, 24 предисловие вэтой книге собраны очерки и рассказ

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 38

и героизм показал в этих боях комбат Григорий Одиненко, батальон которого сжег двенадцать вражеских танков, четырнадцать автомашин с пехотой, уничтожил минометную батарею.

Его унесли с поля боя тяжело раненным, и Дружинин, поручая батальон политруку Ивану Голеневу, сказал: «Держитесь во что бы то ни стало, памятуя, что от вашей стойкости зависит судьба Можайского участка».

Рядом вел бои батальон политрука Ивана Лыкова, сдерживавший восемью танками сорок вражеских танков и бронемашин...

Советские воины дрались до последней возможности. Сражались, несмотря на ранения, командиры рот Вениамин Мольков, Иван Бойко и Емельян Лемякин, дважды были ранены и дважды отказались уйти в госпиталь командиры взводов Николай Изюмов, Иван Махинин, Константин Евдокимов.

Погибли, закрывая собою путь к Москве, десятки экипажей... Машину сержанта Петра Гуркова атаковали с нескольких сторон вражеские танки. Гурков и его экипаж не покинул горящей машины и, погибая, сжег четыре фашистских танка. Погибли при взрывах, сражаясь в горящих танках, экипажи под командованием политрука Матвея Маслова, капитана Григория Когана, лейтенанта Василия Луганского, политрука Николая Зубец и многих других.

Бессмертие подвига советских воинов в том, что, защищая Москву, они, не задумываясь, отдали за нее свои жизни; исторический смысл и значение их подвига в том, что они в те критические для обороны Москвы, для судеб страны дни задержали врага до подхода наших резервов артиллерии, пехоты, танков, создавших неприступные рубежи на ближних подступах к Москве.

В битве под Москвой все было как будто на стороне врага: и численное превосходство, и расположение его армий, охватывавших Москву с севера и юга, и опыт двух лет войны в Европе, и проверенная за эти годы доктрина танковой войны, и успешный прорыв обороны под Вязьмой и Брянском. А победы все ж не было.

Тактика Гудериана оказалась бессильной, потому что не опиралась на героизм солдат; техника оказалась беспомощной, потому что она применялась вопреки подлинной природе современного боя.

Ни танковые армии, ни подошедшие пехотные дивизий, ни массированные удары авиации не смогли сломить волю советских людей к борьбе. А когда Советская Армия развернула свои силы, применила свое оружие соответственно реальным законам современной войны, она стала наносить поражение за поражением гитлеровским войскам.

П. КУЗНЕЦОВ

ДРУЖБА, СКРЕПЛЕННАЯ КРОВЬЮ

1. Поэт и генерал

Песня крепчает в народе, джигит мужает в битве с врагом.

Как слетаются горные орлы на кручах Алтая, чтобы защитить родное гнездо, так, подобно орлам, устремились богатыри России, джигиты Казахстана, Киргизии, Ферганской долины и Коканды под боевые знамена, на защиту Советской Отчизны.

Шли под этими знаменами в братском боевом союзе русские и казахи, киргизы и грузины, украинцы и узбеки, белорусы и уйгуры, армяне и татары — весь многонациональный советский народ, поднятый партией на смертную битву с фашистской Германией.

Первые месяцы, суровые и напряженные, пробыли мы на передовых позициях, в блиндажах и окопах северо-запада: на широких дорогах Подмосковья, в ленинградских и новгородских лесах, на берегах калининских озер,— обильно поливая своей кровью родную землю.

Горькую боль неудач и волнующую радость победы познали в буднях солдатской боевой жизни. В походах познали глубину человеческого горя, слез и страданий, познали науку любви и ненависти, великую науку дружбы, святой и нерушимой, скрепленной кровью на полях сражений.

На стылых привалах, в короткие перерывы между боями в солдатских думах вставала великая необъятная наша Советская Родина.

Перед мысленным взором каждого солдата вставали они — близкие, родные, любимые, наши матери, отцы, жены, невесты, дети, братья и сестры, героически помогающие нам самоотверженным трудом в родном далеком тылу. Из сокровенных источников родной земли черпали мы животворный напиток, вливавший в нас мужество, отвагу, богатырскую силу...

В погожий солнечный день я встретился с подполковником Баурджаном Момышулы. Над лесом свистели снаряды и мины. От их разрывов рядом с блиндажами возникали озера.

Глубокие воронки быстро заполнялись водой. Мы стояли на болотах. Шел бой. Но шла и весна. Куст черемухи опьянял тонким и нежным ароматом.

По лицу Баурджана пробежала нервная улыбка. Ему стало немного не по себе. Черемуха цвела необычным темно-красным цветом. В траве лежали еще не остывшие тела павших со славою советских солдат.

— В степи подходит время большого джайляу. Как прекрасен в эти дни Ала-тау! — мечтательно проговорил подполковник.

Он мог мечтать, даже руководя боем. Но, может быть, он хотел отвлечься на секунду, чтобы облегчить голову от слишком большого напряжения? Может быть, первые весенние цветы встревожили этого сурового в боях человека, напомнили ему о родных цветущих степях?

Совсем близко загремело многоголосое русское «ура». Начиналась атака.

Подполковник резко поднялся с травы и решительной, чуть торопливой походкой направился в лесок, где горячий конь, завидев хозяина, уже рвал поводья из рук плечистого смуглого ординарца. Миг этой встречи и короткий разговор о степях заставили меня вспомнить такой же солнечный, ясный день июля 1941 года.

...Цвела степь, полная гомона пернатых, неумолчного звона кузнечиков и стрекоз — многочисленных обитателей узун-агач-ских просторов.

Горный хребет Ала-тау был особенно живописен в эту пору. Как сказочный богатырь из народной былины, поднимался в синеву неба в своей ледяной кольчуге Талгарский пик. Неповторимыми цветами радуги играли в ледниковых моренах солнечные лучи. Подобно витязям в белоснежных панцирях, плечом к плечу стояли пик Комсомола, Кзыл-Ойган и Май-Тюбе, а вдали в царственном величии возвышался повелитель гор — могучий Хан-Тенгри.

К седой вершине Май-Тюбе, на альпийские выпасы шли табуны совхоза Дегерес. От их топота слегка вздрагивали на холстяных лентах цветистые кисти просторной шестиканатной юрты. И, казалось, ничто не могло нарушить торжественного спокойствия Заилийского оазиса.

Но ветер донес в эти дни с запада набат тревоги. Как испуганный улей, загудел аул Ерназар. Звуки набата ворвались и в мирную, гостеприимную юрту Джамбула, немую свидетельницу недавних волнующих встреч, сердечных бесед и вдохновенных песен.

Здесь с народным поэтом делился своими планами воскрешения Голодной степи академик Келлер, вдохновлял престарелого барда степей рассказами о раскрытых тайнах Бетпак-Дала первый академик-казах Каныш Сатпаев, замечательный следопыт пустыни.

Знатный просовод Чаганак Берсиев приезжал в юрту поделиться радостью своих колхозных побед. Долгими вечерами рассказывал Джамбулу о морской душе, о легендарных русских моряках ленинградский друг поэта писатель Леонид Соболев.

Облокотись на кованное чеканным серебром седло, читал свои стихи о братской Украине поэт-академик Павло Тычина. Седые акыны в ответ ему воскрешали в чудесных песнях народные казахские предания о великом кобзаре Тарасе, о его скитаниях в оренбургских степях, на берегах Каспийского моря.

На всех языках звенели здесь песни советских народов, сплетая неповторимый венец славы великой Отчизне, творцу счастья советского народа, могущества и изобилия Советской страны — Коммунистической партии.

Из узун-агачской юрты разлетались песни, как стаи иртышских чаек, к пенистым берегам Урала, к горам Кавказа, к просторам Балтики, к священным стенам Кремля, рождали смелые и гордые сердца, закаляли волю, звали на труд, на бой, на подвиг...

В памятный июльский день гостем Джамбула был русский генерал. Глубокие линии на его строгом, с монгольскими чертами, морщинистом лице и боевые ордена на мундире подсказали казахскому певцу, как много славных и трудных дорог прошел этот невысокий, коренастый человек.

Поддерживая под руку Джамбула, он радостно вдыхал запахи цветущей и разомлевшей от полуденного зноя степи, любовался яблоневым садом, посаженным и взращенным руками старца.

Поэт и генерал спустились в зеленый овраг, освежились хрустальной водой из Май-Тюбинского источника и пили душистый кумыс, принесенный джигитами. Прощались они в юрте.

Солнце, ворвавшееся через тундук, играло на серебряных ножнах генеральского клинка. На кошмах вокруг сидели русские и казахские командиры, политработники новой, молодой дивизии.

Иван Манаенко, Абдулла Джумагалиев, Маулекеш Кайбал-дин, Арстан Ахметов, Рашид Джангозин...

Перед грядущей битвой с врагом пришли они вместе со своим генералом к степному певцу попрощаться, прослушать его напутственную песню.

Задушевной и взволнованной была беседа в узун-агачской юрте. В простых словах возникали бессмертные подвиги народных героев прошлого. Как живые, поднимались из песен Джамбула и рассказов старого генерала Суворов и Чапаев, Суран-ши-батыр и Амангельды.

— С русским народом навеки связана судьба казахов. Без русского народа степь — сирота. Да будет святой кровью батыров скреплена эта дружба в сече с фашистами,— говорит Джамбул и, положив руку на плечо русского генерала, голосом торжественным и взволнованным добавляет: — Веди молодых джигитов, учи их, сделай из них героев, чтобы Родина была довольна сыновьями Джамбула.

Генерал улыбнулся хорошей, доброй улыбкой. Морщинистое лицо его расправилось. Он попросил:

— Спойте нам на дорогу. Песня— верный спутник солдата. А мы обещаем бить врага, ее жалея ни пота, ни крови, ни жизни!

Звенели касэ с пенистым кумысом. Пела домбра, и вторил ей голос Джамбула:

...Ты, мой сын, в грозовые дни Дружбу пламенную храни. В сече смелой будь вожаком, Как бесстрашный Амангельды, Будь батыром-большевиком. Смелых Родина в бой зовет, Смелых партия в бой ведет. Час расплаты с врагом настал, Кто добычу у нас искал, Тот могилу свою найдет...

Крепко обнялись, расцеловались поэт и генерал. От узун-агачской юрты начинался далекий слав«ый боевой путь.

Утром мимо крохотной станции торопливо проходили эшелоны на запад. Генерал-майор Иван Васильевич Панфилов уводил дивизию на защиту родной Москвы.

2. Партбилет № 3741424

Объятое заревом пожарищ Подмосковье. Волоколамское шоссе. Двадцать восемь героев с Василием Крючковым во главе еще не закончили свой легендарный бой на Дубосековском разъезде, а рядом восходила звезда бессмертной славы шестнадцати героев из штурмового отряда лейтенанта Дмитрия Волгапкина.

Они получили боевой приказ — выбить врага из подмосковной деревни у самого шоссе, ведущего к столице, а если выбить не удастся,— задержать фашистов до подхода своих свежих сил.

Дмитрий Волгапкин, безусый широкоплечий паренек, веселый в походах, отчаянный в бою, повел своих солдат в штыковую атаку.

Бой шестнадцати панфиловцев с батальоном гитлеровской пехоты начался ночью.

После смелой неожиданной атаки, отбросив врага от окраины деревни, гвардейцы закрепились в домике с деревянными пристройками, который стоял, как сторож, у шоссе.

Вокруг темнели леса и еще не застывшие болота.

Гитлеровцы опомнились от первого удара. Окольными тропами обошли они штурмовой отряд. Гвардейцы оказались в огненном кольце.

Восемь часов длился бой. Взошло солнце над дымящейся деревней. Уже пятнадцатую контратаку отбивала горстка храбрецов, но все новые цепи вражеских автоматчиков сковывали маленькую крепость панфиловских питомцев.

Фашисты получили приказ схватить русских живьем. Врагу нужны были в ту пору не трупы, а пленные, врагу нужны были сведения о силах и укреплениях осаждаемой Москвы.

— Не сдадимся и не отступим! — поклялись гвардейцы.
Неравный бой продолжался.

Солдаты Мамыров и Базаев, с кровоточащими ранами на теле, набивали для товарищей пулеметные и автоматные диски.

Ранило в голову Константина Трофимова, храброго, спокойного бойца. Он чувствовал наступление смерти.

— Бейтесь, ребята. Держитесь...— были его последние слова.

Свинцовый ураган захлестывал осажденный домик на шоссе. Визжали и рвались мины.

Горячий осколок ударил в грудь отважного командира. Упал под огнем врага солдат Антип Горелов. Сняла с чердака вражеская пуля сержанта Ивана Синицына.

А бой продолжался.

— Я все равно подбит,—сказал Дмитрий Волгапкин политруку Рашиду Джангозину, смуглолицему казаху, лежавшему за пулеметом.— Подбиты и Синицын с Гореловым. Попробуем пробиться за подкреплением, а вы держитесь!

Товарищи обнялись. Трое раненых поползли под огневым пулеметным шквалом на прорыв вражеского кольца.

Рашид подсчитал оставшихся. Убиты и лежат, раскинув руки, на залитом кровью полу Сугур Мамыров, ротный гармонист в пулеметчик Давид Галдецкий, стрелок Дмитрий Фролов.

Пораненные, утомленные боем, без воды и пищи, отбиваются от гитлеровцев девять оставшихся в живых.

Удушливый дым ползет в разбитые окна. Фашисты подожгли сараи. Вспыхнули запасы колхозной соломы. Огонь жадно охватывал домик, полз по стенам, обжигая бесстрашных солдат.

Вот не стало героя-пулеметчика Остапа Базаева. Убиты стрелки Канайбек Абилов и Елюбек Аралбаев.

Огонь бушует в комнатах.

— Надо пробиваться. Сгорим заживо. Выходи по одному! — отдал команду Джангозин.

Пулеметными очередями прикрыл он перебежку своих товарищей, на которых уже дымилась одежда.

«Последний парад наступает...» — вспомнил Джангозин слова старой песни русских моряков с бессмертного «Варяга»,

Этот парад был страшным для гитлеровцев. Отчаявшись схватить героев живыми, фашисты были уверены, что из огня русским не выйти.

Но с новой силой застрочил пулемет, раздалось дружное «ура», и заслон эсэсовцев шарахнулся в стороны.

Со штыками наперевес в гущу гитлеровцев бежали охваченные огнем люди. Они стреляли и кололи фашистов с воинственным кличем:

— Русь не сдается! Б-е-ей!

В ответ с противоположной стороны откликнулись русские голоса:

— Б-е-ей!

Это трое раненых, но не вышедших из боя товарищей вели подкрепление. Дмитрий Волгапкин, Антип Горелов и Иван Синицын продолжали бой, свято выполняя солдатскую клятву.

...Заходило солнце над маленькой подмосковной деревней. Догорал колхозный домик у шоссе. Пятьдесят гитлеровцев нашли здесь могилу, сраженные пулями шестнадцати панфиловских храбрецов.

Около умолкнувшего пулемета близ шоссе лежал сраженный вражеской пулей Рашид Джангозин.

Боевые товарищи молча сняли шапки и склонили головы над павшим героем. В руке, перебитой осколком мины, Рашид сжимал свой партийный билет № 3741424, а широко открытые глаза политрука, кажется, говорили:

— Прощайте, товарищи! Я честно выполнил долг коммуниста.

3. Поэма бессмертия

До войны мы с ним работали вместе, часто встречались на литературных вечерах или за кружкой пива в парковом павильоне. Была в нем одна особенность. Когда Абдулла читал стихи, он преображался, глаза его искрились особенным блеском, голос звучал мужественней, и во всей сухощавой фигуре его чувствовалась в эти минуты какая-то особенная внутренняя сила и стремительность. Это было вдохновение поэта.

Осень. Затерянное в лесах и туманах маленькое селение Ленинградской области. Мы только что выбрались из топей и после долгих бессонных ночей искали ночлега. В избушке стрелковой заставы я и встретил Абдуллу. Он был в каске и с, винтовкой, усталый после многодневного марша.

Заночевать было негде. В избушке, переполненной стрелками, трудно повернуться. У заброшенной риги мы забились в солому. Отогрелись. Разговорились сердечно и задушевно,

— Я задумал написать поэму бессмертия. Знаешь, это должно получиться сильно. Казах пишет военную историю своего народа на полях Отечественной войны. Казах-герой. Казах-большевик. Казах — в боевой братской семье народов...

Абдулла вдохновенно рассказывал еще не совсем выношенный сюжет поэмы. Потом разговор перешел на другие темы: о любимых, о предстоящих боях, о товарищах в далекой Алма-Ате. Мы уснули.

Холодный рассвет. Моросит мелкий сентябрьский дождь. В облаках глухо урчат вражеские бомбардировщики.

Громыхают разрывы авиабомб.

— Бандиты! И соснуть не дадут. Опять бомбят!—ворчит кто-то рядом зло и, кажется, шутя.

Это политрук роты Василий Клочков разместился со своими солдатами здесь, под соломой.

Пятерней, как гребнем, поправляет он волосы, сплевывает налипшую на губах мякину и, глядя в хмурое, затянутое тучами небо, говорит, точно жалуясь кому-то:

— Скорей бы бой! В этих чертовых болотах раскиснуть можно!

Абдулла рассмеялся.

Не спалось. До подъема осталось часа полтора.

— Вот, чуть не забыл! — спохватился Абдулла и достал из брезентовой сумки тетрадку в кожаных корках.

На линованных страницах убористым арабским шрифтом была записана песня Джамбула.

Абдулла сохранил ее В Узун-Агаче в памятный день встречи, когда командир дивизии и его офицеры гостили в юрте народного певца Казахстана, звучала эта песня любви и гнева из уст живого Джамбула.

Под дождем, на соломе, слово за словом переводили мы вдохновенную песню на русский язык, чтобы здесь, в лесах северо-запада, в часы тяжелых испытаний дошла она до храбрых солдатских сердец.

В двух крытых алма-атинских машинах работала походная типография дивизии. На железной печурке кипел чайник. Мы обогрелись. И когда солдаты-наборщики Валентин Порт и Степан Кислицын начали набирать песню в очередной номер дивизионной газеты «За Родину!», Абдулла вздохнул и поднялся с патронного ящика:

— Мне пора. Рота скоро пойдет. Кош, товарищи.

Мы крепко обнялись, отдавая друг другу тепло фронтовой, неподкупной дружбы.

...Шли упорные, кровопролитные бои. За одну подмосковную деревню схватка была особенно ожесточенной. Дрались за каждый дом, за каждый вершок земли. Гитлеровцы бросили свежие силы, и рота гвардии капитана Григорьева получила приказание отойти на новый рубеж.

Бойцы отошли. Но что это? Бой в деревушке продолжался. Вокруг одинокого домика залегли гитлеровцы, а с чердака поливал их свинцом неизвестный автоматчик, заваливая улицу вражескими трупами.

— Кто же остался в деревне? — стал доискиваться капитан.
И тогда один из бойцов доложил:

— Это Джумагалиев, товарищ командир. Абдулла Джумагалиев!

Домик, где засел Абдулла, был окружен со всех сторон. Героя-автоматчика гитлеровцы пытались взять живым, но он отбивал эти попытки яростно и упорно. Дом подожгли. Огненные языки уже подбирались к крыше. Жить оставалось недолго. Автомат на миг умолк. Фашисты кучей бросились к домику, тогда с горящего чердака полетели гранаты, разрывая в клочья фашистскую нечисть. Автомат Абдуллы разил врага до тех пор, пока не рухнула крыша, похоронив героя-поэта в горящих обломках.

4. Сердце героя

Медленно опускается над задымленными снегами неприветливая ветреная ночь. Крепчает мороз. Взлетают в темень всполошенные ракеты, вражеские бомбардировщики гудят над притихшими лесами.

Мы привыкли к этим суровым фронтовым ночам. Сколько минуло их, тревожных и непроглядных, сколько будет еще! Завывает стылый, пронизывающий до костей северяк. Он вырывается из глубины болот и мечется по лесным трущобам. В его шуме слышатся голоса погибших героев, зовущие к мести, к кровавой расправе над врагом.

Когда утихает артиллерийская канонада и не воют над лесом истошные мины, когда спокойно в боевом охранении, мы отдыхаем, вспоминаем о родных гнездах, о любимых девушках, о друзьях, и ночь становится теплее, глаза горят ярче, уходит сон. И это хорошо. Нам спать нельзя. Они предательски обманчивы, эти глухие, с минутами зловещего затишья ночи.

Сегодня мы вспоминаем Арстана Ахметова. Кажется, он по-прежнему с нами. Еще звучит его длинная, как степная дорога, и мягкая, как июньский ковыль, песня. Мы знаем эту песню. Он ее сложил сам. Она была не совсем складна, но мы любили ее:

Э-э, Джангалы, Джангалы.

Ясны твои небеса,

Чисты озера твои,

Резвы твои табуны,

Нет девушек красивей твоих,

О, Джангалы... Джангалы...

Джангалинская степь. Он ее любил, он за нее воевал, ради нее он готов был идти на смерть. Западный Казахстан. Джангалинский район. Аул № 8. Родное гнездо вольного человека. Родной аул Арстана.

Ушел он из блиндажа вот такой же темной ночью. Ушел выполнять боевое приказание. Мы никогда не прощаемся. Мы любим жизнь. Мы боремся за жизнь. Мы верим, что друг вернется. Мы хотим, чтоб он обязательно вернулся. В прощании же всегда скрыто что-то печальное. И Арстан знал фронтовой обычай. Вскинув автомат, он весело присвистнул и сказал:

— Ночь наша, и утро будет наше! Э-э, Джангалы... Джангалы...

И он вернулся к нам. Вернулся наш верный, боевой друг. Вернулся в рассказе, в песне. В неумирающей песне о мужестве, о величии советского человека.

Арстан был в бою. Горстку храбрецов окружил батальон гитлеровской пехоты. Ни один из бойцов не дрогнул. Не отступил ни на шаг и Арстан. Он был тяжело ранен, но пока в диске оставались патроны, его автомат сеял смерть в гитлеровские цепях.

Фашисты пошли в атаку. В ответ им неслось страшное, сковывающее волю русское «ура». Но русские не подымались. Они не могли подняться. Их было только девятнадцать против батальона. Одиннадцать убитых и восемь тяжелораненых. «Ура» кричали раненые. У них уже не было патронов и иссякли силы. Но они не сдавались. Они ждали минуты, чтобы зубами вцепиться в горло врагу или ногтями вырвать ему глаза. Так делают раненые степные орлы и барсы.

Арстан был взят в плен. Его допрашивали. Ему обещали жизнь. Он ответил гитлеровскому офицеру:

—- Для джигита продолжение жизни есть геройская смерть. И когда лает фашистская собака, джигит или убивает ее или молчит.

Героя пытали, долго и ухищренно. Ему отрезали ухо. Арстан молчал. Ему вывернули руки. Он не проронил ни слова. Ему выбили зубы. Он вместе с кровью выплюнул их в пьяную морду изверга.

— Русские не сдаются и не умирают!

Он был еще жив, когда его, истерзанного сатанинскими пытками, кровавые жрецы свастики облили керосином и подожгли. Страшный костер средневековья! В нем горело орлиное сердце героя, свято храня военную тайну, верность родному народу.

Арстан Ахметов, наш верный друг, товарищ, вернулся неумирающей песней. Слушай эту песню, родной Казахстан, слушай ее, привольная Джангалинская степь. Эта песня зовет на подвиги во имя нашей Отчизны,

В. ВАСИЛЕВСКАЯ

ПАРТИЙНЫЙ БИЛЕТ

На столе лежит партийный билет. Он пропитан запекшейся кровью, насквозь пробит вражеской пулей.

Когда стальные гитлеровские чудовища подошли к Курску, партиец из Курска взял в руки винтовку. На построенных поперек улиц родного города баррикадах он боролся вместе с красноармейскими частями против захватчиков. В боковом кармане возле самого сердца лежала красная книжечка — партийный билет.

Продвигались вперед фашистские танки. Небо пылало огнем артиллерийской канонады. Под напором врага пришлось оставить Курск.

Он ушел вместе с частями Красной Армии. Так же, как другие ополченцы города, он вступил в ее ряды.

В упорных боях, в залпах выстрелов пришлось шаг за шагом отступать. Завеса седого тумана, морозная завеса скрыла от глаз родной город. В упорных боях отступал на восток партиец из Курска, вчерашний ополченец, сегодняшний боец Краской Армии.

Партийный билет лежал на его сердце. Красная книжечка, странички, покрытые рядами черных букв, столбики цифр — внесенные членские взносы.

Красная книжечка говорила об имени, фамилии, о внесенных членских взносах. Но по тому, кому она принадлежала, эта книжечка говорила о большем.

Она говорила о победе, которая должна прийти. Говорила о Родине, о народе, говорила о великих делах того, кто покоится в Мавзолее.

В трудные, тяжкие дни отступления на восток красная книжечка говорила о вечной правде, о прошлом и будущем, была залогом, утверждением веры, была лозунгом, Знаменем, неразрывным узлом, соединяющим с величием покоящегося в Мавзолее.

И вот наступил день, когда красноармеец из Курска двинулся вперед. В тяжелых боях открылся путь на запад. Через те же деревни, по тем же дорогам пошел красноармеец пробивать во вражеской стене путь к родному городу.

За завесой седого тумана, за завесой морозного дня сердце чуяло родной город Курск. Каждый бой, каждая атака приближали к родному городу.

И на этой-то дороге в снежный, искрящийся морозом день вражеская пуля нашла путь к сердцу. Вражеская пуля пробила насквозь маленькую книжечку—партийный билет. Горячая кровь залила странички и красную обложку.

Товарищи по оружию выразили желание, чтобы этот облитый кровью, пробитый пулей партийный билет стал первым экспонатом музея борьбы за Курск.

Чтобы молодежь, для которой нынешняя война будет уже историей, приходила и смотрела на этот партийный билет, вынутый из кармана убитого бойца, и училась величию, училась мужеству, училась любви, которая, сильнее смерти.

Тот, кто будет писать когда-нибудь историю Великой Отечественной войны не на основании сухих фактов, дат и топографических заметок, а ее живую историю, являющуюся описанием внутренних переживаний народа, проявлением народной души, не сможет опустить раздела «Партийный билет».

В первый же день войны, когда враг, неожиданно напав, рассчитывал, что не встретит сопротивления и пройдет границу без выстрела, он сразу наткнулся на сопротивление наших пограничных войск.

На границе Западной Украины, в Угневе, небольшой отряд смельчаков много часов подряд выдерживал неприятельский огонь. Стиснув зубы, с огнем в утомленных глазах, они выполняли задачу — выдержать натиск вражеской армии, железной лавиной катящейся на восток. Задержать ее как можно дольше, до прихода регулярных войск. И сами решили свою судьбу: погибнуть, но преградить путь гитлеровской колонне.

Они не думали о спасении жизни. Они не думали о себе. Лишь об одном — как можно дольше задержать врага. И еще о том, чтобы во вражеские руки не попали партийные билеты — величайшая святыня, символ, Знамя и лозунг.

В сентябрьский день во Львов, уже гремящий выстрелами, жена пограничника принесла небольшой узелок — Знамя части и партийные билеты. В Угневе уже никого не осталось в живых. Они задерживали вражескую лавину, как решили, до последнего патрона, до последней возможности, до последнего живого Отдавая жизнь Родионе, они вручили этой женщине — с просьбой уберечь — самое для них дорогое, более дорогое, чем жизнь,— Знамя части и партийные билеты.

...Ободранный, обросший, худой, как скелет, выходил человек из, неприятельского окружения. Сапоги разорвались в клочья, ноги покрылись ранами. В клочки изорвалась форма и та одежонка, которой снабжали его по дороге колхозники. Два дня в холодную, уже осеннюю ночь пришлось сидеть в болоте. Пришлось ползти по этому болоту, питаться сырой кукурузой, сорванной в поле, или семечками подсолнуха. Пришлось пробираться через вражеские заставы, скрываться в лесу. Пришлось прорываться через сотни километров по территории, занятой гитлеровскими войсками, чтобы дойти наконец до своих, до частей Красной Армии.

И все время в нем жила мысль — сохранить, спасти партийный билет. Спрятать его так, чтобы его не смогли найти фашистские лапы при жадном обыске. Сквозь сотни километров,¹сквозь ночи в болотах, сквозь голод и холод он пронесет лишь одно — партийный билет. В тяжкие дни, среди нечеловеческих трудностей он сохранит залог победы, надежду, веру и волю — партийный билет. Сквозь занятую врагами родную землю он пронесет Знамя, символ и лозунг — партийный билет. Чтобы потом, когда дойдет до своих, высоко поднять голову. Пусть на исхудалом теле висят лохмотья. Пусть распухшие ноги покрыты ранами. Пусть давно не бритая борода изменила до неузнаваемости лицо. Пусть кашель разрывает больную грудь. Все это пройдет. Останется одно, самое главное. То, что можно будет вынуть и показать,— партийный билет, о чем можно будет с гордостью сказать: «Я не бросил, не оставил. С риском для жизни я пронес сотни километров то, что было для меня символом, лозунгом и Знаменем в самые трудные минуты,— партийный билет».

Дни войны придали новый блеск маленькой красной книжечке. Они подчеркнули ее значимость. Они напомнили ее истинный глубокий смысл, ее неразрывную связь с величием покоящегося в Мавзолее.

На позициях в перерыве между двумя боями, между двумя атаками красноармейцы пишут заявления о приеме в партию. На линии огня ползущий по снегу боец огрубевшими от мороза руками спешно пишет на кусочке газеты: «Прошу принять меня в партию. Если погибну, считайте меня коммунистом».

Боец, ползущий к вражеским позициям под огнем неприятельских минометов, в гуле артиллерийской канонады; пишет на куске газеты свое самое горячее желание, требование сердца; Если придется погибнуть, он

Blog

Денисов Ордена Ленина типографии газеты «Правда» имени И. В. Сталина, Москва, ул. «Правды», 24 предисловие вэтой книге собраны очерки и рассказ

Содержание