СоловьёвШиробоков РоманАлександр
| Вид материала | Документы |
СоловьёвШиробоков РоманАлександр
СТЕНА
Как выжить в современной тюрьме.
В основу книги положен жизненный опыт автора, которому по воле судьбы пришлось пройти суровую школу заключения. Эта книга для тех, кто боится тюрьмы, и не знает, что ждёт его за тюремной стеной. Она является предупреждением и пособием, как выжить в условиях неволи для оступившейся молодёжи и предупреждением!
О книге.
И книга эта – вместо тела. И слово это – вместо души…
Эта повесть – исповедь. В то же время это и рассказ о самом начале того долгого и трудного пути, который прошёл сам автор. Вся недосказанная правда подлинных событий, предстаёт перед вами в повести СТЕНА. Книга писалась в экстремальных условиях. Книга отражает сгусток жутких эмоций. Я не умел писать, я не знал, как это делается, но я писал, опираясь на свою память, призывая на помощь воображение. Я придумал такой девиз: «Чтобы написать, надо писать».
В написанном ничего нет вымышленного и предвзятого. Когда меня спрашивали, о чём я пишу, я отвечал: - Я не пишу воспоминаний. Я не пишу и рассказ. Вернее, я старался написать не рассказ, а то, что было бы не литературой. Не проза документа, а выстраданная проза, документ жизни.
Писал не я, писало моё сердце. Моей целью, является передача опыта: как выжить в современной тюрьме. Чтобы молодежь, хотя бы не много, могла облегчить своё пребывание в тюрьме.
Передать свои страдания, переживания. Находясь там, и остаться человеком, затем вернуться в общество, к своим родным и близким, полноценным, не сломленным человеком. Вы спросите, - откуда брались силы для всего? Не знаю. Наверное, сознание своей не виновности, сознание, что произошла ошибка, роковая, страшная ошибка. Давно известно: когда очень хочешь, когда неотвратимо хочешь и стремится к чему - либо, беззаконие двигало мною и те, кто творил беззаконие.
Только это давало силу жить, надеяться, работать. Не быть для родных и близких отверженным. К сожалению, иные находили этому своё объяснение. Мол, хочет оправдаться, загладить свою вину. Вот и начинай сначала! Вины – то не было. Кроме того, «свою вину» я уже «искупил» и загладил в тюрьме и лагере.
На 37 заявлений, с просьбой разобраться обьективно, так и не получено, ни одного ответа. Но никогда не существовавшая вина продолжает висеть на мне тяжелыми кандалами. Могли ли когда – нибудь заслужить прощения те проступки, в которых меня обвиняли? Могло ли что – нибудь загладить их даже в том случае, если бы невиновность моя была признана! Я был заклеймен!
Пишу, не мудрствуя лукаво, о том, что видел сам. Что, знаю лично, точно, достоверно. Те смутные, тёмные, ледяные дни страха, мёртвые дни моей жизни, в расцвете моих сил.
Знаю события и факты не понаслышке. А что касается художественности, то я погрешил бы против истины, если б утверждал, что с ней всё в порядке. Книга неоднократно отредактирована. Но даже и это не спасает её от недостатков, свойственных любому произведению, написанному человеком, впервые взявшемуся за ручку.
Искушенный читатель – не будет наслаждаться изысками стиля, поражаться неожиданному сюжетному ходу. Скорее он обнаружит недостаточный психологизм создания образов, либо отсутствие многогранности в представленных характерах. Пусть останется всё так, как сказалось, потому что даже погрешность стиля отражают то особое состояние души, в котором всё это писалось.
Но тот же придирчивый читатель увидит главное: то, что удалось автору в отображении жуткой истины. Я показываю реальное. Место заключения в начале 21 века.
Я постоянно думаю, думаю, рассуждаю: а разве не так же переживают заключенные, их родственники, близкие. Независимость стран СНГ устлана сотнями зеков. Это цена? За что?
Моё повествование, это рассказ о судьбе многих мучеников. Потребность в таком документе, по моему убеждению, чрезвычайно велика. Многие в потрясении не знают, что делать, когда арестован ваш близкий.
Ведь в каждой семье, в ауле, городе, среди разных слоёв населения есть люди или их родственники или знакомые, которые находились или находятся в заключении. Это и есть те люди, которые переживали, переживают за арестованных и осужденных, которые ждут ответа: - Почему такое стало возможным, в чём причина? Откуда такие сроки?
Далёк, невероятно далёк тот чудной паренёк, которого 27 мая 1999 года подняли сонного с постели и повели в «чёрный воронок». Лет мне оставалось столько же – восемнадцать, а горький опыт жизни тянет уже за тридцать.
После Тедженской тюрьмы, тюремного вагона, предстояло пройти лагерь. Но я настроился и верил в то, что годы заключения меня не сломят.
Наш карающий суд должен бы всегда помнить: тюрьма ранит человека беспощадно, на всю жизнь. В моей истории всё, правда, всё подлинно верно, и документально истинно: моя история – ещё одно напоминание. А моя судьба, - это судьба многих и многих, прошедших сквозь несчастье и горе, с которыми я был рядом. Это кровная частица общей судьбы, 1926 дней. Они остались позади, но многому научили меня. Во всяком случае, не убавилось веры в справедливость.
Представление о справедливости в глазах людей складывается из двух половин: добродетель торжествует, а порок наказан. Посчастливится нам дожить до такого времени, когда добродетель хоть и не торжествует, но и не всегда травится псами? Добродетель битая, слабая, хилая, теперь допущена войти в мир в своем рубище, молча сидеть в уголке.
Однако никто не смеет публично обмолвиться о пороке. Да, над добродетелью измывались, но порока при этом особенно не беспокоили.
Автор решил исследовать свой материал через собственную судьбу и не только разумом, не только сердцем, а смыслом своей жизни, каждым нервом своим. В мозгу давно возникли выводы, какие – то суждения о той или иной стороне человеческой жизни. Эти выводы достались ценой части жизни и стали её оставшейся частью.
Наступает момент, когда человеком овладевает непреодолимое желание, дать жизнь своим переживаниям.
Выстраданное легло на бумагу, как документ души. Оно становится судьёй времени, а не «подручным» чьим – то. Автор должен помнить, что на свете есть тысяча правд.
Возможно ли активное влияние на свою судьбу, перемалываемую железными и жестокими, зубьями зла.
Получилось описание иллюзорности и тяжести надежды. Возможность опереться на другие силы, чем надежда.
Автор сотни и сотни раз спрашивал бывших заключенных – был ли в их жизни хоть один день, когда бы они ни вспоминали лагерь. Ответ был одинаковым – нет, такого дня в их жизни не было.
Лагерная тема. Лагерная тема в широком её толковании, в её принципиальном понимании – это для многих основной, главный вопрос наших дней. Разве уничтожение человека с помощью лагерной системы – не главный ли вопрос нашего времени?
В тюремном времени мало современных «цивилизованных» внешних впечатлений. Поэтому после заключения, часть жизни, кажется черным провалом, пустотой, бездонной, жуткой пропастью, откуда память с усилием и с не охотой достаёт воспоминания.
Ещё бы, человек не любит вспоминать плохое, а память послушно выполняет волю своего хозяина. Она прячет в самые темные углы неприятные события. (27 камера, пресс - хата, когда дрогнул). Да и события ли это? Значит, надо жить, надо улыбаться и смеяться. И простить всех…
Перед глазами замелькали, отрывочные картинки житья – бытья. Кажется, давно это было, а прошло всего то - месяцы. Сколько всего случилось позже, сколько пришлось пережить, перетерпеть.
Ты уже существуешь в другом измерении. Ты хоть к себе прислушайся: у тебя даже речь теперь другая стала. Но память твердит, - всё запомню, к сердцу сапожной ниткой пришью, чтобы теребила, покоя не давала.
Прошлое, как колючая проволка Ак – дашского лагеря, осталось позади. Проверявший на выходе мои документы «дубак» пожал мне руку: «Прощай, не поминай лихом»! Не поминать лихом Ак – даш тогда я не мог. Ак – дашская каторга была для меня, как и для каждого, прошедшего через неё, стала страшной ямой, полной дерьма, растерзанных тел, раздавленных судеб. Стоны, вопли, бред, рыдания ещё звучат в моих ушах.
Написать эту книгу я задумал ещё в начале трагического пути. Писал ночами, урывками, не показывая написанное никому. Работал я на свой страх и риск, ради дела отказывал себе во многом. Над этими строками кровоточило сердце.
Трудно было писать, когда всё время был на виду, скрючившись на «шконках», урывками, всё время, обманывая сокамерников. Я боялся рисковать, да ещё при собственных именах. Я всё записывал для памяти, где что проверить, дописать, где что убрать. Предстояло найти тот стержень, который может обледенить разрозненные записи, во что - то существенное. Что это будет, романроман или документальная повесть, тогда я ещё не знал. Вот эта самая скомканость и недоработки, которые невозможно исправить. Мозг грубел так же, как и руки, потому, что мозг кровоточил так же, как и руки.
Писал о страданиях, о мучениях, об увиденном, об учителях и негодяях. Записывал присказки, поговорки, выстраданное. Только о них. Образы моих собратьев. Эти мучительные бесконечные отблески пережитого давили, душили меня, заслоняя всё остальное.
Я пытаюсь рассказать о пережитом. Я снова всматривался в ушедшее и теми же глазами увидел другое.
Люди, о которых я рассказал, были рядом со мной. Их слова запали в моё сознание. Большая часть этих людей осталась ТАМ, другие уже ушли из жизни.
Ушедшие оставили след: одни – тёмный, смрадный и кровавый: другие – светлый, и добрый. Рассказываю только то, что видел и слышал сам. Этот откровенный и горький рассказ о пережитом без всякой литературной претензии, рассказ исполненной печали и недоумения, лишенный озлобленности и мстительности, - это будет означать, что и мною уложен кирпич в основание памятника нашим страданиям и человеку.
Мы отдали слишком много напряжения для того, чтобы выжить в лагере. Мы перенесли его, как стальные: не потребляя того необходимого, что телу положено.
Самое страшное перенести не правду, это ломает многих. Но, к счастью, эта жизнь не высушила меня. Для таких, для свободных моя книга. Эту книгу должен прочесть каждый. И если моё слово не отзовётся в душах - оно впустую.
Посвящается отцам и матерям, пережившим страшное слово: «Арест».
Если бы горе всегда дымилось, как огонь. То дымом окутался бы весь мир.
Шахидиз Балха 9 век.
СТЕНА
Арест. Сказать ли, что это перелом всей вашей жизни? Что это прямой удар молнии в Вас, что это невменяемое духовное состояние, с которым не каждый может, освоиться и часто сползает в безумие. И самое страшное, - Вы арестованы. Но если уж Вы арестованы, то разве еще что – ни будь, устояло в этом землетрясении. Я за что?
Арест - это мгновенный, разительный переброс, из одного состояния в совершенно другое. Вот что такое арест - это ослепляющая вспышка и удар, от которого настоящее сдвигается в прошедшее, а невозможное становится настоящим. И все! И ничего больше вы не способны усвоить ни в первый час, ни в первые сутки. Это ошибка, разберутся. Но не тут - то было.
А для оставшихся по ту сторону жизни родных, после ареста, возникает долгий хвост развороченной и опустошенной жизни. А потом передачи, свидания, если разрешат и снова передачи, слезы, передачи, и боль страшная, не заживающая рана. И ни один врач в мире не способен ее устранить или хотя бы притупить. А это уже значит - навсегда. Арестованный вырван из тепла и уюта родного дома, он еще весь в полутемной беспомощности, рассудок его замутнен. Так было и со мной у свежее арестованного. А чувства, которые пришли, их невозможно передать.
Человек, внутренне не подготовленный к насилию, всегда слабей касильщика. И вот вас ведут. Но с ваших пересохших губ не срывается ни единого звука. Таковы были первые глотки моего тюремного дыхания. Но если не в чем раскаиваться - о чем, о чем все время думает арестант? Сума да тюрьма - дадут ума. Дадут? Только куда его направить. Так было у многих, ни у одного меня. Мое первое тюремное небо были черные клубящиеся тучи и черные столбы. Это было небо.
Я помню небо моего судного дня, потому что арестован никто – ни будь, а Я. Мое последнее, свободное небо было бледно - высокое, даже к белому от голубого. Начинаю с одного: хватаюсь рвать волосы с головы - да она острижена наголо. Как мы могли? Кто мог донести, кто наплел эту чушь? Как исправить? Скорей исправить? Только один человек. Надо написать, надо сказать, надо передать. Что происходит? И ничего не спасет!
Если я доживу до освобождения, как по-новому, как умно я буду жить. День будущего освобождения - он лучится, как восходящее солнце. И вывод: надо дожить до него, дожить! Любой ценой! Это простой оборот речи, это привычное такое выражение «любой ценой». Свое несчастье заслонило и все остальное в мире. Это жуткая развилка - ведущая к лагерной жизни.
Отсюда вправо и влево пойдут дороги. Одна будет набирать высоты, другая вниз. Пойдешь направо - жизнь потеряешь, пойдешь налево - совесть потеряешь. Что тюрьма глубоко перерождает человека известно уже давно.
Тюрьма, особенно её туркменский вариант, - это чудовищное изобретение властей. Тюрьма приносит узнику не столько физические страдания, сколько нравственные. Со своими облезлыми, мрачными стенами. Каменными полами, решетками, общими отхожими местами, вонью, лязгающими засовами и замками, громыханием железных мисок, лающей речью надзирателей, с побудками и отбоями - всем этим дьявольским набором мерзостей, жестокости, хамства. Тюрьма призвана унизить заключенного, раздавить его морально, внушить мысль, что он уже не человек. Теперь он скотина, ничтожество. И эта мысль внушается ему методично, с монотонным упрямством изо дня в день, из месяца в месяц, всю жизнь.
И пословица говорит: «Воля портит, неволя учит». Но какая неволя учит? Лагерь ли! У дороги нашей, вынужденной, виражи и виражи.
В гору! Или в небо! Пойдемте, поспотыкаемся. Ты, слабым узнал себя - можешь понять чужую слабость. И поразиться силе духа другого. И пожелать перенять. Бронированная выдержка облегчает с годами сердце твое и надубленную твою кожу.
Ты не спешишь с вопросами, не спешишь с ответами. Твой язык утратил эластичную способность нормальной вибрации. Твои глаза не вспыхивают радостью при доброй вести и не потемнеют от нового горя.
И еще разобраться надо, что радость, а что горе. Правило жизни твое теперь такое - не радуйся, нашедши, не плачь потеряв.
Душа твоя, спокойная прежде, от страдания сочится горем. Хотя бы не ближних по - христиански, но близких ты теперь научишься любить? А где друзья? Они испугались, спрятались. Тех близких по духу, кто окружает тебя в неволе. Сколькие из нас признают - именно в неволе в первый раз я узнал подлинную дружбу и истинных друзей. А здесь через тебя проходят десятки людей всяких.
И еще тех близких по крови, кто окружал тебя в прежней жизни, кто любил тебя и сейчас любит, какой бы ты не был, и здесь определяется, кто настоящие родственники, а кто показывает вид. Моя бабушка находится в 30 км. За годы пребывания в не воле ни разу не приехала. Вот и бабушка! (Которая, убеждала в своей любви). Но я много горя принес своим близким, этим арестом. Вот запоздалое и благородное неисчерпаемое направление для моих мыслей - пересмотри свою прежнюю жизнь.
Вспоминаю все, что я делал плохого и постыдного, и думаю, а что можно исправить теперь. Да, я посажен в тюрьму зряшно, перед государством и законом мне раскаиваться не в чем. А вот как родителям, здесь большой Вопрос. Ну а что с совестью своей? Оглядываясь, я увидел, как всю свою небогатую сознательную жизнь не понимал ни себя самого, ни своих стремлений.
Мне долго мнилось благом то, что было для меня губительно. И я все порывался в сторону, от той жизни, которая была мне истинно нужна. Но как море выбрасывает на берег волны, так и меня ударами несчастий судьба больно возвращала на берег. На гниющих тюремных нарах ощутил я в себе первое шевеление добра. С этих пор я понял правду всех религий - они боряться со злом в человеке, в каждом человеке. Нельзя изгнать все зло, но можно в каждом человеке его потеснить. Познай самого себя.
Ничто так не способствует пробуждению в нас все понимания, как теребящие размышления над собственными преступлениями, промаромахами и ошибками.
После трудных многомесячных кругов таких размышлений говорит ли мне о бессердечии наших чиновников. Многие лагерники мне возразят и скажут, что никакого восхождения они не заметили, чушь! А всё лишь растление, унижение на каждом шагу.
В лагерной обстановке люди не способны оставаться людьми, лагеря не для этого созданы.
Человеческие чувства - любовь, дружба, зависть, человеколюбие, милосердие, жажда славы постепенно уходят от вас. У нас не было гордости, самолюбия, а ревность и страсть были нашими понятиями всегда. Осталась только злоба, становясь самым долговечным человеческим чувством. Я понял, что, правда и ложь - родные сестры. Что я получил в лагере? Разве можно в лагере развивается, перевоспитаться, стать лучше?
Лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего нужного, полезного никто оттуда не вынесет. Заключенный обучается здесь лести, лжи, мелким и большим подлостям. Возвращаясь, домой, он видит, что не только ни в чём не вырос за время пребывания в лагере, но интересы его стали бедными, грубыми. И это не только мой опыт
Всё это происходит из - за того, что « зек » долгие годы живет под гнетом чужой воли, чужим умом. Посмотрите, как ведут себя мои ровесники солдаты - охранники: они перенимают наши привычки, поведение. Они голодны, бесправны, не воспитаны, они в чем - то становятся такими как мы - зеками. Лагерная жизнь устроена так, что во всем зависима, она клюет душу даже и самую защищенную. Еще ты постоянно сжат страхом - утерять и тот жалкий уровень, на котором ты держишься: постоянно вокруг «смотрящие», солдаты, их тупость, жалкий вид, опера, придурки.
А еще тебя бьют, если ты слабее всех или ты начинаешь бить того, кто слабее тебя. Это разве перевоспитание?
А как с исправлением? Так я отвечаю, - никак! Судебная система публично заявляет, чтоб преступники не только просто отбывают срок, но и исправляются. Теоретики тюрьмоведения всегда считали, что заключение не должно доводить до совершенного отчаяния, должно оставлять надежду и выход. Ну, какое же в нашем лагере исправление?
Фактически это только изоляция и порча - усвоение блатной воровской морали, усвоение жестоких лагерных нравов, как общего закона хищнической жизни. Становится тяжело потому, что непоправимо разрушается здоровье от недоедания. Здесь люди портятся окончательно. Если этот человек до суда называл и лошадь на Вы, то теперь назови его свинья - он и захрюкает.
Только первый год карает преступника, а остальные ожесточают. Он прилаживается к условиям, и все. И это я чувствую по себе. После этого человек для государства становится пагубен. Того исправления, которого хотело бы государство, оно никогда не достигнет в лагере.
Объявлена демократия, светское, правовое государство, принята новая конституция! А тупая и глухая следственно - судебная щука тем и живет, что она безгрешна, всесильна и бесконтрольна. Эта туша тем и сильна, тем и уверена, что никогда не пересматривает своих решений, что каждый судейский может рубить, как хочет и уверен, что его никто не поправит.
Горький жизненный опыт убедил меня: повсюду законы защищают власть, а не справедливость. И чем власть сильнее, деспотичнее, тем заметнее перетягивает на свою сторону чашу весов правосудие. Вот понадобилось подвести под массовые репрессии формальную юридическую основу, и сразу нашлись «специалисты», которые быстро сделали это, заодно собственную карьеру. Был нарушен один из главнейших столпов справедливости, так называемый «принцип презумпции», который гласит: не человек доказывает свою невиновность, а государство, карательный аппарат должен доказать его вину. Как может человек, тем более содержащиеся под стражей, опровергнуть предъявленные ему обвинения, снять с себя подозрения!? Надо ведь провести следствие, собрать факты, найти свидетелей.
А государственный аппарат имеет возможности, чтобы восстановить истину. В период же массовых репрессий о справедливости не заботятся. Пусть арестованный доказывает, что он чист и свят.
Суд использует те материалы, которое дает ему дело. Но извините дорогие сограждане. Он, значит, просто «утверждает» это самое «дело». Всё зависит только от тех, кто состряпал его! Ведь суд - то всё равно объективную истину установить, не способен... Каков подход!
Давно ведь известно: если истина мешает силе, то, прежде всего, страдает сама истина. Чем дальше, тем быстрее работает страшный конвейер. Попрание элементарных человеческих норм становится для следователей, делом обычным. Не для всех, конечно, а главным образом для тех извращенцев, которые сами тянулись к этому, получали удовольствие от своих «достижений».
Для того существует закрытый сговор - каждая жалоба, в какую бы инстанцию ее не послали, будет переслана на рассмотрение именно той инстанции, на которую он жалуется. (Я направил 37 заявлений, но не получил ни одного, даже формального ответа, а это о чем - то говорить)
И да не будет никто из судейских, прокурорских, следовательских порицаем, если он злоупотреблял, или дал волю раздражению, или личной мести (Абаев Аслан), или ошибся, или сделал не так - покараем! Защитим! Стенкою станем! На то мы и закон. Но это так - начать следствие и не обвинить? Значит холостая работа следователя?
Однажды начатое, скажем - по ложному доносу следствие, должно быть непременно закончено приговором, который пересмотреть невозможно. И тут уж - один другого не подводи. А если подведешь то конец - увольнение грязное с волчьим билетом.