I. Беседы к Антиохийскому народу о статуях

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 62

дьявол подготовлял несчастное дело и возмущение Авессаломово. Если бы царь захотел

настоять и выдержать клятву, весь народ восстал бы и произошло ужаснейшее

возмущение; опять, если бы сын, для своего спасения, захотел предаться войску, он тотчас

сделался бы отцеубийцею. Видишь, как от одной клятвы произошли бы и возмущение, и

детоубийство, и отцеубийство, и междоусобная война и брань, и убийства, и

кровопролитие, и тысячи трупов! Если бы произошло сражение, то, может быть, и Саул, и

Ионафан были бы убиты, пало бы много и воинов; и таким образом ничья клятва не

пришла бы в исполнение. Посему не смотри на то, что этого не случилось, а подумай о

том, что самое существо дела принуждало к этому, только народ одержал верх. Теперь

исчислим, сколько произошло клятвопреступлений. Первая клятва Саула нарушена

сыном; вторая и третья об умерщвлении сына - самим Саулом. Народ, по-видимому,

выполнил свою клятву: но, если обсудить дело с точностью, то и народ весь подлежит

вине клятвопреступления, потому что, не выдав отцу сына, принудил отца Ионафанова

нарушить клятву. Видишь, сколько людей одна клятва повергла в клятвопреступление,

волею или неволею! Сколько причинила бедствий! Сколько произвела убийств!

6. Начиная беседу, я обещал доказать, что в случае противоположных клятв неизбежно

клятвопреступление; но раскрытие истории доказало гораздо более, нежели я

предполагал: она представила не одного, не двух и не трех человек, но целый народ; не

одну, не две и не три клятвы нарушенных, но гораздо более. Можно бы рассказать и

другую историю, и показать из нее, как одна клятва произвела несчастие еще более

жестокое и великое: в самом деле, одна клятва причинила и пленение городов, жен и

детей, и опустошение огнем, и нашествие варваров, и осквернение святыни, и

бесчисленное множество других более ужасных бедствий всем иудеям. Но вижу, что

слово становится пространным: поэтому прекратив, здесь передачу этой истории, прошу

вас, вместе с повествованием о главе Иоанновой, рассказывать друг другу и об

умерщвлении Ионафана, и о погибели целого народа, хотя не совершившихся на деле,

однако долженствовавших быть по силе клятвы; - напоминать об этом (во избежание

клятв) и дома, и на площади, и женам, и друзьям, и соседям, и всем вообще людям, и не

думать, будто достаточное для нас оправдание, если сошлемся на привычку. Что это

только отговорка и предлог, и грех происходит не от привычки, а от беспечности,

постараюсь вам доказать тем, что уже случилось.

Закрыл царь городские бани и не позволил никому мыться и никто не осмелился

преступить закон, ни жаловаться на такое распоряжение, ни ссылаться на привычку; но,

хотя находящиеся в болезни, и мужчины и женщины, и дети, и старцы, и многие, едва

освободившиеся от болезней рождения, жены, все часто нуждаются в этом врачевстве,

однако, волею и неволею, покоряются повелению, и не ссылаются ни на немощь тела, ни

на силу привычки, ни на то, что наказываются за чужую вину, ни на другое что-либо

подобное, но охотно несут это наказание, потому что ожидали большего бедствия, и

молятся каждый день, чтобы на этом остановился царский гнев. Видишь, что где страх,

там привычка легко бросается, хотя бы она была весьма долговременная и сильная! Не

мыться, ведь, тяжело: как ни любомудрствуй, тело выказывает немощь свою, когда от

любомудрия душевного не получает никакой пользы для своего здоровья. А не клясться -

дело весьма легкое, и не причинит никакого вреда ни телам, ни душам, но доставит еще

много пользы, великую безопасность, обильное богатство. Как же не странно - по

повелению царя переносить самую тяжелую вещь, а когда Бог заповедует не тяжкое и не

трудное дело, но совершенно легкое и удобное, показывать небрежность и презорство, и

ссылаться на привычку? Не будем, умоляю вас, не будем до такой степени нерадивы о

своем спасении, но убоимся Бога, как боимся человека. Знаю, что вы ужаснулись, слыша

это: но ужаснее не воздавать Богу даже и такой чести (как людям), и, исполняя строго

царские законы, попирать божественные, нисшедшие с небес, и заботу о них почитать

излишнею. Какое же, наконец, будет нам извинение, какое прощение, когда и после

такого увещания остаемся в том же грехе? Это увещание начал я с самым началом

несчастья, постигшего наш город; и вот, оно готово кончиться, а мы не исполнили еще и

одной заповеди. Как же мы будем просить избавления от постигших нас зол, не могши

исполнить и одной заповеди? Как станем ожидать счастливой перемены? Как будем

молиться? Какими устами призывать Бога? Если исполним закон, получим великое

удовольствие, когда царь умилостивится над городом; но если останемся в беззаконии,

отвсюду будет нам стыд и позор, что хотя Бог прекратил опасность, мы остались при той

же беспечности. О, если бы возможно было мне обнажить души многоклянущихся и

выставить им пред глаза раны и язвы, которые они каждодневно получают от клятв! Тогда

нам не нужно было бы предлагать увещание или совет, потому что вид этих ран, сильнее

всякого слова, мог бы и крепко привязанных к этой злой привычке отвести от греха. Но

если и невозможно глазам, то разуму возможно представить позор их души, и показать,

как она загнила и повреждена. “Ибо, - сказано, - как раб, постоянно подвергающийся

наказанию, не избавляется от ран, так и клянущийся непрестанно именем Святаго

не очистится от греха” (Сир. 24:10). Невозможно, невозможно, чтобы уста, привыкшие

клясться, не нарушали часто клятвы. Поэтому молю всех изринуть из души эту гибельную

и злую привычку, и украситься иным венцом. И как везде поют о нашем городе, что он

первый из всех во вселенной украсился именем христиан; так дайте всем говорить, что

Антиохия, одна между всеми городами во вселенной, изгнала клятвы из своих пределов.

Кроме того, если это случится, она не только сама увенчается, но и в других городах

возбудит ревность к тому же. И как имя христиан, начавшись отселе, как из некоего

источника, распространилось по всей вселенной, так и это доброе дело, получив здесь

корень и начало, сделает вашими учениками всех людей, населяющих землю, так что

будет вам двойная и тройная награда - и за собственные добрые дела, и за научение

других. Это будет для вас блистательнее всякой диадемы; это сделает ваш город матерью

градов не на земле только, но и на небе, это защитит нас и в тот день, и доставит нам

венец правды, который да получим все мы по благодати и человеколюбию Господа

нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Св. Духом, слава ныне и присно, и во веки

веков. Аминь.

[1] Здесь Септуагинта и слав. перев. не согласуются с Синодальным переводом. – ред.

О СТАТУЯХ

БЕСЕДА ПЯТНАДЦАТАЯ.

Еще о бедствии антиохийского народа; также о том, что страх везде полезен и плач

благотворнее смеха; и на слова (Писания): “Знай, что ты посреди сетей идешь”, - и о том,

что клясться хуже, чем убивать.

НАДЛЕЖАЛО бы и сегодня, и в предшедшую субботу, предложить слово о посте, и

никто да не думает, что это сказано неблаговременно. В дни поста, конечно, не нужно

увещание и убеждение к нему, так как самое наступление этих дней возбуждает и самых

беспечных к подвигу поста. Но поелику многие, готовясь вступить в пост, как раз пред

этим самым и предаются особенно объедению и пьянству, как будто чреву их предстоит

подвергнуться какой-нибудь продолжительной осаде, и опять, окончив пост, как будто

освободясь от продолжительного голода и из жестокого заключения, с великим

бесстыдством спешат к трапезам, как бы стараясь безмерным пресыщением опять

уничтожить происшедшую от поста пользу; то необходимо было и тогда, и теперь

предложить слово о воздержании.

Однако, и прежде не сказали мы ничего такого, и теперь не скажем: страх от настоящего

бедствия, и без всякого увещания и совета, в состоянии образумить души всех. Кто так

жалок и неразумен, что станет упиваться в такую бурю? Кто так бесчувствен, что, когда

город так волнуется и угрожает такое кораблекрушение, не будет бодрствовать и

трезвиться, и не исправится этим несчастием лучше всякого совета и увещания? Слово не

может сделать столько, сколько делает страх: и это самое можно доказать тем, что

случилось ныне. Сколько потратили мы слов, увещевая многих из беспечных и уговаривая

оставить зрелища и происходящие от них непотребства? И - они не оставляли, но

постоянно до сего дня сходились на беззаконные позорища плясунов, и дьявольское

сборище поставили против собрания церкви Божией, и - на здешние псалмопения

раздавались тамошние крики, несшиеся с великою силою. Но вот ныне, когда мы молчим

и ничего не говорим об этом, они сами закрыли место пляски, и конское ристалище

опустело. Перед этим, многие из наших уходили к ним, а ныне все оттуда устремились в

церковь, и воспевают нашего Бога.

Видишь, какая польза произошла от страха! Если бы страх не был благом, то ни отцы не

приставляли бы надзирателей к детям, ни законодатели начальников к городам. Что

ужаснее геенны? Но нет ничего полезнее страха ее, потому что страх геенны приносит

нам венец царствия. Где страх, там нет зависти; где страх, там не мучит сребролюбие; где

страх, там погашен гнев, усмирена злая похоть, искоренена всякая безумная страсть. И как

в доме воина, постоянно вооруженного, не посмеет появиться ни разбойник, ни вор, ни

другой подобный злодей; так, когда и страх объемлет души наши, ни одна из низких

страстей не может легко войти в нас, но все удаляются и бегут, гонимые отвсюду силою

страха. И не эту одну пользу получаем мы от страха, но и другую, гораздо большую этой:

он не только отгоняет от нас злые страсти, но и с великим удобством вводит всякую

добродетель. Где страх, там и заботливость о милостыне, и усердие к молитве, и слезы

теплые и непрерывные, и стенания, выражающие великое сокрушение. Ничто так не

истребляет греха, а добродетели не способствует расти и процветать, как непрестанный

страх. Поэтому, кто не живет в страхе, тому невозможно быть добродетельным; равно как

и живущему в страхе невозможно грешить. Не будем же, возлюбленные, скорбеть и

отчаиваться из-за настоящего бедствия, но подивимся изобретательности Божией

премудрости. Чем дьявол надеялся разрушить наш город, тем Бог восстановил и исправил

его. Дьявол внушил некоторым нечестивым людям поругаться даже над царскими

статуями, чтобы разрушить и самое основание города; а Бог это самое происшествие

употребил к большему нашему вразумлению, страхом ожидаемой казни изгнав всякую

беспечность. И из того самого, что демон устроил, вышло противное тому, чего хотел он:

город у нас с каждым днем очищается, и переулки, и перекрестки, и площади свободны

стали от блудных и соблазнительных песен; и куда бы кто ни посмотрел, везде молитвы, и

славословия, и слезы вместо бесчинного смеха, и любомудрые речи вместо слов срамных;

и весь город сделался у нас церковью, потому что закрылись мастерские, и все проводят

целый день в молитвах, и единогласно с великим усердием призывают Бога. Какое слово

могло бы когда-либо сделать это? Какое увещание? Какой совет? Какая

продолжительность времени?

2. Будем за это благодарить, а не роптать и негодовать. Что страх есть благо, видно уже и

из сказанного. Но послушай и Соломона, который так любомудрствует о нем, - Соломона,

который жил во всякой роскоши и наслаждался великим спокойствием. Что же говорит

он? “Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели ходить в дом пира” (Еккл. 7:2).

Что говоришь ты (премудрый), объясни мне? Лучше идти туда, где плач и слезы,

стенания, и скорбь, и уныние, нежели туда, где пляски, и кимвалы, и смех, и веселье, и

пресыщение, и пьянство? Да, говорит. Почему, скажи мне, и для чего? Потому что там

зарождается наглость, а здесь скромность. Кто побывает на пире у человека, который

богаче его, тот уже не с прежним удовольствием будет смотреть на свой дом, но со скукой

возвратится к жене, со скукой сядет за стол и в тягость будет и слугам, и детям, и всем

домашним, оттого, что из-за чужого богатства яснее увидит свою бедность. И худо не это

только, но и то, что он часто завидует пригласившему его на пир; и вообще возвращается

домой, не получив ничего доброго. Но о плачущих ничего такого сказать нельзя;

напротив, (у них) много любомудрия, много скромности. Как только войдет кто в

преддверие дома, в котором есть умерший, и увидит мертвеца лежащего безгласным, и

жену, рвущую на себе волосы, терзающую ланиты, ломающую руки, тотчас поражается,

делается печален, и каждый из сидящих там ни о чем другом не говорит с ближним, как о

том, что мы ничто, и что греховность наша - не сказанна. Что может быть разумнее этих

слов, которыми мы и бедность своей природы признаем, и нечестие наше обличаем, и

настоящее считаем за ничто, произнося, другими, правда, словами, но в той же силе, это

чудное и исполненное мудрости, изречение Соломона: “Суета сует, сказал Екклесиаст,

суета сует, - все суета!” (Еккл. 1:2). Вошедший в дом плачущих тотчас и сам плачет по

отшедшем, хотя бы был и враг ему. Видишь, сколько этот дом лучше того? Там он,

будучи и другом, завидует; здесь, и будучи врагом, плачет; а этого-то больше всего и

хочет Бог, чтобы мы не злорадствовали оскорбившим. Впрочем, не эти только блага

можно получить там, но и другие, не меньшие этих; потому что каждый воспоминает там

и о своих грехах, и о страшном судилище, и о тех наказаниях, и о суде; и, хотя бы

потерпел он от других тысячу зол, и имел домашние неприятности, однако выходит

оттуда с врачевством против всех их. Подумав, что, спустя немного, подвергнется тому же

и сам он, и все надмевающиеся, что все настоящее, приятное и горькое, кратковременно,

он возвращается домой без всякой печали и зависти, с облегченною и окрыленною душой;

и таким образом сделается добрее ко всем, снисходительнее, благосклоннее и

благоразумнее, - оттого, что страх будущего проник в его душу и истребил все терния.

Все это сознавая, и сказал Соломон: “Лучше ходить в дом плача об умершем, нежели

ходить в дом пира” (Еккл. 7:2). Там рождается беспечность, здесь - беспокойство; там

небрежение, здесь - страх, научающий нас всякой добродетели. Если бы страх не был

благом, Христос не изрек бы многих и пространных наставлений о тамошнем наказании и

мучении. Страх есть не иное что, как стена и ограда, и столп необоримый; а нам и нужно

великое ограждение, потому что отвсюду множество засад, как тот же самый Соломон,

увещевая, опять сказал: “Знай, что ты посреди сетей идешь и по зубцам городских стен

проходишь” (познавай, яко посреде сетей минуеши, и по забралом града ходиши) (Сир.

10:18). О, сколько добра заключает в себе и это изречение! Не меньше, чем и предыдущее!

Напишем же его каждый в уме своем, будем всегда носить в памяти - и не скоро

согрешим. Напишем, но наперед изучим его со всем тщанием. Он не сказал: "смотри",

“что ты посреди сетей идешь”, но – “знай” (познавай). Почему же сказал: познавай?

Сеть, говорит, прикрыта: в том ведь и состоит особенность сети, что опасность не

является открыто, и гибель не явна, но сокрыта со всех сторон; поэтому и говорит:

познавай. Нужна тебе великая осмотрительность и тщательная осторожность, потому что

как дети прикрывают сеть землею, так и дьявол - грехи житейскими удовольствиями. Но

познавай, тщательно исследуя, и, если представится прибыль, не смотри только на

прибыль, но исследуй тщательно, не скрывается ли грех и смерть в этой прибыли, и если

увидишь это, беги прочь. Опять, когда представится наслаждение и удовольствие, не

смотри только на удовольствие, но тщательно разведай, не скрылось ли в глубине

удовольствия какое беззаконие, и если найдешь, удались. Советует ли кто, льстит ли,

услуживает ли, обещает ли почести, или что-нибудь другое, все будем исследовать

тщательно и осматривать со всех сторон, нет ли нам какого вреда, нет ли какой опасности

от совета, почести, или услуги; не будем увлекаться скоро и необдуманно. Если бы была

только одна или две сети, легко было бы остеречься; но послушай, как говорит Соломон,

чтобы показать их многочисленность: “Знай, что ты посреди сетей идешь”. Не сказал:

"подле сетей ходишь", но – “посреди сетей”. С обеих сторон у нас пропасти, с обеих

сторон козни. Пришел иной на площадь, увидел врага - и воспламенился от одного этого

взгляда; увидел друга, пользующегося хорошим мнением - и поревновал; увидел бедного -

и презрел, возгнушался; увидел богатого - и позавидовал; увидел кого-нибудь обижаемым

- и огорчился; увидел обижающего - и вознегодовал; увидел красивую женщину - и

пленился. Видишь, возлюбленный, сколько сетей; поэтому и сказал (премудрый): “Знай,

что ты посреди сетей идешь”. И дома - сети, и за столом - сети, и в собраниях - сети.

Нередко иной по доверчивости скажет необдуманно между друзьями какое-нибудь слово,

которого не следовало бы произносить, и причинит такую беду, что разрушит целый дом.

3. Итак, будем рассматривать дела внимательно со всех сторон. Часто и жена бывает

сетью для невнимательных, часто - дети, часто - друзья, часто - соседи. Для чего же,

скажете, столько сетей? Для того, чтобы мы не стремились долу, но искали горнего. И

птиц уловить не легко, пока они летают высоко в воздухе: так и ты, пока будешь

стремиться к горнему, не легко будешь уловлен сетью или другою какою хитростью.

Дьявол - это птицелов: будь же выше силков его. Взошедший на высоту не станет

дивиться житейскому. Когда взойдем мы на вершину горы, нам представляется малым и

город, и стены, а люди, ходящие по земле, кажутся как муравьи. Так, когда и ты взойдешь

к высоким помыслам любомудрия, ничто на земле не в состоянии будет поразить тебя; но,

поелику смотришь ты на небесное, то все будет казаться тебе малым - и богатство, и

слава, и могущество, и честь, и все другое тому подобное. Так и Павлу все казалось

малым, и блеск настоящей жизни - бесполезнее трупов. Поэтому он и восклицал так: “Для

меня мир распят” (Гал. 6:14); поэтому и нас увещевает он, говоря: “О горнем

помышляйте” (Кол. 3:2). Горнем? О каком горнем говоришь, скажи мне. О том ли, где

солнце, где луна? Нет, говорит. О каком же? Где ангелы, архангелы, херувимы,

серафимы? Нет, говорит. Так о каком же? “Где Христос сидит одесную Бога” (Кол. 3:1).

Поверим же этому, и будем непрестанно размышлять о том, что, как птичке, попавшей в

сеть, нет пользы от крыльев, и напрасно, и тщетно бьет она ими; так и тебе нет пользы от

разума, если ты попал под власть злой похоти: сколько бы ни бился, ты - в плену. Для того

крылья у птиц, чтобы избегать сетей; для того у людей разум, чтобы избегать грехов.

Какое же будем иметь извинение, какое оправдание, когда мы неразумнее бессловесных?

Воробей, раз пойманный в сеть, и из нее улетевший, и лань, попавшая в тенета и потом

убежавшая, не легко попадутся в них опять, потому что опыт для того и другой бывает

учителем осторожности; а мы, и часто быв уловлены одним и тем же (грехом), впадаем в

него же; и, наделенные разумом, не подражаем предусмотрительности и осторожности

бессловесных. Сколько раз, наприм., увидя женщину, терпели мы тысячу бед, -

возвращались домой с возбужденною похотью, и мучились в течение многих дней; однако

не вразумляемся, но, едва уврачевали прежнюю рану, опять впадаем в тот же (грех),

уловляемся тою же (похотью), и за краткое удовольствие глаз терпим постоянную и

продолжительную скорбь. Но если мы научимся постоянно повторять себе это изречение,

то избегнем всех бед. Величайшая сеть - красота женская; или вернее, не красота женская,

а сладострастный взгляд. Мы осуждаем вовсе не вещи, а себя и свою беспечность; и не

говорим: не будь женщин, но - не будь блудодеяний; не говорим: не будь красоты, но - не

будь прелюбодеяния; не говорим: не будь чрева, но - да не будет пресыщения; потому что

Blog

I. Беседы к Антиохийскому народу о статуях