Geum.ru

Меняющейся европе

Вид материалаДоклад
Подобный материал:
  1   2   3   4   5   6


Ю.П. Давыдов


МЕНЯЮЩАЯСЯ РОССИЯ

В

МЕНЯЮЩЕЙСЯ ЕВРОПЕ


Последствия для России и США


Научный доклад


МОСКВА
2002


ДАВЫДОВ Юрий Павлович, российский политолог-аме­риканист, доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, действительный член Российской академии военных наук. Специалист в области американо-европейских отношений. Сотрудник Института США и Канады АН СССР (РАН) с 1968 г. Ведет курс по теории международных отношений в Московском государственном лингвистическом университете. Член бюро Российской ассоциации европейских исследований. Автор книг “Международная разрядка и идеологическая борьба” (1978); “США и Восточная Европа” (1982); “США и Западная Европа в меняющемся мире” (1991); соавтор книг “США–Западная Европа: партнерство и соперничество” (1978); “Внешняя политика США” (1984); “США–Западная Европа и проблема разрядки” (1986); “Россия и США после холодной войны” (1999); “США на рубеже веков” (2000); “США и Европа” (2000) и др.




РЕЗЮМЕ. Россия уже четвертый век сближается с Европой. Кажется, что это стремление всегда останется процессом, у которого нет конца. Все время перед ней возникают какие-то помехи. Обусловлены они, помимо всего прочего, тем, что сама Европа не стоит на месте. Так и сейчас, пока Россия собиралась осуществить свое давнее предназначение – войти в Европу, стать неотъемлемой ее частью, сам континент постепенно перестает быть Европой отечеств, которую когда-то восхвалял генерал де Голль, она становится интегрирующейся Европой. Эта интеграция шла различными путями, породив различные формы появляющихся объединений, опираясь на свои собственные движущие силы и определенные закономерности этого процесса. В отличие от традиционных коалиций, создающихся обычно перед лицом внешней угрозы, возникновение нынешних интеграционных процессов обусловлено прежде всего внутренними потребностями обществ и государств. Не случайно поэтому начинаются они с экономической сферы и в ней достигают наибольших своих успехов. В результате России сегодня в своей европейской политике все чаще приходится ориентироваться не на двусторонние отношения с отдельными странами континента, а на их объединения, в ряде случаев – наднационального характера. В связи с этим вопрос о вхождении ее в Большую Европу приобретает сегодня иное измерение – в какой мере Россия должна и может ассоциироваться с возникшими интеграционными структурами? Вывод данного исследования сводится к тому, что, если Россия хочет не только идти нога в ногу с Европой, но и иметь возможность влиять на ее развитие в своих интересах, у нее нет иного выбора, кроме как самой быть, присутствовать в этих организациях на полноправной основе. Альтернативой такому курсу может стать лишь увеличение разрыва между интегрированной Европой и Россией со всеми вытекающими отсюда неприятными для обеих сторон последствиями.


Проблема “Россия и Европа” органично присутствует в интеллектуальной и нравственной рефлексии нашей страны, по крайней мере, последние три века. В периоды внутренней смуты и канунов новых начал идея эта становится доминантой тех сил, деятельность которых решает судьбу России. Такой этап проходит она и сейчас. В раз­думьях над этой проблемой – поиск сущностных ориентиров (“стать Европой?” – идти самобытным путем?) и тех алгоритмов нашей истории, неподключенность к которым обрекает любую программу обновления на бесплодие. России Европа нужна как мечта, как цель – которая конкретна, которая видна, которая не фантастична, которую можно достичь. Она нужна ей (в условиях отсутствия эффективной оппозиции) как бесстрастный судья, выносящий вердикт относительно легитимности (приемлемости для цивилизации) ее намерений и действий, их соответствия нормам и ценностям западного цивилизационного сообщества.

Проблема “стать Европой” при этом понимается не как неизбывное стремление копировать “разбогатевшего дальнего родственника”, от которого она некогда отпочковалась, а как возвращение в мировую цивилизацию, созданную Западом. Эта мировая цивилизация, по разумению Питирима Сорокина, является не просто “конгломератом разнообразных явлений”, а “доминантной формой интеграции”1, в которой ее техно-рациональная сторона корректируется другой “нетехнологической” самодеятельностью сил гражданского общества, ценностно-нормативными установками, многие из которых имели традиционные, доиндустриальные истоки. Россия же в своем (очередном) историческом порыве к модернизации (означаю­щем для нее возможность стать вровень с Западом), к сожалению, основной упор делает на техно-рациональный аспект обновления. В то же время она слишком мало заботится (если не сказать пренебрегает) о нормативной и ценностной сторонах этого процесса. Эта непоследовательность (если не сказать противоречивость) сразу же фиксируется европейским сознанием, создавая для обеих сторон значительные препятствия когнитивного свойства на путях конвергенции России и Запада. Помимо помех общего методологического порядка, “стыко­вочные узлы” (в виде структур государственных, частных, общественных) обеих сторон создавались их социальной инженерией по разной технологии, а это также не могло не сказываться негативно на процессе сближения даже в тех случаях, когда добрая воля была проявлена как Россией, так и Европой.

В самом деле, в посткоммунистический период многие (хотя и не все) российские деятели во власти обычно свое правление начинали с утверждения, что Россия принадлежит к Европе, что географически, по своей истории, культуре, в цивилизационном аспекте, даже в ценностном плане она – держава европейская. Из этого как будто бы следовал вывод, что долгосрочные целевые установки ее внешней политики, в конечном счете, сводятся к тому, чтобы в перспективе стать неотъемлемой частью Большой Европы, единого европейского политического, экономического, правового, экологического и прочего пространства, единой европейской системы безопасности. Правда, само понятие Большой Европы (возможно, и не без умысла) было достаточно расплывчатым, чтобы удовлетворять любой интерпретации. Более того, когда те же российские политики приезжали в Пекин, они так же горячо пытались убедить китайских руководителей, что лишь в тесной взаимосвязи КНР и России видят основу будущего мироздания, мирового равновесия, основу будущего многополярного мира (еще одна расплывчатая категория). В контактах же и беседах тех же самых деятелей с политиками из Соединенных Штатов обычно проскакивала ностальгия по былому величию России, по сверхдержавности, по давно прошедшей биполярности современного мира, умело регулируемой обеими силовыми центрами в своих интересах, сумевшими в течение полувека обеспечить стратегическую стабильность в этом мире.

Подобное непостоянство бросало тень на российскую идею Большой Европы, но оно искупалось той искренностью, с которой Москва неизменно возвращалась к своим первоначальным замыслам. К тому же западноевропейские лидеры понимали, что у России нет иного выбора, кроме как вернуться на круги своя, возвратиться в европейское измерение, поэтому они как бы давали возможность Москве перед принятием окончательного решения оценить (испытать) свои реальные возможности (соотношение выгод и издержек) на других направлениях.

Возможно, подобное блуждание было полезным, ибо выявляло для ее политической элиты ту неизбежную истину, что, в конечном счете, и Китаю, и Соединенным Штатам Россия нужна лишь в тактическом плане, что они пытаются разыгрывать российскую карту на международной арене прежде всего для укрепления (расширения), в том числе и за счет России, своих собственных позиций в меняющемся мире. В то же время взаимодействие (объединение усилий, союз) Европы и России естественно и нужно им обеим, ибо лишь оно способно на перспективу создать на международной арене источник влияния, который сможет на равных иметь дело с вырвавшимися вперед Соединенными Штатами и рвущимся туда же Китаем.

Между тем проблема будущего более тесного взаимодействия России с Большой Европой требует четкого уяснения некоторых реальностей, которые не могут не оказать значительного, если не решающего, влияния как на саму цель (куда войти?), так и на стратегию ее осуществления (как войти?). При этом необходимо преодолеть (конкретизировать) растяжимость самого понятия Большой Европы. В самом деле, речь в данном случае скорее всего идет не столько о географическом (геополитическом) понятии “Европа”, сколько о ее нынешнем политическом и структурном состоянии. Речь, таким образом, идет не о Европе двух или трех десятков суверенных государств, а об интегрирующейся Европе. Причем эта интеграция развивается в различных сферах – экономической, политической, военной, правовой и т.д. Она развивается и на пространственном уровне, постоянно меняя политический ландшафт Большой Европы. В этом случае и в связи с этим по-иному видятся и сами понятия “войти”, “присоединиться”, “стать частью”. В этом плане войти в (Большую) Европу означало бы для России не только солидаризироваться с ней, создать с ней какую-то форму ассоциации, коалиции, установить союзнические отношения с ее наиболее влиятельными государствами. Это означало бы, во-первых, возможность оказывать определенное (в своих интересах, в общих интересах) воздействие на партнеров; во-вторых, участвовать в процессе принятия решений в пределах зоны ответственности того или иного объединения; в-третьих, необходимость (для осуществления первого и второго) в том или ином виде войти в ее организационные (интегра­ционные) структуры, стать органической их частью. Таким образом, речь идет не о том, чтобы России быть “при” Европейском союзе, НАТО, Совете Европы, Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе в том или ином качестве. Речь идет о том, чтобы быть в них, чтобы стать их членом со всеми вытекающими из этого правами, привилегиями и обязанностями, чтобы вобрать в себя весь полувековой опыт взаимодействия равноправных государств в рамках подобных интегрированных структур.


Два типа интеграции

Интеграционный процесс в Европе может развиваться и рассматриваться на двух уровнях. Первый уровень, который можно было бы определить как мягкая интеграция, предполагает объединение государств (в данном случае европейских) для решения какой-то значительной общей проблемы, нейтрализации какой-то общей угрозы, осуществления какого-то масштабного проекта, объединение, сулящее всем его участникам определенные и, как правило, скорые выгоды и преимущества. В рамках подобной интеграции могут создаваться какие-то общие центры управления. Однако эти руководящие органы носят исключительно межнациональный характер. Это означает, что в рамках такого центра управления национальные интересы ряда стран должны быть согласованы, состыкованы, подогнаны друг к другу, в идеале – без какого-то давления, что решения в них принимаются с участием всех государств, как правило, на основе консенсуса, то есть общего согласия. Государство в данном случае по-прежнему самостоятельно, независимо, его суверенитет не подвергается сомнению и не размывается в рамках подобного интеграционного процесса. Главное – что это объединение государств, являющихся основными (не сопоставимыми с другими) субъектами международных отношений и субъектами данного объединения.

Второй уровень, который можно было бы определить как жесткая интеграция, предполагает объединение государств на уровне их национальных структур. Как правило, объединяются, то есть становятся уже не национальными, а интернациональными, некоторые структуры государства, причем со временем их становится все больше. Здесь господствует принцип так называемой субсидиарности, избирательный подход. Те государственные структуры, которые эффективно функционируют на национальном уровне, не включаются (пока) в процесс интеграции. (Зачем их включать, если они и так дают ожидаемый результат?) Но государственные структуры, которым уже тесно в национальных рамках, которые из-за этого часто переживают кризис, интернационализируются, выводятся из-под национального контроля, юрисдикции потому, что это выгодно всем государствам, вовлеченным в процесс интеграции. И это не только экономика, но и внешняя политика, и безопасность, значительная часть внутреннего законодательства, не говоря уже о таких сферах, как экология, миграция, борьба с международным терроризмом, интернационализацией мафиозных структур и т.д. Так, лишь отмена национальных таможенных барьеров в рамках Евросоюза в свое время экономила его участникам более 70 млрд. долл. в год, которые были использованы на другие цели. В рамках жесткой интеграции создаваемые совместные органы управления постепенно все более приобретают наднациональный характер. Это уже не центры согласования политики различных государств, это структуры, которые предлагают и осуществляют политику в рамках всего интеграционного поля. И выработанные ими подходы, курс, методология решения какой-то проблемы обязательны для всех участников. Эти органы управления, таким образом, являются наднациональными, а не межнациональными. По идее, решение в них принимается на основе большинства голосов. Следует отметить, объективности ради, что это последнее достигается с большим трудом даже в таком продвинутом интеграционном объединении, как Евросоюз. В самом деле, и политикам, и общественному мнению крайне трудно отказаться от того, за что они боролись (а многие продолжают бороться и сегодня) сотни лет на протяжении своей национальной истории – от своего суверенитета (или хотя бы даже от его части).


Система интеграционных приоритетов

Следует учесть, что интеграционный процесс в Европе имеет свои закономерности, критерии, параметры, стадии. Один из главных вопросов – с чего начинается интеграция, какие сферы более, какие – менее восприимчивы к ее процессам, каковы непосредственные его побудительные мотивы. Попытки запустить интеграционный процесс в Западной Европе обуславливались на первом этапе наличием внешней угрозы (намерением И. Сталина коммунизировать Европу, опасением возрождения реваншистской Германии, динамизмом после войны ряда просоветских западноевропейских коммунистических партий) и уж потом – экономическими потребностями. Поэтому – в обстановке противостояния – начинались они, как правило, с военной области (сферы безопасности).

Предполагалась, что наличие внешней опасности облегчит не только политическую стыковку национальных интересов основных западноевропейских стран, но и объединение их военных машин. В марте 1948 г. Франция, Великобритания, Бельгия, Нидерланды, Люксембург подписали так называемый Брюссельский договор о создании на 30 лет военного союза, который, по сути дела, должен был стать зачатком западноевропейской военной интеграции. Однако таковым он не стал, военная интеграция в рамках европейской пятерки не состоялась, на несколько лет этот проект ушел в небытие, а создание в 1949 г. НАТО (с американским участием и при американской гегемонии), казалось, вообще поставило на нем крест. Однако уже в октябре 1950 г. французский премьер Р. Плевен выдвигает проект создания Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), интеграционного объединения крупнейших западноевропейских стран в военной и политической сферах. В мае 1952 г. был подписан Парижский договор о создании ЕОС сроком на 50 лет. ЕОС мыслилось как наднациональная военная организация с общими органами управления, объединенными вооруженными силами и общим военным бюджетом.

Через год был подготовлен проект создания и Европейского политического сообщества, который был утвержден Ассамблеей ЕОС. Однако Европа, с трудом оправлявшаяся после Второй мировой войны, только-только восстановившая свой суверенитет в форме традиционных национальных государств, не была еще готова сделать такой радикальный поворот в столь чувствительных для нее сферах, как национальная безопасность и внешняя политика. Не помогло ни наличие общей опасности, ни давление Соединенных Штатов. В августе 1954 г. проект ЕОС был отвергнут национальным собранием Франции. Военная интеграция Западной Европы снова не прошла. На месте ЕОС возник в 1955 г. Западноевропейский (военный) союз, который просуществовал 45 лет в качестве дискуссионного клуба по вопросам безопасности ряда западноевропейских стран, так и не став основой их военной интеграции. К этой идее вернулись лишь в середине 90 х годов, после того как Западная Европа и, в частности, Европейский союз не сумели своими силами предотвратить разгоравшийся кризис федерации в Югославии и были вынуждены, в конечном счете, привлечь к решению этой проблемы Соединенные Штаты.

Следует отметить, что одной из основных причин неудач попыток Москвы объединить вокруг себя на новой основе постсоветское пространство было ее решение начать эту реинтеграцию бывших советских республик с военной сферы. В самом деле, уже 15 мая 1992 г. в Ташкенте – задолго до появления Устава СНГ – был подписан Договор о коллективной безопасности. Его участниками тогда стали всего шесть из пятнадцати государств, образовавшихся из состава бывшего Советского Союза: Россия, Армения, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан. Попытка этой военной интеграции была обречена на провал, ибо противоречия между новыми постсоветскими государствами были тогда наиболее остры прежде всего в военной области, в сфере безопасности. Действительно, достаточно вспомнить российско-украинские баталии вокруг дележки ядерного потенциала, Черноморского флота, разногласия между Москвой и Тбилиси по поводу военного присутствия России на грузинской территории, грузино-абхазского конфликта, подход России к урегулированию конфликтов в Нагорном Карабахе, Приднестровье и др. На каком-то этапе к Договору присоединились Белоруссия, Азербайджан, Грузия. Но очень скоро его ряды по разным причинам покинули Узбекистан, Грузия, Азербайджан. Военное присутствие Соединенных Штатов в Средней Азии, обусловленное их антитеррористической операцией против талибов (которую активно поддержала Россия), окончательно запутало вопрос о том, кто кому является союзником в этом регионе и кто с кем интегрируется в военной сфере. Ясно лишь одно – в одночасье американское военное присутствие стало фактором, который Россия уже не сможет игнорировать в системе военных отношений с государствами постсоветского пространства.

Важно учитывать и другое. Для судеб Договора о коллективной безопасности огромное значение имело то, что Киев (даже в редкие периоды улучшения российско-украинских отношений) не делал никаких поползновений к нему присоединиться. О реальной интеграции государств Ташкентского договора на уровне военных национальных структур не было и речи, по вполне понятным причинам, ибо структуры эти только-только начали создаваться.

Вопрос о создании военной организации стран, входящих в Договор о коллективной безопасности (ДКБ), встал только в мае 2002 г. – через десять лет после подписания Договора. В то же время администрация Б. Ельцина (А. Руцкой, Г. Бурбулис, Е. Гайдар), особенно на начальном этапе, посылала недвусмысленные сигналы Западу о своей готовности интегрироваться в НАТО и ее военную организацию. Однако даже в тот сумбурный период, когда все казалось возможным, подобные попытки войти в НАТО не нашли понимания в российской политической элите: слишком свежи были взаимные обвинения двух сторон в агрессивности, коварстве, намерении стереть друг друга с лица земли. Таким образом, развитие России, как и опыт послевоенной Европы, подтвердило ту истину, что начинать процесс интеграции государств с военной области – дело малоперспективное.


Европейский союз как центр гравитации

Между тем реальная интеграция Европы началась с экономической сферы. Конечно, и здесь внешние обстоятельства – необходимость восстановить свою хозяйственную мощь, чтобы по-прежнему влиять на мировое развитие, необходимость ответить на социальный вызов коммунизма, перспективы экономического соперничества с США – играли важную роль. Но главными были все-таки внутренние потребности государств, преодолевших послевоенную разруху и искавших новую модель своего существования в более широком контексте, сознающих ограниченность возможности дальнейшего развития в национальных рамках. В 1950 г. с инициативой создания Европейского объединения угля и стали (ЕОУС)* выступил французский министр иностранных дел Р. Шуман. Уже в следующем году был подписан договор между Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами, Францией и ФРГ сроком на 50 лет о его образовании. Были предприняты попытки увязать создание этого экономического объединения с проблемой безопасности, но они потерпели провал, и вопрос этот был снят с повестки дня. Между тем, успех ЕОУС со временем привел к созданию Европейского экономического сообщества (ЕЭС), которое выстраивалось на основе Римского договора 1957 г. между все теми же шестью странами, однако на этот раз на неограниченный срок.

Следует подчеркнуть две особенности создаваемого ЕЭС, которые и сегодня имеют большое значение как для самого объединения, так и его окружения. Первая особенность состояла в том, что само рождение ЕЭС происходило в рамках правового поля: Римский договор, над подготовкой которого полтора года трудились лучшие юристы, экономисты и политики Западной Европы (мы не знаем, кто кроме С. Шахрая и Г. Бурбулиса “трудился” над созданием СНГ**) по сути дела