Москва Смысл 2001

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 31

Проклятие профессии

Пять месяцев в команде

103

переодеваются прямо на площадке. Объявляют нашу команду, и слышится свист переполненного зала. И недоброжелательные взгляды незнакомых людей.

Да, это не надуманное препятствие — «чужое» поле. Ведь вроде бы все такое же, как и дома — и мяч, и площадка, и надо делать то, что делаешь всегда — давать пас, бросать по кольцу, «держать» противника. Но в том-то и дело, что здесь, в этом непривычном зале, все удается труднее: и пас, и точный бросок, и опека противника, который здесь, в своем зале, все делает увереннее и быстрее.

И это все — чужое и непривычное — помимо сознания, как бы обходя, минуя его, проникает «внутрь спортсмена» через подсознание, которым управлять, как известно, человек не может. Но именно через сознание можно если не бороться с подсознанием, то хотя бы противостоять ему. Чтобы это получилось, сознание человека как управляемая сфера должно быть подготовлено к этим непривычным раздражителям и помехам. Во-первых, спортсмен должен быть информирован, предупрежден о том, что ему предстоит пережить. И, во-вторых, такую ситуацию необходимо опробовать в тренировках. Для этого полезно почаще тренироваться в «чужих» залах, организовать специально приглашенных зрителей, которые будут болеть против команды. То есть надо думать над тренировочным процессом, а этого я как раз и не увидел за время \ своего пребывания в команде. Все тренировки похожи как две капли воды. И вспоминаешь об этом каждый раз, когда видишь брак в действиях игроков, которого не должно быть в команде высшей лиги.

Идет матч, и все полтора часа ощущаешь это страшное напряжение «чужих» стен и неясности окончательного результата. И в конце матча понимаешь, что в число фак-\ торов «чужого» поля не включил исключительно значимый — фактор безжалостного, уничтожающего судейства.

Матч проигран, и весь вечер провожу в гостинице, перехожу из комнаты в комнату и не ухожу, пока не вижу, что ребята относительно успокоились.

Нодар Коркия говорит:

— Я не понимаю этих судей. Они же потеряли совесть. Уничтожается спорт.

Но, признаться, я недоволен только результатом. Все же остальное вполне удовлетворило меня. Сегодня на поле была Команда с большой буквы. И в течение дня я наблюдал картину настоящего настроя всех без исключения игроков. И сражалась команда до последней секунды. Пожалуй, с этого я и начну нашу беседу перед следующим матчем со «Статибой». Похвалю и поблагодарю ребят за настоящую отдачу.

А что касается предстоящей игры, то суть Мегрелидзе выразил в одной фразе:

— Именно матч со «Статибой» будет настоящей проверкой. Это одна из самых техничных команд в стране.

Но у меня уже сейчас, хотя до матча целых четыре дня, предчувствие победы. Я начинаю всерьез верить в ребят, которые меняются на глазах и не только в профессиональном плане. Они не только лучше тренируются и с большей отдачей сражаются в официальных играх. Они еще и меняются как личности. С каждым днем я слышу больше вопросов и не только на спортивные темы. Оценивая свое состояние, они все чаще задумываются, заглядывают в протоколы будущих опросов, сравнивают. То есть идет процесс анализа, мышления.

Для меня сам факт анкет, опросов и любого другого тестирования ценен в большей степени тем, что я получаю еще одну возможность поговорить с человеком.

Я давно убедился, что никакая «батарея» тестов не даст исследователю больше, чем его умелое наблюдение. Лицо человека, изменившаяся походка, реакция на шутку и многое подобное дает гораздо больше информации, чем любой научный эксперимент.

Но есть еще лучший путь — установить настоящий взаимно доверительный контакт с человеком на уровне Дружбы, и тогда не надо хитрить и предлагать анкету, а достаточно отвести спортсмена в сторонку, положить руку на его плечо и вполголоса спросить: — Ты чем-то расстроен сегодня?

И спортсмен сам рассказывает о себе все. Но завоевать это доверие — задача огромной сложности.

104

Проклятие профессии

Пять месяцев в команде

105

Я изучаю оценки ташкентского матча. Они — рекордные. «Самочувствие» — 4,3; «настроение» — 4,6; «желание играть» — 4,75; «готовность к игре» — 4,45; «жизнь в команде» — 3,9.

И я думаю: «Если эти оценки станут стабильными, обеспечит ли это стабильную игру?* Если так, то эти субъективные оценки спортсменов являются объективными данными их состояния. И действительно,'никто не может знать опытного спортсмена лучше, чем он сам, потому что у него есть годами отработанное чувство формы. И этим оценкам тренеры должны доверять и верить спортсмену, когда он говорит: «Что-то я устало тебя чувствую сегодня?. И, услышав это, не заставлять его выполнять всю запланированную тренировку, а дать отдохнуть или переключить на менее утомительную работу.

«Но, — я опять говорю себе, — в этой команде такой тип отношений еще не созрел, еще рано». Но есть у меня чувство, что это время приближается.

А что касается оценок, то пока бесспорно одно — чем лучше оценки, тем лучше игра.

В самолете наблюдаю за тренером. И думаю — именно сейчас после переживаний последнего матча очень благоприятный момент для улучшения отношений со спортсменами. Но Мосешвили не меняется. Ни к кому не подойдет, не поговорит пусть даже на баскетбольную тему. Он обращается официальным и сухим тоном, которому не изменяет последнее время.

И я думаю: «В чем дело? Или он не чувствует этого момента, или просто не может пойти наперекор своему характеру?» И спрашиваю себя — затронуть или нет мне эту тему, когда мы останемся с ним вдвоем? Как он отнесется к этому и даст ли это результат? Его я еще мало знаю. Но решаю — ведь в случае удачи изменившийся образ тренера исключительно положительно повлияет на команду, на настроение спортсменов. И это будет тем более важно перед таким противником, как «Статиба».

И накануне матча, пока ребята ужинают, мы вдвоем в холле, где через полчаса начнется традиционная беседа с командой.

И я говорю:

Леван Вахтангович, ребята очень довольны тем, как

Вы ведете последние игры.

Лицо его не меняется, но он поднимает на меня глаза и ждет продолжения.

И я продолжаю:

— Будьте и Вы подобрее к ним сейчас. Увидите — это
даст всем нам очень многое. Я лично уверен, что они очень
ждут этого.

Мосешвили смущенно улыбается и говорит:

— Постараюсь.

Но у меня еще вопрос, своевременность и даже необходимость которого для меня несомненна.

— Леван Вахтангович, у меня просьба-предложение.
Давайте завтра отменим тренировку. Дадим лишний час
поспать. Потом сделаем большую зарядку, а после завтра
ка я займу ребят. В общем, до вашей установки отдайте
ребят мне.

Он махнул рукой:

— Делайте как хотите.

* * *

Сложная гамма чувств в моей душе. Здесь и радость, и благодарность тренеру за доверие, и резко новое ощущение, которое вдруг надвинулось, как огромная непреодолимая стена — я как-то вмиг понял это, эту огромную ответственность за результат матча.

Да, завтрашний день — это большой для меня экзамен, и начнется он с утра, с той самой запланированной зарядки, которую в команде никто, кроме Зураба Грдзе-лидзе, вообще не делает.

Мосешвили так и сказал мне:

— Они на зарядку не выйдут. Пулавский уже восемь
лет не делает зарядку.

И я понимаю, что мой бой за завтрашнюю победу начнется уже сейчас — в процессе нашей беседы, которая обычно проходит спокойно и мирно.

Но сегодня я сам слышу в своем голосе плохо скрытое волнение. И ребята сразу чувствуют это и вопросительно поднимают на меня глаза...

106

Проклятие профессии

Пять месяцев в команде

107

Обхожу всех и задерживаюсь у Пулавского. Говорю ему:

Юра, зарядка больше всего нужна тебе. Ты же зна
ешь, что с возрастом у человека «засыпает» скорость. Вот
ее и надо будить утром. И, вообще, я уверен, что ты мо
жешь играть еще десять лет. По крайней мере до Олимпи
ады-84.
Да что Вы, — удивленно, но с улыбкой отвечает
Пулавский, — все, последний сезон. Хватит.

Долго не ложусь. Расписываю план на завтра и прислушиваюсь. Абсолютная тишина. Сегодня никого не надо было торопить ко сну. Серьезность матча понимают все.

Но я думаю не о матче, а о тех часах, которые будут ему предшествовать. Сейчас уже никто не будет спорить, что существует прямая зависимость между результатом соревнований и тем, как спортсмен готовился к ним в целом и, в частности, как провел последний день до старта. Поэтому спортсмену и создаются все условия для подготовки к соревнованию.

Но освободить спортсмена от всех забот и посторонних дел — это еще не значит создать ему все условия для настроя. Как это ни парадоксально, но в этом случае появляется еще один противник — изобилие свободного времени, когда спортсмен не знает куда себя деть, чем, какими делами «убить* свободное время. Сколько я видел перегоревших еще до старта спортсменов. И не случайно именно в спорте появился новый термин «отдельная болезнь». Вероятно, «убегая* от этой болезни, баскетболисты и уезжали с базы в середине дня, что, понятно, недопустимо в день матча.

«Значит, — прихожу я к выводу, — время в день матча должно быть жестко расписано». Спортсмену нужно предложить ряд мероприятий, которые заполнят его свободное время, и в то же время решат еще несколько задач: 1) не утомят; 2) отвлекут от переживаний, связанных с ответственностью за сегодняшний результат; 3) будут способствовать наилучшему настрою, его накоплению.

Так я и спланировал день: в 10.00 — подъем, в 11.00 — завтрак, в 13.00 — сеанс аутогенной тренировки, в 14.00 — обед и потом в 17.00 — индивидуальный отдых.

Таким образом, свободное время у ребят только с 11.30 до 13.00. Но этой паузы я не боюсь, поскольку спортсмены знают, что в час дня мы собираемся снова. И поэтому ощущения пустоты у них не будет. И настрой не гаснет, он поддерживается как слабый огонь в печи, поддерживается сознанием того, что в режиме жизни команды есть порядок.

На зарядку вышли все. Светило солнце, и никто не хотел уходить с зеленого футбольного поля. Закончив упражнения, стояли группами и оживленно разговаривали. И в этих беседах я тоже видел нечто, скрепляющее коллектив перед матчем, объединяющее людей. Дерюгин делал и делал круги вокруг поля. И когда я спросил его:

Не много?
Он ответил:
Нет, я люблю бегать.

Пулавский закончил зарядку первым. А когда он вышел в спортивном костюме из здания базы, все баскетболисты встретили его приветственными возгласами и кто-то зааплодировал.

Тренеры, оставшиеся в комнате у Мосешвили, через окно наблюдали за Пулавским, который широкими шагами отмеривал метр за метром по газону футбольного поля. Их лица были серьезны.

Я немного боялся тех полутора часов незанятого времени. Но потом убедился, что они нужны. Кто-то брился, другие гладили форму, остальные играли в нарды или сидели у телевизора. Уже давно на глазах у всех никто не курил.

И в час дня все сидят в креслах, а я сначала рассказываю о сущности аутогенной тренировки, о ее практичес-

108

Проклятие профессии

Пять месяцев в команде

109

ком значении, называю имена великих спортсменов, которые давно включили аутотренинг в режим своей работы.

А затем начинается сам сеанс. Я прошу закрыть глаза и принять свободную, расслабленную позу. И начинаю. Но предлагаю не общеизвестный текст, а более усложненный вариант так называемой «второй ступени», который заключается в том, что человеку предлагается эмоционально насыщенный текст, достаточно интересный, чтобы увлечь его внимание, но не связанный со спортом, с сегодняшними переживаниями спортсмена и потому не усиливающий их. Этот текст, наоборот, отвлекает от доминирующей сегодня темы спорта.

Фактически это чтение вслух интересного рассказа. Читаю я его спокойным, усыпляющим голосом. Содержание абстрактно. Просто рисуется картина проводов одного человека другим. И рассказывается о чувствах, которые испытывает человек, расстающийся с очень дорогим ему человеком.

Но текст имеет точный посыл — к слушателю, к каждому участнику сеанса. «Вы проводили человека» — название этого рассказа.

Но насколько и кто переживал эту ситуацию проводов, меня сегодня мало волнует, хотя это и интересно в плане диагностики таких личностных характеристик человека как чувствительность, способность к сопереживанию и тому подобное. Меня интересует другое — насколько хорошо ребята отдохнули за эти полтора часа.

И, кажется, в конце сеанса я доволен. Спят Чихладзе, Дерюгин, Коркия. Лица большинства посвежевшие и успокоенные. Ребята потягиваются, не спешат вставать, обмениваются шутками.

Пулавский спрашивает Бородачева:

Ну что, проводил девушку?
Игорь отвечает:
А ты проводил, да?

U опрос, и все идут спать. Меня это удивляет и радует. Удивляет, потому что я ожидал, что после сеанса

наоборот — спать не захочется. А радует, потому что не будет двух часов этого опасного свободного времени. Значит, этот сеанс может решить задачу подготовки ко сну, настроя на сон. Это интересно.

Да, интересно, но будет ли это иметь положительный эффект в сегодняшнем матче? Вот о чем я опять вспомнил, и чувство удовлетворения тотчас же улетучилось.

И я подошел к старшему тренеру. Рассказываю о сеансе, об оценках, которые по ряду показателей ниже, чем были в Ташкенте.

— Естественно, — говорит Мосешвили, — сегодня совсем другой матч. Я, например, боюсь за результат. И они боятся, хоть и делают вид.

* * *

Но это был лучший матч команды в этом сезоне. Во втором тайме «Статиба» была буквально смята. И впервые в этом сезоне была настоящая поддержка трибун. И зажгли зрителей баскетболисты, зажгли своей неудержимостью. Долго я не мог уснуть в эту ночь.

И снова в путь — в Ленинград и Таллин.

— Страшная поездка, — сказал мне Мегрелидзе, — в
этих городах только ЦСКА выигрывает.

В поездках функция общения выходит на первый план. Все-таки большую часть времени спортсмены проводят в гостинице. Живут в разных номерах и вместе собираются редко. «Молодые» собираются в том номере, где живет Шалва. И я чаще засиживаюсь у них, стараюсь окончательно погасить тот пожар. И в Ленинграде мы откровенно поговорили и, кажется, удалось убедить их, что за место в составе надо бороться. Но бороться не разговорами, не забастовками, а трудом.

Ты, Шалва, — говорю я, — должен тренироваться
в два раза больше, чем Гулдедава, который занимает твое
место б стартовом составе.
А он вообще не тренируется, — отвечает Шалва.
Согласен, но играет все равно лучше тебя. За счет
таланта. Ему одного таланта хватает, чтобы быть полезнее

110

Проклятие профессии

Пять месяцев в команде

111

тебя. А вот если ты будешь в два раза больше его работать, то быстро компенсируешь свое отставание. И тогда, чтобы сохранить место в составе, Гулдедава должен будет больше работать. А он вряд ли сможет сделать это. И тогда ему придется уступить это место тебе. Вот и все, что требуется от тебя. А я второй месяц вижу твое недовольное лицо, но хотя бы пяти минут дополнительной работы не видел ни разу.

И, обращаясь ко всем, как бы подвожу итог: — Нужно биться, такова жизнь. Но биться честно — работой. Как бился Отар Гобелия за место основного вратаря. И как бьется Коля Дерюгин за место в сборной.

Матч в 12 часов дня, и опрос я провожу рано утром. Я стал замечать, что заполнение опросника стало восприниматься баскетболистами как своего рода сигнал к настрою, то есть тест превратился в мобилизующий фактор. Поэтому сегодня я решил «просигналить» с утра, чтобы ребята как можно раньше начали думать о матче.

Очень важно все делать вовремя. Но не все к этому готовы, и сегодня один из тренеров разбудил команду по тбилисскому времени, то есть на час раньше.

Обидно, когда по крупицам собираешь состояние спортсмена, а оно может быть уничтожено или в лучшем случае испорчено одним телефонным звонком.

Дерюгин жалуется на плохое состояние. Для него важно выспаться перед матчем, но после этого телефонного звонка он так и не мог уснуть.

Еще меня беспокоит Зураб Грдзелидзе. Вчера он подошел ко мне и спросил:

— Я хочу в Эрмитаж сходить. Можно?
Я ответил:

— Можно, но не старайся все увидеть, а то устанешь.
Заранее договорись сам с собой, что гуляешь по Эрмитажу
два часа. Именно — спокойно гуляешь. А через два часа
уходишь.

Но он вернулся усталый. Наверное, увлекся.

«А остальные вроде бы оптимальны», — заканчиваю я анализ своих наблюдений в автобусе по дороге на матч. Такое впечатление, что ребята спокойны, а я с утра нервничаю. И понимаю себя — ведь я впервые приехал в свой родной город в роли гостя, а если быть до конца точным, то в роли противника.

И почему-то спокойствие ребят не действует успокоительно на меня. Я даже думаю, что они не осознают всей сложности сегодняшней задачи. Ведь «Спартак* — это и Силантьев, и Павлов, и Капустин! И самое главное — Кондрашин! Он знает, что я приехал с тбилисцами, и поздоровался со мной настолько сухо, что даже Дерюгин заметил это.

Но еще неспокойнее Мосешвили. Я впервые вижу его таким. И догадываюсь, что ему по каким-то сугубо личным соображениям очень хочется выиграть у Кондрашина.

В автобусе он рассказал мне, что вчера Кондрашин спросил у него:

Вы что, с психологом приехали?
И Мосешвили ответил:
Да, мы приехали выигрывать.

«Хорошо ответил, — подумал я. — Очень хорошо ответил, с позиции силы».

Внести в состояние тренера соперников элемент нервозности очень важно. Это обязательно передастся команде. И Мосешвили решил эту задачу. И я подумал, что если бы не его характер, он мог бы быть большим тренером.

Но вот мы и во Дворце спорта. Все здесь очень знакомо, и это мешает мне. Я нервничаю и боюсь, как бы это не передалось ребятам. И вспоминаю Анатолия Владимировича Тарасова, который тоже нервничал перед каким-то матчем, но сказал себе: «Как я могу не доверять им: Фир-сову, Рагулину. Они же соберутся!»

И я стал более внимательно разглядывать лица переодевавшихся ребят, которые продолжали, как и в автобусе, шутить и улыбаться. И подумал: «А может быть, это не недопонимание сложности сегодняшнего матча, а то, что можно обозначить одним словом — мужество!»

112

Проклятие профессии

Пять месяцев в команде

113

Я сажусь на скамейку и отдаю себе отчет, что сегодня я — зритель и только. Сегодня мне самому нужен психолог. Дана команда — закончить разминку, и ребята снимают костюмы.

И весь Дворец спорта начинает скандировать:

— «Спартак», «Спартак»!

А Коля Дерюгин, отдавая мне костюм, небрежно сказал:

— Видите, как за нас болеют.
И улыбнулся.

И я был благодарен ему за это. Он как бы сказал: «Пусть пошумят, но Вы же знаете, что это не главное. И мы это знаем».

«Настоящий спортсмен», — подумал я тогда о Дерюгине.

И вот начался этот матч. И мы сразу стали отставать в счете. «Спартак» играл в каком-то сверхтемпе. Видно было, что настроена команда предельно.

И мы проигрываем 6 очков, затем 10, в середине тайма — 16, к концу тайма — 12.

К раздевалке идем в молчании, и я говорю Мосешвили:

Можно, чтобы в раздевалке никого, кроме нас с
Вами, не было?
Да, —- отвечает он.

В раздевалке сразу говорю:

— Они выдыхаются. Кондрашин их перенастроил. Их
не хватит на весь матч. Вот увидите! Но сделайте одно
дело — уменьшите разрыв хотя бы до 6 очков, и они
кончатся.

Старший тренер делает замечания, а я обхожу ребят и каждому на ухо шепчу:

— Я верю.

А Бородачеву еще сказал:

— Игорек, Коле сегодня трудно с Силантьевым. Возьми
игру на себя.

И примерно то же самое — Нодару:

— Тамаз устал, и я очень тебя прошу — не жалей себя.
Каждый, с кем я беседовал, без раздумий соглашался со

мной и кивал головой в ответ. И в этом я видел решимость.

И ребята выиграли 5 очков! Их отдача была настолько полной, что они были неспособны контролировать себя после матча — и обнимались, и кричали что-то нечленораздельное. Просто кричали. И кричали по дороге в раздевалку. И в раздевалке тоже.

Это было счастьем — такая победа!

А потом как-то разом все замолчали, и стало так же тихо, как было тихо на трибунах Дворца спорта во время второго тайма.

«Силы кончились», — подумал я, оглядывая ребят. Головы были опущены, все думали о чем-то, наверное, воспринимали факт победы на уровне второй сигнальной системы.

Потом Коля повернулся ко мне и сказал:

Рудольф Максимович, теперь мы Вам верим.
Я ответил:
А раньше не верили?

Коля подыскивал слова, но Игорь опередил его, сказав:

— Не то, что не верили. Но были сомнения.
И все рассмеялись.

Я вышел в коридор и у противоположной стены увидел Кондрашина. Вид у него был потрясенный. Он был совершенно один. Таким я и запомнил его, и, наверное, навсегда, как и этот матч, — в светло-сером свитере, со скрещенными на груди руками.

И я вспомнил: «У победы сто отцов, поражение всегда сирота».

Blog

Москва Смысл 2001