прекращена.

Тут надо отметить, что обласканные Александром I и его ближайшем столичным и губернским окружением, английские миссионеры первое время держали себя довольно свободно по отношению к православию. При случае они даже позволяли себе делать неодобрительные отзывы о некоторых особенностях вероучения и обрядов православной церкви. Например, они критиковали православную традицию иконопочитания, назвав этот обычай идолопоклонством. Допускались и другие рассуждения, не лестные для православного духовенства. Местные епархиальные власти, вообще не одобрительно смотревшие на присутствие в своих пределах Английской миссии и зорко наблюдавшие за всеми ее действиями, немедленно сообщали о «предосудительном» поведении англичан Святейшему Синоду. Синод же, в свою очередь, передал это дело в Министерство внутренних дел, которое сделало иностранным пасторам предупреждение и рекомендовало им воздерживаться на будущее время «от подобных ложных внушений под опасением всей строгости законов». После этого английские миссионеры стали вести себя более сдержано в отношении православия.

Особенно конфликтовал с англичанами Селенгинский священник, злоупотреблявший спиртным, и по этой причине мало что соображавший в тонкостях межконфессиональной политики на государственном уровне. Сомневаюсь, что он знал о законе о свободе вероисповедания в стране, который епархиальное начальство старалось не доводить до сведения верующих. В памяти селенгинцев рубежа XIX – XX столетий среди особо запомнившихся событий, связанных с иностранными миссионерами, был их затяжной конфликт «со священниками и полицией».

Для опоры среди русских английским миссионерам явно не хватало цивилизованного общества в Селенгинске. Существовавшие здесь нравы были чужды и непонятны европейским людям. Среди более - менее «толковых» людей, ставших их знакомыми, но не русскими друзьями, они упоминают местного коменданта, чья жена - полячка страдала клептоманией (мелким воровством). Была здесь некто Мария Ивановна, дочь генерала, проживавшая с бабушкой. Был артиллерийский лейтенант Васильев, женатый на сестре Марии. Упомянуты также почтмейстер и по совместительству ямщик, и богатый лавочник Ворошилов, находившийся под пятой у болтливой жены. Были еще священник и полковой хирург, которые почти беспрестанно пили. Странно, почему в списке «культурных» людей мы не находим купцов Старцевых, Лушниковых и других, чьи дома являлись центрами провинциальной культуры и празднеств. Еще более удивительно отсутствие упоминания о знакомстве с выдающимися местными просветителями того времени: Новоселовым, Игумновым, Бобровниковым, Поповым, а также с декабристами Торсоном и братьями Бестужевыми.

О своей повседневной личной жизни миссионеры писали мало. Эдвард и Сара Сталибрасы были постоянно заняты, Сван и Юилль чаще всего находились в разъездах. Поэтому Сталибрасы, когда у них выдавались редкие часы, изливали душу своим наиболее близким друзьям, оставшимся на родине. Например, Анне и Джозефу Мондсам. Последний был геологом, и когда Эдвард путешествовал по Забайкалью, то в перерывах между миссионерскими занятиями собирал образцы местных минералов и отправлял их другу.

Неожиданно миссионеры нашли способ, как расположить к себе людей, и это стало способствовать росту их авторитета. Здоровье населения являлось важной проблемой Селенгинска. Кроме полкового хирурга врачей здесь не было. Пьющий хирург не обладал большим кругозором, кроме своей узкой врачебной специализации. Но были в городе доктора-ламы, обладавшие феноменальным искусством знахарства. Они пользовались классической тибетской медициной, непонятной западной, используя в качестве снадобьев компоненты трав и других подручных средств. Миссионеры не раз удивленно писали в отчетах на родину, что ламы по пульсу болезни пользовались лекарствами из Китая (каждое лекарство было завернуто в отдельную упаковку и имело письменное наименование). Монголы и буряты одинаково верили и в магическую медицину и силу своих лам. Один знакомый Вильяма Свана, ширетуй дацана на реке Оне, имел репутацию великого доктора. Однажды младший сын тайши упал с телеги и ушиб голову так сильно, что кровь лилась из его ушей. Лама дал ему «святую» воду, одновременно читая сутры из буддийских книг и тряся листами книг, намоченными в смеси воды и молока. Спустя несколько дней Вильям пришел к ламе попроведать своего ученика Ринчина из Селенгинска, который болел лихорадкой и уже выздоравливал при монастыре. Но были и другие ламы, которые больше занимались магией, чем лекарствами, веря в силу священных книг. Одному ламе, у которого болел глаз, Эдвард дал лекарство и несколько книг на библейские темы, и лама удивительным образом излечился. Весть о внезапном выздоровлении ламы руками английского миссионера разнеслась по всей бурятской степи, и к Свану в Селенгинск приходили лечиться люди за 250 и 300 верст.

По воспоминаниям селенгинского купца А.М. Лушникова, занимался врачебной практикой и Роберт Юилль. Он понимал толк во многих болезнях, но не разбирался в хирургии и поэтому за скальпель никогда не брался. Однажды, заболел отец Лушникова и потребовалось сделать разрез на теле. Юилль на операцию не решился. Тогда М.М. Лушников сказал, что поедет к известному ламе в Тугнуйскую долину. Позже Юилль удивлялся искусству, с каким эмчи-лама произвел вскрытие тела Лушникова и содействовал его выздоровлению.

КОЛЛЕГИ ПРОФЕССОРА КОВАЛЕВСКОГО

О.М. Ковалевский (1801-1878), востоковед, кандидат наук, профессор Казанского университета, создавший Российскую научную школу монголоведения, как исследователь сформировался в Забайкалье, где он побывал в экспедиции с 1828 по 1833 годы. Перед ним стояла цель изучения монгольского языка, истории и культуры монгольских народов, которые он начал среди бурят Восточной Сибири, собрав богатейший материал о материальной и духовной культуре этого народа. Заложил основы приобщения бурят к европейскому образованию.

Его миссия за Байкалом была, вероятно, так заметна, что нашла отражение в бурятских летописях, из которых процитируем отрывок: «В 1829 году по Указу министра народного образования Императорский Казанский университет командировал кандидата Ковалевского и студента Попова в Иркутск для изучения монгольского языка, статского советника Игумнова из Иркутского губернского управления. Они прибыли в Гусиноозерский дацан, в резиденцию хамбо-ламы Гавана Еши-Жамсына. Они также должны были приобрести книги на санскрите, китайском, тибетском, монгольском и маньчжурском языках для университетской библиотеки. Они прибыли в Забайкалье, затем долгое время были в Селенгинской степной думе. После этого отправились в Кяхту, в сонгольские хиты. Ковалевский в 1830 году отправился в Пекин, в составе русской духовной миссии, в качестве старшего писаря и возвратился оттуда в 1831 году. В 1832 году он прибыл в Селенгинский бурятский комитет и попросил лам, хувараков и простой люд сделать для него переписку книг на монгольском и тибетском языках, что и было сделано. И, прожив 7-8 месяцев, зимой того же года возвратился в Россию, в Казань. Попов не ездил в Пекин, он долго жил в Сонгольском дацане и его окрестностях. Он также организовал переписку большого количества рукописей и ксилографов. Оба относились к своей работе добросовестно и ответственно. В Казани Ковалевского чествовали как генерала, а Попова как полковника: они стали большими авторитетами».88

Такие почести, вероятно, были связаны с тем, что в Монголии Ковалевского признали хубилганом, о чем торжественно вручили официальный диплом на звание «перерожденца Будды» за 72 подписями ученых лам и гэгэнов, в том числе светских владетельных князей этого степного кочевого государства.

В этом отрывке нет ни слова о встречах Ковалевского с английскими миссионерами, занимавшимися тем же делом, хотя и указано, что большую часть своей многолетней экспедиции ученые Казанского университета провели в Селенгинске.

Между тем известно, что собираясь за Байкал, Осип Михайлович мечтал встретиться с ними и получить основную информацию по поставленной перед экспедицией задаче. Он уже знал, что иностранные миссионеры давно живут в Селенгинске, занимаются проповедью «католицизма» среди бурят, переводят с латинского на монгольский «католические» книги, составляют грамматику монгольского языка, но, как писал Ковалевский, «между тем после стольких трудов ни один бурят не принял католической веры».89 В своей программе он прямо написал: «Касательно монгольской грамматики, надеюсь найти много пособий у английских миссионеров, которые во время 9-летнего своего между бурятами пребывания, неутомимо занимаясь изучением сего языка, составили и грамматику, и огромный словарь, по общему здешних переводчиков мнению знают основательно монгольский язык».90

Мечта его сбылась. Встречи были неоднократными и продолжительными. Можно даже сказать, что Ковалевский и поселился у них. Путешествуя по Забайкалью и Китаю, он всякий раз возвращался в Селенгинск, где долго беседовал с Юиллем, Сваном и Сталибрасом.91

Первая встреча произошла 19 апреля 1829 года92 во время посещения Ковалевским 18 родов Селенгинской степной думы совместно с А.В. Поповым и А.В. Игумновым. «Английский миссионер Роберт Юилль, живущий на правом берегу реки Селенги, весьма благосклонно нас принял, обрадовался, что наше правительство обратило свое внимание и на сию совершенно забытую отрасль восточной словесности», - писал профессор.93 Он очень высоко отзывался о профессионализме миссионера как знатоке Востока: «Знает он превосходно монгольский язык и сделал изрядные успехи на маньчжурском и тибетском. Вместе со своими товарищами Сваном и Сталибрасом перевел уже почти все Священные писания; составил словарь монгольско-российский, российско-монгольский, монгольско-маньчжурский с кратким объяснением слов по-монгольски, начал словарь английско-монгольский, сочинил монгольскую грамматику на английском, а для бурят и на монгольском языке, перевел по-монгольски арифметику, геометрию, тригонометрию и практическую геометрию, собрал значительное число монгольских, маньчжурских и тибетских книг и неутомимо занимается толкованием Нового Завета для иностранцев. Для бурят Юилль же преподавал «языки и основания начальных наук».94



Перевод Эдварда Сталибраса письма двух зайсанов на монгольском языке (1822 г.).





Предисловие (отзыв) Роберта Юилля.




Титульный лист тибетско-монгольского

словаря Роберта Юилля, выполненного

в Селенгинске в 1829 году и направленного в Королевское

Азиатское общество.


Далее Ковалевский пишет: «Сии миссионеры приобрели в Санкт-Петербурге уже монгольскую типографию за 1500 рублей и намерены в конце сего (1829, – А.Т.) года начать печатать учебные монгольские книги».95 Главной же целью миссионеров считалось распространение Евангелия и приготовления бурят к «католической» (христианской) вере. Ламы же всеми способами старались препятствовать их намерению, стремящемуся к искоренению, или, по крайней мере, к поколебанию «Шигэмуниева учения». Хамбо-лама откровенно сказал англичанам, что если они, оставив изъяснение Евангелия, будут ограничиваться только преподаванием светских наук, то «немедленно число учеников у них умножится».

28 мая О.М. Ковалевский и А.В. Попов вместе со своим наставником из Верхнеудинска отправились по Уде реке к хоринским бурятам,96 где им довелось видеть шаманское жертвоприношение. «Кроме обыкновенных кумирен в разных местах мы нашли случай видеть шаманское жертвоприношение, беседовать с шаманами об их вере и обрядах». О.М. Ковалевский отмечает, что у хоринцев более значима не буддийская вера, но шаманизм. В Кодоне, близ Английской миссии, проводились «обыкновенные» буддийские богослужения, но рядом с храмом «на холме возвышается обо, в середине которого помещается деревянная статуя рыцаря в железном шлеме и кольчуге, сидящего на коне». При нем лук, колчан со стрелами трех видов, сабля и «пистолеты». В ограде «разбросаны дощечки с надписями таинственной Шэгумунианской молитвы».97 Обо, как известно, является шаманским культовым объектом – жертвенником для поклонения территориально-родовым духам, но уже ламаизированным. То есть Ковалевский увидел пример синкретизма двух религий на традиционном шаманском капище, но не понял этого.

Здесь, у хоринцев, путешественники познакомились со Сваном и Сталибрасом. От них ученые получили «часть монгольской грамматики, на монгольском языке им (Сталибрасом, – А.Т.) составленной, о глаголах и синтаксисе, и псалтырь, по-монгольски им переведенный».98 Сталибрас же перевел на монгольский язык Ветхий Завет и работал над переводом с монгольского на английский богословской книги «Чихула хэрэглэкчи», которую намеревался издать в Англии вместе с монгольской грамматикой.99 Ковалевский и Игумнов провели несколько дней у английских миссионеров в занимательных беседах о языке и вере местных жителей.

Осмотрев несколько дацанов в Хоринской степи, ученые отправились далее «с тем чтобы близ китайской границы воспользоваться чистым разговором монгольским» и 7-8 июня 1829 года пересекли Яблоневый хребет.100

Поездка в Троицкосавск – Кяхту состоялась по совету английских миссионеров. Вокруг этого пограничного города в основном кочевали цонголы и сортолы, говорившие на чистейшем монгольском языке. «Поэтому, по мнению англичан, гораздо полезнее было бы для нас жить в Кяхте при границе, где и природные монголы и их единомышленники, цонголы и сортолы со своими кумирнями и ламами в малом находились расстоянии», - делился О.М. Ковалевский с ректором М.Н. Мусиным – Пушкиным в письме из Иркутска в августе 1829 года.101

«Г.Игумнов, по причине болезни, не решился продолжить вместе с нами путешествие (он поехал в Иркутск), то мы, с согласия нашего наставника, еще раз в следующем июле месяце посетили английского миссионера Юилля близ Селенгинска и знакомых лам, по Хилку кочующих».102 На этот раз Роберт Юилль снабдил О.М. Ковалевского и А.В. Попова несколькими монгольскими книгами, таблицами глаголов и «монгольско-российскими разговорами».103

Подводя итог поездки по Забайкалью 1829 года, Осип Михайлович вновь много внимания уделил своим встречам с иностранными миссионерами: «Английские миссионеры разрешали наши недоумения о правилах языка и значении многих монгольских слов, знакомили нас с верою бурят, наконец, доставили нам в рукописи часть своей грамматики». Между миссионерами и А.В. Игумновым начались «ученые прения», которые закончились в «пользу англичан, согласно с мнением лам». Англичане отмечали «чистое произношение и бурятский разговор г. Игумнова, но не одобряли его переводов, уличают в незнании грамматики».104 Это очень любопытное признание Ковалевского говорит о том, что в Селенгинске миссионеры так преуспели в изучении языков аборигенных народов, что стали более крупными специалистами, чем самый главный губернский переводчик, достигший преклонных лет, а посему обладавший громадным жизненным опытом.

С целью практических упражнений в монгольском языке, ученые-путешественники попросили жандармского полковника Маслова и Верхнеудинского окружного начальника Лосева подыскать «толкового» бурята для поездки с ними в Иркутск на зимние месяцы 1829 – 1830 годы. Маслов дал обещание «доставить из забайкальского края бурята, который несколько лет под руководством миссионеров (английских, - А.Т.) занимался, с весьма хорошими успехами, не только монгольским и российским языком, но и еврейским, греческим, китайским и английским языками».105 Таким человеком стал Ринчин Ванчиков из числа «ученейших монголо-бурят», по оценке О.М. Ковалевского. Осип Михайлович надеялся, что до отъезда в Пекин с Российской духовной миссией он сможет усовершенствовать свой монгольский язык при помощи Ванчикова. Но Ванчиков пробыл в Иркутске вместе с востоковедами только две недели, так как по «Высочайшему повелению» был откомандирован в Санкт-Петербург.106

В июле 1830 года состоялась еще одна встреча О.М. Ковалевского с Робертом Юиллем. Он специально прибыл в Селенгинск показать миссионеру свою краткую монгольскую грамматику, и мнение крупного специалиста в этом деле было для него очень важно.107 Юилль с особым удовольствием ознакомился с врученной рукописью и оценил «Грамматику» Казанского профессора как «весьма полезную и достаточную для руководства учащихся».108

4 апреля 1832 года О.М. Ковалевский отправился в Троицкосавск, а оттуда надолго остановился в Английской миссии. Здесь он принялся тщательно изучать тибетский язык, без которого понимание монгольских богословских сочинений, «переведенных с тибетского подлинника», было затруднительно. С Юиллем и ламами он изучал правила грамматики монгольского языка, переписывал собранные рукописи для университетской библиотеки и «продолжал практические упражнения в монгольском языке посредством бесед с природными знатоками и чтения книг, приводил в порядок свой монгольский лексикон», - как сам писал Осип Михайлович в своем очередном (8 июля 1832 года) отчете из Селенгинска в Совет Казанского университета.109

14 марта 1833 года О.М. Ковалевский и А.В. Попов вернулись в Казань. Он признал, что только благодаря общению с «английскими миссионерами, бурятами и монголами» он создал свои основные труды по монгольской филологии: «Краткая монгольская грамматика», «Монгольско-русские словари» (полный 40000 слов и краткий 5000 слов), «Разговорники» монгольского и бурятского языков, «Пособия» для первоначального изучения маньчжурского и тибетского языков. Последний не мог бы быть созданным, если бы лама Вантун Дугаров не подарил ему тибетско-монгольский словарь, который ученый долго искал среди бурят по совету Роберта Юилля. Ковалевский также признавал, что только встречи и близкое знакомство с английскими миссионерами помогли ему за достаточно короткий срок собрать богатейший материал о духовной культуре, истории и филологии монгольских народов.110 В 1848 году выходит в свет его перевод «Истории Ветхого и Нового Заветов», пользовавшийся наибольшей популярностью в бурятских приходских школах и училищах.111

Вновь вернемся к факту «научного спора» между Селенгинскими миссионерами и А.В.Игумновым (1761-1834), завершившегося, как признает сам О.М. Ковалевский, в пользу английских исследователей. Между тем их оппонентом был далеко не рядовой человек. Занятия монгольским языком он начал с детства и считался «большим знатоком» в Иркутске. Основал в губернском городе школу монгольского языка, затем класс монгольского языка в Иркутской духовной семинарии. Был составителем первого в России «Большого монгольско-русского словаря». Служил переводчиком при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Попечитель Казанского университета М.Н. Мусин-Пушкин писал о нем так: «Мне о нем говорили как о человеке, имеющем глубокие сведения в языках монгольском и маньчжурском».112 И поэтому Мусин-Пушкин лично попросил Игумнова взять на себя труд обучить профессора Ковалевского и студента Попова монгольскому языку, что тот и делал с большим удовольствием. Учеба оказалась не напрасной. Позже обучающиеся так оценят труд Игумнова: «Пользуясь наставлениями и неутомимыми трудами г. Игумнова, научились мы читать и писать по-монгольски».113 Вторыми учителями Ковалевского и Попова, получается, был как раз и английские миссионеры, как более квалифицированные по части грамматики.

Следует отметить, что учителями Ковалевского и Попова являлись не только английские миссионеры, но и их ученики. Среди них Ринчин Ванчиков, удостоенный высокой похвалы от казанских ученых, а с О.М.Ковалевским завязалась многолетняя дружба, как при личных встречах, так и по переписке.114

Подведем итог. О.М. Ковалевский назван человеком, создавшим научную школу отечественного монголоведения. Однако он же признает, что стал им только после трехлетнего общения с английскими миссионерами, признавая их более фундаментальные познания в области языкознания, чем обладал он сам. Таким образом, исследования Ковалевского явились прямым продолжением наработок Сталибраса, Свана и Юилля в виде тех рукописей, которые профессор получил от них. Поэтому можно смело утверждать, что российское востоковедение родилось на базе Английской духовной миссии, хотя приоритет в этом незаслуженно отдан только Ковалевскому и его предшественнику Шмидту. Но если в России роль англичан поставлена на второй план по причине зарубежного происхождения первых востоковедов, то для Великобританской науки их значение в роли национальных основателей монголоведения бесспорно.