Уральская академия государственной службы Актуальные проблемы частного права

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

Эмих М. В., младший научный сотрудник
(Институт философии и права УрО РАН)

Участие государства в частноправовых отношениях:
зарождение монистической модели

Государство как «политическая организация общества, обеспечивающая его единство и целостность, осуществляющая посредством государственного механизма управление делами общества, суверенную публичную власть, придающая праву общеобязательное значение, гарантирующая права, свободы граждан, законность и правопорядок»^¹ на протяжении всей истории общества занимало особое место в системе общественных отношений. Государство призвано выполнять экономические, социальные и правоохранительные функции в интересах общества^². Осуществляя публичные функции, государство вынуждено вступать в имущественные отношения.

ГК РФ впервые предусматривает выступление государства в качестве одного из субъектов на равных началах с физическими и юридическими лицами в отношениях, регулируемых гражданским правом. Согласно п. 2 ст. 2 ГК РФ, Российская Федерация, субъекты РФ (республики, края, области, города федерального значения, автономная область, автономные округа) и муниципальные участвуют в гражданско-правовых отношениях как самостоятельные субъекты. Такой, отходящий от классических канонов, правовой статус отдельных публично-правовых образований является новеллой действующего законодательства, который еще требует осмысления правовой наукой.

Говоря о классическом подходе к участию государства в частноправовом обороте, сформировавшемся в цивилистической науке и получившем закрепление в ранее действовавшем законодательстве дореволюционного и советского периода, представляется необходимым обратиться к римскому праву, где он и получил первое нормативное закрепление. Именно римскими юристами были заложены основы участия в гражданском обороте коллективных субъектов права и «имущественной массы, так или иначе обособленной от имущества физических лиц»^¹. Одним из таких коллективных субъектов и является государство.

Древнейшее римское частное право предполагало в качестве носителей прав только отдельных лиц. Все отношения, как указывает И. А. Покровский, приуроченные к объединениям лиц, регулировались иными нормами, чем те, которые применялись к индивидам^². Но уже в республиканский период государство, обозначаемое римлянами термином «populus Romanus», благодаря завоеваниям, обладало немалым имуществом: землями (ager publicus), рабами (servi publici) и т. д.^³ Естественно, что государству приходилось вступать в договорные отношения с третьими лицами, и что в этих отношениях действовало оно, подчиняясь определенным, им же самим и установленным, нормам.

Относительно правового положения римского государства в литературе высказывались и высказываются различные точки зрения. Их можно разделить на две группы. Так, одни исследователи, в их числе Т. Моммзен, Ф. К. фон Савиньи, Пернице-младший, Гозен^⁴, Д. Д. Гримм^⁵, характеризуют римское государство как юридическое лицо с древнейших времен. Другие, к их числу относятся Н. С. Суворов, И. А. Покровский,В. А. Мусин, Е. А. Флейшиц^⁶, считают, что до второй половины республики государство римлян нельзя рассматривать как субъект частноправовых отношений.

Так, Гозен, специально остановившись на вопросе о юридической личности римского государства в древнейший период, говорит, что «мы можем утверждать с полной решительностью, что к концу нашего периода государство как таковое, как populus Romanus, уже давно было признано субъектом прав не только в имущественном праве, но и в процессуальном. ...Таким образом, государство является во всех отношениях юридической личностью»^⁷. «Само государство у римлян, – соглашается с Гозеном Д. Д. Гримм, – издревле пользовалось самостоятельной имущественной правоспособностью»^¹. Действительно, populus Romanus не только заключал договоры с другими государствами и не только получал доходы из различных источников, но и вступал в юридические отношения со своими собственными гражданами, заключал арендные договоры и принимал поручительства, давал в заем гражданам и получал обратно занятые суммы, покупал и продавал движимые и недвижимые вещи^². По крайней мере, правовая цель у данных договоров носила идентичный с гражданско-правовыми характер. Обычное содержание сделок, форма их, сама терминология, отмечает В. Б. Ельяшевич, все это здесь другое^³.

Представляется, что имущественное право государства на данном этапе исторического развития покоилось на совершенно иных основаниях, нежели права частных лиц^⁴, а отношения, связанные с участием государства в имущественном обороте, регулировались не частным, а публичным правом^⁵. Так, государственные земли (ager publicus), отмечает И. А. Покровский, не обладали оборотоспособностью, присущей землям частных лиц^⁶. Для того, чтобы государственная земля могла быть передана частному лицу, необходим был направленный на это специальный закон, в силу которого представители государственной власти совершали особый акт – datio adsignatio, который делал приобретателя собственником. Существовавший параллельно иной способ передачи государственной земли – продажа земель, производимая обычно квесторами, – не делал приобретателя полноправным собственником, а наделял его лишь наследуемым владением^⁷. Кроме того, для имущественных отношений государства с частными лицами не требовались формы, предписанные для частных изъявлений воли^⁸. Аргументация Т. Моммзена, утверждавшего, что реквизит формальных сделок в сделках, заключаемых самим государством, возмещается повсюду его участием, ибо государство не связано установленными им для частных лиц формами^⁹, неубедительна ввиду того, что частному праву присуще равенство участников регулируемых им общественных отношений, а установление особых правил участия в обороте являлся нарушением такого равенства. Более верной представляется позиция И. А. Покровского, полагавшего, что сделки магистратов с частными лицами свободны от форм, предписываемых цивильным правом, именно потому, что они не являются договорами обычного гражданского права^¹.

Вместе с тем, другие известные нам данные свидетельствуют о том, что нормы, опосредовавшие участие populus Romanus в имущественных отношениях, основывались на принципах, отличных от основных начал римского частного права. Наглядным подтверждением данного утверждения выступают последствия сделок, совершаемых магистратами, – если они совершены компетентным магистратом, то последствия касаются непосредственно государства. Как известно, конструкция прямого представительства отвергалась римским частным правом^².

Следовательно, более верным представляется вывод о том, что римское государство в указанный период своего существования не относилось к числу субъектов частного права, т. е. не участвовало в частноправовых отношениях. О римском государстве как субъекте частного права можно говорить с момента установления принципата. Такое изменение в правовом статусе связано с возникновением в Риме самостоятельной казны принцепса (императора) – фиска (fiscus Caesaris), который подчинился нормам частного права^³ и стал прообразом современной государственной казны.

Изначально в Риме существовала единая государственная казна, именуемая эраром (aerarium populi Romani)^⁴. Эрар представлял из себя центр всей имущественной жизни республиканской общины, куда стекались все доходы государства, из какого бы источника они не шли, из него производились все платежи и выдачи государства, в нем концентрировались права требования и долги. В публичные книги, ведомые квестором, стоявшим во главе эрара, заносились не только денежные суммы, но и имущество, принадлежавшее римскому государству^⁵.

Однако никакому отдельному лицу, невзирая на меру его публичной правоспособности, не принадлежало право на расходование казенных денег^⁶, а принцепсу для выполнения задач, лежащих на нем, естественно, необходимы были средства. Пользоваться средствами из эрара означало для него поставить себя в то подчиненное по отношению к сенату положение, в каком находились республиканские магистраты, пишет В. Б. Ельяшевич^⁷. Такое положение противоречило бы сущности нового строя, при котором власть разделялась между сенатом и принцепсом как двумя представителями римского народа. Именно поэтому Октавианом Августом был учрежден фиск (fiscus Caesaris)^¹, что повлекло разделение провинций на сенатские и императорские. В фиск стали поступать доходы из императорских провинций^². На первом этапе эти изменения существенно не отразились на имущественно-правовом положении эрара. Он как был, так и оставался aerarium populi Romani со всеми вытекающими отсюда юридическими последствиями. Тем не менее, в последствии эрар был поглощен фиском (в III в. н. э. при императорах династии Северов).

Вопрос о правовой природе фиска вызвал бурную дискуссию среди романистов^³. Так, фиск рассматривался: в качестве частного имущества принцепса (И. А. Покровский, Т. Моммзен, В. А. Мусин и др.)^⁴; имущества принцепса как обладателя государственной власти (А. Бринц, О. Карлова)^⁵; имущества государства, предоставленного в распоряжение принцепса (В. Б. Ельяшевич)^⁶.

Мы солидарны с позицией, высказанной В. Б. Ельяшевичем. Действительно, в продолжение всего республиканского периода, имущество, служащее государственным целям, рассматривалось как особая категория имущества, как res publicae, отличная от частного, противополагаемая ему. Поэтому предположение о том, что существенная часть доходов государства начинает в один момент рассматриваться как частная собственность одного человека, видится крайне маловероятным. Тем более что данных, которые действительно бы свидетельствовали о переходе государственного имущества в частную собственность принцепса, нет. Более того, введение принципата формально было возвратом верховной власти (захваченной триумвиратом) народу. Не как узурпатор, а как восстановитель законного порядка выступает на первых порах принцепс.

В то же время правовой режим фиска разительно отличался от эрара. Имущество, составляющее фиск, не рассматривалось римлянами как непосредственно принадлежащее populus Romanus. В частности, фискальное имущество фигурирует в завещании Августа Октавиана, но оно не смешивается и с частным имуществом Августа, его судьба оговаривается особо^⁷. Наконец, к фискальному имуществу изначально применялись нормы частного права, чего нельзя сказать об эраре, который у римлян ассоциировался непосредственно с государством и виделся как res publicae – «принадлежат всем вообще, но никому в частности»^¹. Видится, что именно тем, что римляне не воспринимали фиск как имущество, принадлежавшее «всем вообще, но никому в частности», можно объяснить распространение частноправовых норм на фискальное имущество.

Итак, применительно к рассматриваемому историческому периоду уже можно говорить о том, что отношения с участием государства регулируются частноправовыми нормами, т. к. фиск к моменту установления принципата являлся государственным имуществом, переданным в управление принцепса. Фиск олицетворяет для римских юристов имущественную сторону государства^², хотя личность императора-принцепса и заслоняет для них само государство. Несмотря на то, что в частноправовых отношениях от лица фиска выступают различные ведомства, он не расщепляется, рассматривается как единый центр. Такую модель участия государства в частноправовых отношениях, когда юридическая личность государства в имущественных отношениях представлена единым субъектом-центром (именуемым чаще казной), можно назвать монистической.

Государство-казна подчиняется нормам частного права, ему не предоставлено каких-либо преимуществ по отношению к другим лицам, оно на абсолютно равных началах с частными лицами участвует в гражданском обороте. Такова исходная точка в развитии монистической модели, получившей закрепление в позитивном праве.

Однако такое положение дел не могло сохраниться сколько-нибудь долгое время даже в римском праве, у фиска начинают появляться привилегии, подчеркивающие его особый статус в рамках частноправового оборота.

Фиск получает ко II в н. э. такое большое число привилегий, что становится возможным говорить об особом фискальном праве (ius fisci). Фиск принцепса уже не трактуется совершенно так же, как частные лица; напротив, он этим частным лицам противопоставляется. Фиск постепенно сосредоточил, не считая таких прав, как право на выморочное наследство, следующие привилегии: 1) он имел законное залоговое право в имуществе своих должников без предварительного с ними соглашения о залоговом обеспечении; 2) по контрактам он взимал с должников проценты без особого соглашения об этом, тогда как сам он, наоборот, без особого соглашения не платил процентов даже и в случае просрочки; 3) фиск в отношении к защите его интересов пользовался привилегиями, предоставленными несовершеннолетним (jura minorum), в особенности привилегией восстановления в прежнее состояние; 4) фиск переносил на правопреемников право собственности на такую вещь, на которую сам не имел права собственности, т. е. если отчуждалось частному лицу такое имущество, на которое фиск не имел права собственности, то право приобретателя тем не менее должно было оставаться неприкосновенным на случай эвикции, заинтересованному лицу же предоставлялась возможность в течение четырехлетнего срока предъявить свои претензии к казне. Впрочем, отмечает Н. С. Суворов, постановление решений против казны, по спорным ее делам с частными лицами, не считалось преступлением^¹. Более того, без прямого определения закона фиск не мог претендовать ни на какие привилегии, а подчинялся общим правилам^².

Подводя итог рассмотрению участия римского государства в частноправовых отношениях, можно сделать определенные выводы.

Во-первых, именно римское позитивное право впервые предусмотрело конструкцию участия государства в частноправовых отношениях.

Во-вторых, римское государство участвовало в данных отношениях в качестве единого субъекта права – фиска (казны).

В-третьих, зародившись как субъект, участвующий на абсолютно равных началах с другими субъектами гражданского права в отношениях частного оборота, государство, тем не менее, наделяет себя различными привилегиями. Однако необходимо признать, что за пределами предоставленных положительным правом привилегий, государство наравне с иными субъектами частного права выступает в частноправовых отношениях.

В-четвертых, римское право, заложив основы теории казны как субъекта гражданского права, внесло вклад, который сложно переоценить, в становление правовых учений народов континентальной Европы. Так, отмечает Н. Лазаревский, значительное влияние на образование фискального имущества оказал в Германии созданный в 1495 г. имперский суд (ReichsKammergericht), начавший применять римское право при разрешении имущественных споров между князем и его подданными, что содействовало обособлению казны как частного лица от публично-правовой сферы деятельности государства. В имущественных отношениях государство стало подчиняться гражданскому праву и судебной юрисдикции^³.

Чорновол Е. П., кандидат юридических наук,
доцент, заведующий кафедрой частного права УрАГС,

Лекарственные средства как объект гражданских прав

В повседневном обиходе распространенным является представление о лекарственных средствах (лекарстве) как природных или синтетических веществах (препаратах), используемых для лечения людей или животных^¹. В юриспруденции и отдельных ее отраслях они исследуются, прежде всего, как объект, в частности, гражданских прав или правоотношений. Необходимо, однако, отметить, что понятие «объект» не получило однозначного истолкования в цивилистике.

В теории гражданского права данная категория используется в нескольких терминологических комбинациях: «объекты гражданских прав»^², «объекты субъективных прав»^³, «объекты правового регулирования»^⁴, «объект гражданского правоотношения»^⁵, «объект товарного (имущественного) оборота»^⁶ и т. п. Вывод о тождестве или, наоборот, отличии указанных терминов зависит от того, что считать объектом гражданского правоотношения, поскольку именно в отношении этого понятия наблюдаются наибольшие различия во взглядах ученых. Об актуальности проблемы свидетельствует то, что к настоящему времени в теории гражданского права не выяснен вопрос о том, что собой представляет объект правоотношения вообще. В качестве такового называется то, по поводу чего правоотношение устанавливается, либо то, на что оно направлено, либо то, по поводу чего формируются права и обязанности участников правоотношения^⁷. Сообразно этому под объектом правоотношения понимают общественные отношения, подлежащие регулированию^⁸, предметы материального и духовного мира^⁹, действия участников правоотношения и блага^¹, поведение субъектов правоотношения^², поведение обязанного лица^³. Отдельные цивилисты допускают наличие также безобъектных правоотношений^⁴, с чем вряд ли можно согласиться, ибо «безобъектных правоотношений, – как верно отмечает О. А. Красавчиков, – не существует»^⁵.

«В дореволюционной русской цивилистике ученые, признавая объект элементом правоотношения, определяли его, – как отмечает Л. А. Чеговадзе, – по-разному: одни считали объектом правоотношения материальные блага, служащие предметом защищенного интереса лиц (Р. Иеринг), другие к объекту относили материальные и нематериальные блага и действия (Н. К. Рененкампф), третьи – поведение лиц (Ф. В. Тарановский)»^⁶. В. М. Хвостов объектом правоотношения считал тот предмет, непосредственно подчиненный господству лица, который является носителем соответствующего субъективного права, как-то: личность самого субъекта, вещь, действие другого лица, отдельные нематериальные блага^⁷. Вместе с тем, некоторые из них говорили об объекте гражданского права. В частности, Г. Ф. Шершеневич объектом права называл все то, что может служить средством осуществления интереса, относя сюда вещи и действия других лиц. Но при этом он отмечал, что, «очевидно, юридическое понятие об объектах права соответствует экономическому представлению о благах»^⁸. По утверждению Н. М. Коркунова, к объектам права относятся вещи и силы других людей в виде действий и услуг как средства осуществления интереса^⁹. Д. И. Мейер объектом права называет то, что подлежит господству лица как субъекта права: вещи, чужие действия, другие лица^¹⁰.

В результате длительной дискуссии в отечественной цивилистике сложились монистическая и плюралистическая концепции объекта правоотношения^¹¹. В свою очередь, в рамках монистической концепции сформировались «вещная» и «поведенческая» теории.

Согласно «вещной» теории, объектом гражданского правоотношения является вещь, т. е. объект материального мира. К числу приверженцев данной теории относятся М. М. Агарков, А. А. Зеленина, В. А. Тархов, Р. О. Халфина^¹. Она, безусловно, вносит определенный вклад в разработку проблемы, однако то, что интерес субъекта гражданских правоотношений может удовлетворяться не только вещами, но и действиями (работой или услугой) общеизвестно. Конечным результатом работы в подавляющем большинстве случаев является вещь, посредством которой и удовлетворяется субъективный интерес. Но результатом услуги является, конечно, не вещь, и субъективный интерес удовлетворяется посредством самой услуги, т. е. действия.

В соответствии с «поведенческой» теорией, сторонниками которой являются Я. М. Магазинер, О. С. Иоффе, Н. Д. Егоров^², объектом гражданского правоотношения является поведение субъектов, т. к. правовое воздействие возможно исключительно на поведение лица. Именно поведением (действиями) субъектов гражданских правоотношений, направленным на различные блага, удовлетворяется их интересы. Но подобная конструкция неприемлема по отношению к абсолютным правоотношениям, когда соответствующие интересы реализуются управомоченным субъектом самостоятельно. Конечно, и в этом случае обычно речь идет о действиях, но возможно удовлетворение потребностей самим фактом владения собственником тем или иным имуществом, например, потребности нумизмата удовлетворяются обладанием коллекцией монет.

Согласно плюралистической концепции, объект гражданских правоотношений определяется не одной какой-либо категорией, а через различные материальные и нематериальные блага, в числе которых выступают вещи, деньги, ценные бумаги, работы, услуги и т. д. Ее сторонниками являются А. Голунский, М. Строгович, В. А. Рахмилович, О. А. Красавчиков, С. С. Алексеев, С. П. Гришаев, М. Я. Кириллова, Е. А. Суханов, В. С. Белых, И. В. Кривошеев^¹.

Существуют и другие точки зрения относительно того, что следует считать объектом гражданского правоотношения. Так, по мнению С. Г. Ляпунова, он представлен гражданскими правами и обязанностями. При наследовании к наследнику переходит не сама вещь, а право на нее^². Но данная точка зрения противоречит позиции законодателя, выраженной, в частности, в ст. 1110 ГК РФ.

О. С. Иоффе в обязательственных правоотношениях вычленяет юридический и материальный объект: юридическим объектом выступает определенное поведение обязанного лица, а материальным – вещи. При этом с учетом структуры обязательств автор не исключается их удвоения. Вместе с тем, в некоторых обязательствах материальный объект может отсутствовать, например, в обязательствах по выполнению работ и оказанию услуг^³. В правоотношениях, основанных на договоре, два рода объектов выделяет также М. И. Брагинский: первым являются действия обязанного лица, а вторым – вещь, которая в результате действия должника должна быть передана кредитору^⁴. Аналогичного мнения на этот счет придерживаются и другие юристы^⁵, обычно именуя второй объект предметом обязательства – вещи, нематериальные блага и т. д., на которые направлены действия, составляющие объект обязательства^⁶.

Своеобразную точку зрения по обсуждаемому вопросу занимает В. А. Белов, которыйпредлагает отграничивать объекты субъективных гражданских прав от объектов позитивного гражданского права. При этом к объектам гражданских прав он относит все, что имеет ценность для субъекта, т. е. некое «благо»^¹. Однако остается открытым вопрос, что собой представляет это благо?

В. И. Сенчищев специально-юридическое понятие объекта основывает исключительно на правовой материи. По его мнению, «с позиции права важным является не сама вещь и не само поведение (действие, деяние), но то правовое значение, правовой режим, который присваивается этому явлению в силу позитивного права и который воплощается в субъективных правах и обязанностях», поэтому «только правовой режим некоего явления объективной действительности, каковым может быть вещь, действие, деньги, ценные бумаги и т. п., может отвечать правовому воздействию, то есть может быть объектом гражданского правоотношения»^². Нельзя, однако, не заметить, что, во-первых, для того, чтобы зафиксировать тот или иной правовой режим какого-либо предмета (явления), необходимо нормативно определить сам этот предмет (явление), во-вторых, правовой режим предметов (явлений) в значительной мере предопределен их естественными свойствами, и, в-третьих, «объекты гражданского права, – как верно отмечает В. А. Лапач, – нельзя отождествлять с правовым статусом и с правовым режимом. Как правовой режим, так и правовой статус – это уже определенная мера регулирования гражданских отношений… Эти правоположения адресованы отнюдь не объекту (что, естественно, невозможно), а субъектам гражданского права, в действиях которых только и могут проявиться предписания, относящиеся к объекту»^³.

По мнению В. А. Лапач, «требуется последовательное различение понятий объекта права, объектов прав и объектов правоотношений. …Объект права един и универсален – это общественные отношения, требующие правового регулирования, тогда как объекты прав и правоотношений множественны и эта их множественность в высокой степени обусловлена природой и разнообразием соответствующих внеюридических социальных и индивидуальных благ»^⁴. Гражданское правоотношение содержит, как считает автор, юридический и материальный объект: первый представлен волей и сознанием обязанного лица, а второй – его практической деятельностью с внешним объектом^⁵. При этом, разделяя позицию авторов, допускающих существование субъективных права вне правоотношения^⁶, он отмечает, что «такое понимание не может быть распространено на ситуации, когда субъективное право реализуется не исполнением юридической обязанности должником, а собственным активным поведением управомоченного лица. Но ведь такие случаи типичны для реализации абсолютных прав, которые не нуждаются в правоотношениях для своего осуществления. А там, где нет правоотношения, бессмысленно говорить и об объекте такового». Предостерегая далее от отождествления объекта правоотношения и объекта прав, ученый пишет: «Последнее понятие, будучи теоретической абстракцией самого высокого порядка, представляет собой продукт научного познания закономерностей построения и функционирования юридических (нормативных) систем, эмпирические корни которых лежат в имущественных и социальных благах, составляющих экономическую и духовную основу существования человека и общества. Эти конкретно-индивидуальные объекты, тем не менее, не отделены от правоотношения непроходимой стеной, поскольку воля и сознание обязанного лица (подлинный, юридический объект правоотношения), воплощенные в его поведении, воздействуют определенным образом на этот достаточно сложный субстрат». В конечном итоге В. А. Лапач приходит к выводу: «По поводу объектов гражданских прав складываются типичные отношения предмета правового регулирования. В то время как объект правоотношения, понимаемый как воля и сознания обязанного лица, всегда индивидуально-конкретен»^¹.

Выводы из суждений В. А. Лапач напрашиваются сами собой: автор развивает ранее высказанные взгляды цивилистов по указанным проблемам. Недостаточно четкое определение им явлений объекта гражданских прав не может быть оправдано высокой степенью абстрактности этого понятия^². Тем более что исследование данной категории, как он утверждает, базируется на материале, эмпирические корни которого «лежат в имущественных и социальных благах, составляющих экономическую и духовную основу существования человека и общества». По сути, в качестве объекта гражданского права, гражданских прав и правоотношений он имеет в виду материальные и нематериальные блага^³.

Доктринально обоснованной представляется плюралистическая концепция объекта гражданского правоотношения, которая воспринята законодателем и нашла закрепление в ст. 128 ГК, ибо интерес субъектов может быть направлен на вещи, действия других лиц, нематериальные блага, информацию^¹ и иные материальные и нематериальные блага. Разумеется, легальное закрепление какой-либо правовой конструкции^² не является неопровержимым доказательством безупречности той или иной теоретической позиции. Тем не менее, ее признание на нормативно-правовом уровне свидетельствует об обоснованности указанного подхода к разрешению поставленной проблемы, т. к. право, являясь продуктом человеческой эволюции, воплотило в себе не только научные разработки, но и потребности юридической практики.

При решении вопроса о соотношении понятий «объект гражданского правоотношения» и «объект гражданских прав» следует исходить из того, что гражданское правоотношение как правовая форма общественного отношения не может формироваться по поводу такого явления, которое не является «объектом гражданских прав»^³. Поэтому категории «объекты гражданских прав», «объект гражданского права», «объект гражданского правоотношения» и «объекты субъективных гражданских прав» относятся к однопорядковым явлениям^⁴ применительно к разным уровням гражданско-правового воздействия на общественные отношения. Если «объект гражданского правоотношения» является элементом его состава, то «объект товарного (имущественного) оборота» соответственно выступает элементом отдельной разновидности гражданского правоотношения – обязательства. В этом же ключе должна трактоваться категория «объекты гражданского оборота» в плане обозначения элемента индивидуальных гражданско-правовых форм – правоотношений, опосредующих социальные связи, возникающих в результате приобретения, пользования и передачи благ^¹. Применение же категории «объект правового регулирования» является неоправданным, поскольку в юриспруденции стало уже традиционным использование понятия «предмет правового регулирования» как совокупности общественных отношений.

Лекарственные средства, подобно иным предметам материального мира, могут выступать объектом гражданских прав, конкретной правовой связи – правоотношения, субъективного гражданского права определенного лица и, наконец, гражданско-правовых отношений, составляющих гражданский оборот лекарственных средств. При этом с точки зрения цивилистики лекарственные средства относятся к таким объектам гражданских прав, как вещи (ст. 128 ГК), понятие которой органически связно с таким элементом предмета гражданского права как имущественные отношения (п. 1 ст. 2 ГК). Хотя ГК РФ и не содержит определения вещи, он прямо указывает на непосредственные корреляции между категориями «объекты гражданских прав», «вещи» и «имущество» (ст. 128), имеющие отношение также к обороту лекарственных средств.

В философском понимании вещью является отдельный предмет материального мира, обладающий относительной независимостью и устойчивостью существования. Определенность вещи задается ее структурными, функциональными, количественными и качественными характеристиками, ее телесностью. Наиболее общим выражением собственных характеристик вещи, как верно отмечает В. А. Лапач, являются ее свойства, а место и роль данной вещи в определенной системе выражаются через ее отношения с другими вещами^².

В отечественной юриспруденции достаточно четко проводится различие между понятием вещи в философском, физическом и правовом смысле. Так, Д. И. Мейер, характеризуя гражданско-правовую сделку, писал, что ее предмет должен иметь юридическое значение, представлять собой некий имущественный интерес в плане юридического отношения человека к материальному миру, быть оборотоспособен, не противен законам и нравственности и допускать физическую возможность совершения в отношении него действий^¹. Относительно сущности вещей Е. Н. Трубецкой отмечал, что «под вещами в юридическом смысле следует понимать все предметы внешнего несвободного мира, уже существующие или ожидаемые в будущем, которые могут быть подчинены господству лиц, признаваемых субъектами права… и могут служить в качестве средств его целям». При этом, по мысли автора, «вещью в смысле объекта права может быть только то, что доступно господству лица или совокупности лиц, соединившихся вместе. Способность человека подчинять своему господству предметы внешнего мира заключена в определенные границы, вытекающие отчасти из свойств человека, отчасти из природы самих вещей. Все то, что находится вне этих пределов, не может быть объектом права»^².

В современной науке гражданского права под вещами понимаются данные природой или созданные человеком ценности материального мира, выступающие в качестве объектов гражданских прав^³. По мнению Е. А. Суханова, вещами признаются материальные, физически осязаемые объекты, имеющие экономическую форму товара^⁴. Вещи – это существующие независимо от субъекта пространственно ограниченные предметы и явления материального мира, как в их естественном состоянии, так и приспособленные человеком к его потребностям, признаваемые правом в качестве объекта субъективных прав, в том числе некоторые виды энергии, освоенной человеком (атомная, лучевая, электрическая, тепловая и т. д.), – пишет В. А. Пантелеенко^⁵. Следовательно, под вещами в теории гражданского права понимаются все те существующие или будущие предметы материального мира, которые предназначены удовлетворять определенные потребности, могут быть в обладании человека, в силу чего из своей натурально-физической определенности превращаются в объект права.

Лекарственные средства, как и любая иная материя в ее философском понимании, обладают всеми теми же свойствами, которые характерны для последней. Но, вместе с тем, данным веществам присущи и такие признаки, которые свойственны им как объектам социально-правовых связей. Это обусловлено тем, что они как объекты гражданских правоотношений должны обладать независимостью и устойчивостью формы на всех этапах развития соответствующих правовых связей.

Подобно иным вещам, лекарственным средствам как объекту гражданских прав присущи следующие черты. Во-первых, они являются предметами материального мира, существуют в объективированной форме и обладают определенными качественными параметрами. Применительно к лекарственным средствам речь идет о лекарственных формах, в числе которых различаются: жидкие (растворы, настои, отвары, настойки, микстуры, слизи, эмульсии и суспензии); мягкие (мази, линименты, пасты, суппозитории и пластыри); твердые (сборы, порошки, гранулы, таблетки, драже, пилюли); газообразные^¹. Причем одно и то же лекарственное средство может существовать под несколькими (фирменными) товарными наименованиями и в различных лекарственных формах^². Качество лекарственных средств определяется их фармакологическими свойствами, закрепленными нормативно-техническими актами^³. Во-вторых, они обладают теми или иными мерами измерения, в частности, массой (объемом лекарственной формы, количеством и массой отдельных доз, входящих в данную лекарственную форму). В-третьих, лекарственные средства являются либо результатом труда, либо предметами природы, которые находятся в обладании человека и используется людьми в своем интересе.

В юридической литературе выделяют три критерия, характеризующих особенности лекарственных средств: целевой (использование в медицине с целью диагностики, профилактики, лечения болезней, а также предотвращения нежелательной беременности); социальный (общественная значимость лекарств и наличие потенциальной угрозы для здоровья граждан); правовой (система мер, средств, органов, посредством которых обеспечивается надлежащий контроль качества и безопасность лекарств)^⁴. С этими суждениями можно согласиться лишь частично. Дело в том, что любые вещи, в том числе лекарственные средства, характеризуются целевым использованием и социальной значимостью, которые, безусловно, учитываются законодателем в процессе правого регулирования формирующихся по поводу них общественных отношений. Между тем, юридический аспект лекарственных средств, в частности их правовой режим, обусловлен, прежде всего, их специфическими свойствами (физическими, химическими, биологическими). Это связано с тем, что потребление лекарств людьми или животными обуславливает изменения в их организме, которые могут привести не только к излечению, но и в силу физиологических параметров и функций организма вызвать побочные эффекты и даже летальный исход^¹. Следовательно, своеобразие лекарственных средств как вещей материального мира, выступающих объектом гражданских прав, заключается в их фармакологических свойствах, заданных их составом и качественными параметрами, обуславливающими возможность использования лекарства субъектами права для лечения людей и животных.

Дефиниция лекарственных средств, сформулированная законодателем путем указания на их происхождение и цели медицинского использования, получившая закрепление в ст. 4 Федерального закона от 22.06.1998 № 86-ФЗ «О лекарственных средствах»^² (далее – Закон о лекарственных средствах), не без оснований подвергается критике ученых. Согласно данной норме, лекарственные средства – это вещества, применяемые для профилактики, диагностики, лечения болезни, предотвращения беременности, полученные из крови, плазмы крови, а также органов, тканей человека или животного, растений, минералов, методами синтеза или с применением биологических технологий. К лекарственным средствам относятся также вещества растительного, животного или синтетического происхождения, обладающие фармакологической активностью и предназначенные для производства и изготовления лекарственных средств (фармацевтические субстанции). Из приведенного помимо всего прочего следует, что лекарственные средства – это вещества, предназначенные для производства и изготовления самих себя^³, с чем согласиться, безусловно, нельзя. Ведь сырье (фармацевтические субстанции) и лекарственные средства не одно и то же. К тому же приведенное определение лекарственных средств является собирательным или, как замечает А. П. Мешковский, «зонтичным», включающим в себя самые разнообразные вещества и средства: и субстанции, и лекформы заводского производства, и препараты аптечного изготовления (по индивидуальным рецептам и заготовки). Само собой разумеется, что обобщающая формула «лекарственные средства» имеет ограниченное применение. В практическом плане она может использоваться для отграничения лекарства от смежных товаров: биологически активных добавок, косметических средств, предметов санитарии, гигиены и ухода за больными, кормовых добавок, медицинской техники и т. п. Применительно же к сфере правового регулирования она пригодна для обозначения лишь объекта гражданско-правовых форм оборота лекарственных средств в целом, но не конкретных социальных связей. Поэтому следует согласиться с А. П. Мешковским в том, что для установления требований и механизма контроля в сфере обеспечения эффективности, безопасности и качества, а также нормального гражданского оборота данной категории товаров необходимо использование специальных терминов. К числу таковых, по его мнению, должны относиться те, которые соответствуют отдельным этапам жизненного цикла продукта и разделов лекарственного обращения. Для лекарственных субстанций должны быть одни нормы и правила, для экстемпоральной рецептуры – другие, для внутриаптечных заготовок – третьи, для готовых препаратов промышленного производства – четвертые. Поэтому в мировой практике правовые акты, регламентирующие фармацевтическую деятельность, содержат не только общее понятие «лекарство» (drug, medicine, medicament), но и более конкретные: активный ингредиент (API), магистральная и официальная пропись (magistral, officinal formulation), нерасфасованные лекформы (bulk product), готовый лекарственный продукт (medicinal product), исследуемый препарат (investigational product) и др. С учетом этого в Стандартной международной торговой классификации (SITC Rev 3) насчитывается 57 разновидностей фармацевтических товаров и медикаментов, включая ветеринарные, диагностические, безрецептурные препараты, ингредиенты in bulk, полупродукты и т. п.^¹

Однако безотносительно того, насколько точным с точки зрения фармации является определение рассматриваемых веществ, оно не может выступать дефинитивом лекарственных средств как объекта гражданских прав, причем даже в тех случаях, когда соответствующие вещества рекомендованы в качестве таковых Всемирной организацией здравоохранения. Только право, как справедливо отмечает В. А. Лапач, в силу свойственных ему признаков нормативности и общеобязательности способно не просто санкционировать, допустить участие тех или иных благ (объектов) в гражданском обороте, но и свойственными ему методами, приемами регулирования (предписание, дозволение, запрет), исходя из соображений экономической политики, идеологии и публичного порядка ввести оборот этих благ в требуемое русло, очертить границы обращения соответствующих благ либо вовсе исключить те или иные из них из оборота^¹. Сказанное имеет самое непосредственное отношение к указанным веществам, поскольку лекарственными являются не любые средства, а только те, которые отнесены к таковым законом.

Согласно ст. 19 Закон о лекарственных средствах, на территории России могут обращаться лекарственные средства, если они прошли регистрацию соответствующими федеральными органами исполнительной власти и внесены в реестр лекарственных средств^². Государственная регистрация лекарственных средств для людей осуществляется Федеральной служба по надзору в сфере здравоохранения и социального развития Министерства здравоохранения и социального развития РФ в соответствии с Правилами государственной регистрации лекарственных средств, утвержденными Минздравом РФ от 01.12.1998 № 01/29-14, а лекарственных средств для животных – Минсельхозом РФ согласно Правилам государственной регистрации лекарственных средств для животных и кормовых добавок, утвержденным Приказом Минсельхоза РФ от 01.04.2005 № 48^³. Перечень лекарственных средств списков А и Б (относящихся к сильнодействующим и ядовитым веществам) утвержден приказом Минздрава РФ от 31.12.1999 № 472^⁴. Государственная регистрация наркотических средств и психотропных веществ, применяемых в медицине в качестве лекарственных средств и подлежащих государственному контролю в соответствии с Федеральным законом от 08.01.1998 № 3-ФЗ «О наркотических средствах и психотропных веществах»^⁵, в зависимости от применяемых государством мер контроля, сопровождается их внесением в списки наркотических средств, психотропных веществ и прекурсоров (I-IV), перечень которых утвержден постановлением Правительства РФ от 30.06.1998 № 681^⁶. Наркотические лекарственные средства преимущественно входят в Списки II и III – наркотических средств, психотропных веществ и прекурсоров.

Резюмируя изложенное, представляется возможным сформулировать общее понятие лекарственных средств следующим образом.

Blog

Уральская академия государственной службы Актуальные проблемы частного права