Geum.ru

Томаса Манна "Иосиф и его братья"

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 3. Системы – основа мирового порядка.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   20

Глава 3. Системы – основа мирового порядка.




К счастью, наш мир неоднороден, или, по крайней мере, неоднороден сейчас. Благодаря этому поистине поразительному факту, я и имею сейчас возможность писать, а читатель читать эти строчки.

Мир удивительно неоднороден, однако спускаясь все ниже и ниже по лестнице структурных единиц, ученые обнаруживают, что число его первоэлементов не так уж велико, или, во всяком случае, обозримо. Впрочем, на это, а также на ограниченность количества фундаментальных законов, обратили внимание еще ученые, или правильнее будет сказать, мыслители, древности.

Их забавлял и беспокоил тот факт, что мир состоит из множества вещей, у каждой из которых есть своя сущность, и каждой из которых присвоено свое имя. Их поражала также способность вещей превращаться друг в друга, их ставили в тупик законченные эволюционные цепочки, например такая нехитрая, и, вместе с тем, удивительно сложная, как «кокон – бабочка – яйцо – гусеница – кокон».

Наблюдая за окружающим миром, мудрецы сделали немало открытий. А одно предположение можно смело поставить в один ряд с величайшими открытиями современной науке. Античным мыслителям пришло в голову, что весь мир – это лишь комбинация неких элементов-стихий, число которых весьма ограничено, и если как следует покопаться в любой вещи – обнаружится, что она целиком и полностью состоит из этих первочастиц.

От этой догадки было уже рукой подать до другого предположения – все многообразие окружающего мира не что иное, как следствие существования определенных общностей-систем, различие между которыми лежит в их внутренней структуре.

И действительно именно структурированность и систематичность мира делает его таким богатым и разнообразным. При этом, говоря о разнообразии, мы в первую очередь вспоминаем об окружающей нас «объективной реальности», однако, и это может показаться удивительным, но та же мысль с древнейших времен лежала в основе общественно-политической жизни человека.

А уж когда человеческая цивилизация доросла до уровня городов и государств, эта мысль стала доминировать не только в политике, но и в общественном сознании.

Вспомним несколько наиболее ярких примеров. С образованием в Китае знаменитой Поднебесной империи, рождается один из первых примеров основанной на этом соображении идеологии. Китайцы, ничтоже сумняшеся, утверждали, что Земля суть квадратная лепешка, а небо – лепешка круглая. Причем круг неба вписан в квадрат Земли таким образом, что уголки ее остаются снаружи. Естественно, что в такой модели, на все народы, населяющие квадрат Земли неба хватить не могло, а уж из этого соображения вполне естественно вытекло то, что под небом находится Поднебесная (отсюда и название), а народы обитающие за ее пределами (лишенные неба) недостойны и самого звания людей.

Итак, мы видим, что Мир в сознании среднестатистического китайца отождествляется с государственной структурой империи – четко работающей, отлаженной системой. То же, что не структурировано, что не стало системой (по мнению китайцев, разумеется), и миром в полном смысле этого слова являться не может.

Случаен ли этот посыл, что политический (глобальный) мир – это знакомая структура, или история человечества знает и другие подобные примеры? В общем, можно сказать, что такая мифологема достаточно широко была распространена в мире. Но прежде чем привести примеры, скажу несколько слов об этой «знакомости». Тут мы опять возвращаемся к нашей «лесной» аналогии. Разумеется, и соседи древних китайцев, и окружение великолепного Египта, и другие народы, оказавшиеся по воле могущественных современников-соседей, за пределами мира, обладали собственной, достаточно четкой и логичной структурой, представляя собой другую, отличную систему. Однако жители геополитических монстров воспринимали эту структуру, как «зеленую стену». Тогда как свою знали прекрасно, как любимый лес. Естественно, что совершенно незнакомая структура, представавшая в образе «горемычного Ретену», или варваров, казалась хаотичной, то есть совершенно лишенной устойчивых внутренних связей, которые и делают систему системой.

Попробуем вспомнить античность, когда древние греки создали путем колонизации и расселения «лишних ртов» свою Ойкумену, которую и считали целым миром, потому что вся она была построена по известным и привычным им законам. Весь остальной мир, этим законам упорно не следовавший, объявлялся несуществующим, или лежащим за краем Ойкумены, то есть обитаемой земли. Что ж, и тут то же самое: мир неструктурированный – мир несуществующий.

Схожую картинку можно было наблюдать и несколько позднее, во времена “orbis Romanus”, когда «весь мир» тоже имел четкие географические границы (и это при том, что в своих походах граждане великой империи сталкивались с утонченнейшей культурой Востока, на несколько порядков превосходившую их собственную).

Очевидно, не лишены были подобного представления о мире и древние египтяне, также жители единственной, с их точки зрения страны. Это блестяще отразил Томас Манн, вложив оценку мирового порядка в уста начальника пограничного гарнизона Гор-ваза:

« -- Кто это? – быстро спросил он по-египетски. – Люди горемычья, которые в таком великом множестве хотят вступить в наши страны?

Слово «горемычье» не имело в его устах бранного смысла; он просто называл так чужие земли. Но к «великому множеству» он отнес обе части путников, не отличая мидианитов с Иосифом от синайцев, которые даже пали перед ним наземь.

Вас слишком много, – продолжал он с укором. – Каждый день отовсюду, будь то из Земли Бога или с гор Шу, прибывают люди, желающие вступить в нашу страну. Ну если не каждый день, то почти каждый день…».11

И для него было вполне естественно не отличать одних «зайцев пустыни» от других. И хотя, если сказать по правде, различия и не были так уж велики, но жители Синая и обитатели Ма’ора считали разницу между собой достаточно существенной, подобно тому, как современный француз считает себя ничуть не похожим на англичанина, хотя и разница между двумя последними часто состоит лишь в словах, которыми они передают свои, в сущности одинаковые, мысли.

Но, довольно об этом. Как мы помним, дух досужего философствования не был чужд и самому Иосифу. И ему, как нам представляется с помощью Манна, был свойственен собственный взгляд на организацию мира, и на системы его составляющие. Однажды он даже поделился своими соображениями на этот счет с Кедмой, одним из сыновей старика-купца, к немалому удивлению последнего. Его взгляды не могут не заинтересовать меня, тем более, что они содержат любопытные умозаключения:

«…– Я хотел сказать: куда ведет меня бог, когда я еду с вами?

Чудной ты, однако, малый, – возразил Иосифу ма’онит, – ты так и норовишь поставить себя в самую середку событий. Не знаю, право, что делать – злиться мне или удивляться. Ты, как там тебя, ты думаешь, мы едем затем, чтобы ты добрался до места, которое облюбовал для тебя твой бог? Нет, я этого не думаю, – ответил Иосиф. – Я же знаю, что вы мои господа, ездите по собственной воле, по своим делам и куда вам заблагорассудится. Своим вопросом я отнюдь не посягаю на вашу честь и на вашу самостоятельность. Но знаешь, у мира множество середин, для каждого существа – своя, и у каждого существа мир ограничен собственным кругом. Ты стоишь всего в каком-нибудь полулокте от меня, но вокруг тебя свой, особый мир, середина которого – не я, а ты. Зато я – середина своего мира».12

Заменим слово «круг», употребленное Иосифом на неведомое ему, но, пожалуй, более емкое, слово «система». Итак, каждый элемент, а человек вполне может быть элементом, включен в некую систему. Это главная мысль Иосифа, если отбросить, конечно, субъективное восприятие человека, как центра системы, на том основании, что именно он может воспринимать сам факт ее существования.

Ведь человек и вправду входит в целый ряд систем, которые мы называем социальными. Среди таких систем и семья, и компания друзей, и фирма, и футбольная команда и так далее. Есть системы и другого масштаба – государства, политические партии, этносы, профессиональные объединения, общность болельщиков и другие.

Мы привыкли и совсем не удивляемся тому факту, что человек может быть элементом во всех этих системах одновременно. При этом он может входить в системы одного или разных уровней, образовывая разнообразные связи. Надо также отметить, что его стабильное существование в той или иной степени зависит от стабильности и устойчивости системы, в которую он входит.

Естественно, нельзя забывать, что и сам человек тоже является системой, которая, в свою очередь, состоит из систем-органов, и так далее, вплоть до мельчайших систем.

Так мы опять вернулись к тому, что основу мира составляют системы, или объединения элементов, обладающие качественными характеристиками.

Каждая система с одной стороны состоит из простых элементов, как и любая другая, однако с другой стороны обладает некими уникальными особенностями, которые обусловлены ее внутренней структурой, или связями между элементами, что делает ее неповторимой.

Мир показывает нам, что основой существования каждой системы является ее стремление к устойчивости, стабильности, или, говоря другими словами, к сохранению своих качественных характеристик. Такое стремление к устойчивости, безусловно, проявляют системы всех уровней, однако оказывается, что самостоятельно противостоять Великому Разрушению большинству систем оказывается не под силу, а потому они объединяются в системы следующего порядка, выступая в них уже в качестве элементов.

Так создается многоуровневость, или иерархичность систем. При этом чем больше разница между уровнем системы-элемента и системы, в которую она входит, тем меньше первая зависит от последней.

Возможно, следующий пример покажется вам грубоватым, но представим себе один из органов, например печень, свиньи. Нет сомнения, что ее благополучие напрямую зависит от благополучия всей Хавроньи, ведь если последняя умрет, то и первую вскорости постигнет та же участь (хотя точнее будет сказать, что она утратит свои качественные характеристики). А вот зависимость все того же ливера от такой системы, как колхоз «Заветы Ильича» уже существенно меньше, так как его процветание, или, напротив, развал, лишь косвенным образом влияет на физическое здоровье Хавроньи, и ее органов, хотя и тут возможны варианты. Например, из-за отсутствия кормов несчастную скотинку могут попросту забить на мясо.

При этом следует отметить, что сказанное выше, очевидно, относится к более сложным системам, тогда как, скажем, на молекулярном, или, тем более, на атомарном уровне системы оказываются практически автономными, и игнорируют пертурбации происходящие с системами высшего порядка.

Что же до нарисованной картину, то она, по всей вероятности, может работать лишь на уровне органической жизни, распространяясь также и на социальную жизнь человека.

Вообще построение, при котором системы зависят от систем высшего порядка, в которые они входят, обратно пропорционально разнице между их уровнями, позволяет достичь уникальной гармонии между целостностью и своеобразием каждой системы, не говоря уже о том, что таким образом решается основная задача – обеспечение устойчивости, как глобальных, так и локальных систем. А это, по большому счету, и дает гарантию существования и эволюции органической жизни на Земле.

Попробуем же облечь эти умозрительные схемы в плоть и кровь, воспользовавшись для этого примерами из нещадно эксплуатируемых романов.

В этой связи уместно взглянуть на две наиболее ярко прорисованные в романах системы – систему-семью и систему-орден.

Мы легко можем убедиться в том, что каждая их них состоит из целого ряда систем низшего уровня, а также входит в системы высшего порядка. Внутри этих систем действуют сложные, но упорядоченные связи, обеспечивающие их стабильность. Это, кажется, соответствует схемам, но, что более важно, отражает реальную жизнь.

Ведь если говорить о творчестве Томаса Манна, то впервые он обратился к теме семьи (своей собственной) еще в юношеском возрасте. На основании своих собственных впечатлений и воспоминаний, а также с помощью свидетельств родственников ему удалось создать целую эпопею – «Будденброки». И если бы нам вздумалось подробно исследовать систему-семью в ее последовательном развитии – лучшего препарата нам, конечно, не найти. Внутрисемейные связи и отношения, их изменения, растянутые во времени, – все это, как нельзя точнее, и как нельзя художественнее, отражено в этом произведении.

Уже следующим опытом Манна было обращение к легендарной, мифической, семье Иакова. Строго говоря, сама эта семья была создана Манном, однако создана так, что ничто не позволяет усомниться в ее реальности.

Как и каждая другая система, семья Иакова имела свою особенную метку. Очевидно, такой особенностью можно считать осененную свыше патриархальность, и связанное с ней, глубокое внутреннее единство всех столь разнородных и разнообразных ее членов.

Упомянутая семья к концу повествования была необыкновенно велика, ибо, как рассказал Манн:

«Семьдесят душ тронулось в путь, то есть они считали, что их семьдесят; но количество это определялось не счетом, а чувством числа, внутренним ощущеньем: тут царила точность лунного света, которая, как мы знаем, не подобает нашему веку, но в тот век была вполне оправданна и принималась за истину».13

Казалось бы, что это за семья, и что это за система – просто обыкновенная толпа, внутри которой даже толком не известно сколько она насчитывает человек. Однако, на самом деле, вся эта разношерстная толпа объединена единым стержнем, единой структурой. Ведь система эта образовывалась последовательно и логично, путем включения в нее элементов-систем, которые занимали в ней именно те потенциально-свободные места, которые и были для них предназначены.

Семья эта зародилась еще тогда, когда одинокий неприкаянный Иаков органично, как составная часть, вошел в другую семью – семью Лавана. Он вошел в Лаванову систему потому, что подходил к ней по всем параметрам – он был отдаленным родственником, человеком несущим благословение, а также юношей, неравнодушным к прекрасной дочери Лавана. А значит, он занял в системе место, уготованное только ему, и никому другому, место, которое в случае его неприхода так и осталось бы вакантным. Последнее соображение, конечно, не означает, что дочери Лавана так и остались бы без мужей, я лишь хочу подчеркнуть то, что те потенциальные мужья стали бы элементами совсем другой системы, развивавшейся по совсем другим законам.

Естественно, нельзя думать, что жизнь социальной или другой системы строго детерминирована, но часто прием в нее нового элемента, как это было в случае с Иаковом, оказывается чем-то вроде пригожинской точки бифуркации, то есть моментом, в который система выбирает свою будущую судьбу. И Иаков, естественно по всем параметрам вписался не столько в систему уже существовавшую, сколько в систему потенциальную, систему, развивающуюся по оптимальному пути.

Иные кандидаты тоже могли занять вакансию Иакова, но для системы это было чревато выбором иного усредненного пути развития, иного качества.

Прекраснословные беседы говорят нам, что прожив в семье Лавана семь и семь и пять лет Иаков сам обзавелся семьей, которая, хотя и продолжала оставаться составной частью семьи его тестя, достигла в своем внутреннем развитии стадии, когда стало возможно ее более автономное существование.

При этом каждый новый элемент, будь то жены, наложницы или дети Иакова входили в эту систему-семью так органично, как будто заполняли изначально созданные пробелы. Ведь рождение детей было процессом естественным, как и то что они вырастали и сами находили себе жен, что было предопределено божественным и человеческим законами. И жены их входили в семью Иакова потому, что были именно теми элементами, которые могли ее дополнить. Почему? Просто потому, что такой выбор сделали сыновья Иакова. В дальнейшем у патриарха появлялись внуки, которые также органично дополняли его семью. И хотя патриарх, разумеется, не помнил их всех, отмечая лишь самых любимых. Например певунью Серах, ему и в голову не приходило, что они могут быть чем-то отдельным от его большой семьи. Естественно он считал их своими, только на том основании, что они были детьми его сыновей.

В единстве этой семьи мог убедиться каждый. Ведь стоило упомянуть об одном ее элементе, как тут же по одному или гурьбой вспоминались или появлялись его родственники. При этом независимый наблюдатель социолог, появись он каким-то чудом в то время в Ханаане, несомненно отметил бы, что каждого с каждым в этой семье связывает более или менее длинная цепочка из ближайших родственников или друзей. Эти невидимые нити-цепочки охватывали всех, что и позволяло говорить о единстве этой большой социальной системы.

При этом, несмотря на то, что речь идет о семье, эти цепочки не всегда основывались лишь на родственных связях. Так Фамарь была непосредственно связана с Иаковом узами духовного родства еще до тех пор, когда путем обмана стала косвенной его родственницей через Иегуду. А, скажем, первенец Иакова Рувим был куда ближе маленькому Иосифу, чем братья Левий или Иссахар, несмотря на то, что всех их связывала одинаковая степень родства.

Естественно, что помимо связей-цепочек эту семью крепко-накрепко связывала еще и особая метка, отличавшая ее членов от других людей, - союз с Богом Авраама, Ицхака и Иакова. Этот союз был нематериален, однако имел огромную связующую силу и огромное значение для стабильности системы.

Ну а любая другая система могла на собственном опыте убедиться в том, что семья Иакова – единое целое, ведь при том, что каждый из ее членов имел свой характер, свои особенности и свои достижения, в отношениях с внешним миром и внешними системами, он всегда нес в себе частицу семьи, и вся семья часто отвечала за поступки и деяния отдельных ее членов (подобно той резне, которую устроили неистовые близнецы в Шхеме).

Следует также добавить, что судя по всему (и в первую очередь, опираясь на текст романа) семья Иакова была максимальной по размерам системой для своего уровня. Именно вследствие этого, после смерти патриарха, она вскоре перешла на более высокий уровень, объединив, вышедшие на ее прежний уровень, семьи сыновей Иакова.

Система Касталийского Ордена не имела, на первый взгляд, ничего общего с описанной только что сист6мой-семьей.

Она строилась на совершенно иных принципах, обусловленных ее главной стержневой идеей, и тем не менее, Орден с семьей Иакова объединяло нечто общее для всех систем.

Впрочем, детальнее имеет смысл остановится именно на особенностях системы-ордена.

Мы помним, что новые элементы в семье Иакова занимали свое место, в основном образуя связи непосредственно с действующим элементом системы, или, говоря более привычным языком, невестки Иакова входили в его семью потому, что нравились его сыновьям, которые хотя и оглядывались на интересы семьи, как, например, Иегуда, однако более заботились о своем собственном благе.

В Ордене же все было наоборот. Новый член Ордена выбирался «ветеранами» исключительно из соображений его «подходящести» для Ордена, а нисколько не из личных предпочтений.

Далее, мы можем заметить, что у Ордена не было патриарха, подобного Иакову, а связи между его членами носили преимущественно не родственный, а субординационный, либо личностный характер. При этом, как и в семье, в Ордене, цепочки, проведенные от одного его члена, одного элемента, позволяли в конечном итоге, охватить всю его сложную структуру.

Если в семье Иакова каждый элемент имел свое достаточно стабильное место, и, в сущности, мало изменялся с течением времени, то каждый элемент системы-ордена напротив претерпевал все время какие-то изменения, обрастают новыми, либо теряют старые связи, меняя в чем-то свою сущность. И это не мешало Ордену оставаться единым целым, устойчивой и стабильной системой.

Как и у семьи, у Ордена была своя особенность, своя метка. Этой меткой была Игра в бисер, самое хрупкое и самое ценное достояние Касталии. Именно Игра, по большему счету, определяла пригодность или непригодность человека к пребыванию в Ордене, а значит возможность или невозможность включения его в систему. Именно Игра была тем костяком, на который наращивались все элементы системы.

Итак, мы видим, что разделенные пропастью лет, культур и идей семья Иакова и Орден не имеют практически ничего общего, но при этом, являются удивительно схожими в вещах, которые можно считать характерными признаками социальных систем.

Не хочется, чтобы у читателя сложилось впечатление, что системы могут быть только социальными, в те две, которые были приведены в качестве примеров. Мир демонстрирует нам, что число систем неисчислимо, и именно они являются основой органической и социальной жизни. Но о многообразии систем несколько позже, пока же хочется посвятить немного времени поведению и судьбе элемента в системе.

Естественно предположить, что один и тот же элемент может играть различные роли в различных системах, раскрывая при этом свои различные грани. За примерами этого не надо далеко ходить. Стоит лишь вспомнить в скольких системах на протяжении жизни (или повествования) пришлось побывать соответственно Иосифу и Иозефу.

Конечно, когда речь идет о людях, тем более о людях столь загадочных и столь необычных, как Иосифы, простые определения не могут отразить всю полноту их сущностей.

Так, к примеру, сразу необходимо оговориться, что в своих отношениях с экосистемами (а с ними, естественно, куда плотнее сталкивался Иосиф манновский) люди представляют из себя достаточно сложную систему, составными частями которой являются вполне органические печень, сердце, селезенка, мозг, кровь, лимфа и так далее. И надо сказать, что во времена Иосифа Прекрасного эта органическая первосущность человека значила для него куда более чем развившаяся потом первосущность социальная. И не зря так естественны в речах пастуха упоминания о волках и львах – их конкурентах, о колодцах-водопоях – источниках жизни: не случайна их озабоченность грядущими кратко- и долговременными изменениями климата. И росший среди лугов и полей Иосиф до семнадцати лет вполне определенно сознавал свою причастность к этим системам. Системам природы, для которых он и сам был системой.

Совершенно другие ощущения преобладали у его приобщенного к урбанистической цивилизации тезки. Мы еще детально разберем яркую ассоциацию, связанную у Иозефа с ранней весной, и поэтому не будем говорить о ней сейчас. Стоит отметить лишь то, что общение с природой, вызывавшее столь родные и незаметные ассоциации у Иосифа, было чем-то удивительным и непривычным для его потомка-двойника.

Объединяла же и Иосифа и Иозефа, как и большинство людей вот уже несколько тысяч лет, их включенность в социальные системы разного уровня. А в этих системах человек выступает уже не в качестве сложной системы (объединяющей органы, ткани, клетки и так далее), а в качестве элементарного элемента (увы, именно режущая глаз и слух тавтология лучше всего отражает суть дела).

Кажется, что подобная элементарность человека в социальных системах должна значительно облегчать работу исследователя, ведь ни один объект, кроме человеческой особи, не может быть реально включен в любую социальную структуру.

Однако кажущаяся простота развеивается абсолютной уникальностью каждого человека, его непохожестью на других. Элементарность удивительным образом сочетается в нем с неповторимостью, что сводит на нет все видимые преимущества для исследователя выбранного объекта.

Впрочем, удобство исследователя не единственное, что страдает от этого парадокса. Обескураженным оказывается и обыденный здравый смысл. Ведь ему крайне сложно представить себе систему, объединяющую на абсолютно одинаковых основаниях (выраженных в законах социальных систем) совершенно разнородные элементы.

Однако то, что кажется абсурдным и невозможным для неорганического мира, успешно реализуется в социальных структурах. А нам представляется возможность проследить за счет чего это происходит. Последнее представляется мне достаточно важным, поскольку в какой-то степени оказывается сходным с теми принципами, благодаря которым разнородные элементы информации упорядоченно сосуществуют в нашем сознании.

И тут, мне приходиться схватить себя за руку, и в изумлении хлопнуть себя по лбу: как же я проморгал столь очевидное сходство, противопоставив то, что, в сущности, родственно? Конечно, атомы, входящие в более или менее сложные молекулы, обладают совершенно различными свойствами. Что же касается их универсальности, которая тем не менее тоже присутствует, то она определяется прежде всего тем, что каждый из атомов построен таким образом, что подчиняется одним и тем же законом «коммуникации». Про удивительную разнородность свойств атомов мы мгновенно забываем, когда речь идет об их объединении, ибо принципы, на которых это объединение основывается, оказываются едиными для любого, из более чем сотни «кирпичиков мироздания». И в этом сходство атомов и молекул с людьми и социальными структурами разительно. Человек, как и атом, обладает совершенно уникальными свойствами, однако, образовывая связи с другими людьми, он, подобно атому, подчиняется универсальным законам «коммуникации», действующим уже на совершенно другом качественном уровне.

На примере семьи Иакова и Касталийского Ордена мы уже убедились в том, что социальные системы имеют привычку постепенно меняться, иной раз в сторону увеличения, иной раз, сохраняя себя во времени. Впрочем, читатель легко может сделать подобные умозаключения исходя из собственного опыта пребывания в самых различных социальных системах.

Естественно, что изменения и обновление социальных систем сопровождается включением в них новых элементов. И тут мы можем убедиться в том, что каждая система обладает уникальной избирательной способностью, построенной на эффективно работающих принципах.

Пытаясь построить некую универсальную умозрительную схему, описывающую работу этих принципов, я предлагаю воспользоваться химическим термином абсорбции, так как системы, подобно веществам поглощают новые элементы, включая их в себя.

Предположим, что каждая система обладает некой «поверхностью абсорбции», то есть совокупностью элементов, которые могут активно присоединять к системе новые.

Скажем, холостяк, собравшийся жениться, представляет собой социальную систему с абсолютной «поверхностью абсорбции» – ведь он единственный член системы и именно он выбирает себе жену. Однако, это может быть справедливо лишь в том случае, если холостяк - сирота. В противном случае, окажется, что у холостяка есть родственники, которые в своей совокупности составляли систему, высшего, нежели одинокий холостяк, порядка. А уже в этой системе мы можем наблюдать определенную дифференциацию в поведении отдельных ее элементов. Если мать, отец или младший брат холостяка могут и захотят в какой-то степени могут повлиять на его выбор, и составят таким образом, вместе с ним, «поверхность абсорбции», а вот какой-нибудь двоюродный дедушка счастливого жениха может вполне индифферентно относиться к матримониальным устремлениям внучатого племянника, оставаясь таким образом за гранью «поверхности абсорбции», выпадая из числа входящих в нее элементов.

И если эта аналогия, несмотря на свою наглядность, остается несколько отвлеченной от реальной жизни, то взяв, к примеру, некую фирму средней руки, мы можем убедиться в том, что и в ней работают сходные принципы.

Непосредственно приемом на работу новых сотрудников будет занят отдел кадров, на работу которого более или менее активно повлияет разного рода начальство. В это же время, большинство сотрудников фирмы, составляющих хорошо структурированную систему (или просто дружный коллектив), вряд ли смогут и захотят принимать участие в процессе пополнения рядов фирмы. Соответственно и тут мы видим, что «поверхность абсорбции» может быть определена достаточно четко.

Не столь ярко обнаруживает себя эта «структура» в системах другого рода, менее структурированных – компаниях, в которых люди проводят свое свободное время, будь-то футболисты-любители или ценители поэзии, рыбаки или меломаны, филателисты или болельщики. Однако и тут мы можем наблюдать за тем, что одни активно привлекают в компанию новых членов, другие – влияют на этот процесс, высказывая собственное мнение по поводу той или иной кандидатуры, а третьи смотрят на все достаточно отстраненно.

Естественно, что подобное наблюдение не явится новостью ни для кого из социальных психологов, однако существование подобного эффекта в социальных структурах позволяет предположить, что аналогичные принципы могут использоваться и в работе сознания.

Итак, элементы составляющие «поверхность абсорбции» определяют, подойдет ли «новичок» системе или нет. Однако, зачастую они не имеют возможности выявить все качества потенциального элемента, идет ли речь о человеке в социальных структурах, или об информационных элементах в картинах сознания. Впрочем, в этом, как правило, нет необходимости. Важно лишь протестировать (если этот технический термин применим к столь тонким образованиям) кандидата на наличие или отсутствие у него необходимых данной системе качеств.

При этом, несмотря на унифицированность законов построения, системы обладают удивительным внутренним многообразием, что делает требования, предъявляемые к новым элементам самыми различными.

На практике оказывается, что диапазон параметров, в соответствии с которыми определяется пригодность элемента, зачастую бывает очень широк, а их набор определяется не строгими правилами, а сложностью взаимоотношений уже существующих элементов.

В этой связи, скорее даже можно говорить о том, что качества испытуемого должны комплементарно дополнять качества уже существующих элементов, составляющих «поверхность абсорбции» системы.

Из-за этой особенности часто случается так, что человек, или информационный элемент, находясь в разных системах, проявляет различные качества, что фактически говорит о том, что каждый, на первый взгляд «элементарный» человек, может выступать в качестве сразу нескольких элементов, каждый из которых, в свою очередь, естественно происходит из его сущности. Более того, человеку с течением времени свойственно меняться. В соответствии с внутренними изменениями меняются и качества, интересующие системы, а значит количество элементов, которые представляет данный человек, множится в течение всей его жизни.

Возможно, что своим существованием относительно стабильные социальные системы, состоящие из столь разнородных элементов, обязаны именно перечисленным выше факторам.

Возможно также, что это утверждение в такой же степени справедливо и в отношении стабильно-изменчивых картин нашего сознания.

Это странное для неорганического мира поведение органических и, в первую очередь, социальных структур, хотелось бы проиллюстрировать любопытным образом, принадлежащим Вернеру Гейзенбергу.

Однажды, вспоминая свое детство, великий физик писал, что в школе преподаватели рассказывали ему о мельчайших частицах – атомах, которые соединяются друг с другом с помощью специальных петелек и крючочков.

Школьник Вернер никак не мог поверить в то, что у частиц, называемых элементарными, могут быть еще какие-то крючочки и петелечки, столь явственно указывающие на существование у атомов некоей внутренней структуры. Будущий физик был абсолютно прав в своих предположениях. Атомы действительно взаимодействовали друг с другом, участвуя в различных системах, за счет удивительных свойств, которые и вправду обуславливались сложной внутренней структурой.

Однако то, что было совершенно справедливо для атомов, вряд ли сработает в случае с человеком. Ведь он, так же как гимназические атомы Гейзенберга, вступает в союз с другими людьми, используя некие «крючочки» и «петелечки». И вместе с тем, человек воистину элементарен, ибо, разложив сознание на составляющие, мы вряд ли сможем выделить из полученной дикой смеси то, что можно было бы даже с большой натяжкой назвать элементами системы «человек».

К человеку же скорее применимо платоновское предположение об идеях и их производных.

В сущности, большинство современных психологических школ и рассматривает человека преимущественно, как члена тех или иных социальных групп. При этом исследователи справедливо полагают, что сам образ жизни, и мироощущение человека существенно корректируется и изменяется под влиянием тех групп, или, если хотите, тех систем, в которые он оказывается включен.

Впрочем, читатель, наверное, уже готов к тому, что очередная порция рассуждений должна быть подкреплена примерами, взятыми из беззастенчиво используемых романов, тем более, что я сам намекал на то, что интересно было бы проследить за судьбами Иосифов в различных социальных системах. Ведь и вправду каждому из них пришлось на протяжении своей жизни стать великим множеством элементов, каждый из которых занимал достойное место во встречавшихся на их жизненном пути системах.

Первой системой, в которую попал Иосиф, была, и это вполне естественно, его семья. Он попал в нее совершенно случайно, благодаря исключительно своему «девственному рождению», и тому, что матерью его была Рахиль, а отцом Иаков. Разумеется, его семья не предъявляла к нему, еще бессознательному, никаких требований, и не пыталась протестировать на предмет обладания теми или иными качествами. Это выглядело бы смешно и в наших глазах, и даже в глазах несколько раздосадованной его предстоящим рождением Лии. Ведь оказался он в этой семье еще задолго до реального появления на свет, еще тогда, когда будучи неведомым, получил от своего отца ласковое прозвище «Думузи»; еще тогда, когда о его судьбе вопрошалось у знаменитого гадателя.

Тогда скорее не он сам, а вылитое в воду масло сообщало о его качествах, хотя и Иосиф спешил сообщить всем о своем существовании, беспокоя свою мать ударами и толчками.

Конечно, к последним внимательно прислушивались все, и особенно Иаков, однако происходило это не потому, что легендарный патриарх пытался таким ненадежным способом определить насколько подходящ малыш для его богоизбранной семьи (Иаков был слишком умен, чтобы не доверять в столь важных вещах пустым суевериям), а лишь потому, что ему было приятно осознавать то, что новый, столь нужный элемент уже существует.

Легко войдя в благословенную семью, Иосиф легко в ней обретался, и пластичная система сама менялась вокруг него, так как чувствовала (если о системе вообще можно сказать, что она чувствовала), что именно этот элемент когда-нибудь станет для нее ключевым. Иосиф менялся в ней в силу внутренней логики своего развития, которая угадывалась, направлялась и поддерживалась заботливым отцом и его многомудрым Старшим Рабом…

Но уже совершенно иная судьба ждала Иосифа и представляемый им элемент во второй в его жизни системе. И хотя он позднее заставил себя и окружающих считать, что вошел в эту систему заново родившись, тем не менее купцы-мидианиты (а речь идет именно о их бродячей компании) придирчиво отбирали этот элемент, испытывая его качества через свою «поверхность абсорбции» - мудрого старика. И приняла его система лишь после того, как тот выразил свое впечатление словами, сказав:

«Если хотите знать, то без особого насилия над своим воображением я могу представить себе и в шутку предположить, что он ваш господин, а вы, поверьте мне, рабы его. Я, видите ли, купец, - продолжал он, - и купец, поверьте мне, опытный; ведь я стар, а я всю жизнь оценивал вещи, их добротность или убожество, и когда дело касается товара, меня нелегко одурачить: чего он стоит, говорят мне мой большой и указательный пальцы, и мне достаточно пощупать ткань, чтобы сказать, толста ли она, тонка или среднего качества, от старой привычки проверять товар у меня уже и голова покосилась, и никто не выдаст мне завали за ценную вещь. Так вот, этот мальчик – штучка тонкая, хотя и одичал после сурового наказанья – косоголово и безошибочно определяю это на ощупь. Я говорю не о способностях, не об уме и не об уменье писать, а только о матерьяле, о ткани – тут я знаток. Поэтому я позволил себе смелую шутку, сказав, что не удивился бы, если бы услышал, что этот «Поди сюда!» ваш господин, а вы его слуги…».14

И в этой системе элемент-Иосиф занял подобающее ему место, не стремясь выделиться, проявляя себя ровно настолько, сколько необходимо было для того, чтобы достигнуть хорошей стартовой площадки в Шеоле, куда его везли, посланные богом попутчики.

А уже при дворе Потифара ему пришлось освоить искусство перевоплощения. Ведь ему предстояло совершить ряд перемещений, связанных с новыми функциями.

В этой системе Иосиф обрастал новыми связями, учился интриговать и вести хозяйство, входил в новую роль. Способный Иосиф делал это настолько успешно, что уже через семь лет в его внешней, обращенной к системе, стороне не осталось практически ничего от того, что было в ней тогда, когда он сам был обменен на чубарого бычка с формулировкой «может пригодиться».

При этом сам Иосиф тоже менялся, однако его внутренние изменения, хотя и кореллировали, но не были напрямую связаны с изменениями внешними. Потенциальный успех, как и потенциальное падение, уже были заложены в Иосифе еще тогда, когда он раболепно падал ниц при появлении Мут-эм-энет.

А система, которой тоже свойственно было развиваться, все активнее и активнее пользовалась этим неожиданно удачным элементом, подобно тому, как нехитрая система Лаванового дома вовсю пользовалась благословенностью элемента-Иакова. Система обращалась к Иосифу все большей и большей «поверхностью абсорбции», все большее и большее количество людей при дворе Потифара по-своему и для себя оценивали Иосифа. Причем делали это и отдельные люди – Боголюб, Монт-кау, Петепра, Дуду, Мут; и целые подсистемы – служители гарема, садовники, барщинники, писцы и так далее.

Так постепенно элемент, некогда попавший на периферию системы, становился в ней ключевым.

Следующей системой, куда Бог и судьба забросили Иосифа, была крепость Цави-Ра. Эта система, в силу своей специфики (тюрьма не может позволить себе роскошь выбирать узников), не могла отвергнуть Иосифа, однако она могла и должна была отвести ему его место.

И тут, как это уже случалось ранее, единство внутренней сути и внешнего впечатления, производимого Иосифом, быстро вызвало необходимый эффект, благоприятно повлияв на «поверхность абсорбции», представшей на сей раз в лице начальника тюрьмы, ставшего впоследствии новым «отцом» Иосифа. Таким образом, и в тюрьме Иосиф занял подобающее ему высокое положение.

Однако перед тем, как он предстал перед своим новым «господином», и уже после того, как он был осужден домашним судом Петепра, между Иосифом и его временным тюремщиком-спутником состоялся прелюбопытнейший разговор, часть которого представляется мне столь важной для нашего повествования, что я рискну ее процитировать:

«…Посуди же теперь, какими убогими должны мне казаться твои разглагольствования о моем жребии! Зачем ты смакуешь мое несчастье? Я был рабом Петепра, который меня купил. Теперь я, по его приговору, раб фараона. Значит я стал больше, чем был, значит, я выгадал! Почему ты так глупо смеешься? Согласен, сейчас мой путь идет вниз. Но разве путь вниз не почетен и не торжественен, и разве эта бычья ладья не кажется тебе стругом Усира, который спускается, чтобы озарить дольнюю овчарню, и приветствует жителей пещер, совершая свой ночной путь? Знай же, что я усматриваю тут поразительное сходство! Если ты считаешь, что я расстаюсь со страной живых, ты, может быть, и прав. Но кто поручится, что я не услышу запаха страны жизни и не выйду завтра из-за края мира, как грядет жених из своей палаты, сияя так, что у тебя заслезятся глаза?».15

Так, отвечая своему временному тюремщику писцу Ха`ма`ту, Иосиф словно невзначай приоткрыл ему завесу, укрывающую таинственную жизнь систем от невнимательного и нелюбопытного глаза. Молодой еврей намекал и указывал на то, что теперь, перепрыгнув на уровень выше, напрямую вошел в систему, элементом которой ранее являлся лишь опосредованно. Для Иосифа все было просто и понятно – был рабом Петепра, стал рабом фараона – явно повысил свой статус. Для Ха`ма`та – нелепо – был преуспевающим управляющим в огромном хозяйстве, стал несчастным узником далекой крепости – очевидна, напротив, невыгода. Для нас же все вышесказанное поучительно. Ведь Иосиф манновский осознает, что есть системы разного уровня. И через его эгоизм – эгоизм прекрасного богоизбранного юноши, проглядывает ироничная улыбка Манна, который будто говорит: «ну что, заметили?». Да, мы заметили, и вздрогнули, посмотрев со стороны на наивного в своем невежестве египетского писца, и на наивного в своей самовлюбленности Иосифа, не придающего большого значения собственным словам. И смотря на них со стороны, мы будто всматриваемся в листву солнечной лесной опушки текста, надеясь найти в этом заветном месте грибы-намеки на знание о существовании иерархии систем. Мы знаем, что грибы тут должны быть, и неподдельно радуемся, когда действительно видим толстенную ножку и аккуратную коричневую шляпку, так ловко спрятанные в прихотливую ткань повествования.

И полуосознанные предвкушения Иосифа оправдываются. В своем новом статусе он ждет не дождется встречи с «поверхностью абсорбции» новой, самой главной системы. И столкнувшись с ней в лице виночерпия и хлебодара, он не жалеет усилий для того, чтобы убедить их в том, что он и только он именно тот элемент, для которого давно уготовано место в этой близкой к Солнцу системе, и что только то, что он до сих пор находится в Цави-Ра является причиной нелепой пустоты, зияющей в блистательном окружении сына Солнца.

И уже и для нас и для него становится вполне естественным его чудесное возвышение, сопряженное с чудом гадания. Ведь именно по этому принципу подбирала в тот момент недостающий элемент блистательная система.

Сходным образом, кочуя от системы к системе, прожил свою жизнь и Иозеф Кнехт. Правда его задача была одновременно и более простой и более сложной.

С одной стороны, от вступления в ту или иную систему не зависело напрямую его собственное благополучие, или даже жизнь, как это было в случае с Иосифом, да и семьи, о которой ему надо было бы заботиться, тоже не было. Его жизненные тылы были вполне обеспечены, и если для Иосифа любой провал был чреват огромными неприятностями, а чтобы доказать свою нужность системе он должен был использовать единственный шанс, как это было в случаях с Потифаром и фараоном, то для Кнехта непринятие в каждую новую систему отнюдь не несло трагических последствий, что позволяло ему чувствовать себя достаточно спокойно и уверенно.

С другой стороны, требования, которые предъявлялись к Иозефу были куда как более высоки, чем к его предшественнику. Ведь ни знаменитый отец Иаков, ни величественный Орден не шли ни в какое сравнение с домом Петепра или дворцом фараона.

И если для полного успеха Иосифу достаточно было проявить немного сообразительности и смекалки, а также продемонстрировать минимальную образованность и практический ум, то от Иозефа требовалось несравнимо большее. Вначале – выдающиеся способности, обладатель которых мог быть причислен к элите, затем – мудрость и умение играть в самые сокровенные Игры жизни, а, кроме того, умение быть прекрасным собеседником для выдающихся людей, как в случаях с отцом Иаковом или Старшим Братом.

Однако, несмотря на трудности объективные, и трудности связанные с внешней легкостью бытия, Иозеф, как и его пращур-близнец, каждый раз оказывался именно тем счастливым элементом, которого так недоставало той или иной системе. На этом пути ему удавалось буквально все. Ему удалось даже удивительным образом дополнить уникальные по своей сути духовные системы отшельника-китайца и монаха-бенедиктинца, которые, казалось, неспособны были включить в себя любой посторонний элемент.

При этом чтобы проникнуть в них, Иозефу понадобились совсем не те качества, что требовала от него элита при приеме в Орден. Тут его элемент отражал совершенно другую ипостась его натуры. Не имея собственной семьи, ему удавалось в каждом из случаев становится для замкнутых и настороженных людей, берегущих свой мир, настоящим членом семьи, создавая при этом иллюзию своего естественного, или, пользуясь словами Иосифа, «девственного» появления в их строго замкнутой среде.

Я не случайно обратил внимание читателя на появление Иозефа в столь особенных системах, которые практически не сыграли никакой роли в изменении его социального статуса.

Дело в том, что сам факт существования подобных социальных систем, описанных Гессе, заслуживает всестороннего рассмотрения, ибо подчеркивает уникальность и многообразие каждого человека. Ведь насколько богат человек (особенно столь неординарный, как Иаков или «китаец»), если только его элементы могут создать полноценную систему.

Впрочем, такие системы во все времена были подобны чудом уцелевшим ископаемым, невесть как сохранившимся среди многочисленных ординарных систем суетного мира. К сожалению, и мое повествование не может позволить себе остановится ради созерцания их величественности, однако не привести цитату, делающую попытку описать внешнюю сущность одной из, было бы просто непростительной глупостью:

«…двадцать пять лет назад этот человек был самым многообещающим студентом китайского отделения, казалось, что он рожден для этих занятий, что они – его призвание, он превосходил лучших учителей, будь то китайцы по рождению или европейцы, в технике письма кисточкой и расшифровке древних рукописей, но как-то странно выделялся усердием, с каким старался стать китайцем и по внешности. При обращении к вышестоящим, от руководителя семинара до магистров, он, в отличии от всех студентов, упорно не пользовался ни званием, ни, как то полагалось, местоимением второго лица множественного числа, а называл всех «мой старший брат», что наконец и пристало как кличка к нему самому. Особенно тщательно занимался он гадальной игрой книги «Ицзин», мастерски владея традиционным стеблем тысячелистника. Наряду с древними комментариями к этой гадательной книге любимым его сочинением была книга Чжуан-цзы. Видимо, уже тогда на китайском отделении училища чувствовался тот рационалистический и скорее антимистический, как бы строго конфуцианский дух, который ощутил и Кнехт, ибо однажды Старший Брат покинул этот институт, где его рады были бы оставить как специалиста, и отправился в путь, взяв с собой кисточку, коробочку с тушью и две-три книги. Достигнув юга страны, он гостил тот там то тут у членов Ордена, искал и нашел подходящее место для задуманного им уединенного жилья. Получил после упорных письменных и устных прошений как от мирских властей, так и от Ордена право поселиться на этой земле и возделывать ее, и с тех пор жил там идиллической жизнью в строго древнекитайском вкусе, то высмеиваемый как чудак, то почитаемый как какой-то святой, в ладу с собою и миром, проводя дни в размышлении и за переписыванием старинных свитков, если не был занят уходом за бамбуковой рощей, защищавшей его любовно разбитый китайский садик от северного ветра».16

Мы видим, что Старший Брат был абсолютно самодостаточен, равно, кстати, как и старый отец-бенедиктинец. Однако, вместе с тем, они обладали уникальной способностью включать в свою, на первый взгляд, законченную систему внешние элементы, извлекая при этом выгоду, состоящую во взаимном обогащении. Впрочем, мы уже отмечали, что разговор о подобных системах лежит несколько в стороне от намеченного пути нашего рассказа, и поэтому, сделав небольшой крюк, я возвращаюсь к намеченному ранее маршруту.

Итак, Иозефа придирчиво отбирали. Отбирали в школу, в Орден, монастырь, в Магистры, и каждый раз он выдерживал предложенное ему испытание, доказывая, что именно он тот недостающий элемент в стройной, освященной веками системе.

Вообще, это очень интересная особенность. Каждая система, в любой момент своего существования ощущает свое несовершенство, свою недостроенность, а потому в каждый момент готова и стремится к тому, чтобы завершить себя, привлекая для этого вполне определенные комплементарные элементы. По схожим принципам происходят пертурбации и внутри самой системы.

Прекрасной иллюстрацией этому служит, к примеру, карьера Иозефа Кнехта. Он последовательно занимает в Ордене все новые и новые места, в соответствии со своими личными качествами и потребностями системы. Так место в элите и кресло Магистра Игры словно изначально предназначены для него.

Очевидно, не зря так складывается сюжет у великого Гессе, не зря такой ход событий кажется совершенно естественным и нам.

Многие древние мыслители высказывали свои соображения о том, что в малом может быть сконцентрировано все то же, что содержится в большом, а микрокосм может являться подобием макрокосма. И человек, по мнению некоторых из них, не только познает окружающую действительностью, но и является ее миниатюрной моделью.

Эти представления, по мнению Томаса Манна бытовали некогда и на Ближнем Востоке, что находило отражение в том, что преподавалось маленькому Иосифу его многомудрым Старшим Рабом Елиезером. Из повествования мы можем узнать, что Иосиф «изучал меры длины и пути, производя их одновременно и от своего собственного движения и от движения Солнца, что, как заверил его Елиезер, не было дерзостью, ибо человек являлся малым миром, в точности соответствующему большому, и поэтому священные числа кругооборота были неотделимы от всего, что касалось меры, а также от времени, которое становилось пространством».17 Очевидно, что такие представления возникали в разных культурах и в разных цивилизациях не на пустом месте. Можно предположить, что для человеческого мышления более естественно воспринимать окружающий мир, через нечто отраженное в нем самом, что вполне соответствовало бы разумной схеме построения работы мышления. В этой связи неудивительно, что догадки мышления о работе самого себя иногда находили вербальное выражение, пусть даже в несколько утрированном виде. Надеюсь, что в дальнейшем, знакомясь с последующими главами, читатель согласится с этой пока еще не слишком обоснованной посылкой.

Надо сказать, что используя в качестве иллюстрации своих умозаключений примеры из текстов Манна и Гессе, я существенно облегчил свою задачу, ибо трудно представить себе более наглядные образы социальных систем, нежели те, что описаны в книгах великих мастеров. Ведь в художественных произведениях, о чем я уже говорил, черточки едва заметные в обычной жизни, проступают со всей отчетливостью.

Однако, подобная легкость имеет и свою негативную сторону. Скептичный читатель может вполне резонно заметить, что используемые примеры не слишком корректны, ибо являются в какой-то степени плодом писательского воображения, а, кроме того, в них фигурируют лишь социальные системы, базирующиеся на деятельности человека.

Пытаясь развеять сомнения скептиков, обратимся не к миру людей, а к миру животных, в котором мы также можем найти немало примеров систем различного уровня.

Так, достаточно характерным примером системы является животная популяция. Эта система проста и сложна одновременно. С одной стороны, она состоит из практически равнозначных элементов – особей одного вида. С другой – особи эти различаются по полу, возрасту и множеству других признаков. С одной стороны, в этой системе действуют достаточно жесткие внутренние правила. С другой – элементы ее составляющие являются также составными частями многих других систем высшего или того же порядка.

Если взять для примера крысиную стаю, или стадо газелей, то мы увидим, что каждое животное имеет в популяции свой статус (что особенно ярко проявляется у отдельных видов, и варианте уж совсем близком человеческому – в обезьяньих сообществах), в зависимости от которого формируется его поведение внутри этой популяции. Однако, одновременно, оно оказывается включенным в различного рода экосистемы разного порядка, как непосредственно, так и опосредованно через свою популяцию. И эта включенность также вполне определенным образом влияет на образ жизни и повадки «элементообразующей» особи.

Надо сказать, что внутри популяций разных видов формируются свои особые структуры и иерархические схемы. В какой-то степени это схоже с теми «особыми идеями» или «метками», которые мы наблюдали в социальных структурах. Мы знаем, что своя иерархия, то бишь организация системы существует в сообществах ворон и галок, крыс и мышей, львов и леопардов, павианов и бабуинов, и так далее и так далее. Этологи могут с достаточной степенью уверенности утверждать, что эти схемы во многом определяют модели поведения отдельных особей. А эти, отчасти инстинктивные, отчасти благоприобретенные модели, неукоснительно соблюдающиеся животными, дают нам право говорить о том, что популяции, по сути, являются системами с определенными законами.

К примеру, волки могут жить и в стае, и отдельными семьями, и даже в одиночку, однако каждый одинокий волк, пришедший в стаю, будет непременно включен в нее с присвоением определенного статуса, став после этого неотъемлемым ее элементом.

Ну а создание новых общностей гориллами и другими человекообразными обезьянами и вовсе сходно с тем процессом, который мы разбирали, говоря о создании семьи Иакова. Молодые самцы, вырастая, как правило уходят из стаи, чтобы затем найти себе подругу (или подруг, в зависимости от лидерского потенциала заложенного природой) и организовать новую стаю, либо войти в уже существующую, но на правах подчиненного. И в этом случае схема четко разработана и действует практически безотказно.

Очевидно, что Природа, найдя принцип системной организации удачным, надежно обеспечивающим необходимую стабильность и развитие, спокойно его эксплуатирует. При этом чем выше по эволюционной лестнице вскарабкался вид, тем ярче проявляется в нем этот «системный подход» природы.

Тут правда необходимо заметить, что употребленное выражение достаточно условно, так как каждая жаба, в сущности стоит с человеком на одной эволюционной ступеньке, ибо ничуть не меньше приспособлена к жизни в существующих условиях. Не спасают в данном случае и ссылки на уровень интеллектуального развития, поскольку этот критерий достаточно спорен. Для себя я сформулировал бы этот критерий следующим образом: чем больший срок жизни отпущен отдельной особи, чем сложнее она организована, чем больше ей угрожает внешних опасностей, то есть чем меньше она индивидуально устойчива и так далее, тем выше вид стоит на эволюционной лестнице. Или, если сказать грубо, чем больше усилий необходимо потратить на поддержание существования данного вида, и чем эффективнее эти усилия тратятся, тем выше и статус этого вида. Впрочем, естественно, что такой вопрос не может быть решен не то что в одном абзаце, а даже в целой монографии.

На первый взгляд может показаться, что из этой схемы выпадает целый ряд удивительных насекомых – муравьи, термиты, пчелы, и так далее. Насекомые, организация которых представляет собой своеобразную «систему в чистом виде», которая работает практически также четко, как человеческий организм, состоящий из органов. Эти системы действительно достойны внимания, тем более, что их сравнение с уже упоминавшимися выше дает интересные результаты. Здесь все удивительно просто и точно – система практически не дает сбоев. Однако, вместе с тем она не обладает теми степенями свободы и той гибкостью, которой обладают системы высших млекопитающих. В данном случае выживание и стабильность обеспечивает не гибкость и подвижность, а надежность. Если позволить себе некоторую вольность, можно сказать, что Создатель был настолько уверен в надежности и неуязвимости своей программы, что заложил в нее приказ о неукоснительном самоисполнении, вне зависимости от внешних факторов. Разумеется, существование некоторого набора внешних факторов было заложено в самой программе, вместе с адекватной реакцией. Да и стратегия предполагала достижения принципиального выживания, не принимая в расчет отдельные губительные катаклизмы.

В каком то смысле, при условиях существующих на Земле, эта схема оказалась идеальной. Ведь использующие их виды существуют уже миллионы лет, их системы остаются практически неизменными с незапамятных времен (возможно даже изощрив некоторые навыки), а неспособность противостоять локальным катастрофам с лихвой компенсируется глобальными достижениями.

Механизм этот слишком хорош, слишком прост и гениален, чтобы у Создателя не возникло искушения воспользоваться им вновь в совершенно других условиях, при создании интеллектуальных систем. Пожалуй, его стоит запомнить, хотя бы потому, что по своим задачам он принципиально отличен от механизма тех систем которые мы уже рассматривали, а по эффективности мало в чем им уступает.

Не исключено, что комбинация этих двух принципов в другой плоскости приложения может дать поразительные результаты.

Еще одним, принципиально другим видом органических систем, представленным на нашей планете, являются экосистемы. Науке сегодня известно множество типов экосистем, которые различаются своими уровнями и размерами. Экосистему можно наблюдать и в домашнем аквариуме, и в излюбленном мною лесу, и на пойменном лугу, и так далее и так далее.

Экосистемы состоят из очень разнородных элементов, каждый из которых, тем не менее, занимает строго отведенное ему место и играет вполне определенную роль. Экосистема не накладывает на существование включенных в нее в нее элементов значительных ограничений, не являясь, таким образом, жесткой системой, однако неизбежность возникновения той или иной конкретной системы в том или ином ландшафте также очевидна.

А специфика возникновения определенной системы опять-таки состоит в том, что ее элементы подбираются постепенно и определенным законам, достраивая пропуски и не вполне завершенные части. И в результате выходит, что в рамках экосистемы могут прямо или опосредованно взаимодействовать столь разнородные элементы, как травинка и заяц, муравей и сорока, карась и пескарь.

При этом, несмотря на невероятную сложность глобальных экосистем, насчитывающих десятки миллионов элементов, от каждого из них можно протянуть цепочку, которая, в конце концов, приведет к другому элементу этой системы. Ну а длина этой цепочки будет определять степень интегрированности элементов по отношению друг другу. Она же позволит в каждом определенном случае, вычленять из глобальной «сети» локальные системы низшего порядка. К примеру, грубыми моделями отдельных разновидностей таких цепочек оперируют экологи, когда говорят о существовании в каждой экосистеме продуцентов, и консументов разных порядков.

Если понаблюдать за различными экосистемами, можно убедиться, что и в этом случае реализуется принцип сочетаемости уникальности каждой из систем с общими принципами их построения.

Сходные черты, наблюдаемые в различных экосистемах, объясняются схожими этапами их генезиса, что говорит о существовании закономерностей, в соответствии с которыми новые элементы подбираются в систему.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что экосистемы достаточно гибкие образования, способные адекватно реагировать на более или менее существенные изменения в окружающем мире, обеспечивая свою стабильность, и стабильность составляющих элементов, не нарушая при этом некоего «общего замысла».

Продолжая рассуждать о замыслах гипотетического Создателя, мы можем предположить, что в данном случае он скорее создавал самообучающуюся программу, регламентировав лишь ее гармоничность, а также продекларировав главной задачей сохранение стабильности. Именно такой посыл мог в свое время обеспечить сегодняшнее удивительное многообразие, через которое красной нитью проходят незыблемые закономерности наиболее эффективного развития.

Особенной разновидностью органической системы является также организм. Он более чем какая-либо другая система обладает целостностью и предзаданностью, его элементы куда более интегрированы, и взаимосвязаны. Это достаточно естественно, если учесть, что организм представляет собой систему более низкого уровня.

Жизнедеятельность, или стабильность организма обеспечивается путем четкого выполнения каждым органом своих функций. Дисфункция даже одного из них ведет к угрозе нормальной жизнедеятельности остальных органов, а то и всего организма. Таким образом, система более низкого уровня вновь оказывается менее гибкой и более подверженной всякого рода катаклизмам, чем системы более высокого порядка.

В целом можно сделать вывод, что чем выше уровень системы, тем ниже степень интеграции ее элементов, выше степень их взаимной автономии, и тем большей степенью свободы и подвижности она обладает.

Очевидно, именно такое положение вещей обеспечивает устойчивость, многообразие и развитие органической жизни на Земле.