СоловьёвШиробоков РоманАлександр
| Вид материала | Документы |
Черно - лакированное лицо истины все время стоит перед мыслимым взором судьи - это телефонный аппарат в совещательной комнате. Оракул этот - не выдаст, но и делай, как он говорит. Каков будет мой приговор, судья Эркаев Б.Ю. в совещательной комнате решал 5 дней. Положено по УПК Туркменистана не выходить из совещательной комнаты, пока не будет вынесен приговор. А для господина Эркаеваа законы не писаны. Он свободно уходил и приходил, а между делом отпускал фривольные шутки.
А как вел себя! Надменен, чванлив, ведет себя так, он только Истина. Чуть процесс идет не по его сценарию, - он злится, будто бьет хвостом, краснеет от напряжения, прерывает, неугодных свидетелей. Мать Егорова Николая ходатайствовала о том, что следователь не провел психиатрической экспертизы, так как ее сын состоит на учете в псих больнице, Эркаев ответил:
- Это не нужно, он не псих, правда, Коля? А тот ответил, - правда, я не псих. Егорова стала настаивать на проведении экспертизы.
А он ответил, - как вы смеете усомниться в нашей правоте! А адвокат Оразов Курбан требовал, ходатайствовал, обращал внимание прокурора: и ничего, тот промолчал, прикинулся дураком только глаза опустил. Самое страшное в нашем правосудии, нет возможности для защиты. (Как всегда адвокат оказался бесправен.) Стой и процветай судебное сословие: мы для тебя, не ты для нас! Юстиция, да будет тебе путь ворсистым ковриком. Такой процесс, где состав суда, судья, прокурор, защита и даже сам обвиняемый соединен, будет стремиться к общей цели!
Такая проверенная устойчивость правосудия очень облегчает жизнь полиции и прокуратуре - она дает возможность без оглядки применять прием прицеп или мешок статей, преступлений. А прокуратура каждому прицепляет по 6 - 8 статей и это стало практикой. Грубое нарушение уголовного и процессуального кодекса. Общественная жизнь очень оздоровляется благодаря тому, что не остается наказанного порока. Закон наш могуч, выворотлив, не похож на все, называемое на земле Законом. А еще наш Закон - прозревает будущее, потому, что ему заранее известно, что будет.
В то же время эти государственные люди ещё не дошли до простой, но глубоко философской истины, что Туркменбашисткая система репрессий, система жестоких наказаний, преследований, запрещений и угроз приводит всегда к результатам, совершенно противоположным тем, которых этой системой хотели добиться любви народа к Президенту Туркменбаши.
А есть - СТЕНА? И кирпичи ее положены не раствором справедливости, рамками закона, а раствором лжи бееспредела, беззакония. Все та же коварная скрытость, все та же мгла несправедливости висит в нашем воздухе, висит в городах пуще дыма городских мусорок. Эпоха гниения наверху и отчаяния внизу. На память сразу пришла песня Михаила Круга, «У каких ворот»:
У каких ворот откроют замки
и каких петель несмазанных скрип
мне вернуть свободу с легкой руки
я запомню, навсегда, этот мир.
Черной скатертью на стол ляжет ночь,
мягким веером махнет мне листва.
И березка, пятилетняя дочь, не заметил, как она подросла.
Посмотрю, как мать откроет окно,
сколько раз приводили к ней лишь сны.
И на небо, там она, посмотрю уж с другой стороны.
Свежий ветер прилетит из полей,
я с ним там за этой стенкой дружил,
и с тюремных долгих, серых ночей
он гулять меня с собой уводил.
Уводил меня на волю, все звал через тени,
что на вышках стоят, срок, скостил
и по статье, оправдал, уводил да возвращался назад,
он прощался, скорой встречи желал.
Но, как часто говорят на беду, кого ждут,
вернутся, тем, кто не ждал,
да только. Я ему назло все же жду.
Слава богу! Это время не удалено от нас, мы его хорошо помним. Это не тридцатые, сороковые годы. Демократы очень и подробно освещали на телевидении во время выборов в парламент России сталинские репрессии, но разве это возможно в конце 2000 года? Отвечаю:
- «Да, возможно»! Как можно пережить все это? Можно, если собрать всю волю в кулак. Терпи, терпи, РоманАлександр. Это ничего, это так надо для демократии. Ты должен все вынести, ведь ты выдюжишь? Я тебя знаю, ты сильный. Ты все равно из него вырвешься.
ТЮРЬМА.
В широкие, серые, окованные железом ворота следственного изолятора г. Теджена въехал с жадно горящими фарами черный «воронок». Начальник конвоя, молоденький лейтенант туркмен, быстро выпрыгнул из кабины, поправил кобуру на защитной форме и весь в поту, вздохнув разгоряченным воздухом. Скомандовал:
- Выпускай!
Конвоиры, сидевшие в чреве «воронка» вместе с заключенными, отделенные от них стальной решеткой, оттолкнули ее - она лязгнула, как пасть волка, - выпрыгнули на раскаленный асфальт. Следом посыпались зеки все мокрые, изможденные, как из бани. На асфальте под каждым из них через некоторое время образовались мокрые пятна от пота, который стекал с них. Тут же построились в две шеренги.
Живее, живее! - Прикрикнул на них начальник конвоя, а сам, с пузатым черным портфелем, утираясь от пота, скрылся в дверях привратки. Он пошел сдавать личные дела заключенных. Нас было 28 человек. Я оглянулся на «воронок» и подумал, - как мы могли, вместиться?
Мы построились по двое, и я почувствовал себя легко, как будто, кто - то облил меня теплой водой, а нас всего лишь обдувал легкий ветерок, стало легче, мы наслаждались им. После жуткой тесноты «воронка» стоять на улице, хотя палило солнце, было маленькое физическое блаженство. Солдаты - конвоиры нас пересчитали, ради шутки покрыв матом последнего - ему не нашлось пары. Один из зеков, бывалый, видя веселое настроения конвоя, сострил:
- По парам надо ловить, а непарных гнать в шею! Никто не засмеялся, чувствовалось напряжение.
Вдруг подбежал маленький худой капитан в очках похожий на крысу - Меляев Миша. (Потом узнал его фамилию и подлый характер) Подбежал и крикнул:
- Сизый, ты у меня сейчас поостришь?
Видно стало, что это его хороший знакомый. Все разом замолчали. Конвоиры ничего не ответили, только схватились за свои резиновые дубинки. Из привратки показался начальник конвоя и крикнул:
- «Заводи» и скрылся.
Пошел! - Буркнул на зеков скуластый солдат - туркмен. Он и так плохо говорил по-русски, а тут вдобавок пот залил все его некрасивое лицо. Зеки нехотя поплелись в тамбур привратки. Мы вошли, и за нами захлопнулась уличная дверь. В тамбуре было очень душно. Через несколько минут на пороге, с делами в руках появился капитан - очкарик в рубашке с короткими рукавами.
Куда нас привезли? Это колония, где отбывают наказание особо - опасные рецидивисты, знаменитая ИТК - 10 особого режима, в настоящее время здесь же организовали и следственный изолятор. Это здания бывшие Буры (Бараки усиленного режима).
Рядом с капитаном стояли лейтенант - начальник конвоя и старшина - корпусной, плотный коренастый туркмен, с рябым лицом.
Буду называть фамилию, - сказал капитан. Выходите, говорите имя, отчество, год и место рождения, статью, срок.
Он стал выкрикивать фамилии. Зеки протискивались к дверям, отвечая капитану, как приказал, проходили мимо него в дверь, потом в другую и оказывались в боксике. Боксик представлял собой небольшое квадратное помещение, обшарпанные стены исписаны кличками, сроками и приветствиями кентам.
В правом углу у двери стояла параша. Зеки, что зашли первыми, сели вдоль стены на корточки, а те, что зашли позже, сели посередине, колени упирались в колени, плечо к плечу. На один квадратный метр приходилось по два - три человека. На корточках сидели не все, некоторые стояли, стоял, и Я. У меня болело колено, оно ныло, настроение было дерьмовое. Лица зеков напряженные, пот застилает глаза, рубашки, спортивные брюки мокрые, хоть выжимай. Только ладошкой вытираем пот.
Курящие закурили, закурил и я. Болтали многие, кто с кем мог, но тихо, вполголоса. У меня пересох язык, страшно хочется пить. Я ждал чего - то неведомого - непонятное, а что и сам не знал. Тревожило куда попаду, с кем буду в камере, как отнесутся ко мне сокамерники. Все это тревожило меня. Я решил присмотреться, а там видно будет. Лишь бы не ошиблись и не посадили к ранее судимым. Неожиданно вошел дежурный и закричал:
- Прекратите курить! Раскурились.
Он еще что - то пробурчал, отходя от двери, но слов в боксике не разобрали. Сигареты многие затушили.
Первая камера - первая любовь!
Это как понять - камера и вдруг любовь? Позавидовала кошка собачьему житью. Нет, не поэтому. Не поэтому.
Сесть, перебирать, зажмурив глаза, в скольких камерах пересидел за свой срок. Даже трудно их счесть. И в каждой люди, люди. В иной два человека, а в той 27. Где просидел одни сутки, а где долгое жаркое жуткое лето, это конечно 2- я. Моя, любимая и самая тяжелая. Здесь за 8 месяцев отсидки я видел зверей и умных, талантливых зеков и профессора, стукачей и не виновных пацанов. Здесь, я получил столько знаний, которые невозможно получить за 5 лет учёбы в университете. Здесь получал знания такие, которые не даст ни один профессор в мире, знания приходили через сердце и душу.
Перенёс столько слёз, сколько страданий. (Когда находился, в местах лишения свободы никогда не заплакал, слёзы застревали в горле, душа горела, но не плакал). А своим главным учителем, кроме отца, считаю Соколова Сергея Николаевича, по кличке «Крест». Он рассказал мне все правила и законы тюремной жизни, он своими напутствиями и советами, которые я выполнял неукоснительно, помог мне выжить в дальнейшем, в течение долгой, арестантской жизни, и ни один его совет не мог подвергнуть сомнению или что - то изменить, он всегда оказывался прав.
Вероятно, судьба мне подарила горе и страдания, и эта злодейка подарила такого ЧЕЛОВЕКА, УЧИТЕЛЯ, НАСТАВНИКА. Но всегда изо всех на особом твоем счету первая камера - первая любовь, в которой я встретил себе подобных, с обреченными той же судьбой. Ты ее будешь всю жизнь вспоминать с таким волнением, как разве еще только первую любовь. И люди эти, разделившие с тобой воздух бетонного пола в дни, когда всю жизнь ты передумывал по новому, эти люди еще когда - то вспомнятся тебе как твои семейные.
Да, в те дни - только они и были моей семьей. Пережитое в первой следственной камере не имеет ничего сходного во всей твоей жизнью - до, во всей твоей жизни и после. Пусть тысячелетиями стоят тюрьмы до тебя и еще, сколько после - но единственная и неповторимая именно та камера, в которой проходило следствие.
Может быть, она ужасна была для человеческого существа. Вшивая, клопиная кутузка, без окна, без вентиляции, грязная, пол - бетон. Божий свет и лампочка в 40 ватт вечно горела с потолка. Но не пол же тот грязный, не мрачные стены, не запах параши ты полюбил. Вот этих самых, с кем ты поворачивался по команде, что - то между вашими душами колотившимися - их удивительные иногда слова, и родившимися в тебе, именно тем такие освобожденные плавающие мысли, до которых недавно не мог бы ты ни допрыгнуть, ни вознестись.
В местах лишения преобладает совершенно особый запах, которому трудно найти аналогию. Старые зеки считают, что запах этот – результат стресса: «Стресс неудач и рухнувших надежд особенно вреден». Дополняется он стрессом, вызванным необходимостью уживаться в условиях лишения свободы даже психологически не совместимым людям. Под влиянием сильного, безотчетного чувства страха, под влиянием раздражения, в обстановке беспомощности и не уверенности нарастает внутреннее напряжение.
Тебе никто слова человеческого не говорил, на тебя человеческим взором никто не глянул, а только выклевывали железными клювами из мозга твоего и из сердца. Ты кричал, ты стонал - а они смеялись. Ты неделю или месяц был одинёшенек среди врагов, и уже расставался с разумом и жизнью, и уже с батарей падал так, чтобы голову размозжить о чугунный конус слива, и вдруг ты жив, и тебя привели к твоим братанам, и разум вернулся к тебе. Вот что такое первая камера!
Ты этой камеры ждал, ты мечтал о ней почти как об освобождении. Но если ты прошел вес поединок с безумием, все искусы одиночества и устоял - ты заслужил свою первую камеру! И теперь ты заживешь душой.
И если ты быстро сдался, во всем уступил и предал всех - ты тоже созрел для своей первой камеры, хотя для тебя же лучше не дожить бы для этого счастливого мига, а умереть победителем в подвале, не подписав ни листа.
Сейчас ты увидишь впервые не врагов. Сейчас ты увидишь впервые других живых, кто тоже идет своим путем, кого ты можешь объединить с собой радостным словом «Мы». Есть еще мудрые духовные существа - люди!
После двадцатидневного нахождения в ИВС и моего поединка со следователем прокуратуры Казаевым. Одна ночь не потревоженного сна была бы важнее всего. Надо мной, по - прежнему, висело следствие, но как оно отступило!
Неожиданно быстро вошёл старшина, в руке он держал личные дела прибывших, рядом стоял капитан, заместитель по оперативной работе - Меляев Миша. Старшина стал зачитывать фамилии. Зачитав, человек 20, сказал:
- Выходите, все в карантин.
Мою фамилию не зачитали и не зачитали ещё четверых. Я почувствовал, что - то неладное. Один из нас, задал вопрос старшине, - а мы куда? - Меляев ехидно сказал:
- Не волнуйтесь!- Вам место найдётся. По его лицу, как змейка, пробежала злая усмешка. Потом позвал корпусного и стал давать указания кого, в какую камеру.
Я оставался, один и мне стало как - то не по себе. Постояв минут, пять, он взял моё личное дело, посмотрел. Стал о чём - то думать. Сказал корпусному:
- Два семь. – Веди. Корпусной ответил:
- Но она переполнена. - Меляев ответил:
- Выполняй! Корпусной, скомандовал:
- Руки назад! - При этом сказал, теперь я твой папа и мама.
Я промолчал. - Он сказал, - ты понял? У меня есть и папа и мама.
Корпусной улыбнувшись, сказал, - ничего. - Сейчас узнаешь, где папа, а где мама?
В это время я увидел, что подошли к камере 27. Он достал из кармана ключи. Открыл кормушку. - Заглянул внутрь. Громко сказал:
- Принимайте пополнение!
Я услышал движение в камере, это меня насторожило. Когда был в ИВС (Изолятор временного содержания) мне про это ничего не говорили, что - то здесь не так. Постояв около камеры минуты три, корпусной не спеша, открыл камеру. Скоро дверь завизжала на петлях и тяжело раскрылась. Во рту у меня все пересохло. Я вспомнил всё, о чём меня учил в ИВС Веточкин Виталик. Сразу глянул на порог и увидел, что на пороге лежит полотенце. Весь сжался, как будто меня парализовало.
Из камеры послышался смех, который сразу меня привёл в чувство. Я понял, что началась моя проверка. Постояв немного. Перешагнул через полотенце. Словно через мину. Поздоровался. Дверь за мной закрылась. Спросил:
- Куда мне причалить? Напряжение постепенно стало проходить.
Кто - то из камеры ответил:
- Ты что моряк?
- Ответил, - нет.
Представился, - меня зовут РоманАлександр. Статья 231.
Тофик сказал:
- Проходи. Показал рукой на группу заключенных, которые сидели на кошме. Их было трое.
Свободных шконок нет. Налили в пиолушку чаю. Он был холодный. Я с жадностью выпил. Попросил:
- Налейте ещё. Мне стало немного лучше, во рту появилась слюна.
Тофик сказал, - я в камере смотрящий. Ты должен выполнять все мои указания.
Эти слова, он произнёс с каким - то высокомерием, тон сказанного мне не понравился. Я промолчал. Хотел попросить закурить, но не стал.
Он спросил:
- Был ли на зоне?
Я ответил:
– Нет.
Он стал расспрашивать, когда меня арестовали?
- Двадцать дней назад. - Почему держали так долго в ИВС? - спросил он.
- Выбивали показания, хотели, чтобы я, признался в других преступлениях.
Он задумался. И обратившись к одному из заключённых, произнёс, – что - то РоманАлександр темнит. Другого ответа нет! Морген сказал, - кончай ломать камедь! Все мы, так ботаем на следствии. Не виновны! Кому охота колоться. Но мне темнуху не лепи. Я сам не раз под судом был и тоже лапшу на уши вешал всем.
Наступила нехорошая пауза. - Я каким - то внутренним чутьем это понял.
Тофик прошёлся по камере. Потом резко повернулся:
- Тогда рассказывай. - За что ты, сел?
- За покушение на разбой.
Ты рассказывай, поподробнее.
Подробно рассказывал следователю.
- Его мой ответ взорвал.
Он подскочил ко мне и на повышенных тонах, стал кричать.
- Да ты, в натуре, знаешь, с кем разговариваешь? - У меня три ходки!
Я понял, - чего я боялся, то и произошло. Попал к ранее судимым. Надо искать пути отступления.
Крик, повышенный тон разговора Тофика подействовал на меня, как какой - то эликсир. Забыл, что нахожусь в тюрьме. Спокойно ему ответил, - если я что - то не так ответил, то извиняюсь.
Я первый раз в тюрьме и не знаю тюремных законов. Прошу вас рассказать, что и как.
Мерген обратился к Тофику.
- Отстань от парня?
Ты не видишь? - кто перед тобой?
Мерген, повернувшись к Тофику.
Пусть он немного акклимается.
- А потом? - Он все расскажет.
После слов Мергена обстановка в камере немного разрядилась, но меня внутренне всего трясло. В коридоре послышался, шум и через некоторое время открылась кормушка. Баландер сказал, чтобы принимали, обед и наш разговор отодвинулся, куда - то в сторону. Тофик сказал одному из заключённых:
- Иди, подай чашки?
Началось движение, заключённые стали вставать со шконок, расстелили потрёпанную клеёнку, на пол разложили хлеб и стали получать железные чашки с баландой. Сидящий рядом со мной, сказал:
- Давай РоманАлександр, - ты ведь с этапа, наверное, жрать хочешь, как волк. И дал мне кусок хлеба. Пододвинул одну из чашек.
Я посмотрел в чашку. Там была каша. Из чего она не понял. Съев одну ложку содержимого, не мог проглотить, хотел выплюнуть, но через силу проглотил и делал вид, что ем. Затем взял кружку с чаем и стал, есть хлеб, запивая чаем, а вернее подкрашенной водой. Керим и Мерген ели, что - то из банки, при этом о чём - то тихо переговариваясь. Я понял, - говорят они обо мне.
Странное чувство овладело мною, такое, словно бы я внезапно попал из мира цивилизованного в другой - пещерный. А впрочем, если вдуматься, так ведь оно и есть! Сумрачный этот мир не знает жалости: здесь царят изначальные инстинкты. Деликатность, мягкость, услужливость - все эти интелегентные свойства воспринимаются тут, как нечто ущербное, как постыдные признаки слабости. А слабым быть нельзя! Для того чтобы уцелеть и выстоять, надо драться за жизнь, завоёвывать право на неё. Надо любить жизнь свирепо и властно.
Осмотревшись, я посчитал, - ели семнадцать человек, а конок было семь двухъярусных: значит, троим, придется спать на полу, в том числе и мне.
Но не это меня беспокоило, а беспокоил разговор с Тофиком. Стал внутренне себя ругать о том, что с первой минуты нахождения в камере, я не правильно себя повел. Стал прокручивать варианты, что они могут сделать: избить не дамся, буду драться, а если наваляться, несколько человек дело будет плохо, а вдруг опустят? После этих мыслей у меня мороз по коже прошел. Надо искать варианты, а вариантов не было. Вместе с тем мой сосед, сказал:
– Ты, что заснул?
- Я встрепенулся. Он сказал:
- Давай чашку.
Я подал ему. - Тофик встал. Подошёл ко мне. Спросил:
- Ну, ты ёрш вымахал. Какой у тебя рост?
Я ответил, - сто девяносто восемь. – Ну, если сто девяносто восемь, то собери чашки и кружки, поставь, и указал, куда их поставить, и убери клеёнку? Я всё это сделал. Он тогда позвал к себе на шконку:
- Садись рядом. Я сел. - Он тихим голосом спросил:
- Ты чего это залупаешся? - Я ответил:
- Но я ведь извинился. - Это ты правильно сделал. - Но этим ты не отделаешься. Что я должен сделать?
Он ответил, - что подумает. Затем спросил, - где я жил? - кто мои родители? - кто следователь, - какая милиция меня задерживала. Я ответил, - что живу в Ашхабаде, отец - начальник управления строительства, следователь Азатлыкской прокуратуры, задерживала Городская полиция.
- Ты говоришь правду?
- Зачем мне придумывать. В общем, проверить не трудно, и спросил, - отец знает, что ты уже в СИЗО?
- Наверно нет, но скоро узнает. Я тогда его спросил, - может ли он организовать отправку записки в Ашхабад. Он меня поправил, - не записку, а маляву.
Тогда он сказал:
- Твой отец если получит маляву сразу приедет? - У него деньги есть?
- Да, у отца есть деньги, а если нет то, найдет. Тофик приказал Бяшиму, дать ручку и бумагу, Бяшим, покопавшись в матрасе, вытащил ручку и ученическую тетрадь. Принёс всё это и подав Тофику, сказал:
- В этом деле есть и его доля.
- Я спросил: - Что это за доля?
- На что Тофик ответил:
- Ты задаешь много вопросов, в тюрьме это не принято, за это надо платить. Я стушевался и задал вопрос: - За что платить?
Он засмеялся и обратившись к сокамерникам, сказал, - он должен платить? - Мерген ответил, – должен. Остальные сокамерники промолчали. Я решил не пререкаться и посмотреть, что будет дальше, и понял, что попал, в непонятку. Тофик дал мне тетрадь и ручку, сказал:
- Пиши? - Я ответил:
- Что писать?
Подошёл Мерген и сказал, - ты что, пацан, под дурака косишь? Виновен - плати. А заплатить тебе придется. Я промолчал. Решил оттянуть время и написать, что прикажут. А ночью все обдумаю и приму решение, как вести себя дальше. Я обратился к Тофику:
- Хорошо, диктуйте. Он, отвалившись к стенке, сказал:
- Пиши мелким почерком, но чтобы ясно было, что пишешь! Стал диктовать: - Дорогие родители! Я нахожусь в Тедженской тюрьме. Прибыл 11 июня, здесь очень плохо кормят. Кто принесёт Вам записку, - передайте ему чай, сигареты - 30 пачек с фильтром, колбасы 5 батонов, кубики пачку, деньги 50 долларов. Если не передадите, мне будет очень плохо. Я проиграл в карты. Перестал писать, сказал Тофику:
- Таких денег у отца нет! Он не передаст, он уже занимал деньги, когда нанимал адвоката и платил ментам, когда передавал передачи ночью в ИВС. На что Тофик ответил:
- А ты пиши слезливее. Он пришлёт!
Я ответил, - нет! Лучше поменьше надо просить, тогда он займёт и передаст. Он ответил:
- Ты, что это гоняешь! - Он же начальник?
Затем Мерген отозвал Тофика, они о чём - то пошептались, после чего Тофик, сказал: – Ладно. Напиши 30, что я и сделал. Затем он сказал:
- Всё перепиши, - и показал размер малявы. Я переписал и отдал ему. Он сделал маленький пакетик и спрятал в носок. Мне сказал:
- Иди на своё место, - и показал в угол, где сидели на кошме двое. Я перешёл и сел.
Настроение у меня было отвратительное, я вспомнил инструкции Веточкина Виталика и понял, что попал в ловушку, и что в первый же день угодил в неё. Я сам, с первой минуты нахождения в камере не правильно повёл себя. Надо что - то делать, искать выход из создавшей ситуации, но в голову ничего не приходило, голова была чугунная, я ничего не соображал, хотелось выть.
Оглядевшись кругом, я увидел в камере, что каждый занимался кто - чем и заметил, что на меня никто не смотрел. Страшно хотелось курить и пить, вся рубашка прилипла к телу. Я повернулся к соседу и спросил:
- Можно попить?
Он, видя моё состояние, встал и принёс чайник с водой. Я налил в кружку и залпом выпил. Вода была тёплая и вонючая, я налил ещё и снова выпил. Но жажду совсем не утолил, поблагодарив соседа, прислонился к стенке.
Жара и духота в камере мешала думать, но физическое напряжение перевешивало душевные переживания и ком проблем, внезапно возникших в первый же день пребывания в СИЗО. Я почувствовал приближение грозы, ведь в этот день решается моя дальнейшая арестантская жизнь, - в какой среде я буду, в кругу нормальных арестантов или опущенных.
За это я лягу костьми, в крайнем случае, наверно завалю, Трофика и тут же отогнал эту мысль. По моему делу меня могут осудить примерно на четыре года, а за убийство дадут очень много?
От этих мыслей меня всего сковало, все мышцы задеревенели. Что происходит? Со мной раньше такого состояния никогда не было, какой выход можно найти?
Напряжение достигло предела, стал массировать мышцы рук, ног. Когда растирал правое колено, почувствовал, что оно действительно болит, его я ушиб еще, когда находился в ИВС. Что это, - от страха или возбуждения? И подумал: «наверно от всего».
Так меня встретила первая камера. Этого я не мог предусмотреть, а я то готовился все двадцать дней нахождения в ИВС и в один миг вся подготовка пошла коту под хвост.
Неужели, я оказался таким слабым, что при первой трудности, мгновенно развалился? Но нет, я как заклинание стал себе говорить:
- Ты, РоманАлександр, выдержишь, ты выдержишь, расслабься, приведи себя в порядок, не распускай сопли?
И, закрыв глаза, вспомнил свой дом, особенно холодильник. В нём, постоянно находилась холодная вода. Как хотелось подойти, открыть и выпил бы, наверное, целое ведро. Так жутко стало, не по себе. Открыв глаза, я вернулся в серую, грязную камеру, с её непонятным запахом, который сравнить было не с чем. Такого запаха, я никогда не чувствовал, я дышал уже другим воздухом: спёртым, тяжелым. Я был в тюрьме! Сосед спросил:
- С тобой всё в порядке? - и представился, что его зовут Курбан, он из Гями, сидит за наркотики. Он мне сказал:
- За что сидишь ты? - Ответил, - по статье 231 разбой, а вернее я разбой не совершал, а на меня дали показания в том, что мы хотели совершить разбой. Он ответил:
- Тогда, ты выскочишь, если говоришь правду. Он, улыбаясь, сказал:
- Спроси, здесь любого и тебе ответят, что все не виновные? Добавил, - я здесь нахожусь уже 6 месяцев, но никого не выпустили и не оправдали, и ты РоманАлександр, - так тебя зовут?
Я ответил, - да.
- И ты темнишь? Затем примирительно:
- Ты рассказывай? - Что, да как? - А там разберёмся! У нас в этой камере одни юристы сидят, всё понимают, всё растолкуют, подскажут, как себя вести со следователем, с кумом. Тофик знает, все ходы, и выходы у него всё схвачено? Он тебе всё растолкует. Он побеседует с тобой ночью. Я понял, - что - то здесь не так и чтобы не накалять обстановку ответил:
- Хорошо, что есть с кем посоветоваться! Тогда он сказал:
- Ты ведь написал маляву домой? - Ты ведь не обманываешь? - Отец всё пришлет? Я ответил:
- Да. И здесь понял, - что они заодно, работают вместе. Они хотят меня доить. И что - то непонятно. Почему, так интересуются моим делом? И как они передадут записку? Не работают ли они на кума? Если работают на кума, то они мне ничего не сделают пока не получат передачу и деньги от отца, будут ждать и я что – ни будь, придумаю.
После этих мыслей я немного успокоился, мышцы расслабились, стал себя лучше чувствовать. Курбан закурил, я жадными глазами смотрел, как он курить, заметив, что я смотрю на него. Он спросил:
- Хочешь? - Я ответил:
- Да. - Он дал мне сигарету и сказал:
- Отдашь? - Я кивнул.
Прикурив сигарету, затянулся, по телу прошло приятное чувство, вот что мне было нужно. Курбан стал расспрашивать про моё дело. Я ему рассказал, - что арестован за то, что мой знакомый Ершов Славик дал показания, о том, что вместе с моим другом Егоровым Колей хотели ограбить коммерческий ларёк, но ларёк не грабили, а пошли в сторону ларька и передумали, а мы с Колей сели на такси и уехали домой.
Ершов вернулся домой, около дома встретил своего друга Алексеева Олега, время было около двенадцати ночи. Он вынес моё ружье, которое, я ему принёс для того, чтобы поехать в субботу на Геок - тепинское озеро пострелять уток. Он проверял ружьё, как оно работает и по неосторожности, выстрелил в Олега, который скончался.
Ершов сам пришёл в Азатлыкскую полицию и написал явку с повинной. Его начали бить. И он признался в несовершенном разбое и назвал нас. Курбан спросил:
- Почему он так сделал?
Я ответил:
- Не знаю.
- А где он сейчас?
- Как где! - Здесь! - Курбан мне не поверил и сказал:
- Мы это проверим:
- Ночью отправим маляву и всё выясним. Я ответил? - Вы отправьте маляву Коле?
- Он сидит с малолетками и всё расскажет. Как есть. Ершов ранее судим и он должен сидеть где - то рядом.
- Да! Ну, ты и напридумывал! - сказал Курбан. И обратился к Тофику:
- А у нас большой фантазёр сидит?
- Тот ответил:
- Ничего! - Мы скоро всё выясним!
Курбан обратился ко мне, - а что ещё шустранули, вместе с Колей и Славиком? Ведь у вас ещё были дела?
- Я ответил:
- За мной ничего нет!
Тогда Курбан встал и сел на шконку к Тофику, и стал с ним тихо разговаривать. Я понял, что они разговаривают обо мне и мои подозрения стали усиливаться в том, что Курбан стукач, а на кого работает, на кума или на Тофика.
В камере все затихли, кто спал, кто дремал, и после такого напряжения потянуло на сон, но, боясь, что может, что - то произойти, я только закрыл глаза и терпел, боясь заснуть. В таком состоянии, пролежал примерно полтора часа, посмотрев на решётку окна, увидел, что темнеет. В коридоре послышался шум, кто - то из сокамерников сказал:
- Ужин давай. Показав на меня рукой. Расстилай клеёнку? Что я и сделал. Открылась кормушка, и стали подавать чашки с такой же кашей. Повторилось то же, что и в обед. Свою кашу я съел полностью, механически и, снова, когда поели, я собрал посуду и поставил около двери. Когда снова пришёл боландер за пустой посудой, Тофик подошёл к кормушке и передал баландеру записку.
Я сел на своё место. Курбан подсев ко мне стал снова расспрашивать о моём деле, и я снова рассказал то, что рассказывал ранее. Тогда он стал спрашивать, знаю ли ребят, которые употребляют наркотики? Я ответил, - что знаю! Он стал намекать, если я напишу им записку они, могут привести или передать героин или передать, через отца.
- Я ответил:
- Нет! - Я с ними не в таких близких отношениях.
Курбан снова подошёл к Тофику и, глядя на меня, как я понял, передал содержание разговора, после чего Тофик сказал:
- Ты пацан, за ночь подумай? А на следующий день дай правильный ответ.
- Понял?
Я ответил: - Хорошо. А сам стал думать, что я им должен сказать. Ну ладно, как говорится в пословице, - утро вечера мудренее, там видно будет.
В это же время Тофик вытащил из матраса сверток, в котором находился шприц, маленький флакончик из под пенициллина и зажигалкой стал подогревать флакончик в открытую, не боясь, что могут в глазок увидеть контролеры. И я убедился, что Тофик ничего не боится, но когда Тофик стал резинкой перетягивать руку, он сказал Курбану, чтобы тот стал около кормушки. Мерген взял шприц и стал вводить Тофику в руку иглу, лицо у Тофика было серым, глаза на выкате, его всего трясло, как он жалок был в это время.
Получив дозу наркотика, он откинулся назад и как будто задремал. Мерген такую же процедуру проделал и с Курбаном. В камере стояла гнетушаяя тишина, все обитатели камеры смотрели на Тофика и Курбана с какой - то не объяснимой тревогой или презрением. Скорее всего, в их взгляде было презрение или сами хотели уколоться.
Все молчали, и это молчание мне о многом говорило: заключённые камеры, скоре всего не любят Тофика и, если что - то случиться, они его не поддержат. Результаты моих наблюдений не много успокоили и привели к мысли о том, что с Тофиком я справлюсь, неужели мои трёхлетние занятия дзюдо пропали даром. Стал обдумывать варианты, как его вырубить, но это крайний вариант, надо думать?
Сегодня я понял, как в мою ситуацию вписывается поговорка: - «С волками жить - по - волчьи выть». Но нет, я выть не буду, и под таких, как Тофик, подстраиваться не буду.
Он ведь наркоман, а это не авторитет. Наркоман авторитетом быть не может, это я хорошо усвоил из книг и от ребят ранее судимых. Он блефует и ничего не сделает серьёзного. Когда он кололся, как он был противен и под этого урода, я буду плясать? Ложась спать, решил, если будет наезжать, - отвечу, другого выхода нет.
Вспомнил слова Виталика в ИВС. Один раз дашь слабину, я дал, - заклюют. Это я чувствовал, уже начал поддакивать Тофику и написал записку, значит подошел к грани, а этого нельзя допустить, надо исправлять сложившуюся ситуацию.
Тофик, провокатор и он меня технично толкает к пропасти. А пропастью будет то, что он хочет сделать меня своей шестёркой? - А это конец! Как я буду смотреть ребятам в лицо, а они меня уважали. Долго не мог уснуть, было душно, кошма не помогала, на цементе я ещё никогда не спал, тяжкие думы захлёстывали сознание.
Не ожидал, что тюрьма так издевательски меня встретит. «Господи, помоги», - молила моя душа. На кого уповать – не знал я, а на себя после унизительного прошедшего дня почти не надеялся. Понимал, житуха будет несладкой, но всё в моих руках и завтра решу все, как надо.
Снились кошмарные сны, дрался с какими то, уродами, из фильмов ужасов. Они гоняли меня по каким - то лесам.
Проснулся и обрадовался, как хорошо, что всё это было во сне. Но тут же вспомнил вчерашний день, и стало снова тревожно. Мне хотелось, чтобы и тюрьма была лишь сном. Я повернулся к двери и в глаза ударил неяркий свет ночной лампочки, светивший из зарешеченного отверстия в стене. Нет, – тюрьма не сон. Сколько же сейчас времени? - Скоро ли побьем? - думал я, поворачиваясь к стене.
Я лежал, и мне не хотелось, чтобы наступило утро. Что принесет новый день? Уж лучше ночь. Тюремная ночь. Тебя никто не тронет. Или лучше – одиночка.
Но вот дежурный закричал: - «Подьем!» и стал ходить от двери к двери и стучать ключом, как молотком, в кормушки, крича по нескольку раз: - «Подьем»! Камера проснулась. Ребята не хотя вставали, потягивались, ругали дубака.
Слышно было, как соседние камеры водили на оправку. И у нас у двери забренчал ключами дежурный.
На оправку! – распахнув дверь, - крикнул он. Я встал, все тело болело, все пошли на оправку. В туалете жарко. После оправки нас закрыли в камеру. Открылась, кормушка и баландера стал накладывать кашу. Трофик, повернувшись, в мою сторону сказал:
- Расстели клеёнку? Я расстелил. Сели кушать, я ругал себя:
- Ты снова выполняешь его указания. Через силу стал жевать противную кашу, знал, если не буду, есть, то ослабну, затем с хлебом выпил чай. Когда все поели, Трофик небрежно, сказал, глядя на меня:
- Убери посуду? - Я, промолчал. - Он снова, сказал ты, - что неслышишь?
-Я ответил, - убирать неуду, так как вчера убирал. Он подскочил ко мне, его глаза налились кровью, и сказал:
- Ты теперь будешь постоянный уборщик в нашей камере?
- Но это не правильно! - ответил я.
Меня всего трясло, от возбуждения застучала кровь в висках, нервы были напряжены. Он ответил:
- Я так хочу?
- А я не хочу, и так не будет, - ответил я. Я понимал, что за каждым шагом наблюдают десятки глаз, и что от моего поведения здесь во многом зависит моя дальнейшая судьба. Голова работала ясно, как никогда. «Спокойно! - Без паники»! – Одёрнул я себя. Холод тревоги вошёл в меня: на секунду пресёк дыхание, пробрал озноб по коже. Медленно, стараясь справиться с внезапным этим ознобом. На что, я рассчитывал? Трудно сказать! Была одна лишь отчаянная мысль. Надо идти навстречу страху, надо драться. Драться до последнего!
Он, толкнул меня в грудь. Я отошёл к кормушке и стал к ней спиной. Он подбежал и хотел ударить. Я перехватил его руку и оттолкнул его. Тофик сделал широкий замах ногой, но я левой рукой поймал его за штанину, а пальцами правой ладони со всей силы ткнул Тофика в пах.
Тот широко открыл глаза, толстыми обезьяньими губами попытался набрать в легкие воздуха, а потом, стукнувшись затылком о стену, как мешок упал назад.
- Убил! – ахнули хором со всех сторон сокамерники.
- Беля, буду, пацаны, убил! – крикнул Морген. Да мы тебя здесь же, суку, закопаем!
- Я видел, как обитатели камеры со всех сторон взяли меня в тесное кольцо.
Так объединяются шакалы, чтобы разодрать ослабевшего волка. Что ж, подходите? Я стоял, прислонившись к двери. В воздухе на миг повисла ужасающая тишина. Потом из дальнего угла кто – то хрипло крикнул:
- Эй, пузатый! Просыпайся, тут новенький на толковище претендует! Потолкуй с голубчиком!
- Ну, чё ещё стряслось, бля? - Вишь, какая оглобля! - Фу ты ну ты прямо!
- Так, - думал я, - разница в весе безнадёжная. Сбить его с ног не удастся. Значит, надо угадать у него самое уязвимое место и врезать. Встал Мерген и сказал Тофику и пузатому:
- Подождите? - Мы сейчас ему тёмную сделаем.
И стал медленно подходить ко мне. Я принял боевую стойку и сказал:
- Подойдешь, убью! Он, видя, что я сделаю это, остановился в метре от меня.
В глазах Тофика сверкнули искры животного страха. От меня, он ожидал всего – панического крика, ярости, слов ненависти, истерики, испуга. Он в камере до этого чувствовал себя, как рыба в воде. Облик его в это мгновение был дик, страшен, поразил меня своей бессердечной ненавистью.
В это время, в коридоре послышался шум, открылась дверь и на пороге появился мордастый, с болезненно красными глазами и неожиданно маленьким носом – кнопкой, старшина. Я услышал громкий голос, - что у вас происходит? - Он приказал всем сесть, все присели.
А ты, что? Он обратился ко мне, в руках у него была резиновая дубинка. Он обратился к Тофику, - что происходить? Тофик ответил, - ничего. А кто дежурный по камере? Он указал на меня. Старшина обратился ко мне:
- Ты дежурный?
- Я ответил:
- Нет.
- Он тогда, спросил:
- Как фамилия?
- Я ответил:
- СоловьёвШиробоков.
Вот ты мне и нужен. Выходи, и скомандовал:
- Руки назад, к стене лицом! Я выполнил его приказание.
От волнения закружилась голова, я облизнул пересохшие губы языком и почувствовал, как мой лоб покрылся крупными каплями пота. От унижения, ярости и запоздалого страха, меня колотила дрожь.
Он закрыл камеру и сказал, - пошли? Я повернулся и пошел. Он приказал, - руки назад? Пройдя метров двадцать, он завел в кабинет. В кабинете сидел лейтенант. Он спросил, - как фамилия? - Я ответил. Он взял моё личное дело спросил, - из какой камеры? - Я ответил: - Два семь.
Он спросил, – судим? - Нет. Тогда лейтенант обратился к старшине:
- Почему он находится в два семь? Старшина ответил, - это указание Мелева.
Лейтенант промолчал. После чего меня сфотогрофиравали, взяли отпечатки пальцев, оформили форму, определённую в СИЗО. Лейтенант стал говорить, что я не должен делать и беспрекословно выполнять указания администрации СИЗО, за нарушения - карцер. Вопросы есть? А что я могу? Он ответил:
- Если возникнут проблемы, стучи в дверь или напиши заявление на имя начальника СИЗО. Я спросил, - а как фамилия начальника СИЗО?
Он ответил:
- Майор Худайбердыев.
В это время открылась дверь, и в кабинет вошел симпатичный майор. Ему было лет сорок, гладко выбритый, подтянутый. Лейтенант вскочил и доложил, что он занимается инструктажем вновь прибывшего заключенного. Лейтенант обратился ко мне и сказал:
- А вот и наш начальник!- Худайбердыев спросил:
- В чём дело? Лейтенант ответил, - только сейчас он спрашивал Вашу фамилию.
Тогда Худайбердыев, обратившись ко мне, спросил, - у вас есть вопросы?
Я ответил, - нет.
Это было первое и последнее, за все время пребывания в местах лишения свободы, чтобы начальник обращался с зеком на Вы и я это запомнил на всю жизнь. Худайбердыев обратился к лейтенанту:
- А у тебя есть ко мне вопросы? Он ответил, - что есть.
- Какой вопрос? Да опять корпусной нарушает. Что он нарушает? А вот свежий пример. Несудимого, его посадил к ранее судимым. Худайбердыев примирительно ответил, - вот ты разберись и исправь, а в отношении корпусного, напиши рапорт.
Но он мне сказал, что он его посадил к ранее судимым по указанию вашего заместителя Меляева. А что Меляев не может, ошибиться? Ответил Худайбердыев. Ты поставлен здесь для того, чтобы наводить порядок, а не жаловаться, корпусной твой подчиненный, - ты понял? Так точно!
Худайбердыев повернулся и пошел, лейтенант вскочил и хотел идти с начальником СИЗО, на что последний сказал:
- Ты, занимайся, своим делом. И ушёл.
Посидев минуты три, он, спросил меня, - ты всё понял? Я ответил, - да.
Лейтенант встал, подошел к двери и позвал корпусного. Когда он вошёл, он спросил его, - когда он перестанет нарушать приказ? Корпусной ответил, - что само руководство нарушает, а потом со стрелочника спрашивает. Он зло посмотрел, на меня и сказал:
- Это за него? Лейтенант ответил, - он ни при чем. Ты сам должен думать. Корпусной спросил:
- Куда теперь его? Лейтенант, подумав, ответил, - отведи его во вторую, там, как вроде есть места. А если нет, то сам определи.
Взял журнал, посмотрел и сказал, - да во вторую. Там всего девять человек!
Корпусной, повернувшись, зло сказал, - иди? При этом сказал, играя дубинкой, - врезал бы тебе! - Я спросил, - за что? - Он ответил, - за всё!
Я вышел в коридор. Старшина спросил, - что есть в два семь? Я ответил, - ничего нет. Он промолчал. Пройдя в конец коридора, подошли к камере.
У меня было такое настроение, как будто с плеч сняли страшную ношу, физиономия Трофика стояла перед глазами.
Сразу вспомнил все напутствия Виталика, звон ключей старшины опустили меня на землю, как я был благодарен старшине, его мне прислал всевышний. Он начал открывать дверь. Мне сказал грубо:
- К стене, руки назад!
Сразу же на меня навалился тот груз озабоченности, а вернее внутренний мандраж, то же состояние, что в камере два семь, но я быстро пришёл в себя, услышав скрип открываюшеися двери. Корпусной уже спокойно сказал:
- Заходи? Отступая в сторону, дал дорогу, мне пройти. Я не спеша, повернулся к двери и сразу, взглянул на порог, - там ничего не было. (Полотенце).
Настроение сразу улучшилось, как - будто глотнул свежего воздуха. Зашёл, поздоровался и представился, что зовут меня РоманАлександр, статья 231 – 13. Постоял, дождавшись, когда за мной, закроется дверь.
Спросил, - где я могу приземлиться? Со шконки встал заключённый и представился, - что его зовут Керим. Все обитатели камеры повернулись ко мне. Керим тогда сказал:
- В камере старший он и указал рукой на заключённого.
Ему было лет сорок, плотного телосложения, среднего роста, лицо худощавое, мужественное, по глазам его было видно, что он не глуп и чрезвычайно хитёр. Но что – то высокомерно – насмешливое и жестокое было всегда в лице его и улыбка, все движения его были медленные, спокойные, самоуверенные, выражали, какую - то доброту, но он, очень строго сказал, показывая рукой:
- Вот, твоя шконка.
Я не знал, что делать, лезть на шконку или стоять. Наступила какая - то гнетущая пауза. Камера была маленькая, четыре на три метра, в ней стояло четыре двухъярусных шконки. Миша показал на шконку, примирительно сказал:
- Садись, что растерялся?
- Я присел.
- Тогда Миша сказал:
- У нас правильная хата и вести себя надо правильно, - ты откуда? Ведь, как вроде сегодня этапа нет. При этом он посмотрел на остальных заключённых, которые настороженно смотрели на меня. Я ответил:
- Прибыл позавчера, был в камере два семь, а после беседы со мной перевели сюда. Миша, спросил, - почему?
Я ответил, - во время беседы с лейтенантом и начальником СИЗО, те сказали, - что в камере два семь, сидят, ранее судимые и приказал, перевести в другую камеру. На что Керим, обратившись к Мише, воскликнул!
- А ты мне не верил. И я был там! Я ведь говорил тебе, Миша, - что там суки сидят! Эта два семь, - «Груз – хата», кума – Меляева.
Миша, поднял руку и сказал, - Керим, помолчи и тот, замолк. И обратившись ко мне, сказал, - расскажи, о чём там тебя спрашивали?
Я всё, как было, рассказал. И тут вскочил Керим, и, обратившись к Мише сказал, - и у меня была, такая же ситуация, как и у него. Миша, ведь что за стерва, гад, падаль, сука позорная, стервоза, сволочь, паскуда этот Тофик – персила. Миша его остановил. Он, наверное, ещё бы выдал десяток ругательств. Миша сказал:
- Сколько в твоей башке, дерьма хранится. Вся камера смеялась, Керима била дрожь. Что вы смеётесь, - сказал Керим.
Этот Трофик, и ещё там есть, Морген – нохур, так беспредельничали надо мной, целую неделю! Из - за этих, подонков, я попал в карцер.
Миша, обернувшись, к Кериму приказал замолчать. - А то расходился, все мы это проходили. И обратившись ко мне, спросил:
- А что за записку, они заставили тебя написать? Я рассказал. Миша, сказал:
- Ты Карим только ругаешься, а предъявить Трофику ничего не можешь. Может, ты сам себя там не правильно вёл? Вот они над тобой насмехались и издевались, и ты рассказывал им не только, про свое дело, за что сидишь, а и про другие свои дела и своих друзей. Сначала научись язык держать за зубами, - потом возмущайся?
Теперь ментам будет известно, что ты там ещё натворил, и пострадают, твои друзья. Менты твоих друзей пресануть, а если они признаются и тебе будет довесок, - понял? Керим, расстроившись, воскликнул, - вот суки!
Если менто у меня будут спрашивать, про то, что я им говорил, и мне предъявят другую статью, я завалю, этого Трофика. А вот это, говорить, Керим, нельзя, - ты ничему не научился, хотя опытный парень. Не подумал о том, что твой разговор может дойти до ушей ментов.
И ещё, - обратился Миша к Кериму, здесь за свои слова, надо отвечать, не ответишь, опустят. А что ты, сказал? Керим ответил:
- Миша, за меня, не беспокойся, - я отвечу! Миша после разговора с Керимом, обратился к камере: «Вы ничего не слышали, это был сон». Обратившись ко мне, попросил, чтобы я, поподробнее рассказал, как я писал маляву. Подумав, он сказал:
- РомаСаша? А ты не придумал то, - что рассказал? Я ответил, - что отвечаю! Миша, улыбнувшись, сказал, - хорошо, вот теперь у нас есть, что предъявить Тофику. Я задал вопрос.
- Но ведь отец передаст посылку в камеру Тофику? На что Миша ответил:
- Что у тебя отец, лох?
- Нет. Ну, тогда всё в порядке. Ведь ты не писал, чтобы передали в камеру два семь. Так что РоманАлександр, если отец, что - то передаст, то получим, мы.
Я успокоился, всё напряжение прошло, хотелось пить. Миша, обратившись ко мне, сказал, - что не понятно, спроси. Давай осваивайся и стал знакомить с находившимися в камере. Керим, обратившись ко мне, сказал:
- РомаСаша, эта камера не два семь, здесь дежурят по очереди. Какие возникнут вопросы, решаем, через него и показал, на Мишу. Послышался шум, Керим сказал:
- Обед! Яша, расстилай клеёнку?
Тут же открылась, кормушка и баландёр громко крикнул:
- Принимайте чашки! Яша стал брать, подал семь штук и он сказал, - что нас восемь!
Миша, сказал:
- Баллы, давай, - указывая на угол. - У нас новичок и, обратившись ко мне, - проголодался, наверное? Смотри, как осунулся, все мы это проходили.
Баллы вытащил из пакета лук, чурек, две банки консервов, свёрток с каурмой. Присматривался к ним и по лицам, по движениям их старался узнать, что они за люди, какие у них характеры, что они сделали, за что арестованы?
Миша открыл банку с килькой в томатном соусе, подставил ко мне. Я отодвинул на середину и подумал, не проверка ли это, хотя сильно чувствовал голод. Взял чашку с баландой, хлеб, дольку лука и неспеша, начал есть. Миша сказал:
- РомаСаша, это твоя банка, ешь! Я поблагодарил.
Все ели, на меня никто не обратил внимание, я макал хлеб в банку, Керим заметил и сказал:
- Возьми банку в руки и ешь ложкой, здесь всех встречают килькой.
На что Миша улыбаясь, ответил шутя:
- Керим, а ты ведь сразу сожрал всю банку и чуть ни сьел все наши запасы.
Я чувствовал во второй камере совсем другую обстановку, другой воздух, как будто подул свежий прохладный ветерок, хотя в камере стояла духота, температура была градусов тридцать. Я расслабился, наступило какое - то умиротворение, спокойствие, напряжение спало. Но я хорошо помнил, что это тюрьма, расслабляться нельзя, тех ошибок, которые совершил в два семь, больше не сделаю.
И понял, как человеку мало надо. Изменилось ко мне отношение и резко улучшилось настроение, «ласка и собаке приятна», вспомнил пословицу. Такова горькая жизнь. Закончился обед, Баллы собрал чашки, клеёнку и положил в угол. Я встал, Керим подошёл ко мне, стал рядом и сказал:
- Ну, ты РомаСаша и вымахал!
Его голова не доходила мне до плеча. Поднявшись на второй ярус, прилёг, матрац был грязный, простыни не было, вместо подушки какой - то комок, но это не бетон, на котором я спал в предыдущей камере.
Прикрыв глаза, стал вспоминать события в 27 камере и стал спрашивать себя, - как это я растерялся и когда бы кинулся на меня Тофик, что бы я сделал. И сам себе ответил, - было бы и ему плохо и мне.
От всего пережитого мгновенно заснул, как - будто провалился в пропасть. Проспав часа четыре, проснулся от громкого разговора, встал, спустился вниз, сильно хотелось пить. Присев на шконку Керима, спросил его:
- Вода, есть?
- Он ответил:
- Возьми в чайнике. Выпив две кружки, почувствовал себя хорошо. Керим, спросил:
- Ну, как, осваиваешься?
- Я ответил:
- Здесь лучше, чем в ИВС.
- Он воскликнул:
- Да что там три дня, ерунда! Да нет, - ответил я. Меня там держали двадцать дней, до сих пор болят все бока. Керим, спросил, - как двадцать, ведь положено три дня, в крайнем случае, десять! - А за что, тебя держали двадцать?
Я ответил, - не знаю. Наверное, за тобой много грехов? - спросил Керим. Я ответил: - Нет, не воровал, не грабил, не курил анашу.
В разговор вмешался Миша и сказал Кериму, - если захочет, расскажет, ты не лезь парню в душу, тоже опер нашелся. Керим ответил:
- Ты что Миша, я же по дружески. То же друг нашёлся!
Пусть парень придет в себя, а там посчитает нужным, расскажет, а не захочет, не скажет. Обратившись ко мне, сказал:
- Ты, РомаСаша, смотрел кинофильм - «Семнадцать мгновений весны»? Я ответил, - да.
Помнишь, Мюллер сказал, - «если, что знают двое, то знает и свинья». Я ответил: - Помню. Запомни эти слова, они о многом говорят и непосредственно относятся к нашей среде.
И ещё к слову, есть такие слова древнего поэта Амара Хайяма:
В этом мире враждебном не будь, дураком
Полагаться не вздумай на тех, кто кругом.
Трезвым оком взгляни на ближайшего друга –
Друг, возможно, окажется злейшим врагом.
Это, РомаСаша, как дополнение к твоему рассказу, ведь тебя сдал твой кореш. Я ответил: - В общем, да!
Да что там кривить душой, из - за своего ближайшего друга и я здесь. Хотел тебя успокоить, а этими словами только себя расстроил.
При этом заметил, и в древние времена были подонки и сейчас остались, зачем их только земля рожает.
А Бог где? Тоже мне, нашёлся смотрящий, ничего не видит. Сколько несправедливости, сколько беспредела, то же мне демократия ё…..я.
Господи, как подумаешь, сколько греха на людях. А горя – то, горя – конца и краю нет. Сегодня, ребята, Бог - это деньги и мы сидим за деньги. Кругом так откровенно говорят, - сейчас человек - это деньги, деньги - это человек! Лёгкие деньги – они, не весят, ничего и чутья такого нет, что вот мол, ты заработал. Правильно старики говорили: - За что не доплатишь, того не доносишь.
И тем не менее, надо всё - таки во что - то, верить и продекламировал:
Нас не видно за стенами,
Каково мы здесь живём;
Бог творец небесный с нами,
Мы и здесь не пропадем
И продолжил, - за последние восемь лет всё кверху ногами стало и на воле, и в зоне. Какую страшную власть дали ментам, КГБ, прокуратуре, судам. Такого, ребята, при Советской власти не было?
Замолчал и стал ходить по камере, желваки ходили по лицу, руки сильно сжаты в кулаки. Он, что - то думал про себя. И вдруг сказал:
- Хотел его успокоить, - указывая на меня, - а сам себя накрутил. Баллы сказал: - Дядя Миша, вы Бога затронули, поэтому расстроились. На что Миша ответил:
- Баллы, кому лимоны, кому лимонные ящики?
- А мне что? - спросил Баллы. - Тебе всё. - Как всё?
- Да, всё! - Баллы, шутя, ответил, - ну давайте?
- Миша, картинно улыбнувшись, повернулся и ответил, - нету, да! Все в камере засмеялись. Керим обратился к Баллы и попросил, - дай, лимончик? На что Баллы ответил:
- Пошёл, ты! И ребята стали подшучивать над Баллы:
- Что, - наелся лимончиков?
Затем, Баллы обратился к Мише, - откуда вы всё знаете? В школе хорошо учился и книг много прочитал, и в два раза больше тебя прожил. А особенно запоминается, когда попадаешь в экстремальную ситуацию.
А вы лежите целыми днями и пялитесь друг на друга, - читать надо? Время быстро пройдёт. После чего, сказал, - надо делом заниматься. И позвал меня к себе, сказал, - надо написать маляву?
Я хотел спросить, - кому? - но промолчал. Он обратился к Кериму, - давай бумагу и ручку. Тот подал пол-листа. Миша сказал:
- Ну, ты и тормоз, - Керим? На чём РомаСаша писать будет? Дай мою книгу - при этом заметил, РомаСаша? - ты пиши мелкими печатными буквами.
И стал диктовать: - Вечер добрый, Валера и братва 18 хаты. Как здоровье и всё взятое вместе, всё ли хорошо. Валера вас ввожу в курс, что на основании того, что в моей хате находятся свидетели, что хата 27, - это «Груз – хата» ментовская, там Тофик – персила беспредельничает, выбивает показания у вновь прибывших пацанов. На этом пока всё, всего вам хорошего и крепкого здоровья в жизни.
С уважением Миша. Х - 0 2 Срочно - без запала.
Забрал записку, свернул её, положил в матрас и сказал нам:
- Остальное не ваше дело. Я сказал, - Миша? - я очевидцем не буду?
Он улыбнулся и ответил, - это РоманАлександр, наш суд, если у тебя спросят, ты ответишь: - «Да» или «нет»!
А спрашивать тебя не будут, а спросят меня, я и отвечу. Беспредел надо пресекать, а то нас менты здесь скрутят в бараний рог.
И я подумал, - вот и началась, моя тюремная жизнь и сколько всего произошло за первые сутки. Как мало я знаю о тюремной жизни. Прочитанные книги, рассказы ранее судимых, как далеки они от реальной тюремной жизни.
Никакие инструкции не помогают, надо всё прочувствовать внутри себя, каждой клеточкой мозга и всё запоминать мгновенно. Ведь конспектировать нельзя, надо запоминать, учиться у таких, как Миша. Даже простая записка, а вернее малява, у неё свой стиль, своя форма.
А как он сказал! Очень хорошо запоминается, когда попадаешь в экстремальную ситуацию, сейчас я мог поминутно рассказать, обо всём что происходило в камере два семь.
Хотел спросить, - кто смотрящий в корпусе, изоляторе, что такое продол, кто - такой Валера? Но решил подождать.
Решил, придёт время, - спрошу. И подумал, вроде как камера нормальная. Посмотрю, что будет, но что - то настораживало, после предыдущей камеры, что - то пугало. Наверное, с новичками со всеми такое, бывает.
Вспомнил слова Виталика: - Умей себя контролировать, управлять собой, контролируй страх, преодолей его и ты выживешь. Веди себя как мужик, не блатуй, не подстраивайся под кого - то в СИЗО. Там сидят временные люди, и они тоже стараются получить передачу, еду, сигареты, свидание. Ранее судимые, каждый третий стукач. Друзей в СИЗО нет, - есть приспособленцы, и они тоже боятся чего - то и кого - то?
Хорошо говорить, - преодолей страх? Как его преодолеть? Как выявить стукача? Вот это - вопрос и большой вопрос. Надо бороться, надо найти те формы существования, которые позволят выжить. Вопрос выживания и вопрос преодоления страха, – это главное. Буду присматриваться и меньше говорить, тогда и для стукача пищи не будет.
В этот первый день моей тюремной жизни, я сделал одно наблюдение и впоследствии убедился, что оно верно. А именно: вся администрация, кто бы они не были, начиная с непосредственно имевших связь с арестантами. Конвойные, коридорные, корпусные, солдаты, да все вообще, имевших, хоть какое – ни будь дело с заключёнными, как - то свысока смотрят на зеков. Точно они каждую минуту в беспокойстве ожидают, что зек нет – нет, да и бросится на кого – ни будь из них с ножом. Но что всего интереснее – сами зеки понимали, - что их боятся и это видимо, придавало им куражу.
А между тем самый лучший начальник для зеков бывает именно тот, который не боится. Да и вообще - то, несмотря на кураж, самим зекам гораздо приятнее, когда к ним имеют доверие. Неожиданно ко мне подошёл Керим и обратился:
- РомаСаша, давай сыграем в шашки? - Я вздрогнул. Он спросил:
- Ты что, спишь? - Нет, - ответил я, ещё не отошёл от своих мыслей.
- А где шашки? - Он указал на пол:
- А вот?
На бетоне была нарисована шашечная доска, а он в целлофановом мешке показал шашки, сделанные из хлеба. Я ответил, - нет желания. К нему подошёл Максат и сказал:
- Керим, давай тебя обую и пару сортиров поставлю? - Ты, что ли, но ты даже не знаешь, как переставлять шашки. Максат насупившись, - я тебя сейчас покажу и сели. Тогда Керим сказал, - будем играть под интерес, кто проиграет, будет мяукать, как кошка. Проиграешь, будешь мяукать пять раз.
Максат согласился, и начали играть, усевшись на пол скрестив ноги по - азиатски. Все стали следить за игрой. Первая партия прошла, спокойно и играющие молча передвигали шашки. Максат выиграл и предложил Кериму:
- Ну давай мяукай?
Керим ответил, - сыграем пять партий, тогда будет расчет. На что Максат сказал:
- Проиграл, плати? - Мы не договаривались, про пять партий и обратился к Мише, - скажи я прав?
Миша ответил, шутя, - ну ты, огрызок собачий, плати? Добавил, - Керим? Тюремный долг, очень жесткий долг, кто не расплатится, отвечает задницей.
Давай, давай Керим! После чего, он, видя, что ему ничего не остаётся, как выполнять, тихо замяукал, все смеялись, даже угрюмый профессор Танрыкулиев улыбнулся.
Насупившись, Керим обратился к Максату, что сидишь? - давай расставляй, шашки и продолжим игру.
Выиграв три партии подряд, все видели, что Керим ворует шашки, - но молчали. Керим при этом заметил, - ты здесь только, научился, хлеб есть, правильно, а ещё радовался.
Максат, обратился ко всем:
- Но он же мошенничает? Керим ответил, - коль я плут, так и ты тут, ты меня поймал?
И они начали ругаться и когда вскочили, Миша резко их оборвал:
- А ну сядьте? Игроки разошлись и сели на шконки.
Тогда Миша обратился к ним: - ещё раз повториться, накажу, а для начала Максат, ты будешь завтра дежурить по камере, а ты Керим после завтра.
Все молчали. Миша сказал:
- Чтобы не случилось, как у них. Всегда перед игрой надо обговаривать все условия игры. Тогда не будет непонятки и недоразумений.
Взял книгу и стал читать. Из этого эпизода, я понял, что пока играть ни в какие игры не буду. Тюремная жизнь, располагает к ссорам, вот только что чуть ли не возникла ссора из ничего. Это надо знать, понимать всё время держать себя в руках или уметь отвлекаться.
С самого первого дня моей жизни в тюрьме, я уже начал мечтать о свободе. Расчет, когда кончаться мои тюремные годы, в тысяче разных видах и применениях, сделались моими любимыми занятиями. Я даже и думать не мог иначе. Уверен, что так поступает каждый, лишенный свободы.
Лишение воли отзывалось, конечно, одинаково тяжело на всех заключённых. Но, говоря правду, я думаю, что образованный человек легче выносит, это лишение. У него обширнее внутренний мир, богаче те знания, которых никто и ничто, не может отнять у человека. У тёмного человека внутреннее я, беднее и потому он более нуждается в чисто внешних впечатлениях, которые заполняли бы его душевную пустоту и отвлекали от горьких дум. По той причине его сильнее тянут на волю и чисто физические инстинкты и потребности.
Кстати, я познакомлю ещё с одним обитателем моей камеры, чтобы понять окончательно, умственную и нравственную атмосферу, в которой мне приходилось жить и действовать.
Вот - «тюремная трава без названия» - Атаев Яшка, по кличке, - «Тельпек - баландёр». В своём роде это любопытный экземпляр. Казалось, он и на свет родился для того, чтобы жить в тюрьме, выполняя именно должность баландёра. Маленький, жирненький, с обрюзшим красным лицом и отвисшим брюхом, с короткими ножками, ступавшими как – то тяжело и неловко, семеня мелкими шажками, он напоминал своей фигуркой каракумского зверька - бурундука.
В довершение сходства, цвет его волос был рыжий. Ничто в мире в такой степени не занимало и не волновало его, как чисто тюремные вопросы и интересы: карты, стрёма, курение анашы, промот вещей, расплата за них собственной шкурой.
И трудно было даже представить себе, чтобы Яшка - Тельпек жил когда – ни будь на воле, и занимался каким – ни будь другим трудом, кроме ношения баланды. А между тем и он когда – то жил, когда – то был человеком, имел жену детей. Он был родом из г. Мары.
В четырнадцать лет он совершил кражу, по собственным его словам, впервые испортился. Забрили в солдаты, он был отправлен на службу в Ташкент, где скоро попал в штрафбат. Но, изведав ещё ребёнком, что такое тюрьма и арестантская жизнь, он никаких наказаний не боялся и быстро опускался по наклонной плоскости пьянства и краж.
Одно только обстоятельство чуть было не отрезвило его. Его поймали один раз на краже коровы, связали, избили его белуджи и забили пять иголок в пятку, отпустили на все четыре стороны в Байрам – Алийском районе. Долго после того болела, у Яшки нога и ещё он показывал, ранки от вышедших у него иголок. Через четыре дня, вдруг ночью открылась, кормушка, и кто - то позвал:
- Кто из вас РомаСаша?
Я вскочил. Подошел к кормушке, там стоял мужчина в гражданской одежде туркмен, на вид ему было лет 30. Он передал пакет. Я спросил, - от кого?
Он ответил, - в пакете письмо, прочитай, - узнаешь? Керим меня одернул и сказал:
- Не задавай вопросы? Я как ошпаренный, быстро сел на шконку и стал осматривать содержимое пакета.
Там лежало: банка сгущенки, батон колбасы, общая тетрадь, большой кусок сала, блок сигарет, большая шоколадка, две пачки печенья и большое письмо. Керим спросил, - от кого? - Я на него посмотрел и ничего не ответил, а он больше не спрашивал.
Сердце стало стучать, когда увидел мелкий корявый почерк, то сразу узнал, что так пишет только один человек, - это отец. Я почувствовал что - то не вероятное, по телу прошел какой - то озноб, что раньше я никогда не ощущал, и мне это состояние было не знакомо. Посидев отрешенно минут 5-7, я успокоился и приступил к чтению.
В камере стояла, какая - то гнетущая, пугающая тишина, все спали. Время было, часа четыре. Мой сон как рукой сняло, я подошел к двери, там было светлей и начал читать. Отец писал:
- Ты прошёл через ворота тюрьмы, нужно забыть на время обо всём, что теряешь, быть может, надолго – в жизни начинается новый этап твоей жизни.
«Правильной жизни» в местах лишения свободы, как и всему остальному, нужно учиться.
Замкнутый мир камеры вынуждает к каждодневному самоконтролю, сдерживанию легко нарастающей агрессии. Придется думать не только о себе, но и о том, чтобы не нарушать душевный покой твоих сокамерников.
Не теряй самообладания, не забывай о тех проблемах, которые могут ожидать тебя в камере, нужно стараться не «попасть в косяк».
«Косяк» - это «непонятна», нарушение правил. Сделаешь что – ни будь не так, ошибешься в словах или делах и всё – попал в «косяк».
В местах лишения свободы человек попадает в экстремальную ситуацию. Очень трудно сохранить душевное спокойствие в условиях принудительной изоляции, когда ограничены все возможности и желания.
Опасение оказаться жертвой «тюремных развлечений» вызывает страх, не уверенность в себе. Этот же страх усиливает не доверие к окружающим (кстати, особенно доверять никому не стоит) эмоциональную не уравновешенность.
Атмосфера страха и ожидания насилия таит в себе угрозу повышенного реагирования. Для того, чтобы ослабить страх делай упражнение, которое должно помочь тебе избавится от негативной энергии.
Ляг на спину, согни правую руку в локте. Поставь кисть в такое положение, чтобы пальцы были направлены вперед. Сожми пальцы так, как будто ты держижся за ручку двери. Двигай рукой круговыми движениями, как будто толкаешь педаль, прикреплённую к колесу. Толкай и тяни воображаемый груз до тех пор, пока не устанет рука. Таким образом, ты выталкиваешь все невротические желания и отрицательную энергию.
Ты, находясь в СИЗО, в зависимости от своих личных качеств и опыта тюремной жизни можешь по- разному, реагировать на «камерную среду».
Возможны варианты:
- Ты безоговорочно принимаешь тюремные законы.
- Соглашаешься с ними частично, в зависимости от категории сокамерников, если находятся в камере ранее осужденных, то принимай тюремные законы базоговорочно, если такие же, как ты, то присмотрись. Но лучше принимай.
- Полностью отвергают законы тюрьмы, это быки, беспредельщики.
Последний путь самый опасный, ты его не принимай, постарайся перейти в другую камеру.
Самое страшное, в условиях жизни в замкнутом пространстве бывает невозможность сменить окружение.
Элементы поведения в камере складывается постепенно. Очень часто в разговорах с осужденными будет, встречается такое выражение: - «У нас всё на нервах». Это действительно так. Обстановка у вас крайне нервная и напряженная. И, внутренний тюремный закон, как раз направлен на уменьшение этой напряженности. Он запрещает в полной мере проявлять свои эмоции, разрешает или запрещает твои действия, поведение.
Я расценивю всё происходящее, как тяжелое испытание, которое выпало на твою бестолковую, дурную голову, мой любимый Джакана. (Только отец меня так называл)
Нужно тебе мобилизовать все свои силы и весь твой маленький опыт, чтобы выдержать это.
Некоторых губит брезгливость, за тобой такой грешок, водиться, которую конечно, нельзя утрачивать. Но её демонстрация может привести к печальным последствиям. Например, отказываться от чашки чая, которая идет, по кругу и её из уважения тебе предложат. Хочешь, не хочешь – отхлёбывай, не обижай.
Ты, Джакана хороший дзюдоист, баскетболист, этим никогда не бравируй и никому не говори. Какой – ни будь дохленький зек, которому и щелчка много, чтобы раздавить, может дать по морде. Обычно эти плюгашки забитые ходят на зоне на цыпочках, но в СИЗО, распускаются.
Если полезет такой – бей беспощадно. Если хватит на такое запала, то 90 процентов, что тебя не тронут. 10 процентов за то, что такие действия приведут к печальному результату. Но у вас там, 100 процентов гарантии не может быть, 90 – это предел.
Надо бороться, надо найти те формы существования, которые позволят выжить. Вопросы выживания и вопрос преодоления страха – это главное.
Решить это никогда до конца не удаётся, потому что нет за колючей проволкой такого состояния, когда ты в абсолютной безопасности и ничего не боишься.
Знание правил и традиций «тюремного общежития» не избавляют тебя от необходимости искать и находить, думать самостоятельно.
Частью воровского закона являются правильные понятия, которые все заключенные должны соблюдать. Правильные понятия – это ещё и совесть заключенных, с которой ты должен сверять свои поступки, чтобы не испортить жизнь себе и другим; эта сама атмосфера жизни людей, оказавшая вместе на долгие годы в очень тяжелом положении.
Вы сами будете создавать эту атмосферу и поддерживать для того, чтобы выйти на волю ценой меньшей крови. На воле многое в правильных понятиях может показаться диким, жестоким и даже бессмысленным (например, запрет носить ложку в верхнем кармане, класть надкусанный кусок хлеба и т. п.) хотя каждое из таких понятий, безусловно, имеет определённую причину своего появления.
О чём ещё можно тебя предупредить? Смотрят на человека, предположим, в течение месяца. Есть понятие: «человек косящий». Если он не впитал в себе правильных понятий, не понял, как нужно себе вести, что можно, что нельзя, - этот человек «косящий».
А это человек вообще опасный, от таких будь по дальше. Он может запороть любой косяк, за который ты можешь ответить, если будешь рядом.
Нельзя просто пригрозить, а потом отказаться от этого. Если уж бросил, даже невзначай, какую то угрозу конвоиру или козлу, то должен её выполнить. Нужно отвечать за свои слова. В тюрьме не признаётся никакие изменения ситуации, не признаётся никакие «нечаянно». Что значить «нечаянно»? Нечаянно – это значит, ты сам что-то не предусмотрел.
Нечаянно – тоже какой - то признак ненадёжности. Ценностью этого мира является человек, который вообще уверен, уверен в себе. В мире всё очень ненадёжно, ценностью становится надёжность. Привлекает надёжность человека.
Надо Джакана, чтобы в твоей уверенности были уверены и остальные, чтобы человек, который идёт рядом с тобой, понимал, что ты сейчас ничего такого не натворишь, что сюда не бросятся овчарки.
Поэтому авторитетом на зоне пользуются люди, в которых ощущается надежность. То есть человек стоит надежно, не размазывается, не говорить сегодня одно, завтра другое, не ищет мелкой выгоды, может быть, желает жить удобно.
На самом деле у вас всегда выгода получается за счёт другого. Если тебе повезёт, то найдётся хороший, знающий человек, который подскажет, что делать. Если нет, – рассчитывай на себя.
И самое главное! «Преодолевай страх. Иди ему навстречу, скажи сам себе, что преодолеваешь. Он существует только в тебе. Его нужно изгнать. Повторяй, что не боишься. Будешь храбрым. Преодолеешь страх. Он исчезнет, как тень, как туман». Я буду внимательно следить за тобой и твоим уголовным делом, оказывать всеобъемлимую помощь. Я с тобой рядом, ты почувствуешь это.
Из содержания большого послания, я понял, что он сильно переживает, очень часто повторяется и просить вести себя достойно, давать отпор обидчикам при любых обстоятельствах, не унижаться не перед кем.
В то же время, чтобы сам себя вел тихо не заметно, и за все время пребывания в тюрьме, выполняй знаменитую зековскую триаду: