Л. И. Горбунова, Г. С. Келлер культурология часть I человек – общество культура

Вид материала

Учебное пособие

Содержание О природе Проблемы души конечного времени О рабстве и свободе человека Будущее одной иллюзии Неудовлетворенность культурой Разговор на проселочной дороге О менталитете О власти пространств над русской душой Характер русского народа

Подобный материал:

• Культурология методические указания к самостоятельной работе для студентов всех специальностей, 1600.86kb.
• Рабочая программа дисциплины (модуля ) Культурология, 1136.45kb.
• Рабочая программа по курсу "Культурология" Для государственный университетов, 81.74kb.
• -, 516.87kb.
• В. П. Казначеев д м. н., академик рамн, президент зсо мса, 3704.26kb.
• Рабочий план учителя на 2008/2009 учебный год. Kinnitan, 556.52kb.
• Рабочий план учителя на 2009/2010 учебный год. Kinnitan, 483.38kb.
• Методические рекомендации и планы семинарских занятий раскрывают содержание элективного, 484.84kb.
• Программа вступительного испытания по обществознанию Общество, 43.1kb.
• Программа вступительного испытания по предмету культурология для поступающих на основные, 243.54kb.

О ПРИРОДЕ

Р. Гвардини

КОНЕЦ НОВОГО ВРЕМЕНИ¹


<...> Присмотревшись к новой картине бытия, мы сможем различить важнейшие ее элементы.

Прежде всего, новое понятие природы. Оно подразумевает непосредственную данность; совокупность вещей как они есть до тех пор, пока человек ничего с ними не сделал; общее поня­тие для энергий и веществ, сущностей и закономерностей. Это и предпосылка нашего существования, и задача для познания и творчества.

Но «природа» в то же время и ценностное понятие – это обязательная для всякого познания и творчества норма правиль­ного, здорового и совершенного, одним словом, «естествен­ное». Она становится мерилом всех проявлений человеческого бытия: «естественный человек и образ жизни», «естественное» общество и государство, воспитание – эти мерки действенны с XVI по XX столетие: возьмите, к примеру, понятие «honnete homme» XVI–XVII веков, «естественного человека» Руссо, «разумность» Просвещения, «естественно-прекрасное» класси­цизма.

Понятие «природа» выражает, таким образом, нечто послед­нее, далее неразложимое. То, что может быть выведено из нее, обосновано окончательно. То, что может быть обосновано в соответствии с ней, оправдано...

Такое сознание превосходно выражено во фрагменте «При­рода» из Тифуртского журнала Гете от 1782 года:

«...Природа! Мы окружены и объяты ею, не в силах выйти из нее, не в силах глубже в нее войти. Непрошено, нежданно увлекает она нас в вихре своего танца и кружится с нами до тех пор, пока мы, изнемогши, не выпадаем из ее объятий.

Она создает вечно новые образы: того, что сейчас есть, еще никогда не бывало; того, что было, больше никогда не бу­дет – все ново и в то же время старо.

Мы живем внутри нее и чужды ей. Она беспрестанно гово­рит с нами и никогда не выдает нам своей тайны. Мы без конца воздействуем на нее и все же не имеем над ней никакой власти <...>

Она живет в бесчисленных детях – но где же мать? Она – первая и единственная художница; из простейшего материала – величайшие контрасты; без тени напряжения – недостижимое совершенство; ясная определенность черт, всегда окутанная не­ким смягчающим покровом. Каждое из ее созданий имеет соб­ственную сущность, каждое из ее явлений – наиобособленнейшее понятие, и все это сводится в конце концов к одному...

У нее все продумано, и мыслит она постоянно, но не как человек, а как природа. Свой собственный всеобъемлющий смысл она держит при себе, и его никто у нее подглядеть не может...

Она выбрызгивает свои творения из Ничего и не говорит им, откуда они пришли и куда идут. Их дело – шагать, дорогу знает она.

В ней все всегда – здесь и теперь. Прошлого и будущего она не знает. Настоящее – ее вечность. Она добра. Я славлю ее со всеми ее созданиями. Она мудра и тиха. У нее не вырвать объяснения, не выманить подарка, если она не дарует добро­вольно. Она хитра, но во имя благой цели, и лучше всего не замечать ее хитрости...

Она привела меня сюда, и она же выведет меня отсюда. Я доверяюсь ей. Она может со мной браниться. Но никогда она не возненавидит своего создания. Это не я говорил о ней. Нет, все, что истинно, и все, что ложно, – все сказано ею. Все – ее вина, все – ее заслуга...».

<...> То, что понимали под словом «природа» Джордано Бруно и Монтень, Руссо и Спиноза, Гете и Гельдерлин, и даже еще материалисты конца XIX века, было совокупностью вещей и процессов, которые человек обнаруживал вокруг себя и ко­торые простирались в непрерывной взаимосвязи во все сторо­ны; совокупностью непосредственно данных форм и явлений, гармонически соразмерных человеку. Они были рядом – дос­тупные и ощутимо живые; теперь все начинает ускользать и от­даляться. Разумеется, и в прежнем смысле природа была «таин­ственна», даже «средь бела дня»; но тайна ее была продолже­нием самого человека до такой степени, что он мог звать ее «Матерью-Природой». Ту природу можно было обжить, даже если человек не только рождался и вырастал в ней, но и страдал и умирал. Теперь же природа становится недоступно далекой и не допускает больше непосредственного отношения к ней.

Более того, она уже не может и мыслиться наглядно – только абстрактно. Она все больше превращается в запутанную систе­му отношений и функций, постижимую только математически, и в основе ее лежит нечто, чему и имени-то однозначного приду­мать нельзя.

Эту природу невозможно ощутить – разве что только очень неопределенными какими-то пограничными чувствами: как не­что безусловно чуждое, непостижимое, глухое к нашим обра­щениям. Впрочем, здесь тоже нужно соблюдать осторожность. По-видимому, и здесь кроются новые возможности и задачи. Может быть, все это означает, что должны раздвинуться грани­цы нашего переживания и нашему опыту откроются такие изме­рения вещей и действий, какие прежде человек воспринять не мог. А может быть, это значит, что предстоит развиться некой способности опосредованного чувствования, с помощью кото­рой человек станет воспринимать как часть собственной жизни все то, что прежде мог лишь абстрактно мыслить...

<...> Такое бытие, где человек в силах довести свое влады­чество над природой до логического конца: совершенно сво­бодный в постановке своих задач, он способен разрушить не­посредственную действительность вещей и использовать их эле­менты для осуществления своих целей – при этом для него нет ничего неприкосновенного, что могло бы сдерживать человека старого типа со старым представлением о природе <...>


К. Юнг

ПРОБЛЕМЫ ДУШИ КОНЕЧНОГО ВРЕМЕНИ¹


...Отступление от инстинкта и противопоставление ему себя образует сознание. Инстинкт представляет собой природу и жаждет природы. Сознание, напротив, может желать только культуры или же ее отрицания. И везде, где бы оно, охваченное тоской Руссо, ни стремилось назад к природе, оно «окультури­вает» ее. Поскольку мы по-прежнему являем собой природу, постольку мы бессознательны и живем в безопасности не име­ющих проблем инстинктов. Все, что еще является в нас приро­дой, страшится проблемы, ибо ее имя – сомнение, а где бы ни господствовало сомнение – повсюду неопределенность и воз­можность различных путей. Но там, где кажутся возможными различные пути, мы лишены надежного руководства со стороны инстинкта и у нас появляются опасения. Ведь здесь наше созна­ние должно теперь делать то, что за своих детей всегда делала природа, а именно – уверенно, однозначно и безо всяких со­мнений решать. И тут нас охватывает свойственное всем людям опасение, что сознание, наше прометеево завоевание, в конце концов, все же неравноценно природе <...>


Й. Хейзинга

HOMO LUDENS¹


<...> Культура – это слово теперь постоянно у всех на устах. Но точно ли определено, что мы под ним разумеем, почему это слово – cultuur – вытесняет из нашего речевого обихода доброе и нидерландское «beschaving»? На этот послед­ний вопрос ответить совсем нетрудно: «cultuur», культура как международный термин и общее понятие, несет более тяжелый груз значения, нежели почтенное «beschaving», которое слиш­ком явно делает упор на эрудицию, – собственно говоря, само это слово, «beschaving», и есть перевод слова «эрудиция». Сло­во «культура» через немецкое «Kultur» распространилось по всему свету. Нидерландский язык, скандинавские и славянские языки заимствовали его уже в незапамятные времена, оно име­ет устойчивое хождение также в испанском, итальянском, в ан­глийском языке Америки. И лишь во французском и в английс­ком (Великобритания) термин «культура» – хоть и очень давно употребляется в определенном смысле – наталкивается всегда на некоторое сопротивление: по крайней мере им нельзя смело заменить «civlisation». Это не случайно. Французский и английс­кий языки в своем многовековом и богатом развитии как языки науки гораздо меньше нуждались в немецкой модели, формируя свою современную научную лексику, чем большинство других европейских языков, которые в течение XIX века все охотнее черпали новые термины и выражения из плодотворных немец­ких источников.

Освальд Шпенглер сделал оба терминологических варианта – «Kultur» и «Zivilisation» – двумя полюсами своей четко сформу­лированной и, пожалуй, слишком уж безапелляционной теории упадка. Мир читал его книгу, слышал звучавшее в ней предосте­режение, однако и по сию пору еще повсеместно не признал ни его терминологии, ни правоты его суждений.

Слово «культура», как оно всеми употребляется, вряд ли может быть чревато каким-либо недоразумением. Всем при­близительно известно, что хотят этим словом сказать. Однако выясняется, что очень трудно определить его значение в точно­сти. Что это такое – культура, в чем она состоит? Почти невоз­можно дать такую дефиницию, которая бы целиком исчерпала все содержание этого понятия. С другой стороны, нетрудно перечислить важнейшие условия и черты, которые должны нали­чествовать для формирования феномена, именуемого культу­рой.

В первую очередь культура требует известного равновесия духовных и материальных ценностей...

...Вторая основная черта культуры следующая: всякая куль­тура содержит некое стремление. Культура есть направленность, и направлена культура всегда на какой-то идеал, а именно на идеал, выходящий за рамки индивидуального, на идеал сообще­ства.

<...> Конкретнее и позитивнее, чем обе вышеназванные основные черты культуры – ее равновесие и направленность, – представляется третья ее черта – собственно говоря, первая исконная особенность, отличающая всякую настоящую культу­ру. Культура означает господство над природой.

<...> В самом деле, если господствовать над природой зна­чит строить, стрелять, жарить, то это еще только половина дела. Богатое слово «природа», «natura», означает также и природу человека, человеческую натуру, и ею тоже надо овладеть. Уже на простейших, начальных стадиях общества человек осознает за собой некий долг. У животного, которое кормит и защищает своего детеныша, в этой функции еще нельзя предполагать по­добное сознание, хотя животное и трогает нам душу, выполняя эту свою функцию. Только в человеческом сознании функция заботы о потомстве превращается в обязанность, в долг.


Н. А. Бердяев

О РАБСТВЕ И СВОБОДЕ ЧЕЛОВЕКА¹


<...> Различение культуры и цивилизации стало популярным со времени Шпенглера, но оно не есть его изобретение. Тер­минология тут условна. Французы, например, предпочитают слово «цивилизация», понимая под этим культуру, немцы пред­почитают слово «культура». Русские раньше употребляли слово «цивилизация», а с начала XX века отдали предпочтение слову «культура». Но славянофилы, К. Леонтьев, Достоевский и др. уже отлично понимали различие между культурой и цивилизаци­ей. Ошибка Шпенглера заключалась в том, что он придал чисто хронологический смысл словам «цивилизация» и «культура» и увидел в них смену эпох. Между тем как всегда будут суще­ствовать культура и цивилизация и в известном смысле цивилиза­ция старее и первичнее культуры, культура образуется позже. Изобретение технических орудий, самых элементарных орудий примитивными людьми есть цивилизация, как цивилизация есть всякий социализирующий процесс. Латинское слово «цивилиза­ция» указывает на социальный характер указываемого этим сло­вом процесса. Цивилизацией нужно обозначать более социаль­но-коллективный процесс, культурой же – процесс более ин­дивидуальный и идущий вглубь. Мы, например, говорим, что у этого человека есть высокая культура, но не можем сказать, что у этого человека очень высокая цивилизация. Мы говорим духовная культура, но не говорим духовная цивилизация. Циви­лизация означает большую степень объективации и социализа­ции, культура же более связана с личностью и духом. Культура означает обработку материала актом духа, победы формы над материей. Она более связана с творческим актом человека. Хотя различие тут относительное, как и все установленные классифи­кацией различия. Эпохой цивилизации по преимуществу можно назвать такую эпоху, в которой преобладающее значение полу­чают массы и техника. Это обыкновенно говорят о нашей эпохе.

Но и в эпоху цивилизации существует культура, как и в эпоху культуры существует цивилизация. Техника, охватывающая всю жизнь, действует разрушительно на культуру, обезличивает ее. Но всегда в такую эпоху есть элементы, которые восстают про­тив победного шествия технической цивилизации. Такова роль романтиков. Существуют гениальные творцы культуры. Но куль­турная среда, культурная традиция, культурная атмосфера так­же основаны на подражательности, как и цивилизация. Очень культурный человек известного стиля обычно высказывает обо всем мнения подражательные, средние, групповые, хотя бы эта подражательность сложилась в культурной элите, в очень подо­бранной группе. Культурный стиль всегда заключает в себе под­ражательность, усвоение традиции, он может быть социально оригинальным в своем появлении, но он индивидуально не ори­гинален. Гений никогда не мог вполне вместиться в культуру, и культура всегда стремилась превратить гения из дикого живот­ного в животное домашнее. Социализации подлежит не только варвар, но и творческий гений. Творческий акт, в котором есть дикость и варварство, объективируется и превращается в куль­туру. Культура занимает среднюю зону между природой и тех­никой, и она часто бывает раздавлена между этими двумя сила­ми. Но в мире объективированном никогда не бывает цельности и гармонии. Существует вечный конфликт между ценностями культуры и ценностями государства и общества. В сущности го­сударство и общество всегда стремились к тоталитарности, де­лали заказы творцам культуры и требовали от них услуг. Творцы культуры всегда с трудом защищали свою свободу, но им легче это было делать при меньшей унификации общества, в обще­стве более дифференцированном. Ценности низшего порядка, например государство, всегда стремились подчинить и порабо­тить себе ценности высшего порядка, например ценности ду­ховной жизни, познания, искусства. М. Шелер пытался устано­вить градации ценностей: ценности благородства выше, чем цен­ности приятного, ценности духовные выше ценностей витальных, ценности святости выше духовных ценностей. Но совершенно несомненно, что ценности святости и ценности духовные имеют гораздо меньше силы, чем ценности приятного или ценности витальные, которые очень деспотичны. Такова структура объек­тивированного мира. Очень важно определить соотношение между аристократическими и демократическими началами в культуре.

Культура основана на аристократическом принципе, на прин­ципе качественного отбора. Творчество культуры во всех сфе­рах стремится к совершенству, к достижению высшего каче­ства. Так в познании, так в искусстве, так в выработке душевно­го благородства и культуре человеческих чувств. Истина, красота, правда, любовь не зависят от количества, это качества. Арис­тократический принцип отбора образует культурную элиту, ду­ховную аристократию.

3. Фрейд

БУДУЩЕЕ ОДНОЙ ИЛЛЮЗИИ¹


<...> Термин «культура» обозначает всю сумму достиже­ний и институций, отличающих нашу жизнь от жизни наших пред­ков из животного мира и служащих двум целям: защите челове­ка от природы и урегулированию отношений между людьми.


3. Фрейд

НЕУДОВЛЕТВОРЕННОСТЬ КУЛЬТУРОЙ²


Человеческая культура – я имею в виду все то, в чем чело­веческая жизнь возвысилась над своими биологическими обсто­ятельствами и чем она отличается от жизни животных, причем я пренебрегаю различением между культурой и цивилизацией, – обнаруживает перед наблюдателем, как известно, две сторо­ны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институты, необходимые для упорядочения челове­ческих взаимоотношений и особенно – для дележа добывае­мых благ.

<...> Культура есть нечто навязанное противящемуся боль­шинству меньшинством, которое ухитрилось завладеть средства­ми власти и насилия. Естественно, напрашивается предположе­ние, что все проблемы коренятся не в самом существе культу­ры, а вызваны несовершенством ее форм, как они складыва­лись до сего дня. Нетрудно обнаружить эти ее недостатки. Если в деле покорения природы человечество шло путем постоянно­го прогресса и вправе ожидать еще большего в будущем, то трудно констатировать аналогичный прогресс в деле упорядоче­ния человеческих взаимоотношений, и, наверное, во все эпохи, как опять же и теперь, многие люди задавались вопросом, за­служивает ли вообще защиты эта часть приобретений культуры. Хочется думать, что должно же быть возможным какое-то пе­реупорядочение человеческого общества, после которого ис­сякнут источники неудовлетворенности культурой, культура от­кажется от принуждения и от подавления влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться добыванию благ и наслаждению ими. Это был бы золотой век, спрашивается толь­ко, достижимо ли подобное состояние. Похоже, скорее, что всякая культура вынуждена строиться на принуждении и запрете влечений; неизвестно еще даже, будет ли после отмены при­нуждения большинство человеческих индивидов готово поддер­живать ту интенсивность труда, которая необходима для полу­чения прироста жизненных благ. Надо, по-моему, считаться с тем фактом, что у всех людей имеют место деструктивные, то есть антиобщественные и антикультурные, тенденции и что у большого числа лиц они достаточно сильны, чтобы определить собою их поведение в человеческом обществе <...>


М. Хайдеггер
РАЗГОВОР НА ПРОСЕЛОЧНОЙ ДОРОГЕ¹


<...> Иоган Гебел однажды написал: «Мы растения, кото­рые – хотим ли мы осознать это или нет – должны корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить пло­ды» (Werke, ed. Altwegg, III, 314).

Поэт хочет сказать: чтобы труд человека принес действи­тельно радостные и целебные плоды, человек должен подняться в эфир из глубины своей родной земли. Эфир здесь означает свободный воздух небес, открытое царство духа.

Мы задумаемся еще сильнее и спросим: а как обстоит се­годня дело с тем, о чем говорил Иоган Петер Гебел? По-пре­жнему ли человек тихо обитает между небом и землей? По-прежнему ли царит на земле осмысляющий дух? Есть ли еще родина, в почве которой – корни человека, в которой он уко­ренен?

Многие немцы лишились своей родины, им пришлось оста­вить свои города и села, их изгнали с родной земли. Многие другие, чья родина была спасена, все же оторвались от нее, попавши в ловушку суеты больших городов, им пришлось посе­литься в пустыне индустриальных районов. И сейчас они чужие для своей бывшей родины. А те, кто остался на родине? Часто они еще более безродны, чем те, кто был изгнан. Час за часом, день за днем они проводят у телевизора и радиоприемника, прикованные к ним. Раз в неделю кино уводит их в непривычное, зачастую лишь своей пошлостью, воображаемое царство, пыта­ющееся заменить мир, но которое не есть мир. «Иллюстриро­ванная газета» доступна всем. Как и все, с помощью чего со­временные средства информации ежечасно стимулируют чело­века, наступают на него и гонят его – все, что уже сегодня ближе человеку, чем пашни вокруг его двора, чем небо над землей, ближе, чем смена ночи днем, чем обычаи и нравы его села, чем предания его родного мира.

Мы задумаемся еще и спросим: что происходит здесь – как с людьми, оторванными от родины, так и с теми, кто остался на родной земле? Ответ: сейчас под угрозой находится сама укорененность сегодняшнего человека. Более того: потеря кор­ней не вызвана лишь внешними обстоятельствами и судьбой, она не происходит лишь от небрежности и поверхностности образа жизни человека. Утрата укорененности исходит из самого духа века, в котором мы рождены.

Мы задумаемся еще и спросим: если это так, смогут ли еще и впредь человек и его творения корениться в плодородной почве родины и тянуться к эфиру, на простор небес и духа? Или же все попадает в тиски планирования и калькуляций, организа­ции и автоматизации?

Осмысляя то, что нам подсказывает это торжество, мы уви­дим: нашему веку грозит утрата корней. И мы спросим: что же на самом деле происходит в наше время? Чем оно отличается?

Страшно на самом деле не то, что мир становится полнос­тью технизированным. Гораздо более жутким является то, что человек не подготовлен к этому изменению мира, что мы еще не способны встретить осмысляюще мысля то, что в сущности лишь начинается в этом веке атома.

Затормозить исторический ход атомного века или же напра­вить его не может ни один человек, ни одна группа людей, ни одна комиссия выдающихся государственных деятелей, ученых и инженеров, ни одна конференция ведущих деятелей про­мышленности и торговли. Ни одна человеческая организация не способна подчинить себе этот процесс.

Так будет ли человек, отдан во власть неудержимых сил тех­ники, неизмеримо превосходящих его силы, растерянным и без­защитным?


О МЕНТАЛИТЕТЕ


Л. Шестов

АПОФЕОЗ БЕСПОЧВЕННОСТИ¹


<...> Поскребите русского, и вы найдете татарина. Куль­турность – наследственный дар, и сразу привить ее себе почти никогда не удается. К нам, в Россию, цивилизация явилась вдруг, когда мы были еще дикарями, и сразу стала в позиции укроти­тельницы, действуя сперва приманками, а потом, когда почув­ствовала свою власть, и угрозами. Мы поддались быстро и в короткое время огромными дозами поглотили то, что европей­цы принимали в течение столетий, с постепенностью, приучаю­щей ко всякого рода ядам, даже самым сильным. Благодаря этому пересадка культуры в России оказалась совсем не невин­ным делом. Стоило русскому человеку хоть немного подышать воздухом Европы, и у него начинала кружиться голова. Он ис­толковывал по-своему, как и полагалось дикарю, все, что ему приходилось видеть и слышать об успехах западной культуры. Ему говорили о железных дорогах, земледельческих машинах, школах, самоуправлении, а в его фантазии рисовались чудеса: всеобщее счастье, безграничная свобода, рай, крылья и т.д. И чем несбыточней были его грезы, тем охотнее он принимал их за действительность. Как разочаровался западник Герцен в Ев­ропе, когда ему пришлось много лет подряд прожить за грани­цей! И ведь он, несмотря на всю остроту своего ума, нисколько не подозревал, что Европа менее всего повинна в его разочаро­вании. Европа давным-давно забыла о чудесах: она дальше иде­алов не шла; это у нас в России до сих пор продолжают смеши­вать чудеса с идеалами, как будто бы эти два, ничего общего меж собой не имеющие понятия, были совершенно однознача­щими. Ведь наоборот: именно оттого, что в Европе перестали верить в чудеса и поняли, что вся человеческая задача сводится к устроению на земле, там начали изобретать идеалы и идеи. А русский человек вылез из своего медвежьего угла и отправил­ся в Европу за живой и мертвой водой, ковром-самолетом, се­мимильными сапогами и т.п. вещами, полагая в своей наивности, что железные дороги и электричество – это только начало, ясно доказывающее, что старая няня никогда не говорила не­правды в своих сказках... И как раз это случилось в то время, когда Европа навсегда покончила с астрологией и алхимией и вышла на путь положительных изысканий, приведших к химии и астрономии...


Н. А. Бердяев

О ВЛАСТИ ПРОСТРАНСТВ НАД РУССКОЙ ДУШОЙ¹


Много есть загадочного в русской истории, в судьбе рус­ского народа и русского государства. Отношения между рус­ским народом, которого славянофилы прославляли народом без­государственным, и огромным русским государством до сих пор остаются загадкой философии русской истории. Но не раз уже указывали на то, что в судьбе России огромное значение имели факторы географические, ее положение на земле, ее необъятные пространства. Географическое положение России было таково, что русский народ принужден был к образованию огромного государства. На русских равнинах должен был обра­зоваться великий Востоко-Запад, объединенное и организован­ное государственное целое. Огромные пространства легко да­вались русскому народу, но не легко давалась ему организация этих пространств в величайшее в мире государство, поддержа­ние и охранение порядка в нем. На это ушла большая часть сил русского народа. Размеры русского государства ставили рус­скому народу почти непосильные задачи, держали русский на­род в непомерном напряжении. И в огромном деле создания и охранения своего государства русский народ тощал свои силы. Требования государства слишком мало оставляли свободного избытка сил. Вся внешняя деятельность русского человека шла на службу государству. И это наложило безрадостную печать на жизнь русского человека. Русские почти не умеют радовать­ся. Нет у русских людей творческой игры сил. Русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными рус­скими снегами, она утопает и растворяется в этой необъятности. Оформление своей души и оформление своего творчества за­труднено было для русского человека. Гений формы – не рус­ский гений, он с трудом совмещается с властью пространств над душой. И русские совсем почти не знают радости формы.

Государственное овладение необъятными русскими простран­ствами сопровождалось страшной централизацией, подчинени­ем всей жизни государственному интересу и подавлением сво­бодных личных и общественных сил. Всегда было слабо у рус­ских сознание личных прав и не развита была самодеятельность классов и групп. Не легко было поддерживать величайшее в мире государство, да еще народу, не обладающему формаль­ным организационным гением. Долгое время приходилось за­щищать Россию от наступавших со всех сторон врагов. Волны с Востока и Запада грозили затопить Россию. Россия пережила татарщину, пережила Смутную эпоху и окончательно окрепла, выросла в государственного колосса. Но необъятные простран­ства России тяжелым гнетом легли на душу русского народа. В психологию его вошли и безграничность русского государства, и безграничность русских полей. Русская душа ушиблена ши­рью, она не видит грана, и эта безгранность не освобождает, а порабощает ее. И вот духовная энергия русского человека во­шла внутрь, в созерцание, в душевность, она не могла обра­титься к истории, всегда связанной с оформлением, с путем, в котором обозначены границы. Формы русского государства делали русского человека бесформенным. Смирение русского человека стало его самосохранением. Отказ от исторического и культурного творчества требовался русским государством, его сторожами и хранителями. Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского человека, – не внешний, материальный, а внутренний, духовный фактор его жиз­ни. Эти необъятные русские пространства находятся и внутри русской души и имеют над ней огромную власть. Русский чело­век, человек земли, чувствует себя беспомощным овладеть эти­ми пространствами и организовать их. Он слишком привык воз­лагать эту организацию на центральную власть, как бы транс­цендентную для него. И в собственной душе чувствует он необъятность, с которой трудно ему справиться. Широк рус­ский человек, широк как русская земля, как русские поля. Сла­вянский хаос бушует в нем. Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности – он расплывался в пространстве. И это было не внешней, а внутренней судьбой русского народа, ибо все внешнее есть лишь символ внутреннего.

С внешней, позитивно-научной точки зрения огромные рус­ские пространства представляются географическим фактором русской истории. Но с более глубокой, внутренней точки зрения сами эти пространства можно рассматривать как внутренний, духовный факт в русской судьбе. Это – география русской души.

Н. Лосский

ХАРАКТЕР РУССКОГО НАРОДА¹


<...> Основное свойство русского народа есть его религи­озность и связанное с нею искание абсолютного добра Царства Божия и смысла жизни, снижающееся при утрате религии на степень стремления к социальной справедливости в земной жиз­ни... Второе первичное свойство русского народа – могучая сила воли, откуда возникает страстность, максимализм и экст­ремизм, но иногда обломовщина, леность, пассивность вслед­ствие равнодушия к несовершенству земной жизни, отсюда невыработанность средних областей культуры, а вместе с тем и невыработанность характера, недостаток самодисциплины.

В связи с исканием абсолютного добра стоит свобода духа рус­ских людей, широкая натура, испытание ценностей мыслью и опытом, откуда возникают дерзкие, рискованные предприятия, склонность к анархии, неумение столковаться для общего дела, нигилизм и даже хулиганство. К числу первичных, основных свойств русского народа принадлежит доброта, углубляемая и поддерживаемая исканием абсолютного добра и религиознос­тью; однако, измученный злом и нищетой, русский человек мо­жет проявить и большую жестокость. В связи с опытом искания абсолютного добра у русского народа развилась высокая и раз­носторонняя одаренность, теоретический и практический ум, художественное творчество в различных областях искусства. Чут­кость к добру соединена у русского народа с сатирическим на­правлением ума, со склонностью все критиковать и ничем не удовлетворяться <...>