Гордейчик Алексей Владимирович исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

§ 1.3. Проблема «процессуальной формы» доказательств

С первой дискуссией связан вопрос о том, что следует включать в понятие «процессуальной формы» доказательств.

Например, М.К. Треушников рассматривает понятие «процессуальная форма» в качестве синонима «средства доказывания», в итоге, судебные доказательства в соответствии с его взглядами имеют как бы три составляющие «во-первых, содержание, т.е. информацию об искомых фактах (юридических, доказательственных), обладающую свойством относимости, во-вторых, процессуальную форму, именуемую в законе средствами доказывания, и, в третьих, определенный процессуальный порядок получения и исследования доказательственной информации и самих средств доказывания»^¹.

Если оставить в стороне вопрос о «процессуальном порядке получения и исследования доказательственной информации», который в части наличествующих у него отличий от «процессуального порядка получения и исследования самих средств доказывания» может быть увязан с вопросами о моменте возникновения судебных доказательств и собственно оценке доказательств, а равно проблемой допустимости, связанной с содержательной стороной доказательств, то следует говорить о крайней спорности такого подхода.

В этой связи в теории доказательственного права определение процессуальной формы судебных доказательств через понятие «средства доказывания» вызывает серьёзные возражения.

Представляется более достоверным описание процессуальной формы через описание тех правовых требований, которым должны отвечать фактические данные (сведения), для того, чтобы считаться судебными доказательствами^².

С другой стороны, в отношении совокупности требований, предъявляемых к процессуальной форме, в рамках данного подхода не существует единой точки зрения. Например, В.Я. Дорохов отнёс к ним требования, предъявляемые к «носителю информации, к порядку обнаружения, сохранения и передачи сведений»^³. Сходные взгляды высказаны также А.С. Козловым^⁴.

Напротив, С.В. Никитин, возражая против неоправданного, на его взгляд, расширения понятия процессуальной формы за счет включения в него требований, предъявляемых к порядку совершения процессуальных действий, к оформлению этих действий, порядку привлечения в процесс личных источников информации, оформления вещественных источников, определил их следующим образом: эти требования заключаются, во-первых, в том, чтобы информация была получена из предусмотренного закона процессуального источника (личного или вещественного), и, во-вторых, в предусмотренном законом порядке (то есть с соблюдением «способа извлечения» доказательственной информации: свидетель должен быть допрошен, вещественные доказательства осмотрены и т.д., и принципа непосредственности)^¹.

Существует также и третий, наиболее широкий подход к определению содержания понятия «процессуальная форма». Например, Б.Т. Матюшин определил процессуальную форму как «совокупность правовых принципов, требований, процедура деятельности, конкретное средство доказывания»^².

В этой связи, действительно, критикуемые взгляды едва ли можно назвать удачными, поскольку понятие процессуальной формы раскрывается через указание на то, что судебное доказательство должно иметь процессуальную форму, предусмотренную законом, и не отвечает на вопрос, почему одни сведения имеют предусмотренную законом процессуальную форму, а другие нет, от чего это зависит.

Более того, в рамках такого тройственного понимания «информационной» модели судебных доказательств неизбежен вывод, что их процессуальная форма может существовать вне процесса. Так, в соответствии со ст. 358 ГПК РФ и п.п. 2, 3 ст. 268 АПК РФ соответствующие суды вышестоящих инстанций принимают новые доказательства лишь при невозможности их представления в суд первой инстанции. В этой связи, например, письменное доказательство, в принятии которого по допускаемым законом основаниям отказано судом вышестоящей инстанции, безусловно, не перестанет быть документом и в этом смысле средством доказывания. Иными словами, следуя упомянутой логике, будет иметь процессуальную форму! Аналогичные взгляды применительно к вопросу о моменте возникновения судебных доказательств уже высказывались в науке доказательственного права и были подвергнуты жесткой критике.

В этой связи полагаем, что под процессуальной формой судебных доказательств следует понимать средства доказывания, обнаруженные, закрепленные и исследованные в соответствии с требованиями процессуальных законов. При этом важно подчеркнуть, что нельзя «бесконечно» расширять это понятие. Как следствие, «процессуальная форма» неотождествима в полной мере с «порядком получения доказательств», упомянутым в абз. 1 ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 1 ст. 64 АПК РФ и ч. 1 ст. 74 УПК РФ, поскольку этот порядок включает в себя отдельные случаи исследования содержательной стороны доказательств, не являющейся оценкой доказательств в собственном смысле этого слова, в отрыве от их (доказательств) процессуальной формы. Например, в соответствии с ч. 1 ст. 69 ГПК РФ, ч. 4 ст. 88 АПК РФ не являются доказательствами сведения, сообщенные свидетелем, если он не может указать на источник своей осведомлённости.

К слову, указанные предписания закона, пожалуй, единственное легальное подтверждение корректности связки «недопустимые доказательства» – «не доказательства». С другой стороны, в рамках избранной логики изложения этот «казус» может быть объяснён как традицией редакционного порядка^¹, так и тем, что в нём термин «доказательства» употреблён в значении «судебных». На это обстоятельство применительно к ранее существовавшему нормированию, а равно на необходимость введения подобного предписания в ГПК РФ уже обращалось внимание^².

При этом автор, безусловно, осознает всю уязвимость подобного подхода. Действительно, отнесение всех (за исключением констатации об относимости) предписаний процессуальных законов, так или иначе регламентирующих понятие доказательства к их процессуальной форме, делали бы исповедуемую им концепцию более стройной.

В её рамках судебные доказательства рассматривались бы через призму наличия у них двух признаков – относимости и допустимости, которые безоговорочно бы соотносились в качестве содержания и процессуальной формы. Иными словами, отдельные случаи исследования содержательной стороны доказательств, не являющейся их оценкой в собственном смысле этого слова, включались бы в процессуальную форму.

С другой стороны, подобный подход приводил бы, на взгляд автора, к необоснованному отрыву легального понятия судебных доказательств от его феноменологической природы, на взаимосвязи которых делался акцент во введении к настоящей работе в контексте обоснования её актуальности.

При этом сама эта взаимосвязь как раз и является концептуальной базой построения «информационной» модели доказательств. Иными словами, выбор указанного подхода не может быть объяснен исключительно субъективным фактором – стереотипом мышления автора.

§ 1.4. Вопрос о моменте возникновения судебных доказательств

Вопрос о моменте возникновения доказательства является ключевым для темы настоящего исследования в связи с тем, что его правильное решение во многом предопределяет круг тех свойств (признаков), которым должны отвечать судебные доказательства.

В данном аспекте представляется возможным также выделить несколько точек зрения.

Первая принадлежит выдающемуся отечественному криминалисту Р.С. Белкину. В соответствии с ней доказательства возникают в момент совершения преступления. Изменения, вносимые деянием в среду, образовавшиеся в его результате материальные и идеальные следы, и являются доказательствами^¹. Справедливости ради следует заметить, что после волны критики со стороны процессуалистов Р.С. Белкин в своих работах начал отмечать, что, говоря о доказательствах в этом смысле, он имеет ввиду фактические данные, которые в будущем могут стать доказательствами^². Аналогичные взгляды высказали Н.И. Николайчук и Е.А. Матвиенко, указав: «не «создание доказательств, а обнаружение существующих и правильная их оценка – вот та основа, которая определяет сущность объективного подхода к исследованию обстоятельств дела»^³.

Вторая, напротив, стоит в том, что доказательства получают свое выражение в решения (приговорах), вступивших в законную силу, а до этого доказательства вообще нельзя характеризовать в качестве судебных^⁴.

Третья позиция в принципе не рассматривает данную проблему в качестве имеющей значение для целей определения понятия доказательств. Именно в её рамках ведётся основная теоретическая дискуссия по поводу дефиниции понятия.

Вместе с тем, тщательный анализ последних взглядов даёт основания утверждать, что в большинстве своём в соответствии с ними судебные доказательства возникают, когда они обнаружены, закреплены и исследованы в соответствии требованиями федеральных законов. Именно эта точка зрения представляется наиболее обоснованной.

Действительно, если счесть, что судебные доказательства возникают до процесса, то неизбежен вывод: сам процесс рассмотрения конкретного дела не может повлиять на их (доказательств) характеристику в качестве судебных. Но последнее утверждение противоречит всей логике построения процессуальных законов: доказательства должны быть «получены» в предусмотренном федеральными законами порядке (абз. 1 ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 1 ст. 64 АПК РФ, ч. 1 ст. 74 УПК РФ), использование доказательств, «полученных с нарушением федеральных законов», не допускается (ч. 2 ст. 50 Конституции РФ, ч. 2 ст. 55 ГПК РФ, ч. 3 ст. 64 АПК РФ, ч. 1 ст. 75 УПК РФ) и т.д.

С другой стороны, то обстоятельство, что суд в своём постановлении допускает ошибку в оценке (в «широком» смысле этого понятия) конкретного доказательства не влияет на возможность его квалификации в качестве судебного, если оно обнаружено, закреплено и исследовано в соответствии требованиями федеральных законов, поскольку суд не может ничего «ни отнять, ни прибавить» как к формальной, так к содержательной стороне такого доказательства. Иначе, объективно такое доказательство уже до вынесения постановления суда является судебным и на эту характеристику не может повлиять правильность его (доказательства) оценки юрисдикционным органом. Не случайно в этой связи, что при конструировании легального определения понятия доказательства процессуальные законы говорят о том, что суд устанавливает обстоятельства дела «на основании» доказательств (абз. 1 ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 1 ст. 64 АПК РФ, ч. 1 ст. 74 УПК РФ). Как следствие, нельзя основываться на том, что ещё не существует.

В этой связи момент возникновения – важнейшая качественная характеристика судебных доказательств также позволяющая отграничить их от других (несудебных) и он совпадает с моментом надлежащего завершения процедур обнаружения, закрепления и исследования соответствующих доказательств.

§ 1.5. Свойства (признаки) судебных доказательств

С учётом отмеченных в § 1.2 настоящей главы проблем, связанных с построением непротиворечивой концепции судебных доказательств, автор, не ставя под сомнение, правильность «информационной» модели, полагает наиболее корректным рассмотрение вопроса о познании судебных доказательств «через призму» выявления и описания их своеобразно-конкретных свойств (признаков). Соответственно, их всесторонний анализ даст нам наиболее полное понимание самого явления.

Ведь свойства (признаки) судебных доказательств позволяют отграничивать их от других явлений. Отсутствие хотя бы одного из свойств (признаков) доказательств означает, что доказательство не является судебным^¹.

Именно такой подход к выявлению сущности научных понятий является методологически наиболее корректным при рассмотрении наиболее сложных и полисемантичных из них, к каковым, безусловно, относится понятие «судебные доказательства»^¹.

С другой стороны, он (подход) возможно и не соотносится со стереотипом юридического мышления одним из системообразующих элементов которого, пользуясь едким замечанием известного отечественного цивилиста, является «любовь юристов к дефинициям».

Часть 2 ст. 67 ГПК РФ, ч. 2 ст. 71 АПК РФ и ч. 1 ст. 88 УПК РФ содержат единое, по существу, предписание о том, что каждое доказательство подлежит оценке с точки зрения относимости, допустимости, достоверности, а все собранные доказательства в их совокупности и взаимосвязи – достаточности для разрешения конкретного дела.

В этой связи закономерен вопрос: являются ли относимость, допустимость, достоверность и достаточность, как раз теми легально закрепленными искомыми свойствами (признаками) судебных доказательств.

Уже традиционно в науке процесса доказательства характеризуют двумя свойствами (признаками) относимостью и допустимостью^². Придерживается аналогичного понимания и автор^³.

Общее предписание об относимости доказательств применительно в гражданскому и арбитражному процессам сформулировано в ст. 59 ГПК РФ и ч. 1 ст. 67 АПК РФ. В соответствии с ним суд принимает только те доказательства, которые имеют значение (отношение) для (к) дела(-у). Для решения вопроса о том имеет ли то или иное доказательство значение необходимо руководствоваться предписаниями процессуальных законов о тех обстоятельствах, которые имеют значение для правильного рассмотрения и разрешения дела, в общих чертах определенных в ч. 1 ст. 55 ГПК РФ и ч. 1 ст. 64 АПК РФ. Иными словами, исходя из буквального прочтения закона, относимыми являются доказательства, которые своим содержанием могут подтвердить или опровергнуть существенные для дела юридические факты.

Процессуальные законы также содержат ряд предписаний, создающих предпосылки для привлечения в процесс главным образом относимых доказательств. Таковы, например, требования ч. 2 ст. 57 ГПК РФ и ч. 4 ст. 66 АПК РФ, обязывающие стороны при заявлении ходатайства об истребовании доказательств указать, какие обстоятельства, имеющие значение для правильного рассмотрения и разрешения дела, могут быть установлены этим доказательством и т.д.

Именно распространенность подобных предписаний в процессуальных законах дало возможность И.М. Резниченко рассмотреть относимость доказательств в качестве не более чем условия допущения доказательств в процесс, поскольку вопросы относимости доказательств решаются до их исследования судом^¹. В принципе, подобная трактовка восходит к творчеству Ц.М. Каза, понимавшего под относимостью исключительно требование закона^².

Другая, наиболее авторитетная точка зрения на природу относимости доказательств состоит во взгляде на нее как на свойство (признак) судебных доказательств, выражающееся в их способности своим содержанием служить средством установления обстоятельств, имеющих значение для дела^³. В настоящее время её приверженцы рассматривают относимость доказательств как внутренне присущее судебным доказательствам свойство, которое заключается в их связи с искомыми фактами по делу^⁴. При этом доказательства могут становиться относимыми и благодаря отсутствию подобной объективной связи (например, при подтверждении алиби)^⁵.

Двойственную позицию занимает М.К. Треушников: «Рассмотрение относимости доказательств только как свойства, признака судебных доказательств или только как условия допущения доказательств в процесс значительно обедняет смысл и значение данного правового явления. Такая трактовка относимости доказательств несколько односторонняя и неполная». В его прочтении: «Относимость доказательств есть не только их свойство, но и правило поведения»^⁶.

Представляется верным второй подход к определению сущности относимости доказательств. Действительно, рассмотрение относимости как условия привлечения доказательств в процесс приводит к мысли, что если в ходе исследования доказательств выяснилось, что они не относятся к делу, то о них можно и не упоминать в судебном решении. Но подобный подход прямо противоречит закону, в соответствии с которым суд обязан в мотивировочной части решения указать доводы, по которым он отвергает те или иные доказательства (ч. 4 ст. 67, ч. 4 ст. 198 ГПК РФ и ч. 7 ст. 71, п. 2 ч. 4 ст. 170 АПК РФ). Естественно, что подобное «непринятие» возможно и по мотивам того, что конкретное доказательство не имеет значения для рассматриваемого дела. С другой стороны, характеристика относимости в качестве свойства (признака) судебных доказательств делает излишним ее рассмотрение в качестве правила. Во-первых, вполне естественно, что указанное свойство (признак) проявляется в процессуальных законах не только через установление положения о необходимости принятия судом исключительно относимых доказательств, но и через предписания, создающие предпосылки для привлечения в процесс главным образом относимых доказательств. Такое положение дел в наибольшей степени соответствует целям процессуальной экономии. Во-вторых, строго говоря, процессуальный закон – есть свод правил поведения. Как следствие, характеристика относимости в качестве правила не может быть отнесена к числу значимых, отграничивающих её от других правовых явлений.

Кроме того, было бы неверным не упомянуть об ещё одном взгляде на относимость доказательств. В соответствии с ним ст. 59 ГПК РФ и ст. 67 АПК РФ хотя и озаглавлены «Относимость доказательств», но самого определение относимости не содержат^¹. Как представляется, подобный подход, имеющий под собой определенные лингвистические основания, призван, главным образом, подчеркнуть взаимосвязь, вернее, коррелятивное единство вышеназванных предписаний с положениями ч. 1 ст. 55 ГПК РФ и ч. 1 ст. 64 АПК РФ. Как следствие, необходимо «оговориться», что в самом общем виде свойство (признак) относимости доказательств, действительно, закреплен в ч. 1 ст. 55 ГПК РФ и ч. 1 ст. 64 АПК РФ при определении содержательной стороны доказательств. Примечателен в этой связи и тот факт, что уголовно-процессуальный закон традиционно не содержит специальной статьи, посвященной относимости доказательств, что, однако, не мешает «выводить» её содержание из положений ч. 1 ст. 74 УПК РФ.

Относимость доказательств носит абсолютно объективный характер. Ведь законодатель, строго говоря, лишь констатирует наличие взаимосвязи между искомыми юридическими фактами и имеющимися в событийном мире сведениями о них, заключенными в определенной форме, а также возможность использования таких доказательств как подтверждающих, так и опровергающих эти факты для разрешения судебных дел. В этом состоит одновременная простота и сложность уяснения содержания требований процессуальных законов об относимости доказательств.

Кроме того, следует отдельно остановиться на предписаниях ч. 2 ст. 67 АПК РФ, в соответствии с которыми арбитражный суд не принимает поступившие в суд документы, содержащие ходатайства о поддержке лиц, участвующих в деле, или оценку их деятельности, иные документы, не имеющие отношения к установлению обстоятельств по рассматриваемому делу, и отказывает в приобщении их к материалам дела; на отказ в приобщении к материалам дела таких документов суд указывает в протоколе судебного заседания.

Данные законоположения являются новацией в современном отечественном процессуальном законодательстве.

Останавливаясь на их анализе, комментаторы указывают: «В данном случае речь идет о различных коллективных или единоличных письмах, в которых дается характеристика, оценка действий либо истца, либо ответчика»^².

В этой связи общая направленность данных законоположений, на взгляд автора, связана с необходимостью ограждения процесса формирования внутреннего убеждения суда от влияния общественного мнения, а также такого бурно развивающегося направления человеческой деятельности, как «связи с общественностью» (PR), то есть они (положения) призваны создать дополнительные правовые гарантии независимости и беспристрастности суда. Сама эта цель должна быть охарактеризована в качестве положительной. Иными словами, речь должна идти лишь об установлении адекватности ей упомянутых предписаний.

Представляется возможным выделить следующие критические замечания по поводу процитированной редакции ч. 2 ст. 67 АПК РФ:

- в процессуальном законе отсутствует однозначное указание на то, что такие документы должны содержать сведения о поддержке или оценке исключительно процессуальной деятельности лиц, участвующих в деле, которые, безусловно, не имеют отношения к его (дела) правильному рассмотрению и разрешению. С другой стороны, некоторые документы, имеющие отношение к деятельности лиц, участвующих в деле, вне процесса, в частности, до него, которые также формально подпадают под действие ч. 2 ст. 67 АПК РФ, могут иметь определенное значение для правильного разрешения конкретных дел. К таковым, например, можно отнести характеристики лиц, участвующих в деле. Одновременно, такая редакция ставит под сомнение относимость таких документов, как решений и приговоров судов, постановлений юрисдикционных органов и т.д.;

- требование арбитражного процессуального закона о том, что суд обязан отказать в приобщении подобных документов к материалам дела, не учитывает то обстоятельство, что в одном документе могут содержаться как не относящиеся к делу сведения, так и фактические данные необходимые для его правильного разрешения. При определении возможности применения в данной ситуации положения ч. 8 ст. 75 АПК РФ о том, что, если к рассматриваемому делу имеет отношение только часть документа, представляется заверенная выписка из него, также возникают определенные терминологические трудности.

Наконец, даже если следовать процитированному выше прочтению комментаторов, следует признать, что данная новация не будет играть существенного значения в судопроизводстве. Действительно, документы, содержащие характеристику или оценку процессуальной деятельности лиц, участвующих в деле, однозначно не будут относимыми доказательствами в силу общего правила – ч. 1 ст. 67 АПК РФ, то есть в дополнительном нормировании вопрос не нуждается. Попытки влияния на формирование внутреннего убеждения суда при помощи инструментария PR – явление более сложное, чем «бомбардировка» суда многочисленными письмами «в поддержку»^¹. В свою очередь попытки превентивного воздействия на социум при помощи введения подобных законодательных предписаний вряд ли приведут к желаемым результатам.

С другой стороны, предписания ч. 2 ст. 67 АПК РФ, вводящие, вернее, указывающие на общепринятый порядок отказа в приобщении к материалам дела полностью неотносимых письменных доказательств, должны быть расценены в качестве положительных^². При этом аналогичное понимание и ранее было закреплено в разъяснениях высших судебных инстанций^³.

Одновременно следует ещё раз подчеркнуть, что правильное установление у доказательства свойства (признака) относимости в отдельных случаях является достаточно сложной задачей, которая не всегда может быть решена на стадии приобщения к делу (собирания) доказательств.

Анализ судебной практики показывает, что наибольшие затруднения возникают при выявлении свойства (признака) относимости доказательств в случаях, когда само доказательство содержит неточности и неоднозначности в содержании.

Так, судебный акт первой инстанции был отменён с направлением дела о взыскании неосновательного обогащения на новое рассмотрение для установления относимости к спорным правоотношениям представленных ответчиком платёжных документов, в которых: назначения платежей, не свидетельствовали о внесении арендной платы; отсутствовали ссылки на спорные договоры аренды; денежные средства перечислялись третьему лицу, а не арендодателю^⁴.

Аналогичным образом, различия в наименованиях иностранной компании, между номерами и датами контрактов, размерами требований, а также указание в протоколе о заключении договора об уступке в будущем являются основанием для исследования вопроса об относимости указанных доказательств к рассматриваемому спору, который не был решён судом^¹.

В этой связи при решении вопроса об относимости к наиболее «спорным» письменным доказательствам традиционно относятся документы бухгалтерского и налогового учётов, а также документы, связанные с осуществлением расчётов^².

В отдельных случаях решающим фактором для определения свойства (признака) относимости таких «проблемных» документов является время их составления.

Так, в своём постановлении по конкретному делу Президиум ВАС РФ указал:

«… В настоящем споре полномочия на заключение договора страхования были оформлены Черноморской страховой компанией в виде телеграммы от 11.12.92, адресованной Самарскому банку Сбербанка Российской Федерации. Телеграммой представительству разрешалось застраховать ответственность товарищества «Предприятие «Самара-Лада-Фонд» за неуплату кредита в сумме 425 млн. рублей и процентов за его использование. То обстоятельство, что телеграмма предшествовала заключению нескольких кредитных договоров между банком и предприятием на различные суммы, подтверждает ее относимость к указанным договорам, в том числе к договору от 14.12.92 № 168»^³.

С другой стороны, суд апелляционной инстанции дал правильную оценку соглашению об уступке права требования, правомерно указав на то, что оно заключено ранее возникновения задолженности, являющейся предметом исковых требований и ответчик не доказал относимости данного доказательства к предмету спора^⁴.

В литературе отмечаются также практические сложности с установлением наличия свойства (признака) относимости у косвенных доказательств^⁵.

Вторым необходимым свойством (признаком) судебных доказательств является допустимость. Поскольку данное правовое явление составляет основной объект настоящего исследования, ниже она будет определена только семантически, а сама правильность такого определения найдет своё подтверждение в следующих главах работы.

Что же понимается под допустимостью в русском языке?

В. И. Даль определяет глагол «допускать (допустить)» через дозволять, разрешать, дать свободу, не мешать, пропускать^².

С.И. Ожегов трактует «допустимость» как возможность, позволительность, разрешённость, а «допустить» как дать разрешение на что-нибудь, счесть возможным^³.

К синонимическому ряду глагола «допускать (допустить)» также относятся слова: дать позволение (разрешение), разрешить, давать, санкционировать, дозволять^⁴.

Суммируя изложенное можно констатировать, что под допустимостью в русском языке следует понимать возможность, позволительность, дозволенность, разрешенность, санкционированность. Иными словами, «допустимость» – есть возможность (разрешение) использовать что-нибудь для достижения чего-либо. Напротив, контрадикторная ей «недопустимость» означает невозможность (запрет) использования чего-нибудь для достижения каких-либо целей.

Отсюда, под допустимостью доказательств с позиции этимологии в самом общем виде следует понимать предусмотренную(-ое) законом возможность (разрешение) использовать доказательства для установления обстоятельств, имеющих значение для дела.

При этом добавление в настоящее определение слов «признаваемая законом» обусловлено тем, что «разрешение, позволение, дозволение» должно быть всегда получено из какого-то источника, а в правовой сфере, в сфере гражданского и арбитражного процессов таким источником является только закон.

Примечательно в этой связи, что допустимость в подобном прочтении изначально четко отграничивается от относимости, поскольку не относящиеся к делу доказательства нельзя использовать для установления обстоятельств, имеющих значение для дела, не в связи признанием за ним законом определенных критериев (признаваемой законом возможности), а в силу объективно присущих им качеств. Иными словами, допустимость – свойство (признак) судебных доказательств, которым, по меткому определению одного из правоведов, их как бы «искусственно наделяет законодатель». При этом в рамках данной системы для каждого конкретного доказательства допустимость также будет носить объективный характер, поскольку решение вопроса о наличии этого свойства (признака) зависит не от воли субъекта (судьи), а от соответствия доказательства определенным в законе критериям.

Вполне естественно, что использование в законе столь ёмкого по своему значению понятия не могло не оказать влияние на его внутреннюю структуру и содержание процессуальных норм и их взаимосвязи. При этом корректность прямой этимологической отсылки при определении специфического юридического термина проистекает из традиции, принятой в юридической науке и состоящей в том, что «… любое производное слово воспринимается как знак, семантизация которого может быть легко отождествлена с помощью отсылки к производящему»^¹, а также глубокой убежденности автора в допустимости подобной «семантизации» в данном конкретном случае.

Таким образом, понятие «судебные доказательства» посредством кругов Эйлера представляется возможным изобразить следующим образом:

где, 1 – все относимые по делу доказательства без учёта каких-либо иных условий; 2 – все допустимые доказательства безотносительно учёта их содержательного значения для дела^²; 3 – судебные доказательства.

Именно установление наличия у доказательств двух свойств (признаков) – относимости и допустимости, которое, ещё раз подчеркнём, может быть однозначно обнаружено лишь к моменту перехода к прениям, позволяет говорить, что они своим логическим содержанием могут служить для установления обстоятельств судебных дел, то есть подлежат непосредственной оценке, пригодны для формирования внутреннего убеждения суда.

Далее. В отношении двух других «свойств» («признаков»).

Действительно, ч. 2 ст. 67 ГПК РФ, ч. 2 ст. 71 АПК РФ и ч. 1 ст. 88 УПК РФ предписывают оценить отдельные доказательства также с точки зрения их достоверности, а все собранные доказательства в их совокупности и взаимосвязи – достаточности для разрешения конкретного дела. При этом, хотя ГПК РФ и АПК РФ отграничивают «взаимную связь» от «достаточности» доказательств, на взгляд автора, первая является лишь составляющей глобальной характеристики совокупностей доказательств, то есть достаточности. В этой связи в рамках настоящей работы взаимная связь отдельно не анализируется.

В ряде работ, в основном затрагивающих проблему доказательств в уголовном процессе, наметилась устойчивая тенденция отнесения достоверности и достаточности к свойствам (признакам) доказательств^¹. В рамках науки гражданского процесса подобное видение в своё время было обосновано Б.Т. Матюшиным^².

В этой связи анализируемые предписания ч. 2 ст. 67 ГПК РФ, ч. 2 ст. 71 АПК РФ и ч. 1 ст. 88 УПК РФ до определенной степени следует рассматривать, как её законодательное отражение. Как правильно отмечает в этом контексте С.М. Михайлов, «законодательное закрепление получила позиция тех процессуалистов, которые считают, что в содержание оценки доказательств входит определение судом всех их свойств»^³.

Вместе с тем, если предположить, что подобная точка зрения верна, то неизбежен вывод – достоверность (достаточность) необходимые характеристики всех конкретных доказательств (их совокупностей), пригодных для вынесения судом решений, отграничивающие их от других непригодных (несудебных) доказательств.

Но так ли это в действительности?

Легальное определение достоверности содержится только в одном процессуальном кодексе. Так, в соответствии с ч. 3 ст. 71 АПК РФ доказательство признается достоверным, если в результате его проверки и исследования выясняется, что содержащиеся в нем сведения соответствуют действительности.

Аналогичного понимания традиционно придерживается и теория. Так, например, М.К. Треушников констатирует: «Оценить достоверность – это значит вскрыть соответствие полученных сведений о фактах действительности»^¹.

В этой связи недостоверное доказательство само по себе, в конечном итоге, может являться косвенным доказательством факта противоположного тому, в подтверждение которого оно представлено. Особенно ярко эта тенденция проявляется при «включении» в процесс доказывания «специальных» доказательственных презумпций. Действительно, если недостоверно доказательство, представленное в опровержение, то в силу презумпции оно является доказательством, подтверждающим обоснованность заявленных требований. Напротив, когда недостоверно доказательство, представленное в подтверждение презюмируемых фактов, то оно ровным счетом ничего не доказывает, поскольку эти факты предполагаются.

На практике такой подход наиболее характерен для уголовного процесса, перманентно имеющего дела с фундаментальной презумпцией невиновности (ст. 49 Конституции РФ, ст. 14 УПК РФ)^². С другой стороны, представляется возможным привести аналогичные примеры, касающиеся разрешения дел в порядке гражданского и административного судопроизводства.

Например:

«Необходимые меры к устройству ребенка в семью граждан, проживающих на территории г. Омска, области и других территорий Российской Федерации, как это предусмотрено названным законодательством, органы исполнительной власти не принимали, достоверных сведений в соответствии с #M12293 6 9033180 83 1088328 732366728 1054695732 567057644 2697443001 2483551668 2288022064п. 7 ч. 2 ст. 263-3 ГПК РСФСР#S суду не представлено.

Согласно объяснениям представителей органов исполнительной власти (Заровный А.П., Глубоковой И.Н., Сабитовой Е.Г.) и исследованным судом журналам учета кандидатов в усыновители установленный Российским законодательством порядок учета кандидатов в усыновители не определен, работа по подбору конкретного ребенка не ведется; все граждане, желавшие усыновить ребенка, направлялись во все детские учреждения без подбора им и указания в направлениях конкретного ребенка, подлежащего усыновлению, причем отдельные такие журналы (по Советскому административному округу г. Омска) не предусматривали даже необходимости самого факта фиксирования сведений о ребенке, который предлагался кандидатам в усыновители»^³.

Схожая позиция в арбитражном процессе:

«В данном же случае товар во исполнение контракта от 27.10.95 № REIC/RU/95/025, заключенного ответчиком с фирмой «Интер-Азия ресурсы Лтд», фактически с территории Российской Федерации вывезен не был в связи с аннулированием таможенным органом грузовых таможенных деклараций.

Налогоплательщики вправе воспользоваться налоговой льготой при условии подтверждения достоверными доказательствами факта экспорта товаров. Такого подтверждения не имеется.

Следовательно, ЗАО «Русская экспортно-импортная компания Лтд» необоснованно воспользовалось льготой по налогу на добавленную стоимость при представлении в налоговый орган деклараций в октябре, ноябре и декабре 1995 года»^¹.

Примечательно также, что сходный подход к оценке доказательственного значения такого вида недостоверных доказательств, как подложные документы, практически общепризнан в науке гражданского процесса. «Если документ, по поводу которого был заявлен спор о подлоге, является подлинным, то содержащиеся в нем сведения могут быть положены судом в обоснование требований и возражений представившей его стороны. – пишет А.Т. Боннер: Признание же документа подложным нередко сводит к нулю информационную значимость содержащихся в нем сведений. В то же время доказательств подложности документа, например, соответствующее заключение судебно-почерковедческой экспертизы, как правило, будет означать отсутствие обстоятельств, для подтверждения которых документ был представлен»^². Иными словами, при заявлении о подлоге, по мнению исследователя, суд должен разрешать дело с учетом информации содержащейся в документах, безотносительно к тому, будут ли они признаны подложными или нет^³. В том же ключе высказывается М.К. Треушников, считающий, что в случае заявления о подлоге лицо, представившее документ, может просить суд исключить документ из числа доказательств, «но не возвратить его»^⁴.

Чтобы не останавливаться более на вопросах, связанных со спорами о подлоге, автор считает корректным сделать здесь следующее отступление. Во-первых, мы не придаём существенного значения, так называемой «коллизии» между правилами о допустимости и порядком разрешения спора о подлоге, рассматривая её, как логичное продолжение нынешнего понимания состязательности в гражданском и арбитражном процессах. В этой связи вызывает недоумение, что ст. 186 ГПК РФ ныне прямо не предусматривает возможности исключения подложных документов из числа доказательств с согласия лица его представившего. Во-вторых, следует расценивать в качестве положительного момента введение ст. 161 АПК РФ порядка разрешения заявления фальсификации доказательств, о необходимости чего ранее писал автор^¹.

С другой стороны, следует говорить о последовательном закреплении правил об оценке достоверности доказательств в процессуальных законах (ч.ч. 5 – 7 ст. 67 ГПК РФ, ч.ч. 4, 6 ст. 71 АПК РФ). Хотя и в них можно усмотреть не только это правовое явление, о чем речь пойдёт во второй главе настоящего исследования.

В отношении достаточности, которая определяется теорией следующим образом:

«Оценка доказательств с точки зрения их достаточности и взаимной связи состоит в том, чтобы устранить противоречия между доказательствами, ликвидировать сомнения в истинности вывода, извлекаемого из всей совокупности полученной доказательственной информации. При недостаточности доказательств выводы суда относительно обстоятельств дела становятся вероятными. Решение суда не может быть основано на вероятных выводах»^².

Такое понимание производно от старой (советской) догмы отечественной процессуальной науки о том, что в гражданском и арбитражном процессе «отказ за недоказанностью в иске, как общее правило, недопустим»^³.

Поскольку критика данного подхода будет содержаться в § 4.1 четвёртой главы настоящей работы применительно к рассмотрению вопроса о дискуссии, касающейся соотношения допустимости доказательств с принципом объективной истины и вопроса о роли допустимости в современном состязательном процессе, здесь позиция автора по нему будет определена лишь тезисно.

Как представляется, соблюдение требований о достаточности доказательств обязательно в случаях вынесения положительного судебного постановления (решения об удовлетворении иска, обвинительного приговора), тогда как в случае вынесения постановления отрицательного, вызванного исчерпанием правовых способов по «поиску истины», они не действуют. Указанный вывод до некоторой степени вытекает из закреплённой в нашем законодательстве «общей» презумпции недоказанности иска и (или) отдельных его оснований (ч. 1 ст. 56 ГПК РФ, ч. 1 ст. 65 АПК РФ) – actore non probante reus absolvitur (при недоказанности иска ответчик освобождается). В его рамках суждение о доказанности иска и (или) отдельных обстоятельств дела при отсутствии в нём иных презумпций (например, презумпции вины причинителя вреда) будет всегда носить объективный (достоверный) характер. С другой стороны, вывод суда о недоказанности обстоятельств дела (полностью или в части) вполне может быть и формальным (вероятностным)^¹.

Именно такой подход всё больше характеризует судебную практику^². Одновременно, она ищет пути повышения процессуальной ответственности ответчика за судьбу процесса, в частности, посредством придания доказательственного значения неоспариванию – феномену напрямую не закрепленному в отечественном законодательстве. Например, в постановлении по конкретному делу, приходя к выводу о правильности определения судом размера подлежащего взысканию долга, апелляционная инстанция, в том числе, указала, что расчёт цены иска не оспаривался ответчиком в первой инстанции, а также в апелляции^³.

Оставив в стороне вопрос о правомерности последнего подхода, заметим, что развитым правопорядкам известны примеры весьма разумных компромиссов между двумя этими тенденциями, призванные обеспечить реализацию принципа процессуальной экономии. При этом сохранение жёсткой контролирующей роли суда в их рамках приводит, на взгляд автора, к достижению целей доказывания, тождественных тем, которые, в его прочтении, ставит перед собой отечественное процессуальное законодательство^⁴.

Иными словами, достоверность и достаточность не могут быть охарактеризованы в качестве свойств (признаков) судебных доказательств, поскольку не каждое судебное доказательство (каждая их совокупность) может быть достоверным (достаточной). Следовательно, коррелятивные связки: относимость и допустимость – достоверность и достаточность, – несколько отличные друг от друга правовые явления.

Употребление же в процессуальных законах, с одной стороны, относимости и допустимости, а с другой – достоверности и достаточности, как одноуровневых понятий, связано с предпринятым в новых процессуальных кодексах введением конкретизации предмета оценки доказательств. Напомню, что ранее ни ст. 56 ГПК РСФСР, ни ст. 59 АПК РФ от 5 мая 1995 г., ни ст. 71 УПК РСФСР такого описания не содержали.

В науке процесса, в свою очередь, сформировалось два взгляда на предмет оценки доказательств.

Одни авторы рассматривают оценку доказательств исключительно как мыслительную деятельность суда, направленную на решение вопроса о том, подтверждают ли собранные доказательства факты, составляющие предмет доказывания, который рассматривается в рамках настоящей работы в самом широком смысле термина^¹.

Другие, напротив, включают в предмет оценки решение вопроса о наличии у доказательств свойств (признаков) относимости и допустимости^².

Как представляется, решение вопроса о наличии у доказательств свойств (признаков) относимости и доказательств, безусловно, входит в предмет оценки доказательств. С другой стороны, необходимо различать оценку в «широком» и «узком» смысле, вторая из которых и предусматривает «работу» исключительно с логической структурой доказательств, которые уже являются судебными. Именно в данных значениях выше и далее употреблялись и будут употребляться указанные термины.

В этой связи нельзя не согласиться с таким высказыванием: «Следует, однако, иметь в виду, что определение судом относимости и допустимости доказательств, с одной стороны, и определение их достоверности и достаточности, с другой – преследуют разные цели»^³. Действительно, говоря об относимости и допустимости, мы, прежде всего, имеем в виду, процесс установления того, является ли то или иное доказательство судебным. Напротив, оценка в «узком» смысле, то есть оценка, не включающая в себя процесс установления судебного характера того или иного доказательства, предполагает выявление его значения в установлении обстоятельств судебных дел. Весьма эмоционально описывает это отличие и А.Т. Боннер, говоря о принципе объективной истины: «Фактическая или объективная истина будет заключаться в установлении реальных, т.е. соответствующих объективной истине, обстоятельств дела на основе всестороннего и полного исследования относимых и допустимых доказательств, которые в горниле состязательного и равноправного для сторон процесса прошли проверку на их достоверность и достаточность»^⁴.

Примечательно в этой связи, что тождественный взгляд на свойства (признаки) судебных доказательств и на необходимость их отграничения от требований, связанных собственно оценкой доказательств, нашёл своё отражение в недавнем разъяснении высшей судебной инстанции. Так, в п. 3 своего постановления от 19 декабря 2003 г. № 23 «О судебном решении» Пленум ВС РФ указал, «решение является обоснованным тогда, когда имеющие значение для дела факты подтверждены исследованными судом доказательствами, удовлетворяющими требованиям закона об их относимости и допустимости, или обстоятельствами, не нуждающимися в доказывании (статьи 55, 59 – 61, 67 ГПК РФ), а также тогда, когда оно содержит исчерпывающие выводы суда, вытекающие из установленных фактов». Указанное разъяснение, хотя и призвано «сгладить» отмеченное противоречие процессуальных законов, но само по себе ещё не устраняет его.

Кроме того, определенное подтверждение данной позиции мы находим в определении Конституционного Суда РФ от 9 апреля 2002 г. № 90-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Тихомирова Дмитрия Леонидовича на нарушение его конституционных прав частью третьей #M12293 0 9033180 1265885411 26142 1034450117 2215893578 2285564532 26142 4291814449 2030341855статьи 74 Гражданского процессуального кодекса РСФСР#S», в котором указано, что «в целях обеспечения надлежащей судебной защиты прав и свобод в соответствии с Конституцией Российской Федерации каждый судья в рамках конкретного дела принимает решение на основании закона и личных суждений об исследованных фактических обстоятельствах, об относимости и допустимости доказательств, а также о правах и обязанностях сторон». При этом ни в этом, ни в других судебных актах орган конституционного контроля не употребляет термины «относимость, допустимость» и «достоверность, достаточность», как одноуровневые понятия.

С другой стороны, необходимо резюмировать, что отождествление упомянутых процессуальных требований к оценке доказательств со свойствами (признаками) судебных доказательств, легальной основной которых, к сожалению, ныне служит буквальное прочтение ч. 2 ст. 67 ГПК РФ, ч. 2 ст. 71 АПК РФ и ч. 1 ст. 88 УПК РФ, является глубоко ошибочным.

Представляется, что легальное закрепление в текстах процессуальных законов описанных выше различий создало бы дополнительные предпосылки для их правильного применения. Такое закрепление может быть, например, осуществлено в следующей редакции:

«В ходе оценки доказательств суд первоначально определяет, обладает ли каждое из них в отдельности свойствами относимости и допустимости.

Относимые и допустимые доказательства оцениваются судом на предмет достоверности каждого доказательства в отдельности, а также достаточности и взаимной связи доказательств в их совокупности».

В рамках подобного подхода имело бы смысл вести дискуссию о расширении перечня процессуальных требований, составляющих предмет оценки.

Так, уже достаточно длительное время в качестве критериев оценки доказательств в «узком» смысле отдельными исследователями выделяются:

- сила (значимость) доказательства, то есть его доказательственная ценность, весомость, логическая убедительность как аргумента^¹;

- конкретность, состоящая в требовании о том, что фактические данные не должны быть абстрактными, отвлеченными^².

Наконец, в данном параграфе необходимо отдельно остановиться на вопросе о возможности отступления от предписаний процессуальных законов, касающихся их свойств (признаков), в рамках процесса оценки доказательств в «широком» смысле. При этом данный анализ не будет затрагивать вопрос о соотношении допустимости доказательств с принципом объективной истины, составляющий предмет отдельного рассмотрения § 4.1 четвёртой главы настоящего исследования.

Естественно, что с позиции формальной логики подобное невозможно. Доказательство, не обладающее одним из необходимых свойств (признаков), не является судебным, но насколько эта логика адекватно отражена в тексте процессуальных законов – это уже вопрос, требующий определенного анализа.

В связи с тем, что свойство (признак) относимости доказательств, как уже неоднократно отмечалось, носит безоговорочно объективный характер, само по себе, легальное умаление его значения не ведёт к нарушению упомянутой логики, поскольку даже прямо противоположное утверждение закона не сможет стать причиной того, что юридические факты будут подтверждаться посредством, не имеющей к ним никакого отношения информации.

Сложнее обстоит дело с допустимостью доказательств, как свойством (признаком), которым доказательства наделяются в результате волеизъявления законодателя. Решение этого вопроса зависит от рассмотрения следующих проблем: отождествимо ли судебное (судейское) усмотрение с оценкой доказательств по внутреннему убеждению; может ли допустимость доказательств определяться по внутреннему убеждению суда.

Усмотрение суда – сравнительно новый объект исследования в отечественной науке права. Вследствие этого подходы к дефиниции судейского (судебного) усмотрения в теории права не отличаются однозначностью. На взгляд автора, на современном этапе его широкое применение инициировано кризисом системы разделения властей, наличием между ними так называемых «межевых споров».

Так, Д.М. Чечот определяет судейское усмотрение как свободу судьи в выборе соответствующего решения^³. Некоторые исследователи утверждают, что главной особенностью действий по усмотрению является учет общих основ закона и конкретных обстоятельств дела^¹. В свою очередь, И.Л. Петрухин понимает под судейским усмотрением принятие путем перебора различных альтернатив строго не формализированного решения, учитывающего особенности конкретного случая, М.И. Брагинский выделяет следующие критерии правомерности применения судейского усмотрения: разумность, добросовестность, целенаправленность, моральность^². Весьма убедительное определение судейского усмотрения дано О.А. Попковой. Она рассматривает анализируемый феномен как деятельность суда по рассмотрению спорных правовых вопросов. При этом под спорными правовыми вопросами понимаются вопросы, возникающие при рассмотрении дел, разрешение которых осуществляется на основании усмотрения суда в силу соответствующего указания в норме закона^³.

Именно последнее определение наиболее последовательно указывает на закон как единственно возможный критерий отграничения судейского (судебного) усмотрения от смежных правовых явлений, то есть на его пределы. При этом значимость названых пределов в той или иной мере подчеркивается всеми указанными выше авторами. Более того, мнение о том, что при осуществлении правосудия по гражданским делам моральная оценка поведения участников процесса, безусловно, важна, но такого рода оценка применима лишь в той мере, в какой это предусмотрено законом, является практически общепринятым в правовой теории. Подобные суждения, например, высказывались С.В. Курылёвым^⁴, Л.А. Ванеевой^⁵ и др. Из новых авторов, придерживающихся подобной позиции можно выделить С.Ф. Афанасьева^⁶. Иной подход к рассматриваемому вопросу будет означать наличие в отечественном праве так называемого «слабого» усмотрения, при котором суд принимает решение по усмотрению даже при наличии нормы закона, регулирующего спорное правоотношение^¹. Естественно, что такое понимание существа вопроса не может привести правоприменение ни к чему кроме, различного разрешения идентичных дел и принятия произвольных постановлений. В конечном итоге, оно (понимание) влечет отрицание теории позитивного права и признание необходимости закрепления за судебным прецедентом силы источника права в отечественной правовой системе.

Безусловно, что автор далёк от отрицания необходимости изучения самой этой проблематики. Другой вопрос, что такое изучение должно иметь целью поиск путей недопущения подобных нарушений, которые, как будет проиллюстрировано далее, всё чаще характеризуют правоприменительную практику. На основании первого подхода, представляется возможным выделить следующие своеобразно-конкретные черты судейского (судебного) усмотрения: суд вправе действовать по усмотрению, когда закон прямо дозволяет ему делать это; судейское (судебное) усмотрение – результат мыслительной деятельности правоприменителя; в основе усмотрения чаще всего лежит аксеологическая (ценностная) составляющая мировоззренческой системы конкретного правоприменителя, в связи с чем, судейское (судебное) усмотрение представляет собой строго не подчиненную законам формальной логики и, в этом смысле, внерациональную форму мышления.

Классическими примерами, санкционирующими подобное судейское (судебное) усмотрения являются предписания ст. 57 и п. 1 ст. 73 Семейного кодекса (далее – СК) РФ от 29 декабря 1995 г. № 223-ФЗ^², предоставляющие суду право при разрешении семейных дел с учетом их обстоятельств учитывать мнение и (или) интересы ребенка.

Совершенно иное предполагают предписания ч. 1 ст. 67 ГПК РФ, ч. 1 ст. 71 АПК РФ, ст. 17 УПК РФ об оценке доказательств по внутреннему убеждению. Нельзя не согласиться с А.И. Трусовым в том, что в учении об оценке доказательств переплетаются собственно юридические вопросы со сложнейшими проблемами мировоззрения, теории познания, логики, психологии и других наук^³. С другой стороны, какие-то из этих вопросов являются значимыми для установления правовой адекватности произведенной оценки, а другие – нет. Весьма распространена точка зрения, состоящая в том, что оценка доказательств является сугубо логической операцией, поэтому она выходит за пределы процессуальных действий по доказыванию^⁴.

Другие авторы, не отрицая формально-логической природы оценки доказательств, указывают на наличие в оценке процессуальной составляющей^⁵. Автор полагает наиболее обоснованной вторую точку зрения. Ведь в действительности, процессуальные законы предписывают, например, оценить доказательства с точки зрения их достоверности и достаточности. С другой стороны, в рамках обоих позиций внутреннее убеждение суда представляется не безотчетным мнением или впечатлением, а основанным на доскональном и кропотливом изучении всех доказательств в их совокупности логически выверенным выводом.

Существует и иная точка зрения, по которой при оценке доказательств правовое значение имеет и эмоционально-волевой аспект: «Как нельзя лучшим свидетельством присутствия эмоций в доказывании служит хотя бы тот факт, что именно неумение некоторых судей абстрагироваться от эмоциональной неприязни или симпатий к лицу, участвующему в деле, и объективно оценить его доводы порой становятся причиной судебных ошибок»^². Другие авторы, например, Ю.К. Орлов, развивают такое понимание на более высоком уровне научного обобщения: «ввиду невозможности полной формализации выводов основой оценки доказательств является внутреннее убеждение, поскольку отсутствует какой-либо внешний критерий перерастания вероятностного знания в достоверное»^³.

Не останавливаясь на юридическом анализе указанной ситуации, заметим лишь, что в действительности подобное понимание существа вопроса не может привести правоприменителя ни к чему, кроме как к принятию необоснованных решений, вынесенных в результате неверной оценки доказательств, способно создать предпосылки для прямого судейского произвола.

К примеру, в одном из дел лишь кассационная инстанция арбитражного суда согласилась с доводом истца о том, что план нежилого помещения, сам по себе, не может служить доказательством использования его площади под определенный вид хозяйственной деятельности, поскольку он подтверждает лишь факт наличия у нежилого помещения определенной площади^⁴.

Естественно, изучать необходимо и эмоционально-волевой аспект деятельности суда, но сам факт его наличия ещё не дает оснований указывать на то, что он (аспект) имеет значение для установления правовой адекватности произведенной судом оценки.

Опять же его изучение, во-первых, должно происходить с определенных позиций, а, во-вторых, по глубокому убеждению автора, осуществляться с применением не собственно правового, а социологического и психологического инструментария.

Примечательно в этой связи, что предпринявший такую попытку В.Ф. Бохан, который включал анализ психический состояний правоприменителя в процесс формирования его внутреннего убеждения, но, тем не менее, рассматривал последнее в качестве правого феномена, пришел к выводу, что внутренне убеждение – есть процесс удостоверения судьёй истинности или ложности знаний об исследуемых обстоятельствах уголовного или гражданского дела^¹.

Таким образом, отличие судейского (судебного) усмотрения от оценки доказательств по внутреннему убеждению состоит в том, что в основе оценки доказательств должна лежать исключительно рациональная форма мышления^².

Существует также авторитетное мнение, что допустимость доказательств нельзя оценивать по внутреннему убеждению, поскольку её оценка осуществляется «на основании прямых указаний закона»^³.

При этом и в данном случае неприменимость судейского (судебного) усмотрения к процессу установления наличия у доказательства свойства (признака) допустимости необходимо следует, при подобном прочтении, из отсутствия прямого указания закона на подобную возможность^⁴.

Вместе с тем на нынешнем этапе исследования проблемы можно утверждать, что установление в отдельных случаях свойства (признака) допустимости у конкретного доказательства предполагает его сопоставление с другими, а также построение достаточно сложных логических выводов, что подразумевает необходимость использования внутреннего убеждения в этом процессе.

Кроме того, на то есть специальное указание в законе.

Blog

Гордейчик Алексей Владимирович исследование