Geum.ru

Память прошлого стучится в сегодня все дело в памяти

Вид материалаДокументы

Содержание


В гости к ленину под конвоем
Великий реформатор
Слетит ли покров?
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   35

В ГОСТИ К ЛЕНИНУ ПОД КОНВОЕМ


В 1957 году я впервые появился в городе Ленинграде. Правда, местные жители называли его, как и до революции Питером. Новые названия упорно не приживались. Трижды пытались переименовать Невский проспект, но он так и остался Невским. Мне предстояло провести в городе, основанном Петром Великим, четыре месяца, усовершенствуясь по специальности «патанатомии». Признаться по совести, я и не собирался коптеть за микроскопом, при наличии таких интересных для меня мест. Все свободное время я посвящал театру, музеям и просто знакомству со старой частью города. Было где развернуться моему любопытству. Оставалось познакомиться с квартирой-музеем В.И. Ленина в Смольном. Как ни странно получить разрешение на посещение ее оказалось много труднее, чем получить въездную визу в страну, ожидающую наплыва террористов. Пришлось обращаться за помощью в партком института усовершенствования врачей. Там обещали помочь. Ожидание затянулось и, наконец, на исходе марта месяца мы получили «добро». Нас в вестибюле Смольного ожидало два офицера милиции. Нас было 12 человек. Мы привыкли к тому, что экскурсовод музея не обращает внимания на построение экскурсионной группы. Здесь же нас построили в два ряда, без требования глядеть в затылок впереди стоящего, и повели по длинному коридору, в котором когда-то, далеком 1934 году был убит Киров. Я обратил внимание на то, что у сотрудников милиции приоткрыты кобуры и высказался вслух: «Впервые я иду под конвоем!» Милиционер ответил совершенно обыденным тоном: «Вы находитесь в помещении Ленинградского горкома и обкома партии. Здесь завтра должно проходить совещание» Я съязвил: «Мы приехали в Ленинград со всех концов страны, но минами не запасались» Сотрудники милиции на эту реплику не отозвались. Мы вошли в «святая святых» Оказывается, вот почему так беспокоились чекисты. Из комнатенки Ленина дверь вела прямо в зал заседаний. То, что я назвал квартиру Ленина комнатенкой, не было желания оскорбить чувства коммунистов. Комната и, правда, была крошечной. Мало того, она еще невысокой, не более двух метров в высоту, перегородкой делилась на две половины. За перегородкой стояли две железные узкие кровати. На одной прежде спал Ленин, на второй – Крупская. Между кроватями узкий проход. Вторая часть комнаты – рабочий кабинет вождя революции. В нем стоял стол и два кресла, в полотняных чехлах. На столе комбинированная лампа, позволяющая ей быть электрической и обычной керосиновой. Я дивился такой невиданной конструкции, но расспросить было некого о методике пользования ею? Чудовищно обыденная простота, Я чувствовал себя, стоя в крохотной комнатке, богачом. Хотелось, крикнуть: «Вы, господа секретари, пришедшие на смену иным господам, да и все господа, вообще, приходите в эту комнату и учитесь скромности!» Почему-то, не возникал вопрос, об искусственности созданного? Не имелось оснований, что ли? Я думал: «Ну, не мог себе позволить тот, кто рвался к власти, хотя бы показной нескромности – он был бы тут же разоблачен! И где же, все-таки, правда?» В моей реальной нищете и надежде на то, что будут какие-то подвижки к лучшему? И все-таки, нищета моя – великое богатство в сравнении с реальностью жизни вождя прошлого?


ВЕЛИКИЙ РЕФОРМАТОР


Все советские руководители отличались практичностью и непосредственностью тоже! Не успело улечься волнение с «антипартийной группой», как в октябре 1957 года пленум освободил теперь уже самого Г.К.Жукова от обязанностей министра обороны, и он выведен из руководящих органов партии. Причина была очевидна,- Хрущев боялся популярности маршала. И действительно, пожелай Жуков сделать государственный переворот, кто бы ему помешал?.. На поверку Хрущев оказался очень неблагодарным. Участь Жукова постигла и Фурцеву, правда, через более продолжительное время. Не удержался и помогавший удержаться у власти Игнатов. Хрущев мог удовлетворенно потирать руки - вокруг не было тех, кто мог стать потенциальным врагом ему!

Теперь ничто не мешает Хрущеву проводить свои реформы. Как реформатор он по количеству проектов значительно опережает Сталина. Беда только, что все реформы его отрицательно сказываются на экономике. «Ндраву моему не перечь!» - может сказать Первый секретарь ЦК. Натура у него широкая, не боярского происхождения, а значимость свою показать может.

Был Туполевым построен самолет ТУ-16. Американцы дали этой машине кодовое название «Барсук». Зверь агрессивный, соседей не любит. Вот и ТУ-16 с его очень сильным оборонительным вооружением мог позволить себе кое-кого не любить. Особенно, если это кое-кто – вражеские истребители. Бомбовая нагрузка ТУ-16 оказалась такой, что журнал «Эйроплейн» сообщил: «В этом самолете А.Н.Туполев достиг вершин инженерного искусства». Хрущев распорядился несколько таких самолетов передать безвозмездно Китаю. И это через год после смерти Сталина, который подарков никому не дарил. Потом такие же самолет были подарены египетскому президенту Насеру. Потом в знак дружбы индонезийскому президенту Сукарно.

Что хотел распоясавшийся партийный деятель, то и делал. Неслыханное дело, тот же Насер и президент Алжира Бен Белла были удостоены звания Героев Советского Союза, хотя это противоречит самому статусу звания, определенного указом. Но Хрущеву ни что не указ!

Захотелось Никите Сергеевичу при коммунизме пожить! Он не замечал, что сам давно живет в тех условиях, о которых говорил другим. Для него даже специальным военным самолетом из Багерово в Москву, к завтраку, свежевыловленную барабулю доставляли, в то время как те, кому предстояло жить при коммунизме, ели хлеб с добавками гороха. А о мясе еще только мечтали. И их, желающих просто жить, требующих того, что они получали во времена Сталина, вышедших на мирный митинг, встретили пулями! Хорош, нечего себе сказать, коммунизм!


СЛЕТИТ ЛИ ПОКРОВ?


1954 год. Я направлен в Орловскую область судебно-медицинским экспертом. Знаю, что это родина Тургенева, Лескова и Бунина. В какую глухомань меня направят, не знаю. Но уверен, что лучшее уже разобрано. Я получил в Куйбышеве прекрасную практическую подготовку по избранной мною специальности. Но, что поделать, если мне постоянно не везет? Меня должны были оставить на кафедре судебной медицины, все уже было определено, все рассчитано, все вопросы согласованы. До конца госэкзаменов остается всего полмесяца, когда в Куйбышев приезжает из Самарканда доцент Армеев и предъявляет права на место ассистента, которое было предназначено мне. Составить конкуренцию специалисту с ученой степенью и большим практическим стажем выпускник института не мог. Вот и приходится ехать в неизвестное. Крепко жалею я о случившемся? Жалею, но, сказать по совести, не очень. Просто осталось ощущение какой-то несправедливости. Но где она, эта справедливость вообще? Что-то она постоянно не сталкивается со мной! Можно назвать справедливостью то, когда из института пытались вышвырнуть учащихся последнего курса, отличников учебы, только потому, что они евреи? Мы полагали, что было это продолжением дела о врачах-убийцах, когда подверглись репрессиям известные на весь Союз медики, академики Вовси, Виноградов и другие? В нашем институте расправа выглядела более завуалировано, чтобы не подумали о наступившем разгуле антисемитизма. Для этого группа студентов евреев была густо разбавлена русскими. Кто организовал это? Первый секретарь Куйбышевского обкома Первухин? Может быть, чтобы отличиться перед другими чутьем на врагов? Да и откуда он мог знать, что вскоре его самого постигнет несправедливость? Судьба всегда ходит в повязке, прикрывающей глаза! Я сопротивляюсь ей, как могу, но она, коварная, то укусит за один бок, то ущипнет за другой.

Покусанный ею, но знающий, что она еще поиграет мною, я покидаю вагон, и выбираюсь на перрон станции «Орел». Вокзал – великолепный, это не изба, когда-то встретившая меня в Курске. Время раннее, все вещи мои умещаются в саквояже. Я решаюсь пройти до центра города пешком, да, кстати, поискать и гостиницу, где можно на некоторое время остановиться. Между железнодорожным вокзалом и центром города – большое, слабо застроенное пространство. Недалеко от моста через реку Оку слева я обнаруживаю строящееся здание городской гостиницы. Большая часть ее в лесах, но небольшая часть уже функционирует. Дешевого жилья нет, я вынужден поселиться в отдельном прекрасном номере. Привыкнув к скромному жилью, я поражен размерами своих временных апартаментов. Светлая большая комната, широкая кровать, письменный стол, мягкий стул. К комнате примыкают ванная и туалет. Есть даже небольшая приемная. На полу ковровая дорожка.

Цена номера 16 рублей в сутки, в переводе на наши нынешние цены – это смехотворно низкая цена, буквально копейки. Но состояние моего кошелька слишком жалкое, на долгий срок я не могу позволить задержаться. Придется экономить на питании. Не только ресторан, мною отвергнута даже рабочая столовая, с ее низкими ценами на комплексные обеды (первое, второе и стакан компота из сухофруктов). Остается – рынок. Продукты здесь много дешевле, чем в Куйбышеве. Но, я не знаю, сколько времени до получения первой зарплаты? Я питаюсь хлебом и помидорами. Чтобы они были вкуснее, приобретаю пачку соли «Экстра». К остальным продуктам питания я даже не подхожу, во избежание соблазна. На мою беду, начальника областного бюро судебной медицины Жучиной в городе нет, она находится на съезде судебно-медицинских экспертов в городе Риге. Идти на прием к завоблздравотделом, не обговорив ни условий работы, ни места, вслепую, нельзя. Замещающий начальника эксперт В.А. Татаринов, человек мягкий, чересчур вежливый, нерешительный, ничем не может быть мне полезен. Жду прибытия начальника, брожу по городу, знакомясь с ним, да, укрывшись в номере, поглощаю свою более чем скромную пищу. Ожидание затянулось на пять дней. И вот встреча состоялась. Я потрясен тем, что увидел! Татьяна Ивановна Жучина оказалась женщиной карликового роста. Сидя за столом, ноги ее не доставали до пола, приходилось подставлять под них скамеечку. Возраст за шестьдесят, лицо морщинистое, волосы седые, прямые, коротко острижены. Очками она не пользуется. Голова крупная, похожа не мужскую. Голос грудной с хрипотцой. Фигура мелкая. Позже я узнаю, что мой начальник приобретает одежду в детских магазинах, а чтобы казаться плотнее и шире под одежду поддевает безрукавку – что поделать, и тело моего начальника оказалось детским. Стоя в туфлях на высоком каблуке, она, чтобы дотянутся до моего плеча, высоко вскидывает руки. Это она делает, когда хочет показать, что она вот такая маленькая, повелевает крупным мужчиной. Следует сказать, что Жучина оказалась умной, наблюдательной и жесткой, подстать своей фамилии. Этого следовало ожидать – кто же будет держать слабого руководителя так близко от столицы! Знакомство короткое. Я предъявляю документы и направление. Она, бегло взглянув на них, сказала: «Я не могу тебя представлять в облздравотделе. У меня там не самые лучшие отношения. Сделаешь это сам. Проси город Ливны. В Ливнах у нас есть эксперт, но он уже стар, и у него появились причуды. К тому же он основное время уделяет хирургии, выезжать за пределы района не может...»

Что такое Ливны, я не знал. Впрочем, из всех небольших городов Орловской области мне был знаком только Мценск и то благодаря повести Лескова «Леди Макбет Мценского уезда»...

Ожидать в приемной заведующего областным отделом здравоохранения Бориса Григорьевича Львова мне пришлось недолго. Начальник бюро позвонила ему, предупредив о моем приходе. В приемной красивая, как куколка, молоденькая секретарша предложила мне пройти в кабинет. Я вошел, осмотрелся. Длинный полированный стол в виде буквы «Т». На самом дальнем конце его – крупный мужчина с большой лысой головой. Ворот рубашки с короткими рукавами расстегнут, из него выглядывают густые рыжие курчавые волосы. Руки толще, чем мои бедра. Лицо широкое, глаза серые, брови рыжие, нос крупный прямой. Губы квадратные, мягкие. Я протягиваю документы. Он берет лишь одно направление, остальное возвращает мне. Кажется, он даже не успел прочесть мою фамилию, но произносит коротко: «В Сосково заведующим райздравотделом!» Я отвечаю, не раздумывая: «Нет!» – «В Шаблыкино – начальником СЭС!» – звучит уже резче.

«Нет!» – отвечаю, уже присаживаясь на стул и понимая, что разговор может затянуться. Веду себя спокойно, уверенно, поскольку процедуру, подобную этой, успел пройти в приемной завоблздравотделом Куйбышевской области Воронова, хотевшего меня послать по приезду доцента Армеева на строительство Куйбышевской ГЭС врачом-хирургом.

«Ну, ладно, – примирительно говорит Львов, – поедешь главврачом в Корсаковскую райбольницу...» «Нет!» – в третий раз говорю я. «А чего же ты хочешь?» – ничем не прикрытое удивление прозвучало в голосе начальника, привыкшего, что никто не смел ему перечить.

«Поеду только в Ливны и только судмедэкспертом!» – говорю я.

«Нет!» – на этот раз коротко говорит Борис Григорьевич.

В эту минуту в кабинет заведующего впорхнула красивая женщина лет тридцати, излишней полноты, как мне тогда показалось. В модном ярком крепдешиновом платье, благоухая французскими духами, она вошла без приглашения и без стука, У меня не было сомнения в том, что это – его любовница. Я не знал, что аппарат облздравотдела состоит из красивых женщин. Молодые, красивые, они были слабостью стареющего холостяка. Вошедшая, видимо, слышала концовку разговора, поскольку ее ярко накрашенные губки сложились маленьким пирожком, потом раскрылись и выпалили: «Подумаешь, без году неделя специалист, и он еще здесь свои требования предъявляет?»

Я, повернув лицо в ее сторону, сказал резко: «А я вас к разговору не приглашал!»

Надо было видеть в тот момент ее реакцию. Женщина опешила. Чувствовалось по всему, что я сразил ее своим бесцеремонным ответом. Она даже меньше ростом как будто стала. Откуда мне было знать, что женщина эта – заместитель заведующего облздравотделом по лечебной работе, что фамилия ее Кондрашова, что зовут ее Тамарой Ивановной, что она, являясь вторым лицом в администрации областного ранга, привыкла, что ее постоянно о чем-то просят, уговаривают, при этом голосом не только мягким и просительным, в нем даже молящие нотки появляются. А тут какой-то выпускник института позволяет так с ней обращаться!..

«Поедешь туда, куда я пошлю тебя!» – рявкнул заведующий, оскорбившись за своего зама.

Я удивленно посмотрел на Бориса Григорьевича и сказал спокойно:

«Я приехал к вам по разнарядке министерства здравоохранения РСФСР на должность судмедэксперта. Выясняется, что вам эксперты не нужны. Напишите в моем направлении отказ, и я поеду туда, где буду нужен! А вам, заведующему облздравотделом, следует знать, что согласно приказу министра, вы не имеете права посылать меня против моего желания на работу по другой специальности!»

У Львова от наглости моей дух перехватило, в глазах его зажглись злые огоньки.

«Твое направление у меня на столе, а ты поедешь в Сосково! – голос заведующего стал угрожающим».

«Я буду жаловаться на вас Дербоглаву!» – сказал я. Дербоглав – была фамилия российского республиканского эксперта, с которым я был лично знаком. Он, находясь в инспекционной поездке в Куйбышеве, долго беседовал со мной как с кандидатом на должность научного сотрудника.

«Да плевать мне на твоего Дербоглава!» – прозвучало в ответ.

Я не стал больше спорить, понимая, что упрямство самодура границ не имеет, и никакими законами его не остановить. Я оставил на столе свое направление и вышел в коридор. Здесь на стене висел телефон. Я знал пароль и номер. Назвав их, я набрал номер телефона Дербоглава. На мое счастье, он ответил сам. Я коротко посвятил его в суть состоявшегося разговора, не забыв о плевке в его адрес.

Затем, выкурив папиросу, вошел в кабинет заведующего. Я не успел сесть, как раздался звонок из Москвы. Львов поднял трубку. Мне, а я думаю, и Кондрашовой, хорошо была слышна фраза: «Кто там в меня плюет?»

Лицо Борис Григорьевича стало багрово-красным, я думал, что его хватит удар. Со злостью он завизировал мое направление и сказал: «Езжай в свои Ливны!»

Спустя несколько лет между мной и обоими участниками этого разговора установились самые нормальные даже дружеские отношения. Ну, а я понял тогда, что иногда следует говорить и резко с представителями власти. Но, только тогда, когда за спиной твоей стоит право и тот, кто поможет этим правом воспользоваться.

Я оставляю с легким сердцем не только здание облздравотдела, но и свой номер в гостинице. Мне предложено переселиться в кабинет начальника бюро Жучиной. В ее кабинете я чувствую себя комфортно. В двенадцать часов дня начальник оставляет его, отправляясь домой до утра следующего дня. Кожаный диван в моем распоряжении. Мне выданы подушка и две простыни. В моем распоряжении электрическая плитка. Учитывая дешевизну продуктов питания, я мог теперь готовить пищу, к чему давно привык. Насупила пора знакомиться не только с сотрудниками областной судмедэкспертизы, но и с самим городом. По большей части город Орел был тогда одноэтажным, таким, как его изображали на дореволюционных открытках. Только две улицы: проспект Сталина и ул. Комсомольскую украшали монументальные здания.

Следует отметить, что здания, построенные в сталинский период, были красивыми, с широкими окнами, высокими потолками, удобными для проживания. Это потом возникнет критика по поводу архитектурных излишеств. Но, положа руку на сердце, должно признаться, что эти здания стоят сейчас много дороже, чем здания хрущевского и брежневского времен. Город продолжал интенсивно застраиваться. Поднимались и рослы корпуса заводов, которых Орел до войны не имел. Речка, давшая название городу, мне не нравилась. Орлик напоминал глубокую и широкую канаву с мутной водой, через толщу которой трудно было что-то рассмотреть. Берега земляные, без зелени. Зато мне нравилась Ока. В черте города река не глубока, но широкая, чистая, светлая. От нее пахло свежестью, как от тела юной девушки. Мне нравилось стоять на широком мосту через нее и подолгу смотреть, как быстро катит свои хрустально-чистые воды один из крупнейших притоков Волги. В вечернее время, когда спадает летняя жара, я любил бродить по аллеям старинного Троицкого кладбища, располагавшегося неподалеку от здания экспертизы. Кажется, больше я нигде не видел такого ухоженного кладбища. Многочисленные высокие деревья вверху сплелись своими кронами, образовав сплошную зеленую крышу, которую небольшой дождь не мог пробить. У входа справа красовалась великолепная гробница покорителя Кавказа грозного генерала Ермолова, при жизни настоящего русского богатыря. Нравились мне и торговые ряды на проспекте Сталина. Их восстановили, и они ничем не отличались от старинных купеческих. Магазины торговых рядов ломились от продуктов. Колбасы тридцати-сорока сортов! А сыры! А сельди! Даже керченскую сельдь я обнаружил здесь! Все продается свободно, никаких очередей. Мне вообще не понятно, почему люди, не жившие в сталинский период, так гнусно описывают нашу экономическую жизнь? Недостатки ушли с приходом 1948 года, и мы стали забывать об этом!

Часто приходится выезжать из Орла в командировки. Чаще всего используется для этого самолет санавиации. С высоты я мог окидывать взором красу сельских районов Орловщины: Малоархангельск, Колпны, Шаблыкино, Сосково, Хотынец. Я исколесил всю область вдоль и поперек, и она оставила неизгладимый след в моей душе! Что и говорить, красива Россия! Меня совершенно не беспокоит тот факт, что на ночь я остаюсь один на все огромное одноэтажное здание экспертизы и патолого-анатомического отделения областной больницы. Мертвые, лежащие за стеной кабинета, совершенно не тревожат меня. Даже иногда принимаю свежие тела, привозимые сотрудниками милиции. Я становлюсь своим, становлюсь крайне необходимым. Пройдя основательную профессиональную проверку, я, наконец, отправляюсь в тот городок, из-за которого принял бой в облздравотделе. Теперь ношу гордое звание Ливенского межрайонного эксперта, зона обслуживания – двенадцать сельских районов. Никто больше не имеет такого гигантского куста обслуживания – треть Орловской области! Ливны, по принятым меркам, городок совсем не велик, население его в ту пору достигало 26 тысяч. Но он по величине и экономическому значению был вторым в области после самого Орла, после того, как по воле коммунистических правителей Орловскую область основательно обкорнали, сначала отделив ряд районов с городом Брянском, а затем девять районов с городом Ельцом, вошедшим в Липецкую область. Возвышается город над рекой Сосной. Вытягиваясь телом своим вдоль русла реки, то спускаясь вниз, то вверх поднимаясь. Пересекает город дорога, идущая от Орла на Елец и Воронеж. Слева город обрывается к реке Ливенка. Река и дала городу свое имя. Если глянуть вдаль через реку, то взгляд упирается в слободу Беломестную, в то время выполнявшую роль районного центра Никольского р-на. Центральная небольшая городская площадь с божьим храмом, слева от него сохранившийся ряд купеческих лабазов. Старинный небольшой парк. К северо-западу от него петляет тропинка, спускаясь к бегущей там, внизу, неширокой и не слишком глубокой речке Ливенке. Через нее почти у самого устья мост неширокий деревянный перекинут. Ограждения слабые, мост от ветхости шатается. Но, Бог миловал, - пока никто с того мостика трезвый не свалился, а пьяному и тропинки не преодолеть. Под хмелем никто по тому пути не ходил.

Память моя выхватывает раннее майское утро. Еще солнце макушки своей не показало. Тонкие волокна тумана тянутся снизу по косогору, цепляясь за кустарники и пучки высокой травы. Смутно поблескивает речка, как бы дымясь. В эти ранние минуты, спустившись по тропинке и пробежав десятка два метров покачивающегося деревянного настила моста, выхожу на участок, где поработала чья-то коса. Запах скошенных трав еще не утратил своей ночной остроты. Солнце еще не коснулось лучами своими земли, но уже таяли среди пупырей и ромашек узкие скользящие тени. Совсем прояснилось, и стала видна узкая низина, по краю поросшая лозняком, а дальше – высокое и пестрое разнотравье. Желтизной светилось пятно посреди сочной зелени, словно на одном месте лучи солнца остановились и решили материализоваться в свой яркий, яркий желтый цвет. Пятно образовало скопление лютиков. Россыпи белой кашки и вспыхивающие среди них огоньки дикой гвоздики. Голубые васильки и тимофеевка соседствовали с лопоухими листьями конского щавеля. Гордо возносились белыми пушистыми головками одуванчики. И над всем этим цветастым ковром порхали бабочки, летали, тонко жужжа, пчелы с первым ранним взятком. Над рекой то взлетая, то замирая на месте сновали стрекозы. А дальше метрах в сорока-пятидесяти виднелся фундамент когда-то стоявшего здесь здания водяной мельницы. Прикрывали его большими рваными клочьями заросли чертополоха, заглушая всю иную, более нежную растительность

Когда-то, в далекие времена, по краю косогора стены крепостные шли. О том, что строились Ливны как русская крепость, говорят названия слобод: пушкарские, стрелецкие, казацкие, ямские. Не стану утомлять читателя описанием красот города, сообщу только, что из уездного небольшого городка с мукомольной и маслобойной промышленностью стали Ливны индустриальным городом, в нем расположились четыре завода союзного значения. Врачей в городе не хватает. Я нахватался ставок. Слава Богу, что не требуют отсидки часов, а то у меня и суток не хватило бы. Требуется только качественно выполнять работу.

У меня никогда с 5-00 и до 24-00 не было свободного времени. На еду 15 минут, и – вперед! Учесть следует, что меня могли поднять еще на вызов скорой помощи среди ночи или вызвать на место происшествия! Да, жирком обрасти я тогда не мог! Но я и не жалею ни о чем. Ведь мне везде платили по полной, выплачивая в том числе и отпускные. Поэтому не было необходимости собирать деньги к отпуску. Магазины в Ливнах были бедны продовольственными товарами. Конфеты, пряники, соки, колбасы местного производства. Естественно, булочные изделия в полном ассортименте. Но чего действительно было много, так это консервы, все городские и сельские магазины завалены были «печенью трески» и «дальневосточными крабами». Впрочем, город в магазинах мало нуждался. Рынок его был богат. Он ломился от мяса, птицы, овощей и фруктов. Такого богатства и дешевизны я нигде не видал, за исключением Острогожска. Мешок картошки – 5 рублей, курица – 5 рублей, свинина – 7 рублей, баранина 1,5 рубля, яблоки – 8 рублей мера. Теперь сопоставьте это с получаемой мною совокупной зарплатой – 3100 рублей! В магазинах масса обуви, зарубежной и нашей, тканей, каких угодно, и все – натуральные, больше шелк. Не хватало модной верхней одежды. Зато китайской и вьетнамской – в избытке. Шелковые китайские зонтики. А сколько книг! Я быстро сформировал библиотеку, в которую вошли десятки зарубежных классиков. Скоро я приобрел прекрасную квартиру. Чего еще, казалось, человеку надо? Живи, трудись. Тем более, что из меня готовят начальника бюро. Я единственный в области судмедэксперт, владеющий микроскопом.

Теперь слухи распускают о том, что мы плохо жили. Нужно тогда сказать точнее, в какие отрезки времени это было? Мы никогда так хорошо не жили, как перед войной. В промежуток времени от 1951 до 1958 год уровень нашей жизни сравнялся с довоенным.

Ко мне из Крыма приезжают родители. Им скучно. Мы садим картофель, выращиваем свиней, заготавливаем овощи и фрукты на зиму. У нас висят копченые окорока. Спирта я получаю много. А сколько знакомств, сколько друзей... Меня знают в Орле и Москве. Село вышло из-под пресса партийно-правительственного. Подворье богато птицей, держат коров, свиней. А сколько пасек с пчелами!

Но мы не можем жить вне политики. Сначала я видел расписанные грязно-зеленой ядовитой краской всех крупных зданий Орла: «Долой Хрущева, да здравствует Молотов, Маленков, Ворошилов…» Потом по селам стали собирать воздушные пузыри с западной пропагандистской литературой. Еще не совсем загнил государственный аппарат, но неприятным душком потянуло. Руководители областного руководящего звена и выше стали к зарплате официальной прибавлять дополнительно деньги в конвертах. Кажется, они значительно превышали официальную зарплату, в графе, против которой, получающий подпись свою ставил

Проживая в течение шести лет в этом городке, я не мог не заметить изменений и в иных происходящих явлениях. Уже давно не производится снижение цен на товары к 1-му апрелю. Но живет город. Рынок богатый, дешевый. И как ему не быть дешевым, если здесь нет ни одного горожанина, который бы картошку не сажал, да не выращивал поросят. О деревне и говорить нечего. Область богата мелкими речками и ручьями, а это – рай для водоплавающей птицы! Чинно ходят многочисленные стада гусей – никто за ними не приглядывает. А сколько здесь яблок! В каждой избе запах «антоновки» вызывает самые приятные ощущения! А каково доставалось крестьянам, высаживаемым яблони. Многие с удовольствием пустили бы в ход топоры, чтобы разделаться с ними. Ведь каждое дерево на учете было. Налог требовали с каждого дерева. А яблони не каждый год родят!.. Поговаривали колхозники: «Министр финансов Зверев знает, когда нужно сажать яблони, а когда вырубать? Казалось мне, что с уходом Сталина с каждым годом богатство прибывать будет. Ан нет, послал на Орловщину нечистый Хрущева. Сначала люди по-доброму говорили о нем: «Ну, наконец-то, возглавил страну наш, русский!» Не придали они и значения подарочкам, разбрасываемым лысым правителем. Не подумали, почему это, в доску русский человек, землями русскими разбрасывается? Взял вдруг и подарил русский Крым Украине! Какая блоха его укусила? Почему русские районы Ставрополья отписал Чечне? Может, потому молчали, что единым было государство, чувствовали себя везде как дома! Законы те же, жизнь такая же! Вспомните слова песни:

Мой адрес – не дом и не улица,

Мой адрес – Советский Союз!

А потом стали замечать: что-то неладное происходит. Почему это Хрущев с друзьями прежними не просто рассорился, а к антипартийной группе их причислил? Не начинает ли он тур новый, на сталинский смахивающий? А это – уже политика с расправой! А это уже опять – культ личности! А при культе личности и к вышке приговорить любого можно. Если заглянуть поглубже в мир вождей, то все концентрировалось там на сведении личных счетов. Отличались друг от друга только внешним видом. В живых оставался только сильный и ловкий. Какова же должна быть воля и бдительность у каждого, расслабиться – означает погибнуть! Мир, в котором наши руководители жили, не великим выбором был богат: смерть или победа.

Теперь, когда партийные органы подмяли под себя силовые структуры, стал закон похожим на дышло, куда повернул – туда и вышло! Приведу случаи, иллюстрирующие беззаконность партократов, когда эмоции перехлестывают разум.

Руководство партии устраивает борьба и грохот эпохи, тогда за грохотом не слышно ни голоса совести, ни крика души

Я описываю только то звено руководителей, с каким меня судьба и работа сталкивали. Методы работы на демократию никак не тянули.

Первый случай произошел с уже описанным Львовым! Борис Григорьевич любил спиртное, предпочитая пить чистый спирт. В помещении облздравотдела он позволить себе распоясаться не мог. Чтобы развлечься, выезжал в районы. Опишу один, свидетелем которому был сам. Я временно исполнял обязанности заврайздравотделом, когда в кабинете моем появилась крупная фигура Львова. Он предложил мне пойти на территорию строящейся новой большой больницы. Я знал привычки заведующего, поэтому в моем кабинете появилась домашняя свиная колбаса и графин со спиртом. Налив себе стакан, Борис Григорьевич опрокинул его в глотку, словно это была обычная вода. Потом посмотрел на меня и спросил: «Что мешает открыть больницу?»

– «Нет субподрядчика по установке канализационного оборудования!» – отвечаю я.

«Как думаешь выйти из положения?»

«Найму шабашников!»

«Получишь строгий выговор!» – предупредил он.

«А если я не закончу в срок строительства?»

«Получишь строгий выговор!»

«Значит, приглашаю шабашников!»- заканчиваю я короткий разговор.

После этого разговора едем в соседний Никольский р-н. Мой зам уже позвонила туда. Нас ждут.

Во дворе больницы стоит обычный колодец со студеной водой. Львов снимает рубашку и говорит: «Лей на меня воду»

Два ведра воды, растирание жестким полотенцем приводят начальника в прекраснейшее настроение. Осмотрев больничное хозяйство, Львов направляется в ординаторскую, где уже накрыт великолепный стол. Гость выпивает стакан спирта, плотно закусывает. Отправляемся в Русский Брод. Все повторяется. Но, как не велико здоровье гостя, в Дросково, уже четвертом райцентре, он заметно сдает. Держась за стену руками, он протискивает тело в маленькую комнатушку, в которой стоит обычная плита с вмонтированным в нее котлом. Котел прикрыт круглой деревянной крышкой. Львов, обведя пространство мутными глазами, спрашивает:

«А что у вас тут?»

Ему перечисляют: стерилизационная, процедурная, дежурная, кухня, прачечная…

Как ни пьян Борис Григорьевич, этот список выводит его из себя.

«И вы работаете?» – спрашивает он.

«Работаем!» – хором отвечает медперсонал.

«А я бы на вашем месте не работал!» – говорит Львов.

Теперь застолье отменяется. Не сядет за стол областное начальство с нерадивым хозяином. И, обращаясь к главврачу больницы Некрасову, говорит, показывая кукиш:

«Вот тебе машина, которую я думал дать тебе!»

Поворачиваясь ко мне, спрашивает: «Новенький «ПАЗ» тебе нужен?»

«Конечно!» – отвечаю я.

«Присылай шофера!»

Я знаю, в каком бы состоянии Львов не находился, он обещанного не забывает.

Карьера Львова закончилась тем, что в пьяном виде, допившись до белой горячки, он чуть не задушил больного.

И направлен был Львов в Петрозаводск главным хирургом республиканской больницы. А если бы подобное совершил обычный врач, что ждало бы его?

С Кондрашовой Тамарой Ивановной произошел еще более интересный случай. Она приехала в село Здоровец Ливенского р-на, ответив на приглашение заведующего участковой больницей. Состоялось шумное застолье с обильным возлиянием. Дело было зимой. И хозяева, и гости в легком платье, надев на ноги домашние тапочки, продолжали пировать. Гулянье происходило в сборном финском домике, служившим аптекой и квартирой врача. Выпитого показалось мало, и врач пошел в аптеку добавить спирта. Так уж получилось, что он, освещая темное пространство зажженной спичкой, разбил флакон со спиртом. Спирт вспыхнул. Хозяин и гости, в чем были, едва успели выпрыгнуть из горящего здания. Оно и горело-то не более 15 минут.

Потом состоялось заседание облисполкома. На него был приглашен и я, сидел рядышком с райпожинспектором, только что назначенным в райцентр.

Очень коротко, без излишних подробностей, было доложено проверяющими об этом случае. Потом стали раздавать всем «подарки»:

– Кондрашова!

Тут же звучит предложение: «Снять с работы!»

– Котельников!

– Строгий партийный выговор!

Я молчу. Во-первых, меня не было в день пожара в районе; во-вторых, я не был членом партии.

– Моногаров!

– Строгий партийный выговор!

– А я беспартийный! – восклицает пожинспектор.

– Снять с работы!

Моногаров пытается сказать присутствующим, что он назначен на должность инспектора уже после полжара. Я его одергиваю: «Сиди! Эти громы не реальные!»

И действительно, Кондрашова была переведена на должность главврача детской областной больницы! Никакой материальной ответственности, хотя медикаментов и материальных ценностей сгорело много. Я должен был, как истец, подать заявление в суд о возмещении ущерба. Но мне было сказано: «Молчи!»

И хотя случай этот звучит как анекдотический, он иллюстрирует, как изменился стиль работы партийно-административных органов после смерти Сталина. Случись такое при Сталине, страшно подумать, что произошло бы! Но это были только цветочки, ягодки мы начнем собирать позднее. И первыми ягодками стали посевы кукурузы. После поездки в Америку Хрущев, не представляя себе климатическо-географических условий, заставил страну сеять эту культуру повсеместно.

Привыкли сеять вику, клевер, не вынесло село такого груза! Хрущев подумал бы, что север не сеял сроду кукурузу? Еще бы посадить банан, - пускай, земля не годная... Хрущев ведь нам не Богом дан, к тому же власть «народная»!

Скотину стало кормить нечем. Уменьшились посевы зерна, и товарного, и фуражного. Нечем кормить скот в крестьянском подворье. Стали появляться обращения руководителей колхозов к жителям города с просьбой помочь селу – продержать свиней до весны. Предложения заманчивые – с половины! Десять поросят дотянул, пятеро твоих. Стали карикатуры в журнале «Крокодил» появляться, на которых корова жевала белоснежный батон, а свинья – сдобную булочку. Стали нормировать отпуск хлеба. И пошло-поехало. Картофель стоил 5 рублей мешок, стал стоить – 90. Свинина была 6 рублей за килограмм, стала 18-20 рублей. И стал я подумывать над тем: «А не пора ли мне в Керчь возвращаться?»