Новый золотой листок, тонкий, вибри­рующий, не хотел прилаживаться к стерженьку старого элек-|| троскопа

Вид материала

Документы

Содержание 17 Д. Данин 257

Подобный материал:

• Старая сказка о Золотой рыбке на новый лад, 47.62kb.
• Лек­ция №2 элек­Т­ричес­кие сиг­НА­лы ин­ТЕ­граль­ных ми­К­РО­схем, 64.56kb.
• Этот старый Новый год!, 113.66kb.
• На маршруте «От Николая до Иордана» новогодний тур для детей и взрослых восточный экспресс, 106.11kb.
• * Законный представитель, 30.63kb.
• Изо­бре­те­ние элек­три­че­ской свар­ки, 31.46kb.
• Московский новый юридический институт мировая экономика контрольные вопросы по курсу, 55.8kb.
• Листок нетрудоспособности. Заполняем новый бланк проверка заполнения больничного листка, 216.67kb.
• Новый год в индии: золотой треугольник + гоа, 215.15kb.
• Сказки "золотой клетки", 811.87kb.

251

ложением Резерфорда поработать вместе над сравнительным излучением альфа- и бета-радиации.

Впрочем, на первый взгляд в той работе все еще не бы­ло равноправия между альфа- и бета-лучами. Грайеру при­шлось придумывать установку для изучения ионизацион­ного действия одних лишь бета-частиц: пущенный в дело маг­нит был достаточно мощен для заметного отклонения от прямолинейного пути только электронов. И само название для той работы Резерфорд выбрал одностороннее — «Отклоняе­мые лучи радиоактивных субстанций». Однако истинным ге­роем всего исследования было альфа-излучение. Резерфорд про­щался со старым заблуждением — с гипотезой о побочном происхождении альфа-лучей.

Но расставание со старой гипотезой еще не торжество новой. И хотя совместная работа с Грайером была заверше­на в апреле 1902 года, альфа-роман Резерфорда начался позднее, когда он уверился, что альфа-радиация — поток тяже­лых частиц.

Это отняло еще полгода, ибо потребовало двух специаль­ных исследований. Первое было закончено в июле и снова но­сило обманчивое название — такое, точно вовсе не альфа-лу­чи его интересовали: «Возбужденная радиоактивность...» Но снова все сводилось к размышлениям о природе альфа-лучей. И на этот раз, совсем как в детской игре «холодно-горячо»,-он уже близко подошел к правде. Близко, но еще не вплот­ную. Безупречное логическое рассуждение привело его в пос­ледний момент к ошибке.

Он обнаружил: эманация, превращаясь в вещество возбуж­денной радиоактивности — в «Е. R.», — испускает только альфа-излучение. А налет «Е. R.» при этом легче всего обра­зуется на отрицательно заряженной пластинке. Значит, это вещество заряжено положительно. Но атомы эманации ней­тральны. Следовательно, альфа-лучи уносят из них заряды со знаком' минус.

Так, летом 1902 года Резерфорд имел еще совсем пре­вратное представление об альфа-лучах: да, это поток тяжелых частиц, но заряженных не положительно, а отрицательно!

К счастью, такая ошибка была легко исправимой. Может быть, поэтому о ней обычно не вспоминают ни биографы Ре­зерфорда, ни историки атомной физики. А между тем это очень выразительная черта в летописи познания микромира:

элементарнейшие вещи вовсе не давались сами в руки иссле­дователей.

252

Резерфорд исправил свею ошибку осенью, после каникул. А почему не сразу? Разве так уж сложно было поставить оче­видный опыт: поместить источник альфа-лучей меж полюсов магнита и посмотреть, в какую сторону магнитное поле от­клоняет эти гадательно заряженные частицы? Если в ту же, что и электроны, значит и заряд у них тот же: отрицатель­ный. Если в противоположную — положительный...

Ну, разумеется, он это сделал. Но результат-то был неуте­шительный: альфа-лучи вообще не претерпевали отклонения, словно заряд их был равен нулю! Резерфорд был уже не пер­вым, кого постигала такая неудача. Недаром в научной лите­ратуре того времени повелось называть альфа-радиацию не­отклоняемыми лучами. Однако Резерфорд стал, кажется, первым, кого эта явная неудача не обескуражила. Он, представ­лявший себе атом в виде некой электрической системы, на­столько не сомневался теперь в заряженное™ альфа-частиц, что их неотклоняемость в магнитном поле только подхлестну­ла его воображение. Из этого-то нелепого факта он и сделал вывод о массивности альфа-частиц. Маленький предположи­тельный расчет — и он уверенно объявил в своей июльской работе, что слабое поле его лабораторного магнита просто не •могло с ними справиться. Вот и все! А заряженность их не­сомненна. ;:

Нужен был сильный магнит. И осенью, в дни майкл-терма 1902 года, он однажды зашел в электротехническую лабора­торию Мак-Гилла. Старый друг Оуэне понял его с полуслова. Едва ли не в тот же день начался демонтаж самой большой университетской динамо-машины Эдисона мощностью в 30 ки­ловатт. «Благодаря доброте профессора Оуэнса... я получил возможность создать достаточно сильнее поле, чтобы полно­стью отклонить альфа-лучи».

Это не из частного письма и не из застольной речи. Это из текста статьи Резерфорда, в само название которой впер­вые проникли, наконец, альфа-лучи (правда, все еще под псев­донимом): «Магнитное и электрическое отклонение легко по­глощаемых лучей радия». С обычной своей обязательностью Резерфорд спешил отдать должное тем, кто помог ему в ис­каниях. Он не забыл указать даже, что только благодаря по­средничеству Пьера Кюри у него в руках оказался доволь­но сносный радиевый препарат. И не забыл сделать ссылку на Стрэтта и Крукса, которые еще в 1900 году высказали предположение, что альфа-лучи, быть может, состоят из поло­жительно заряженных частиц. Он сделал эту ссылку, хотя то были всего лишь словесные догадки, решительно ничем не

253

обогатившие его собственное исследование. Но когда он с изу­млением обнаружил, что альфа-частицы отклоняются в сторо­ну, противоположную электронам, он тотчас вспомнил о про­рочестве своих коллег.

Но, конечно, смысл той памятной работы Резерфорда за­ключался отнюдь не в определении знака заряда альфа-частиц. Свою июльскую ошибку он исправил попутно. За него это сде­лали сами альфа-частицы, отклонившись «не в ту сторону». Главным же было другое: степень искривления их траекторий в магнитном поле. И еще: степень отклоняющего действия поля электрического. По двум этим величинам можно было со­ставить количественное представление об альфа-частицах.

Так пятью годами раньше, весной 1897 года, Дж. Дж. Том-сон с помощью подобных измерений набросал портрет своих корпускул-электронов. Он узнал, что они способны двигаться с колоссальными скоростями, близкими к световой. Но всего существенней, что он смог оценить отношение их заряда «е»

е

к массе «т». Знаменитое отношение: —1 m

Сколько тонких экспериментаторских ухищрений вызвало к жизни стремление физиков все точнее и точнее определять эту величину. При лабораторной технике тех времен раздель­ное определение ничтожного заряда и ничтожной массы мик-

е

ротелец оказывалось почти недоступным. А величина —— входи-m

ла в формулы для многих макрособытий, и потому попытки все более точного ее измерения не были тщетными.

Нетрудно понять, ожиданием какого результата томился Резерфорд.

Не отвлеченные философические рассуждения привели к от-е

Но если это правда, думал он, то теория атомного распа­да сразу получит внушительное подтверждение. Станет ясно, почему испускание альфа-лучей приводит к таким глубоким последствиям, как превращение одного элемента в другой, Дтом теряет ощутимую часть своей массы — изменяется его атомный вес! (Различие в атомных весах еще казалось тогда самым фундаментальным различием атомов — на этом построе­на была периодическая система Менделеева.)

Когда рассказывают об экспериментаторском гении Резер­форда, в ряду обязательных примеров всегда вспоминают и ту его осеннюю работу 1902 года. Но ее красота впечатляет только физиков-экспериментаторов. Они прощают ему, что он преодолел лишь половину технических трудностей дела, ибо знают им цену. Он сумел надежно измерить отклонение альфа-частиц лишь в магнитном поле, а в электрическом — не су­мел. -Эффект был замаскирован побочными явлениями.

Все же к ноябрю он имел все основания дать первую прав­доподобную оценку -^е-, а заодно и скорости этих частиц. Но, m

готовя статью для «Philosophical magazine», он вынужден был предупредить читателей-коллег:

Эти результаты — только грубые приближения и про­сто показывают порядок величин. А величины были такие: скорость — примерно 25 тысяч

километров в секунду, около 0,1 скорости света и — — при-m

мерно 6000. В тех же единицах по тогдашним заниженным

данным ^е— для водородного иона достигало 10 тысяч, а для

m электрона превышало 10 миллионов.

В день, когда Резерфорд сумел сделать свой подсчет, из его профессорской комнаты громко доносилось: «Вперед, со-о-олдаты Христа...» И живо представляется, как повторялся один и тот же кадр: приоткрывалась дверь, и в ее проеме пооче­редно возникали фигуры его «мальчиков» — то Бэрнс, то Мак* Кланг, то Грайер, то Аллен, то Кук, то Оуэне наконец; у каж­дого улыбка на лице и молчаливый вопрос в глазах: «сколь­ко?» И каждому в ответ короткое: «Шесть тысяч, мальчики!»

Все понимали, что это значит для шефа. Для шефа и для атомной физики. Шесть тысяч почти в два раза меньше деся­ти. И следовательно, альфа-частицы почти в два раза тяже­лее атомов водорода! Это при условии, что заряд у них мини­мальный, такой же, как у водородного иона: е==+1. А если заряд их больше — скажем, 2е? Тогда и масса вдвое больше... И они уже равны по массе учетверенным атомам водоро-

255

да... Скромнейшая арифметика кружила голову. В конце от­четной статьи Резерфорд позволил себе напророчествовать:

Способность радиоактивных веществ испускать, по-видимому самопроизвольно, большие массы с громадны­ми скоростями подтверждает ту точку зрения, что атомы этих субстанций устроены, по крайней мере частично, как быстро вращающиеся или колеблющиеся системы заряженных телец, весьма тяжёлых по сравнению с электроном. ~

Так 10 ноября 1902 года Эрнст Резерфорд дал первый набросок своей будущей модели атома. Набросок грубый, как наскальный рисунок дикаря, но и столь же выразительный. Замечательны были незаметные слова — «по крайней мере . частично». В них заключался намек на возможность неодно­родного строения атома. При большом желании в них можно увидеть предвосхищение идеи атомного ядра, пространствен­но отделенного от электронов...

Вот когда действительно начался его альфа-роман.

Однако всю зиму 1902/03 года он не углублялся в новые исследования альфа-частиц: недоставало времени. У него в работе была первая его книга — обширная монография, за­думанная как энциклопедия радиоактивности. Он приступил к деду еще летом и 1 августа написал матери, что надеется справиться с этой нелегкой задачей в течение года. Уведом­ление, что он пишет большую книгу, показалось ему хвастли­вым, и он, как всегда в таких случаях, постарался тут же отшутиться. Ему вспомнились строки из Экклезиаста: «Ты ви­дишь, я пренебрег предписанием царя Соломона: «...состав­лять много книг — конца не будет, и много читать утоми­тельно для тела». За зиму из-под его пера вышел целый том — около 400 страниц энергичного текста. Мудрено ли, что той зимой он заставил себя все остальное отодвинуть на второй план. Даже альфа-частицы.

Но, как всякий влюбленный, он думал о них беспрестанно. Думал и тогда, когда прощался в Монреале с отъезжающим Содди и составлял свою разграничительную схему дальней­ших исследований. И тогда, когда покупал у Изенталя браун-швейгский бромид. И когда встречался с Кюри. И когда вы-.ступал в Саутспорте. Именно памятным летом 1903 года, .в дни его путешествия по Европе — на отдыхе! — пришли .ему в голову две догадки, столь важные, что он поспешил тогда же высказать их вслух.

Одна была очень определенной и прямо звала к действию.

Другая этим достоинством не обладала, но была несрав-

256

ненно значительней: в ней дремало все будущее атомно-ядер-ной физики. И его собственное будущее. И как показало вре­мя, наше — всечеловеческое — будущее тоже.

В Уэльсе шли дожди. Они шли с осенней безнадежностью, хотя над Британскими островами стоял август. Они наводили тоску на вдову де Рензи Ньютон, на Мэри, на маленькую Эйлин. И всего больше на главу святого семейства: он без ком­промиссов любил летом — лето, зимою — зиму. Нелегкая по­несла их после Парижа, после Швейцарии в этот Север­ный Уэльс с его непроизносимыми географическими названия­ми и климатом, менее всего пригодным для каникул. Остава­лось одно избавленье: работать! И обнесенный стенами дождя в местечке Беттус-и-Коэд, профессор Резерфорд работал.

Он правил кипы гранок своей «Радио-активности» (так, че­рез дефис, писал он это слово). Их ждало издательство Кемб­риджского университета: как и сам Резерфорд, оно торопилось первым выпустить в свет всеобъемлющую монографию по предмету, который теперь, после открытия превращения эле­ментов, волновал научные круги уже во всем мире. Для по­спешности была и другая причина — не приоритетная, а су­щественная. Каждый месяц приносил немаловажные новости. Итоги семилетнего изучения радиоактивности подводились в этой книге на ходу. И сам автор был из тех, кто развивал новую науку быстрее, чем работала типография. Оттяжки при­водили бы к непрерывному и неизбежному расширению тек­ста. Книга обещала успешную распродажу и переиздания с до­полнениями. (Переиздание понадобилось уже в следующем го­ду, и было в нем не 382 страницы, как в первом, а 558!)

Да, автор работал быстрее типографии. Пока под нескон­чаемо ровный метроном дождя рука Резерфорда правила ог­рехи в гранках, его мысль вела поиск далеко за пределами набранного текста. Однажды — было это, очевидно, 15 авгу­ста 1903 года — вымокший почтальон принес ему письма и бандероли из Лондона. Среди них последний номер «Nature», вышедший два дня назад. Он пробежал статью Рамзая и Сод­ди. Подумал, сколько разговоров вызовет она среди ученых. Но для него, единственного, там не было ничего нового: дока­зывалось, что радий и эманация порождают гелий. Однако приятно было прочесть, что это поработали на Говер-стрит его заветные 30 миллиграммов изенталевского бромида.

Он уже снова склонился над гранками, как вдруг неотлуч­ная мысль об альфа-частицах заставила его схватить чистый

лист бумаги. Мысль была коротка и неотразима— удивитель­но, что раньше она не приходила ему на ум: «Да ведь эти ато­мы гелия, рождаемые радием, просто альфа-частицы!»

К вечеру он закончил двухстраничную статью для «Natu­re» — краткие соображения в пользу новой идеи и возмож­ная программа их экспериментальной проверки. Он сделал остроумный оценочный подсчет количества альфа-частиц, испу­скаемых граммом радия за секунду. Все нужные для этого дан­ные были под рукой — в гранках его собственной книги. Но, впрочем, он помнил эти данные наизусть, а считать любил в уме. Получилось — 2,4-Ю" альфа-частиц в секунду. Весьма приблизительная величина... Однако не столько само число тут было интересно, сколько руководящая нить его расчета.

Пьер Кюри давно обнаружил: радий теплее окружающей его .атмосферы. А недавно вместе с Лабордом измерил этот тепловой эффект. Резерфорд подумал: источник «лишнего» тепла — движение альфа-частиц. Они вылетают из атомов радия во всей массе препарата и легко поглощаются в его тол­ще, передавая свою кинетическую энергию молекулам радие­вой соли и повышая ее температуру. Другими словами, пре­парат нагревается за счет энергии движения всех альфа-ча­стиц, излучаемых радием: можно пренебречь той их малой до­лей, что все-таки прорывается наружу и растрачивает свою энергию в воздухе. Скорость альфа-частиц известна — он сам дал ей приблизительную оценку. И масса известна, если вер­но, что они — ионы гелия. А масса и скорость — все, что нуж­но для определения энергии каждой частицы в отдельности... Он написал:

Такая.самобомбардировка радия, вероятно, и создает большую часть тепла, которое поддерживает в препарате температуру более высокую, чем у окружающей атмо­сферы. Предположив в данном случае, что все тепло имеет своим источником эту непрерывную бомбардиров­ку, можно легко оценить число альфа-частиц, испускае­мых за секунду граммом радия.

Так, разделив величину теплового эффекта Кюри — Лабор-да на величину энергии одной частицы, он получил число:

2,4.10". А по данным Томсона и Таунсенда, он так же легко прикинул, сколько ионов должно содержаться в кубике полностью ионизованного газа: 3,6-Ю¹⁹ при нормальном дав­лении. Теперь, взяв отношение первого числа ко второму, он узнал, какой объем гелия или «альфа-газа» должен выделять­ся из грамма радия за секунду: примерно шесть миллионных долей кубического миллиметра. Вот и основа для возможного эксперимента!

258

Он еще не знал тогда, что через пять лет, уже не в Мон­реале, а в Манчестере, найдет красивейший способ прямо про­демонстрировать равнозначность гелия и альфа-частиц. И та его маленькая статья 1903 года сегодня интересна главным образом с психологической точки зрения. Так обычно рожда­лись его замыслы: томление мысли приводило к внезапной догадке; пробужденное воображение тотчас отыскивало на­глядную модель явления; завидная память выплескивала всю нужную количественную информацию; жажда новых результа­тов торопила поиск решения, и оно созревало безотлагательно...

С момента появления вымокшего почтальона до отправки в Лондон той статьи не прошло и суток. Во всяком случае, дождь затихнуть не успел.

...Тихая бомбардировка дождя. Может быть, это она укре­пила тогда в его воображении образ самобомбардировки ра­дия •— непрерывной бомбардировки атомов альфа-частицами. Конечно, этот образ и до Резерфорда встречался если не в атомной, то в статистической физике. Но после Резерфорда он стал популярнейшей метафорой в науке о микромире. А все оттого, что Резерфорд увидел в нем нечто большее, чем удач­ную метафору: ему открылся прямой артиллерийский — на­ступательный! — смысл атомной бомбардировки.

С этим-то и связана была вторая догадка, осенившая его под дождями Уэльса.

Дожди его так донимали, что он пожаловался на небеса Дж. Дж. Томсону, точно тот был господом богом и мог разо­гнать облака над уэльским местечком. Дж. Дж. утешил его наилучшим образом: написал в ответ, что все это знакомо ему самому по горькому опыту, но зато, добавил он, Резерфорд будет вознагражден хорошими днями в Саутспорте. Он имел в виду не погоду, а признание и аплодисменты. (Дж. Дж. не предвидел столкновений с Кельвином и Армстронгом.)

Резерфорд начал обдумывать свою будущую, отчасти уже известную нам речь на конгрессе Би-Эй. Представил себе море голов, в котором лишь островками будут разбросаны истинно сведущие в предмете люди. И решил: надо будет, кроме все­го прочего, рассказать о вещах, поражающих воображение.

Он вспомнил об опытах со спинтарископом Крукса. В об­щем-то к этому простенькому прибору относились тогда как к «научной игрушке» (Андраде). Продолговатый ящик. Одна из стенок — экран, покрытый сернистым цинком. Напротив — линза. Перед экраном крупинка радия на тонкой игле. Радна-

ция вызывает мгновенные вспышки на экране. Они хорошо видны через линзу. Их можно при желании даже считать.

...В спинтарископе Резерфорда вместо радия излучала кру­пинка полония. Это означало, что сцинцилляции наверняка вы­зывались только альфа-бомбардировкой. В сущности, никако­го опыта и не было. Было размышление над физическим смы­слом этих завораживающе красивых микрособытий. Объяснить их физика еще не умела. Но Резерфорд реально представил себе происходящее: летит тяжелый снаряд, соизмеримый с са­мими атомами экрана-мишени; он врезается в один из них, принеся с собою огромную энергию; и встретившийся с такой альфа-частицей атом не просто отлетает в сторону; что-то важное совершается в его недрах; воочию наблюдаемое световое излу­чение пострадавшего атома — последствие такого вторжения.

Инструмент для проникновения во внутриатомный мир — вот что такое альфа-частицы!

В Саутспорте, заговорив о сцинцилляциях, он выразил эту мысль в словах, действительно поразивших воображение мно­гих: «Впервые мы наблюдали некий, вероятно единичный, атом­ный эффект»!

...Хмурые валлийцы в, Беттус-и-Коэд не знали, как благо­датен был тот угнетающий августовский дождь. И не подозре­вали, какие всходы он даст. Не на полях — в лабораториях. А чертыхавшийся чужеземец, канадский профессор, не выдер­жавший, наконец, испытания сыростью и до срока бежавший от разверзшихся над Уэльсом хлябей небесных, он-то сполна ли представлял себе будущий урожай? Даже его'необъятного воображения было для этого мало.

Одно он знал с несомненностью: отныне и надолго с альфа-частицами будут связаны все его главные помыслы и большие ожидания. И теперь уже о них, а не об ионах, начал гово­рить он с гулливеровской нежностью — «веселые малыши».

Оттого-то, возвращаясь осенью 1903 года из Европы в Ка­наду, он все время помнил о свинцовой коробочке с 30 милли­граммами бромида радия.

18

Эта свинцовая коробочка вызвала смятение среди служи­телей таможни в нью-йоркском порту. Случай не имел преце­дентов. Государства еще не успели обзавестись законами на

260

предмет ввоза и вывоза радия. Драгоценность или просто хи­микат? Обкладывать ли пошлиной и какой? Чиновники всех времен и народов в общем одинаковы: таможенники решили переслать ящичек д-ра Резерфорда начальству — в оценоч­ный оффис государственного казначейства. Но одержимые ис­следователи всех времен и народов в общем тоже одинаковы:

таможенникам пришлось ограничиться рапортом с указанием, что «доктор Резерфорд наотрез отказался расстаться со своим сокровищем».

Однако кончилось все миролюбиво: профессор сказал, что готов подписать обязательство провезти конфликтный ящичек по территории Штатов в полной сохранности, другими сло­вами — не спекулируя по дороге миллиграммами непонятной драгоценности. Американские чиновники тотчас согласились с профессором. Это перекладывало решение пошлинной про­блемы на совесть их канадских коллег. На канадской тамож­не возникло лишь пустяковое затруднение: американцы в со­проводи! ельном письме назвали его мак-гилльским профессором кз Торонто. Дело не в том, что они не знали, где находится Мак-Гилл. Дело в том, что имя Эрнста Резерфорда еще не было настолько знаменито, чтобы их ошибку следовало счи­тать непростительной.

. Далеко еще было до эпохи, когда физики стали в глазах человечества сопричастны судьбам истории. Еще не вошло в употребление слово «атомник». И хотя журналисты уже осаж­дали Мак-Гилл и газеты плели небылицы о превращениях ма­терии, слава Резерфорда была всесветной только в ученом мире. Но зато в этой профессиональной и ревнивой среде он слыл уже не просто «львом сезона». Ободряющая острота Джо­зефа Лармора была слишком светской, чтобы быть еще и доста­точно точной. Коллеги видели в Резерфорде отнюдь не сенса­ционного героя — баловня внезапного успеха. Они сознавали:

это был калиф не на час, а на жизнь!

Положение обязывает. И где-то на рубеже 1903—1904 го­дов весь распорядок жизни Резерфорда стал не похож на прежний.

В это именно время вышла в Кембридже его всеобъемлю­щая «Радио-активность». Дж. Дж. отозвался о ней так: «Резер­форд не только расширил границы знания в этой области, но оккупировал целую новую провинцию». Молодая наука, уже дав обещание открыть пути в глубины материи, подытоживала первые свои завоевания — оглядывалась назад и заглядывала вперед. Только что разделили — заслуженно и, как всегда, с опозданием — Нобелевскую премию 1903 года Анри Бек-

261

керель и супруги Кюри. Резерфорд удостоился этой чести позд­нее. Но книга его уже как бы оповестила о превращении в сто­лицу радиоактивности провинциального Монреаля.

Город на Святом Лаврентии сделался «радиоактивней» Па­рижа, а Резерфорд — суверенной своих парижских коллег и друзей. Он вырос в правителя революционного и отчаянно жизнеспособного государства. Ему давали это понять отовсю­ду и на каждом шагу. А у власти есть не только преимуще­ства: тот, кого она наверняка лишает свободы, это сам пра­витель. Он перестает принадлежать себе. Канадец ока­зался нужен всем — для суда и совета, для дела и предста­вительства, для миссионерских проповедей и для защиты

новой веры.

А он был равно пригоден для любой из этих ролей. Глав­ное — ему самому, не отшельнику, а жизнелюбу, была по ду­ше такая власть. Ее обременительность его не обременяла. «Силы в нем было много, и сочеталась она с легкостью». Ему по вкусу пришлось проявлять свою силу в разнообразном дей­ствии.

Кончилась простая сосредоточенность жизни, ясно поделен­ной между четырехэтажной громадой Физикс-билдинга и ма­леньким домом на улице Св. Семейства. Не сама сосредо­точенность кончилась, а прежняя простота ее воплощения. Не рассеянность появилась в жизни, а дробность. И мы, иду­щие за ним следом, теперь — в последние годы Монреаля — словно застаем его на лестнице со множеством зеркал: он-то все тот же, поднимающийся вверх, единый и цельный, но от­ражений много и ракурсы различны.

И пожалуй, только в дробном рассказе можно попробовать передать иные из них — наиболее выразительные,

Он все обдумал еще на корабле, нянча свой свинцовый ящичек. И когда после многомесячного перерыва в гулких ко­ридорах Физикс-билдинга снова раздался его непомерный го­лос, одной из первых его фраз было повеление:

— Найдите-ка мне Говарда Бэрнса!

И все поняли: идеи шефа вертятся сейчас вокруг теплового эффекта радиоактивности. Ассистировавший в Мак-Гилле еще Хью Коллендэру, но давно уже не демонстратор, а самостоя­тельный исследователь, тридцатилетний Говард Бэрнс считал­ся лучшим специалистом по тепловым измерениям. Из всех монреальских «мальчиков Резерфорда», кажется, он единствен­ный обладал тогда степенью доктора наук. И подобно самому