Geum.ru

Розділ 1 особливості науки І наукового знання

Вид материалаДокументы

Содержание


Мотивы научного исследования
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   22
1

Безграничное доверие, непоколебимый оптимизм и безусловное одобрение по отношению к достижениям развивающихся науки и техники в последние десятилетия сменились усиливающейся подозрительностью, опасениями, упреками, доходящими до клеветы, негативизмом. Создается впечатление, что общество как бы шагнуло от сциентизма к антисциентизму; другими словами, понимание науки (и техники) как абсолютного и безусловного блага сменилось рассмотрением их как носителей зла. И то, и другое по существу иррационально, хотя в поддержку столь различных позиций выдвигаются достаточно изощренные аргументы. Сциентизм возлагает ответственность за негативные последствия научно-технического развития на некие «внешние» силы, тогда как ответственность ученых сводится здесь исключительно к правильному исполнению их специально-профессиональной деятельности. Антисциентизм, напротив, взваливает на науку и технику всю ответственность за эти негативные последствия и начисто отвергает какую-либо положительную роль науки по отношению к человеческой свободе. И сциентизм, и антисциентизм неразрывно связаны с некоторого рода детерминистическим или фаталистическим пониманием развития науки.

Обе эти концепции ошибочны. Нельзя усомниться в том, что наука и техника являются благом для человечества, как нельзя отрицать и то, что их развитие связано с рядом отрицательных последствий (что особенно очевидно в последнее время). Отсюда, однако, никак не следует правота тех, кто предлагал бы как-то остановить научно-технический прогресс. Но мало просто отбросить как ошибочную крайность воззрение на науку как на некоего злого оборотня, ибо это ничуть не продвинуло бы нас в деле устранения отрицательных последствий ее развития. В дальнейшем я подробнее остановлюсь на этом вопросе.

Мы должны признать, что возможное или даже обязательное регулирование той или иной деятельности вовсе не противоречит тому, что эта деятельность осуществляется свободно. Напротив, основное содержание исторического процесса может быть выражено идеей возрастания свободы человеческой деятельности в самых различных сферах; более того, именно свободная деятельность является специфически «человеческой». Но в то же время мы должны согласиться, что сам процесс не мог бы осуществляться без целесообразной, разумной и своевременной регуляции во многих сферах человеческой жизни. Отсутствие такой регуляции было бы причиной злоупотреблений, нарушений справедливости и прав человека, что угрожало бы как отдельным индивидам, так и обществу в целом.

Вывод очевиден: мы вправе (и даже обязаны) выступить в защиту науки и техники. Но при этом мы не должны забывать, что такая свобода связана с определенными ограничениями, необходимыми именно для того, чтобы не нарушались другие неотъемлемые права человека. Впрочем, это справедливо отнюдь не только по отношению к науке и технике.

Автономия науки

Современная эпоха - временные рамки которой, по крайней мере для западной цивилизации, могут быть установлены начиная с Возрождения - может рассматриваться как процесс ускоряющегося распада некоторого интеллектуального единства, каким характеризовался мир античности и особенно средневековья. К наиболее заметным проявлениям этой дезинтеграции следует отнести возникновение некоторых «автономий» в различных сферах духовной и практической жизни людей: автономия (Макиавелли), автономия естествознания (Галилей), автономия экономики (британский либерализм), автономия искусства (Кант и романтики). Это оправдывалось главным образом возрастанием специфики соответствующих сфер человеческой деятельности, из которой вытекала опора исключительно на внутренние критерии, каковыми определялось достижение специальных и ограниченных целей в рамках этих сфер. Однако раз возникнув, такие автономии подвигали на поиск критериев того, что называлось «свободой» или «освобождением».

Такую трансформацию, или переход от автономии к свободе, можно было бы объяснить тем, что признание автономии влечет за собой отрицание всяческой зависимости или «внешнего» вмешательства по отношению к процессам внутри данной сферы деятельности. Но обоснования свободы трактовались по-разному, допускались и различные степени свободы. Согласно одной трактовке, свобода понималась как определенная независимость критериев суждения. Например, какое-то решение может считаться политически верным, хотя бы оно было уязвимо по экономическим соображениям; другое решение признается экономически оправданным, хотя имеет изъяны с точки зрения морали; произведение искусства оценивается как высокохудожественное, хотя оно может нарушать некие приличия. Такую трактовку обычно выражают требованием «свободы от ценностей» по отношению к политике, экономике или искусству, и это требование в особенности поддерживается по отношению к науке. И действительно, тезис о том, что наука является и должна быть свободной от ценностей, довольно скоро стал весьма распространенной догмой западной культуры.

Возможна и другая трактовка, по которой из автономии вытекает независимость действия. Продолжая предыдущие примеры, можно было сказать, что некто вправе совершать политическую акцию, несмотря на ее экономическую ущербность, участвовать в экономическом предприятии, небезупречном с моральной стороны, или создавать произведение искусства, не заботясь о приличиях. Другими словами, политик-профессионал, бизнесмен как «homo oeconomicus» и художник как «человек искусства» могут действовать, руководствуясь только «внутренними» критериями своих профессий, во всяком случае до тех пор, пока их деятельность не выходит за рамки этих профессий. Автономия может также означать отсутствие контроля или каких-то ограничений со стороны внешних сил.

У такого «освобождения» могут быть и нежелательные последствия. В частности, так обстоит дело в науке: необходимость защиты природной среды, угроза технологических катастроф или неконтролируемых результатов генетических манипуляций (если брать только самые известные примеры) – все это говорит о том, что научные исследования и технология должны регулироваться. Проблема достаточно деликатна: как критически переосмыслить понятие научной свободы, не превращаясь в обскурантов?

Прежде всего постараемся понять, в каком смысле можно полагать «свободными от ценностей» те сферы человеческой деятельности, которые признаются автономными. Конечно, это не означает, что такие сферы «свободны от любых ценностей», а люди, действующие в них, не могут по-своему оценивать свои поступки. Фактически никакое подлинное человеческое действие не может быть бесцельным, то есть совершаться без заранее поставленной и ценностно осмысленной цели. Такая цель как преднамеренный результат действия может пониматься как некая «ценность», ради которой и действует человек. Есть смысл также в том, чтобы по некоторым установленным критериям оценивать способ достижения талого рода целей.

Здесь нет моральных проблем, поскольку такими критериями действие оценивается косвенно и гипотетически; ведь они говорят только о том, как следовало бы действовать, если рассматривать данную цель как единственную. Но из этого вовсе не следует, что данная цель действительно является единственной или высшей, либо что можно отвлечься от влияния, какое может иметь достижение этой цели на другие человеческие цели или ценности. Тот кто сделал бы именно такие выводы, тем самым подменил бы первый из указанных выше смыслов термина «автономия» вторым, то есть понимал бы «автономию» как «независимость действия» и, таким образом, связал бы себя особыми и довольно проблематичными этическими требованиями.

Цели

Теперь перейдем к науке. Будем различать «чистую науку» и «прикладную науку». Дело не в том, что такое различение всегда может быть успешно проведено или того требует анализ конкретных ситуаций в науке. Скорее, это два «идеальных типа», смешение которых могло бы приводить к недоразумениям. И та, и другая – средства получения знания, но если «чистая наука» имеет целью открытие истины (то есть установление «реального положения дел»), то «прикладная наука» направлена на получение некоторого практического результата.

Если «чистая наука» занимается тем, что ищет истину, это освобождает ее от каких-либо моральных обязательств (она выступает как самодостаточная ценность). Ее усилия сосредоточены на достижении истинных и достоверных знаний, для чего вырабатываются специальные предписания («научная методология»), указывающие, как могут быть достигнуты эти цели в самых различных областях. Они не несут никакой этической нагрузки, будучи лишь более или менее адекватными инструментами научного познания.

Но все же «чистая наука» связана с некоторыми требованиями морального плана. К ним, например, можно отнести обязательство не манипулировать данными, готовность учесть критику, не закрывать глаза на чужие ошибки, признавать приоритеты, посвящать себя нелегкой работе. Эти добродетели не являются специфическими для науки, а имеют весьма общий характер, лишь особым образом преломляясь в научной деятельности, скажем, в форме интеллектуальной добросовестности или самодисциплины. Поэтому такого рода «деонтология» не имеет реального отношения к проблеме связи между наукой и этикой; соблюдение подобных требований просто способствует тому, что ученые достигают особых и внутренне присущих науке целей.

В прикладной науке ситуация иная. Здесь поиск истины на втором плане, а первостепенной целью выступает определенная возможность практического применения знания; отсюда ряд этических проблем, возникающих в связи с конкретными целями, ради которых работает прикладная наука. Это так очевидно, что вряд ли нуждается в каких-то пояснениях. Коротко можно было бы сказать так: знание о чем бы то ни было не может подвергаться суду морали, нет морально неприемлемых истин; в то же время не все, что может быть сделано, морально допустимо, действие может запрещаться моралью…

Средства

Было бы слишком поспешно выводить из сказанного, что «чистая наука» ни в коем случае не подвержена моральным возражениям. Это верно, когда речь идет о целях. Но следует принимать во внимание и средства, которыми эти цели достигаются. Общая аксиома «цель не может оправдывать средства» относится и к науке. Можно ли согласиться с тем, что истинное знание оправдывает используемые для его получения морально сомнительные средства?

А такая ситуация действительно возможна. По крайней мере в экспериментальной науке истинное знание не может быть получено умозрительно или при помощи нейтрального наблюдения за объектом. Исследуемый объект подвергается различным манипуляциям со стороны исследователя. Манипуляция есть действие. Хотя конечной целью такого рода действий является получение знаний, сами эти действия могут быть морально неприемлемыми. Когда экспериментальное исследование имеет своим объектом человека, моральные критерии приобретают характер императивов. Например, широко обсуждаются проблемы, связанные с экспериментами в области человеческой эмбриологии или манипуляциями с генами человека. Такие дискуссии показывают, что моральные проблемы возникают и в «чистой науке», а моральные требования могут выступать как ограничители свободы научного исследования.

Совершенно ясно, что проблема релевантности средств относится и к «прикладной науке». Какое-то частное прикладное исследование, не вызывающее моральных возражений само по себе, должно быть рассмотрено еще и с точки зрения моральной допустимости используемых в нем средств…

Условия

Моральное рассуждение не может не касаться условий действия. Есть сходство между условиями и средствами действия, однако, если средство – это то, с помощью чего достигается цель действия, то условия – это то, благодаря чему действие становится возможным; поэтому условия связаны с действием косвенно. Это отличие следует помнить, поскольку даже в тех случаях, когда преследуются морально безупречные цели и применяются морально допустимые средства, объектом моральной критики все же могут стать условия, при которых совершается действие. Современный пример такой ситуации связан с финансированием научных исследований. Деньги, выделяемые на науку, уменьшают сумму иных расходов общества, а среди них – расходы на содержание больниц, школ, поддержание общественной безопасности, защита окружающей среды. Удовлетворение таких нужд соответствует самым необходимым и важным ценностям. Поэтому расходы на науку связаны с определенным моральным выбором. Такой выбор, по-видимому, легче совершается по отношению к прикладной науке, когда не трудно показать, что результаты прикладных исследований могут «компенсировать» общественные затраты. В «чистой науке» это сложнее. Во всяком случае, этот пример показывает, насколько ошибочна идея, будто этические проблемы типичны только для прикладной науки и не касаются «чистой науки»…

Следствия

Обратимся к рассмотрению возможных последствий научных исследований. Часто их обсуждением ограничивается этический анализ науки. Это, конечно, слишком узкий подход. И все же важность рассмотрения таких последствий для моральной оценки науки нельзя отрицать. Тот, кто действует, должен отвечать за результаты своих действий, а потому должен пытаться предвидеть их – это вполне очевидный моральный принцип. Центром этических дискуссий о науке эта проблема стала из-за определенных трагических последствий технологического развития. Этика, конечно, не впервые сталкивается с проблемой так называемого «двойного результата», когда предполагаемая цель некоторого действия (сама по себе морально оправданная) оказывается связанной с рядом морально неприемлемых последствий. Это относится также и к тем случаям, когда такие последствия можно предвидеть с достаточно высокой вероятностью. В таких случаях прежде всего следует определить, можно ли отказаться от достижения цели только для того, чтобы избежать этих нежелательных последствий? Если можно, то моральная обязанность состоит в том, чтобы отказаться от действия. По аналогии с принципом «цель не может оправдывать средства» можно сказать, что «цель не оправдывает все свои последствия». Таким образом, мы убеждаемся в том, что этика отнюдь не ограничивает свой анализ субъективными намерениями при совершении какого-то действия.

Но существуют и такие ситуации, в которых моральный долг заключается именно в достижении данной цели. В таких случаях можно сравнить значимость ценностей (ценности, ради которой совершается какое-то действие, и ценности, которой это же действие противоречит) и пожертвовать менее значимой ценностью, либо рассматривать каждую из них порознь и, как говорится, «выбрать из двух зол меньшее». Классическим примером может служить так называемый «терапевтический аборт», когда врач стоит перед выбором: или отказаться от применения некоторых лекарств и тем самым поставить под угрозу здоровье матери, или применить эти лекарства и тем самым погубить плод. Последнее рассматривается как «меньшее зло» (не надо смешивать это с другой ситуацией, когда аборт выступает как средство спасения матери). Такого рода ситуации нередки в прикладной науке.

Анализ последствий чаще представляет собой проблемное поле для прикладной науки, однако и «чистая наука» не свободна от таких проблем; например, сообщение о каком-то открытии имеет свои моральные аспекты. Дело в том, что научные открытия или содержание новых теорий часто преподносится публике как некая сенсация, что отрицательно действует на образ мысли многих людей, искажает их представления о жизни и ее ценностях. Часто эта вина ложится на средства массовой информации, но бывает, что и видные ученые позволяют себе поверхностные популяризации или субъективные интерпретации и неправомерные экстраполяции. В наше время, когда наука оказывает такое сильное влияние на мысли и чувства людей, честные и морально выверенные пути распространения научных истин приобретают статус этического императива.

Особая роль технологии

Ход наших рассуждений ведет и к различению науки и технологии. Основанием различения являются особые цели. Специфической и главной целью науки является знание; цель технологии – осуществление определенных процессов и/или продуктов. Наука стремится знать, технология предназначается для того, чтобы производить. Наука, по своей сути, – это поиск истины; технология же ищет пользы. Но между наукой и технологией имеются теснейшие связи. С одной стороны, наука как таковая (а современная наука в особенности) не могла бы достигать своих целей, не опираясь на высокоразвитую технику. С другой стороны, современная технология есть не что иное как сложнейший процесс применения знаний, добытых наукой.

Действительно, технологию нельзя рассматривать только как технику именно потому, что технология – это то, что основывается на применении научных знаний. «Чистая техника» – это накопление практических полезных способов осуществления некоторых операций, проверяемых и совершенствуемых многими поколениями; это «know how», но совсем не обязательно «know why». Мы знаем, что существовали цивилизации, обладавшие высоко развитой «техникой», но скудной наукой, тогда как другие цивилизации, напротив, создавали мощную науку, но оставались на очень низком техническом уровне. Западная цивилизация установила корреляцию между наукой и техническими инновациями. Это достигалось двояко: во-первых, научное исследование объясняло причины, по которым определенные технические процессы оказывались успешными; во-вторых, развитие техники позволяло целенаправленно проектировать и изготовлять инструментальную оснастку научных исследований, без которой невозможно было бы получать определенные результаты. Последнее и выступало как отличительная особенность технологии при всей строгой взаимозависимости технологии и техники, которая иногда принималась за тождество между ними.

Очевидно, что все сказанное выше о прикладной науке относится и к технологии. Отличие же в том, что специфическая и непосредственная цель технологии - изготовление чего-то, тогда как прикладная наука все же стремится к знанию, хотя по-другому, чем «чистая наука».

Это различие имеет прямое отношение к проблеме свободы и регуляции. Нет возражений против того, что каждый волен думать о чем угодно, но вряд ли можно согласиться с тем, что каждый может делать, все что захочет. Другими словами, деятельность, как правило, должна подчиняться определенным нормам и регулироваться как моралью, так и правом. В сфере познания нет никакого «долженствования» (за исключением, может быть, единственного императива: устранять ошибки, ибо это «определяющее условие» достижения истины), но в сфере деятельности мы руководствуемся тем, как «должно быть» и как «следует поступать». Отсюда нормы, определяющие деятельность как с субъективной стороны (мораль), так и со стороны общества (право, закон). Этими нормами одни действия разрушаются, другие вменяются в обязанность или запрещаются.

Здесь мы встречаемся с главным различием между регуляциями «чистой науки» и технологии. Ограничения свободы научного исследования существенно зависят от того, какие средства применяются в нем, или от условий, в которых оно осуществляется; однако цель науки – открытие новых истин – в любом случае считается оправданной. Напротив, в технологии (даже в большей степени, чем в прикладной науке) регуляции подлежит и выбор целей. Дело не только в том, что некоторые цели технологии могут быть морально неприемлемыми или представляют опасность для общества, но еще и в том, что частные технологические предприятия могут вступать в конфликт между собой или с уже установленными и признанными целями общества. Короче, технология решает проблемы, связанные с осуществлением любых технологических замыслов, но, хотя замысел свободен, не всякий технический проект имеет право на жизнь.

Отсюда можно было бы вывести, что проблема регуляции технологии не может рассматриваться в отрыве от анализа целей ее развития. Эта идея, однако, не является общепризнанной. По-прежнему под технологией часто понимают только совокупность определенных процедур, оставляя в стороне проблему целей. Это странно, поскольку технология по самой своей природе есть такая деятельность, в которой знание служит определенным целям. Технология должна «делать нечто хорошее», а не только «хорошо делать нечто»; следовательно, очевидно ее отношение к морали, а также к проблемам нормативной регуляции. Однако, исторически сложилось так, что эта двойственность в подходе к технологии была утрачена.

Эволюция технологии

На ранних стадиях развития общества технические средства были орудиями примитивной практики. Эмпирически открываемые технические процедуры постепенно совершенствовались. В эпоху Возрождения, когда, по-видимому, возникла современная наука, некоторые мыслители, в первую очередь Бэкон и Декарт, выступили с лозунгом власти человека над природой. Путь к этой власти – раскрытие тайн природы и подчинение их нуждам человека. Но по мере того, как новая наука стала находить все большее применение, результатом оказалась не власть над природой, а замена природы искусственным миром, который и стал считаться чем-то лучшим, чем «природа как она есть». Артефактами этого мира, созданными с помощью научного знания, стали машины.

Изобретение и производство машин служило не удовлетворению собственно человеческих потребностей. Машины просто позволяли более эффективно совершать некоторые действия, ранее производимые мускульной силой человека и животных, Но машины стоили дорого и производились не для того, чтобы дать отдых мускулам людей, а для того, чтобы сделать выгодными производственные процессы. Базисом промышленной революции стало быстрое распространение машин и внедрение их в качестве мощного ускорителя технологических операций. Это сделало технологию экономически прибыльной. Конечно, это не зачеркивает тот факт, что технология служила и «благу человека», но не это было ее важнейшей целью. Даже если какой-то изобретатель машин и вдохновлялся столь благородной идеей, его изобретение обычно получало финансовую поддержку только в том случае, когда оно обещало значимую прибыль.

С недавних пор ускорение технологического развития получило еще один дополнительный фактор: стремление людей к осуществлению любых возможных проектов, к преодолению всех практических ограничений. Само по себе фетишизирование новшеств, гордое ощущение силы, позволяющей осуществить то, что некогда признавалось невозможным, амбиции власти, расширяющейся бесконечно, – все это стало внутренним мотивом развития технологии, независимым от иных целей.

Производство новых артефактов стало считаться самодовлеющей ценностью, точно так же как открытие новых истин.

Разрыв между технологией и мудростью

Так технология стала все менее и менее целесообразной деятельностью. Но без осознания своих целей деятельность становится бессмысленной. Использование технологии для удовлетворения человеческих потребностей погружено в контекст ценностей и целей, придающих ей смысл и разумность. Но когда движителем технологии становится исключительно прибыль, такая осмысленность почти исчезает.

Этому способствует узость горизонта технологии. Технологическая рациональность имеет чисто инструментальный характер, кроме того, она как бы разбита на отдельные, непересекающиеся фрагменты. Для каждой изолированной области, где царствует такая рациональность, существенна проблема «как достичь поставленной цели», но практически не имеет значения другая проблема «к какой цели следует стремиться и почему».

Последствия такого разрыва очевидны: загрязнение природной среды, угрозы выживанию человечества, стремительное и глубокое вырождение социальных и экономических структур, угасание традиционных культур, падение ценности и достоинства человеческой жизни. У этих последствий есть нечто общее: они глобальны по масштабу и свидетельствуют об ограниченности технологической рациональности. Действительно, как уже было отмечено, технологическая рациональность направлена на достижение единичных и обособленных целей, тогда как следствия этих целей многообразны и широкомасштабны. Конечно, в древние времена масштаб этих последствий был гораздо меньшим: технические орудия были примитивны, служили либо отдельному человеку, либо небольшой социальной группе; отсюда и локальность оценки таких последствий. Не так в наше время: современная технология связана с далеко идущими последствиями, охватывающими все человечество…

Проблема регуляции

Современный человек болезненно чувствителен к ограничениям свободы своей деятельности. Это следствие индивидуализма, характерного для западной культуры последних четырех столетий. Сознание человека этой культуры мирится лишь с таким регулированием, которое необходимо для защиты индивида от посягательств со стороны других людей. Некоторые полагают, что лучшей гарантией от всяческих злоупотреблений и беззаконий является такая система общественных отношений, при которой каждый человек выступает как участник универсального рынка, где свободное «предложение» встречается со столь же свободным «спросом» и потому может быть принято либо отвергнуто. «Свободный рынок» как идея, заимствованная из философии либерализма, выступает как модель приведения общества в состояние всеобщей гармонии (баланс спроса и предложения корректирует цены товаров и гарантирует всеобщее благоденствие). Но нельзя забывать, что так называемый «свободный рынок» может функционировать должным образом только в том случае, если он «регулируется» (например, с помощью антитрестовского законодательства или законов, регулирующих демпинг). Кроме того, далеко не все может быть предметом свободной купли-продажи. Например, почти в каждой стране запрещена продажа героина или других опасных для жизни и здоровья людей продуктов. Когда свобода может быть использована не во благо людей, она должна определенным образом ограничиваться. Например, реклама табачных изделий изображает курение как нечто в высшей степени привлекательное, но общество в праве потребовать, чтобы наряду с этой рекламой на упаковках сигарет были и предупреждения об опасностях, угрожающих курильщиках. Даже на таких простейших примерах легко убедиться, что определенная регуляция необходима и в рамках идеальной рыночной модели; без нее рыночные отношения не могли бы быть действительно свободными.

Научные исследования и технологические процессы уже сейчас подчинены определенным регулятивам: существуют определенные стандарты, в ряде стран действуют законы, регулирующие продажу новых наркотических препаратов или запрещающие использование пищевых суррогатов, применение горючих материалов при строительстве некоторых типов сооружений, правила, направленные против возникновения аварий на промышленных предприятиях. Таких примеров сколько угодно. Но такого рода регулятивы узкоспециальны и «локальны» в том смысле, что они предназначаются для предотвращения каких-то частных злоупотреблений или опасностей. Они безусловно необходимы, но вряд ли можно надеяться, что с их помощью будут решены проблемы универсального характера, о которых шла речь выше.

Такие регулятивы главным образом служат защите от опасных или нежелательных ситуаций и не имеют какого-либо позитивного содержания. Когда же перед нами стоят проблемы глобального масштаба, мы нуждаемся в регулятивам иного рода. В этой роли должны выступать наиболее значительные цели, определяющие приоритеты деятельности, придающие развитию науки и технологии смыслу участия в общем прогрессе человечества. Нам нужна модель рациональности, открытая для ценностных суждений…

Плюрализм ценностей

Для этики прежде всего важно осознание того, что существует широкое разнообразие мотивов человеческой деятельности, каждый из которых может быть по-своему оправдан, но когда какая-либо ценность абсолютизируется как единственно значимый мотив действия (например, удовольствие, здоровье, власть, семейные отношения, любовь к отечеству, дружба, красота, истина, любовь мужчины и женщины, наконец, религия), это непременно приводит к выводу о том, что достижение цели оправдывает любые средства: «все дозволено». Иногда говорят, что если мотивом действия выступают телесные наслаждения или поддержание собственного здоровья, то это еще не человеческий, а как бы дочеловеческий уровень мотивации. Но дело не в том, что эти ценности имеют более низкий ранг в шкале человеческих ценностей, а в том, что снижение человеческого уровня мотивации происходит из-за абсолютизации – сознательной или неосознанной – данных мотивов. В этом не трудно убедиться, если припомнить, какое огромное количество аморальных действий совершалось или могло совершаться из-за абсолютизации ценностей даже самого высокого ранга.

Наука – не исключение из этого правила. Если видеть в науке только систему знания (т.е. рассматривать только ее содержание), то она не имеет отношения к этике. Но как только мы рассматриваем науку как человеческую деятельность, направленную на получение знаний, это ведет к заключению, что такая деятельность, как и всякая иная, обусловлена человеческим выбором, который направляется и вдохновляется ценностями. Поэтому проблема плюрализма ценностей приобретает первостепенное значение.

Дух регуляции

Уже можно сделать некоторые выводы. Практика научных исследований находиться под воздействием особых этических ограничений и регулятивов. В самом деле, коль скоро мы допустили, что моральные принципы выступают регулятивами человеческих действий, из этого следует, что не всякое действие приемлемо. Конкретные нормы устанавливают, какие действия допустимы, обязательны или запрещены. Но каждая конкретная ситуация деятельности – это сложная система действий; поэтому и нормы, регулирующие поведение в таких ситуациях, должны выступать как системы взаимодействующих принципов и ценностей.

Отсюда два следствия. Во-первых, критерии, стандарты или нормы, применяемые при оценках какой-то одной сферы деятельности, не могут автоматически переноситься на другую сферу. Это значит, что проблема, стоящая перед этическим анализом, заключается в следующем: нужно определить, каким образом находиться удовлетворительное сочетание различных ценностных мотивов в каждой конкретной ситуации. Применительно к науке это означает, что этика должна решать, каким образом свобода научного исследования может удовлетворительно сочетаться с иными ценностями, вовлеченными в каждую конкретную научно-исследовательскую ситуацию. Следовательно, требование свободы научного исследования есть только часть этического подхода к науке…

Мы уже отмечали, что в рамках локальных научно-исследовательских или технологических предприятий часто упускаются из виду универсальные цели и ценности человечества, что не может не сказаться на регуляции этих предприятий. Нужны серьезные усилия, чтобы регулятивное мышление достигло уровня всеобщности, приняло точку зрения человечества, будущих поколений и общечеловеческого блага. Такие усилия могли бы оказаться бесплодными, если не принять установку ответственности. Неверно, что такая установка чужда современному человеку. Она лишь не имеет должного распространения. Наш образ жизни слишком подчинен определенным стандартам, и мы «решаем» некоторые житейские задачи, вовсе не чувствуя ответственности за свои решения.

Пути регуляции

Необходимость некоторых очевидных регуляций научно-исследовательской деятельности и сейчас не вызывает сомнений. Стали привычными нормы, которыми обеспечиваются безопасность или секретность исследований как в «чистой», так и в прикладной науке. Почему же мы должны исключать возможность регулятивного применения более общих, например, моральных норм? Однако, если даже допустить такую возможность, остается вопрос: каким образом могут быть сформулированы такие нормы и какая сила способна обеспечить их неукоснительное применение?

По моему мнению, в таких нормах должен найти выражение теоретико-системный подход к гармонизации различных ценностных мотиваций. Кроме того, в основу должно быть положено допущение о всеобщей ответственности. Научное сообщество должно принять во внимание все разнообразие ценностных установок в обществе и, следовательно, признать право различных социальных субъектов (экономических, политических, религиозных и др.) оказывать свое влияние на процессы, в которых реализуется право науки на свободу исследований. Такой уровень всеобщей ответственности для своего достижения требует развития образования в масштабах всего общества, а также широкого соучастия ученых в социальной жизни, что повысило бы их чувствительность к значимости общечеловеческих ценностей. В то же время моралисты, проповедники и политики должны лучше знать и понимать практические проблемы научных исследований…

Силы контроля

На первый взгляд, возможные конфликты между ценностными мотивациями, правами и интересами людей науки могли бы легко разрешаться. Для этого достаточно было бы осуществить тотальный социальный контроль над наукой, целью которого было бы ограничение проблемного поля науки социально приемлемыми задачами. Призывы к этому раздаются и сегодня. Но здесь возникает ряд трудностей.

Прежде всего отметим, что целенаправленное управление наукой могло бы быть эффективным только в том случае, если оно осуществляется общественной властью. Но это превратило бы «общественное управление» наукой в «политическое управление». Мы знаем, что успешное контролирование науки являлось одной из привилегий тоталитарных режимов. Подоплекой такого «успеха» являлось существенное ограничение свободы в обществе. Но и при демократических режимах политический контроль также неизбежно приводил бы к односторонности оценок, идеологическим вмешательствам в исследовательские процессы, к давлению политических группировок. Другими словами, наука просто стала бы «служанкой власти».

Помимо этих практических трудностей, существуют еще и принципиальные: из принятия тотального социального контроля за научными исследованиями, стремящегося подчинить себе их целевую ориентацию, вытекало бы два весьма сомнительных следствия. Во-первых, из благого пожелания гармонизировать все ценностные установки получилось бы существенное ограничение свободы науки. Под предлогом «социальной бесполезности» или «социальной опасности» некоторых исследований стал бы осуществляться внешний прессинг интеллектуальной деятельности, от которого так мучительно освобождалась современная наука, выигравшая свою историческую битву…

Во-вторых, если признается, что наука обязана быть «ориентированной на социальные цели», то обязателен вопрос, кто будет определять эти цели? Сказать, что эти цели определяет само общество, было бы наивно. Общество – некая абстракция, которая вряд ли годиться на роль субъекта, определяющего цели конкретных научных проектов. Должен существовать «некто», указывающий, какие именно общественные потребности обязана удовлетворять наука и каким именно способом. Здесь мы наталкиваемся на проблему политической власти.

Право на свободу исследований

Любые ограничения научных исследований не должны противоречить свободе науки. Никакое фундаментальное право и никакая общечеловеческая ценность не могут быть вообще элиминированы. Этот принцип прямо вытекает из универсального требования свободы мысли. Но есть еще и практическое соображение: наука не может развиваться без личностного творчества, каковое не осуществляется по приказу ни отдельными личностями, ни целыми институтами. Атмосфера, лишенная свободы и ощущения самоценности знания, была бы губительной для науки.

Но так же ясно, что гарантии свободы науки не могут противоречить столь же очевидной обязанности науки возмещать обществу те расходы, какие оно несет за развитие научной деятельности. Общество должно хорошо понимать свой собственные интересы: творческие потенции, личностная инициатива, критицизм и духовная раскрепощенность членов общества – все это несомненно входит в круг его «интересов». И если наука способствует развитию этих качеств, она, конечно, вносит свой вклад в улучшение общественной жизни…

Ответственность науки

Однако ориентирование науки на удовлетворение основных социальных потребностей и осуществление фундаментальных прав человека не только оправдано, но и в высшей степени желательно. Это не означает, что любое научное исследование должно стать прикладным или ориентированным на непосредственные практические цели. Сами ученые должны решать, по каким направлениям развиваться научному поиску. Но это «самоопределение» не должно пониматься примитивно. Его смысл в том, что научное сообщество должно во все большей степени вовлекаться в обсуждение и реализацию социально значимых проблем. Это оказало бы значительное влияние на постановку научных целей в интересах общества, стало бы дополнительным стимулом для развития современной технологии, в которой находят применения достижения науки. Но призыв служить общественным нуждам, обращенный к науке, имеет моральную силу; это не формула долга или общественной повинности, а воззвание к ответственности каждого ученого и научного сообщества в целом. Только свободное и разумное существо может обладать чувством ответственности.

Когда проблема рассматривается именно в этом свете, падает большая часть трудностей, возникающих из-за абсолютного потивопоставления прав науки и прав общества. Ученый – член общества и поэтому обязан воспринимать проблемы общества. Говоря «обязан» мы прибегаем к категории «долженствования» – единственной категории, в которой соединяется свобода и долг так, что это не противоречит человеческому достоинству. Ответственным человеком является тот, кто сознает свои обязанности и готов исполнять их. Ученые уже привыкли уважать некоторые обязательства их профессии. Главным образом они связаны с тем, что называется «интеллектуальной честностью». Но другие обязанности, вытекающие из контекста научной деятельности, воспринимаются не так легко. Пришло время привыкать и к этим обязанностям. В этом единственная гарантия того, что люди сохранят доверие к науке и перестанут бояться ее. Ведь страх возникает из-за того, что в науке и технологии видят только слепую силу, не знающую над собой контроля.

Но если бы люди обрели уверенность в том, что научные процессы идут не вслепую, что за ними стоят мудрые и ответственные решения тех, кто направляет эти процессы, укрепилось бы и положительное отношение к науке и технологии. Есть еще одна причина тревоги, весьма характерная для современного общества – это падение чувства долга и чрезмерный акцент на правах человека. Ведь чувство безопасности в обществе покоится только на уверенности в том, что каждый член этого общества выполняет свой долг. В этом гарантия уважения и всех наших прав. И это одинаково верно и по отношению к отдельным индивидам, и к институтам, и к большим предприятиям: наше доверие основывается на обязанностях уважать наши права.

Влияние науки на этику

Все, что было сказано о всеобщей ответственности как духовном основании морального и правового регулирования науки, свидетельствует не только в пользу «демократических» способов решения этой неотложной проблемы, но и о необходимости более глубокого понимания связи между наукой и этикой, понимания, требующего теоретико-системного подхода, о котором я упомянул выше. Действительно, рассматривая эту связь, было бы недостаточно учитывать влияние этики на науку, о котором шла речь до сих пор. Не менее важно влияние науки на разработку этических и моральных норм. Ограничимся только несколькими замечаниями. Спецификация таких основных понятий этики, как свобода, обязанность и природа человека, необходимая для применения этих понятий в анализе конкретных человеческих действий, нуждается в привлечении результатов некоторых наук, в особенности наук о человеке (биологии, генетики, нейробиологии, психологии и социологии). Без правильного использования информации, какую дают эти науки, этика не могла бы судить о современном человеке, тем более, что в наши дни люди уже по-новому смотрят на себя и считали бы этику, игнорирующую научные знания о человеке, безнадежным анахронизмом…

Прогресс науки уже создал и впредь будет создавать новые и неожиданные ситуации, для ориентирования в которых нынешние моральные нормы вряд ли пригодны. Он открывает также новые возможности для человеческого действия, и поэтому человек должен делать выбор в таких ситуациях, какие в прошлом вообще находились вне человеческих решений. Если этика, вообще говоря, рекомендует человеку «поступать так, как должно», то без помощи других наук она не могла бы ответить на вопрос «как должно поступать?» в конкретных ситуациях. Что касается науки, то она не претендует на то чтобы отвечать на такой вопрос, ибо сам вопрос не является научным, но она могла бы помочь этике найти ответ.

Заключение

Мы приходим к выводу, что нужна саморегуляция научных исследований и технологии. Но сама по себе саморегуляция научного сообщества практически недостаточна и уязвима для критики. Научное сообщество не вправе рассматривать себя как замкнутую систему, отвергающую внешний контроль. Нужна определенная правовая регуляция его деятельности. Исторический вызов нашего времени состоит в том, чтобы выработать основы такой регуляции, опираясь при этом на плодотворное, ответственное участие самих ученых.

В то же время такая регуляция должна быть разумно гибкой, за исключением, конечно, смертельно опасных ситуаций, когда управление наукой осуществляется с помощью тех же средств, какими всякая общественная власть добивается исполнения законов. В прочих ситуациях должны действовать более гибкие нормы, основанием которых служат ценностные «кодексы», принятые различными профессиями. Но самая важная проблема – это не нормы. При всей их важности, гораздо важнее привычка правильно оценивать конкретную ситуацию, в которой трудно применять какую-либо норму, чтобы предотвратить столкновение различных ценностных мотиваций. И опять-таки положиться на чью-то ответственность – лучший способ удержать науку под контролем, не унижая при этом ее интеллектуальные и практические завоевания.


А. ЭЙНШТЕЙН

Ейнштейн (Einstein) Альберт (1879-1955) – німецько-американський фізик, один із засновників сучасної фізичної картини світу. Лауреат Нобелівської премії по фізиці (1921). Іноземний почесний член АН СССР (1926).

Автор Спеціальної (1905) і Загальної (1907-1916) теорій відносності. Автор закону взаємозв'язку маси й енергії (E=mc²). Ейнштейн є одним із творців квантової теорії. Він увів поняття фотона (1905), відкрив і дав фізичне тлумачення явищу фотоефекта, сформулював основний закон фотохімії (закон Ейнштейна), пророчив існування індукованого випромінювання (1916). Крім того, Ейнштейн розвив статистичну теорію броунівського руху, заклав основи теорії флуктуацій, квантової статистики. З 1933 р. Ейнштейн працював над проблемами космології і єдиної теорії поля.

МОТИВЫ НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ