Дважды мне посчастливилось видеть Нильса Бора собственными глазами. Дело было в Москве в 1934 году. Впрочем, «дело было» слова неверные

Вид материала

Документы

Содержание Маргарет Гоуинг Рональд Кларк (в «Рождении бомбы») Стефан Розенталь 28 октября 1943 года Но что будет дальше?

Подобный материал:

• Овсем по небольшому, как говорится, совершенно случайному поводу: мне позвонил Юрий, 16.9kb.
• Берт Хеллингер порядки любв разрешение семейно-системных конфликтов и противоречий, 5363.89kb.
• Слово о казачьем роде, 2572.74kb.
• В 1942 году закончил педагогическое училище и был мобилизован в армию. Сэтого года, 8887.2kb.
• Должностная инструкция, 93.05kb.
• Евгений Романович Романов (настоящая фамилия Островский). Впреподавателях недостатка, 100.42kb.
• К. Бессер-Зигмунд «Магические слова.», 1621.92kb.
• К. бессер зигмунд магические слова, 1643.56kb.
• Примерная программа учебной дисциплины математика, 566.38kb.
• Конспекты занятий по обж, 119.97kb.

<77

сердце этот контраст, когда он возвращался из деловых поездок в Лондон и вместе с сыном вновь оседал в старом вестминстерском подворье, чтобы по утрам, смешавшись с толпою клерков и военных, не спеша отправляться в свой загадочный оффис на Старой улице Королевы. Война пронизывала собою все, а в то же время ее словно бы и не было...

Оге Бор: Мой отец, подолгу живавший в Англии, чув­ствовал себя как дома в обстановке лондонской жизни... У нас часто завязывались доставлявшие ему удовольствие беседы с привратником, приносившим уголь для камина в нашем служебном кабинете, и с коридорными в отеле... Отец говаривал в шутку нашим английским друзьям, что после жизни в оккупации, полной постоянного напряжения, у него было такое чувство, точно он поселился в мирной стране.

Оно и вправду — для Британии худшие времена вой­ны остались позади: после разгрома немцев под Сталин­градом и на Курской дуге угроза германского вторжения для англичан миновала, и немецкая авиация уже не мог­ла совершать массированные, налеты на английские го­рода. И хотя по ночам еще нередко завывали сирены воздушной тревоги, сотрудники Тьюб Эллойз уже не без юмора вспоминали, как два года назад — в конце октября 41-го — на улице Королевы появились два известных фи­зика из-за океана в стальных шлемах и с противогазами через плечо: Джордж Пеграм и Гаралъд Юри, посланцы американского атомного проекта.

Они прибыли с тем, чтобы «определить истинную цен­ность британских работ» (Рональд Кларк). Объединение атомных усилий Англии и Америки тогда только зачина­лось, и американцы могли убедиться, что английские кол­леги их опережали, в принципе уже разработав наиболее обещающий способ разделения урана-235 и урана-238. Да и кое в чем другом были впереди... На улице Королевы и об этом вспоминали теперь с усмешкой. Однако досад­ливо-горькой.

Этот привкус горечи в разговорах об атомном сотруд­ничестве с американцами Бор еще яснее ощущал в каби­нетах политиков. Материальные ресурсы обеих стран были несравнимы. За два года американцы успели уйти далеко вперед. Англия превратилась в младшего партне­ра. Высокое сотрудничество — во спасение человече­ства! — осложнилось заурядным соперничеством во имя грядущих выгод. Возникли взаимные подозрения. Вспы-

478

хивали приступы недоверия. Старший партнер позволял себе не слишком церемониться с младшим. Когда летом

42-го американцы создали комитет С-1 (по урану), анг­личанам было отказано в праве прикомандировать к нему своего представителя. «Благородный союз» союзников прошел даже стадию полного разрыва. И Бор узнал, что лишь два месяца назад — в середине минувшего августа

43-го года — во время Квебекской встречи Рузвельта и Черчилля было наконец всерьез решено объединить ради ОБЩЕГО ДЕЛА «весь цвет научной мысли и все ресурсы Британии и Америки».

Теперь большая группа английских ученых готовилась к отъезду в Штаты. И когда Черуэлл посылал свою теле­грамму-вызов в Стокгольм, включение Бора в эту группу на почетных правах было уже решенным вопросом: в бом­бовом люке москито летел консультант при британском директорате Тьюб Эллойз. Сэр Джон Андерсон видел в нем, по словам Гоуинг, «трамп кард» — козырную карту младшего партнера в новом туре игры после Квебекского соглашения. Но и в этом туре тайное соперничество про­должалось: от Бора не скрыли, что военный глава Манхет-тенского проекта генерал Гроувз хотел бы иметь его ко­зырем на своей руке.

А Бора природа явно не создала для тактических игр с козырями: трудновато было «с него ходить»...

Маргарет Гоуинг: Ои не желал быть связанным исклю­чительно с одной из сторон иди только с одной какой-ни­будь частью всего проекта. И в конце концов пришли к со­гласию, что Бор отправится в Америку без предварительно обусловленного статуса его пребывания там... Он сможег сам решить, как ему наилучшим образом помочь общим усилиям.

Он начал решать это еще в Англии.

Бег его мыслей подстегивало тягостное политическое открытие, что еще ДО создания атомной бомбы ее при­зрак УЖЕ сеял раздоры в лагере самих союзников. И о длящейся войне против Гитлера уже осложнял их парт­нерство иными целями, кроме победы. Ядерная физик.ч обручилась с мировой политикой! И это может привести к трагическим последствиям. Вот что осознал он в каби­нетах Уайт-холла и Даунинг-стрит.

...Вероятно, в конце ноября, когда Черуэлл вел с ним напутственную беседу перед скорым отплытием англий­ской группы за океан, произошел между ними обмен зна-

479

менательными репликами. Повернувшись к Бору и при­близив к нему свое землистое лицо аскета, советник Чер­чилля вдруг серьезно спросил:

— А взорвется ли ОНА согласно теоретическим вы­кладкам?

Рональд Кларк (в «Рождении бомбы»): Черуэллу хоте­лось знать: допускают ли такой взрыв законы природы? Ес­ли допускают, то это само по себе можно было, по-видимо­му, рассматривать как некую санкцию на использование ядерного оружия подобно любому другому. Бор ответил:

«Разумеется, ОНА взорвется, но что будет дальше?»

С этим-то вопросом - ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ? — он поднимался в конце ноября 43-го года на палубу океан­ского теплохода и с этим вопросом спускался в начало декабря по трапу на землю Америки.

— Что будет дальше?

В те же декабрьские дни спрашивала себя об этом на шведской земле фру Маргарет. Только ее тоскующее неведение было скромней по масштабам — неведение ма­тери и жены, получившей по секретным каналам известив от мужа и сына, что они зачем-то уплывают в Соединен­ные Штаты. Ей не дано было знать ничего — ни наме­ка! — об их делах и заботах. И даже об их истинном ме­стонахождении ничего. И самый вопрос — что будет дальше? — она могла задавать лишь самой себе, знавшей одно: пока они живы-здоровы.

Она-то могла писать хоть и редко, но не таясь. Не бы­ло тайны в том, что Эрик устраивался в Стокгольме рабо­тать инженером-химиком, а Ханс готовился сдавать там последние медицинские экзамены, а младший Эрнест со­бирался поступать на юридический. И не было тайны в том, что Харальд принялся за создание в Швеции студен­ческого «датского государства» и уже достигнуто согла­сие, что студенты-беженцы будут экзаменоваться в швед­ских университетах на датском языке... Словом, многое могла писать и писала Маргарет сверх телеграфно-семей­ного «все здоровы». И совсем как солдаты на войне, ее Нильс и ее Ore знали о жизни в тылу больше, чем она об их «фронтовых буднях» в безопасном далеко.

Однажды в те декабрьские дни двое молодых копенга-генцев примчались в Стокгольм со скверной новостью:

4SO

немцы захватили институт на Блегдамсвей! Стало изве­стно: ранним утром, еще в темноте, отряд военной поли­ции занял все входы и выходы. В тихих коридорах — черные сапоги. Распахнутые двери лабораторий и кабине­тов. Уведенные под конвоем физик Йорген Боггильд и ме­ханик Хольгер Ольсен. И милостиво оставленная в полном одиночестве Бетти Шульц, обитавшая во флигеле...

— Что будет дальше? — спрашивали друг друга Ха­ральд Бор и Стефан Розенталь. Распространился слух, что немцы поставят во главе института своих физиков. Тогда сотрудники-датчане решили уйти в подполье. Потом прошел слух, что запланирован вывоз в Германию цикло­трона. Тогда Сопротивление решило подготовить взрыв института.

К счастью, немцы ждали распоряжений свыше. И к счастью, в руководстве Сопротивления по-прежнему за­метную роль играл маленький хирург в очках Оле Кивиц. Он настоял, чтобы без одобрения Бора не было предпри­нято ничего. В Стокгольм на имя Бора пришел запрос. Его срочно переправили в Англию.

Стефан Розенталь: Мы напряженно ждали ответа... Наше беспокойство возросло еще больше, когда один инженер из Копенгагена доставил нам — на случай ареста осведомлен­ных участников Сопротивления — план заминирования.

А тем временем в Копенгагене появился Гейзенберг. И вновь не один — в сопровождении физика-нациста вы­сокого ранга. В этом был тонкий замысел, на сей раз де­лавший Гейзенбергу честь.

В те дни — на рубеже 43-го и 44-го годов — до него дошло в Берлин-Далеме известие о захвате копенгагенско­го института. Оказалось, что мотивом послужило подозре­ние: институт Бора работает на союзников. Неважно, знал Гейзенберг или нет, что этот мотив был изобретен поже­лавшим выслужиться гестаповцем. Существенно, что такой мотив давал повод для расследования дела на месте. И Гей­зенберг вызвался тотчас отправиться в Копенгаген. Одна­ко не с тем, чтобы обнаружить измену, а с тем, чтобы вы­ручить институт из беды. Да, да! Стефан Розенталь не­даром назвал его приезд «спасательной операцией». Отто­го-то Гейзенберг и выбрал себе в спутники нациста Диб-нера, чья подпись под документом проверки избавляла его, боровца, от всяких подозрений в обманной игре.

Может быть, он замаливал перед лицом истории и пе­ред самим свбой грех своего визита к Бору осенью 41-го?

31 Д. Данин 481

Может быть. Но для этого надо было уже тогда ощущать тот визит как грех, а не как неудачу. Нет, просто всякий раз, когда ощущалась гарантия безопасности, он с готов­ностью делал добро тем, кого любил и чтил. А Бора он продолжал любить и чтить. В архивах Геринга лежало досье на профессора Вернера Гейзенберга с доносной ха­рактеристикой: «Главный теоретизатор, который даже в 1942 году превозносит датского полуеврея Нильса Бора, считая его великим гением» (Д. Ирвинг).

...Ни главы института, ни его ассистентов не было па Блегдамсвей. Была сорокалетняя Бетти Шульц — слав­ный и слабый страж былого. Был у ворот немецкий сол­дат в каске и с карабином. Стояла влажная зима, и в жидком зеркале черного асфальта тяжело отражалась его фигура с расставленными ногами — без шарнирной вы­правки прусского образца. Сзади, со двора, кто-то из датчан щелкнул фотоаппаратом и увековечил это гнету­щее, а вместе и жалкое зрелище. Солдат выглядел второ­сортным, как и его карабин: начинался 44-й год!.. У Гей­зенберга было неспокойно ва душе от этой картины оскудения германской силы, но, когда он, отбывая домой, в последний раз проходил мимо своего соотечественника, чувство удовлетворения перевесило все остальное: обе­ляющим заключением удалось отвести от детища Бора гестаповскую грозу.

Впрочем, может быть, то была заслуга не только Гей­зенберга.

...Когда после его отъезда завязались в Копенгагене длительные переговоры о возвращении института датча­нам, в Германии приступал к руководству всеми физиче­скими исследованиями Вальтер Герлах. Среди них атом­ная проблема стала главной, а он был многоопытным экспериментатором: двадцать три года назад, вместе с ны­нешним изгоем Отто Штерном, он снискал себе славу за­мечательными опытами, подтверждавшими квантовую мо­дель Бора. Он не стал нацистом. К власти привели его сложные интриги. В личном дневнике он записывал про­исходившее. И в начале 44-го года там появилась запись, изложенная Дэвидом Ирвингом так:

Однажды ночью... к Герлаху пожаловал эсэсовский ге­нерал. Прежде всего он поинтересовался, считает ли Гер­лах профессора Бора опасной личностью и знает ли он его в лицо.

482

— Мне несколько раз пришлось встречаться с Бором, —' ответил Герлах.

— Бора необходимо ликвидировать, — сказал генерал.

— Но для этого надо знать, где находится Бор, — осто­рожно возразил Герлах. — Разве он все еще в Стокгольме? И разве убийство этого всемирно известного человека не нанесет ущерба Германии в глазах мирового общественного мнения?

Генерал нетерпеливо перебил Герлаха:

— Вы все еще верите, что человеческая жизнь чего-то стоит. Вскоре вы убедитесь в обратном.

— Думаю, вам трудно будет добраться до Бора, ведь он, по всей вероятности, в Лондоне, — ответил Герлах.

— В Лондоне?! — генерал просиял. — Прима! И действительно, в Лондоне эсэсовцы располагали вер­ными людьми, а убить Бора во вражеской стране было даже проще, чем в нейтральной, так как тогда не возникло бы никаких дипломатических осложнений.

Эсэсовцы еще несколько раз навещали Герлаха и обсу­ждали с ним дальнейшие подробности этого плана. Все же Герлах, воспользовавшись своими связями... в министерстве иностранных дел, сумел отвратить репрессии от ближай­ших сотрудников Бора, оставшихся в Копенгагене. А сам Бор был уже вне досягаемости.

Так, может быть, и Герлах помог спасению института?

В Стокгольме узнали с облегчением только одно:

3 февраля немцы передали институт «под расписку» дат­ским профессорам Кристиану Мёллеру и Якобу Якобсену, оставив в покое циклотрон и слизнув лишь парочку фото­аппаратов да кое-что соблазнительное из личных вещей отсутствовавших сотрудников. В тексте акта о передаче, как в фигуре солдата у ворот, чувствовалась та же вто-росортность: там была нелепая строка: «профессору Кри­стиану д-ру Мёллеру...» Шла прахом даже вековечная немецкая аккуратность.

А от Бора все не было ответа на запрос Сопротивле­ния. Маргарет, Харальд, Розенталь все продолжали спра­шивать друг друга: что будет дальше? И не знали, что ждут ответа в Стокгольме напрасно: Бор ответил патрио­там сразу же, но для ускорения дела попросил передать » его устное послание прямо в Копенгаген — Кристиану Мёллеру. Бор запрещал взрывать институт.

Тем временем другое секретное послание, письмен­ное, а не устное — и неизвестное ни Бору, ни Маргарет, ни мальчикам, но прямо относящееся к их судьбе, — со­вершило долгое путешествие в сумках дипломатических курьеров и, побывав в Стокгольме, осело в Лондоне, ког­да Бор уже плыл в Америку.

28 октября 1943 года

Москва Институт физических проблем

Дорогой Бор!

Мы здесь узнали, что Вы покинули Данию и находитесь теперь в Швеции. Хотя нам неизвестны все обстоятельства Вашего бегства, но, раздумывая о нынешнем бедственном положении в Европе, все мы, русские ученые, чувствуем большое беспокойство за Вашу судьбу. Разумеется, Вы са­ми — лучший судья в выборе верной дороги сквозь все не­взгоды этой поры, но я хотел бы дать Вам знать, что Вас ожидал бы радушный прием в Советском Союзе, где было бы сделано все, дабы предоставить Вам и Вашей семье на­дежное убежище и где у нас есть теперь все необходимые условия для продолжения научной работы. Вы должны только известить меня о Ваших пожеланиях и сообщить, каковы Ваши возможности...

...Ныне полная наша победа — это со всей очевидностью лишь вопрос времени. Мы, ученые, делаем все, чтобы наши знания послужили победному исходу войны... В нашем ин­ституте каждую неделю собирается научный семинар, на котором Вы могли бы встретить Ваших многочисленных друзей... Даже смутная надежда на то, что Вы сумеете приехать и жить с нами, окрыляет всех наших физиков — Иоффе, Мандельштама, Ландау, Вавилова, Тамма, Алпхано-ва, Семенова и многих других. Они просят меня передать Вам их сердечные приветы и наилучшие пожелания.

...Позвольте мне еще раз уверить Вас, что Вы для нас не только великий ученый, но и друг нашей страны, и мы сочли бы для себя высокой привилегией сделать для Вас и для Вашей семьи все, что в наших силах. А что касается лично меня, то я всегда соединяю Ваше имя с именем Ре-зерфорда, и глубокая любовь к нему, общая нам обоим, прочно связывает нас и между собой...

...Со всею искренностью

Ваш Петр Капица.

Р. S. Вы можете послать ответ на это письмо по тому же каналу, по которому оно дойдет до Вас. П. К.

Шла предпоследняя военная зима в Европе. Марга­рет с тремя мальчиками зимовала в Швеции, Бор с од­ним из сыновей — в Соединенных Штатах. А письмо, хоть и запоздало, но щедро сулившее всей семье воссо­единение, лежало нераспечатанным среди бумаг сотруд­ника советского посольства Константина Зинченко и ожи­дало той неопределенной минуты, когда станет известно о возвращении в Англию после долгой отлучки датчани­на Нильса Бора.

А эта отлучка оказалась не столь уж долгой, как мог предполагать сам Бор, спускаясь в декабре по трапу на землю Америки с молчаливым вопросом: ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?

484

Существует рассказ: вместе с Борами — младшим и старшим — на пирс нью-йоркского порта сошли два английских детектива, и в ту же минуту два агента сек­ретной службы Манхеттенского проекта приступили к ис­полнению в точности тех же обязанностей, а сверх того там же, на пирсе, двое сыщиков из Федерального бюро расследований взяли под наблюдение датского профессо­ра и его секретаря.

Напрасно один журналист с не очень вежливой иро-вией назвал эту усиленную стражу «полудюжиной сто­рожевых исов». Разве была шутливой фраза эсэсовского генерала: «Бора необходимо ликвидировать»? И разве не со знанием дела гитлеровец произнес другую фразу — о жизни человеческой, потерявшей всякую цену?

Однако шесть телохранителей —• это было все-таки слишком: в конце концов, не на занятой же немцами тер­ритории высадился Бор!.. Выполнив свою дорожную за­дачу, уплыли домой английские парни. И, сыграв в час прибытия двойную роль стражей-соглядатаев, ушли за сцену агенты ФБР. Остались сменные ребята генерала Гроувза, не расстававшиеся с оружием и по очереди не спускавшие глаз с мистера Николаев Бейкера, а заодно уж и с его сына Джеймса.

В нью-йоркской гостинице телохранитель устроился на ночь в том же номере — за дверями. И так уж это по­велось: двадцать четыре часа жизнь при свидетеле.

В спальных вагонах дальних поездов телохранители менялись, и один передавал другому охраняемое имуще­ство по квитанции -— сдано и получено «ин гуд кондишн» (в хорошем состоянии)... Если вообразить на минуту, что от всех документов Тьюб Эллойз и Манхеттенского про­екта уцелели бы только эти квитанции секретной службы, будущего историка смутило бы, что в создании А-бомбы явно предпочтительная роль была отведена никому не из­вестным физикам, вроде Эджина Фармера, Вагнера, Ком-стока, Комаса... Э. Фармером стал Энрико Ферми, а Э. Вагнером — Эуген Вигнер, а Комстоком — Комптон. Но и А. Комасом был Артур Комптон: его псевдоним за­висел от направления, в котором он летел. Если на во­сток — Комас, если на запад — Комсток. И рассказыва­ли, что однажды, когда стюардесса разбудила его вопро­сом: «Простите, как вас зовут?» — он ответил встречным

485

вопросом: «Простите, а куда мы летим?» (Впрочем, Ниль-са Бора генерал Гроувз запретил доставлять куда бы то ни было на самолетах. И Энрико Ферми — тоже. Поез­да — это было безопасней.)

Однако Бору не хватало комптоновского уменья быть самому всегда настороже. Он совершал непредсказуемые оплошности, множа анекдоты о профессорской рассеян­ности мистера Бейкера.

...Вместительный лифт поднимал его в нью-йоркском небоскребе. Среди пассажиров он увидел жену давнего знакомого — Ганса фон Хальбана, сотрудника Жолио-Кюри. Но Бор не встречал ее с довоенных времен. Стоя о бок с нею, он спросил неуверенно: «Вы ведь фрау фон Хальбан?» И услышал ответ через плечо: «Вы ошибае­тесь, теперь моя фамилия Плачек!» Однако что-то за­ставило ее обернуться. И, взглянув на него, она восклик­нула: «Господи, да ведь вы-то, несомненно, профессор Бор?» Тогда он прижал палец к губам: «Вы ошибаетесь, теперь моя фамилия Бейкер!»

...А в Вашингтоне он пошел'заказывать себе что-то из платья и забыл в магазине часы. Заказ был оформлен на имя мистера Бейкера. Когда же Ore вернулся за часами, оказалось, что на их крышке выгравировано: «Бор». Ore объяснил, что он, Джеймс Бейкер, является секретарем мистера Бора, в чем легко убедиться, позвонив в Датскую миссию. Позвонили. Но Бора не случилось на месте, а со­трудник миссии ответил, что никаких Бейкеров не зна­ет: секретаря мистера Бора зовут тоже Бор.

Оге: ...Я вынужден был честно признаться, что это так, и мне отдали отцовские часы после строгого предупрежде­ния, что пользоваться подложным именем в Соединенных Штатах противозаконно.

Дипломатическая миссия Дании была единственным местом, где Боры оставались Борами. И тоже ради кон­спирации: там появление знаменитого копенгагенца в Ва­шингтоне и его разъезды по стране объяснялись подго­товкой к научному сотрудничеству после войны. И даже посланник Кауфманн, высоко ценимый Рузвельтом, знал не больше других, то есть ничего. И разъезды Бора по­ставили бы его в тупик, узнай он их географию: кто же едет за будущими научными контактами в забытые бо­гом края, где ни университетов, ни лабораторий, ни уче­ных...

486

Одна из таких поездок, только ознакомительных, при­вела мистера Бейкера и его секретаря в малолюдный район долины Теннесси, за тысячу километров на юго-запад от Вашингтона, где воздвигался фантастически-грандиозный комплекс для получения делящихся изото­пов. Бор увидел город, выраставший на кустарниковых пустошах, и узнал, что его называют Собачий Выгон. А деревушка рядом называлась Счастливой Долиной, И по одну сторону дороги еще стояли глиняные побе­ленные мазанки, а по другую уже высились трубы и зда­ния индустриальной панорамы. Это зрелище атомного Ок-Риджа было, по словам Ore, «как видение из глубин новой эры».

Бора посвящали в местный фольклор. Отчего-то все вертелось вокруг темы — «не ведают, что творят». Де­сятки тысяч людей, работавших на атомном гиганте, не ведали этого совершенно. Они лишь замечали, что рас­ходуются громадная энергия и баснословные горы сырья, а готовой продукции словно бы вовсе и нет — никто ее не вывозит! Единственный журналист, допущенный гене­ралом в Ок-Ридж, Уильям Лоуренс записывал бродившие предположения. Говорили: «Все это чудовищная афера». Или: «Готов побиться об заклад — то, что они здесь де­лают, можно где-нибудь в другом месте купить дешевле». Острили: «Здесь по плану миссис Рузвельт переделывают негров в белых». Мистер Бейкер-старший рассеянно слу­шал рассказчиков, не замечавших зловещего подтекста в своих анекдотах, и забывал улыбаться вовремя. Под силь­нейшим впечатлением от увиденного он думал о своем с непостаревшей сосредоточенностью...

Конечно, то было его торжество: это ему пять лет назад, зимой 39-го, впервые открылась теоретическая не­обходимость всего совершавшегося здесь — разделения изотопов урана. Но теперь он мог бы чувствовать себя разве что как геолог, провидевший вулканическое горо­образование в необозримом будущем и вдруг увидевший собственными глазами выросшую горную цепь! Она ды­шала и грозила землетрясениями. И он забыл торжество­вать.

Инженерное чудо Ок-Риджа, где уран-235 отсеивали от урана-238, наделило зримой вещественностью вопрос:

НО ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?

Оге Бор: ...Это видение из глубин новой эры побуждало к дальнейшим раздумьям о серьезных проблемах, перед ко-