Уральская академия государственной службы Актуальные проблемы частного права

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13

Пушкарев А. Л., преподаватель (УрЮИ МВД России)

К проблеме отнесения гражданского оружия
к источникам повышенной опасности

Одним из аспектов оборота гражданского оружия является проблема его отнесения к источникам повышенной опасности, так как это не только влияет на его формы, но и переопределяет своеобразие условий ответственности за причинение вреда окружающим в процессе его осуществления. В соответствии со ст. 1079 ГК РФ владелец источника повышенной опасности обязан возместить причиненный вред, если не будет доказано, что он возник вследствие непреодолимой силы или умысла потерпевшего.

Термин «источник повышенной опасности» используется в правовых актах различных отраслей права^¹, что затрудняет определение его природы. Между тем, как верно заметил О. А. Красавчиков, «…существо и смысл этой категории определяются гражданским законодательством, из положений которого и следует исходить в процессе применения норм, оперирующих данным понятием»^².

Способ закрепления понятия источника повышенной опасности в ГК РФ весьма своеобразный. В п. 1 ст. 1079 ГК РФ сказано: «Юридические лица и граждане, деятельность которых связана с повышенной опасностью для окружающих (использование транспортных средств, механизмов, электрической энергии высокого напряжения, атомной энергии, взрывчатых веществ, сильнодействующих ядов и т. п.; осуществление строительной и иной, связанной с нею деятельности, и др.), обязаны возместить вред, причиненный источником повышенной опасности…» Как видно, закон не дает четкого определения источника повышенной опасности, он не называет его конституирующих признаков, а лишь указывает на такое его свойство, как повышенная опасность для окружающих, перечисляет объекты и называет один вид деятельности (строительство).

Приведенное определение породило дискуссию о том, что считать источником повышенной опасности: сами предметы материального мира (энергию, взрывчатые вещества, автомашины и т. д.) или же деятельность по использованию этих предметов (эксплуатацию линий высокого напряжения, проведение взрывных работ, движение на автомобиле и т. п.). В какой-то мере остроту проблемы снимают разъяснения Верховного Суда РФ^¹, но они не решают ее по существу. На практике часто возникают вопросы о допустимости отнесения отдельных объектов к источникам повышенной опасности, прямо не поименованных в ст. 1079 ГК РФ, в частности, лекарственных средств, гражданского оружия и т. п. В связи с этим ученые, исследовавшие правовой режим источников повышенной опасности, практически единодушно указывают на значительные трудности в применении данной правовой конструкции, связанные с «…отсутствием четкого нормативного определения и исчерпывающего перечня источников повышенной опасности»^². Между тем в цивилистике на этот счет высказываются различные суждения. Так, В. В. Глянцев и И. Ш. Файзутдинов приходят к выводу, что «отнесение тех или иных объектов к источникам повышенной опасности зависит, как минимум, от двух признаков:

1) их вредоносного свойства;

2) невозможности полного контроля за ними со стороны человека.

С учетом этих критериев не признается источником повышенной опасности, например, стрельба из охотничьего, газового, помпового, малокалиберного и других видов оружия»^³. Е. Н. Васильева, выражая сожаление по поводу отсутствия прямого указания в нормативных актах на определенный объект как на источник повышенной опасности или на определенную деятельность, создающую повышенную опасность для окружающих, отмечает, что косвенным образом об этом можно судить, исходя из их правового режима, в частности, «требования о лицензировании деятельности, о контроле и учете материалов, требования по безопасности ведения работ, в том числе специальные требования по транспортированию, хранению, утилизации отходов, по охране и защите производственного объекта, регулированию аварийных ситуаций и т. п.»^¹. Если основываться на этих критериях, то гражданское оружие как никакие другие предметы относится к источникам повышенной опасности. О необходимости отнесения оружия к источникам повышенной опасности указывает профессор И. Л. Трунов в статье, посвященной правовому режиму гражданского оружия^².

Но для того, чтобы установить, относится ли гражданское оружие к источникам повышенной опасности, необходимо исследовать правовую природу «источника повышенной опасности», выявить его конституирующие признаки и определить, отвечает ли этим признакам гражданское оружие.

В науке гражданского права сложилось несколько подходов к пониманию природы источника повышенной опасности. Основные из них получили подробный анализ в работе О. А. Красавчикова «Возмещение вреда, причиненного источником повышенной опасности»^³. Ученый вычленил и подверг критике пять концепций трактовки источника повышенной опасности: «деятельности», «профессионального риска», «свойств вещей и сил природы», «движущихся вещей», «объекта»^⁴. В итоге под источником повышенной опасности он предложил понимать «предметы материального мира (преимущественно орудия и средства производства), обладающие особыми специфическими количественными и качественными состояниями, в силу которых владение (пользование, создание, хранение, транспортировка и т. д.) ими в определенных условиях времени и пространства связано с повышенной опасностью (объективной возможностью умаления личных или имущественных благ) для окружающих».

В последнее время в науке гражданского права обозначилась и завоевывает позиции концепция, объединяющая понимание источника повышенной опасности как предмета (или, как называл источник повышенной опасности О. А. Красавчиков, «материального субстрата») и деятельности человека по его использованию, которые в своей взаимосвязи и порождают повышенную вероятность причинения вреда^¹. По сути, наблюдается научная интеграция положений теорий «объекта» и «деятельности», которая, как представляется, является наиболее приемлемой для практического использования в деятельности правоприменительных органов. Сообразно этому можно вести речь о понятии источника повышенной опасности в узком смысле слова, имея в виду предметы материального мира, обладающие особыми свойствами, предопределяющие возможность причинения вреда и невозможность их полного контроля человеком, и в широком смысле слова – как деятельность по использованию таких предметов.

Описывая источники повышенной опасности в узком понимании, О. А. Красавчиков, указывал, что это «предметы материального мира, которые обладают специфическими (физическими, химическими, биологическими и т. п.) свойствами и качествами»^², что в совокупности с факторами места и времени объективно создает повышенную опасность для окружающих. Для примера обратимся к носителям электрической энергии, которыми являются: аккумулятор сотового телефона, молния и трансформатор промышленного предприятия. Источником повышенной опасности обоснованно считается только последний как носитель энергии высокого напряжения, находящийся в цепи производственных процессов. Энергия сотового телефона слишком мала для причинения вреда окружающим, а молния хоть и чрезвычайно опасна, но не подконтрольна человеку. «Повышенная опасность для окружающих» большинством ученых понимается как потенциальная возможность причинения вреда жизни и здоровью человека или крупного ущерба материальным ценностям^³ или, как говорил О. А. Красавчиков, «умаление личных или имущественных благ». Для квалификации же той или иной деятельности в качестве источника повышенной опасности (в широком смысле) необходимо выявить следующие моменты:

1) наличие объекта – носителя потенциально опасных свойств и качеств, которые при вступлении в физические, химические или биологические взаимодействия с иными материальными объектами способны вызывать в них изменения, приводить к повреждению или уничтожению;

2) опасные свойства и качества объекта, влияющие на предметы живой и неживой природы, должны иметь существенные качественные и количественные показатели, способные производить значительные изменения в этих предметах;

3) материальный носитель опасных свойств (качеств) должен использоваться в деятельности человека, являться объектом его деятельности или порождаться ею, но при этом не может полностью контролироваться им в процессе соответствующей деятельности.

В какой же мере с учетом данных критериев к источникам повышенной опасности можно относить гражданское оружие и его применение?

Согласно ст. 1 Федерального закона от 13.12.1996 № 150-ФЗ «Об оружии»^¹ (далее – Закон об оружии) оружие определяется как устройства и предметы, конструктивно предназначенные для поражения живой или иной цели, подачи сигналов. В зависимости от целей его использования соответствующими субъектами, а также по основным параметрам и характеристикам оружие подразделяется на: 1) гражданское; 2) служебное; 3) боевое ручное стрелковое и холодное (ст. 2 Закона об оружии). К гражданскому относится оружие, предназначенное для использования российскими гражданами в целях самообороны, для занятий спортом и охоты или предназначенное для ношения с национальными костюмами (холодное клинковое). По принципу физического действия и, следовательно, тех свойств, которые представляют опасность для окружающих, гражданское оружие подразделяется на: огнестрельное (гладкоствольное, нарезное); электрошоковое; пневматическое; холодное клинковое; метательное; газово-аэрозольное^². Очевидно, что в качестве источника повышенной опасности может позиционироваться только огнестрельное гражданское оружие, так как иные его виды не обладают соответствующими качественными характеристиками свойства опасности для окружающих либо находятся под полным контролем человека.

В основу действия гражданского, равно как и иного огнестрельного оружия, положен принцип выталкивания снаряда за счет энергии пороховых газов. Мощность такого оружия зависит от большого числа параметров, но принципиально определяется видом пороха и его объемом, а также наличием или отсутствием нареза ствола. По последнему показателю огнестрельное оружие делится на нарезное и гладкоствольное.

Нарезные образцы гражданского оружия способны посылать снаряд (пулю), сохраняющую «убойную силу» на дистанции в несколько километров. В частности, убойная дальность полета пули карабина «Вепрь-223» 3 км. У гладкоствольных ружей дальность полета снаряда куда меньше: до 60–100 м.

Сама конструкция огнестрельного оружия предназначена для поражения живых целей, современный облик такого оружия формировался в течение многих столетий. Его развитие было направлено на причинение максимального ущерба живым и неживым целям. Энергия огнестрельного гражданского оружия как нарезного, так и гладкоствольного весьма высока, она способна причинять весьма существенные разрушения и повреждения объектов, что вряд ли требует специальных доказательств. В этом смысле огнестрельное оружие в полной мере обладает первыми двумя признаками, присущими источникам повышенной опасности. Относительно третьего признака источника повышенной опасности, а именно подконтрольности человеку, применительно к огнестрельному гражданскому оружию необходимо обратить внимание на следующее. С одной стороны, использование оружия целиком подчинено человеку. Необходимость заряжания и досылания патрона в патронник, наличие предохранителя исключают самопроизвольное производство выстрела. И в этом смысле огнестрельное оружие действительно не является источником повышенной опасности в смысле ст. 1079 ГК РФ. Однако снаряд, выпущенный из такого оружия, продолжает движение без участия и контроля человека. И если выстрел гладкоствольного оружия практически всегда производится в пределах видимости стрелка, то пуля нарезного оружия, напротив, практически всегда выходит за пределы видимости. Стрельба из гладкоствольного оружия по невидимой цели (в кустарник, в тумане, «на шум» и т. п.) представляет собой нарушение правил безопасности и указывает на грубую неосторожность стрелка, что позволяет квалифицировать его действия по ст. 1064 ГК РФ. Сложнее обстоит дело с нарезным оружием. Выстрел из такого оружия при всей дальности полета пули практически неподконтролен стрелку, что указывает на проявление в данном случае третьего признака, присущего источникам повышенной опасности. С учетом этого можно сделать вывод о том, что огнестрельное нарезное гражданское оружие и деятельность по его применению создает повышенную опасность для окружающих и поэтому оно относится к источникам повышенной опасности. Следовательно, причинение вреда при его использовании должно квалифицироваться по ст. 1079 ГК РФ.

Чорновол О. Е., соискатель (УрЮИ МВД России)

Функции субинститута компенсации морального вреда

В составе системообразующих факторов права «первостепенное значение, – как отмечает С. С. Алексеев, – принадлежит функциям, которые выполняет то или иное подразделение правовой системы»^¹.

Функция права в ее классическом понимании представляет собой единство двух моментов: а) роли (назначении) права в обществе; б) основных направлений его воздействия на общественные отношения^². В настоящее время споры в юриспруденции идут вокруг различных видов функций права, критериев их классификации и функций отдельных элементов системы права – отраслей, подотраслей, институтов, норм права. Но поскольку эти вопросы не входят в предмет настоящего исследования, то полагаем возможным, исходя из приведенной выше дефиниции, функции анализируемого субинститута определить как социальное назначение и основные направления воздействия его норм на отношения по компенсации морального вреда, выражающие их связь с иными явлениями социальной действительности.

Функции права тесно взаимосвязаны между собой и реализуются в системе сообразно системы права^¹. Функции гражданского права в целом, а также института возмещения и компенсации вреда не охватывают всего многообразия конкретных форм и путей воздействия права на исследуемые отношения по компенсации морального вреда. Они «детализируются» в действии функций субинститута компенсации морального вреда, которые являются более индивидуальными и кроме всеобщего содержат элементы особенного^². Следует, однако, отметить, что представления о конкретных его функциях менялись на протяжении всей истории функционирования правоположений о компенсации морального вреда^³.

В римском праве предписания о денежной компенсации морального вреда служили цели морального удовлетворения потерпевшего, утешению чувства гнева. Как отмечает Г. Дернбург, в римских деликтах развивалось две идеи: «Первая сводится къ наказанiю виновнаго, вторая – къ вознагражденiю потерпъвшаго». Но уже «по обще-германскому праву (ГГУ. – О. Ч.) ръшающее значенiе прiобрълъ исключительно моментъ вознагражденiя»^⁴.

Обращая внимание на нравственные аспекты компенсации неимущественного вреда, русские ученые усматривали в этом средство восстановления попранной справедливости^¹. В связи с этим И. А. Покровский выступал за придание данным нормам функции компенсации и удовлетворения, но не наказания или превенции^². Ю. С. Гамбаров считал, что денежное вознаграждение потерпевшему «исполняет карательную или возмездную функцию»^³. Схожую с ним позицию занимали С. А. Беляцкин, Л. И. Петражицкий, Г. Ф. Шершеневич^⁴.

Не сформировалось единого мнения по данному вопросу и среди советских цивилистов. Большинство ученых компенсацию морального вреда связывали с обеспечением потерпевшего дополнительными материальными средствами, которые позволили бы ему восполнить свою социальную активность^⁵. Основной функцией подобных норм, по мнению С. Н. Братуся, должна быть превенция правонарушений^⁶. М. М. Агарков цель норм о возмещении вреда (как имущественного, так и личного) видел в восстановлении нарушенного состояния^⁷.

Различные мнения относительно функций узаконений о компенсации морального вреда высказывают также современные исследователи проблемы. Так, Е. А. Михно и В. Быков считают, что компенсация морального вреда преследует цели наказания и превенции^¹. А. В. Шичанин говорит о том, что «ответственность за причинение морального вреда имеет компенсационно-штрафной характер»^². Т. В. Трофимова вычленяет две функции компенсации морального вреда – защиты интересов обладателей нематериальных благ и ответственности причинителя морального вреда^³. К. М. Арсланов выделяет следующие функции анализируемых предписаний: 1) компенсации морального вреда; 2) личного удовлетворения потерпевшего; 3) наказания правонарушителя; 4) предупреждения (превенции) совершения нарушителем новых посягательств на неимущественные права другого лица^⁴.

Приведенные воззрения ученых на функции рассматриваемого субинститута, безусловно, расширяют научные представления о социальном назначении и основных направлениях его воздействия на исследуемые отношения. Но нельзя не заметить, что некоторые из них являются функциями либо права в целом (общие – регулятивно-статическая, регулятивно-динамическая, регулятивно-охранительная, воспитательная; специальные – экономическая, политическая, социально-культурная^⁵), либо отрасли гражданского права (регулятивная, охранительная, восстановительная, превентивная^⁶), либо гражданско-правового института возмещения и компенсации вреда (восстановительная, превентивная, карательная^⁷), информационное обеспечение которых проявляется через дефинитивные нормы гражданского права^¹. Между тем задача состоит в том, чтобы вычленить лишь те из них, которые присущи исключительно субинституту компенсации морального вреда. Думается, что с учетом системно-структурного функционирования права и адекватной ему системы функций к числу функций исследуемого субинститута можно отнести следующие: 1) компенсации морального вреда; 2) личного удовлетворения потерпевшего; 3) примирения причинителя с потерпевшим.

Формирование этих функций обусловлено характером морального вреда. Внеэкономическая природа нематериальных благ индивидуума^², вследствие нарушения которых он возникает, исключает объективную, стоимостную оценку размера морального вреда, а, следовательно, его возмещения^³, речь здесь может идти лишь о разумной, справедливой компенсации такого вреда. Отсюда следует, что последствия морального вреда лишь в какой-то мере, частично нейтрализуются, а не ликвидируются, как это имеет место в отношении имущественного вреда. Таким образом, реализация норм анализируемого субинститута призвана смягчить, умалить отрицательные душевные субъективные последствия противоправного ущемления личных неимущественных прав потерпевшего посредством присуждения ему компенсационной денежной суммы.

При этом присуждаемая в счет компенсации морального вреда денежная сумма, вопреки мнению К. М. Арсланов, не может повлечь неосновательное обогащение потерпевшего, т. к. ее переход от причинителя к потерпевшему основывается на решении суда либо соглашении сторон (ст. 237 ТК РФ)^⁴. Поэтому нет необходимости в целях исключения подобной ситуации и превенции нарушения личных прав в будущем наделять суд правом возлагать на потерпевшего обязанность передать часть полученной денежной компенсации в доход государства, как предлагает автор^⁵. Ведь безотносительно к размеру присуждаемой денежной суммы ее назначение состоит в личном удовлетворении потерпевшего, которое представляет собой «сатисфакцию за нарушенное правовое чувство». Это должно способствовать его примирению с причинителем и, в конечном счете, восстановлению нормальных межличностных связей членов общества, формированию у них уважительного отношения к личности друг друга и утверждению в обществе силы разума и высоких гуманных начал.

Названные выше функции субинститута проявляются одновременно, а не в зависимости от того, какие именно личные неимущественные права потерпевшего были нарушены, как считает К. М. Арсланов^¹. Вместе с тем, с учетом того, какие гражданско-правовые меры защиты при этом применяются и какие формы и механизм их реализации используются, наряду с ними проявляются также общие функции гражданского права, а также института возмещения и компенсации вреда, в частности, наказания, превенции, пресечения, предупреждения.

С учетом изложенного теоретически необоснованным является отождествление в юриспруденции вообще^² и в цивилистике в частности^³ восстановительной и компенсационной функций права. Гражданскому праву присущи две самостоятельные функции – восстановительная и компенсационная, каждая из которых обладает своими структурными особенностями^⁴, имеет собственные формы, правовые основания, направления воздействия и последствия реализации. Причем компенсационная функция присуща не только анализируемому субинституту, но и другим подразделениям гражданского права, в частности, праву интеллектуальной собственности (ст. 1245, 1252, 1299, 1301, 1370, 1392, 1430, 1436, 1456, 1515, 1537 ГК). Поэтому необходимо восстановить действительный смысл понятий «возмещение» и «компенсация» и использовать их в строго определенном правовом значении. Следует, в частности, в нормах анализируемого субинститута и разъяснениях судебных органов об их применении термин «возмещение» заменить понятием «компенсация»^¹.

Свалова Н. А.,
кандидат юридических наук (УрЮИ МВД России)

Юридическая природа обязательства
вследствие действий в чужом интересе без поручения

Наиболее полная характеристика обязательства вследствие действий в чужом интересе без поручения может быть представлена через определение его юридической природы.

В цивилистической литературе высказаны самые различные мнения относительно правовой природы данного обязательства. Так, Д. А. Балыкин его правовую природу раскрывает через понятие и виды самих действий гестора, а также характеристику условий возникновения и элементов этого правоотношения^². Е. Н. Егорова также ведет речь о действиях гестора как разновидности правомерных действий, которые являются основанием возникновения квазидоговорных и квазиделиктных обязательств, а затем характеризует содержание данных обязательств^³. Говоря о юридической природе собственно института действий в чужом интересе без поручения, Д. О. Алексеенко отмечает, что его «отличительной особенностью от смежных с ним гражданско-правовых институтов является принцип солидарности интересов и делового сотрудничества» доминуса и гестора, а также то, что «гестор может предпринимать как юридические, так и фактические действия»^⁴. Е. А Мельник сущность правовой природы данного института раскрывает через сформированные в свое время Ю. С. Гамбаровым теории социологического обоснования института ведения чужих дел, а затем дает характеристику условий возникновения negotiorum gestio^⁵. Нетрудно заметить, что практически все авторы ведут речь собственно не об обязательствах из действий в чужом интересе без поручения, а об иных, взаимосвязанных с ними правовых явлениях. В связи с этим необходимо выяснить, что собой представляет сама категория «юридическая природа».

В философии категория «природа» рассматривается в двух смыслах: 1) как все сущее, весь мир в многообразии его форм и 2) как общее понятие об объекте, задающее принципиальную схему понимания и объяснения того или иного конкретного предмета изучения^¹. Как общее представление о конкретном предмете познания понятие «природы» разрабатывается в рамках методологии науки, выявляющей его основные характеристики: универсальность, законосообразность, самодостаточность^². Явление как философская категория отражает внешние свойства и отношения предмета, а форма – это внешнее обнаружение (выражение) сущности предмета, которая позволяет осмыслить его внутреннее содержание^³. Явление богаче сущности, ибо оно включает в себя не только обнаружение внутреннего содержания, существующих связей объекта, но и всевозможные случайные отношения, особенные черты последнего^⁴. Поэтому применительно к правовой материи Л. С. Явич пишет: «Явление и сущность в своем противоречивом единстве образуют собственно право. Следовательно, требуется с самого начала определить круг правовой действительности, относящейся к собственно праву, а затем уже от его явлений проникнуть в основу сущности интересующего нас предмета изучения»^⁵.

По мнению С. С. Алексеева, правовая природа – «это юридическая характеристика данного явления, выражающая его специфику, место и функции среди других правовых явлений в соответствии с его социальной природой»^⁶. Соглашаясь с данным определением понятия «юридическая природа», Г. Я. Стоякин, раскрывая юридическую природу гражданско-правовых мер защиты, говорит об их соотношении с мерами ответственности^⁷. А. С. Шевченко по этому поводу пишет: «обращаясь к выяснению юридической природы обязательств по возмещению вреда, причиненного правомерными действиями, представляется необходимым определить свою позицию в отношении таких, имеющих непосредственное значение для выявления сущности предмета исследования понятий, как «охрана прав», «защита права», «санкции», «меры ответственности», «меры защиты»^¹. С. М. Корнеев считает, что для «раскрытия юридической природы обязательства, возникающего вследствие причинения вреда, необходимо определить его соотношение с категорией ответственности»^². К. В. Карпов правовую природу анализируемых обязательства определяет через такие его признаки, как понятие, основание возникновения, место в системе обязательственного права, характеристику их общих и отличительных черт^³.

Но, если любое правовое явление обладает собственной юридической природой, то не ясно, как ее можно определить путем сравнения разнопорядковых правовых явлений. Поэтому теоретически обоснованной представляется позиция О. А. Красавчикова, который юридическую природу, в частности, гражданского правоотношения, определяет как «показатель правообразующей основы (юридического факта и нормы права), которая связывает с указанным фактом соответствующие юридические последствия, то есть возникновение, изменение или прекращение правоотношения»^⁴. Ученый также отмечает, что юридическая природа правоотношений связана с их социальной природой, «ибо последняя находит свое отражение в первой, преломляясь в юридических фактах и нормах права»^⁵. В свою очередь, социальная природа – это корни, «истоки права, описание его связей с экономикой, государством, формами общественного сознания»^⁶.

С учетом изложенного, определение юридической природы обязательства из действий в чужом интересе без поручения состоит в его юридической характеристике как правового явления, что предполагает: 1) установление его правообразующей основы (нормы права и юридического факта); 2) вычленение признаков и формирование его дефиниции; 3) определение места рассматриваемого обязательства в системе гражданских обязательств; 4) его сравнительный анализ со смежными обязательствами. При этом речь идет об определении каждого из сопоставляемых (сравниваемых) явлений в целях отыскания общего и специфического. Это обусловлено тем, «что сравниваться, сопоставляться (в научном смысле слова) могут только явления однопорядковые»^⁷.

Нормативно-правовые предписания, регулирующие отношения по возмещению ущерба, понесенного гестором вследствие совершения действий в интересе доминуса, по своему предметно-функциональному назначению относятся к гражданскому праву (ст. 8 ГК РФ) и образуют самостоятельный институт, предписания которого сосредоточены исключительно в гл. 50 ГК РФ. Возникающие на их основе правоотношения отражают в себе как материальные, так и юридические черты отрасли гражданского права, т. е. предмет регулирования и свойственный ему метод регламентации.

Социальные связи между гестором и доминусом по возмещению реального ущерба, понесенного гестором в связи с совершением действий по предотвращению вреда личности или имуществу доминуса без его поручения, приводят к формированию своеобразных имущественных отношений, которые реализуются в индивидуальной специфической форме правового опосредования – правоотношении, являющемся юридической формой общественного отношения, складывающемся из основанных на законе мер возможного (субъективных прав) и мер должного (субъективных обязанностей) поведения его участников.

В силу того, что указанные лица не состояли в какой-либо правовой связи, основанной на предварительном соглашении, требование гестора по возмещению реального ущерба представляет собой притязание о выплате денежной суммы, адресованное конкретному лицу – доминусу, которое реализуется в форме относительного обязательства. При этом оно является не просто имущественным, но и денежным, что предполагает распространение на него положений о денежных обязательствах, в том числе предписаний ст. 395 ГК РФ.

Однако в цивилистике дискуссионным является вопрос о том, к какому виду (регулятивному или охранительному) относится обязательство из действий в чужом интересе без поручения.

Одни ученые полагают, что указанное обязательство обладает двойственной природой: оно может быть как договорным, так и внедоговорным (А. П. Сергеев, Д. Г. Лавров, Л. В. Домникова^¹). С приведенными суждениями нельзя согласиться по следующим соображениям. Во-первых, ни доктрина, ни отечественное гражданское право не оперируют обязательствами с двойственной природой, таковых просто не существует. Во-вторых, никакой трансформации одного обязательства в другое здесь не происходит. Дело в том, что в соответствии со смыслом ст. 982 ГК РФ договорное обязательство из действий гестора может возникнуть лишь на будущее время, т. е. после одобрения доминусом этих действий, так как законодатель не придает обратной силы одобрению. Если же доминус не одобряет действий гестора, то возникает обязательство из действий в чужом интересе без поручения. Следовательно, применительно к той или иной ситуации могут возникнуть и то, и другое обязательство либо только рассматриваемое.

Другие данное обязательство относят к квазидоговорным или квазиделиктным правоотношениям (Д. А. Балыкин, Е. Н. Егорова). Подобный вывод вызывает сомнение. Во-первых, на сегодня такого деления обязательств ни российское гражданское право, ни отечественная цивилистика не признает. Во-вторых, если даже авторы придерживались деления обязательств на отдельные виды по основанию их возникновения в римском праве, то и в этом случае действия лица по предотвращению вреда личности или его имуществу не относятся к квазиделиктным обязательствам. Ибо таковые, также как и деликтные, возникали, по мысли римских юристов, вследствие противоправных действий^¹. Между тем действия гестора в интересе доминуса по своему характеру являются правомерными, и возникающие в силу этого обязательства римской юриспруденцией относились к квазиконтрактам^². Следовательно, в результате действий в чужом интересе без поручения возникает не два разнородных обязательства, а одно – обязательство из действий в чужом интересе без поручения. Наконец, в-третьих, расположение норм об отдельных обязательствах в том или ином нормативном акте, в том числе в ГК РФ, не предопределяет их действительного места в системе обязательств, поскольку законодатель не столько принимает во внимание теоретические положения относительно того или иного правового явления, сколько руководствуется потребностями правоприменения норм.

Третьи считают, что оно примыкает к группе обязательств, возникающих из односторонних действий (О. С. Иоффе, Е. А. Суханов). С данным мнением можно согласиться лишь в части того, что для возникновения обязательств из действий в чужом интересе без поручения решающую роль играет воля одного человека – гестора. Но сущность самих обязательств в корне отличается друг от друга. Как известно, основаниями возникновения обязательств из публичного обещания награды, публичного конкурса являются односторонне-управомочивающие сделки^³, которые, как правило, порождают обязанность только у лица, совершившего сделку (п. 1 ст. 1055, п. 1 ст. 1057 ГК РФ). Вследствие этих сделок «субъект может, – как отмечает Б. Б. Черепахин, – предоставить другому право, возложив правовую обязанность на себя»^⁴. Другим видом односторонних сделок являются односторонне-обязывающие сделки. Они отличаются от первых тем, что «являются “чистыми” юридическим фактами: они не регламентируют содержания прав и обязанностей, а только в соответствии с нормами объективного права являются основаниями, влияющими на изменение или прекращение правоотношений», – замечает С. С. Алексеев^¹. Вместе с тем он подчеркивает, что «перед нами область гражданских правоотношений (имеется в виду односторонне-обязывающие сделки. – Н. С.), участники которых по своему исходному положению лишены возможности своими односторонними действиями возлагать на других лиц какие-либо юридические обязанности или иным образом воздействовать на их правовое положение, вторгаться в чужую правовую сферу». Поэтому необходимы специальные юридические основания формирования односторонне-обязывающих сделок. По мнению Б. Б. Черепахина, «чтобы кто-либо мог своей односторонней волей произвести правовые изменения, связывающие другое лицо… необходимо обладать особым правомочием, основанным на правовой норме или же на правоотношении, в котором субъект одностороннего волеизъявления уже состоит с лицом, по отношению к которому он вправе осуществлять свою одностороннюю волю»^². Относя указанные сделки к числу вспомогательных, С. С. Алексеев^³ соглашается с Е. А. Флейшиц в том, что «вспомогательные сделки всегда совершаются для реализации другого, уже ранее существующего между сторонами правоотношения, для исполнения обязательств, возникающих из заказа, из административного акта, из заранее совершенной сделки»^⁴. Очевидно, автор в данном случае имеет в виду, что такие односторонне-обязывающие сделки, основанные на секундарных правомочиях^⁵, влияют на изменение или прекращение существующего правоотношения^⁶. Однако С. С. Алексеев к вспомогательным односторонне-обязывающим сделкам относит и сделки, основывающиеся на правообразовательных правомочиях, которые «существуют в области формирования обязательственных и иных гражданско-правовых отношений»^¹. По его мнению, такое особое правомочие «характеризует правовые возможности лица на начальной стадии развития субъективного права». Приводя пример акцепта и оферты, автор приходит к выводу, что, «затрагивая отношения по организации заключения гражданско-правового договора, они (имеются в виду акцепт и оферта. – Н. С.) существуют лишь до тех пор, пока последний не заключен. А как только гражданско-правовой договор заключен, односторонние сделки, связанные с его заключением и потому имеющие относительно самостоятельное значение, оказываются поглощенными договором»^². Тем не менее, деятельность в чужом интересе без поручения, по мнению Б. Б. Черепахина, представляет собой один из видов односторонне-обязывающих сделок «с непосредственным воздействием на правовую сферу других лиц, которое проявляется в возложении на другое лицо определенной положительной обязанности»^³.

Но вряд ли действия в чужом интересе без поручения можно относить к односторонне-обязывающим сделкам, так как действия гестора не могут исходить ни из закона, ни, тем более, из договора (ст. 980 ГК РФ). Таким образом, negotiorum gestio ничего общего с обязательствами из односторонних сделок не имеют. Действия в чужом интересе без поручения – это самостоятельный правообразующий^⁴ юридический факт, относящийся к юридическим поступкам. Данные действия изначально направляются для предотвращения вреда личности или имущества доминуса, исполнения его обязательства или в его иных непротивоправных интересах, а не на установление правоотношения, хотя закон и связывает с их совершением определенные правовые последствия. Но они порождают рассматриваемые обязательства лишь в том случае, если в результате совершенных действий у гестора возникнет ущерб и доминус не одобрит данные действия, ибо при одобрении в отношении сторон применяются правила о договоре поручения или ином договоре, соответствующем характеру предпринятых действий.

По мнению К. В. Карпова, обязательства из действий в чужом интересе без поручения относятся к разряду регулятивно-охранительных. Свою позицию он аргументирует тем, что это «обусловлено фактическим и юридическим характером действий гестора. Так как, с одной стороны, заключение сделки в чужом интересе направлено на перераспределение материальных благ и опосредует нормальное функционирование экономических отношений, с другой – совершение действий фактического характера направлено на предотвращение вреда, что указывает на охранительную функцию»^¹. Однако определение места рассматриваемых обязательств в системе обязательств не может осуществляться по направленности действий гестора, так как они являются одним из фактов юридического состава, влекущего возникновение рассматриваемых обязательств. К тому же автор, по сути, отождествляет правовые формы отношений, формирующиеся между гестором и доминусом по поводу заключения сделки и складывающиеся между доминусом и третьим лицом в силу данной сделки.

Возникновение обязательства из действий в чужом интересе без поручения не связано с наличием каких-либо договорных отношений между гестором и доминусом и осуществление таких действий не входит в обязанности последнего (ст. 980 ГК РФ), что говорит о внедоговорной его природе. Далее, поскольку рассматриваемое обязательство обеспечивает защиту имущественных прав гестора в пределах реального ущерба, возникновение которого обусловлено его действиями в интересе доминуса без поручения (ст. 984 ГК РФ), постольку оно относится к категории охранительных обязательств. В этой связи заслуживает поддержки точка зрения Е. П. Чорновола, согласно которой указанные обязательства относятся к категории внедоговорных охранительных обязательств^².

Т. И. Илларионова структуру гражданско-правовой охранительной системы рассматривает через «совокупность особых мер», которые подразделяет по основным целевым установкам на два больших комплекса: 1) меры защиты пресекательного, эквивалентно-компенсационного, восстановительного и обеспечительного действия; 2) меры ответственности, объединенные по единому признаку направленности на поражение правовых возможностей правонарушителя (пресекательно-поражающие, штрафные и компенсационные)^³.

Меры защиты тем и отличаются от мер ответственности, что основанием последних могут быть только виновные действия правонарушителя. Как утверждает О. А. Красавчиков, «…если нет вины, то нет и ответственности»^⁴. А меры защиты, как верно полагает Д. А. Ушивцева, «могут применяться как реакция на объективно-противоправные действия, а также быть следствием правомерных действий или событий»^⁵. По мнению Я. Н. Шевченко, «меры ответственности носят строго личный, персонифицируемый характер, в то время как меры защиты могут быть применены и в отношении субъекта, который не является непосредственным причинителем вреда»^¹.

С точки зрения юридической природы исследуемые обязательства есть правовая форма реализации мер защиты. На данный факт указывал И. Б. Новицкий: «Этот институт (имеется в виду институт деятельности в интересе другого лица без его поручения. – Н. С.), представляющий собой разновидность внедоговорных обязательств, поощряет и защищает проявление одним лицом заботы о другом лице, несмотря на отсутствие юридической обязанности первого заботиться о делах другого»^².

По мнению Д. Н. Кархалева, «особенность мер защиты состоит в том, что они направлены на восстановление имущественных или неимущественных прав в том виде и объеме, как оно существовало до нарушения в регулятивном правоотношении… Для мер защиты не характерно имущественное наказание, которое лежит в сфере гражданско-правовой ответственности, поэтому последствия реализации данных мер нельзя именовать негативными или отрицательными, т. к. лицо несет обычные “расходы” в силу эквивалентности товарно-денежных отношений»^³. Доминус несет не наказание, а обычные «расходы» в силу эквивалентности правоотношения, возникающего между ним и гестором из действий последнего в его интересе.

Однако с точки зрения функций гражданского права в целом охранительные правоотношения, как справедливо отмечает С. С. Алексеев, являются вторым слоем правовых связей, они «не могут рассматриваться как абсолютно самостоятельные обязательства – самостоятельные в том же самом смысле, что и договорные обязательственные отношения, опосредствующие нормальные хозяйственные связи…»^⁴ В отличие от договорных обязательств, проводящих все функции правового регулирования, внедоговорные обязательства воплощают лишь некоторые из таких функций, среди которых основное значение принадлежит правоохранительной^⁵. «Поэтому самостоятельность охранительных обязательств носит, – по словам О. Е. Чорновол, – относительный характер, т. к. их стороны еще до появления основания возникновения этих обязательств состоят в абсолютных правоотношениях по линии субъективных вещных и личных прав, которые составляют первый слой правовых связей»^¹. Но поскольку гестор вследствие совершения действий в интересе доминуса умаляет свои абсолютные субъективные права, постольку это порождает правовую связь притязания гестора к доминусу, реализуемую в охранительном обязательстве. Данное индивидуализированное правоотношение, возникшее впервые, следует квалифицировать как самостоятельное обязательство вследствие действий в чужом интересе без поручения.

С учетом изложенного дефиницию рассматриваемого обязательства можно сформулировать следующим образом.

Blog

Уральская академия государственной службы Актуальные проблемы частного права