Архив Л. Д. Троцкого

Вид материала

Документы

Содержание Письмо передовым рабочим Индии Новый большой писатель Предисловие к украинскому изданию Москва мобилизует

Подобный материал:

• План   Предисловие Юность Начало революционной деятельности 2-й съезд рсдрп, 388.46kb.
• План   Предисловие > Юность Начало революционной деятельности > 2-й съезд рсдрп   Первая, 378.55kb.
• «Государственный архив современной истории Чувашской Республики», 96.08kb.
• «Архив ФиО», 6711.16kb.
• Исторический архив, 1953.98kb.
• Злобина Г. Р. Ргали, 164.78kb.
• Архив известного харбинского востоковеда, выпускника Восточного Института 1903 года,, 1278.29kb.
• Предисловие книга, 4958.18kb.
• Конституция Российской Федерации; Федеральные закон, 55.04kb.
• Доклад о результатах и основных направлениях деятельности, 184.92kb.

Индия перед империалистской войной.

Письмо передовым рабочим Индии


Дорогие друзья!

Великие и грозные события надвигаются с неумолимой силой. Человечество живет в ожидании войны, которая вовлечет в свой кровавый водоворот, конечно, и колониальные страны и будет иметь огромное значение для их дальнейшей судьбы. Агенты великобританского правительства изображают дело так, будто война будет вестись из-за принципов "демократии", которые необходимо спасать от фашизма. Все классы и все народы должны сплотиться вокруг "мирных", "демократических" правительств, чтобы дать отпор фашистам – агрессорам: тогда "демократия" будет спасена и мир укреплен навсегда. Эта проповедь построена на сознательной лжи. Если британское правительство действительно озабочено процветанием демократии, то у него есть простая возможность доказать это: пусть даст полную свободу Индии. Право на национальную независимость есть одно из основных демократических прав. Но на самом деле лондонское правительство готово отдать все демократии мира за одну десятую часть своих колоний.

Если индусский народ не хочет остаться навсегда рабом, то он должен разоблачить и прогнать фальшивых проповедников, которые утверждают, будто единственный враг народов – это фашизм. Гитлер и Муссолини – бесспорно злейшие враги трудящихся и угнетенных, кровавые палачи, заслуживающие величайшей ненависти трудящихся и угнетенных всего мира. Но они являются в первую голову врагами германского и итальянского народов, на спине которых они сидят. Угнетенные классы и народы, как учили Маркс, Энгельс, Ленин, Либкнехт, должны всегда искать главного врага в собственной стране, в лице своих непосредственных угнетателей и эксплуататоров. Таким врагом для Индии в первую голову является британская буржуазия. Низвержение британского империализма нанесло бы страшный удар всем угнетателям, в том числе и фашистским диктаторам. В конце концов империалисты отличаются друг от друга по форме, но не по существу. Германский империализм, лишенный колоний, надевает грозную маску фашизма с торчащими наружу клыками. Сытый британский империализм, имеющий громадные колонии, прикрывает свои клыки маской демократии. Но это – демократия только для метрополии, для 45 миллионов душ, вернее для правящей буржуазии в метрополии. Индия лишена не только демократии, но и самых элементарных прав национального существования. Империалистская демократия есть, следовательно, демократия рабовладельцев, питающаяся жизненными соками колоний. Между тем Индия хочет иметь свою собственную демократию, а не служить навозом для рабовладельцев.

Кто хочет покончить с фашизмом, с реакцией, со всеми видами угнетения, должен низвергнуть империализм. Другого пути нет. Эта задача не может быть, однако, разрешена мирными средствами: переговорами и увещаниями. Никогда еще в истории рабовладельцы не освобождали добровольно своих рабов. Только смелая и решительная борьба индусского народа за свое экономическое и национальное освобождение может сделать Индию свободной.

Индусская буржуазия на революционную борьбу не способна. Она тесно связана с британским капиталом и зависит от него. Она дрожит за свою собственность. Она боится масс. Она ищет во что бы то ни стало компромисса с британским империализмом и усыпляет индусские массы надеждами на реформу сверху. Вождем и пророком этой буржуазии является Ганди. Ложный вождь и фальшивый пророк! Ганди и ему подобные развивают ту теорию, что положение Индии будет все более улучшаться, что ее свободы будут все более расширяться, что на пути мирных реформ Индия придет постепенно к положению доминиона, а потом может быть и к полной независимости. Вся эта перспектива в корне ложна. Империалистские классы могли давать уступки колониальным народам, как и собственным рабочим, только до тех пор, пока капитализм поднимался в гору, пока у эксплуататоров была твердая надежда на дальнейший рост их барышей. Сейчас об этом не может быть и речи. Мировой капитализм находится в упадке. Положение всех империалистских наций становится все более трудным, противоречия между ними – все более обостренными. Чудовищные вооружения поглощают все большую долю национальных доходов. Империалисты не могут больше делать серьезных уступок ни собственным трудящимся массам, ни колониям. Наоборот, они принуждены прибегать ко все более зверской эксплуатации. В этом и выражается смертельный кризис капитализма. Чтобы отстоять свои колонии, рынки и концессии от Германии, Италии и Японии, лондонское правительство готово уложить миллионы людей. Можно ли, не лишившись рассудка, надеяться на то, что эта жадная и свирепая финансовая олигархия добровольно даст Индии свободу?

Правда, на смену консервативному правительству может прийти правительство так называемой Рабочей партии. Но это ничего не изменит. В колониальном вопросе рабочая партия, как свидетельствуют все ее прошлое и ее нынешняя программа, ничем не отличается от консерваторов. Рабочая партия на деле выражает не интересы рабочего класса, а лишь интересы британской рабочей бюрократии и аристократической верхушки рабочего класса. Это тот слой, которому буржуазия имеет возможность давать жирные подачки благодаря тому, что сама она нещадно эксплуатирует колонии, в первую голову Индию. Британская рабочая бюрократия в партии, как и в тред-юнионах, непосредственно заинтересована в эксплуатации колоний. Она и думать не хочет об освобождении Индии. Все эти господа Эттли, Ситрины и К° в любую минуту готовы заклеймить революционное движение индусского народа как "измену", как помощь Гитлеру и Муссолини и прибегнуть к военным мерам для его подавления.

Нисколько не лучше политика нынешнего Коминтерна. Правда, 20 лет тому назад Третий или Коммунистический Интернационал был создан как подлинно революционная организация. Одной из его важнейших задач являлось освобождение колониальных народов. Однако от этой программы сейчас остались одни воспоминания. Вожди Коминтерна давно уже стали простым орудием московской бюрократии, которая задушила советские рабочие массы и превратилась в новую аристократию. В рядах коммунистических партий разных стран, в том числе и Индии, есть, разумеется, немало честных рабочих, студентов и пр.; но не они определяют политику Коминтерна. Решающее слово принадлежит Кремлю, который руководствуется интересами не угнетенных, а новой аристократии в СССР.

Сталин и его клика ради союза с империалистическими правительствами полностью отказались от революционной программы освобождения колоний. Это открыто признал на последнем съезде сталинской партии в Москве в марте этого года Мануильский, один из вождей Коминтерна. "Коммунисты выдвигают, – говорил он, – на первый план борьбу за осуществление права на самоопределение народов, порабощенных фашистскими государствами. Они требуют свободного самоопределения Австрии..., Судетской области..., Кореи, Формозы³⁷⁵, Абиссинии..." А как же дело обстоит с Индией, Индо-Китаем, Алжиром и другими колониями Англии и Франции? На это представитель Коминтерна отвечает: "Коммунисты... требуют у империалистских правительств так называемых буржуазно-демократических государств немедленного (!) радикального (!!) улучшения материального положения трудящихся масс колоний, и предоставления колониям широких демократических прав и свобод" (Правда, № 70, 12 марта 1939 г.). Другими словами, в отношении колоний Англии и Франции Коминтерн полностью перешел на позицию Ганди и вообще соглашательской колониальной буржуазии. Коминтерн окончательно отказался от революционной борьбы за независимость Индии. Он "требует" (на коленях) "предоставления" Индии британским империализмом "демократических свобод". Особенно лживо и цинично звучат слова о "немедленном радикальном улучшении материального положения трудящихся масс колоний". Нынешний упадочный, гниющий, разлагающийся капитализм вынужден все более ухудшать положение рабочих в самой метрополии. Как же он может улучшить положение трудящихся в колониях, из которых он вынужден выжимать все соки, чтобы поддерживать свое собственное равновесие? Улучшение положения трудящихся масс в колониях возможно лишь путем полного низвержения империализма.

Но Коминтерн идет еще дальше по пути предательства. Коммунисты, по словам Мануильского, "осуществление права на отделение подчиняют... интересам разгрома фашизма". Иными словами: в случае войны между Англией и Германией из-за колоний, индусский народ должен поддерживать своих нынешних рабовладельцев, битанских империалистов, т.е. проливать кровь не за свое собственное освобождение, а за сохранение господства лондонской биржи над Индией. И эти продажные негодяи осмеливаются ссылаться на Маркса и Ленина! На самом деле учителем и вождем их является Сталин, глава новой бюрократической аристократии, палач большевистской партии, душитель рабочих и крестьян.


*

Свою политику прислужничества британскому, французскому и северо-американскому империализму сталинцы прикрывают формулой "народного фронта". Какое издевательство над народом! "Народный фронт" есть только новое название для старой политики, сущность которой состоит в сотрудничестве классов, в коалиции пролетариата с буржуазией. Во всякой коалиции руководство оказывается неизбежно в руках правого фланга, т.е. в руках имущего класса. Индусская буржуазия, как уже сказано, хочет мирной сделки, а не борьбы. Коалиция с буржуазией ведет к отказу пролетариата от революционной борьбы с империализмом. Политика коалиции означает топтание на месте, выжиданье, ложные надежды, пустые маневры и интриги. В результате этой политики в рабочих массах неизбежно начинается разочарование, крестьяне отворачиваются от пролетариата и впадают в апатию. Политикой коалиции была загублена германская революция, австрийская революция, китайская революция, испанская революция³⁷⁶. Та же опасность грозит и революции в Индии, где сталинцы, под видом "народного фронта", проводят политику подчинения пролетариата буржуазии. Это означает на деле отказ от революционной аграрной программы, отказ от вооружения рабочих, отказ от борьбы за власть, отказ от революции.

Разумеется, в случае, если индусская буржуазия окажется вынуждена сделать хотя бы малейший шаг на пути борьбы против британского произвола, пролетариат поддержит этот шаг. Но он поддержит его своими собственными методами: массовыми собраниями, смелыми лозунгами, стачками, манифестациями и более решительными боевыми действиями в зависимости от соотношения сил и обстановки. Но именно для этого пролетариату нужны свободные руки. Полная независимость от буржуазии необходима пролетариату прежде всего для воздействия на крестьян, главную массу населения Индии. Только пролетариат способен выдвинуть смелую революционную аграрную программу, поднять и сплотить десятки миллионов крестьян и повести их в бой против туземных угнетателей и британского империализма. Союз рабочих и беднейших крестьян есть единственно честный, единственно надежный союз, который способен обеспечить окончательную победу индусской революции.


*

Все вопросы мирного времени сохранят свою силу и во время войны, только получат неизмеримо более острое выражение. Прежде всего чрезвычайно возрастет эксплуатация колоний. Метрополии будут не только отнимать у колоний продовольствие и сырье, но и мобилизовать в огромных количествах колониальных рабов, чтобы те умирали на полях сражений за своих рабовладельцев. Тем временем колониальная буржуазия будет пристраиваться к военным поставкам и, разумеется, откажется от оппозиции во имя патриотизма и барышей. Ганди уже сейчас подготовляет почву для такой политики. "Надо терпеливо подождать конца войны, – будут твердить эти господа, – тогда Лондон вознаградит нас за оказанную нами помощь". На самом деле после войны империалисты, чтобы восстановить разрушения и опустошения, будут вдвое и втрое больше эксплуатировать трудящихся, как у себя дома, так и особенно в колониях. В этих условиях не сможет быть и речи о новых социальных реформах в метрополии или о даровании свобод колониям. Двойные цепи рабства – таков будет неизбежный результат войны, если народные массы Индии будут следовать политике Ганди, сталинцев и их друзей.

Война может, однако, принести Индии, как и другим колониям, не двойное рабство, а, наоборот, полную свободу: условием для этого является правильная революционная политика. Индусский народ должен с самого начала отделить свою судьбу от судьбы британского империализма. Угнетатели и угнетенные стоят по разные стороны траншей. Никакой помощи рабовладельцам! Наоборот, надо использовать те грандиозные затруднения, какие принесет с собой война всем правящим классам, чтобы нанести им смертельный удар. Так должны действовать угнетенные классы и угнетенные народы во всех странах, независимо от того, прикрываются ли господа империалисты демократическими или фашистскими масками.

Чтобы осуществить такую политику, нужна революционная партия, опирающаяся на авангард пролетариата. Такой партии в Индии еще нет. Четвертый Интернационал предлагает для такой партии свою программу, свой опыт, свое содействие. Основные условия для такой партии: полная независимость от империалистской демократии, от Второго и Третьего Интернационалов и от национальной индусской буржуазии.

В ряде колониальных и полуколониальных стран секции Четвертого Интернационала существуют уже и успешно развиваются. На первом места среди них стоит несомненно наша секция во французском Индокитае, ведущая непримиримую борьбу против французского империализма и мистификаций "народного фронта". "Сталинские вожди, – пишет газета сайгонских рабочих "Борьба" от 7 апреля этого года, – сделали еще один шаг на пути измены. Сбрасывая свои маски революционеров, они стали чемпионами империализма и открыто высказываются против освобождения угнетенных колониальных народов". Благодаря своей смелой революционной политкие, сайгонские пролетарии, принадлежащие к Четвертому Интернационалу, на выборах в колониальный совет в апреле этого года одержали блестящую победу над блоком правительственной партии и сталинцев.

Такую же политику должны проводить и передовые рабочие британской Индии. Надо отбросить фальшивые надежды и оттолкнуть фальшивых друзей. Надо надеяться только на себя, на свои революционные силы. Борьба за национальную независимость, за самостоятельную индусскую республику неразрывно связана с аграрной революцией, с национализацией банков и трестов и с рядом других экономических мер, которые должны поднять жизненный укровень страны и сделать трудящиеся массы хозяевами собственной судьбы. Выполнить эти задачи способен лишь пролетариат в союзе с крестьянством.

На первых порах революционная партия будет, конечно, маленьким меньшинством. Зато она, в отличие от других партий, будет отдавать себе ясный отчет в обстановке и бесстрашно идти к своей великой цели. Нужно во всех промышленных центрах и городах создавать группы рабочих, стоящих под знаменем Четвертого Интернационала. В эти группы надо допускать только тех интеллигентов, которые полностью перешли на сторону пролетариата. Чуждые сектантской замкнутости революционные пролетарии – марксисты должны принимать активное участие в работе профессиональных союзов, просветительных обществ, Социалистической партии конгресса³⁷⁷, всех вообще массовых организаций, везде оставаясь крайним левым крылом, везде подавая пример мужества в действиях, везде терпеливо и по-товарищески выясняя свою программу рабочим, крестьянам и революционным интеллигентам. Грядущие события будут помогать индусским большевикам-ленинцам, обнаруживая перед массами правильность их пути. Партия будет быстро расти и закаляться в огне. Позвольте мне выразить твердую надежду на то, что революционная борьба за освобождение Индии развернется под знаменем Четвертого Интернационала.

С горячим товарищеским приветом

Л. Троцкий

25 июля 1939 г.

Койоакан


Новый большой писатель

Jean Malaquais, Les Javanais, roman. Editions Denoel, Paris³⁷⁸, 1939

Хорошо, что на свете существует не только политика, но и искусство. Хорошо, что искусство неисчерпаемо в своих возможностях, как сама жизнь. В известном смысле искусство богаче жизни, ибо может преувеличить и преуменьшить, наложить яркие краски, и, наоборот, ограничиться серым карандашом, может один и тот же объект повернуть с разных сторон и осветить разным светом. Наполеон был один. Его художественных воспроизведений великое множество.

Петропавловская крепость и другие царские тюрьмы так тесно сблизили меня с французскими классиками, что затем я в течение свыше трёх десятилетий более или менее правильно следил за выдающимися новинками французской литературы. Даже в годы гражданской войны я в вагоне своего военного поезда имел свежий французский роман³⁷⁹. После высылки в Константинополь у меня собралась небольшая библиотечка новейшей французской литературы, которая сгорела со всеми моими книгами в марте 1931 года. Однако за самые последние годы интерес к роману ослабел, если не исчез совсем. Слишком большие события прокатились над нашей землёй, отчасти и над моей головой. Художественная выдумка стала казаться пресной, почти тривиальной. Первые тома эпопеи Жюля Ромена я читал с интересом. Последние книги, особенно посвящённые изображению войны, показались мне бледным репортажем. Война, видимо, вообще не вмещается в искусство. Батальная живопись чаще всего просто глуповата. Но дело не только в этом. Как слишком острая кухня притупляет вкус, так нагромождение исторических катастроф притупляет интерес к литературе. Однако на днях я снова имел случай повторить: хорошо, что на свете существует искусство.

Неизвестный мне французский автор, Жан Малакэ, прислал мне свою книгу под загадочным названием “Явайцы”. Роман посвящён Андре Жиду. Это немножко насторожило меня. Жид слишком отошёл от нас вместе с той эпохой, которую он отражал в своих неторопливых и комфортабельных исканиях. Даже недавние его произведения читаются, хотя и с интересом, но скорее, как человеческие документы безвозвратного прошлого. Однако уже с первых страниц для меня стало ясно, что Малакэ совершенно независим от Жида. Автор вообще независим, и в этом его сила, особенно драгоценная в наше время, когда литературная зависимость всех видов стала правилом. Имя Малакэ мне ничего не говорило, если не считать названия одной из парижских улиц. “Явайцы” – первый роман автора; в качестве других произведений названы книги, ещё только находящиеся “в подготовке”. Однако эта первая книга сразу внушает мысль: имя Малакэ надо твёрдо запомнить.

Автор молод и страстно любит жизнь. Но он уже умеет соблюдать между собою и жизнью необходимую художественную дистанцию, как раз такую, чтобы не захлебнуться в собственном субъективизме. Любить жизнь поверхностной любовью дилетанта – есть дилетанты жизни, как есть дилетанты искусства – небольшая заслуга. Любить жизнь с открытыми глазами, с незатихающей критикой, без иллюзий, без прикрас, такою, как она есть, за то, что в ней есть, и ещё больше за то, чем она может стать – это в своём роде подвиг. Дать этой любви к жизни художественное выражение, когда дело идёт о самом низшем социальном пласте – это большая художественная заслуга.

На юге Франции двести человек добывают олово и серебро из доживающей свой век шахты, хозяин которой, англичанин, не хочет делать затрат на новое оборудование. В стране немало гонимых иностранцев, без визы, без бумаг, на плохом счету у полиции. Они совсем не требовательны в отношении жилищ и условий безопасности и готовы работать за любую плату. Шахта со своим населением париев образует замкнутый мирок, как бы остров, за которым укрепилось имя Явы, вернее всего потому, что словом “явайский” французы нередко обозначают непонятное, экзотическое.

Почти все национальности Европы, да и не одной Европы, представлены в Яве. Белые русские, неизвестной окраски поляки, итальянцы, испанцы, греки, чехи, словаки, немцы, австрийцы, арабы, армянин, китаец, негр, украинский еврей, финн... Среди всех этих метеков³⁸⁰ только один француз, жалкий неудачник, высоко держит знамя третьей республики. В бараке, примыкающем к стене сгоревшего давно завода, живут три десятка одиноких, из которых почти каждый ругается на другом языке. Жёны остальных, набранные во всех концах света, ещё более увеличивают вавилонскую путаницу.

Десятки явайцев проходят перед нами, на каждом из них отблеск потерянного отечества, каждый убедителен как личность и без помощи автора, по крайней мере, видимой, стоит на своих ногах. Австриец Карл Мюллер, который тоскует по Вене и зубрит английские спряжения³⁸¹; Ганс, сын немецкого вице-адмирала Ульриха фон Таупфена, бывший морской офицер, участник восстания моряков в Киле; армянин Албудизян, который впервые на Яве досыта поел и даже напился пьян; русский агроном Бельский с полувменяемой женой и безумной дочерью; старый горняк Поцони, потерявший у себя в Италии в шахте сыновей и одинаково охотно беседующий со стеной, с соседом по работе и с камнем на дороге; “доктор Магнус”, бросивший университет на Украине накануне окончания, чтобы не жить, как другие; американский негр Хилари Ходж, который чистит по воскресеньям свои лакированные ботинки, памятник прошлого, но никогда не надевает их; бывший русский торговец Блутов, выдающий себя за бывшего генерала, чтобы привлекать клиентов в свой будущий ресторан. Впрочем, Блутов умирает до начала романа; остаётся его вдова, занимающаяся ворожбой.

Члены разбитых семей, искатели приключений, случайные участники революций и контрреволюций, осколки национальных движений или национальных катастроф, изгнанники всякого рода, мечтатели и воры, трусы и почти герои, люди без корней, блудные сыны нашей эпохи, – таково население Явы, “плавучего острова, прицепленного к хвосту дьявола”. “Ни одного квадратного вершка на всей поверхности земного шара, – говорит Ганс фон Таупфен, – куда бы поставить твою маленькую ножку; а за вычетом этого ты свободен, только за пределами границы, за пределами всех границ”. Жандармский унтерофицер Карбони, ценитель хороших сигар и тонкого вина, закрывает на обитателей острова глаза. Временно они действительно оказываются “за пределами всех границ”. Но это не мешает им по-своему жить. Люди спят на мешках с соломой, нередко не раздеваясь, много курят, много пьют, питаются хлебом и сыром, чтобы больше отложить на вино, редко моются, от них едко пахнет потом, табаком и алкоголем.

В романе нет ни центральной фигуры, ни единой завязки. В известном смысле главным героем является сам автор, но он не появляется на сцене. Повесть охватывает период в несколько месяцев и, как и сама жизнь, состоит из эпизодов. Несмотря на экзотичность среды, книга далека от фольклора, этнографии или социологии. Это в подлинном смысле слова роман, кусок жизни, ставший искусством. Можно подумать, что автор преднамеренно выбрал изолированный “остров”, чтобы тем отчётливее представить человеческие характеры и страсти. Они не менее значительны здесь, чем в любом слое общества. Люди любят, ненавидят, плачут, вспоминают, скрежещут зубами. Тут есть рождение ребёнка в семье поляка Варского и торжественные крестины, есть смерть, отчаяние женщин, похороны; есть, наконец, любовь проститутки к доктору Магнусу, который не знал до сих пор женщин. Этот щекотливый эпизод пахнет мелодрамой; но автор с честью выходит из испытания, которому он сам подверг себя.

Через книгу проходит история двух арабов, двоюродных братьев, Алахасида бен Калифа и Дауда Хаима. Нарушая раз в неделю закон Магомета, они пьют по воскресеньям вино, но скромно, три литра, чтобы накопить свои пять тысяч франков и вернуться к своим семьям в департамент Константин. Это не настоящие, а временные явайцы. Но вот Алахасид убит во время обвала в шахте. История попыток Дауда получить из сберегательной кассы свои деньги навсегда врезывается в память. Араб ждёт часами, просит, надеется, снова терпеливо ждёт. У него в конце концов конфискуют сберегательную книжку, потому что она написана на имя Алахасида, единственного из двух, который умел подписывать своё имя. Эта маленькая трагедия написана превосходно!

Мадам Мишель, хозяйка пивной, наживается постепенно на этих людях, но не любит и презирает их. Не только потому, что она не понимает их шумных бесед, но и потому, что они слишком расточительно дают на чай, слишком легко снимаются с места, неизвестно куда: пустые люди, не заслуживающие доверия. Наряду с пивной, в жизни Явы большое место занимает, разумеется, ближайший дом терпимости. Малакэ рисует его подробно, беспощадно и вместе с тем замечательно человечно.

Явайцы глядят на мир снизу, ибо опрокинуты навзничь на самое дно общества; к тому же они вынуждены ложиться на спину и на дне шахты, чтобы рубить или сверлить камень над собою. Это особая перспектива. Малакэ хорошо знает её законы и умеет пользоваться ими. Работа в шахте изображена скупо, без утомительных деталей, но с замечательной силой. Так не напишет художник-наблюдатель, хотя бы он десять раз спускался в шахту за техническими подробностями, которыми столь любит щеголять, например, Жюль Ромен. Так может написать лишь бывший шахтёр, оказавшийся большим художником.

Хотя и с социальной подоплёкой, роман ни в каком случае не имеет тенденциозного характера. Он ничего не доказывает, ничего не пропагандирует, как многие произведения нашего времени, когда слишком многие подчиняются команде также и в области искусства. Роман Малакэ – “только” художественное произведение. И в то же время мы на каждом шагу чувствуем конвульсии нашей эпохи, самой грандиозной и чудовищной, самой значительной и деспотической, какую знала до сих пор человеческая история. Сочетание непокорного лиризма личности со свирепым эпосом эпохи создаёт, пожалуй, главное очарование этого произведения.

Незаконный режим длился годами. Директор англичанин без одного глаза и без руки, всегда пьяный, угощал в затруднительные моменты жандармского бригадира вином и сигаретами. Явайцы без бумаг продолжали работать в опасных штольнях, напивались у мадам Мишель, а при встрече с жандармами прятались на всякий случай за деревьями. Но всему наступает конец.

Механик Карл, сын венского булочника, бросил самовольно работу в ангаре, гуляет под солнцем по прибрежному песку, слушает морскую волну, перекликается со встречными деревьями. В посёлке соседнего завода работают французы. У них свои домики, с водой и электричеством, свои куры, кролики и свой салат. На этот оседлый мир Карл, как и большинство явайцев, взирает без зависти, скорее с оттенком презрения. Они “потеряли чувство простора, но приобрели чувство собственности”. Карл сорвал прут и рассекает им воздух, ему хочется петь, но у него нет голоса и он свистит. Тем временем в шахте происходит обвал, убито двое: русский Малинов, который отвоевал будто бы у большевиков Нижний Новгород, и араб Алахасид бен Калифа. Джентльмен Яковлев, бывший первый ученик московской консерватории, совершает грабёж у русской старухи Софии Фёдоровны, вдовы мнимого генерала, колдуньи, накопившей несколько тысяч франков. Карл случайно заглядывает в открытое окно, и Яковлев наносит ему удар поленом по голове. Так в жизнь Явы врывается катастрофа, ряд катастроф. Отчаяние старухи беспредельно и отвратительно. Она поворачивается спиною к миру, отвечает бранью на вопросы жандарма, сидит на полу без пищи, без сна, день, два, три, раскачиваясь из стороны в сторону в собственных нечистотах, окружённая роем мух.

Грабёж вызывает заметку в газете: Где консулы? Почему не бодрствуют? Жандарм Карбони получает циркуляр о необходимости строжайшей проверки иностранцев. Ликёр и сигареты Джона Кэригана на этот раз не действуют. “Мы во Франции, господин директор, и мы должны сообразовываться с французскими законами”. Директор вынужден телеграфировать в Лондон. Ответ гласит: закрыть шахту. Ява прекращает своё существование. Явайцы рассеиваются, чтобы скрыться в новых щелях.

Малакэ чужда литературная чопорность: он не избегает ни крепких слов, ни терпких сцен. Нынешняя литература, особенно французская, вообще позволяет себе на этот счёт неизмеримо больше, чем осуждённый ригористами старый натурализм эпохи Золя. Было бы смешным педантством мудрствовать на тему, хорошо это или плохо. Жизнь стала более обнажённой и беспощадной, особенно со времени мировой войны, которая разрушила не только многие соборы, но и многие условности; литературе не остаётся ничего, как равняться по жизни. Но какая разница между Малакэ и другим французским писателем, который прославился несколько лет тому назад книгой исключительной откровенности! Я говорю о Селине. Никто до него не писал о потребностях и функциях бедного человеческого тела с такой физиологической настойчивостью. Но рукой Селина водит ожесточённая обида, которая опускается до клеветы на человека. Художник, врач по профессии, как бы хочет внушить нам, что человеческое существо, которое вынуждено совершать такие низменные отправления, ничем не отличается от собаки или осла, кроме разве большей хитрости и мстительности. Это ненавистническое отношение к жизни подрезало крылья искусству Селина: дальше первой книги он не пошёл. Почти одновременно с Селином быстро прославился другой скептик Мальро, который искал для своего пессимизма оправдания не внизу, в физиологии, а наверху, в проявлениях человеческого героизма. Мальро дал одну или две значительные книги. Но ему не хватает внутреннего стержня, он органически стремится прислониться к внешней силе, к установленному авторитету. Отсутствие творческой независимости отравляет его последние произведения ядом фальши и делает их негодными к употреблению.

Малакэ не боится низменного и вульгарного в нашей природе, ибо, несмотря на всё, человек способен к творчеству, к порыву, к героизму, – и они вовсе не бесплодны. Как все подлинные оптимисты, Малакэ любит человека за заложенные в нём возможности. Горький когда-то сказал: “Человек – это звучит гордо!” Малакэ не повторил бы, может быть, столь дидактической фразы. Но именно такое отношение к человеку проходит через весь его роман. У таланта Малакэ есть два надёжных союзника: оптимизм и независимость.

Мы назвали только что Максима Горького, другого певца босяков. Параллель напрашивается сама собою. Я живо помню, как поразил читающий мир первый большой рассказ Горького “Челкаш” (1895 г.). Из социального подполья молодой бродяга сразу выступил на арену литературы мастером. В дальнейшем творчестве Горький, в сущности, не поднимался над уровнем своего первого рассказа. Малакэ не менее поражает уверенностью первого выступления. О нём нельзя сказать: подающий надежды. Он законченный художник. В старых школах новичков пропускали через жестокие испытания, – пинки, запугивания, издевательства, – чтобы в кратчайший срок дать им необходимый закал. Вот такой закал дала Малакэ, как до него Горькому, сама жизнь. Она швыряла их из стороны в сторону, била об землю и спиной, и грудью и после такой обработки выбросила готовыми мастерами на писательскую сцену.

Но какая в то же время огромная разница между их эпохами, между их героями, между их художественными приёмами! Босяки Горького – это не отстой старой городской культуры, а вчерашние крестьяне, которых ещё не впитал в себя новый промышленный город. Бродяги весенней поры капитализма, они отмечены печатью патриархальности и почти наивности. Политически ещё совсем молодая Россия была беременна в те дни своей первой революцией. Литература жила тревожными ожиданиями и преувеличенными восторгами. Босяки Горького окрашены предреволюционным романтизмом. Полстолетия не прошло даром. Россия и Европа пережили ряд политических потрясений и самую страшную из войн. Большие события несли с собой большой опыт, главным образом горький опыт поражений и разочарований. Бродяги Малакэ – продукт зрелой цивилизации. Они смотрят на мир менее удивленными, более искушёнными глазами. Они не национальны, а космополитичны. Босяки Горького странствовали от Балтийского моря до Чёрного или до Сахалина. Явайцы не знают государственных границ; они одинаково свои или одинаково чужие в шахтах Алжира, в лесах Канады или на кофейных плантациях Бразилии. Лиризм Горького – певучий, иногда сентиментальный, часто декламаторский. Не менее напряжённый по существу, лиризм Малакэ гораздо более сдержан по форме и дисциплинирован иронией.

Французская литература, консервативная и исключительная, как и вся французская культура, медленно ассимилирует новые слова, которые сама же творит для всего мира, и достаточно замкнута для иностранных влияний. Правда, со времени войны во французскую жизнь вошла струя космополитизма. Французы стали больше ездить, лучше изучать географию и иностранные языки. Моруа ввёл в литературу стилизованного англичанина, Поль Моран³⁸² – ночные кафе всех частей света. Однако на этом космополитизме – несмываемая печать туризма. Совсем иное дело Малакэ. Он не турист. Из страны в страну он передвигался обычно способом, который не одобряется ни железнодорожными компаниями, ни полицией. Он кочевал под всеми географическими широтами, работал, где мог, подвергался преследованиям, голодал и впитывал в себя впечатления нашей планеты вместе с атмосферой шахт, плантаций и дешёвых пивных, где международные парии щедро расходуют свой скудный заработок.

Малакэ – аутентичный французский писатель; он владеет французской техникой романа, самой высокой в мире, не говоря уже о совершенстве языка. Но он не француз. Я заподозрил это при чтении романа. Не потому, чтобы в тоне повествования чувствовался иностранец, посторонний наблюдатель. Нет, где на страницах книги выступают французы, это подлинные французы. Но в подходе автора – не к Франции только, а к жизни вообще – чувствуется “яванец”, поднявшийся над Явой. Это несвойственно французам. Несмотря на все потрясения последней четверти столетия, они слишком оседлы, устойчивы в привычках, в традициях, чтобы взглянуть на мир глазами бродяги. На мой письменный запрос автор ответил, что по происхождению он поляк. Об этом следовало догадаться без запроса. Введение романа сосредоточено на силуэте польского юноши, почти мальчика, с льняными волосами, голубыми глазами, жадностью к впечатлениям, с втянутым от голода животом и неблаговоспитанной привычкой сморкаться в пальцы. Это Манек Бриля. Он покидает Варшаву под полом вагона-ресторана, с мечтой о Томбукту³⁸³. Если это не сам Малакэ, то его брат по крови и духу. Манек провёл в странствиях больше десяти лет, многому научился и возмужал; но не растратил душевной свежести, а, наоборот, накопил ненасытную жадность к жизни, о чём непрерывно свидетельствует его первая книга. Будем ждать второй. Паспорт Малакэ, видимо, и сейчас ещё не в полном порядке. Но литература уже дала ему все права гражданства.

Л.Троцкий

7 августа 1939 г.

Койоакан


Предисловие к украинскому изданию³⁸⁴

Украинские друзья в Канаде предложили мне издать мои последние статьи по украинскому вопросу отдельной брошюрой. Разумеется, это предложение я принял с большой радостью. Я прошу лишь украинских читателей помнить, что они имеют перед собой не систематическое изложение украинского вопроса в его целом, а лишь попытку обоснования центральной политической задачи момента.

Статьи написаны до наступления Германии на Польшу³⁸⁵. Но это, на мой взгляд, вовсе не делает статьи устаревшими. В известном смысле наоборот: превращение Польши в театр военных действий и сближение Берлина с Москвою³⁸⁶ придаёт украинскому вопросу исключительную остроту. Германская ориентация части украинцев обнаруживает одновременно и свою реакционность, и свой утопизм. Остаётся лишь революционная ориентация. Война бешено ускоряет развитие. Чтоб не быть застигнутыми врасплох событиями, необходимо своевременно занять ясную позицию по украинскому вопросу.

Л.Троцкий

Койоакан

6 сентября 1939 г.


Москва мобилизует

Москва мобилизует, и все спрашивают себя: против кого? Этого не знает ещё сегодня и Кремль. Одно ясно: германо-советский пакт облегчил разгром Польши, но совершенно не обеспечил нейтралитет Советскому Союзу. Польская армия оказалась слабее, чем многими предполагалось. Сейчас в Париже и Лондоне, несомненно, с интересом и без чрезмерной тревоги наблюдают продвижение германских войск к границам Советского Союза. Дружба Сталина с Гитлером требует дистанции. Полный разгром Польши может оказаться фатальным для германо-советского пакта. Упёршись в границы Украины и Белоруссии, Гитлер предложит Сталину придать их свежей “дружбе” более активный характер. Одновременно он сможет обратиться к Парижу и Лондону с предложением дать германской армии возможность двигаться дальше на Восток и изъявит полную готовность обязаться при этом в течение 25 или 50 лет (Гитлер охотно меняет пространство на время) не поднимать вопроса о колониях. В тисках двойного шантажа Сталину придётся сделать окончательный выбор. Ввиду приближения этого критического часа Кремль мобилизует. Чтобы оставить обе возможности открытыми, радиостанции Москвы дают на русском языке сведения, благоприятные западным демократиям, на немецком языке – благоприятные Германии. Трудно придумать более символическое выражение двойственности кремлёвской политики и личного характера Сталина. В какую сторону разрешится эта двойственность?

Сталин понимает, конечно, то, что понял даже экс-кайзер Вильгельм: именно, что при затяжной войне Гитлер идёт навстречу величайшей катастрофе. Но весь вопрос в сроках и темпах. По пути к пропасти Гитлер может не только разгромить Польшу, но и нанести СССР тяжкие удары, которые будут стоить кремлёвской олигархии головы. Свою голову эти господа ценят выше всего. Для её спасения они могут оказаться вынужденными пойти гораздо дальше по пути с Гитлером, чем они хотели в момент заключения пакта.

Препятствием на этом пути является, правда, крайняя непопулярность союза с фашистами в народных массах Советского Союза. На это прямо намекал в последней речи Молотов³⁸⁷, когда жаловался, что “упрощённая пропаганда” (т. е. вчерашняя пропаганда Коминтерна против фашизма) породила даже в СССР недоброжелательность к германо-советской комбинации. Об этом же свидетельствуют и упомянутые радиовещания на русском языке. Но с общественным мнением собственной страны Сталин надеется справиться при помощи дополнительных чисток: враждебность русских рабочих и крестьян, в отличие от враждебности Гитлера, остаётся ещё безоружной... Так, начав с роли интенданта при Гитлере, Сталин может оказаться его полупленником, полусоюзником.

Но не может же Кремль совершить новый резкий поворот, порвав советско-германский пакт и повернувшись в последнюю минуту против Гитлера? Для этого нужны были бы уже в ближайшее время очень серьёзные военные успехи Франции и Англии плюс радикальное изменение закона о нейтралитете в Соединённых Штатах³⁸⁸. Вряд ли и в этом случае Кремль сразу вступил бы в открытую войну с Гитлером. Но сосредоточение значительных сил Красной армии на западной границе позволило бы Сталину отклонить совершенно неизбежные новые домогательства Гитлера.

Связывать вопрос о направлении московской политики с идеями международного рабочего класса, задачами социализма, принципами демократии и пр. могут лишь совершенно безмозглые болтуны, либо же наёмные агенты Кремля. На самом деле московская политика полностью определяется борьбой правящей олигархии за самосохранение. Выбор пути будет обусловлен материальным соотношением сил двух лагерей и ходом военных операций в ближайшие недели. Вернее, может быть, сказать не “выбор пути”, а направление ближайшего зигзага.

Л.Троцкий

11 сентября 1939 г.

Койоакан


[Письмо Н.Бушу]³⁸⁹

30 сент[ября] 1939 г.

Дорогой господин Буш!

Я Вам очень признателен за лестные слова о моей статье³⁹⁰ и рад тому, что вы сохранили благоприятное воспоминание о нашей общей работе.

Вторую статью я пошлю в русском оригинале моему постоянному переводчику господину Маламуту, который доставит вам лучший перевод, чем мы можем сделать здесь.

Основное содержание второй статьи: преступления (подлоги, ложные обвинения, убийства, в частности, отравления, доведение противника до самоубийства) как обычный метод политики Сталина. Последнее письмо, написанное, точнее, продиктованное Лениным перед вторым ударом, было письмо к Сталину о разрыве с ним личных и товарищеских отношений³⁹¹. Необходимо привести известную фотографию, изображающую больного Ленина и Сталина на скамье в Горках. Эта фотография представляет замечательный документ: Сталин заставил снять себя на скамье с Лениным, который уже порвал с ним все отношения, но неспособен был обороняться.

Центральный эпизод, вокруг которого всё остальное будет вращаться – это сообщение Сталина в Политбюро о том, что Ленин потребовал доставить ему яду, так как он чувствовал, что идёт навстречу второму удару³⁹². Эпизод этот никогда не был опубликован и освещается новым светом после московских процессов. Роль ядов в жизни сталинского Кремля ярко обнаружилась на московском процессе в марте 1938 г. По этому процессу были расстреляны самые доверенные врачи Кремля (старики Левин, Плетнёв³⁹³ и Казаков³⁹⁴), в качестве “отравителей”. Их обвиняли, в частности, в том, что они ускорили смерть писателя Горького. На процессе раскрылась атмосфера, аналогию которой можно найти только в эпоху разложения Рима или в эпоху Возрождения. Я дам краткие сопоставления с эпохой Нерона и Борджиа. Статью можно будет даже назвать “Борджиа в Кремле”. Мне думается, что следовало бы дать фотографии более выдающихся большевиков, которые пали жертвой мстительности Сталина (убиты по суду, убиты тайно, отравлены, доведены до самоубийства).

Известное место в статье займёт Ягода, бывший начальник ГПУ, который в течение 10 лет был главным инструментом Сталина по части убийств, отравлений и пр., а затем сам был расстрелян, как виновник неслыханных преступлений. Следовало бы дать его фотографию.

Большую часть статьи займут факты, эпизоды, личные характеристики. Основная мысль будет такова:

Сталин – единственный персонаж человеческой истории, который стал известен по имени в собственной стране только после того, как стал диктатором. Более законченного продукта “машины” нет и не может быть! В то же время непрерывная серия убийств, подлогов, самоубийств и пр. свидетельствует о внутреннем разложении машины, продуктом которой является Сталин, и предрекают его трагическую гибель³⁹⁵.

[Л.Д.Троцкий]


[Письмо Ч.Маламуту]

L.T[rotsky] to Molamuth. October 14, 1939³⁹⁶

Дорогой товарищ Маламут!

Посылаю вам первую часть рукописи³⁹⁷. Вторую и последнюю часть вышлю завтра воздушной почтой.

Перевод должен быть сдан в редакцию не позже 21 числа. Надеюсь, что Вы справитесь с этим делом. О гонораре я пишу Бушу, члену редакции.

Немедленно по переводе вышлите мне, пожалуйста, воздушной почтой копию первой части, а затем второй части, чтобы в случае каких-либо недоразумений я мог воздушной почтой или даже телеграммой внести необходимые поправки.

Возможно, что редакция захочет сделать какие-либо сокращения. Я не возражаю против этого, так как я обязался не переходить за пределы 4.500 слов. К вопросу о сокращениях хорошо было бы привлечь товарища Шахтмана, который хорошо знает исторические материалы и может быть очень полезен.

В одной из глав статьи имеются цитаты из стенографического отчёта о московском процессе в феврале 1938 г. (Бухарин, Рыков, Ягода и пр.).

Для удобства перевода я достал здесь английскую стенограмму процесса³⁹⁸ и но полях рукописи указываю карандашом страницы, на которых Вы можете найти соответственные цитаты.

Жму сердечно руку.

[Л.Д.Троцкий]

14 октября 1939 г.

Койоакан.