Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материала

Документы

Содержание Глава 4. Человеческое мышление – система.

Подобный материал:

• Томаса Манна "Иосиф и его братья", 2744.62kb.
• Размышления по книге Т. Манна "Иосиф и его братья", 326.82kb.
• Контрапункт в историко-теоретических воззрениях генриха манна и томаса манна, 314.18kb.
• Андрей тарковский и томас манн, 1693kb.
• Иосиф и его братья, 1766.45kb.
• [Происхождение и юные годы, 60.87kb.
• Творчество Томаса Манна, Эриха Марии Ремарка, Германа Гессе. 15. литература, 49.04kb.
• Имя Томаса Джефферсона одно из самых почитаемых среди американского народа, оно стоит, 784.58kb.
• Братья Грим Аэроплан Братья Грим Кустурица Братья Грим Барабан Браво Весенний день, 129.19kb.
• Курс, 2 семестр (ЗО) Список литературы для чтения по курсу: Иосиф Бродский, 25.62kb.

Глава 4. Человеческое мышление – система.

Вряд ли, погруженному в культурологические проблемы, Иозефу приходилось когда-либо задумываться об эволюции жизни на Земле, или о происхождении человека. Эти вещи традиционно находились за гранью интересов просвещенных касталийцев, предпочитавших заниматься исследованиями достижений человеческого духа, и не очень интересовавшихся феноменами Природы.

Сам образ мысли касталийцев, привитый им с младых ногтей, не позволял им направлять внимание на проблемы биологических наук. Естественно, что будучи примерным касталийцем, прекрасно образованный Иозеф слабо представлял себе историю происхождения человека, и не склонен был над этим задумываться.

Очевидно, что пренебрегая творениями Природы, касталийцы жертвовали очень многим, поскольку зачастую удивительные ее построения превосходят творения человеческого разума и духа.

Обеднял свою жизнь и Иозеф, хотя если бы он все же посвятил этой отрасли знания часть своего времени, построив одну из своих партий на основании идеи происхождения видов, или экосистем, вся Игра в бисер, несомненно, получила бы мощнейший творческий толчок.

Ведь стремясь к универсализации Игры, включая в нее музыку, астрономию, грамматику, физику, алхимию, элита упорно оставляла за скобками удивительную знаковую систему органической жизни.

К своему удивлению, я обнаружил, что и куда менее изощренный в духовных вопросах Иосиф, был не менее отстранен от столь дорогих мне вопросов, как и его рафинированный двойник.

Впрочем, у него были на это не менее веские причины, чем у Магистра Игры. Во-первых, подобной отстраненности от сомнительных исследований требовал грозный бог его отцов, о котором недвусмысленно говорили, что именно он создал мир, животных, а затем человека. А любознательность Иосифа по этому поводу, несомненно, удовлетворялась элегантной притчей, объясняющей именно такой порядок творения. И Иосиф точно знал, что созданный последним человек, вошел в мир, в котором все было готово к его приходу, и в котором каждая букашка могла смело заявить ему о своем старшинстве, а значит превосходстве.

И совершенно невдомек было Иосифу, почему случилось так, что одни животные больше похожи на других, а сам человек во многом сходен с самыми презренными тварями (ну а современная медицинская практика, утверждающая, что свинья наиболее близка человеку по целому ряду физиологических показателей, и вовсе шокировала его своей непристойностью).

Кстати, промелькнувшая мысль о родстве образа мыслей Иосифа и Иозефа, побуждает меня позволить себе некоторую вольность. Вольность эта выразится в небольшом культурологическом отступлении.

На самом деле человеческая культура содержит в себе удивительный парадокс, который должен обескураживать всех тех, кто пытается говорить о более или менее высоком уровне цивилизации.

Так, Иосиф несомненно считал себя человеком умным и образованным, носителем высокой культуры. Он презрительно относился к тем своим современникам, которые свято верили в то, что природа неразрывно связана с человеком, и человек является ее неотъемлемой частью.

Он не только свысока, но и весьма неодобрительно смотрел на попытки изысканных египтян создать систему, демонстрирующую взаимосвязь трех начал – животного, человеческого и божественного, каждое из которых появляется в результате слияния двух других. Такая мысль казалась ему кощунственной, и связывалась непременно с похотливым козлом Биндиди. Благочестивый Иосиф даже не мог заставить себя вдуматься в это предположение, настолько противно оно было его образу мыслей.

Мы же можем попутно отметить, что он отвергал подобную гипотезу с позиций культурного превосходства (как делали это еще много веков спустя и иудеи и христиане).

Читатель, несомненно, уже догадался, что я веду разговор к тому, что сейчас большая часть «культурного» человечества свысока и презрительно сморит на архаичные представления самого Иосифа. Ведь она убеждена в том, что человек действительно стал логическим продолжением эволюции, имевшей место на Земле, а значит приходится более или менее близким родственником разнообразным животным тварям.

Что же выходит? Мы, традиционно исходя из предположения, что культуры можно расставить по некоторому ранжиру, часто пытаемся поставить на одну ступеньку культуру Древнего Египта, на ступеньку выше – культуру Иосифа (ведь именно она, в несколько модифицированном виде, много столетий господствовала в вышедшей из дикого состояния Европе), а увенчать эту небольшую пирамидку ступенькой, на которой находимся мы сами. Такое построение красиво и логично на первый взгляд. Однако, Иосиф посчитал бы нас с вами духовно убогими безбожниками, а египтяне нашли бы, что наши с вами воззрения не слишком отличаются от их собственных.

Все это и так взрывает и перемешивает красивое и стройное сооружение. Добавлю также, что с точки зрения египтян, Иосиф Прекрасный был лишь «грязным зайцем пустыни», а, следовательно, существом, стоящим на заведомо низшей ступени развития. Естественно, такое существо обладало и примитивной системой взглядов.

Таким образом, мы можем убедиться в том, насколько призрачны наши современные представления о поступательном развитии культуры (даже в рамках отдельных цивилизаций).

Впрочем, как раз сейчас я собираюсь вернуться в наш собственный мир, в наше собственное представление о протекавших на Земле процессах. Вернуться затем, чтобы к вящему неудовольствию Иосифа, поговорить об эволюции и происхождении человека. Разумеется, я не буду смущать благочестивого молодого еврея ссылками на белых павианов, ибисоголовых богов и прочую нечисть. Мой дискурс будет куда более абстрактным и отвлеченным, за что Иосиф, сам большой любитель абстракций, как и его названный брат Иозеф, вполне мог отнестись к моим суждениям снисходительно.

Главной посылкой для этого дискурса будет мысль о том, что человеческое мышление и человеческое сознание стало одним из результатов эволюции органической жизни, имевшей место на планете Земля.

Я думаю, что такая позиция не вызовет резкого отторжения у читателя.

Так или иначе, сегодня ученые достоверно выяснили, насколько близки нам наши звериные родичи – человекообразные обезьяны. Они построили немало схем, демонстрирующих естественное происхождение человека разумного.

Ученым также известно, что цепочки создания и перевоплощения видов протягиваются очень далеко вглубь времен и связывают родственными узами многих, из обитающих нынче на Земле. Существуют разумные и обоснованные предположения насчет того, каким образом формировались эти цепочки, и почему особь одного вида может иметь в своем потомстве через некое число поколений особь другого вида.

Бурное же развитие генетики показало всем, что все живое объединено единым механизмом передачи наследственной информации, что является несомненным свидетельством родства всего сущего.

Да что говорить о достижениях науки, если сегодня даже самые крайние противники теории эволюции, даже самые ортодоксальные приверженцы различных религий, плохо воспринимающих научные истины, вовсю пользуются опробованными на животных лекарствами, в случаях, когда речь идет об угрозе собственному здоровью. И в этих случаях абстрактные разговоры об особом происхождении человека отступают на второй план, а наша общность с меньшими братьями воспринимается, как нечто само собой разумеющееся.

Впрочем, те, кто не слишком доверяют современной медицине, и пользуются средствами, доставшимися нам в наследство еще со времен легендарного Иакова, демонстрируют еще более удивительный феномен. Они умудряются восстанавливать здоровье с помощью растительных и животных компонентов, что убедительным образом доказывает то, что активные вещества этих компонентов несомненно влияют тем или иным образом на процессы, протекающие в организме человека. Мало того, что это прямо говорит в пользу единства всего живого, это еще и ставит перед нами неразрешимую загадку – каким образом в растениях, которые существовали за миллионы лет до появления человека, оказались вещества, непосредственным образом влияющие на его жизнедеятельность? Вот уж воистину чудо из чудес!

Однако, мы отвлеклись. Из учебников биологии мы знаем, что отдельные удачные находки Природы повторяются затем не раз и не два. Подобный феномен мы можем наблюдать и в работе отдельных органов у различных видов животных, и в работе физиологических систем, и в образовании экологических цепочек, и в механизмах приспособления к окружающей среде. Наиболее ярким примером последнего, к примеру, является конвергенция, которая наблюдается у особей различных видов, живущих в одинаковых условиях. Вообще же, потенциал каждой «новинки» максимально используется в разных вариантах и сочетаниях на разных «этажах» эволюции.

Возможно, этот феномен объясняется спецификой органической жизни, ведь на всей планете она развивается в сходных условиях, а значит, учитывая то, что ее системы сложены из схожих элементов, на аналогичные «вызовы» разные системы будут отвечать адекватным образом.

Возможно также, что эта связь более глубока и присуща всем самоорганизующимся системам.

А что же человек? Поскольку мы уже договорились, что он является плодом эволюции, то резонно предположить, что и в его жизнедеятельности можно обнаружить аналогии с уже известными механизмами.

Правда в сфере физиологии редко можно найти истинное «дублирование» какой-нибудь находки, чаще речь идет просто о наследовании признака от предков. Однако если оно все-таки существует, то почему бы не поискать его на разных уровнях, в том числе в сфере человеческого сознания и человеческого мышления.

Конечно, делая такое предположение, и рискую впасть в излишнюю вульгаризацию, подобную той, в которую впал в свое время Иаков, когда сумел так ловко обмануть старого Лавана с помощью хитрости, о которой пастухи позднейших времен слагали легенды. Ведь по простоте душевной патриарх (самонадеянно отставив божий промысел на время на второй план) посчитал, что овца, увидевшая полосатый прутик, всенепременно и обязательно будет зачинать крапчатое потомство, связав, таким образом, однозначно и недвусмысленно тонкую материю разума, пусть и бараньего, с процессом деторождения.

Впрочем, Иакова, наверное, оправдывает то, что для него оба эти процесса были весьма таинственны, и трудно даже сказать, какой из них он считал более загадочным.

Также оправданием ему в какой-то мере может служить и то, что во времена куда более поздние и просвещенные, а именно в золотой античности, греки наивно полагали, что успех Иакова вполне может быть повторен и в случае с собственным потомством, для чего водружали перед ложем беременных женщин прекрасные изваяния.

Нет, мы не можем и не должны допустить подобной вульгаризации, которая хотя и притягивает нас своей простотой, однако, несомненно, отдаляет от истины, поисками которой мы так усердно занимаемся.

Собственно, я и не хотел грубо и напрямую связывать разум с работой иных органов, а лишь высказал предположение о том, что он по своей природе может быть равен всему сущему (разумеется, эта мысль не слишком нова, ее и сейчас, вслед за мудрецами древности, часто повторяют философы). Будучи же равным миру, он вполне может работать в соответствии с теми же схемами, которые однажды именно для мира и были выработаны (по крайней мере, для мира органического).

Уподобив разум Природе, мы опять вынуждены ненадолго вернуться к вопросу о механизмах и движущих силах эволюции.

Конечной целью эволюции является, очевидно, создание стабильных органических систем. Иначе чем же объяснить существование естественного отбора и приспособляемости к окружающей среде. К выживанию, а значит, к стабильности, стремится каждая особь, каждая популяция, каждый вид, каждая экосистема. И наш мир поощряет это стремление. Чем прочнее, надежнее, или чем гибче система, тем больший отрезок времени отводится ей на сцене истории. В борьбе за стабильность органические системы научились многому. Они умеют конкурировать и сосуществовать друг с другом. Они умеют вырабатывать в себе качества, позволяющие занимать уникальные экологические ниши; умеют быть автономными и независимыми от изменений внешнего мира; умеют вступать в союз с другими системами, и т.д.

Для реализации этих умений у видов вырабатывались различные признаки. Будь-то, необычайная плодовитость, умение жить в двух средах, чувствительные органы, теплокровность …, продолжать можно бесконечно.

Особняком в этом длинном ряду стоит разум. Он тоже, безусловно, является одним из признаков, обеспечивающих стабильность, и мы видим как варьируется его значение для выживания у различных видов. Появляясь в качестве незначительного фактора, он, постепенно, становится одним из многих важных, а далее приобретает чуть ли не привелегированное положение.

Апогея этот процесс достигает у человека. У него разум играет уже главенствующую роль среди факторов, способствующих стабильности и выживанию. Именно разум дает возможность человеку вначале приспособиться к изменчивым условиям обитания, а затем и научиться менять эти условия по своей мерке. И если сейчас наш разум часто бывает отвлеченным и абстрактным, решая проблемы, связанные с выживанием в условиях общества (своеобразная внутривидовая конкуренция), то изначально, задачи, которые он решал, обеспечивали выживание и процветание всего вида.

Ведь не секрет, что именно разум позволил человеку, сильно страдающему от перепадов температур и изменений климата, слабому физически и производящему на свет одного-единственного детеныша (который еще лет десять-двенадцать не способен к самостоятельной жизни), не только нарастить свою численность, но и распространить ареал своего обитания практически на весь земной шар, освоив самые разные климатические и ландшафтные зоны.

Сейчас трудно найти такой вид, который был бы столь же вездесущ, как человек, и положение которого было бы столь стабильно. И тем более, не найти такого вида, который был бы обязан своим преимущественным положением разуму. И это при том, что природа демонстрирует нам богатый набор механизмов, которые позволяют животным наращивать свое количество и расселяться на различных территориях.

Таким образом, разум, с одной стороны, стоит в длинном ряду факторов, обеспечивающих стабильность органических систем. А с другой стороны, достигнув у человека наивысшей мощи, он ярко продемонстрировал свое безусловное потенциальное преимущество над всеми остальными изобретенными природой механизмами.

В результате, человеческий разум занимает на Земле уникальное положение. Он одновременно и включен в систему органической жизни, и представляет собой нечто, качественно от нее отличающееся.

Так, человеческий разум, будучи плодом эволюции, оказался сопоставим с самой эволюцией по уровню решаемых задач. И это невиданное положение дает нам основание предположить, что его работа может быть организована на тех же принципах, которые были использованы (или прошли успешную апробацию) в ходе развития органической жизни на Земле.

Подобно тому, как современный человек лепит компьютерные программы, используя свой собственный образ (или, по крайней мере, стремится к этому); подобно тому, как Бог Иосифа и Иакова в свое время создал по своему образу и подобию Адама, эволюция, на данном историческом отрезке, создала нечто, по образу и подобию своему, с тем, чтобы ЭТО могло ставить и решать задачи по уровню не уступающие тем, которые до сих пор были доступны лишь самой Природе.

Если вспомнить принципы организации работы самого мозга, то нетрудно убедиться, что даже с чисто физиологической точки зрения, он представляет собой комбинацию функций на разных уровнях с работой целостной структуры. Нейрофизиолог Роуз пишет об этом следующим образом:

«…Если под уровнем понимать масштаб, как это делает Чёрчленд, то сколько нейронов и синапсов содержат или представляют одиночное воспоминание? Даже если отвергнуть идею клеточного алфавита памяти, обсуждавшуюся в главе 9, то и в других коннекционистских теориях подразумевается, что местом памяти служит отдельный, хотя и разбросанный клеточный ансамбль. Судя по тому, что во всех биохимических экспериментах выявляются измеримые сдвиги в относительно больших участках мозга (гиппокампе, IMHV и т.п.), такой ансамбль имеет порядочные размеры, иначе эти сдвиги нельзя было бы обнаружить при разрешающей способности наших приборов. Опыты с повреждением мозга говорят о том, что энграмма не может быть локализована в какой-то одной его области. Но я считаю возможным пойти дальше и утверждаю, что в некотором важном смысле память и вовсе не заключена в каком-то небольшом наборе нейронов, а должна пониматься как свойство всего мозга и даже целого организма. Чем можно оправдать столь парадоксальный вывод после всего, что говорилось в главах 10 и 11 о возможности локализации клеточных изменений в небольших участках мозга? Дело в том, что место первичного изменения не эквивалентно локализации свойства, которое в результате изменяется. Вернемся к аналогии с магнитофоном. Когда я записываю на ленту музыкальный фрагмент, его энграммой служат изменения магнитных свойств ленты, но для того, чтобы использовать эти свойства – воспроизвести музыку, - недостаточно одной только ленты, необходимы головка, электронная система и динамик, которые собственно и образуют аппарат. Именно это я имею в виду, когда говорю, что идентификация места хранения, т.е. энграммы, - не то же самое, что выяснение механизма или места воспроизведения. Поэтому уровень, на котором возможно понимание памяти, - это уровень системы в целом».¹⁸

Из этого соображения, очевидно, и следует исходить, пытаясь описать механизмы, задействованные в обеспечении работы нашего мышления.

Итак, я предполагаю, что работа мышления так же, как и органическая жизнь, основана на существовании в нем элементов и их многоуровневых систем.

И если элементы органических систем нам хорошо известны, то «виртуальные» элементы нашего сознания более чем неопределенны. Нам трудно выделить их в силу самой специфики нашего системного мышления. Ведь системы, а следовательно и наши образы, целостны. Ну а выяснить с помощью простой рефлексии, где же часть, и что такое целое, будет для нас делом достаточно трудным. Однако, несмотря на эти трудности, представить о чем идет речь мы можем вполне.

Большинство из нас воспринимает окружающий мир с помощью пяти органов чувств. Мы привыкли к этому с рождения, и считаем такое положение вещей вполне естественным. Органы чувств совершенно не воспринимаются нами, как нечто изолированное друг от друга, кроме разве что особых случаев.

Попробуем мысленно проверить это утверждение. Представьте себе следующую картину: август, берег моря, песчаный пляж; или, совершенно другую: февраль, метро, час пик.

У большинства читателей в голове наверное уже возникло два ярких образа. В первом случае вспомнились приятное тепло, шелест волн, солоноватый ветерок, вкус южных фруктов, сине-зелено-черное, уходящее до горизонта вдаль, море. Во втором – особый «запах метрополитена», шум уходящих и прибывающих поездов, вкус жвачки, вид несущейся толпы, незабываемые ощущения от толчков, пинков и рывков.

Стоит наверное добавить, что у каждого эта картина будет окрашена еще и яркими красками настроения, сопутствовавшего ему в эти памятные минуты.

Надо сказать, что человек в таком восприятии действительности отнюдь не уникален. Исследуя механизмы памяти у цыплят, Стивен Роуз абсолютно точно определил, что в их воспоминаниях неразрывно связаны между собой цвет, форма и вкус предлагаемой бусины-лжекорма. Более того, цыпленок в своих дальнейших действиях ориентируется именно на целостную картину воспоминания, а горечь предложенной бусины ассоциируется и с ее круглой формой, и с красным цветом.

Кстати, и мы восстановим описанный выше ряд впечатлений лишь в том случае, если начнем задумываться над тем, что же мы собственно вспомнили. Сама же картина будет единой и неразрывной, и каждая ее часть, будь-то вкус, запах, или настроение, окажется совершенно неотъемлемой – мы просто не сможем исключить ее из своего воспоминания даже усилием воли.

Это значит, что в нашем сознании пейзажи, запахи, звуки, вкусы, ощущения не живут раздельно, они тесно связаны и переплетены, и одно не мыслится без другого. С другой стороны, мы твердо знаем, и это дает нам возможность путем рефлексии разложить единую картину на составляющие, что наши глаза видят, уши слышат, нос обоняет, и все эти процессы происходят независимо друг от друга.

Таким образом, наши сиюминутно воспринятые образы, подобно некоему организму, с одной стороны представляют собой единое целое, а с другой, оказываются сложенными из неких элементов, каждый из которых независимо поставляется сознанию каким-либо органом чувств. Каждый из таких сиюминутных образов можно считать системой, ибо в нем наличествуют ее главные атрибуты – взаимосвязь всех элементов, внутренняя гармоничность, целостность.

Поскольку с этими системами работает наше сознание, и разговор о них красной нитью пройдет через все оставшееся повествование, мне кажется уместным придумать для них специальное название.

Возможно, названием, которое отразит сущность этих систем, станет слово «картина». В русском языке оно являет собой пример многозначности, представляя собой и живописное полотно, и наблюдаемую сцену, и художественный фильм …, в его значениях можно порыться ещё, но, на мой взгляд, это не имеет смысла. При этом каждое из значений этого слова сохраняет его главную сущность – описание целостности, состоящей из фрагментов. Это же, как нельзя лучше подходит и для описания систем сознания, тем более, что человек, у которого зрение доминирует над остальными органами чувств, часто стремится в визуализации образов.

Другими примерами мыслительных систем, уже на другом уровне, могут служить видимые, слышимые или чувственные картины.

В частности, ученым достаточно хорошо известен механизм формирования зрительных образов. Вкратце его можно описать следующим образом. На сетчатке существуют рецептивные поля, за восприятие которых отвечают определенные клетки головного мозга. С помощью рецептивных полей целостное изображение разбивается на участки-фрагменты.

При этом сами поля также представляют из себя сложную структуру, состоящую из разделенного центра и периферии, благодаря чему могут еще дальше дискретизировать изображение. Эта особенность позволяет нам различать горизонтальные и вертикальные линии, а также фиксировать их перемещения. Происходит это благодаря механизму, позволяющему разбивать, а затем заново собирать из фрагментов целостное изображение (вполне физиологичное решение Природы).

За определение вертикальных и горизонтальных линий в зрительной картине отвечают, соответственно, два вида простых клеток. Они уже, в свою очередь, передают свою фрагментарную информацию в сложные клетки. Каждая из последних непосредственно связана с несколькими простыми коллегами. Они работают уже с объектами более высокого порядка (различают движения контрастных линий на плоскости и т.д.). Механизм воссоздания целостной картины из элементов завершается благодаря точному проецированию отдельных рецептивных полей на особые участки коры головного мозга, что достигается за счет выверенного процесса передачи и преобразования отдельных информационных элементов, поступивших с сетчатки.

По схожему принципу расщепления и воссоздания картины работают и рецепторы, отвечающие за «раскраску» видимого изображения в цвета.

Разумеется, это изложение является крайне приблизительным и неполным (этого требует специфика работы), однако и оно позволяет судить о том, что механизмы, используемые мозгом для создания наблюдаемой нами сложной зрительной картины, построены на принципе объединения отдельных элементов в целостную картину.

Каждый элемент картины достаточно бессмысленен для сознания сам по себе, и каждый элемент обнаруживает свой смысл в сочетании с другими. Картина же выстроена по определенным законам, которые требуют включения в нее максимально большего количества возможных элементов для создания максимальной полноты.

Последнее соображение хорошо иллюстрирует эксперимент, результаты которого, в свое время, вызвали значительный резонанс.

В ходе этого эксперимента, исследователи посадили двух новорожденных котят в непрозрачные сосуды, расписанные в горизонтальную и вертикальную полосочку. На шею каждому котенку были надеты специальные воротнички, не позволявшие им видеть самих себя. Выяснилось, что вскоре зрительные клетки, отвечавшие соответственно за распознавание горизонтальных и вертикальных полосок у котят атрофировались (подобный эффект достигается лишь в младенческом возрасте, сформировавшейся кошке такая частичная утрата зрения не грозит).

Когда котят освободили из заточения, оказалось, что они с удовольствием играют с палочкой, однако лишь в том случае, если она находится в «нужной» плоскости, совершенно не замечая при этом палочек с «ненормальной» ориентацией.

Таким образом, система четко работала, основываясь на существовании тех потенциальных элементов, о которых она «знала». При этом ее ущербность, хорошо заметная стороннему наблюдателю, совершенно не воспринималась самим котенком. Это говорит о том, что «вертикальные» или «горизонтальные» элементы просто не имели доступа в эту систему, поскольку они не могли образовать в ней каких-либо связей.

Этот факт, пожалуй, стоит запомнить, поскольку результаты этого эксперимента, вполне можно экстраполировать и на работу более тонких механизмов мышления.

Так или иначе, мы, наверное, убедились в том, что в мозгу действительно используется принцип элементов и систем, причем используется в достаточно сложных и важных механизмах. Это делает более легитимным мое предположение о том, что наше мышление скроено по мерке эволюции.

Впрочем, к зрительным механизмам мы ещё вернемся, а пока хотелось бы высказать еще несколько соображений про поводу органической природы мышления.

В пользу моего предположения говорит также феномен памяти человека. Ведь в том случае, если бы элементы, или частицы информации, находились в ней в разрозненном, неупорядоченном состоянии, то процесс вспоминания чего бы то ни было превращался бы каждый раз в долгую и утомительную процедуру, учитывая реальное быстродействие человеческого мозга, и необходимость заглядывать в каждую «ячейку».

Несомненно то, что память организована, и организована по какому-то достаточно рациональному принципу. Об этом говорит, в частности, и феномен сна, или бессознательного вспоминания.

Задумаемся на секунду о том, как плавно и последовательно разворачиваются сложные картины наших сновидений. Они зачастую бывают комплексными, и включают в себя большое количество связанных друг с другом деталей. Очевидно, что если бы эти детали выуживались из памяти поодиночке, то хорошо знакомый нам сон был бы попросту невозможен.

Ну а если бы сон был невозможен, то не случилась бы с Иосифом-сновидцем та удивительная история, которой восхищаемся теперь мы, как восхищались ею её непосредственные участники, и потомки сыновей Израиля, ведшие свои прекраснословные беседы. Ведь не приснись Иосифу замечательные сны, вряд ли ожесточились бы так на него его братья, а не обладай он магической способностью разгадывать сны, вряд ли сделал бы он столь головокружительную карьеру. Да и начал он свою самостоятельную карьеру с того, что научился самым приятным и затейливым образом желать другим спокойной ночи, а значит и хороших сновидений.

Да, в истории Иосифа сны сыграли важнейшую роль. Он находился с ними просто на короткой ноге. Однако, и уважаемый читатель, даже если он находится от себя ночного на некотором отдалении, не может не признать, что какое-то значение сны имеют и для него.

В дальнейшем я еще посвящу снам и сновидениям отдельную главу, ну а пока хотелось бы лишь заметить, что сон, очевидно, представляет собой некое расслабленное, ничем не обусловленное размышление, в ходе которого человек расслабленно плавает по волнам ассоциаций. Собственно с ассоциациями напрямую связана и наша память, и мы погрешим против истины, если не предположим, что именно они являются ее главным, если не единственным механизмом.

А вот о том, что ассоциации теснейшим образом связаны с реализацией принципа картин и элементов в работе сознания мы поговорим несколько позднее.

И еще одно. Помните, мы говорили о том, что для отдельной особи, или другого элемента органических систем, практически невозможно автономное существование. Для обеспечения собственной стабильности ему обязательно необходимо войти в устойчивую систему. Очевидно, что нечто подобное наблюдается и с виртуальными элементами памяти. Их обособленное существование не только нерационально для работы мозга вообще, но и маловероятно из-за их неустойчивости.

Вполне естественно, что отдельные, не включенные ни в одну картину элементы, будут достаточно быстро вымываться из памяти. Естественно, что мы обладаем способностью забывать тысячи мелочей, иначе наша жизнь превратилась бы в сущий ад, подобно тому, какой она стала у обладателей суперпамяти, таких как Шерешевский. Последние, кстати, отмечают, что их способность основывается на умении связывать достаточно разрозненные элементы в искусственно созданную образную картину.

Так, рассуждая о свойствах памяти, мы нос к носу столкнулись с новым мысом нашего повествования. И нет возможности проигнорировать или обойти его. Следует подробно описать то, каким образом реализуются органические принципы в работе мышления.