Уральская академия государственной службы Актуальные проблемы частного права

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

Головизнин А. В., кандидат юридических наук

Пушкарев А. Л., преподаватель (УрЮИ МВД России)

Особенности правового регулирования
оборота оружия, имеющего культурную ценность

Действующее право России не дает легального определения оружия, имеющего культурную ценность. Однако очевидно существование таких экземпляров оружия, которые наравне со своими прямыми (убойно-разрушающими свойствами) обладают еще и общепризнанной научной, религиозной, художественной или исторической значимостью.

Для того чтобы определить, что собой представляет оружие, имеющее культурную ценность, необходимо рассмотреть два понятия: «оружие» и «культурная ценность».

Под оружием понимаются устройства и предметы, конструктивно предназначенные для поражения живой или иной цели, не имеющие хозяйственно-бытового назначения, являющиеся специфическими источниками повышенной опасности, исправные и годные к использованию по назначению или если их возможно привести в пригодное состояние^¹. Культурология видит в оружии «искусственное орудие (артефакт), выступающее закономерным результатом развития общей культуры человечества, и имеющее своей целью нанесение поражения, причинения вреда в обороне или наступлении… оружие является мощным средством трансляции социокультурного опыта предшествующих поколений. В нем отражается не только степень развитости материального производства, но и уровень развития духовной сферы предыдущих и настоящих цивилизаций»^².

Таким образом, для оружия характерно выполнение специфической функции уничтожения или повреждения целей в широком смысле этого слова, облегчение работы по борьбе с чем-либо путем использования самых разнообразных поражающих свойств природы.

В соответствии со ст. 1 Федерального закона от 13.12.1996 № 150-ФЗ «Об оружии»^³ (далее – Закон об оружии), оружие определяется как устройства и предметы, конструктивно предназначенные для поражения живой или иной цели, подачи сигналов. Вместе с тем при отнесении оружия к культурным ценностям оно должно обладать и другими свойствами, нежели поражение живой или иной цели. В частности, оружие должно удовлетворять духовные потребности его обладателя в силу своей культурной ценности.

Под культурными ценностями следует понимать особо значимые для общества результаты деятельности человека или эволюции природы, выраженные в объективированной форме, которые воплощены в уникальных объектах истории, науки, искусства, религии и направлены на удовлетворение духовных потребностей человека^⁴. Укажем на основные признаки культурных ценностей:

1) культурным ценностям присуща двойственная природа: с одной стороны – это объективированная форма, которая является материальным выражением духовного содержания, а с другой – это сама духовная сущность;

2) культурные ценности направлены на удовлетворение духовных потребностей человека;

3) культурные ценности воплощены в объектах истории, науки, искусства, религии;

3) культурные ценности являются как результатом деятельности человека, так и результатом эволюции природы, тесно связанным с деятельностью человека;

4) уникальность культурных ценностей;

5) особая значимость для общества культурных ценностей (историческая, научная, художественная, религиозная).

Справедливости ради следует отметить, что попытка законодательного закрепления дефиниции оружия, имеющего культурную ценность, имела место, но не увенчалась успехом. В частности, в Постановлении Государственной Думы Федерального Собрания РФ от 01.11.2002 № 3267-III ГД «О проекте федерального закона № 162784-3 «О внесении изменений и дополнений в федеральный закон “Об оружии”»^¹ к оружию, имеющему культурную ценность, отнесено оружие, обладающее по своим параметрам и характеристикам научной, исторической или художественной ценностью, предназначенное для исследования, хранения, коллекционирования, экспонирования, использования и иной реализации юридическими лицами своих уставных задач и удовлетворения гражданами своих культурных потребностей, а также оружие, включенное в состав Музейного фонда Российской Федерации. Представляется, что данная дефиниция не совсем удачна, поскольку в ней не определены основные признаки оружия и культурных ценностей и, как следствие, определение является размытым и нечетким. Далее идет перечисление видов оружия, имеющего культурную ценность:

1) антикварное оружие:

огнестрельное гладкоствольное и нарезное дульнозарядное и казнозарядное оружие с фитильной, колесцовой, кремневой, капсюльной или иной системой воспламенения заряда, изготовленное до 1891 года, а также основные части такого огнестрельного оружия;

метательное, пневматическое и холодное оружие, изготовленное более 50 лет назад, за исключением изготовленных после 1947 года штыков и штык-ножей к огнестрельному оружию;

2) мемориальное оружие: оружие, в том числе антикварное, непосредственно относящееся к жизни и деятельности выдающихся личностей, видных государственных, политических и общественных деятелей или связанное с историческими событиями в жизни общества, в развитии науки и техники;

3) авторское художественное оружие: созданное автором либо группой авторов, до пяти одинаковых экземпляров включительно, метательное и холодное оружие, внешний вид или отделка которого представляет высокую культурную ценность как произведение художественного творчества и декоративно-прикладного искусства;

4) художественно оформленное оружие: экземпляры произведенного оружия, внешний вид или отделка которого представляет культурную ценность как произведение художественного творчества и декоративно-прикладного искусства;

5) к оружию, имеющему культурную ценность, относятся также:

копии антикварного оружия: оружие, изготовленное по оригиналу либо чертежам образца антикварного оружия при условии точного или масштабного воспроизведения его конструкции, внешнего вида и художественной отделки, не включающие подлинные части антикварного или иных видов оружия;

реплики антикварного оружия: оружие, изготовленное по оригиналу, чертежам либо описанию образца антикварного оружия с творческим варьированием конструкции, внешнего вида или художественной отделки, представляющее культурную ценность как образец художественного творчества и декоративно-прикладного искусства.

Данные виды оружия, имеющего культурную ценность, вызывают обоснованные вопросы. К примеру, допустимо ли отнесение любого холодного оружия к культурным ценностям, если оно было изготовлено более 50 лет назад? Думается, что нет. Или: можно ли относить художественно оформленное оружие к культурным ценностям, если оно не представляет особой значимости для общества? Представляется, что в данном случае также надо дать отрицательный ответ. Поэтому стоит признать положительным тот факт, что данные поправки не были внесены в Закон об оружии, что могло привести к признанию многих экземпляров оружия культурными ценностями, которые фактически таковыми и не являются.

Любая дефиниция должна содержать следующие элементы: 1) определяемое понятие (то, что определяется); 2) предикат (то, что говорится об определяемом понятии); 3) родовой признак (качество, присущее ряду родственных предметов и явлений); 4) видовое отличие (качество, присущее только определяемому понятию)^¹. Чтобы оружие признавалось имеющим культурно-историческую ценность, оно должно соответствовать указанным выше признакам культурных ценностей. Исходя из сказанного, можно привести следующее определение оружия, имеющего культурную ценность: это устройства и предметы, которые изначально были конструктивно предназначены для поражения живой или иной цели, подачи сигналов, но в силу своей уникальности, обладают особой исторической, научной, художественной или религиозной значимостью для общества и направлены на удовлетворение духовных потребностей человека. Представляется, что такая правовая дефиниция оружия, имеющего культурную ценность, отражает сущность, природу и признаки данного объекта и должна найти закрепление в законодательстве.

Но самый принципиальный вопрос, который надо решить, следующий: целесообразно ли нормы, регулирующие оборот оружия, имеющего культурную ценность, включать в законодательство об оружии? В подавляющем большинстве литературных источников обосновывается именно данная позиция. Причина этого кроется в особенностях научного исследования, так как данные проблемы затрагивают ученые, которые исследуют оборот оружия.

Однако законодательство об оружии не содержит ни слова о том, что оружие, имеющее культурную ценность, подчиняется режиму гражданского, служебного или боевого ручного стрелкового и холодного оружия. Напротив, в п. 1 Правил оборота гражданского и служебного оружия и патронов к нему на территории Российской Федерации, утвержденных Постановлением Правительства РФ № 814 от 21.07.98^¹ говорится: «настоящие Правила не распространяются на оборот оружия, имеющего культурную ценность». Иных специальных правил оборота такого оружия пока не существует.

Таким образом, анализ действующего законодательства показывает, что по всем формальным критериям на оборот оружия, имеющего культурную ценность, должны распространяться только нормы законодательства о культурных ценностях. Юридическая практика в некоторых случаях идет по этому же пути. Наглядной иллюстрацией служит пример из судебной практики, приводимый на страницах юридической литературы. В Бабушкинском райсуде г. Москвы слушалось дело известного коллекционера реликвий царской России 70-летнего участника Великой Отечественной войны Марата Парая, обвинявшегося в незаконном хранении шести антикварных пистолетов: морского «Кольта» образца 1851 г., револьвера Галана образца 1868 г., револьвера «Смит-Вессон» 1872 г., дульнозарядного и двуствольного капсюльного пистолетов, а также револьвера «Лефоше». Коллекционеру ни много ни мало предъявили обвинение по ст. 218 УК РФ «Незаконное хранение оружия». В течение 5 лет следователи ГУВД Москвы делали все возможное, чтобы отправить Парая за решетку, однако судебная экспертиза признала, что изъятые у него пистолеты непригодны для стрельбы без дополнительных приспособлений, а значит, не являются оружием в собственном смысле слова. В оправдательном приговоре суд указал, что из антикварного оружия Парая никто не стрелял и сам он никогда не пытался довести его до пригодного к стрельбе состояния^².

Представляется, что данное решение правильное, поскольку оружие, имеющее культурную ценность, предназначено для удовлетворения духовных потребностей лица. Главная же цель приобретения любого иного оружия – это возможность использовать его для поражения живой или иной цели, подачи сигналов. Именно данный критерий должен учитываться при установлении различного правового режима для обычного оружия и оружия, имеющего культурную ценность.

Вместе с тем следует обратить внимание на тот факт, что хотя оружие, имеющее культурную ценность, направлено на удовлетворение духовных потребностей, все-таки оно может быть использовано по своему утилитарному назначению. Так как владелец оружия, представляющего культурную ценность, может оказаться в состоянии необходимой обороны и, несмотря на художественную, историческую, научную или религиозную значимость, использовать его для самообороны. Таким образом, оружие, имеющее культурную ценность, явно отличается от других культурных ценностей повышенной опасностью – возможностью поражения живой или иной цели. Однако действующее законодательство не дает прямого ответа на вопрос о возможности использования в этом случае оружия, имеющего культурную ценность. При этом нет и прямого запрета.

Из всего сказанного возникает обоснованный вопрос: следует ли для оборота оружия как разновидности культурных ценностей устанавливать особый правовой режим? Думается, что да, поскольку оружие, имеющее культурную ценность, обладает двойственной природой: оружие и культурная ценность, что предполагает установление в отношении него двух правовых режимов. Вместе с тем не требуется распространения на оружие, имеющее культурную ценность, двойного правового режима, поскольку это приведет к противоречиям и конкуренции между двумя правовыми режимами. Из этой ситуации возможны несколько выходов. Во-первых, принять нормативно-правовой акт, регулирующий оборот оружия, имеющего культурную ценность. Во-вторых, предусмотреть в законодательстве о культурных ценностях несколько норм, устанавливающих особенности правового режима оружия, имеющего культурную ценность. И, в-третьих, закрепить в законодательстве об оружии положения, регламентирующие оборот оружия, имеющего культурную ценность.

Думается, что специальные нормы следует предусмотреть не в законодательстве об оружии, как предлагается в большинстве случаев^¹, а в законодательстве о культурных ценностях, поскольку оружие, имеющее культурную ценность, исходя из своего основного назначения – это разновидность культурных ценностей, а не оружия. Поэтому функции контроля за оборотом оружия, имеющего культурную ценность, должны быть возложены в первую очередь на Росохранкультуры, а не на органы внутренних дел.

Данное предложение обусловлено потребностями практики, поскольку огромный ущерб обществу уже нанесла насаждаемая органами внутренних дел практика сверления и распиливания оружия в музеях. В результате пострадали многие уникальные образцы: просверлен личный маузер И. В. Сталина, наградной художественно оформленный пистолет его телохранителя «От Верховного главнокомандующего» и др. В музее Победы все огнестрельное оружие было подвергнуто такой же варварской «доработке», даже стволы пушек и танковых орудий расфрезированы. В Центральном музее Вооруженных Сил та же картина. Эти варварские акции, полностью нарушающие законодательство о музеях, совершаются местными представителями органов внутренних дел, которые уважают лишь ведомственные инструкции и указания, а вопросы сохранения культурного достояния, как правило, не вызывают у них сочувствия и понимания. Обширные полномочия и власть позволяют милиции на местах диктовать свои требования музеям. Минкультуры России, получив тревожный сигнал, успевает, как правило, вмешаться уже после того, как органы внутренних дел «выполнили свой долг» в отношении музейных экспонатов^¹.

Думается, что нельзя полностью отстранять органы внутренних дел от контроля над оборотом оружия, имеющего культурную ценность, так как все-таки данные объекты в силу своих свойств могут представлять опасность для окружающих. Вместе с тем основные функции должны быть сосредоточены у Росохранкультуры, а не у органов внутренних дел.

И в заключение хотелось бы отметить, что в настоящее время нет единого регулирующего нормативно-правового акта, который систематизировал бы законодательство о культурных ценностях. Поэтому возникла необходимость в принятии такого закона, одна из глав которого должна быть посвящена обороту оружия, имеющего культурную ценность. Принятие закона, регулирующего оборот культурных ценностей, устранит существующие в настоящее время пробелы и коллизии, препятствующие формированию цивилизованного рынка культурных ценностей в нашей стране и, наконец, определит правовой режим оружия, имеющего культурную ценность.

Носкова Ю. Б.,
кандидат юридических наук, доцент (УрЮИ МВД России)

Становление и развитие представительства

В настоящее время представительство является достаточно развитым юридическим явлением. Однако вопрос о зарождении представительства в цивилистике является спорным. Среди ученых существуют две точки зрения на этот счет. Одни полагают, что представительство было разработано римским правом^¹, другие считают, что оно является порождением права «новых народов»^².

Известно, что в эпоху цивильного права безоговорочно действовал принцип личного заключения договора, если лицо не участвовало в установлении обязательственного правоотношения, то и действие обязательства на это лицо не распространялось. С расширением Римского государства, ростом торговли личное участие лица в договорных отношениях становилось невозможным; необходимость в институте представительства была налицо. Но и тогда римское право не стало отходить от своих формальных традиций. Поэтому представительства с непосредственным переходом прав и обязанностей на представляемое лицо в римском праве не существовало.

Общеизвестно, что одним из оснований возникновения представительства в континентальной Европе является договор поручения, где поверенный выступает от имени доверителя. В римском же праве договор поручения (mandatum) предусматривал, что лицо действует за счет другого, но от своего имени. Права и обязанности мандатарий передавал манданту с помощью цессии^³. Как видим, налицо так называемое «косвенное представительство»^⁴. Прямого, непосредственного представительства договор поручения в римском праве не порождал.

Исключением из общего правила о недопустимости прямого, непосредственного представительства являлись отношения между подвластными и домовладыкой. В данном случае возникало «вынужденное представительство» в лице подвластных в пользу paterfamilias (Gai. 2.86.87)^⁵. Необходимо отметить, что «вынужденное представительство» хотя и носило в себе формальные признаки прямого представительства, не всегда было им в строгом смысле слова: рабы и подвластные лица приобретали права paterfamilias даже тогда, когда заключали сделки от своего имени. Лица чужого права (alieni juris) и рабы согласно предписаниям закона могли заключать сделки только по приобретению прав или имущества для paterfamilias. Соответственно, быть представителями для приобретения обязательств для paterfamilias лица чужого права не могли. По обязательствам лица чужого права отвечали самостоятельно. Поэтому представительством, пожалуй, можно считать только отношения, по которым лица чужого права и рабы приобретали права, выступая от имени домовладыки.

Существует и другая точка зрения на этот счет. Так, В. М. Хвостов считал, что при таких отношениях нет представительства в техническом смысле: подвластные приобретают права для домовладыки независимо от того, имели ли они при заключении сделок намерение действовать за счет и в интересах домовладыки; точно так же домовладыка приобретает право из сделок, заключенных подвластными независимо от того, хотел ли он приобрести эти права и знал ли он о заключенных сделках^¹. И. Б. Новицкий, разделяя точку зрения В. М. Хвостова, отмечает, что права по заключаемым лицами чужого права договорам приобретались домовладыкой независимо от того, была ли направлена на такое последствие воля подвластного, тогда как необходимым условием представительства является воля представителя заключить договор от имени и за счет представляемого^². Конечно, с И. Б. Новицким можно согласиться в том, что представительства в современном его понимании в отношениях между подвластными и домовладыкой не было. Но как было сказано выше, имеются основания выделить его формальные признаки: выступление подвластных лиц от имени и за счет домовладыки.

Строгие правила римского цивильного права ограничивали возможность существования представительства для подвластных лиц, что вызывало определенные практические неудобства. Такая позиция римского права тормозила развитие экономической деятельности Римского государства. Подвластные не могли заключать для домовладыки обременительные сделки. Развитие товарооборота требовало новых форм его опосредования. Для этого римские преторы ввели особые иски – actiones adiectitiae qualitatis (иски против paterfamilias по сделкам, которые с его одобрения заключили лица alieni juris или рабы). Адъективные иски предоставлялись кредиторам, с помощью которых они могли выдвинуть против paterfamilias требования, возникшие на основании договора, заключенного с лицами чужого права или рабами, если домовладыка доверил или свободное управление какой-либо частью своего имущества, или заключение конкретной сделки. К адъективным искам относились: actio de peculio, actio de in rem venso, actio exercitoria, actio institoria, actio quod jussuu.

Actio de peculio – иск для защиты кредиторов по поводу сделок, заключенных с лицами лица чужого права или с рабами, которым домовладыка доверил управление отдельной имущественной массой. В этом случае домовладыка был ответственен по обязательствам, которые возникли при управлении пекулиумом на величину стоимости отдельного имущества. Все, что было приобретено подвластными для домовладыки считалось его собственностью. Actio de in rem verso – иск для защиты кредиторов, которые вступили в отношения с подвластными лицами, целью которых было возложение на себя обязательств в пользу домовладыки, не входящих в управление пекулиумом. В этом случае домовладыка отвечал по обязательствам на столько, на сколько было увеличено его имущество. Оба эти иска основаны на идее обогащения домовладыки и никакого отношения к институту прямого представительства не имели^¹.

В соответствии с другими адъективными исками домовладыка обязан был выплачивать полную сумму долгов кредиторам за лиц чужого права или рабов. Actio exercitoria существовала для защиты кредиторов при сделках, заключенных с лицами чужого права или с рабами, которым домовладыка доверил управление каким-нибудь кораблем, или заключение каких-либо сделок, связанных с мореплаванием и морской торговлей. Домовладыка как собственник кораблей отвечал по обязательствам. Actio institoria служила для установления безоговорочной ответственности домовладыки. Инститор – это лицо, которое по указанию и от имени домовладыки осуществляло ведение ремесленного, торгового, банковского или какого-либо другого дела (Gai. 4,71)^². С помощью actio quod jussue кредиторы осуществляли свою защиту, если они вступили в отношения с лицами лица чужого права или рабами на основании тех конкретных полномочий, которые предоставил этим лицам домовладыка для достижения определенной конкретной сделки (Gai 4,70).

В этих трех исках домовладыка выражал свою волю в отношении целого ряда сделок (actiones exercitoria; institoria) или конкретного определенного случая (actio quod jussu). Третьи лица, вступая в отношения с подвластными имели в виду домовладыку. На совершение сделок у подвластных было согласие домовладыки. Суть этих исков заключалась в том, что претор устанавливал дополнительную ответственность домовладыки, давая указанные иски против последнего. Претор действовал по праву справедливости, на самом же деле по всем сделкам, заключенным подвластными, домовладыка оставался вне ответственности перед кредиторами. Поэтому нельзя думать, что адъективные иски преторского права были прямо рассчитаны на возникновение представительства. Эти иски лишь окольными путями дали возможность удовлетворить требования, выставленные римской гражданской жизнью. Actiones adiectitiae qualitalis стоят вне сферы представительства: эти иски действовали и против тех лиц, которые совершали сделки в качестве косвенных представителей (инститоров). Кроме этого, они всегда предполагали обязательственное отношение между представителями, контрагентами договоров и лицами, за счет которых совершались договоры^³. Адъективные иски предполагали, что перед кредитором стояли два должника: сам контрагент (подвластное лицо) и домовладыка, в пользу которого действовало подвластное лицо. Думается, что в случае применения преторских исков actiones adjectitiae qualitatis отношения представительства не возникали, здесь можно говорить лишь о множестве субъектов обязательства. Эти иски давали возможность заключать договоры на чужое имя в своеобразном значении этого слова, то есть своим именем, но с привлечением домовладыки в контрагенты сделки, если возникал адъективный иск, ответственными лицами всегда являлись «представители» и «представляемое лицо», а управомоченным считался только «представитель». Возникнув поначалу для удовлетворения потребностей подвластных и господствующих лиц, в дальнейшем преторские иски применялись и к свободному населению Рима. Однако своей сути они не изменили, так как представитель оставался лицом обязанным, контрагентом договора, но уже не единственным, а корреальным.

Таким образом, есть основания полагать, что некоторые из адъективных исков (actiones exercitoria institoria) составляют определенный момент в развитии идеи представительства, но тем не менее, по своей форме они не отличаются признаками прямого представительства^¹. Применительно к адъективным искам отсутствует такой признак непосредственного представительства, как «распределение свойств субъекта и контрагента по сделке между двумя различными людьми»^².

Следующим этапом развития представительства можно считать появление преторских исков utilis actio. Оставляя представителя лично управомоченным, представляемому при определенных условиях давались utilis actio против контрагента без предварительной cessio этого иска со стороны представителя.

Исключением из общего принципа недопущения прямого, непосредственного представительства в римском праве, по мнению многих ученых (Букха, Виндшеид, Нерсесов, Хвостов) является также приобретение владения и собственности способами, которые основаны на владении (occupatio, traditio, давностное владение). Виндшеид, например, указывал на то, что представители не являются только органами для осуществления фактической власти над вещью, а еще и заменяют представляемого при осуществлении внутреннего момента в акте приобретения владения^³. Приобретение владения через постороннего предполагало, что: а) последний подчинил вещь своему господству; б) имел намерение приобрести владение для другого лица; в) этим другим лицом была изъявлена воля приобрести владение через постороннее лицо. Выражение воли могло предшествовать владению в виде поручения приобрести владение или следовать за ним в виде одобрения^⁴.

В классическую эпоху римского права юристы указывали на принадлежность вышеперечисленных условий у управляющего, прокуратора и опекуна при опеке. Причем приобретение владения посторонним лицом было возможно только от имени постороннего лица непосредственно для другого. Существует и другая точка зрения, которая отрицает возможность приобретения владения через представителя. Например, Бринц^¹ не признавал приобретение владения через представителя, основывая свое мнение на отрывке из сентенции Павла (R. S. L. V. Т. 2 параграф 1), где указано: тот, кто приобретает владение через представителя, должен лично осуществить важнейший момент в акте приобретения. На этом же основании Иеринг^² указывал, что представительство в этом случае образует не самостоятельное значение, а дополнительное – в форме фактического значения. Кунц^³ же обращал внимание на то, что представительство не теряет своего юридического характера, но посредствующее лицо выступает в качестве нунциа (вестника). Скорее всего, в приведенном отрывке указан случай, когда лицо самостоятельно приобретает владение, а посредствующее лицо выступает не как представитель, а как фактический посредник.

Следующим исключением допущения представительства римским правом являлось приобретение обязательственных прав, которые устанавливались через перенос владения и собственности. К ним относится договор займа (mutuum). По утверждению В. М. Хвостова, если кто-либо давал деньги взаймы от имени другого, то последний приобретал иск из заключаемого представителем договора займа (L. 9, § 8, D. 12.1, 22, § 4, D. 12.1)^⁴.Немецкие ученые Шерль^⁵ и Иеринг^⁶ придерживались другого мнения, указывая на то, что при заключении договора займа деятельность представителя носит фактический характер, а не юридический. Они пришли к выводу, что лицо, выступающее от имени другого при заключении договора займа, является не представителем, осуществляющим юридические действия, а лишь фактическим пособником – нунцием. Заключение договора займа подразделяется на два основных момента: а) момент его действительного заключения, который осуществляют сами контрагенты сделки; б) момент передачи вещи. По мнению Шерля и Иеринга, лицо, выступающее от имени другого, осуществляет лишь передачу вещи. С этим мнением трудно согласиться.

Общеизвестно, что договор займа относится к реальным договорам. Всякий реальный договор предполагает выражение воли и действия (передачу имущества) как единый акт. Поэтому представитель заменил займодавца в договоре займа не только в момент передачи вещи, но и в момент соглашения, так как они представляют собой единый юридический акт. Поэтому можно признать, что римское право допускало представительство при заключении договора займа.

Спорным является исключение о существовании представительства в римском праве при вступлении в наследство.

Такие известные исследователи, как Пухта, Вангеров и Букха^¹, считают, что представительство в римском праве существовало в отношениях наследодателя и наследников, из которых первый в отношении третьих лиц является представителем своих наследников, заключая (активно и пассивно) обязательства. Другого мнения придерживались Бринц и Шерль^². Наследодатель, по их мнению, заключает обязательства на свое имя и условно передает их своим наследникам. Наследодатель действует от своего имени, поэтому не он является представителем, а его наследники становятся его представителями, исполняя его обязательства. С этой точкой зрения трудно согласиться, так как права и обязанности переходят на наследника в силу универсального правопреемства. А. А. Евецкий был прав, указывая на то, что в данном случае имеет место продолжение личности наследодателя, а не его представительство^³. Кроме того, представительство возможно только между живыми; в данном случае наследодатель умер, следовательно, наследники уже не могут действовать от его имени и в его интересах.

Существует и другое мнение относительно существования в римском праве непосредственного представительства. Ф. К. Савиньи считал, что римское право допускало существование прямого непосредственного представительства^⁴, используя фигуру нунция. Свою позицию он обосновывал тем, что между нунцием и представителем нет никакого различия. По его мнению, эти фигуры являлись носителями воли представляемого лица. Другим аргументом Савиньи является отрывок из дигест L. 53, D. 41, 1 (Modestinus Lib., XIVad. Q. Mucium.) В этом отрывке он усматривал категории прав, которые приобретаются либо формальным, цивильным, либо неформальным, естественным способами. Представительство же допускалось для приобретения прав естественными способами^⁵.

С точкой зрения Ф. К. Савиньи трудно согласиться, так как нунций является лишь фактическим посредником. Другой же аргумент Ф. К. Савиньи опровергается многими исследователями римского права. Мюленбрух^⁶, Руштрат и Шерль^¹ иначе толковали указанное место из дигест, указывая, что в них говорится не о двух категориях прав, а о двух видах приобретения – юридическом и фактическом. Это касается лишь владения как единственного исключения. Поэтому мнение Ф. К. Савиньи надо признать несостоятельным.

Резюмируя изложенное, можно сделать вывод о том, что римское право не содержало института прямого представительства. Исключительным частным случаем, допускающим прямое представительство, можно считать договор займа и другие случаи, связанные с приобретением обязательственных прав, которые устанавливаются через перенос владения и собственности. Общее же правило было таковым: наступление правовых последствий от определенных действий, непосредственно совершенных от имени другого лица, по римскому праву не допускалось.

Основателями идеи представительства следует считать сторонников теории естественного права, которая основывается на принципе автономии воли в договорном праве. Родоначальник естественного права нового времени Гуго Гроций указывал, что допустимо давать обещания на имя того, к кому должна быть передана вещь, право собственности в этом случае непосредственно переходит на того, на чье имя ведется дело^². Дальше своего предшественника пошел К. Вольф, который считал, что с помощью договора, заключаемого представителем в соответствии с полномочием представляемого, можно приобретать для последнего не только право, но и возлагать на него обязанности^³.

В России влияние римского права на гражданское право было минимальным. Процессы создания законодательства в Западной Европе значительно отличались от формирования российского законодательства. Поэтому институт представительства в русском праве получил самостоятельное развитие. Правда, в памятниках русского права отсутствуют какие-либо обобщения относительно института представительства. Тем не менее, уже в XIV–XV вв. в Российском государстве можно наблюдать отношения с участием представителя. Представители монастырей (игумен, староста и т. д.) совершали сделки для представляемого ими монастыря. На монастырь как на представляемое учреждение все правовые последствия непосредственно переходили с момента совершения сделок. В качестве примера можно привести купчую того времени, в которой говорится: «Се купи игумен Михайловской Лука и Василий, староста Михайловской, у Микулы у Сидорова участка половину земли… а купила, Святому Михаилу одарень… а в Микулино место и в Феклино и в его детей Рафай у купчей Сафонов»^⁴. Документ удостоверяет договор купли-продажи через представителя, где право собственности получает монастырь. Кроме того, монастырь сам становился обязанной стороной в сделке. Как видим, отношения представительства не были чужды русскому праву. Однако скудность юридической техники не обеспечили законодательного закрепления института представительства вплоть до издания Свода Законов Российской империи.

Нормы, относящиеся к представительству, содержались как в Своде Законов гражданских (ч. 1 Т. X) в главе второй «О доверенности и верующих письмах», так и в Торговом уставе в ред. 1902 г. (ч. 2 Т. XI.) в книге 1, в разделе I «О найме приказчиков и торговых поручениях». В Своде Законов гражданских теоретическая сторона представительства разработана довольно скудно. В то же время нормы Торгового Устава, касающиеся отношений представительства, противоречат нормам гражданских законов.

Свод гражданских законов не содержит понятия представительства, где были бы отражены сущностные признаки, не указано здесь и о том, что поверенный должен совершить свои действия от имени доверителя. Напротив, в ст. 33 Торгового устава содержится правило, что доверитель уполномочивает поверенного совершать сделки «на свой счет и на свое имя»^¹.

По сделке, совершенной представителем, права и обязанности возникают непосредственно в лице представляемого. Такой существенный признак, как непосредственный переход прав и обязанностей на представляемого, в ст. 2326 ч. 1 Т. Х выражен слабо: «Как и во всякой доверенности доверитель изъясняет, что он во всем, что поверенный его по доверенности сделает, ему верить, и спорить и прекословить не будет, то посему сделанное поверенным на основании данной ему доверенности, хотя бы то было и ко вреду доверителя, остается в своей силе (а)^².

Существо представительства зависит от основания его возникновения. А. Гордон указывает, что в России надо различать представительство в силу закона, по доверенности и смешанное^³. Согласно Своду Гражданских законов к законному представительству относится опека, учреждаемая над малолетними, безумными, сумасшедшими, глухонемыми, немыми и расточительными, а также представительство юридических лиц.

Что касается договорного представительства, Свода Законов гражданских не содержит явного различия между договором поручения и верящим письмом. В решении Сената (87/59) о содержании доверенности сказано, что доверенность есть юридический акт, которым веритель уполномочивает поверенного на основании предшествующего между ними соглашения на совершение известных вместо него действий по праву представительства^¹. В другом решении Сената сказано, что доверенность есть двусторонний договор, порождающий для сторон взаимные права и обязанности^². Д. И. Мейер писал, что между тем нередко у нас за отсутствием особого акта договора доверенности именно верящее письмо, легитимирующее поверенного, свидетельствующее о его полномочии стороннему лицу, частному или присутственному месту, считается за акт самого договора^³. Тут же он указывает, что верящее письмо не составляет корпуса договора и не является непосредственным свидетельством о существовании договора. Д. И. Мейер свою позицию аргументирует следующими факторами: 1) форма акта как письма – односторонняя редакция; 2) сначала заключается договор доверенности, а потом уже выдается верящее письмо; 3) верящее письмо легитимирует поверенного не только по договору, но и действующего по приказанию^⁴.

А. Гордон также отмечает, что договор доверенности необходимо отличать от верящего письма. В представительстве по доверенности внешняя сторона выражается в верящем письме, а внутренние отношения между доверителем и поверенным – в договоре доверенности. Верящее письмо – акт полномочия; суть доверенности – поручение. Полномочие указывает на право представителя представлять личность представляемого перед третьими лицами; поручение – на обязанности поверенного по отношению к доверителю^⁵. Как видим, ни закон, ни решения сената не дают однозначного разграничения понятий договора доверенности и верящего письма. Однако дореволюционные теоретики гражданского права в основном придерживались того, что верящее письмо – это односторонний акт легитимации, свидетельствующий перед третьими лицами о данном доверителем поверенному полномочий о его объеме и пределах, являющийся последствием состоявшегося соглашения^⁶.

Свод Законов гражданских имеет в виду преимущественно формальную сторону доверенности, мало уделяя внимания сущности юридических отношений, возникающих вследствие поручения. Об обязанностях поверенного сказано только то, что он не может выходить из пределов доверенности (ст. 2326 ч. 1 Т. Х). Нет никакого упоминания о значении последующего утверждения представляемым действий представителя, если он вышел за пределы полномочия.

Некоторые цивилисты указывали, что кроме названного в законе договора поручения подобные отношения могут возникать и из других оснований. Например, договор о найме корабельщика, которому дается в управление судно от лица хозяина, о найме приказчика.

Необходимо отметить, что в России наряду с традиционным представительством одновременно развивалось и торговое представительство. Торговое представительство возникает всегда по поручению, исключением являлась несостоятельность. Торговый представитель – лицо, которое совершает торговые действия на чужой счет и на чужое имя с ведома и воли того, кого представляет (ст. 24, 26, 40 Уст. Торг.)^¹. Обозначение деятельности торговых представителей в русском праве разнообразно: «отправление торговых дел или оборотов», «исполнение поручений, приказаний», «торг и управление чужими делами», «управление торговым заведением», «заведование торговлей» (ст. 16, 27, 35, 44, 177 и т. д.).

Различие между торговыми представителями зависело: а) от поручения, в силу которого они действовали; поручение обыкновенно бывает вместе с договором личного найма; семейной связью (ст. 64–66 Положения о пошлинах); б) от обстановки их деятельности – одни действуют в обстановке заведения, другие – вне его; в) от размеров их власти как пределов их уполномочия^².

Классификация торговых представителей в русском праве основана на различии обстановки их деятельности и на различии пределов их власти. По обстановке представители различаются на приказчиков и на уполномоченных (доверенных); одни действуют на обстановке и на сцене заведения, другие же действуют вне заведения. По пределам власти представители различаются на главных приказчиков и приказчиков, на уполномоченных (общей доверенностью) и поверенных (по частной доверенности)^³.

Торговый представитель, который действовал в обстановке торгового заведения, является приказчиком. Его положение имеет две стороны: внешнюю – на ней он представлял своего хозяина; внутреннюю – согласно которой он служит своему хозяину возмездно по договору личного найма. По отношению к третьим лицам приказчик является торговым представителем. Полномочие приказчика не может выходить за пределы торгового оборота представляемого им заведения. Пределы полномочия приказчиков различали их на главных приказчиков и просто приказчиков. Главный приказчик осуществляет торговые дела своего хозяина. Внутренняя сторона отношений главного приказчика с хозяином выражается в службе по договору личного найма, но с поручением вести торговлю, поручение выражалось не в доверенности, а в самом приставлении. Договор о найме и с ним договор поручения определяет взаимные права и обязанности между главным приказчиком и его хозяином, то есть личный наем содержит в себе поручение^¹.

Следующим этапом в развитии института представительства в России можно считать проект Гражданского Уложения^². Шагом вперед является то, что в гл. IV проекта Гражданского Уложения расположены общие положения, касающиеся отношений представительства. При этом глава о представительстве расположена в проекте после главы о сделках, именно такое расположение норм затем последовательно восприняли ГК РСФСР 1922 г., ГК РСФСР 1964 г. и действующий ГК РФ.

Проект Гражданского Уложения не дает понятия представительства, но зато выделяет сущностные признаки представительства. Статья 69 проекта Гражданского Уложения содержит правило, согласно которому сделки, совершенные представителем от имени представляемого и в пределах полномочия, имеют обязательную силу для представляемого и устанавливают права и обязанности непосредственно в его лице. Из этой статьи вытекает, что, во-первых, представитель действует от имени представляемого; во-вторых, представитель совершает юридические действия; в-третьих – права и обязанности, вытекающие из действий представителя, переходят непосредственно на лицо представляемое.

В проекте Гражданского Уложения не дано также понятия полномочия. Лишь в главе о договоре доверенности (поручения) в ст. 506 указывается, что письменное полномочие может заключаться как в подписанном доверителем и поверенным в акте, так и в верующем письме, подписанном доверителем и засвидетельствованном у нотариуса, или частном письме доверителя.

Согласно проекту Гражданского Уложения представительство могло возникать как из договора, так и из закона. Статья 67 проекта Гражданского Уложения гласит, что дееспособные лица могут совершать сделки не только лично, но и через избранных ими представителей (поверенных), за исключением тех случаев, когда по закону сделка должна быть совершена лично. Из указанной статьи следует, что допускалось добровольное представительство, основаниями которого, согласно проекту Гражданского Уложения, являлись договор или акт доверенности или поручения, договоры личного найма и товарищества.

В общих положениях о представительстве в ст. 68 проекта Гражданского Уложения указано, что за недееспособных лиц выступают в гражданском обороте их законные представители. Законными представителями признавались не только опекуны малолетних, но и опекуны над имуществом лиц, почему-либо неспособных или не имеющих возможности лично и непосредственно распоряжаться своими делами, например, опекуны над наследством (Касс. реш. 1880 г. № 206), а также душеприказчики и т. п.

Проект Гражданского Уложения определил последствия действий, совершенных представителем с превышением пределов полномочия: такие действия не устанавливают ни прав, ни обязательств для представляемого, кроме случаев, когда, представляемый сам выразил согласие (одобрение) действий представителя (ст. 70 проекта Гражданского Уложения). Интересен и тот факт, что в этой же статье говорится и о действиях, совершенных без полномочия. В ст. 71 проекта Гражданского Уложения определены последствия совершения сделки представителем в случае принуждения, ошибки или обмана. Так как представитель самостоятельно осуществляет юридическую деятельность, то упомянутые обстоятельства опорочивают сделку в том случае, когда они повлияли на волю представителя. Если же представитель совершил сделку согласно указаниям представляемого, последний не в праве ссылаться на неизвестность представителю обстоятельств, которые были известны лично представляемому и которые он имел возможность сообщить своему представителю.

Характерной особенностью развития идеи представительства в дореволюционной России являлось то, что органы юридического лица признаются его представителями (ч. 2 ст. 68 проекта Гражданского Уложения). Причем представительство юридического лица его органами основано на законе. Кроме своих органов юридические лица могли иметь в качестве представителей частных поверенных или уполномоченных по договору доверенности или найма. Такое положение отражается и в теоретических разработках цивилистов. А. Гордон, например, утверждал, что орган юридического лица, в частности правление, как вообще и другие представители, выражает свою волю, которая в силу существующих между ним и обществом представительственных отношений признается волею самого общества^¹.

Таким образом, проект Гражданского Уложения можно признать определенным прогрессивным этапом в развитии института представительства в России. В отличие от Свода Законов гражданских в проекте Гражданского Уложения отражены общие положения, касающиеся представительства, содержащие конститутивные признаки этого явления. Существенным достижением в развитии института представительства явилось закрепление в проекте Гражданского Уложения выделения доверенности от договора поручения. Поводом для этого послужило вычисление в представительстве полномочия. Л. Таль отмечал, что «начиная со Швейцарского закона 1881 г. "Об обязательствах", все без исключения последующие гражданские кодексы отделяют полномочие от договора поручения, трактуют о нем в общей части в связи с представительством»^¹.

В послереволюционный период нормы, касающиеся представительства, помещены в ГК РСФСР 1922 г. в гл. 4 «Сделки», в разделе «Совершение сделок через представителей» (ст. 38–40).

В ГК РСФСР 1922 г. отсутствовало понятие представительства, равно как и полномочия, а положения о доверенности содержались в главе «Об обязательствах» (ст. 264–268). В ст. 38 содержится лишь указание на добровольное представительство: лица дееспособные могут совершать сделки и через избранных им представителей, за исключением тех случаев, когда законом это воспрещено^². Статья 39 ГК РСФСР 1922 г. отражает сущность представительства: сделки, совершенные представителем от имени представляемого, в пределах полномочия, имеют обязательную силу для представляемого и порождают непосредственно для него права и обязанности. Из вышеприведенных статей можно выделить признаки представительства. Представитель совершает юридические действия от имени представляемого, такие действия порождают юридические последствия непосредственно для представляемого.

В ГК РСФСР 1922 г. вошла прогрессивная норма (ст. 40), в которой сказано, что представитель не может совершать сделки от имени представляемого ни в отношении себя лично, ни в отношении третьего лица, представителем которого он одновременно является. Это правило можно считать новеллой в послереволюционном законодательстве о представительстве. До него только в одном из решений Сената содержалось подобное положение^³.

Окончательно институт представительства в России сформировался в ГК РСФСР 1964 г. в гл. 4 «Представительство и доверенность», которая располагалась за главой «Сделки». Понятие представительства ГК РСФСР 1964 года не дает, признаки представительства восприняты из ГК РСФСР 1922 г. Однако по сравнению с ГК РСФСР 1922 г., кодекс 1964 г. указывает в ст. 62, что представительство может возникать как из договора, так и из закона.

Действующий ГК РФ воспроизвел, соответственно, нормы о представительстве ГК 1964 г. Тем не менее, ГК РФ ввел новый для нашего гражданского права вид представительства – коммерческое представительство.

Blog

Уральская академия государственной службы Актуальные проблемы частного права