Москва Смысл 2001

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 31

Во всяком случае, я поставил перед собой одну задачу: я должен излучать только уверенность и силу. И слежу за каждым своим словом, выражением лица, походкой.

И тренерам, как и Нане, я предложил следующее объяснение происшедшему в этой партии: груз трех поражений подряд не смог пройти бесследно, и он дал знать о себе именно в тот момент, когда можно было получить решающее преимущество. Представьте себя на ее месте — такая ситуация, и вдруг — близость победы! И ее затрясло. Запаса спокойствия не хватило на все пять часов. Но уже в следующей партии этого запаса хватит. С каждым днем она будет чувствовать себя лучше. Это я обещаю. А ваша задача — сделать ничью сегодня.

Мы расстаемся до отъезда на доигрывание, но каждые пятнадцать—двадцать минут раздается звонок Дворецкого и опять то «кажется, горим», то «вроде бы нашли, как обезвредить». ,

Я боюсь, потому что скоро прогулка с Наной, и я должен быть в полном порядке, и думаю о лозунге. И не могу придумать самое-самое для создавшегося момента, когда от Наны при трудном доигрывании потребуется железная выдержка и максимальная включенность.

Решаю остановиться на таком: «Вспомните Белград!» Но опять «Белград», и рука не тянется к авторучке, а я верю руке, точнее — своему чувству. А чувствую — не то. Нельзя сегодня в такой критической ситуации предлагать то, что не сработает на сто процентов. И я откладываю карандаш и снова включаю бритву. Бреюсь и вспоминаю нашу вчерашнюю прогулку, когда мы обсуждали раннего Юрия Бондарева, и на Нану сильное впечатление произвели слова одного из его героев: «Нам приказано жить».

Я откладываю бритву, сажусь к столу и рука сама пишет: «Приказано жить!» И слово «жить» рука пишет крупными буквами.

В машину мы садимся в ином порядке. После неудачного дня надо обязательно что-нибудь изменить, хотя бы формально. Это называется: «Чтить законы фарта».

Леван садится вперед с шофером. Я сзади — между Наной и Дворецким. У меня такое чувство, что Нане не

помешает повторить вслух разобранные варианты, и я наклоняюсь вперед, к переднему сидению, чтобы Нане с Дворецким было удобно разговаривать. Нана, обращаясь к Марку, говорит:

— Значит, если я играю на «Ь4&...
А я говорю:

— Леван, спасибо, что Нана хорошо спала этой но
чью. — Мой долг — всем уделить внимание, чтобы ник
то не почувствовал "себя ненужным.

А потом, пока шло трехчасовое доигрывание, я лишь один раз отвлекся от позиции и лица Наны и вновь вспомнил всю нашу группу. И подумал — их отношение ко мне обусловлено не только тем, что я психолог и приехал, по их мнению, свежим к ним, уже так много пережившим в этом матче. А дело еще и в том, что я старше этих тренеров по возрасту. Вот и пришло время, когда я стал самым старшим. А совсем недавно, и очень часто, даже спортсмен был старше меня.

Потом мы снова едем в машине, шутим и смеемся. Нана поворачивается ко мне и говорит:

— До чего дожили, радуемся ничьей.

—- Нет, — решительно возражаю я, — радуемся другому, что Вы в порядке.

Прошло немало времени, а сесть за дневник просто не было возможности, да, признаться, и настроения. На девятую партию ушло четыре дня и три ночи. Как и в восьмой партии, Нана играла хорошо, переиграла черными, но на пятом часу стала ошибаться и отложила в худшем положении.

Ночь анализа, а утром узнаем, что противники взяли тайм-аут. Их решение естественно. Им нужно время, чтобы найти выигрыш, и тогда этой партией заканчивается матч.

Но время нужно и нам, чтобы найти ничью. И анализ продолжается.

56

Проклятие профессии

Два матча

57

Проходит день и еще одна ночь. Затем шесть часов доигрывания, сделано почтя сто ходов, и снова Нана ошибается и выпускает почти завоеванную ничью. Партия откладывается вторично.

Снова в гостиницу, и еще одна ночь. И снова лишь слегка тлеет надежда. Надежда на ничью. Чтобы завоевать право на последнюю партию, а в ней мы играем белыми.

И снова садимся в машину, и еще три часа доигрывания, и, наконец, — ничья!

* * *

Я изучаю не только Нану, но и Литинскую. Бледное лицо, красные, опухшие глаза, все пять часов она сидит, не вставая, не гуляет. Один из наших секундантов, мастер Гавриков, говорит:

— Такое ощущение, что Литинской мучительно дается
игра.

Но и Нане не легче. Три поражения сказываются на ее настроении, хотя физическое состояние улучшается с каждым днем, и это замечают многие. Она увереннее выглядит за доской, решительным движением руки делает ход и нажимает на часы, часто гуляет во время обдумывания противницей хода.

Но Нану хватает не на всю партию. На пятом часу игры появляется обязательный цейтнот, а потому нервозность и ошибки.

Обе играют плохо.

Вспоминаю фрагменты четырех последних дней. День третий девятой партии. После ночного анализа засыпаем под утро. Но уже в восемь звонок от Дворецкого.

— Должен Вас огорчить. Последним ходом Нана ошиб
лась, и если Литинская записала «конь е2>>, то у нас про
играно. Я посмотрел на свежую голову и ужаснулся.

Вот так. Не хочется вставать, ведь вчера засыпали с надеждой. И я заранее продумывал настрой Наны на последнюю партию, на подвиг. Но будет ли она — эта партия, и будет ли подвиг?

Да, мы сбили Литинскую с темпа, но сами не можем выиграть партию. Хотя бы одну. Нет даже повода в конце тяжелого дня пожать друг другу руки. Возвращаемся в гостиницу напряженные и опустошенные. Трудно сесть за дневник. Нет радости — стимула жизни и деятельности. И подкрадывается одиночество. Действительно: «И некому руку подать в минуту душевной невзгоды».

Ищешь что-то, ходишь из номера в номер к своим. И возвращаешься к себе. И замечаешь за собой, что каждый раз, входя в свой номер, включаешь телевизор. Но слышишь веселую песню и сразу выключаешь. Не эта радость тебе нужна, а та и только та, которая может прийти вечером после доигрывания! И радость ли это будет? Ведь мы можем в лучшем случае спасти партию. Да, это будет не радость, а лишь надежда на будущую радость в последней партии матча. И в гостиницу в случае этой относительной удачи мы снова вернемся в молчании и ночью попытаемся уснуть.

И мы, и наши противники стали спокойней относиться друг к другу, а точнее — перестали обращать друг на друга внимание. Все устали: и участницы, и тренеры, и судьи. И в пресс-центре я нередко вижу склоненные над одной доской головы Дворецкого и тренера Литинской Желян-динова.

И мы с Мартой Литинской сегодня впервые поздоровались. Я стоял на первом этаже в ожидании лифта. Когда он пришел, и открылись двери, там стояла она — виновница всех наших бед. Наши глаза встретились, и она сказала:

Здравствуйте.
Здравствуйте, — ответил я и поклонился.

Все ждут конца матча. И «номер как тюрьма», как сказала Нана. И я понимаю ее. Для акклиматизации она приехала в Вильнюс раньше нас всех, и сегодня пошел второй месяц ее жизни вдали от дома.

«А что же будет, — думаю я, — если удастся сравнять счет и придется играть дополнительные партии?»

Принято критически относится к жребию. Но вспоминаю слова Иры Левитиной об ее финальном матче претенденток с Наной в 1975 году:

58

Проклятие профессии

Два матча

59

— У меня было такое впечатление, что при счете 8 : 8
мы обе мечтали о жребии.

И когда мы ехали на второе доигрывание, Нана, посмотрев на руководителя нашей делегации, сказала:

— Георгий Иванович, Вы как комок нервов. Остава
лись бы в Тбилиси и нервничать бы за меня не надо было.

Я сидел впереди рядом с шофером и, не оглянувшись к Нане, сказал:

— Нервничать, особенно за Вас — это тоже настоящая
жизнь, Нана.

И снова не повернул к ней головы, чтобы она не подумала, что это опять целенаправленно, ради настроя.

Мне снова стало казаться, что чем дольше я с Наной, тем труднее нам общаться. И, кажется, я понял, в чем дело.

Я сейчас для нее человек, который должен настраивать ее психологически, и она думает, что все, что я говорю и делаю, имеет какой-то особый смысл, подтекст. И, к тому же, она не может забыть, что меня прислали к ней после трех поражений. И ее сильная натура большого спортсмена, ее самолюбие оказывает мне молчаливое сопротивление, критически воспринимает каждое мое слово. Мне самому неприятно постоянно ощущать этот элемент воли в наших отношениях.

И я не вижу другого пути, как ограничивать наши встречи и беседы, подбирать слова, взгляд, обращенный к Нане. Я даже предложил ей звонить мне, когда я нужен. И сижу в номере, хотя очень хочется уйти куда угодно в другое место.

Но я не ухожу, придумываю себе занятия, заставляю себя писать дневник, пока не раздается звонок, и она немного нараспев не произносит:

— Рудольф Максимович, я бы хотела сделать сеанс,
если можно.

И я не говорю то, что сказал бы еще несколько дней назад, например:

Я буду рад Вас видеть, — а бросаю кратко:
Иду. — И все. Но сейчас позвонила даже не она, а
один из тренеров и сказал:
Нана просит Вас прийти.

Спускаюсь к ней со своего одиннадцатого этажа на ее шестой и думаю: «Наверное, снова приходит конец нашей

дружбе».

Виновата ситуация — я приехал, как врач приезжает к больному. Но не только в этом дело, признаюсь я себе. Все больше я убеждаюсь, что Нана — спортсмен не моего типа. Она — не профессионал в плане отношения к делу и, вероятнее всего, никогда им не станет. И поэтому в работе с ней есть проблема выбора: или быть удобным для нее | человеком, который, как и тренеры, будет подстраиваться к ее настроению, относиться к ней нетребовательно и некритически; или занять жесткую позицию по отношению ко всему, что вредит делу — к ее слабостям, к жизни по настроению. И я принимаю решение идти по второму пути, так как иного пути к победе не вижу.

И, наверное, мы снова расстанемся после этого матча. Но думаю, что придет время очередного испытания, когда в трудные минуты я буду нужен не только как друг, а как человек, который может конкретно помочь, то есть как профессионал. И оказать эту помощь, помочь Нане преобразиться, стать на время соревнований другим человеком — пусть временным, но профессионалом, я смогу при одном условии — если останусь профессионалом сейчас. Хотя и ценой нашей дружбы.

Значит, нам суждена дружба поневоле, но в данном случае именно такая дружба и обеспечит отдачу. А в конечном итоге это и нужно самой Нане.

«А мне? Это ли нужно мне? — думаю я, подходя к Двери номера 605 вильнюсской гостиницы "Дружба". — Ведь так вообще можно остаться без друзей».

Я вхожу, и Нана встает мне навстречу. Я смотрю на ее лицо и сразу все понимаю. Она говорит:

Рудольф Максимович, дело плохо, кажется, у меня
температура. Может быть, принять лекарства?
Не надо, справимся сами. Сначала сядьте на диван
и покажите горло.

Нана пытается улыбнуться и произносит:

— А—а—а.

Но я прерываю ее:

60

Проклятие профессии

Два матча

61

Я серьезно.
А я почему-то решила вспомнить детство, — а мо
жет, нет температуры?

Я прикладываю ладонь к ее лбу, и она вдруг приникла к моей руке как к опоре и надежде, как ребенок. Лоб ее горит, но я говорю:

— Если и есть, то небольшая, но сделаем все, чтобы
утром ее не было.

Нана поднимает на меня глаза, и я снова вижу моего спортсмена, моего друга.

М

ожно ли уснуть в такую ночь? Сегодня, четвертого октября, обе шахматистки, с которыми меня связывают последние годы жизни, решают свою судь-Я I бу. И больше, чем шахматную. У той и другой семья, сын.

Отец Наны — Георгий Нестерович — сказал мне в день моего отъезда в Вильнюс:

— Пусть проигрывает и живет как все. У меня одна дочь.

Так можно ли просто лечь и уснуть в такую ночь? Часа в два я лег и четыре часа пробыл в каком-то бреду. Сейчас шесть. По законам парапсихологии, чтобы человеку стало лучше, нужно больше думать о нем.

Но я и так не могу не думать о Нане, вспоминаю ее лицо, растерянное лицо усталого и больного человека, и мысленно повторяю ее имя: «Нана, Нана, Вам лучше, Вам лучше».

Так я посылаю сигналы. Сижу за письменным столом. Как хорошо, что уже работает радио. Я включаю его и слышу человеческий голос. И под аккомпанемент этого голоса пишу.

Да, вот и настал этот день. Обе они — и Нана, и Нона играют белыми, обеих устраивает только победа. И обе в случае неудачи должны будут через три года начать следующий цикл борьбы за первенство мира. Только место в финале дает право остаться наверху, в ряду избранных.

А если все-таки неудача? Состоится ли тогда возвращение?

Вспоминаю разговор с руководителем спорткомитета,

который так и сказал:

— Мы можем навсегда потерять этих шахматисток.
И я задаю себе вопрос: «Что я должен сделать, чем

пожертвовать, чтобы этого не случилось?* Я на многое готов ради удачи этих двух, в общем-то, чужих для меня

людей.

* * *

И вот пришел он — этот день ПОБЕДЫ! Литинская остановила часы, и мы встали. И сразу вышли из зала. Выходим на улицу и молча стоим все вместе в темноте осеннего вечера. Ждем Нану.

Но первой выходит заплаканная Литинская с тренером и отцом.

И я отворачиваюсь, чтобы не встретиться с ней взглядом.

Нана должна вот-вот подойти, и мысленно я командую себе: «Работа продолжается», и обращаюсь к нашим:

— Только прошу — никакой праздничной реакции.
Иначе можем так расслабить Нану, что потом будет ее не
собрать. А к Вам, Марк Израилевич, просьба: подумайте,
за что можно ее покритиковать.

Дворецкий говорит:

Честно говоря, она играла блестяще.
Значит, надо придумать, — настаиваю я.
Уже придумал, — говорит мой единомышленник, —
например, за ход «ферзь аЗ».
Ну и отлично, — подвожу я итог.

Выходит Нана и идет к нам. Где-то уже достала сигарету и жадно затягивается.

— Наночка, — говорит счастливый и сразу все забыв
ший Джаноев, — двадцать пять дней ты не выигрывала!

У Наны нет сил отвечать, и на эти слова она только тире раскрывает глаза. И Давид подтверждает:

— Да — с девятого сентября.

Я жду, пока каждый не скажет ей что-то хорошее, а потом говорю:

62

Проклятие профессии

Два матча

63

— Сразу ноги в теплую воду и чай с медом.

И она посмотрела на меня таким укоризненным взглядом, что он до сих пор гложет меня. Но я добавляю:

— Да-да, потому что ничего еще не кончено.
Теперь я уже навсегда понял, что только так и нужно.
За нами приходят две машины, и я сажусь не в ту, где

расположилась Нана.

* * +

Но в номере никого не удержать. Смех, радость. Все говорят, и никого не слышно. Я изучаю лица дорогих мне друзей и думаю: «Лучшие часы жизни. Остановись, мгновение!»

Пьем кефир с печеньем, больше ничего не успели достать. Стоит гвалт. Но мы с Наной сидим напротив, и она слушает меня.

— Главное, все пять часов Вы были хладнокровны, —
говорю я.

Нана соглашается, кивает. А я специально отмечаю то, в чем надо усилить уверенность Наны перед дополнительными и снова решающими партиями, убедить Нану, что это уже есть у нее, хотя сам я и не очень уверен в этом.

У нас впереди еще лечение, и надо как-то гибко подготовить людей к расставанию, хотя мне трудно пойти на это.

Но Дворецкий приходит на помощь и приглашает всех перейти в его номер.

Теперь мы вдвоем, и Нана спрашивает:

Почему я так устала сегодня?
Потому что сегодня Вы были профессионалом.
Быть профессионалом — значит так уставать? —
задает Нана коварный вопрос, но я к нему готов — к это
му продолжающемуся сопротивлению.

И говорю:

— Не совсем так. Вы были предельно собраны, но
эта собранность была на фоне Вашей плохой готовности
к матчу в целом. И поэтому партия отняла так много
сил. А если бы Вы были готовы? Не было бы такой ус
талости и был бы другой счет. То есть профессионалом
надо быть всегда.

И заключаю:

К этой партии Вы отнеслись профессионально. В

этом все дело.

Нана вынимает градусник, смотрит на него, говорит:

— Тридцать семь и три, — и вопросительно смотрит на

меня-

— Ничего, — уверенно говорю я, — так и должно быть
после партии. Это реакция организма на усталость. Завт
ра выходной, и весь день можете провести в постели.

Начинаем сеанс.

Глаза Наны закрыты, и я имею возможность смотреть на ее лицо столько, сколько хочу. И' вдруг замечаю несколько седых волос и думаю: «Почему я не видел их раньше? А может, их и не было раньше», — говорю я себе.

Мы прощаемся, и в ее прощальной улыбке столько тепла, что я удивляюсь, где она взяла силы, чтобы так

улыбнуться.

* * *

Потом я сижу с тренерами. Обсуждаем детали, все, что пережили за эти пять часов партии, и я говорю:

— То, что произошло сегодня, это подвиг, и каждый
вложил в него свою долю. И каждому из Вас я хочу ска
зать: «спасибо». — Я пожимаю каждому руку и ухожу.
Сил у меня больше нет.

Медленно поднимаюсь на свой одиннадцатый этаж (лифт уже не работает) и думаю: «Почему мы так редко говорим друг другу хорошие слова?» Спортсмену я говорю только одно — что он велик, что он будущий чемпион мира! И вижу, как у человека светлеет лицо, распрямляются плечи, и он ждет следующей нашей встречи и новых слов!

Да! И слово — «подвиг» я тоже не стесняюсь произносить.

Но Нане это слово я не скажу. Наоборот, завтра я сделаю вид, что никакого подвига она не совершила, а сделала только то, что и должна была сделать. Что может делать всегда, если как следует захочет.

Вот и мой этаж. И приходит главная мысль: надо_все-гда хорошо делать свое дело!

64

Проклятие профессии

Два матча

65

И победа придет, не сможет не прийти! Я иду в свой номер с таким чувством, будто соскучился по нему как по дому.

Н

ана не спала всю ночь. Георгий Иванович Гачичеладзе — руководитель нашей группы — проснулся в пять, я — около шести, но до восьми не вставал, лежал с закрытыми глазами и смотрел «фильм» о десятой партии матча Александрия—Литинск ая. Ранний звонок Джаноева:

— Рудольф, Вы еще не знаете, как спала Нана?

Три сеанса лечения: первый в 11 часов, второй — в час дня, до обеда, третий — в два часа, после обеда.

И звонок Джаноева, который обедал вместе с Наной:

— Нана веселая, и лицо совсем другое.

Да, от сеанса к сеансу ее вид улучшался. И дело было не только в лечении. Я видел, что с каждым часом приближения партии Нана становилась все более собранной.

Шел процесс мобилизации! И это была мобилизация великого спортсмена. Такими же запомнились мне олимпийские чемпионы — Борис Кузнецов, Михаил Коркия, Леван Тедиашвили и другие, с кем я работал, у кого многому научился, и чьи лица в день боя запомнил навсегда.

Да, дело не только б лечении.

Минуты сеанса я использовал, чтобы сказать Нане несколько слов, но слов не рядовых, не обычных.

— Я предлагаю, Нана, сегодняшнюю партию посвя
тить Вашим родителям. Я никому не завидую, кроме лю
дей, у которых есть родители. Я разговаривал с Вашим
папой перед отъездом и, действительно, позавидовал Вам.

Но сейчас я хочу спросить Вас: много ли у них будет своих побед в жизни? И Вы согласитесь со мной, что не очень. А Ваша победа сегодня будет и для них праздником, который с лихвой заменит все то, что может не состояться.

Я делаю паузу и перед тем, как закончить сеанс, тихо спрашиваю:

— Мое предложение принимается?

И Нана еле слышно отвечает:

— Да.

И я сразу же выхожу из ее номера.

Blog

Москва Смысл 2001