Дважды мне посчастливилось видеть Нильса Бора собственными глазами. Дело было в Москве в 1934 году. Впрочем, «дело было» слова неверные
| Вид материала | Документы |
- Овсем по небольшому, как говорится, совершенно случайному поводу: мне позвонил Юрий, 16.9kb.
- Берт Хеллингер порядки любв разрешение семейно-системных конфликтов и противоречий, 5363.89kb.
- Слово о казачьем роде, 2572.74kb.
- В 1942 году закончил педагогическое училище и был мобилизован в армию. Сэтого года, 8887.2kb.
- Должностная инструкция, 93.05kb.
- Евгений Романович Романов (настоящая фамилия Островский). Впреподавателях недостатка, 100.42kb.
- К. Бессер-Зигмунд «Магические слова.», 1621.92kb.
- К. бессер зигмунд магические слова, 1643.56kb.
- Примерная программа учебной дисциплины математика, 566.38kb.
- Конспекты занятий по обж, 119.97kb.
И, как всегда в ночи и в ожидании, сказочное появленье среди освещенных луною волн внезапно громадного силуэта маленького корабля. С борта на борт — наклон-гия доска. И снова протянутые руки. И хриплый приказ:
«Все вниз!» И в пропахшей рыбою темноте — полутора-чясовой побег в сторону слабо мерцающих огней ней-1ральной Швеции...
Крошечная гавань Лимхамн чуть юго-западнее Маль-мо — в каких-нибудь тридцати километрах по прямой от затемненного'Копенгагена — приняла и укрыла беглецов еще до рассвета.
Был четверг, 30 сентября 43-го года.
Утренней ранью Бор расстался с Маргарет. Ему следовало как можно скорее попасть в Стокгольм... Он-то благодаря патриотам-подпольщикам был уже спа-
30* 467
сен. И в одну из ближайших ночей Маргарет встретит на побережье спасенных мальчиков. Но по ту сторону пролива со дня на день могла начаться истребительная акция вообще против всех, кто подпадал под расистские и прочие дискриминационные законы Германии, ибо теперь это были и законы Дании. Семь тысяч человек, заклейменных ярлыком «неарийцы», стояли на краю верной гибели. Не об ученых коллегах думал Бор, не о друзьях и ближних — о дальних. И всю дорогу в поезде Мальмё — Стокгольм, не умея уснуть после напряжения минувшей ночи, он обсуждал с самим собой: что же предпринять для этих людей, как выручить их из западни?
Западня... Мысль его покидала пределы Дании: гигантской западней для народов Европы были все страны, захваченные Германией. И в те первые часы своего освобождения Бор, как никогда прежде, ощутил готовность немедленно и ЦЕЛИКОМ отдаться ОБЩЕМУ ДЕЛУ военного разгрома гитлеризма. В нем нарастала воля к прямому действию. И он вспомнил в поезде о письме Чэдви-ка... Однако сиюминутошная задача, гнавшая его в столицу Швеции, заставила мысль вернуться к злобе дня:
что же ему предпринять для обреченных датчан?
...Едва прибыв в Стокгольм, он встретился со Статс-секретарем Боэманом. Измученный сутками без сна и возбужденный тревогами пережитого, Бор был краток, но настоятелен: необходим демарш шведского правительства в Берлине — нейтральная страна может себе позволить дипломатическую защиту подданных соседнего дружественного государства! Статс-секретарь сказал, что такой демарш уже был предпринят, и ответ из Берлина оказался успокоительным. Правда, Боэман Германии не верил. Бор — тоже. А все-таки зацепка для оптимизма была. Минутная, она хоть разрешала непробудно заснуть до утра в загородном доме старого друга — ассистента Оскара Клейна.
Впервые'за двадцать лет старший и младший поменялись местами: ученик давал приют учителю. Жизнь вознаграждала Бора за то, что в другие времена он делал для других.
...Он еще спал, когда Оскар Клейн дозвонился до Стефана Розенталя. Тот уже несколько дней обитал в Стокгольме после того, как датские патриоты, доставили его па лодке в Ландскрону, а шведские полицейские — из Ландс-кроны в столицу. Клейн говорил по телефону намеками,
468
просил приехать тотчас, но почему-то назначил встречу вне дома. Все объяснилось, когда ви?есто приветствия он произнес два слова: «Бор здесь!»
Стефан Розенталь: ...Город в то время кишел немецкими агентами — персонал одного только германского посольства превышал, даже по официальным данным, несколько сот человек, — и не исключалась возможность покушения на жизнь бежавшего Бора. Были даны инструкции разговаривать по телефону осмотрительно, ибо подозревалось подслушивание. Просили вызывать профессора под вымышленным именем. Однако, когда ему самому случалось снимать трубку, он обычно произносил: «Говорит Бор...» В Стокгольме он находился под постоянной защитой шведской полиции и датских офицеров.
Пока шли от места встречи на вокзале Мербю до клейновского дома, Розенталь со смущением думал, как ему ответить, если Бор полюбопытствует, не захватил ли он с собою рукопись статьи о прохождении частиц через вещество? Впрочем, успокаивал-он себя, Бору сейчас не до нее. Это оставляло время поправить случившееся. А случилось так, что рукопись исчезла... В нервной суматохе ночного бегства — на Эрезунде ожидался шторм — Розенталь забыл на датском берегу портфель с бумагами. Когда хватился потери, было уже поздно. Бойцы Сопротивления обещали обшарить место отплытия. И они действительно нашли портфель, а затем сразу же отправили его в Швецию. Однако вот уже наступило 1 октября, а след пропавшей рукописи еще не отыскался... Лишь бы Бор не спросил о ней сейчас!
— Рукопись у тебя? — спросил Бор, едва они обнялись.
...Розенталю не суждено было ответить на этот вопрос утвердительно ни тогда, ни позже. Текст канул без вести. Зато с годами возникла детективная легенда об исчезновении копенгагенской рукописи с секретами атомной бомбы!
Бор огорчился из-за пропажи, но не очень. Ему в самом деле было не до того. На следующий день — в субботу 2 октября — Стокгольм с утра облетела весть, что накануне вечером в Дании стали реальностью худшие ожидания. Недавний ответ Германии на шведский демарш оказался обычной ложью нацистов. Начались массовые аресты. Бор бросился в министерство иностранных дел.
...Свидание с министром Гюнтером... Встреча с принцессой Ингеборг — сестрою датского короля... Аудиенция
469
у шведского короля Густава... Всюду — понимание. И всюду — беспомощность.
И все-таки... И все-таки кое в чем Бор преуспел. Он заставил прислушаться к двум его конструктивным предложениям. По его настоянию шведская полиция прибрежных мест получила приказ — не выспрашивать у беженцев из Дании, как, откуда и с чьею помощью они пересекли пролив. Имена спасителей и маршруты должны оставаться тайной. И напротив — должно быть открыто сообщено о желании Швеции принять этих беженцев на своей земле. Король согласился.
Стефан Розенталь: Короткие объявления по радио официально подчеркивали готовность шведов предоставить изгнанникам убежище до конца войны. И это как бы легализовало действия смельчаков по обе стороны Эрезунда... Датские врачи' клали обреченных в больницы и укрывали их там до дня переправы через пролив. Датские пожарные машины перевозили преследуемых к пунктам отплытия. Флотилии лодок Сопротивления доставляли беглецов к границам территориальных вод, а там их принимали на борт шведские рыбачьи суда... *
В этой сложной машине спасения, налаженной датскими антифашистами, в этой стремительной операции, в которой важную роль играли коммунисты-подпольщики, сработали и обе конструктивные идеи Бора. Шесть тысяч жизней были спасены в те октябрьские дни. (После войны датчане издадут книгу, посвященную тогдашним событиям, и Бор напишет напутственное слово к ней.)
Среди спасенных были и члены семьи самого Бора. Внучку Анну доставили бабушке в базарной кошелке жены шведского дипломата.
Бор обитал уже не у Оскара Клейна, а переехал к советнику датской миссии Торп-Педерсену, тесно связанному с союзниками, когда Маргарет вместе с сыновьями добралась до Стокгольма. И сразу на нее обрушилась весть о новой разлуке с Нильсом, вот-вот предстоящей. И уже не на несколько дней, а на все непредсказуемое время, какое еще продлится война...
Был понедельник 4-го. Начиная с минувшей среды, когда они притворно-беспечальным шагом в последний
ноябрь
* Из бесед автора с д-ром Стефаном Розенталем 1968 года и май 1975 года, Копенгаген.
470
раз шли по Копенгагену и он нес утлый чемодан изгнания, начиная с той среды, события, опасности, ожидания, избавления, приюты и лица сменялись с такой стремительностью, что пережитого, право, могло бы хватить им на всю остальную жизнь. Но войне этого было мало.
Тщательно скрываемая немцами, новость об исчезновении из Данин профессора Нильса Бора тотчас дошла до Англии. Она проскользнула туда по тому же тайному каналу — Петер, Князь. Немецкая разведка гадала: где Бор? Английская знала это совершенно точно.
Оге Бор (в воспоминаниях): Через несколько дней после приезда моего отца в Стокгольм была получена телеграмма от лорда Черуэлла — личного советника Черчилля по научным вопросам — с приглашением в Англию. Отец согласился немедленно и только попросил, чтобы мне было разрешено его сопровождать.
Да, конечно: по убывающему старшинству теперь настал черед Ore сопутствовать отцу в дальнем странствии. Но на этот раз важнее было другое. В 40-м году Ore поступил на физический факультет Копенгагенского университета. Лучшего нельзя было бы придумать: сын, начинающий физик, в роли преданного спутника и верного помощника!
Воюющая Англия торопилась. Немедленно ответивший согласием Бор получил распоряжение и прибыть немедленно. Ему не надо было заботиться о визах и билетах, о транспорте и деньгах. За ним прилетит военный самолет. Все сделают надежные люди. Ему же следовало лишь сохранить свое инкогнито и уцелеть до отлета. Была ре-альвая причина для беспокойства: один неосторожный — может быть, излишне восторженный или ищущий популярности — шведский чиновник, сопровождая Бора, громко'представил его в многолюдном месте.
Торопливость англичан была оправдана.
Словом, смена событий, опасностей, ожиданий не сбавляла темпа и накапливала драматичность. Совсем как солдату, война не давала Бору побыть напоследок с семьей «хотя бы до воскресенья!».
...За ним прислали бомбардировщик москито. Более безопасной связи со Швецией у Англии не было. Москито успешно возили дипломатическую почту. И Швецию, принимающую эти боевые самолеты, трудно
471
было обвинить в нарушении нейтралитета: москито не несли на своем борту никакого вооружения, а их бомбовый отсек в таких рейсах пустовал. Англичане верили в успех операции с Бором. Их оптимизм питала статистика. Уже три года участвовали в войне эти маленькие ладные машины, и на каждую тысячу их боевых вылетов случалось не более 11 потерь. Огромная по тем временам скорость позволяла москито уходить от немецких истребителей, не принимая боя, ибо принимать бой им было нечем. И еще: москито могли лететь на высоте 10 тысяч метров, бесследно исчезая в ночных небесах. Для такого необычайного груза, как мозг ученого, англичане не могли бы тогда найти лучшего транспорта.
Бора предупредили: он полетит один. В бомбовом отсеке нет места для двоих. Ore доставят другим рейсом. Проводы на аэродроме исключены. С ним поедет только охрана.
Из многих рассказов — самого Бора (академику Игорю Тамму), фру Маргарет (журналистке Рут Мур), Ore Бора и Стефана Розенталя (в воспоминаниях и в беседах с автором этой книги), Рональда Кларка (в «Рождении бомбы»), Маргарет Гоуинг (в ее официальной летописи. «Британия и атомная энергия»), капитана В. Гюта в его рукописном отчете — выстраивается коротенькая правда-легенда, не нужная истории физики и необходимая истории людей.
...Был понедельник 11 октября. В ранних сумерках близкие и друзья попрощались с Бором. Сказали все слова, продиктованные любовью. И утаили все слова, диктуемые тревогой. Потом был поздний осенний вечер — уже без близких. Без Маргарет и без мальчиков.
В доме советника датской миссии трое ожидали автомобильного сигнала: сам советник Торп-Педерсен, капитан Гют и Бор. В 22.30 с улицы донесся сигнал. Бор вышел первым — налегке, без вещей. У тротуара стоял закрытый автомобиль, чуть поодаль — другой. Бор уселся в головную машину. Следом туда же проскользнули советник и капитан. Бор оглянулся и через заднее стекло различил в темноте второго лимузина знакомые силуэты полицейской охраны. Попытался улыбнуться в темноту, точно прося прощенья за то, что стольким людям доставляет столько ночных хлопот. Машины тронулись сразу и покатили в непонятном ему направлении.
Остановились на малолюдной улице у незнакомого
472
здания. Повинуясь телохранителям, Бор вместе с ними вошел в подъезд. Молча двинулись по лабиринту коридоров. Это был уже испытанный маневр. Через минуту вышли на другую улицу. Там ждали другие лимузины. Так в прошедшие дни его, Бора, не раз возили в министерство иностранных дел. Уверившись, что у них нет на хвосте никого, быстро расселись по местам. Машины понеслись к аэродрому.
И вот ночное взлетное поле. Темный силуэт двухмоторного самолета и три фигуры возле него. Двое в комбинезонах, третий — в осеннем пальто. Неслышный разговор. Но издалека видно: дружеский и подробный. Сейчас человеку в штатском помогут погрузиться в бомбовый люк... Да, все идет хорошо. Москито взлетает и берет курс на запад.
А на земле две машины разворачиваются и покидают аэродром. Около полуночи советник и капитан откупоривают бутылку шампанского. За успех... За здоровье профессора Бора... За победу... Но что это? Еще не осушены бокалы третьего тоста, когда внизу раздается короткий и несмелый звонок в дверь... Капитан Гют тренированно взглядывает на часы — полпервого ночи... Советник молча спускается вниз... В дверях виновато подавленный Бор! Как призрак в темном проеме.
И придется легенду начинать сначала.
...Через четверть часа полета бомбардировщик вынужденно вернулся на аэродром — потекло масло. А Бор не выдержал очередного экзамена на конспиративность: он сел в услужливое такси, дал адрес с несомненно иностранным акцентом и отправился в город, не вызвав по телефону охраны...
Капитан и советник переглядываются. Можно ждать визита немецких агентов. Гют достает револьвер. Торп-Петерсен вооружается пистолетом, из которого, по его сведениям, не стреляли ужо пятьдесят лет. «Лучше, чем ничего!» — бросает он смущенному Бору. (А капитан-подпольщик запоминает его слова для будущего отчета.)
Утро застает их бодрствующими в креслах.
...Вечером 12 октября в 22.30 повторяется уже отрепетированный отъезд. Снова аэродром. Снова взлетающее москито. Но на сей раз два лимузина долго остаются на земле в неподвижности — на всякий случай...
Он полулежал в бомбовом люке. Не лучшее пассажирское место на свете — менее человеческое, чем недавний
473
1
трюм рыболовецкой шхуны. Дожить до пятидесяти восьми—а пятьдесят восемь ему исполнилось на днях, 7 октября, — и оказаться живой начинкой бомбардировщика! Это было из числа тех серьезных вещей, о которых — по любимому афоризму Бора — следовало думать только шутя. И рассказывать завтра шутя. Но шутя не получалось:
оставался открытым вопрос — будет ли завтра?
Он не размышлял бы об этом, если б не парашют за спиною и сигнальные ракеты в руках. Его предостерегли:
и то и другое вполне может понадобиться, если не удастся уйти от огня немецких зениток береговой обороны Норвегии. Или от истребителей над Северным морем. Двое в комбинезонах уверили его перед стартом, что норвежские и шотландские рыбаки не раз с успехом вылавливали спустившихся на парашютах английских пилотов. Только надо сигналить. Так что особенно беспокоиться не о чем! Он с улыбкой заметил в ответ, что тогда их будет трое в воде — не так уж одиноко, не правда ли? И двое английских парней в комбинезонах могли почувствовать, что этот бесценный профессор, доверенный их мастерству и осторожное! и, отличный старик. С ним можно иметь дело.
Естественному вопросу — будет ли завтра? — он не дал дорасти до страха. По внутренней своей — мышечной — вере в жизнь он не примеривался воображением к дурному исходу. Его больше всего занимало: где они сейчас? Какие ночные пространства проходят под ними?
Он был отрезан от штурмана и пилота. Он мог их услышать лишь через наушники шлемофона, не слишком удобного для его большой головы. Однако наушники молчали. Но, в конце концов, довольно было арифметики. Он знал, что они летят со скоростью, превышающей 600 километров в час, а до аэродромов Северной Шотландии по прямой 1200 с чем-то. И знал по карте, что первая половина пути — над сушей, а вторая — над морем. И был предупрежден: над норвежским побережьем мос-кито поднимется почти к своему потолку — подальше от зенитных батарей. Они пойдут на высоте, где дышать уже нечем. Ему будет дан приказ — включить кислород! Он ждал этого приказа как ориентира в пространстве и времени: тогда он поймет, сколько они уже летят и где сейчас пролетают.
Но шлемофон молчал. И он не включал кислорода.
474
Над западными фиордами Норвегии он потерял сознание.
А двое в комбинезонах переговаривались все тревожней: почему не отвечает Старик? Что там стряслось в бомбовом люке? Они кричали в микрофон. А он молчал. И тогда над Северным морем они пошли на снижение. Пришлось пойти на этот риск — выбора не было! Они шли на Шотландию по необычной трассе, точно стремительно скользили с горы. И первые английские радары следили за их полетом с недоумением.
Посадка прошла нормально. До рассвета было еще далеко. Двое в комбинезонах бросились к бомбовому люку. Открыли с отчаянным беспокойством. Извлекли молчащего Старика. Он сжимал в руках сигнальные ракеты. Осветили фонариком его лицо. Он слабо приоткрыл глаза навстречу лучу. Они тотчас поняли, что произошло: наушники шлемофона просто не доставали ему до ушей — он не мог услышать над Норвегией их команды и остался без воздуха на сверхгималайской высоте.
Однако, освобождая его от чертова шлема, парашюта и сигнальных ракет, они приглядывались к нему в свете фонарика с восхищением профессионалов: каким могучим оказался Старик — пе отдал душу богу, а сам очнулся от обморока еще до приземления! Вот только В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ нужно будет помнить об этой голове уж очень нестандартного размера...
А над ночным аэродромом в шотландской глуши уже заходил на посадку другой самолет военно-воздушных сил Британии, прилетевший из Лондона за таинственно-важным лицом с континента. И в нарастающем гуле его моторов потонул тихий голос Бора:
— Ничего, в следующий раз все будет в порядке...
Игорь Евгеньевич Тамм (в мемориальной рачи 12 декабря 62-го года): ...Когда я, выслушав Бора, сказал: «Это было ужасно!» — он ответил, что ужасно было не это, а то, что, когда он в Лондоне ожидал сведении о самолете, с которым должен был лететь его сын, стало известно, что немцы сбили тот самолет. Лишь через несколько часов выяснилось, что при отлете погибшего москито в последнюю минуту его сын был снят с борта и потому благополучно прилетел другим рейсом...
Ore Бор в своих воспоминаниях этой истории не рассказал. Ограничился четырьмя словами: «Я прибыл неделей позже».
475
Глава пятая ПРОТИВОБОРСТВО
Отец и сын зажили в подворье св. Джеймса — одном из старых отелей Вестминстера. А в скромном здании на Старой улице (Королевы им был отведен рабочий кабинет.
...Там размещалась штаб-квартира неприметного ведомства, чье название вот уже два года наводило любопытствующих на мысль о каких-то трубах («Тыоб») из каких-то сплавов («Эллойз») и меньше всего намекало на атомные дела. И лишь замкнутому кругу причастных было известно, что Тыоб Эллойз возглавлял сэр Джон Андер-сон — недавний министр внутренних дел, а ныне министр финансов в военном кабинете Черчилля. На этого высокого человека с выражением сдержанной силы в умных глазах выбор нал не случайно: Андерсон не был чужд естествознания и даже занимался в прежние годы химией урана. Он мог оценить масштаб проблем и масштаб людей. О Боре он писал как об одном из двух или трех ныне здравствующих ученых; «достойных стоять рядом с Ньютоном и Резерфордом». Отношения между ними стали дружескими уже в день их знакомства. (И этому предстояло сыграть немаловажную роль в близком будущем.)
А вторым официальным лицом, знавшим цену Бору, был лорд Черуэлл. Они наверняка встречались и раньше, когда нынешний советник Черчилля был еще не лордом Черуэллом, а оксфордским профессором физики Ф. А. Линдеманом — членом Королевского общества, не сделавшим, правда, никаких примечательных открытий. По словам Чарлза Сноу, в среде резерфордовцев его называли «любителем в кругу профессионалов». Темпераментно честолюбивый, аскет-вегетарианец, он наделен был редкой энергией, и теперь волей этого выходца с континента многое определялось в служении английской науки ОБЩЕМУ ДЕЛУ. Ровесник Бора, он стал свидетелем воз-вышенья квантовой физики. И, обойденный научной славой, болезненно хорошо понимал, кто сколько весит на ее весах. (И этому тоже суждено было сыграть немаловажную роль r событиях близкого будущего.)
...Чуть ли не прямо с аэродрома Бор попал на Уайт-холл и Даунинг-стрит — в правительственный заповедник, где прежде никогда не бывал. В долгих беседах с
476
Андерсоном и Черуэллом вместо пси-функций и матричных элементов громоздились совсем иные термины из словаря дипломатов и министров...
Был ли Бор готов к этому?
Он знал, что нужен будет физикам Англии, но едва ли предполагал, что понадобится ее политикам. И оттого, что это обнаружилось сразу, он потрясение понял, как далеко и серьезно продвинулось дело с атомной бомбой.
Вот к этому он не был готов безусловно!
Его воображение еще не рисовало ему разрушенные города и одичавший мир как осязаемую реальность. А ныне терпели крушение его «пятнадцать надежд» на неосуществимость ядерного взрыва. Пока без подробностей, политики засвидетельствовали: небывало грандиозные ресурсы запущены в ход, и рождение тотального оружия уже не иллюзия! Так, может быть, и в Германии это уже не иллюзия? И он понял, почему его похищение из Швеции было проведено в темпе и стиле военной операции.
В последующие дни и недели он узнавал подробности — все, от чего был отлучен тремя с половиной годами вынужденного затворничества в Дании-тюрьме.
Оге Бор: ...научные и технические исследования шли в лабораториях и на заводах по всей Англии. Большую часть нашего времени мы проводили в поездках по этим местам, чтобы вникнуть в суть громадной работы, которая была уже проделана, и познакомиться с планами дальнейших разработок.
Теперь Ore воочию видел то, что уже наблюдали его старшие братья, Ханс — в 37-м году, а Эрик — в 39-м:
внимающие глаза, уставленные на отца. Правда, теперь круг внимающих был узок и замкнут: ни в Кембридже, ни в Бирмингаме, ни в Ливерпуле о приезде «самого Нильса Бора» не возвещали газеты и радио, афиши в пригласительные билеты, не было многолюдных встреч и переполненных аудиторий, и двери не распахивались для всех желающих, а прикрывались поплотнее от лишнего уха, но тем внимательней были внимающие глаза, и за каждым словом стояло теперь нечто большее, чем судьбы познания, даже менее всего — судьбы познания, а более всего — Судьба с заглавной буквы.
Был странный контраст между сверхсовременностьот всего, что рассказывали-показывали Бору физики, и стародавней бывалостью житейской атмосферы в так хорошо ему знакомой Англии. Отчего-то радовал его немолодое