О хозяйства материалы студенческой научной конференции (18 февраля 3 марта 2008г.) Махачкала 2008

Вид материала

Документы

Содержание Религия и мораль Сходство и различие морального и религиозного сознания Вклад религиозных мыслителей в развитие нравственной культуры Противоречия религиозного учения о морали Начало кавказкой войны.

Подобный материал:

• Работа студентов материалы 58-й научной студенческой конференции, 3780.58kb.
• Научно-исследовательская работа студентов: Материалы юбилейной 60-й научной студенческой, 4190.87kb.
• Материалы студенческой научной конференции 23 апреля 2008 г г. Екатеринбург, Россия, 1681.38kb.
• Программа XXX v III студенческой научной конференции Краснодар 2011, 5443.59kb.
• Актуальные социально-экономические и правовые аспекты устойчивого развития региона., 3483.41kb.
• Знание есть сила материалы 65 итоговой межвузовской научной студенческой конференции, 2615.55kb.
• Министерство культуры рсо–Алания, 724.4kb.
• Программа студенческой научной конференции за 2011 год воронеж, 696.04kb.
• Программа XXX v II студенческой научной конференции Краснодар 2010, 5432.78kb.
• Материалы международной научной конференции 11-12 ноября 2008 г. Тамбов 2009, 4576.13kb.

РЕЛИГИЯ И МОРАЛЬ

Магомедова С. Г.,

студентка 1 курса 2 группы

факультета «Бухучет и аудит»

Сущность и функции религии как вида духовного производства

Прежде всего, рассмотрим религиозную трактовку проблемы происхождения морали.

Кант как-то заметил, что “моральный закон открывает мне жизнь, независимую от живой природы и даже всего чувственно воспринимаемого мира ”. Похоже, подобные представления были присущи людям с древнейших времён, когда правила, нормы общения между людьми рассматривались в качестве установления высших существ (духов, позже богов). Последние к тому же поощряли добродетельное поведение и наказывали пороки. О том, сколько широко было распространено это мнение, свидетельствует то обстоятельство, что его придерживались даже те, религиоз­ность которых порой ставилась под сомнение. Так, древне­греческий философ Демокрит (460-370 гг. до н.э.) утверж­дал: «Боги дают людям все доброе как в древние времена, так и теперь». По его словам, только те люди «любезны бо­гам, которым ненавистна несправедливость». Аналогичные суждения нетрудно обнаружить и у многих других мысли­телей античности.

Христианские богословы традиционно говорят о боже­ственной природе морали. Индивид ее получает как в виде «естественного нравственного закона» (внутренний закон), так и в виде богооткровенного (внешнего) закона.

Религиозная трактовка происхождения морали обла­дает целым рядом достоинств. Прежде всего она подчерки­вает универсальный, общечеловеческий характер морали. Божественные предписания распространяются на всех лю­дей без исключения. Перед моралью, как перед Богом, все равны — и богатый, и бедный, и царь, и президент, и послед­ний холоп. Религиозное учение в определенной мере предо­храняет от упрощенно-утилитарного подхода к морали, воз­вышает нравственные искания до высоких смысложизненных вопросов. В известных границах религия способна ограничить сферу действия субъективизма, произвола в моральных оценках и суждениях

Сходство и различие морального и религиозного сознания

Проблема взаимодействия религии и морали занимала умы самых различных мыслителей с глубокой древности. И уже с античности по этой проблеме высказывались самые раз­личные, порой противоположные точки зрения. С одной сто­роны, религиозные идеологи и в прошлые века, и ныне до­статочно категорично утверждают, что мораль не в состоя­нии существовать без религии, точно так же, как дерево без корней. Именно в религии мораль черпает силу исполнять добро, именно религия предоставляет человеку смысл свое­го бытия, высшие нравственные ценности (Бог есть живое воплощение добра).

Небезынтересно отметить, что идеи о благотворном воздействии религии на мораль разделяли и те, религиоз­ность которых была весьма проблематичной.

Много веков спустя (в XVIII в.) французский про­светитель Вольтер, резко обличавший католическую церковь, в то же самое время заявлял, что, если Бога не было бы, то его следовало бы выдумать — для того, чтобы обеспечивать выполнение нравственных заповедей: «Я хочу, чтобы мой управляющий, моя жена и моя при­слуга верили в Бога. Я думаю, что в этом случае меня бу­дут меньше обкрадывать и обманывать». Даже ярый ате­ист П.А. Гольбах признавал, что некоторые люди отвергают религию только потому, что она является для них стеснительной уздой, мешает им вольготно предаваться порокам. Но с другой стороны, также с глубокой древности изве­стна и противоположная точка зрения на характер взаимо­действия религии и морали.

Надо признать, что характер воздействия религии на нравственную жизнь человека зависит от целого ряда факторов, от содержания самой религии (сравним, напри­мер, христианство и религию Древней Греции, боги которой особой моральностью не отличались), от того, какие компо­ненты религии и в чьих целях используются, от историчес­кой эпохи, культуры народа и т.д.

Сложный, противоречивый характер взаимодействия религии и морали обусловлен и их спецификой, их различи­ями (хотя иногда пытаются отождествить религию и мо­раль). В чем они состоят? Прежде всего, в том, что мораль представляет собой путь к Добру, высшим нравственным ценностям, к нравственному совершенствованию. А религия есть путь к Богу, скорее почитание Бога. Эти два пути могут совпадать, а могут и не совпадать. Вряд ли верующий будет осуждать Авраама (библейский патриарх) за то, что он готов был принести в жертву своего сына. С точки зрения морали, этот поступок совершенно недопустим. Хотя ангел в послед­нее мгновение остановил убийство Исаака, и все же намере­ние у Авраама убить сына было несомненно. Во имя спасе­ния души грешника их сжигали на кострах инквизиции. этика или добрые дела, а принятие Бога как жизни или сатаны как смерти. В религиозном учении имеются специфические понятия, которые отсутствуют в моральном сознании. Именно: рай и ад, грех (как нару­шение заповеди Бога), покаяние пред Богом, искупление ви­ны пред Богом и др. Кроме того, верующие испытывают спе­цифические чувства — любовь к Богу, страх пред Богом, пред муками ада. Религия включает в себя культ (молитва, таинства, обряды), которые вызывают особые нравственные переживания. Наконец, религия имеет свою часто весьма развитую организацию. Мораль же, считается, не имеет своих институтов, а опирается лишь на совесть и на общест­венное мнение.

Но между религией и моралью имеются не только раз­личия, но и определенное сходство. Это выражается, прежде всего, в том, что религии, особенно современные, буквально пропитаны нравственной проблематикой, понятиями мо­рального сознания (долг, стыд, совесть (сердце), справедли­вость, вина и т.д.). В конкурентной борьбе различные кон­фессии, как отмечал еще Вл. Соловьев, обличают друг друга именно с позиции морали. К сожалению, лишь немногие ре­лигиозные проповедники отмечают тот факт, что религия не может существовать без морали. Впрочем, еще Вл. Соловьев писал, что «можно с одинаковым правом говорить, что нрав­ственность основывается на религии и что религия основы­вается на нравственности. Ведь нравственные нормы, вытекающие из чувства стыда, жалости, благочестия безусловные выражения самого Добра... История знает религии и религиозные учреждения бесстыдные, бесчеловечные и тем самым нечестивые.

Следует подчеркнуть и то обстоятельство, что не только религиозная, но и нравственная жизнь основывается на вере. В первом случае — вера в Бога, во втором — вера в торжество Добра, Справедливости и т.д. Кроме того, и в морали, и в религии значительное место занимает эмоционально-чувственная сфера. Без глубокого чувства невозможна полноценная религиозная жизнь. Точно так же и нравственные отношения трудно представить без разнообразных пережи­ваний.

Сближает мораль и религию явное стремление к устойчивости своих исходных постулатов (консерватизм), а также назидательность: верь в Бога! — вещает священнослужитель; будь справедливым, честным!

Наконец, отметим, что отправной точкой и религиозного и морального сознания является отдельная человеческая личность. Вл. Соловьев писал, что религия охраняет безусловное достоинство каждой человеческой личности (как образа божьего). То же самое можно сказать и о морали.

Словом, и мораль, и религия принадлежат к миру ценностей, к тому миру, в котором действует не только и не столько разум, сколько чувства, вера, склонности и привязанности, не сухие «канцелярские» понятия, а образы.

Таким образом, между религией и моралью имеются не только различия, но и немало сходства. Более того, по мере исторического развития религиозное сознание еще больше «отягощается» нравственной проблематикой.

Вклад религиозных мыслителей в развитие нравственной культуры

Уже простая констатация того факта, что нравственная проблематика занимает весьма важное место в религиозном учении, неизбежно подводит нас к признанию заметного вклада, который внесли религиозные мыслители в развитие нравственной культуры человечества.

Отметим основные проявления этого вклада.

1.Прежде всего, следует признать, что христианские авторы рассматривали, хотя и специфически, основные понятия морального сознания (добро и зло, справедливость, нравственная свобода и ответственность, совесть, долг, вина и т.д.),пытались дать свое толкование главным проблемам теории морали (происхождение и сущность морали, ее структура, функции морали и др.). Не столь уж редко исследования богословов были отправной точкой для светских этиков.

2. Религиозные проповедники довольно обстоятельно освещали сложности, противоречия моральной жизни и человеческой личности. В частности, они детально описывали «добротоделания».

Парадоксы внут­реннего мира определенной части человечества резко об­личаются в следующих словах преподобного Ефрема Сири­ на: «Учиться не хочу, а учить рад; подчиняться не хочу, а подчинять себе люблю; трудиться не хочу, а других утверждать охочь; не хочу оказывать чести, а чтимым быть желаю; упреков не терплю, а упрекать люблю; не хочу, что­ бы уничижали меня, а уничижать люблю. Мудр я на то, что­ бы давать советы, а не на то, чтобы исполнять их самому». Богословы довольно тщательно исследовали процесс «гре­хопадения», приобщения к злу. Вл. Соловьев, опираясь на труды церковных писателей, выделил три главные ступени овладения дурных влечений нашим «Я». Сначала, писал русский религиозный философ, возникает в нашем сознании какое-нибудь дурное представление, которое «вызывает дух на помысел о нем». На этом этапе достаточно одного акта воли, чтобы отвергнуть этот помысел и уйти таким образом с пути греха. Однако если этого не произошло, то этот помысел перерастает в сладострастную картину, от которой уже не столь легко отделаться. Здесь уже необходимо отвлечение ума «размышлением в противоположном направлении». Но если и этого не сделано, то весь наш дух отдается греховному помыслу и наслаждается им.

3.Многие христианские проповедники высказали очень полезные советы совершенствования нравственного воспитания, советы, которые и в наше время удивляют своей глубиной, проникновением в человеческую душу. Эти советы и сейчас могут пригодиться для любого воспитателя, педагога. Так, упоминавшийся христианский моралист авва Дорофей отмечал, что, впадая в злословие, мы нередко осуждаем те грехи, которыми страдаем сами. И далее: «За случающиеся поступки не слишком негодуй, но без смущения показывай вред, происходящий от проступка. Не взыскивай строго за малые проступки, как будто сам ты совершенно праведен, и не часто обличай, ибо это тягостно и привычка к обличению приводит в бесчувствие и небрежение. Не приказывай властительски, но со смирением, как бы советуя брату, ибо такое слово бывает удобоприемлемо и сильнее убеждает и успокаивает ближнего». Резонно замечание аввы Дорофея и по поводу того, что одного лишь знания добродетели мало, ибо важно еще иметь и навыки свершения добра. Тем более, что утверждение добра осуществляется не столь просто: без борьбы, без скорбей не бывает добродетели.

В известной мере с суждениями аввы Дорофея перекликаются высказывания преподобного отца Иоанна Лествичника:«Многими трудами и усилиями приобретается в нас нрав добрый и благоустроенный; но и приобретенное многими усилиями может быть утрачено в одно мгновение». А вот другое его весьма утонченное изречение: «Когда совершенно будем чисты от лжи, тогда, впрочем, со страхом и только по требованую нужды, можно будет прибегнуть и ко лжи». Полезно и следующее замечание отца Иоанна: «Никогда не оказывай уважения тому, кто злоречиво говорит тебе о ближнем». И еще одно его изречение: «Мужеством приобретается победа».

Высказываний подобного рода можно привести еще немало.

Современные христианские проповедники продолжа­ют позитивные традиции нравственного богословия. Они, например, рекомендуют пастырям акцентировать свое вни­мание на лучших сторонах внутреннего мира человека, «ви­деть в каждом ближнем не ничтожество его, а возможное ве­личие его и этому величию служить».

4. Христианские мыслители не только обогащали тео­рию нравственного воспитания, но и сами непосредственно приобщали свою паству к нравственной культуре, воспиты­вали ее. В этой связи следует отметить, что священнослу­жители занимались нравственным просвещением. В про­шлые века рядовой прихожанин по существу только в храме мог услышать нравственную проповедь.

Огромным воспитательным воздействием обладает и сам процесс богослужения. В специфической, возвышаю­щей атмосфере храма рядовой верующий получал опыт об­лагороженного межличностного общения, воспринимал вы­сокую эмоционально-нравственную культуру. Священно­служители рекомендуют верующим приходить на богослужение с соответствующим настроением, очиститься духовно и телесно. В процессе богослужения нравственные переживания могут достигать довольно высокого накала и приводить к своеобразному катарсису, очищению души.

Благотворительная деятельность, несомненно, обла­дает высоким нравственным потенциалом, возвышает и тех, кто непосредственно участвует в ней, и окружающих. Ходи­ли легенды о благотворительной деятельности Иоанна Кронштадтского, а ныне о матери Терезе.

Противоречия религиозного учения о морали

В то же время, раскрывая нравственный потенциал рели­гии, не стоит его преувеличивать, а тем более абсолютизиро­вать. Тем более, что нередко крупные религиозные деятели, проповедники сами критически его оценивают, весьма сдер­жанно, а порой и резко характеризуют повседневную жизнь рядовых верующих.

Вряд ли имеет позитивное нравственное значение наличие острых противоречий не только между различными мировыми религиями, но и между отдельны­ми разновидностями христианства. Так, некоторые право­славные авторы критикуют западных богословов за то, что они на первое место ставят вторую заповедь о любви к ближнему, а заповедь о любви к богу отодвигают на второй план, т.е. они исходят скорее из милосердного ближнего, нежели из милосердного Бога. А это, по мнению православ­ных проповедников, искажает сами основы нравственности, ибо человеку в ней отводится слишком значительное место.

Идеологи различных разновидностей христианства апеллируют в первую очередь к Библии. Это лишний раз свидетельству­ет о наличии в самом Священном писании множества раз­личных противоречий, разноликих тенденций.

Для религиозно-этической мысли существует немало острых вопросов. Например, вопрос о существовании зла. Попытки религиоз­ных мыслителей побудить человека примириться с сущест­вующим злом (страданиями, несправедливостью и т.д.) вряд ли находят понимание у многих верующих. Точно также весьма трудной, как мы отмечали, для религиозных идеоло­гов является и проблема свободы. Абсолютная свобода ведет к умалению могущества Бога. Впрочем, абсолютная свобода реально и не существует, ибо человек во все времена, во всех обстоятельствах чем-либо ограничен. Но может быть, дей­ствительно все волосы на голове человека сочтены и ни один волосок не упадет без воли Бога? В этом случае человек пе­рестает быть личностью и превращается в робота, которому дана программа действия. В какой же мере человек незави­сим от Бога? Вопрос очень трудный для религиозного мыш­ления. «Трагизм и парадоксальность этики связаны с тем, что основной ее вопрос совсем не вопрос о нравственной нор­ме и нравственном законе, а вопрос об отношении между свободой Бога и свободой человека».

В последние десятилетия стала весьма острой для ре­лигиозной мысли и проблема соотношения между служени­ем Богу и служением человеку, т.е. между вертикальными и горизонтальными устремлениями личности. С одной сторо­ны, если индивид отдает все свои силы служению высшему, горнему миру, подготовке к загробному блаженству, то не­избежно умаляются, а порой и даже обесцениваются обя­занности перед близкими. Практически это выражается в уходе «с головой» в выполнение предписаний культа (мо­литва, посты и т.д.). Но в этом случае встает вопрос о значи­мости религии в решении многих социальных проблем. Если же, с другой стороны, верующий увлечется исключительно служением ближнему, общественной жизнью, то на второй план отходят религиозные убеждения, подготовка к загроб­ной жизни, а поведение верующего становится мало чем от­личным от жизни неверующего. Гармонии, как признают многие богословы, достичь удается редко. В богословских изданиях идет подспудная и явная борьба, полемика между социально настроенными модернистами и консерваторами, отстаивающими приоритет чисто религиозных ценностей.

Противоречиво и христианское понимание сущности самого человека. С одной стороны, он венец творения, «образ Божий», а с другой — у человека падшая, тяготеющая ко злу природа. Как после подобных утверждений относиться к че­ловеку, к его устремлениям, его делам? Следует признать, что в религиозной проповеди все-таки доминируют обличи­тельные мотивы. Тем самым могут обесцениваться и дейст­вительно высокие, гуманистические порывы.


Список использованной литературы

1. Попов А.А. «Этика», М., 1988.
   
2. Гусейнов А.А., Апресян Р.Г., «Этика» .М.,1999
   
3. Фролов И.Т. «Этика науки». М.,1986.
   
4. Раушенбах Б. «Религия и нравственность».\\Знамя,1991,№ 1
   
5. Фейнерг «Наука, исскуство, религия». \\ Вопросы философии,1997, № 5
   

НАЧАЛО КАВКАЗКОЙ ВОЙНЫ.

ГЕНЕРАЛ П. Д. ЦИЦИАНОВ


Саламова Э. М.,

студентка 1 курса 4 группы

факультета «Бухучет и аудит»


Одной из ярких и трагических страниц истории нашей Родины является Кавказская война. Хотя ее история хорошо освещена в трудах дореволюционных военных историков, в научных исследованиях советских, а в настоящее время – российских ученных, многое все же остается в тени. Научные дискуссии и споры о том, какую дату принять за основу – за начало Кавказской войны продолжаются до сих пор. Один из известных российских историков-кавказоведов – генерал Р.А.Фадеев, участник Кавказской войны пишет: «…Начало Кавказской войны совпадает с первым годом текущего столетия, когда Россия приняла под свою власть грузинское царство (т.е. в 1801 году)». Чуть ниже он же указывает: «…Наступательная война против горцев началась действительно только с назначением управляющим кавказским краем генерала Ермолова в 1816 году». Автор работы «Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века», Я.А. Гордин считает, что Кавказская война довольно отчетливо делится на три периода:

1. От Цицианова (1802 г.) до отставки Ермолова (1827 г.);
   
2. «Смутный период» (с часто меняющимися командующими и бессистемными действиями) с 1829 года, (после окончания Персидской и Турецкой войн) до 1845 года, когда наместником был назначен граф Михаил Семенович Воронцов;
   
3. С 1845 по 1865 годы.
   

В целом Гордин указывает 1802 год как дату начала Кавказской войны.

Есть работы, в которых утверждается, что война за Кавказ началась еще в 1514 году, когда интересы России, Турции и Ирана столкнулись за раздел Кавказа. Другие полагают, что отчет нужно начинать со времен Петра I, т.е. с его Каспийского похода (1722 г.), когда Петр Великий дошел до Дербента. Есть мнение, что Кавказская война не прекращалась со времен шейха Мансура. И все же, представляется более вероятным, что полномасштабные, организованные военные действия на Северном Кавказе царские войска повели в конце 20-х – начале 30-х годов XIX века. Однако зачатки Кавказской войны были заложены при генералах Цицианове П.Д. (1754-1806гг.) и Ермолове А.П. (1777-1861гг.), при которых осторожная и гибкая политика царизма была отброшена и вышеуказанные генералы перешли к политике насилия, устрашения и военного террора.

Князь Павел Дмитриевич Цицианов – персонаж малоизвестный или вовсе не известный даже любителям русской истории. А между тем именно он заложил фундамент того многообразного, жестокого, трагического явления, которое мы называем Кавказской войной, именно он определил основные черты взаимоотношений России и горских народов на десятилетия вперед, именно он наметил основы и силовой и мирной политики.

Прежде всего – что представлял собой князь Цицианов в чисто биографическом плане? Основной биографический источник – сочинение Платона Зубова (не путать с Екатерининским фаворитом). Он выпустил в 1823 году небольшую книжечку под названием «Жизнь князя Цицианова», где собрал по все еще свежим следам – прошло менее двадцати лет со дня гибели князя – сведения о его семье, воспитании, отрочестве, формировании личности.

Есть, кроме того, немногочисленные свидетельства мемуаров-современников.

Павел Дмитриевич Цицианов (Цицишвили) родился 8 сентября 1754 года в Москве. Отец его происходил из грузинского княжеского рода, который уже во времена князя Павла Дмитриевича породнился с последним грузинским царем Георгием XII, женившись на княжне Цициановой. Но еще при Петре дед князя Павла Дмитриевича выехал в Россию и служил в гусарах при Анне Иоанновне. Отец Павла Цицианова был человеком вполне просвещенным и не менее обрусевшим. Он обучал сына европейским языкам и вообще воспитывал его как русского дворянина.

В семнадцать лет он начал реальную службу прапорщиком в лейб-гвардии Преображенского полка, затем по собственному желанию перевелся в армию и в тридцать лет получил под командование С.-Петербургский гренадерский полк. В 39 лет он был произведен в генерал-майоры – пока довольно заурядная, хотя и вполне успешная военная карьера. Польское восстание 1794 года стало поворотным моментом в его судьбе.

На польской войне Цицианов впервые показал свои «особливые воинские дарования», проявив необыкновенную решительность, умение психологически воздействовать на противника. В одном из приказов Суворов, руководивший штурмом Варшавы, поставил генерала Цицианова в пример всем остальным именно за его решительность. В 1796 году, когда Валериан Зубов был отправлен Екатериной завоевывать Восток, Цицианова приставили к нему как опытного полководца. Как известно, Павел, вступив на престол, немедленно отозвал корпус Зубова с Каспия. Но месяцы, проведенные Цициановым на Кавказе и в Закавказье, были для него драгоценным опытом.

Воевавший вместе с ним в Польше, а затем уже генерал-майором служившими под его началом в Грузии, Тучков писал следующее: «Он был… вспыльчив, горд, дерзок, самолюбив и упрям до той степени, что, наконец, через то лишился жизни… Считая себя умнее и опытнее всех, весьма редко принимал он чьи-либо советы. Мало было среди его подчиненных таких людей, о которых он имел хорошее мнение. И, наконец, когда он командовал в Польше гренадерским полком, до того дошел, что почти никто из офицеров не хотел служить под его начальством… Он имел более шестидесяти лет, когда прибыл в Грузию, он был довольно бодр и видом величав».

Известный историк Кавказской войны Н.Ф. Дубровин точно и просто сформулировал принципы Цицианова: «В своих административных распоряжениях князь Павел Дмитриевич становился в положение азиатских владетелей. Каждый из ханов, принявший подданство России, был в глазах главнокомандующего лицом ему подвластным. Относительно тех ханов, которые еще сохраняли свою независимость, князь Цицианов относился как сильный к слабому. Вместо ласки и уступки… новый главнокомандующий решился поступать твердо, быть верным в данном слове и исполнять непременно обещание или угрозу, даже в том случае, если бы она была произнесена ошибочно».

Цицианов решил вести себя соответственно представлениям местных владетелей, т.е. как восточный деспот, представлявший при этом цивилизованную европейскую державу.

Нужно при этом помнить следующее обстоятельство: в этот первый период «классической» Кавказской войны – 1800-1810-е годы – главным объектом внимания, главным противником (или союзником) считались ханы. Даже Ермолов во второй половине 1810-х годов ориентирован был на борьбу с ханствами. Однако довольно скоро Цицианов понял свою ошибку, понял, что основная и непримиримая сила, противостоящая русской экспансии – вольные горские общества. Надо иметь в виду и то, что психология деспотических образований – ханств существенно отличалась от психологии граждан вольных обществ. Одни привыкли к деспотизму, для других подчинение чьей-то посторонней, чуждой власти означало катастрофическое крушение всего миропорядка, потерю непримиримости.

Цицианову нужно было не условное подданство, а полное покорение. Он с самого начала выбрал позицию, сутью которой было моральное подавление реальных и потенциальных противников на Кавказе. Унижение ханов в собственных глазах и в глазах их подданных должно было подготовить их окончательное вытеснение.

Вот образец послания Цицианова к Ахмед-хану, султану Иллисуйскому:

«Бесстыдный и с персидской душой султан! И ты еще ко мне смеешь писать. Дождешься ты меня к себе в гости, за то, что части дани своей шелком не платишь целых два года.… В тебе собачья душа и ослиный ум.… Было бы тебе ведомо, что если еще человек твой придет ко мне без шелку, которого на тебе наложено сто метров в год, то быть ему в Сибири, а я, доколе ты не будешь верным данником великого моего Государя Императора, дотоле буду желать кровью твоею сапоги вымыть».

Цицианов недооценивал роль горских обществ в военно-политической жизни Кавказа, и главное внимание обращал на ханов и ханства. Это понятно – генералы лучше воспринимали иерархическую систему близкую российской. Военная демократия вольных обществ была им совершенно непонятна. Но с самого начала деятельности Цицианову, тем не менее, пришлось заняться проблемой джаро–белоканцев, являвших собой именно вольное общество.

В марте 1803 года отряд генерала Гулякова, посланный Цициановым, после тяжелого боя взял и сжег Белоканы, истребив 500 горцев. Но интересна не военная сторона дела, а стиль отношений Цицианова и полусмиренных горцев, вполне соответствующий стилю его отношений с ханами. И здесь, в этом первом конфликте с вольным горскими обществом князь Павел Дмитриевич сделал ставку на устрашение и моральное подавление противника. Главным было показать противнику его ничтожность по сравнению с российской властью, его жалкость и смехотворность его претензий на любое волеизъявление. Так он писал карабахскому хану Ибрагиму, не последнему на Кавказе владетелю: «Слыхано ли на свете, чтоб муха с орлом переговоры делала, сильному свойственно приказывать, а слабый родился, чтоб сильному повиноваться».

Разумеется, умный Цицианов знал, что делал – он тщательно и настойчиво провоцировал своих противников, предоставляя им выбор – или признать свое полное ничтожество и безропотное унижение и отдаться во власть «сильного» или попытаться восстать и тем самым предоставить Цицианову возможность пустить в ход военную силу и подавить их таким образом. Это было особенно эффектно по отношению к ханам, которые оказывались в безвыходном положении. Снести оскорбления и угрозы означало потерять достоинство и авторитет, вступить в конфликт с главнокомандующим - дать повод к занятию ханства русскими войсками.

Вот послание джарцам от 31 марта 1804 года: «Неверные мерзавцы! Я вас много раз уговаривал, а вы призвали дагестанцев и теперь хотите, чтоб я вам поверил и помиловал, да и дерзаете писать, что мне неприлично. Вы, верно, думаете, что я грузинец, и вы смеете так писать? Я родился в России, там вырос и душу русскую имею. Дождетесь вы моего посещения, и тогда не дома я вам сожгу, а вас сожгу, из детей ваших и жен утробы выну… вот вам, изменники, последнее мое слово».

Что касается его лексики, то, по мнению Цицианова, это был язык привычный для тех к кому он обращался, единственно им внятный, которым сатрап должен был говорить с «неверными мерзавцами». Другая стилистика, считал он, будет неверно понята и принята за проявление слабости.

До 1806 года Цицианов присоединил к России ханства: Ширванское, Карабахское, Щекинское, но при попытке взять Эривань (Ереван) был разбит персами. Цициановская политика вынудила Закаталу восстать в 1803 году. На помощь восставшим прибыли дагестанцы под командованием Алискандера Гоцатлинского и Сурхай-хана Казикумухского. Посланный Цициановым для подавления восстания под командованием генерала Гулякова был на голову разбит горцами, сам Гуляков погиб. Цицианов лишил Султана Ахмед-хана жалованья за то, что его наставник и опекун Алискандер Гоцатлинский воевал против царских войск. То, что эта позиция эффективно далеко не всегда и не везде, Цицианов понял сам и довольно скоро. В 1806 году генерал Цицианов был убит одним из телохранителей (нукеров) Бакинского хана, так как тот не выдержал высокомерного отношения генерала к своему хану. После гибели Цицианова и до Ермолова за десять лет сменилось четыре командующих: Гудович, Паулуччи, Тормасов и Ртищев.

Все генералы с боевым опытом и несомненными заслугами, но – кроме Гудовича – люди на Кавказе вполне случайные. Для них Кавказ ничем принципиально не отличался от любого другого театра военных действий. Образ же Цицианова – железного безжалостного воителя, который одним своим присутствием на Кавказе держал его в повиновении, был в значительной степени выгоден для Ермолова, которому необходим был именно такой предшественник.

С приходом к власти генерала Ермолова наступил роковой час для Кавказа: насильственная политика правящей царской элиты зарождала войну – войну колониальную, несправедливую со стороны России и войну за независимость, справедливую со стороны народов Северного Кавказа.